Глава 2. СССР В УСЛОВИЯХ НАРАСТАЮЩЕЙ УГРОЗЫ ВОЙНЫ

В СССР вся жизнь государства, в том числе и строительство его вооруженных сил, подчинялась заранее разработанным планам. Военные планы имеют свои особенности. Например, план строительства вооруженных сил определяет пути развития армии и военно-морского флота в мирное время. В случае необходимости страна переходит с мирной жизни на военные рельсы, руководствуясь мобилизационным планом, который устанавливает порядок мобилизации и развертывания вооруженных сил государства на случай войны. Работа тыла страны, направленная на обеспечение нужд фронта, также организуется согласно своему мобилизационному плану. Задачи вооруженным силам ставит политическое руководство страны, которое определяет начальные условия, необходимые для разработки военных планов. К ним относятся, прежде всего, возможности страны по материальному обеспечению развития ее вооруженных сил.

Политики определяют и вероятных противников, и возможных союзников. Подробную информацию о тех и других собирает разведка, которая должна снабдить политическое и военное руководство страны сведениями о военных и экономических потенциалах вероятных противников, их возможностях, намерениях и реальной степени исходящей от них угрозы, а также оценить надежность союзников и их возможный вклад в общее дело. Нельзя забывать и о нейтральных странах, особенно о мерах, необходимых для их перехода на свою сторону или способствующих сохранению ими нейтралитета, и, уж точно, для предотвращения их перехода на сторону противника. Задача политиков — прежде всего избежать вооруженного столкновения, а если это никак невозможно — создать подходящие условия для вступления в него своей армии и неблагоприятные — для армии противника. И здесь особую важность приобретает определение примерных сроков начала будущей войны. Чем точнее разработчики военных планов знают своих врагов и союзников, а также срок, к которому необходимо быть максимально готовым, тем более приближенными к реальности получатся их планы, тем скрупулезнее и точнее они будут проработаны и тем выше окажется вероятность их успешного осуществления на практике.

Тут мы и подошли к пониманию проблем Советского Союза, которые привели к столь тяжелейшим условиям начала его войны с Германией. Постоянным лейтмотивом советского политического руководства, который оно внушало всему народу страны, было представление о «молодой советской республике в кольце врагов». Об этом ясно заявил Ленин 23 декабря 1921 г. в отчете ВЦИК и СНК РСФСР IX Всероссийскому съезду Советов:

«И первой заповедью нашей политики, первым уроком, вытекающим из нашей правительственной деятельности за год, уроком, который должны усвоить себе все рабочие и крестьяне, это — быть начеку, помнить, что мы окружены людьми, классами, правительствами, которые открыто выражают величайшую ненависть к нам. Надо помнить, что от всякого нашествия мы всегда на волоске» [71].

Такое представление целиком и полностью сохранилось и после окончания Гражданской войны и иностранной интервенции. На его основе принимались важнейшие политические решения и разрабатывались реальные экономические и военные планы. Тогдашние советские взгляды как нельзя лучше иллюстрирует формулировка из секретного военно-исторического исследования «Будущая война», написанного в 1928 г. ответственными работниками Разведывательного управления Штаба РККА в качестве прогноза сценария будущей войны:

«Основным фактором, который обуславливает неминуемое вовлечение нас в новую войну, служит тот факт, что СССР является единственным на земном шаре пролетарским государством, осуществляющим социалистическое строительство в условиях капиталистического окружения и играющим роль авангарда и оплота международного революционного движения.

В настоящее время между двумя лагерями, на которые разделился современный мир, существует состояние известного неустойчивого равновесия, которое мы называем временной «мирной передышкой». Полоса этой передышки, по всей вероятности, не будет продолжаться слишком долго; она сменится неизбежным военным столкновением капиталистического мира с СССР.

Столкновение это, скорее всего, произойдет в форме новой военной интервенции империалистов в СССР. Однако в условиях нашей эпохи имеются и такие факторы, которые могут привести нас к войне не только вследствие нападения на нас империалистов. Ход истории и развитие революционного движения могут вызвать наше самостоятельное выступление на помощь тем социальным силам, которые подрывают капиталистический строй и несут ему окончательное разрушение (например, в случае революции в одной из крупных капиталистических стран; возможность войны не исключена также в случае мощного подъема революционного движения в одной из крупных колониальных или полуколониальных стран)» [72].

Как мы видим, всякая возможность предотвращения войны и сохранения мира тут отвергалась напрочь. А кто же в то время считался врагами и союзниками Советского Союза? Отвечая на этот важнейший вопрос, авторы исследования поделили окружающие страны на четыре группы:

«1-я группа — государства, явно враждебные по отношению к СССР: Англия, Франция, Польша, Румыния, Финляндия, Эстония, Латвия и Литва; сюда же можно причислить и Италию, которая из соображений своей общей политики готова поддержать антисоветские планы Англии.

2-я группа — государства, могущие примкнуть к антисоветскому фронту: Германия, Чехословакия, Венгрия, Болгария, Югославия, Греция, Бельгия, Япония и САСШ.

3-я группа — государства, не заинтересованные в войне с нами по географическим, экономическим и политическим причинам: Швеция, Норвегия, Дания, Швейцария, Австрия, Албания, Персия и страны Латинской Америки.

4-я группа — государства, дружественные по отношению к нам: Турция, Афганистан, Китай (потенциально), страны Арабского Востока — Африка, Индонезия и Британская Индия (объективно), Монголия» [73].

Наиболее вероятным считалось нападение на Советское государство вражеской коалиции в составе Польши, Румынии, Финляндии, Эстонии, Латвии и Литвы при материально-технической и финансовой поддержке со стороны Англии, Франции, Чехословакии и Италии. При этом ожидалось, что Германия, Чехословакия, Венгрия, Югославия, Италия, Болгария, Греция и Персия будут участвовать в экономической блокаде СССР. Не исключалась возможность и прямого участия в войне английских и французских вооруженных сил, а также армий других крупных держав. Главным направлением агрессии предполагалась Украина с ее углем, металлом и хлебом для подрыва экономической базы Советского Союза в длительной войне на истощение. Как мы увидим, в дальнейшем эта оценка наиболее вероятных противников и их стратегических целей во многом сохранялась неизменной до самого начала Второй мировой войны. Самым опасным полагали вариант одновременного нападения Финляндии, Эстонии, Латвии, Литвы, Польши, Румынии, Англии (через территории Турции, Персии и Афганистана), реакционных китайских милитаристов и Японии. Но этот вариант с учетом вероятности его осуществления поставили на последнее место.

Из всех соседей СССР только Швеция, Норвегия и Дания считались нейтральными. С Афганистаном наше руководство надеялось сохранить дружественный нейтралитет. Позиция Турции оставалась неясной. Считалось, что США не станут вмешиваться в войну, но поддержат западноевропейских противников Советского Союза своими кредитами и разорвут с ним экономические связи.

Сценарии войны, описанные авторами исследования, имели очень мало общего с действительностью. Предполагаемая антисоветская коалиция на самом деле была отнюдь не монолитной. Между многими входившими в нее странами существовали не только принципиальные противоречия, но и серьезные конфликты. Прежде всего Польша, которая до середины 30-х годов считалась основным и самым опасным противником СССР, полагала Германию не меньшим своим врагом, чем Советский Союз. После Первой мировой войны Польше отошли некоторые бывшие германские территории (восточная часть Верхней Силезии и часть Померании, образующая «Польский коридор», необходимый для выхода Польши к Балтийскому морю). Тем самым Восточная Пруссия оказалась полностью отрезанной от основной территории Германии. Поляки прекрасно осознавали, что немцы не смирятся с таким положением и рано или поздно попытаются вернуть эти земли обратно. Поэтому значительная часть польской армии была вынуждена постоянно прикрывать свою западную границу. Враждовала Польша и с Литвой, у которой она отобрала Виленский край еще в 1920 г. Эти страны до 1938 г. не имели даже дипломатических отношений, не говоря уже о союзных. А с Чехословакией Польша не ладила из-за Тешинской области: поляки были убеждены, что имеют на нее больше прав, чем владевшие ею чехи. Румынии тоже было не до новых захватов, прежде всего она была озабочена удержанием Бессарабии, которую она отобрала у Советской России в 1918 г., Трансильвании, на которую серьезно претендовала Венгрия, и южной Добруджи, которую считала своей Болгария. Список взаимных претензий и возможных конфликтов между странами, которые, по мнению авторов «будущей войны», готовились вот-вот общими силами обрушиться на СССР или сообща участвовать в его блокаде, можно продолжить. Кроме того, взаимная враждебность этих стран заставляла их постоянно отвлекать часть своих, и без того ограниченных сил для прикрытия своих границ от опасных соседей. Так что действительная опасность их совместных действий против СССР авторами исследования была, мягко говоря, сильно преувеличена. Особое внимание они уделяли Англии, и вот почему:

«Наиболее враждебную политику по отношению к СССР проводит консервативное правительство Великобритании. Оно является главным инициатором противосоветских комбинаций» [74].

Для советского руководства было совершенно очевидным, что сами по себе Польша и Румыния даже в коалиции с прибалтийскими странами были неспособны вести успешную войну с СССР. Поэтому именно в Англии оно видело ту враждебную силу, которая может их подтолкнуть к агрессии и помочь в ее проведении. К тому же могучий английский флот имел возможность непосредственно угрожать обширному советскому побережью, вести обстрелы, высаживать десанты, перебрасывать, снабжать и прикрывать огнем вражеские войска. Между тем Англию и Францию после окончания Первой мировой войны больше всего интересовало сохранение статус-кво. Они были по горло сыты ее ужасами и небывалыми до того времени людскими, материальными и финансовыми потерями. По этой причине у них не было ни малейшего желания конфликтовать с кем бы то ни было. В 1926 г. меморандум британского Министерства иностранных дел правительству страны откровенно констатировал:

«У нас нет никаких территориальных устремлений или желания расшириться. Мы получили все, чего желали, и, наверное, даже больше. Наша единственная цель состоит в том, чтобы удержать то, что нам нужно, и жить в мире. ‹…› Реальность такова, что война и слухи о войне, вражда и конфликты в любом уголке мира означают потери и ущерб британским коммерческим и денежным интересам. ‹…› в результате нарушения мира при любом исходе мы окажемся в убытке» [75].

В августе 1919 г. английское правительство в качестве закона приняло «Правило 10 лет». Согласно ему, вооруженные силы страны должны были планировать свой ежегодный бюджет исходя из того, что им не придется участвовать ни в каком крупном военном конфликте в течение последующих 10 лет. «Правило 10 лет» регулярно продлевалось и было отменено только в марте 1932 г., да и то с условием, что эта отмена не должна послужить поводом для роста военных расходов, которые за время его действия были урезаны аж в 7,5 раза. Руководство СССР, конечно, знало об этом публично объявленном правиле, но не верило, что оно соблюдается, и сохраняло глубокое недоверие к англичанам до самого момента нападения Германии.

В 1927 г. произошли события, сильно подорвавшие и без того хрупкие отношения между двумя странами. Сначала 23 февраля английский министр иностранных дел Чемберлен направил советскому правительству грозную ноту с требованием немедленно прекратить антианглийскую пропаганду и военную помощь китайскому Гоминдану. Потом 12 мая британская полиция произвела внезапный обыск в помещении советско-английского акционерного торгового общества «Аркос» в Лондоне и обнаружила там секретные документы, свидетельствовавшие о подрывной деятельности базировавшегося в Москве Коминтерна в Англии и в Китае. Последовавший в конце того же месяца полный разрыв дипломатических и торговых отношений с Англией был воспринят в СССР как несомненный признак неотвратимо приближавшейся британской агрессии.

1927 год вообще оказался богатым на драматические события в международной жизни, связанные с Советским Союзом. Еще зимой британская газета «Манчестер гардиан» и немецкая «Форвертс» опубликовали серию статей, разоблачавших тайное военное сотрудничество СССР и Германии. В феврале командир авиаотряда К.М. Клим перелетел на своем самолете в Польшу [76]. В Варшаве 7 июня белоэмигрант убил советского полпреда П.Л. Войкова, и напряженность на и без того неспокойной польско-советской границе резко возросла. Наконец, в октябре из Парижа был выслан советский полпред Х.Г. Раковский.

Все происходящее вызвало в Советском Союзе настроение, получившее название «военная тревога 1927 года». В самом ее начале Наркомат по военным и морским делам составил заявку для промышленности на поставку боеприпасов, необходимых на первый год боевых действий. Заявка была составлена достаточно скромно: предполагалось, что активные боевые действия будут вестись не более половины этого срока, а расход боеприпасов не превысит уровня последнего года Гражданской войны. И тут выяснилось, что имевшиеся производственные мощности позволят обеспечить только 29 % потребности армии в снарядах и всего лишь 8,2 % — в патронах [77]. Для советского руководства стало очевидным, что страна совершенно не готова к сколько-нибудь масштабному конфликту. В этих условиях той же осенью, еще за год До начала первой пятилетки, в СССР началась серьезная подготовка экономики к грядущей большой войне.

Красная Армия на 1 января 1927 г. насчитывала 607 125 человек. Содержать в мирное время более многочисленную армию в то время не позволяло состояние экономики страны. В военное время ее численность планировалось довести до 3300–3400 тыс. чел. [78]. Однако слабо развитая дорожная сеть страны не позволяла провести в короткие сроки мобилизацию и сосредоточение сил на западной границе. Чтобы прикрыть развертывание армии в начале будущей войны, в январе 1928 г. было решено построить на западной границе цепь укрепленных районов. Первым начал возводиться Карельский укрепрайон, защищавший Ленинград с севера. Полным ходом строительство еще 12 укрепрайонов на западной границе развернулось весной 1931 года. Они стали основой пограничного оборонительного рубежа, который впоследствии получил известность, как «линия Сталина».

20 декабря 1927 г. М.Н. Тухачевский[14], занимавший тогда должность начальника Штаба РККА, направил наркому обороны Ворошилову служебную записку «О радикальном перевооружении РККА». Название записки точно характеризует ее содержание: это был план коренной реорганизации Красной Армии. Согласно взглядам Тухачевского к концу 1-й пятилетки, в 1933 г., состав РККА военного времени необходимо было довести до 260 стрелковых и кавалерийских дивизий, а также 50 дивизий артиллерии большой мощности и минометов [79]. Численность такой армии достигла бы 5,8 млн. человек. Тут необходимо напомнить, что по мобилизационному плану № 8 в 1928 г. в Красной Армии после мобилизационного развертывания предусматривалось иметь 103 стрелковые и 12 кавалерийских дивизий, а также семь кавбригад и 16 артполков РГК общей численностью в 2,9 млн. человек, или ровно вдвое меньше [80]. Однако скромные материальные возможности СССР в то время далеко не соответствовали широкомасштабным желаниям будущего маршала, поэтому они были отвергнуты как нереальные.

Весной 1928 г. Политбюро ЦК ВКП(б) одобрило следующие основные принципы плана строительства вооруженных сил на будущее пятилетие, выдвинутые Штабом РККА и Ворошиловым:

«‹…› по численности — не уступать нашим вероятным противникам на главнейшем театре войны;

по технике — быть сильнее противника по двум или трем решающим видам вооружений, а именно — по воздушному флоту, артиллерии и танкам» [81].

Таким образом, во главу угла ставилось достижение количественного превосходства над врагами не в людях, а в технике. Однако Тухачевский, переведенный в мае 1928 г. на пост командующего ЛВО, продолжал настаивать на своем проекте резкого увеличения численности армии. 11 января 1930 г. он отправил Ворошилову еще одну записку на 14 страницах, в которой развил идеи предыдущей. На этот раз, сохранив неизменным число предложенных им ранее соединений, Тухачевский добавил рекомендацию иметь на вооружении Красной Армии в военное время 40 тыс. самолетов и 50 тыс. танков. Между тем, согласно действовавшему в то время мобплану № 10, в РККА предусматривалось иметь только 1420 самолетов и 429 танков [82]. Эта записка вызвала в военных и политических верхах СССР нешуточную дискуссию, отголоски которой можно услышать до сих пор. В пылу полемики действительная точка зрения Тухачевского подверглась и тогда, и потом немалым искажениям, поэтому ее необходимо прояснить. Прежде всего, следует отметить, что астрономическое количество военной техники, запрашиваемое Тухачевским, свидетельствует о слабом его знакомстве с действительным положением дел в промышленности того времени. Советской власти досталась экономика царской России, в значительной мере подорванная Гражданской войной и последующей разрухой. Она только начала свое становление. Принимаемые в то время обширные планы производства хронически не выполнялись. Путем крайнего напряжения сил за период 1930–1933 гг. в СССР удалось построить 9224 самолета (и военных и гражданских) [83] и 7865 танков и танкеток [84]. Произвели именно такое количество боевой техники не оттого, что больше не хотели, а прежде всего потому, что больше не смогли.

Характерно, что ограничить непомерные запросы военных пытался не кто иной, как их глава нарком Ворошилов. Он тогда говорил Тухачевскому и его сторонникам:

«Если вы хотите разорить государство и оскандалить себя, вы организуете такое количество танков в армии в мирное время ‹…› Это очень дорогое удовольствие, с одной стороны, а с другой стороны — это ненужная вещь‹…› Это значит съесть все, что государство будет тебе давать, с тем, чтобы быть голодным, когда настанет война» [85].

Скорее всего, Ворошилов действительно старался сэкономить народные деньги. Хотя надо учитывать, что в отношениях между ним и Тухачевским постоянно чувствовалась напряженность, вызванная конфликтом времен Гражданской войны. Но на эти рациональные соображения все равно никто не обращал должного внимания, и разорительная для и без того нищей страны гонка вооружений с воображаемыми противниками продолжалась полным ходом. Наконец, 1 декабря 1933 г. в приказе РВС СССР № 0101 «Об итогах боевой подготовки РККА за 1933 год и задачах на 1934 год» всему командному составу Красной Армии было официально объявлено:

«Наша Красная Армия реально, фактически стала первой армией в мире. Теперь уже не только морально-политические свойства нашей армии, определяемые ее классовой природой и марксистско-ленинским воспитанием личного состава, не только численность и успехи в боевой подготовке армии, но и мощная оснащенность современной боевой техникой сделали Красную Армию первой и единственной армией в мире. Это бесспорно, это непреложный факт!» [86].

Но в мечтаниях Тухачевского было и несомненное рациональное зерно. Например, он предлагал не строить специализированные военные заводы, а выпускать боевую технику, опираясь, главным образом, на обычные предприятия.

В то же время мощности военной индустрии в мирное время должны были частично задействоваться для изготовления товаров гражданского назначения. Производство такого типа создавало реальные предпосылки для резкого увеличения выпуска военной продукции в случае необходимости. К тому же речь в записке Тухачевского шла о производстве танков и самолетов в условиях ведения полномасштабной войны на Западном ТВД. Тогда вся советская промышленность была бы полностью мобилизована на нужды армии. Именно поэтому он и считал возможным построить за первый год боевых действий такое астрономическое количество боевой техники.

При этом, по мнению Тухачевского, только танки и самолеты первой линии должны были представлять собой новейшие образцы, а в последующих за ними эшелонах достаточно было иметь максимально упрощенные дешевые суррогаты боевых машин. Например, на роль танков вполне подходили бронированные тракторы. Да и предложенное им количество танков Тухачевский взял отнюдь не с потолка, как это может показаться на первый взгляд. Пользуясь советом инженера Магдесиева с ленинградского завода «Большевик», он полагал, что производство двух тракторов примерно соответствует одному танку. Поэтому основываясь на планах производства в СССР в 1932/33 хозяйственном году 197 100 тракторов, Тухачевский считал возможным построить вместо них за то же самое время 100 тыс. танков. Даже в случае потери половины из них в результате боевых действий к концу первого года войны в строю оставались бы еще 50 тысяч [87]. Аналогичный расчет был сделан им и для самолетов, и тоже с учетом их массовых боевых потерь, только базировался он на планах выпуска в 1932/33 хозяйственном году 350 тыс. автомобилей с коэффициентом 0,35. Таким образом, при годичном производстве 122 500 самолетов и потере более двух третей из них в боях к концу первого 1 ода войны их должно было остаться 35–40 тыс. [88].

Конечно, Тухачевский использовал в своих расчетах, мягко говоря, чересчур оптимистичные коэффициенты. Да и плановые цифры выпуска автомобилей и тракторов, на которых он базировался, не соответствовали действительности. Но это была особенность советского планирования того времени. Предприятиям сознательно доводились заведомо неосуществимые производственные задания, чтобы выжать из них все возможное. Штурмовщина при подобных методах управления промышленностью неизбежно приводила к падению качества продукции. Но над этим тогда мало кто задумывался, все затмевала магия больших чисел. Сталин в письме Ворошилову от 24 апреля 1932 г. так обосновал этот своеобразный способ подстегивания роста производства:

«По части танков и авиации, видимо, промышленность не сумела еще, как следует, перевооружиться применительно к новым (нашим) заданиям. Ничего! Будем нажимать и помогать ей, — приспособится. Все дело в том, чтобы держать известные отрасли промышленности (главным образом военной) под постоянным контролем. Приспособятся и будут выполнять программу, если не на 100 %, то на 80–90 %. Разве этого мало?» [89].

Тухачевский был большим поклонником использования в армии новейших технических средств. В целях проведения быстрой мобилизации и сосредоточения многомиллионной армии на западном театре военных действий (ТВД) в условиях слаборазвитой инфраструктуры он предлагал шире использовать для дальних войсковых перевозок транспортную авиацию. Однако, судя по всему, он не задумывался над вопросом, как подготовить для огромной массы запланированной им боевой техники соответствующее количество умеющих ею владеть людей. А ведь эта проблема по сложности и важности не уступает проблеме производства, особенно в такой отсталой по части технической грамотности населения стране, какой был тогда Советский Союз. На этот раз идеи Тухачевского были замечены и получили признание высшего советского руководства. Сталин ценил ум, деловую хватку и стремление молодого военачальника ко всему новому. Он не мог ожидать подобных новаций от Ворошилова или Буденного, которые не очень-то стремились, да и не могли воспринимать многие новшества. В июне 1931 г. будущий маршал был назначен на высокий пост начальника вооружений РККА. Одновременно он стал заместителем наркома Ворошилова. Предложения Тухачевского как раз совпали по времени с новыми возможностями, которые возникли в связи с проводившейся полным ходом индустриализацией страны и появлением нового серьезного противника, которого начала выдвигать на первый план официальная пропаганда. На сфабрикованном в конце 1930 г. процессе «Промпартии» была во всеуслышание озвучена непосредственная угроза нападения на Советский Союз со стороны Франции. В связи с этим в январе 1931 г. в основные принципы плана строительства вооруженных сил была внесена принципиальная поправка: отныне РККА должна была превосходить вероятных противников на главном ТВД по всем показателям, а не только по двум или трем решающим видам вооружений, как это было прежде.

Новый мобилизационный план на завершавший первую пятилетку 1933 г. предусматривал полуторакратный (по сравнению с прежними наметками) рост армии военного времени. Ее состав планировалось довести до 150 стрелковых и 22 кавалерийских дивизий, двух мехкорпусов и 10 мехбригад, в которых числилось 4467 тыс. человек, 20 073 орудий, 8463 танков и танкеток, 979 бронемашин и 3740 боевых самолетов [90]. При этом Красная Армия обгоняла по численности армии Германии и Франции, сражавшиеся в 1918 г. на Западном ТВД. Для скорейшего насыщения войск современной техникой в 1932 г. была принята «Танковая программа». Она предусматривала производство только за первый год войны 13 800 малых и 2000 средних танков, а также 15 000 танкеток [91].

Представляет интерес планируемое тогда распределение войск по операционным направлениям. Самые большие силы — шесть армий и два резервных корпуса — выделялись Западному фронту, который должен был противостоять польской армии. В его составе был один мехкорпус, один кавкорпус, 56 дивизий, 10 бригад и 19 артполков РГК. Силы Юго-Западного фронта состояли из пяти армий, а его резервы — из мехкорпуса и четырех дивизий. Всего этот фронт располагал одним механизированным и двумя кавалерийскими корпусами, 44 дивизиями и двумя бригадами с частями усиления. На Северо-Западном фронте оставались только две армии, состоявшие из 26 дивизий, трех бригад и трех артполков РГК. Эти силы были выделены для действий против армий Латвии, Эстонии и Финляндии. Дислоцировавшийся там мехкорпус предназначался для переброски на Западный фронт [92].

В Советском Союзе заботились и о морских вооружениях. В июле 1931 г. по предложению Сталина была принята программа постройки к концу 1935 г. 200 подводных лодок, 40–50 эсминцев, 250 торпедных катеров и соответствующего числа гидросамолетов общей стоимостью два миллиарда рублей [93]. Для сравнения: в военно-морском флоте той же Польши в 1933 г. самыми крупными кораблями были два эсминца и три подводные лодки. До начала Второй мировой войны к ним успели добавиться еще два эсминца и две подводные лодки [94]. Принятая программа означала начало соперничества СССР с великими державами на море. Но она, учитывая тогдашнее состояние советской экономики, конечно, не имела никаких шансов на выполнение.

В конце 1929 г. основные страны Запада охватил жесточайший экономический кризис. Он существенно ослабил все их материальные и финансовые возможности, включая способность вести большую войну с кем бы то ни было. Но советское руководство предпочитало закрывать глаза на это обстоятельство. Больше того, именно кризисом оно обосновывало дальнейшее нарастание мифической угрозы нападения на СССР. Такая точка зрения была озвучена с самой высокой трибуны в политическом отчете ЦК ВКП(б), сделанным Сталиным XVI съезду партии 27 июня 1930 г. Не забыл Сталин упомянуть там и тогдашнее советское пугало — Францию:

«‹…› каждый раз, когда капиталистические противоречия начинают обостряться, буржуазия обращает свои взоры в сторону СССР: нельзя ли разрешить то или иное противоречие капитализма, или все противоречия, вместе взятые, за счет СССР, этой Страны Советов, цитадели революции, ‹…› мешающей наладить новую войну, мешающей переделить мир по-новому, мешающей хозяйничать на своем обширном внутреннем рынке, так необходимом капиталистам, особенно теперь, в связи с экономическим кризисом.

Отсюда тенденция к авантюристским наскокам на СССР и к интервенции, которая (тенденция) должна усилиться в связи с развертывающимся экономическим кризисом.

Наиболее яркой выразительницей этой тенденции в данный момент является нынешняя буржуазная Франция, ‹…› самая агрессивная и милитаристская страна из всех агрессивных и милитаристских стран мира» [95].

Под оглушительный аккомпанемент антизападной риторики приготовления к войне в Советском Союзе шли самым полным ходом. По планам первой пятилетки создавалась индустриальная база страны, и в первую очередь — заводы, способные выпускать военную продукцию. При этом советские импортеры использовали тяжелую экономическую ситуацию, сложившуюся тогда во всем мире. Ослабленные длительным кризисом перепроизводства западные фирмы были готовы выполнить советские заказы в кратчайшие сроки и за минимальную плату, ведь других возможностей реализовать свою продукцию у них в то время нередко просто не имелось. Одним из основных поставщиков промышленного оборудования на строящиеся советские предприятия тогда была Германия. Во второй половине 1932 г. СССР закупил из всего немецкого экспорта 50 % чугуна и стали, 60 % землеройной техники и динамо-машин, 70 % металлообрабатывающих станков, 80 % подъемных кранов и листового металла, 90 % турбин и кузнечно-прессового оборудования [96]. Не в меньшей степени были выгодны многомиллионные советские заказы и немцам. Ведь только благодаря им сумели избежать банкротства немало их машиностроительных компаний, активно участвовавших в скором будущем в ремилитаризации Германии.

В сентябре 1931 г. на Дальнем Востоке стал назревать реальный очаг будущей большой войны: Япония начала оккупацию Маньчжурии. Однако угроза на Дальнем Востоке тогда считалась локальной. Силы японской сухопутной армии в то время были ограниченными, в 1930 г. она имела на вооружении только 720 танков, 600 самолетов, 1184 орудия и 5450 пулеметов [97]. К тому же действия японцев резко снизили риск нападения на СССР и дружественную ему Монголию со стороны реакционных китайских милитаристов, с которыми уже пришлось повоевать в 1929 г. на КВЖД. Да и отношения между СССР и Японией в то время были неплохими, с 1927 г. действовала даже программа обмена стажерами между офицерами армий обеих стран. Поэтому до начала японской агрессии в Маньчжурии СССР считал достаточным держать там только около 5 % своей армии мирного времени.

В 1932 г. СССР заключил договоры о ненападении с Францией, Польшей, Финляндией, Эстонией и Латвией. С Литвой такой договор был подписан еще в 1926 г. Успехи в дипломатии позволили снять напряженность на советской западной границе. Именно с Запада руководство Советского Союза всегда ожидало главную опасность самому существованию страны, поэтому после ее уменьшения можно было ожидать снижения оборонных усилий и затрат на военные цели. Но этого не произошло, наоборот, в том году доля военных расходов в бюджете страны подскочила более чем в 1,5 раза, превысив 15 %. Целью второй пятилетки стало:

«Подготовить такое развитие военно-производственной базы, которое обеспечило бы Советскому Союзу превосходство вооружения над самым могущественным европейским противником — Францией и ее союзниками на нашей западной границе — Польшей и Румынией, особенно по главным видам новой боевой техники — авиации, танкам и химии» [98].

Почему была поставлена именно такая цель, вполне понятно. Сомнений у советского руководства в неизбежности близкой войны со странами, заранее записанными в смертельные враги, по-прежнему не возникало. Договоры о ненападении с Францией и Польшей эту уверенность ничуть не поколебали. При этом к 1938 г. Штаб РККА планировал иметь достаточные индустриальные мощности для выпуска только в течение первого года войны 74 тыс. самолетов, 85 тыс. танков и 40 тыс. танкеток. В то время этим штабом руководил А.И. Егоров, но его заявка вполне очевидно перекликалась с недавними предложениями Тухачевского. На этот раз Ворошилов, незадолго до того жестко критиковавший Тухачевского за его записку, был согласен с такими астрономическими цифрами. В докладе Егорова Ворошилову содержались главнейшие задачи второго пятилетнего плана строительства Красной Армии:

«‹…› а) Закрепление за СССР первого места в мире по всем решающим видам средств борьбы — авиации, танкам, артиллерии, на базе завершения технической реконструкции и перевооружения всех ее родов войск современной боевой техникой.

б) По своему масштабу военного времени — Красная Армия должна быть в состоянии вести борьбу с любой коалицией мировых капиталистических держав и нанести армиям этих держав решительный и сокрушительный удар и поражение» [99].

В проекте доклада НКО «О развитии РККА во вторую пятилетку», подготовленном для Комиссии Обороны СССР 12 декабря 1933 г. и подписанном начальником Штаба РККА Егоровым, к «вероятным ближайшим противникам» Советского Союза были отнесены все без исключения соседние с ним страны Запада, а также Ближнего, Среднего и Дальнего Востока. Согласно сделанным там расчетам, только Польша, Румыния, Финляндия, Латвия, Литва и Эстония в 1938 г. могли развернуть армии, насчитывавшие в общей сложности до 3,4 млн. человек, 3000 самолетов и 2800 танков. Прогнозировалось, что соседние государства на Западе, Юге и Дальнем Востоке смогут выставить против СССР в 1938 г. 122 пехотные и пять кавалерийских дивизий, семь пехотных и 24 кавалерийские бригады, в которых будут числиться 6,9 млн. человек, 6600 самолетов и 6000 танков [100]. Такие устрашающие цифры не имели ни малейшего отношения к действительности, однако именно ими обосновывались реальные планы развития Красной Армии на вторую пятилетку. Но доклад предупреждал и о других угрозах:

«Кроме того, необходимо учитывать, что непосредственные соседи на западной границе могут получить в первый же период войны с СССР активную поддержку от крупных империалистических государств (Франция, Англия) в виде мотомеханизированных] войск и авиации» [101].

Поэтому там же были приведены сведения о вооруженных силах Франции и даже об «англо-индийской армии». СССР не на шутку готовился воевать со всеми своими ближайшими соседями, которые зачислялись в потенциальные члены антисоветской коалиции. О каких-либо союзниках даже и речи не было. При подсчетах сил вероятных противников была учтена даже единственная танковая рота афганской армии, а ведь совсем незадолго до того времени авторы вышеупомянутой книги «Будущая война» считали Афганистан дружественной страной.

Для такого масштабного противостояния к 1938 г. планировалось увеличить армию мирного времени до 92 стрелковых дивизий и бригад, 22 кавдивизий, шести мехкорпусов, 20 отдельных танковых и механизированных бригад, 53 авиабригад. В случае мобилизации к ним должны были добавиться еще 68 стрелковых дивизий. Армию мирного времени численностью в 850 тыс. человек в случае начала войны планировали развернуть до 4,7 млн., к которым в течение первого года войны должны были прибавиться еще 600 тыс. Для вооружения такой армии требовались 18 тыс. танков, свыше 50 тыс. орудий и 7,5 тыс. боевых самолетов [102].

Не будем забывать, что все эти горы вооружений планировалось ввести в строй через пять лет еще в 1933 г., когда прямые угрозы Советскому Союзу были надуманными и существовали только в воображении его политического и военного руководства. О действительной необходимости поспешного изготовления всей этой массы боевой техники никто из власть имущих тогда, к сожалению, не задумывался. Никого особенно не волновал уровень ее качества в условиях непомерных требований прежде всего к росту производства. Не обсуждалась и возможность ее быстрого морального устаревания и чрезмерного физического износа к тому моменту, когда она на самом деле может понадобиться. Все внимание уделялось скорейшему насыщению войск боевой техникой, но совсем мало думали о подготовке людей, способных ею овладеть.

Характерно, что за гипертрофированными воображаемыми угрозами военное руководство СССР умудрилось проглядеть настоящую опасность: в Германии к власти пришли нацисты во главе с Гитлером. С таким руководством Германия стала быстро выдвигаться на позицию наиболее сильного и опасного вероятного противника СССР, которую ранее занимала Польша. Но и Польшу отнюдь не списали со счетов, ее только начали прочить в союзники Германии. Советское руководство, разумеется, знало о непримиримых противоречиях между этими странами, но тем не менее опасалось, что они все же могут сговориться против Советского Союза. В качестве базы для такого сговора рассматривался обмен «польского коридора» на совместно захваченные украинские земли. Время показало, что для создания германо-польской коалиции против СССР не было достаточных оснований, ведь давний глубокий антагонизм между этими странами существенно перевешивал их общие антисоветские интересы. Но руководство Советского Союза, ослепленное долголетней ненавистью к Польше, этого не осознавало или не желало осознавать.

В марте 1935 г. штатная численность Красной Армии мирного времени впервые превысила миллион человек. Изменялся и сам принцип ее комплектования. Еще раньше, начиная с 1933 г., технические войска и кавалерия начали превращаться в кадровые. В 1935 г. с прежней, главным образом, территориальной системы комплектования, на чисто кадровую стала переходить и пехота. Это позволило заметно повысить качество боевой подготовки личного состава. Проводились и другие важные реформы, направленные на дальнейшее повышение дисциплины и боеготовности войск. Так, 26 сентября того же года приказом НКО СССР № 144 в РККА взамен служебных категорий были введены персональные воинские звания [103]. В период с 1936 по 1939 г. призывной возраст в СССР последовательно снижался с 21 года до 19 лет. При этом армия неуклонно продолжала расти, и к началу 1938 г. численность ее личного состава перевалила за полтора миллиона человек.

Кроме мобилизационных планов, само собой разумеется, разрабатывались и оперативные, согласно которым планировались боевые действия войск на случай начала войны. После окончания Гражданской войны разработка военных планов была сосредоточена в военных округах. В 1924 г. был создан Штаб РККА, который стал ответственным за создание и изменение оперативного плана будущей войны. До начала Великой Отечественной такой план разрабатывался и уточнялся не менее 15 раз, т. е. практически ежегодно. При этом менялся не только сам план, но и его название.

Так, в 1924 г. он именовался «О стратегическом развертывании Красной Армии на случай войны на Западе ‹…›», а в 1927 г. — «Записка по обороне СССР» [104]. Важность и секретность этого документа характеризует более чем красноречивый факт: все эти планы и даже их копии никогда нигде не печатались, а только переписывались от руки самими исполнителями.

Долгое время действовал «Оперативный план», разработанный Штабом РККА под руководством Тухачевского в 1927–1928 гг. [105]. Этот план развивался и дорабатывался по мере изменения мобилизационных планов Красной Армии, роста ее рядов и оснащения, а также международной ситуации. В 1932 г. оперативный план РККА включал в себя основной и дополнительный варианты. Основным был план войны против Польши и Румынии в случае их нападения на СССР при поддержке Англии и Франции. Дополнительный план предполагал, что к военным противникам Советского Союза прибавятся и Прибалтийские государства. Но в следующем году по указанию начальника Штаба РККА А.И. Егорова дополнительный план стал уже основным [106]. Трудно понять логику этого решения, учитывая, что к этому времени со всеми этими государствами были заключены договоры о ненападении.

Необходимость появления кардинально нового оперативного плана войны назрела в 1935 г., после начала полномасштабной милитаризации Германии. В феврале этого года командующий Белорусским военным округом (БВО) И.П. Уборевич при поддержке Тухачевского предложил скорректировать действовавший план с учетом новых наиболее вероятных противников — объединенных сил Германии и Польши при поддержке Финляндии. В то же время он допускал, что на СССР могут напасть также Великобритания, Эстония и Латвия [107]. С сентября того же года Генеральный штаб РККА под начальством А.И. Егорова начал ускоренно разрабатывать «План стратегического распределения РККА и оперативного развертывания на Западе», утвержденный высшим политическим руководством страны в следующем, 1936 г. Согласно ему ожидалось, что основными противниками СССР выступят объединенные силы Германии, Польши, Эстонии и Финляндии. Их вероятными союзниками должны были стать Румыния и Латвия [108].

24 марта 1938 г. появился очередной оперативный план, разработанный под руководством нового начальника Генштаба Б.М. Шапошникова. Единственный экземпляр плана был написан от руки им самим. Состав предполагаемой вражеской коалиции изменился там уже в который раз:

«‹…› Советскому Союзу нужно быть готовым к борьбе на два фронта: на западе против Германии и Польши и частично против Италии с возможным присоединением к ним лимитрофов, и на востоке против Японии.

Италия, весьма вероятно, в войне будет участвовать своим флотом, посылку же экспедиционного корпуса к нашим границам вряд ли можно ожидать» [109].

Не исключалась вероятность агрессии Турции с целью захвата Армении. Участие в войне Румынии ставилось в зависимость от поведения Франции. Но решающим образом на позицию румын могло повлиять нападение войск германо-польского блока на Чехословакию и наступление их основной группировки на Украину. Общие силы вражеской коалиции оценивались в 157–173 дивизии, 7780 танков и танкеток и 5135 самолетов, из них на советских рубежах ожидались 120 пехотных и 12 кавалерийских дивизий, 7500 орудий, 6300 танков и танкеток и 3700 самолетов. Против них СССР готовился выставить только на Западе 106 стрелковых и 14 кавалерийских дивизий, 20 танковых бригад, 9466 орудий, 8046 танков и 4458 самолетов [ПО]. Основой замысла советского плана была стратегическая оборона на первом этапе, затем переход в наступление. На каком направлении будут сосредоточены главные усилия противника, севернее или южнее Припятских болот, Шапошников рассчитывал определить не позже чем к 10-му дню мобилизации. Он полагал, что для врага предпочтителен северный вариант. Этот план был утвержден на заседании Главного военного совета 19 ноября 1938 г. [111]. После этого в советском военном планировании наступила необычно долгая пауза продолжительностью почти в два года.

Обычно к радикальным военным реформам приступают после поражений. Так было, например, в Германии. Реформу Красной Армии нарком по военным и морским делам СССР М.В. Фрунзе начал почти сразу после окончания Гражданской войны. Страна лежала в разрухе. Многочисленную армию начали сокращать. Но Фрунзе смотрел вперед. В отличие от Л. Троцкого, который считал, что надо сначала покончить в войсках со вшивостью, а уж потом думать о доктрине и военной науке, наркомвоенмор начал организовывать в армии научные конференции. В то нелегкое время в РККА происходил небывалый расцвет военно-научной мысли. В военных журналах печатались острые дискуссионные статьи, в которых анализировался опыт Первой мировой и Гражданской войн. Сейчас это трудно представить, но в эти годы публиковались даже труды белых генералов А.И. Деникина, П.Н. Врангеля и Я.А. Слащева. В академиях и на различных курсах преподавали бывшие царские генералы А.А. Брусилов, А.А. Балтийский (Андреев), С.Н. Каменский, П.П. Кань-шин, Ф.Ф. Новицкий, Н.П. Сапожников, А.Е. Снесарев и др. Больше того, тот же Слащев с 1922 г. работал преподавателем тактики на курсах «Выстрел» в Москве. И победители и побежденные пытались разобраться в причинах побед и поражений. Военачальники, военные историки и теоретики обратились к проблеме руководства войной и большими массами войск. Появились труды по военной истории и теории, принадлежавшие перу A.M. Зайончковского[15], А.А. Свечина и В.К. Триандафиллова, сохранившие свое значение до наших дней.

Многие из бывших царских генералов и офицеров, перешедших на службу в Красную Армию, в свое время окончили Николаевскую академию Генерального штаба. Это высшее военно-учебное заведение было основано 26 ноября 1832 г. в соответствии с проектом генерала-адъютанта барона Г.В. Жомини, который большую часть своей жизни находился на русской службе[16]. Они хорошо знали его труды по теории и истории войн и в большинстве своем являлись последователями его взглядов. Жомини — автор многочисленных сочинений по теории и истории войн. Наиболее известные среди них «Очерки военного искусства», которые были изданы в Париже (1837 г.) и в Москве[17]. Важнейшие положения военной науки, основателем которой стал Жомини, были изложены им в небольшой по объему книге «Военное искусство», изданной на русском языке в 1807 г. Под влиянием Жомини в России сложилась научная школа изучения истории и теории войн. Среди его последователей можно назвать имена Н.А. Окунева, ГА. Леер, Н.В. Медема, Д.А. Милютина, А.А. Свечина.

Однако большинство советских теоретиков после 20-х годов подпали под сильное влияние взглядов прусского генерала К. Клаузевица[18]. Его культ изначально создавался руками германских шовинистов и их агентов при российском дворе на основе безудержного восхваления его книги «О войне», и некритическом восприятии всего написанного автором[19]. Это тем более непростительно, что сам автор, его вдова, другие лица, причастные к публикации, не скрывали, что автор не дописал книгу, а черновую рукопись был намерен основательно дорабатывать. В советские времена псевдомарксистские догматики воспроизвели ошибочное высказывание В.И. Ленина, который выделил из общего контекста книги К. Клаузевица его неоригинальную фразу о «войне как о продолжении политики иными, насильственными средствами». Кстати, эта формула Клаузевица не корректна и не универсальна (в книге «О войне» сам автор называет войны, возникшие и вне политики). Советский вождь, не считая себя специалистом в военном деле, естественно, не изучал глубоко труды Клаузевица. Он некритически принял на веру широко распространенное среди тогдашних интеллектуалов, в числе которых были и его идейные предшественники — К. Маркс и Ф. Энгельс, мнение о «величии» прусского генерала. Эту фразу Ленин использовал в борьбе с реформистами II Интернационала[20]. Тем не менее высказывание вождя поспособствовало укреплению взглядов Клаузевица среди советских военных теоретиков и их начальников.

Тщательное изучение основного труда Клаузевица — книги «О войне», проведенное многими аналитиками за последние 200 лет, показало, что он в значительной своей части представляет переписанные или пересказанные своими словами сочинения Жомини и других осуждаемых прусским генералом предшественников (конечно, без ссылок на них). Читатель, плохо знакомый с военной историографией тех лет, может принять опус Клаузевица за науку, тем более, что в нем представлены и научные достижения изученных генералом трудов. Книга полна противоречивых и недоказанных суждений [112].

Спор двух генералов, живших и творивших в одно время, перерос в принципиальное противостояние методологий. Творчество Жомини — это образец научного подхода ко всем областям военного дела. Он считал исследование истории войн лабораторией военной теории. Учение Жомини вобрало в себя достижения многих мыслителей и полководцев ранних тысячелетий, все написанное до него о войнах и воинском мастерстве, об исторической науке в целом, от Сунь-цзы до Суворова и Наполеона. На этой основе Жомини создал научную военную теорию, которая была признана всем тогдашним ученым миром и подтверждена военными событиями XX–XXI вв. Его взгляды легли в основу современной науки логистики: VI глава труда «Очерки военного искусства» так и называлась: «О логистике или практическом искусстве приводить армии в движение». Суждения Жомини отличались четкостью, строгой аргументацией, вниманием к понятийному аппарату, простым ясным языком. Жомини ратовал за расширение сферы научного расчета накануне и во время войны, сужение сферы вероятности, случая, за разработку принципов и правил.

В отличие от Жомини Клаузевиц утверждал, что войны — явления, не повторяющиеся; что «война — область случайности», и таким образом изгонял науку из военного дела, откровенно осуждал «увлечение историей». Пруссак вообще полагал вредными какие-либо правила. Точнее, как насмешливо замечали ученые еще в XIX в., Клаузевиц приемлет только собственные правила, отвергая чьи-либо [114].

В творчестве Жомини представлена научная методология исследования, основные научные принципы. Это — всесторонний подход, историзм, сравнительный анализ, исторические альтернативы. Жомини сформулировал понятия «стратегия» и «тактика», определил большинство важнейших военных принципов, которые найдут свое развитие в «Очерках военного искусства». Среди них: сосредоточение основных усилий главных сил армии «на решающие пункты театра войны» в решающий момент; «массы не только присутствуют на решающем пункте», но и «энергично вводятся в бой» (вместе с тем Жомини предостерегал от концентрации «избыточных масс»); «ударность — только наступление может обеспечить победу, война должна быть «подвижной», оборона — «активной», «наступательной». Жомини писал, что отступление — «бесспорно, самая трудная военная операция» («вознаграждение за искусное отступление, как и за самую блестящую победу»).

Жомини придавал большое значение резервам, как в масштабе государства, так и армии (до взвода включительно!), особенно их обучению и воспитанию, разработав многие стороны этой проблемы. Клаузевиц, наоборот, в специальной главе своего труда «Стратегический резерв» назвал саму эту идею «нелепой» и объявил выделение резервов «расточительным расходованием сил». А.Е. Снесарев в результате глубокого исследования книги Клаузевица «О войне» в 1924 г. пришел к важному заключению о слабой теоретической подготовке пруссака. «Как историк, — отмечал Снесарев, — Клаузевиц слишком пристрастен или слишком деспотичный аналитик ‹…›. В ряде его трудов «мы не находим документов, подтверждений, фактических доказательств; ‹…› могучий анализ увлекает Клаузевица, не вызывая в нем сомнений или потребностей посторонних проверок ‹…›». Однако ученый, свободный от сомнений, — это совсем не ученый. Клаузевиц неверно понимает теорию. Он пишет лишь о том, что не следует «делать, и крайне скуп на положительные указания»[21] [115]. Однако, противореча своему же весьма квалифицированному разбору, Снесарев творчеству Клаузевица дал в целом положительную оценку.

Важным принципом Жомини считал взаимодействие родов войск; захват и удержание инициативы («иметь на своей стороне зачин ‹…› движений»): «верность оценки и расчетов; введение «неприятеля в ошибки» (маневр и дезинформация): умеренность при победе («уменье вовремя остановиться»); соответствие целей армии ее силам и средствам. Жомини решительно осуждал авантюризм, связывая с этим важность разведки: «хорошая служба разведки и основательные знания военной географии — это предпосылки качественной стратегической оценки обстановки и планирования». Жомини высоко оценивал полководческое искусство Наполеона, подчеркивая его мысль, что «на поле боя царит ситуация», что решения следует принимать с учетом сиюминутной обстановки. Но он и критиковал своего кумира за излишнюю агрессивность и неумение остановиться на достигнутом.

Расхождения между воззрениями Жомини и Клаузевицем носят сугубо принципиальный характер, их нельзя свести к каким-либо частностям. Так, Жомини считал: если человечество не может отказаться от войн вообще, пусть оно предельно ограничит их масштаб и продолжительность ради сохранения человеческих жизней, своих и неприятельских. Клаузевиц же был далек от этого, он бранил «пацифистов» и «филантропов». Опасаясь сковать инициативу командиров, он заранее снимал с них ответственность за боевые потери, провозглашал «абсолютную», т. е. ничем не ограниченную войну с ее принципом — «победа любой ценой».

Известный крупный советский военный ученый А.А. Свечин[22], внесший немалый вклад в развитие военной теории, еще в 1920-е гг. с полным основанием отметил: «В течение столетия военная мысль всего мира, расшаркиваясь перед Клаузевицем, жила по преимуществу идейным наследством Жомини» [116]. В истории Отечественной войны можно найти множество примеров, когда нарушение принципов стратегии и тактики, разработанных Жомини, отступление от них приводило к крупным неудачам и поражениям.

А.А. Свечин в 1918–1921 гг. возглавлял Военно-историческую комиссию по исследованию и использованию опыта войны 1914–1918 гг., одновременно в должности профессора Академии Генерального штаба РККА преподавал там стратегию и военную историю[23]. Он оставил после себя большое военно-историческое и военно-теоретическое наследие. Особую известность получили его капитальные труды «Стратегия» (1923 г.), «Эволюция военного искусства» (1927 г.) и «Стратегия XX века на первом этапе» (1937 г.). Свечин не боялся в открытую высказывать свои взгляды, которые зачастую не совпадали с взглядами начальства. В 1930 г. он подвергся кратковременному аресту, а на следующий год был снова арестован и осужден на 5 лет. К счастью, на этот раз он уцелел, проведя в лагере только полгода, а после даже сумел вернуться на военную службу.

К сожалению, обычная полемика между сторонниками тех или иных взглядов на развитие военного дела в то время нередко отличалась нетерпимостью к инакомыслию, а порой даже выходила далеко за рамки обычных споров. Их острота усугублялась конфликтом групповых амбиций, особенно когда сталкивались мнения старших офицеров и генералов царской армии и малообразованных героев Гражданской войны. В таких случаях научная аргументация зачастую подменялась чисто идеологическими оценками и навешиванием незаслуженных ярлыков. Вместо доказательства в ход пускался, как сейчас бы сказали, административный ресурс. Так, на одном из обсуждений в 1930 г. Тухачевский заявил: «Свечин писал не для подготовки побед Красной Армии. Его книга — защита капиталистического мира от наступления Красной Армии» [117]. Вот так, ни больше ни меньше… Надо отметить, что как раз в это время Свечин находился в тюремной камере и не мог постоять за себя. Не исключено, что определенную роль в этих несправедливых нападках сыграли личные причины. Свечин в своих трудах и разговорах не раз отмечал крупные стратегические просчеты командующего Западным фронтом Тухачевского при наступлении на Варшаву в 1920 г., которое закончилось крупным поражением Красной Армии.

Часто бросают упрек, что генералы всегда готовятся к прошедшей войне. А Свечин не представлял себе, как можно рассуждать о будущей войне в отрыве от прошлого. Он говорил о возможности предвидеть характер будущих войн и предостерегал от пагубной недооценки роли стратегической обороны. А получилось так, что теория глубокого боя и операции заслонила для нашей армии разработку проблем обороны, маневренной войны, встречных операций, сложных вопросов вынужденного и преднамеренного отхода. В конечном итоге идея «ответного удара» стала стержнем плана войны вместо более подходящей для нашей армии идеи стратегической обороны. Свечин утверждал, что «право на наступление еще надо заработать. Только успешная операция сотен дивизий на всех фронтах позволит четырем десяткам нанести молниеносный удар на избранном направлении и добиться безусловной победы» [118].

Будучи всесторонне образованным человеком с обширными знаниями в области стратегии и тактики, подкрепленными огромным практическим опытом, Свечин сделал поразительно точные прогнозы сценария будущей большой войны. Так, он предугадал, что основными целями потенциального агрессора станут политические, поэтому главный удар будет нанесен на Москву по кратчайшему пути через Белоруссию, а не на Украину с ее многочисленными экономическими центрами. Именно на московском направлении он предлагал сосредоточить основные силы Красной Армии для решающей битвы с врагом. При обороне юга страны Свечин предлагал не цепляться за Правобережную Украину (не стоит забывать, что речь тогда шла о старых ее границах), а сразу отойти за Днепр и использовать это крупное естественное препятствие в качестве основного защитного рубежа. При этом он призывал заранее подготовиться к возможному вынужденному оставлению превосходящим силам противника обширных районов западной части СССР. И в связи с этим предлагал срочно развивать в глубинных районах страны мощную промышленную базу, позволявшую выиграть длительную войну на истощение. Хорошо разбираясь в экономике современной войны, Свечин подчеркивал в связи с этим важность как можно более эффективного использования ограниченных ресурсов государства, особенно в период длительной вооруженной борьбы. Незаурядный талант, независимый характер, острый язык и прямота Свечина нажили ему в жизни немало завистников и врагов. В условиях массовых репрессий само существование независимого ученого было невозможно. 30 декабря 1937 г. помощник начальника кафедры военной истории Академии Генштаба профессор А.А. Свечин был снова арестован по ложному обвинению и на этот раз расстрелян.

В конце 20-х и начале 30-х гг. военная теория в СССР далеко опережала темпы развития войск и их реальные материальные возможности. В этих условиях особенно заметный вклад в ее развитие внес молодой, но грамотный и энергичный практик и теоретик военного дела В. К. Триандафиллов[24]. В 1924 г. наркомвоенмор М.В. Фрунзе выдвинул 30-летнего командира на ответственнейший пост начальника оперативного отдела Штаба РККА. Триандафиллов полностью оправдал оказанное ему доверие. Помимо выполнения текущих дел, он написал ряд статей на военно-исторические и военно-теоретические темы. В них был не только обобщен опыт Первой мировой и Гражданской войн, но и на его основе разработаны практические рекомендации по военному планированию, строительству и организации вооруженных сил СССР на будущее. Главным итогом работы Триандафиллова стала передовая теория «глубокой операции». Она во многом перекликалась с идеями фон Секта. Так же как и этот немецкий генерал-новатор, Триандафиллов пытался найти пути выхода из тяжелого «позиционного кризиса», с которым неожиданно для себя столкнулись все без исключения армии — участницы Первой мировой войны. Тогда впервые ничейная полоса, насквозь простреливаемая бесчисленными пулеметами и шрапнелью, опутанная густыми рядами колючей проволоки, стала непреодолимой преградой на пути наступающих войск. Многокилометровые линии фронтов застыли в неподвижности на всей своей протяженности. Даже за незначительное продвижение вперед приходилось платить многими тысячами жизней. Такая цена была явно неприемлемой, поэтому начались поиски качественно новых эффективных способов и методов ведения военных действий.

Наиболее известным трудом Триандафиллова стала книга «Характер операций современных армий», опубликованная в 1929 г. Она вобрала в себя все его мысли и находки, обозначила новые перспективы развития оперативного искусства войск и теоретически обосновала дальнейшие пути модернизации и развития Красной Армии. Концепция глубокой операции состояла в прорыве обороны противника на всю ее глубину и дальнейшего развития успеха путем ввода в прорыв массы подвижных войск — танков, мотопехоты и конницы, которые выходили на оперативный простор. Их действия должна была поддерживать авиация, а в тылу противника планировалась высадка воздушных десантов с целью разгрома его резервов. За счет этого обеспечивались высокие темпы и большая глубина наступления, не позволявшие противнику опомниться и организовать эффективное противодействие. При этом в полосе фронта одновременно должны были осуществляться сразу несколько одновременных прорывов, приводивших к полному развалу всей оборонительной системы противника. Глубина фронтовой наступательной операции планировалась в 150–200 км, а ее темпы должны были доходить до 15 км в сутки [119].

Заместитель начальника Управления механизации и моторизации (УММ) РККА К.Б. Калиновский[25], будучи последовательным сторонником Триандафиллова, развил теорию глубокой операции, добавив к ней положение об использовании групп средних и тяжелых танков для решения самостоятельных задач при развитии успеха прорыва вражеской обороны. По его инициативе в качестве первого соединения такого рода в мае 1930 г. была создана механизированная бригада[26]. Калиновский был хорошо знаком с немецкими теоретическими разработками в танковой школе «Кама» и использовал их при обосновании создания крупных механизированных соединений в Красной Армии. В.К. Триандафиллов и К.Б. Калиновский были близкими соратниками и единомышленниками. Они были молоды, талантливы и могли еще многого добиться в жизни. Но 12 июля 1931 г. их судьбы оборвала нелепая трагедия: неподалеку от Москвы самолет, в котором они летели, на малой высоте в тумане зацепился за деревья…

М.Н. Тухачевский вместе с другими советскими теоретиками тоже немало сделал для развития теории «глубокой операции» и внедрения ее в практику войск. Ему принадлежит большая заслуга в техническом перевооружении Красной Армии и совершенствовании организационной структуры ее подразделений, частей и соединений. Способствовал он и развитию новых видов и родов войск, таких, как танковые, моторизованные и воздушно-десантные. Тухачевский и другие теоретики, которые вместе с ним придерживались сугубо наступательной стратегии, сделали в основном правильный вывод, что будущая война будет иметь прежде всего классовый характер. Вместе с тем, будучи слишком политизированными людьми (что было характерно для того времени) они считали, что большинство трудящегося населения стран, с которыми придется воевать СССР, станет относиться к Красной Армии, как к своей освободительнице. А армии ее противников, лишенные поддержки своего народа, неминуемо потерпят сокрушительное поражение. Хотя кому, как не Тухачевскому, было не знать, какой отпор его войска получили от поляков в 1920 г., когда под вопрос была поставлена только что обретенная независимость их государства. Тем не менее на революционное выступление рабочих Германии против Гитлера после его нападения на СССР возлагали серьезные надежды и деятели ГлавПУРа. Даже спустя несколько месяцев после начала войны, когда 2 октября 1941 г. немцы перешли в решительное наступление с целью захвата Москвы, авиация Западного фронта сбрасывала на вражеские войска листовки вместо бомб!

Дальнейшее развитие теории глубокой наступательной операции потребовало создания самостоятельных соединений подвижных войск, которые могли бы развить успех прорыва тактической зоны обороны в оперативный. Для этой роли более всего подходили танковые войска Красной Армии. Первоначально главной задачей танков РККА была непосредственная поддержка пехоты и конницы в бою. Танковые подразделения предполагалось включать в состав стрелковых и кавалерийских частей и соединений или держать в резерве Главного командования для использования на решающих участках фронта. Осенью 1932 г. были сформированы первые два механизированных корпуса, каждый в составе двух механизированных и одной стрелково-пулеметной бригады. В состав корпуса входили также разведывательный, химический и саперный батальоны, батальон связи, зенитно-артиллерийский дивизион, рота регулирования и техническая база [120]. В 1934 г. к первым двум мехкорпусам добавились еще два, один из которых был развернут на базе бригады им. Калиновского. Кроме них, в 1932 г. были сформированы пять отдельных мехбригад, число которых довели к 1935 г. до 14. В 1938 г. в РККА существовали уже 26 механизированных и бронетанковых бригад, и еще семь танковых и запасных танковых бригад.

Стремительное насыщение Красной Армии танками сопровождалось неизбежными болезнями роста. К сожалению, недооценивалась сложнейшая проблема подготовки достаточного количества людей, способных в совершенстве овладеть новой техникой. В отличие от производства, на которое не жалели никаких денег, средства на боевую подготовку выделялись мизерные. Так, на каждый танк позволялось расходовать только 25 часов моторесурса в год, из них на тактические занятия выделялись всего 15 часов, а остальные 10 отводились на участие в парадах [121].

Кроме индивидуального обучения многих тысяч танкистов, необходимо было подготовить их командиров, которые должны были постичь в теории и на практике искусство вождения своих подразделений, частей и соединений, научиться организации тесного взаимодействия между ними, а также с частями и подразделениями других родов войск. Не менее важными были вопросы организации боевого, технического и тылового обеспечения боевых действий танковых частей и соединений. Все эти многосложные задачи явно недооценивались, а их решение откладывалось на потом.

Следует подчеркнуть, что организаторы советских танковых войск рано оценили важность оснащения танков средствами радиосвязи. Уже в 1929–1930 гг. приемопередатчики были установлены на четыре танка МС-1 отечественного производства и на трофейные танки — два французских «Рено» FT-17 и пять английских Mk.V, которые в Красной Армии именовали «Рикардо» по названию их двигателя. Еще 16 МС-1 получили радиоприемники. Однако развитие современных средств связи в армии явно не поспевало за быстрым ростом ее рядов. Нехватка радиостанций была не единственной бедой, потому что даже имеющимися часто не умели пользоваться. Многие радисты имели недопустимо низкую квалификацию, поэтому просто не могли толком освоить слишком сложную для них технику и в результате неумелой эксплуатации быстро выводили из строя рации или их блоки питания. Встречались случаи и сознательных поломок радиостанций танкистами, которые пытались скрыть свою собственную безграмотность ссылками на скверное качество доверенного им оборудования. При этом квалифицированных ремонтников радиоаппаратуры остро не хватало.

Особенностью советских радиофицированных танков выпуска 30-х годов была установка на их башню поручневой антенны. Она была хорошо заметна издалека и сразу выдавала командирские машины. Опыт боев в Испании, на Хасане и Халхин-Голе показал, что противник в первую очередь старается вывести из строя танки с антеннами и лишить, таким образом, танкистов управления. Поэтому в 1939 г. было принято решение убрать поручневые антенны со всех танков и заменить их штыревыми, имевшими и меньшую заметность, и меньшую стоимость. Но полностью осуществить это важное мероприятие до начала войны так и не успели.

На рубеже 1938–1939 гг. танковые войска были реорганизованы: количество танков в танковых взводах увеличили с трех до пяти, соответственно увеличилось и количество танков в бригадах. Механизированные корпуса переименовали в танковые, а число танков в их составе выросло с 463 до 658 (по штату: 560 боевых и 98 учебных) [122]. Два из существовавших тогда четырех корпусов приняли участие в польской кампании 1939 г.

Советская военная теория предвоенных лет, выраженная в трудах, лекциях, учебных разработках, в основном соответствовала требованиям своего времени. Но развивалась она сама по себе. В боевой подготовке войск и штабов учитывалась только одна, единая точка зрения, утвержденная высшей инстанцией, никаких иных вариантов не признавалось. Многие выводы и рекомендации ученых так и не были реализованы в практической подготовке вооруженных сил и всей страны к будущей войне. После разоблачений многочисленных «врагов народа» многие труды видных советских военных теоретиков, особенно тех, кто был репрессирован, вообще оказались под запретом.

Нехватка материальных средств и недостатки технического характера являлись отнюдь не первостепенными проблемами в предвоенной Красной Армии. Гораздо серьезнее обстояло дело с подготовкой личного состава войск. Эта проблема была связана с низким образовательным уровнем, характерным тогда для большей части населения СССР. В 1939 г. только 7,7 % его жителей закончили хотя бы семь или более классов, а высшее образование имели только 0,7 %. У мужчин возраста 16–59 лет эти показатели были заметно выше — соответственно 15 % и 1,7 %, но все равно оставались недопустимо низкими [123]. Это приводило к острому дефициту грамотных специалистов, особенно среди технических родов войск.

Да что говорить о рядовых специалистах, когда в РККА фактически не имелось полноценных младших командиров. В армиях других стран они назывались унтер-офицерами или сержантами и по существу являлись становым хребтом армии, делающим ее дисциплинированной, устойчивой и боеспособной. В Красной Армии они мало отличались от рядовых солдат и по своему образованию, и по обученности, и по опыту. Для выполнения функций, которые в других армиях поручались унтер-офицерам или сержантам, в РККА возникала необходимость привлекать командиров среднего звена. К тому же слабую подготовку тогдашних краскомов и, соответственно, низкую эффективность их работы приходилось компенсировать увеличением штатов командного и начальствующего состава, брать, что называется, числом. Поэтому, например, в управлении предвоенной советской стрелковой дивизии было втрое больше офицеров, чем в современной ей немецкой пехотной. И это при том, что немецкая дивизия насчитывала тогда на 16 % больше личного состава, чем советская. В связи с этим сложилась парадоксальная ситуация: несмотря на большое количество красных командиров (к июню 1941 г. — 659 тыс.), Красная Армия постоянно испытывала некомплект комначсостава относительно штата. В 1939 г. на одного командира РККА приходилось шесть рядовых. В то же самое время в вермахте их было 29, в английской армии — 15, во французской — 22, а в японской — 19 [124]. В большинстве своем красные командиры не отличались объемом и высоким качеством знаний. Да это и понятно, ведь им зачастую приходилось начинать свое освоение избранной специальности, не имея для этого необходимой базы. В 1929 г. 81,6 % курсантов, принятых в военные школы сухопутных войск, пришли туда лишь с начальным образованием. В пехотных школах таких было еще больше — 90,8 %. Со временем положение стало постепенно улучшаться, но очень медленно. Через 4 года доля курсантов с начальным образованием снизилась до 68,5 %, но в бронетанковых училищах она по-прежнему составляла 85 % [125].

Это объяснялось не только низким средним уровнем образования по всему СССР. Сыграла свою отрицательную роль и проводимая в стране последовательная политика предоставления преимуществ для поступления на учебу выходцам из рабочих и крестьян. Пролетарское или крестьянское происхождение служило пропуском в учебные заведения, но никак не могло заменить необходимые знания будущим командирам и воспитателям солдат. Полуграмотных курсантов приходилось прежде всего обучать элементарным вещам. Время на это тратилось за счет уменьшения часов на профессиональную подготовку. С настоятельной необходимостью ликвидировать безграмотность сталкивались не только курсанты военных школ, но и многие слушатели военных академий.

Но даже и таких выпускников в армии остро не хватало. Накануне войны высшим военным образованием могли похвастаться только 7,1 % командно-начальствующего состава Красной Армии, среднее было у 55,9 %, ускоренные курсы — у 24,6 %, а оставшиеся 12,4 % не получили вообще никакого военного образования [126]. Большинство командиров не имели военного образования или получили звание после окончания краткосрочных курсов. Таких командиров во всей предвоенной Красной Армии было 37 %. Но среди среднего комначсостава, от младшего до старшего лейтенантов, их доля была куда выше. А они, командуя взводами, ротами и батальонами, непосредственно обучали бойцов и готовили их к будущим боям. Именно от них во многом зависел реальный уровень боеготовности их подразделений. При этом им и самим надо было еще многому учиться.

О том же говорилось и в «Акте о приеме Наркомата Обороны Союза ССР тов. Тимошенко С.К. от тов. Ворошилова К.Е.», подготовленном в мае 1940 г.: «Качество подготовки командного состава низкое, особенно в звене взвод-рота, в котором до 68 % имеют лишь краткосрочную 6-месячную подготовку курса младшего лейтенанта» [127].

Из состоявших на учете 915 951 командира запаса армии и флота 89,9 % имели за плечами только краткосрочные курсы или вообще никакого военного образования [128]. Наглядной иллюстрацией недопустимо низкого уровня знаний советских командиров служит такой печальный факт: около четверти из них совершенно не умели пользоваться обыкновенной картой и компасом. Вот такая удручающая обстановка с образовательным багажом сложилась на нижних ступенях служебной лестницы РККА.

Даже среди 1076 предвоенных советских генералов и адмиралов высшее военное образование получили только 566, или немногим больше половины. При этом их средний возраст составлял 43 года, таким образом, и, большим практическим опытом они тоже не обладали. Особенно печально обстояли дела в авиации, где из 117 генералов только 14 имели высшее образование. В результате ни один из командиров авиационных корпусов и дивизий его не имел [129].

Впрочем, и сама система военного образования страдала многими недостатками. Военных учебных заведений в предвоенном СССР было не так уж мало: 19 академий, 10 военных факультетов при гражданских вузах, 278 училищ и школ, 68 курсов усовершенствования командного состава. Одновременно там обучались свыше 300 тыс. человек. Но квалифицированных преподавательских кадров для них остро не хватало. Так, училища ВВС имели преподавателей 44,1 % от штата. Материальная база этих училищ тоже далеко не соответствовала требованиям учебного процесса. Например, горючим они были обеспечены на 41,4 % от потребности [130]. Но во главу угла ставилась задача, прежде всего, как можно скорее обеспечить быстро растущую перед войной армию командирскими кадрами. Качество их подготовки считалось делом если не второстепенным, то наживным.

Кадровую проблему Красной Армии, несомненно, усугубили предвоенные массовые репрессии, организованные с ведома и по инициативе Сталина. Главным проводником кампании репрессий в Красной Армии, которая нанесла громадный урон боеспособности войск, стал нарком обороны К.Е. Ворошилов[27]. Он был в числе вдохновителей расправы над высшим командным составом Красной Армии под видом ликвидации так называемого «военно-фашистского заговора» (дело М.Н. Тухачевского, Н.Э. Якира, И.П. Уборевича и других). Сталин знал, что комсостав армии поделен на сторонников Ворошилова и Тухачевского. Многие руководители высших звеньев управления, прошедшие горнило Гражданской войны, знали истинную цену тому же Ворошилову, как военному деятелю, и не боялись высказать свое мнение о наркоме. Для устранения раскола в военном руководстве Сталин должен был сделать выбор между личной преданностью старых соратников и представителями передовой военной науки. Сталин выбрал первое.

Существуют многочисленные, хотя и зачастую весьма противоречивые сведения и мнения о масштабах и последствиях репрессий в армии и на флоте. Для максимальной объективности мы постараемся опираться на наиболее достоверную информацию. Она содержится, например, в отчете начальника Управления по начальствующему составу РККА Наркомата Обороны СССР Е.А. Щаденко «О работе за 1939 год» от 5 мая 1940 г. Согласно ему в 1937 г. только из Красной Армии без ВВС было уволено 18 658 человек, или 13,1 % списочной численности ее начсостава. Из них по политическим мотивам были уволены 11 104 человека, а еще 4474 подверглись аресту. В 1938 г. число уволенных составило 16 362 человека, или 9,2 % списочной численности выросшего к тому времени начсостава. Из них 7718 были уволены по политическим мотивам, а еще 5032 — арестованы. В следующем, 1939 г. масштаб репрессий резко снизился, уволено было только 1878 человек, что соответствовало 0,7 % списочной численности продолжающего расти начсостава. Из них по политическим мотивам уволили 284 человека, а арестовали — 73. Таким образом, за эти три года только сухопутные войска из 36 898 уволенных потеряли по политическим мотивам 19 106 человек, а еще 9579 человека были арестованы. Получается, что только прямые потери от репрессий и только в сухопутных войсках СССР достигли 28 685 человек. Причинами увольнения для еще 4048 человек за это же время было пьянство, моральное разложение и воровство. Остальные 4165 человек были исключены из списков армии по причине смерти, инвалидности или болезни [131]. Между тем положение с командными кадрами в Красной Армии становилось все более критическим. В 1938 г. некомплект комначсостава достиг 34 % от их штатной численности. Только кадровой армии недоставало 93 тыс. командиров, а командиров запаса требовалось гораздо больше — 300–350 тыс. [132]. В этих условиях репрессии пошли на спад, больше того, в 1937–1939 гг. были реабилитированы и восстановлены в армии И 178 человек, из них 9247 уволенных по политическим статьям и 1457 арестованных. Следовательно, безвозвратные потери советских сухопутных войск от репрессий за эти три года составили 17 981 человек [133]. Но далеко не все из них были физически уничтожены. По оценке известного ученого-историка д.и.н. О.Ф. Сувенирова, который многие годы посвятил изучению этого вопроса, в результате репрессий в предвоенные годы погибли примерно 10 тыс. человек комначсостава РККА [134]. Много это или мало? Сравнение названного числа с общей списочной численностью командного и политического состава показывает, что была утрачена только незначительная доля всех командиров и политработников. Но если рассортировать репрессированных по званиям и должностям, то мы увидим совершенно иную картину.

Наиболее тяжело репрессии отразились на верхушке командных кадров Красной Армии и Военно-Морского Флота, ее самой квалифицированной, опытной и образованной части. Возьмем, к примеру, два самых суровых в смысле репрессий года, 1937 и 1938-й. За этот период было арестовано только три младших лейтенанта и лиц, соответствующих им по званию, и столько же маршалов Советского Союза. На общей численности младших лейтенантов Красной Армии арест троих из них практически мало отразился. Зато из состоявших на службе в РККА в 1936 г. маршалов было арестовано 60 %. Тогда же были арестованы 14 командармов 1-го и 2-го рангов, что соответствовало 100 % имеющихся на сентябрь 1936 г., 84 комкора, или 135,5 %[28] их наличия в 1936 г. Для комдивов эти цифры составили 144, или 71,6 %, для комбригов — 254, или 53,6 %, для полковников — 817, или 47,7 %, для майоров — 1342, или 24,4 %, для капитанов — 1790, или 12,5 %, для старших лейтенантов — 1318, или 5,1 %, а для лейтенантов — 1173, или 2,0 % [135]. Надо добавить, что все эти цифры включают лиц, носивших звания, соответствующие вышеперечисленным, но не учитывают политсостав и тех арестованных, которых в 1939 г. успели освободить и восстановить в армии. В далеко не полном списке политсостава, репрессированного за 1937–1938 гг., числятся 14 армейских комиссаров 2-го ранга, 27 корпусных комиссаров, 72 дивизионных комиссара и 110 бригадных комиссаров [136]. Не были там учтены и флотские командиры, арестованные в 1938 г., но их мартиролог, хотя и очень неполный, уже опубликован и насчитывает, по меньшей мере, 16 человек [137].

В итоге, даже по неполным данным, только за два года Вооруженные Силы СССР безвозвратно потеряли 738 военачальников из своего высшего командного, начальствующего и политического состава, носивших звания, соответствующие генеральским. И это случилось в мирное время. Для сравнения: за долгие и трудные годы Великой Отечественной войны в общей сложности погибли и скончались по разным причинам 416 советских генералов и адмиралов [138]. Из них 79 умерли от болезней, 20 расстались с жизнью в результате несчастных случаев и катастроф, три покончили с собой при обстоятельствах, не связанных с боевыми действиями, а 18 были расстреляны и посмертно реабилитированы. Таким образом, боевые потери стали непосредственной причиной гибели 296 представителей советского генералитета. В плен во время войны попали 77 советских генералов [139], из них 23 погибших и умерших там уже учтены ранее. Следовательно, общие безвозвратные потери высшего командного состава СССР за годы войны составили 350 человек. Таким образом, безвозвратные потери высшего состава (известные нам далеко не полностью) только за два года репрессий (1937–1938 гг.) в два с лишним раза превысили безвозвратные потери за четыре долгих года самой кровопролитной в истории человечества войны.

Но убыль советских генералов в результате репрессий отнюдь не исчерпывается вышеназванными цифрами. К ним надо прибавить еще 13, которые были репрессированы накануне войны, а расстреляны уже после ее начала, и 18 вышеупомянутых, казненных и впоследствии реабилитированных ее участников [140]. Нет полной статистики и по тем из них, которые покончили с собой, не дожидаясь, когда за ними придут, как это сделали, например, армейский комиссар 1-го ранга Я.Б. Гамарник, армейский комиссар 2-го ранга А.С. Гришин, комкор Е.И. Горячев и бригадный комиссар СТ. Соломко.

Наглядной иллюстрацией опустошения, которое оставили после себя предвоенные репрессии в высшем эшелоне Красной Армии, является судьба членов Военного совета при Наркоме обороны СССР, созданного 19 ноября 1934 г. В него входил весь цвет тогдашнего высшего военного и политического руководства армии и флота. Чтобы в этом убедиться, достаточно посмотреть на звания этих людей. В феврале 1936 г. в его состав входили пять маршалов Советского Союза, пять командармов 1-го ранга, девять командармов 2-го ранга, 31 комкор, пять комдивов, один комбриг, два флагмана флота 1-го ранга, два флагмана флота 2-го ранга, один флагман 1-го ранга, один армейский комиссар 1-го ранга, 13 армейских комиссаров 2-го ранга, шесть корпусных комиссаров, два коринженера, один коринтендант и один корврач, а всего 85 человек. Из них до войны или в самом ее начале 67 были расстреляны, три покончили с собой, причем один из них — уже в тюрьме, маршал В.К. Блюхер замучен во время следствия, двое осуждены, а еще двое арестовывались, но впоследствии были освобождены. Командарм 1-го ранга С.С. Каменев успел умереть своей смертью в 1936 г., но и его посмертно объявили «врагом народа». Таким образом, в начале войны из первоначального состава Совета в строю оставалось только девять человек… [141]. Можно представить, что могли присоветовать руководству оставшиеся члены, над которыми постоянно висел дамоклов меч репрессий, сразивших почти всех их соратников!

На должности репрессированных военачальников поневоле приходилось ставить тех, кто остался под рукой. О том, как это выглядело на деле, рассказал на заседании Военного совета 21 ноября 1937 г. комкор Н.В. Куйбышев, командующий войсками Закавказского военного округа:

«‹…› самое скверное — это, безусловно, неудовлетворительно или совершенно неудовлетворительно обстоит дело с подготовкой стрелковых войск и войсковых штабов. Основная причина того, что мы не изжили всех этих недостатков, заключается в том, что у нас округ был обескровлен очень сильно…

А вот я вам приведу факты. На сегодня у нас тремя дивизиями командуют капитаны. Но дело не в звании, а дело в том,…что, скажем, Армянской дивизией командует капитан, который до этого не командовал не только полком, но и батальоном, он командовал только батареей.

Почему мы его назначили? Я заверяю,…что лучшего мы не нашли. У нас командует Азербайджанской дивизией майор. Он до этого времени не командовал ни полком, ни батальоном и в течение последних шести лет являлся преподавателем военного училища.

Голос с места. Куда же девались командиры?

Куйбышев. Все остальные переведены в ведомство НКВД без занятия определенных должностей.[29]

У меня имеется дивизия Грузинская, которой командует майор. Он, то же самое, не командовал полком, правда, командовал батальоном, но последние 4 года занимал должность начальника военно-хозяйственного снабжения дивизии» [142].

Больше того, один капитан, чьим потолком в нормальных условиях является батальон, длительное время командовал войсками всего Сибирского военного округа [143].

Конечно, значительная нехватка командиров была вызвана, главным образом, быстрым ростом армии, за которым не поспевала система подготовки ее командно-начальствующего состава. Однако репрессии не только усугубили эту нехватку, но и заметно обострили и без того тяжелую ситуацию с обучением командных и технических кадров, особенно в высших военных учебных заведениях. Ведь их руководящий и преподавательский состав тоже серьезно пострадал в тот мрачный период. Из всех начальников военных академий уцелел лишь один. Были последовательно расстреляны пять сменявших Друг друга начальников Военно-морской академии и шесть руководителей курсов «Выстрел» [144].

Характерную картину тогдашней действительности нарисовал в своем выступлении на совещании высшего руководящего состава РККА, которое состоялось 23–31 декабря 1940 г., начальник Военной академии имени Фрунзе М.С. Хозин:

«С преподавательским составом на сегодняшний день у нас обстоит не совсем нормально. Комплектование академии преподавательским составом в 1940 г. выглядит так: мы получили 75 процентов нового преподавательского состава. Это, как правило, командиры, имеющие до 2 дет перерыва службы в Красной Армии, оторвавшиеся от войсковой практики и не имеющие методических навыков в деле преподавания. В числе прибывших преподавателей имеются командиры, у которых нет высшего военного образования, и целый ряд командиров, которые были отстранены от занимаемых должностей, вследствие невозможности их использования в войсках.

Уровень знаний и подготовки прибывающего для комплектования академии преподавательского состава чрезвычайно разнообразен. В отдельных случаях (а таких есть примерно 20 человек) просто не пришлось их допустить к преподаванию. С такими командирами-преподавателями пришлось организовать курсы доподготовки и до мая месяца они у нас будут заниматься на организованных для этого курсах. Только после этого мы их поставим, если можно так выразиться, в строй для преподавания.

‹…› из числа всех преподавателей, находящихся в академии, не имеют боевого опыта 81 человек — они ни разу, нигде, ни в какой войне не участвовали; с командным стажем в армии от 5 до 10 лет — 90 человек» [145].

Хозин имел все основания жаловаться на нехватку квалифицированных преподавателей в своем учебном заведении: в мае 1939 г. вместо 40 профессоров, положенных ему по штату, там было только 2, вместо 105 доцентов — 19, а вместо 75 адъюнктов — 12 [146]. Но Академия имени Фрунзе испытывала проблемы не только со своими преподавателями. В своем дальнейшем выступлении Хозин коснулся и ее слушателей:

«‹…› Академия сейчас численно чрезвычайно выросла и имеет в своем составе 2500 человек. Когда в 1938 г. принимался тот состав, который должен быть выпущен в этом году, то из 610 человек были приняты 453 человека с плохими оценками, причем они имели не только по одной плохой оценке, но по 2-3-4 и даже больше. Все это создает такое положение, при котором мы в ряде случаев работаем с командным составом — слушателями впустую. Я считаю, что на будущее нам нужно отказаться от такой погони за количественным комплектованием академии слушателями и перейти на качественный отбор» [147].

Последствия предвоенных репрессий оказались для Красной Армии особенно тяжелыми еще и потому, что она имела очень небольшой резерв офицеров, обладавших боевым опытом Первой мировой войны, который в полной мере использовали немцы. Тому были свои объективные причины, ведь значительное число офицеров старой армии погибли или бежали из страны в ходе революции и Гражданской войны. Но даже многим из тех, которые защищали советскую власть с оружием в руках, так и не удалось заработать у нее полное доверие. А ведь им нередко приходилось сражаться против своих же бывших товарищей, воевавших на стороне белых, и тем самым на деле доказывать свою преданность новому государству. Таких к концу Гражданской войны служило в Красной Армии примерно 75 тыс. из 250 тыс. бывших царских офицеров. При этом многие из них занимали ключевые должности. Так, начальниками штабов дивизий РККА за годы Гражданской войны служило примерно 600 бывших офицеров. В межвоенный период их последовательно «вычищали» из армии, а в 1937–1938 гг. жертвами репрессий стали 38 из уцелевших к тому времени 63 бывших начштадивов [148]. В итоге из 600 бывших «военспецов», имевших боевой опыт на должности начштаба дивизии, к началу Великой Отечественной войны на службе в Красной Армии остались только 25, такая вот грустная арифметика… При этом большинство из них лишились своих должностей не по возрасту или состоянию здоровья, а только по причине неподходящей анкеты. Подобные меры окончательно добили преемственность Красной Армии со старой русской военной школой, и без того уже основательно разрушенную революцией.

Репрессии не только нанесли Красной Армии чувствительные потери в командных кадрах. Не менее тяжело отразились они на морали и дисциплине личного состава, существенно подорвав взаимное доверие бойцов и командиров. Да это и понятно: многие известные всем и каждому в СССР полководцы, легендарные герои Гражданской войны, воспетые в стихах и прозе, чьи портреты можно было встретить повсюду, включая школьные учебники, в одночасье оказались матерыми заговорщиками, двурушниками, шпионами, диверсантами и предателями. Причиной многочисленных проблем, ошибок и недочетов в армии и государстве была объявлена враждебная деятельность замаскированных «врагов народа». Поиск этих «врагов» и их разоблачение стали первейшим долгом всех граждан страны, в том числе и военнослужащих. И вот началась настоящая вакханалия доносов. Бойцы теряли веру в своих командиров и с подозрением следили за каждым их шагом. Командиры, в свою очередь, снижали требовательность к подчиненным, боясь вызвать их недовольство. Вдобавок ко всему этому в РККА вспыхнула нешуточная эпидемия пьянства. Красноармейцы пили, чувствуя свою безнаказанность, а их начальство пыталось залить спиртным тревогу и неуверенность в завтрашнем дне. Больше того, командиры и политработники нередко пьянствовали со своими подчиненными, стараясь таким дешевым путем завоевать их доверие, а на деле лишь окончательно подрывая свой авторитет. Широкий размах этого позорного явления вызвал появление специального «Приказа о борьбе с пьянством в РККА» № 0219, подписанного Ворошиловым 28 декабря 1938 г. Он начинался откровенным признанием:

«За последнее время пьянство в армии приняло поистине угрожающие размеры. Особенно это зло вкоренилось в среде начальствующего состава» [149].

Ему вторил и приказ наркома ВМФ № 010 от 17 января 1939 г., который открыто констатировал: «Пьянство стало бичом флота» [150].

Еще одним серьезнейшим последствием репрессий стало у многих советских командиров всех рангов нежелание проявлять инициативу из-за боязни ответственности за ее неудачу. Никто не хотел быть обвиненным во вредительстве со всеми вытекающими из этого последствиями. Гораздо проще и безопаснее было старательно выполнять спущенные сверху приказы, какими бы бессмысленными они ни казались, а потом пассивно дожидаться новых руководящих указаний и, главное, «не высовываться». Но то, что было выгодно для спокойного житья отдельных людей, очень часто наносило немалый вред общему делу, особенно в условиях войны.

Широкомасштабные репрессии в СССР и его армии во второй половине 30-х годов происходили на глазах у всего мира. И мало кто в этом мире верил постоянным заклинаниям в тогдашней советской печати, что, «очищаясь от военно-фашистской скверны, Красная Армия тем самым укрепляет свои ряды». В этой связи особенно интересно узнать, как воспринимали происходящие тогда в Советском Союзе беспрецедентные изменения служившие там иностранные военные атташе. Ведь именно в их непосредственные должностные обязанности входила оценка военного потенциала страны пребывания и информирование о ней политических руководителей их государств.

Вот что докладывал своему правительству в июне 1937 г. французский военный атташе в Москве подполковник Л. Симон:

«Армия, которая до последнего времени находилась в привилегированном положении, более не избавлена от потрясений, которым подвержены и продолжают подвергаться другие органы. Меры в отношении армии приобретают все более явный политический характер, что не может не нанести ущерба ее боеспособности» [151].

Растущий вал разоблачений «врагов народа» поверг Симона в полное недоумение. Еще бы, ведь заместители наркома путей сообщения, как это было официально объявлено, устраивали крушения поездов, а заместители наркома обороны готовили поражение своей армии в будущей войне… Что можно было подумать о наркоме Ворошилове, который выдвинул на посты своих заместителей и командующих военными округами матерых шпионов и изменников? Все это просто не укладывалось в голове, но тогда у Симона возник вполне закономерный вопрос:

«Если же официальные объяснения не соответствуют действительности, то какова цена режиму, который стремится уничтожить энергичных и сведущих людей, служивших ему почти двадцать лет?» [152].

Симон сделал из разворачивающихся на его глазах бурных событий однозначный вывод:

«‹…› следует признать, что переживаемый СССР внутренний кризис серьезно уменьшает его военный потенциал» [153].

Примерно в это же самое время, 17 июня 1937 г., военный атташе США в Москве подполковник Ф.Р. Фэймонвилл направил в Вашингтон свой доклад с аналогичными заключениями:

«Поскольку снижение уровня боеготовности Красной Армии отрицательно сказывается на безопасности Советского Союза, страна жестоко пострадала в результате событий 11 июня[30]…

В связи с тем, что сильная Красная Армия в последние три года была несомненным фактором мира в Европе, ее недавнее ослабление в результате казни маршала Тухачевского и его соратников существенно подрывает силы, выступающие за мир, и создает куда более вероятные перспективы для японской и фашистской агрессии» [154].

Весной 1938 г. после аншлюса Австрии французское руководство стояло перед важнейшим выбором: следует ли ему попытаться силой остановить растущие на глазах претензии Гитлера к Чехословакии или продолжать проводить политику его умиротворения? Одним из решающих факторов, повлиявших на это решение, был доклад французского посла в СССР Р. Кулондра своему правительству, в котором тот высказал мнение, что «СССР готовится, главным образом, к оборонительной войне». Кроме того, как он отметил, «грозной неизвестной величиной является реальная ценность командования». Поэтому Кулондр сделал однозначный вывод: в случае войны с Германией Франции не стоило рассчитывать на существенную военную помощь со стороны России, которая «подверглась такому кровопусканию, что не может не находиться в ослабленном состоянии» [155].

В то же самое время английский военный атташе подполковник Файэрбрэйс в докладе своему Министерству иностранных дел полагал, что Красная Армия по-прежнему сильна в обороне. Однако, по его мнению:

«‹…› с военной тонки зрения имеются значительные сомнения относительно того, способен ли Советский Союз выполнить свои обязательства по договору с Чехословакией и Францией, ведя наступательную войну» [156].

В конце июня 1938 г. новый военный атташе Франции в СССР полковник О.-А. Паласе, который постоянно выступал за тесное сотрудничество своей страны с Советским Союзом и был склонен оправдывать многие происходившие в нем тогда события, тем не менее доносил в Париж:

«1) Красная Армия, вероятно, более не располагает командирами высокого ранга, которые бы участвовали в мировой войне иначе как в качестве солдат или унтер-офицеров.

2) Разработанная Тухачевским и его окружением военная доктрина, которую наставления и инструкции объявили вредительской и отменили, более не существует.

3) Уровень военной и общей культуры кадров, который и ранее был весьма низок, особенно упал вследствие того, что высшие командные посты были переданы офицерам, быстро выдвинутым на командование корпусом или армией, разом перепрыгнувшим несколько ступеней и выбранными либо из молодежи, чья подготовка оставляла желать лучшего и чьи интеллектуальные качества исключали критичную или неконформистскую позицию, либо из среды военных, не представляющих ценности, оказавшихся на виду в гражданскую войну и впоследствии отодвинутых, что позволило им избежать всякого контакта с «врагами народа». В нынешних условиях выдвижение в Красной Армии представляет своего рода диплом о некомпетентности.

4) Чистка, распространяющаяся по лестнице сверху вниз, глубоко дезорганизует воинские части и скверно влияет на их обучение и даже на условия их существования. В этом отношении весьма показательны все более многочисленные нарекания на плохое обслуживание военной техники и учреждение Ворошиловым «комиссий по экономическому сотрудничеству». Примечательно, что деятельность этих комиссий, превращающая воинские части в сельскохозяйственные предприятия и затрудняющая обучение, тремя годами ранее была признана вредной и отменена.

5) Непрекращающиеся перемещения офицеров,‹…› против чего советское командование с 1930 г. решительно выступало, вследствие чистки стали как никогда многочисленными‹…›

6) Учреждение института военных комиссаров[31], усилия, прилагаемые для того, чтобы поставить во главе воинских частей офицеров, служивших в отдаленных друг от друга местностях и незнакомых между собой, и все более непосредственное наблюдение со стороны органов государственной безопасности ставит кадры Красной Армии в положение невозможности полезной работы и лишает их всякой инициативы и увлеченности делом.

7) Даже дисциплина подорвана критикой со стороны подчиненных, которых к тому подталкивают и поощряют, своих начальников, постоянно подозреваемых в том, что завтра они окажутся «врагами народа».

Эта прискорбная ситуация, которая нанесла советским кадрам (по крайней мере, высшему командованию) более серьезный урон, чем мировая война, делает Красную Армию в настоящее время почти непригодной к использованию. Советские власти отдают себе в этом отчет и прилагают неослабные усилия по скорейшей подготовке новых кадров. Однако, несмотря на создание многочисленных новых училищ и интенсивное направление офицеров на курсы повышения квалификации, для того, чтобы зарубцевались тяжелейшие раны от катастрофы, вызванной чисткой, по всей вероятности, потребуются многие годы» [157].

Просим извинения у читателя за пространную цитату, в которой изложен весьма компетентный, на наш взгляд, анализ кадровой политики советского руководства и состояния боеспособности РККА в связи с репрессиями. Представители ближайших соседей СССР сделали те же самые выводы из происходящих там событий. Скажем, латышский военный атташе майор Понтер в августе 1938 г. написал в Ригу:

«Быстрая смена командиров и исчезновение имен прежних вождей из печати свидетельствуют о том, что армия понесла огромные потери за время чисток. ‹…› боеспособность Советской армии так сильно пострадала в результате недавних расследований и казней, что советский режим осознал свою неспособность воевать и пойдет на неограниченные уступки, лишь бы избежать сейчас большой войны» [159].

По оценке польского министра иностранных дел Бека, после больших московских процессов СССР стал «слишком слаб, чтобы начать военные действия» [160].

Такое низкое мнение о боевой готовности Красной Армии и уровне подготовки ее командного состава, несомненно, поощряло его врагов на агрессивные действия. В то же самое время и потенциальные друзья больше не рассматривали Советский Союз в качестве подходящего возможного союзника. Его перестали считать сильным в военном отношении и те, и другие. Причем именно тогда, когда Вторая мировая война была уже на пороге…

Примечания:

1

С 1.04.40 г. по 2.11.42 г. войска Третьего рейха действовали по летнему среднеевропейскому (берлинскому) времени, которое отличалось от всемирного на 2 часа, а от московского — на один.

2

Более детальное исследование показало, что эти потери — результат не только ударов авиации противника. Много самолетов было оставлено по различным причинам на аэродромах в связи с быстрым продвижением наземных войск противника.

3

Впоследствии командирские семьи, проживающие в районах, непосредственно прилегающих к границе, так и не успели эвакуировать, и они в основном погибли.

14

Тухачевский Михаил Николаевич (1893–1937). Участник Первой мировой войны, в чине поручика попал в плен (1915), бежал в Россию (1917). В Красной Армии с 1918 г., работал в Военном отделе ВЦИК, с мая — комиссар Московского района обороны, командовал 1, 8-й и 5-й армиями Восточного и Южного фронтов. Возглавив Кавказский (1920), а потом Западный (1920 г. — август 1921) фронт, провел ряд успешных операций. Принимал активное участие в проведении военной реформы 1924–1925 гг. С июля 1925 г. начальник Штаба РККА, с мая 1928 г. командующий ЛенВО, с 1931 г. зам. наркомвоенмора и председателя РВС СССР, начальник вооружения РККА, с 1934 г. зам-наркома обороны и начальник управления боевой подготовки, маршал Советского Союза (1935). Расстрелян в 1937 г., реабилитирован в 1956 г.

15

Зайончковски й Андрей Медардович (1862–1926). Окончил Академию Генштаба (1888), в русско-японскую войну командовал полком и бригадой, в Первую мировую войну — дивизией и армейским корпусом, генерал от инфантерии (1917). В Красной Армии с 1919 г., начальник штаба 13-й армии, затем состоял при начальнике Полевого штаба РВС Республики, профессор Военной академии РККА. Автор фундаментальных работ по истории Крымской 1853–1856 гг. и Первой мировой войн.

16

Жомини Генрих Вениаминович (Антуан Анри Жомини (Jomini) (6.3.1779, Пайерн, Швейцария — 24.3.1869, Париж), барон (1807), военный теоретик и историк. С 1798 г. служил в швейцарской армии, во время революционных войн — командир батальона (1801), с 1804 г. — волонтер французской армии, полковник (1805), начальник штаба корпуса, бригадный генерал (1813), в августе 1813 г. на русской службе, генерал от инфантерии (1826). Состоял в штабе императора Александра I. При Николае I участвовал в разработке военных проектов, в т. ч. об учреждении высшего военно-учебного заведения для получения образования офицерами — Генерального штаба, разработал ее устав (1832), в 1837 г. назначен преподавателем стратегии к наследнику. С 1855 г. проживал за границей.

17

Жомини Г. Очерки военного искусства. Т. 2. — М.: Воениздат, 1939 г.

18

Карл фон Клаузевиц (Carl Philipp Gottlieb von Clausewitz; 17.1780, Бург под Магдебургом — 16.11.1831) — известный военный писатель и теоретик. В войне с Наполеоном попал в плен (1806), в 18101812 гг. преподавал военные науки наследному принцу Августу Прусскому. С 1812 г. на российской службе, принял участие в Отечественной войне 1812 г., в частности в Бородинском сражении. В 1814 г. вернулся в прусскую армию в чине полковника, был назначен начальником штаба 3-го армейского корпуса (1815). Принял участие в кампании «Ста дней». В 1818 г. произведен в генерал-майоры. В 1831 г. при выступлении прусских войск во время польского восстания — начальник штаба при фельдмаршале Гнейзенау; умер в Бреслау от холеры.

19

Клаузевиц К. О войне (Vom Kriege) М.: Госвоениздат, 1934 г.

20

В этой связи интересна мысль Лангендорфа: «Органическая связь между политикой и войной, взаимное проникновение обоих элементов была широко распространена в военных сочинениях в Пруссии после 1815 г. и не может рассматриваться как принадлежащая Клаузевицу» [113].

21

Рецензия Снесарева А.Е. была публикована в 2007 г.

22

Свечин Александр Андреевич (1878–1938). Участник Русско-японской и Первой мировой войн, генерал-майор (1916). Командовал полком, дивизией, а с мая 1917 г. стал начштаба 5-й армии. В Красной Армии с марта 1918 г., с ноября профессор Академии Генштаба РККА. Автор трудов по военной истории, стратегии и тактике, в которых обобщил опыт войн конца XIX — начала XX века. Расстрелян в 1938 г., Реабилитирован в 1956 г.

23

Военно-историческая комиссия была создана 13 августа 1918 г.

24

Триандафиллов Владимир Кириакович (1894–1931). Участник Первой мировой войны, начал ее рядовым, а закончил штабс-капитаном, командиром батальоном. В Красной Армии с.1918 г., командовал батальоном, полком и бригадой. В 1923 г. закончил Военную академию РККА. В 1923–1931 гг. начальник отдела, а затем начальник оперативного управления Штаба РККА, командир и комиссар стрелкового корпуса, заместитель начальника Штаба РККА. Автор многих военно-исторических и военно-теоретических работ. Погиб в авиационной катастрофе.

25

Калиновский Константин Брониславович (1897–1931). Участник Первой мировой войны, служил вольноопределяющимся и артиллерии. В Красной Армии с 1918 г., в 1920 г. командовал бронепоездом на Западном фронте. В 1921–1922 гг. инспектор Управления бронечастей Кавказской армии. В 1925 г. закончил Военную академию РККА. В 1926–1927 гг. военный советник в Китае, потом командовал опытным механизированным полком. С 1929 г. инспектор бронесил и заместитель начальника, а с февраля 1931 г. начальник Управления механизации и моторизации РККА. Погиб в авиационной катастрофе.

26

После гибели К.Б. Калиновского этой механизированной бригаде присвоили его имя.

27

Ворошилов лично утверждал представлявшиеся НКВД списки на арест генералов и старших командиров (его подпись стоит на 186 списках на арест 18 474 человека). В 1961 г. Ворошилов обратился к XXII съезду КПСС с письмом, в котором еще раз признал ошибки и свое участие в организации репрессий.

28

Количество арестованных ком коров превысило 100 % потому, что аресту подверглись и те из них, которым это звание было присвоено уже после начала репрессий, в 1937–1938 гг.

29

То есть были арестованы органами Н КВД. Такие разговоры это ведомство не прощало. Через два с половиной месяца — 2 февраля комкор Куйбышев Николай Владимирович (13.12.1893 — 1.8.1938) был арестован и через полгода расстрелян. Реабилитирован в 1956 г.

30

11 июня 1937 г. Специальным судебным присутствием Верховного суда СССР были приговорены к расстрелу маршал М.Н. Тухачевский, командармы 1-го ранга И.П. Уборевич и И.Э. Якир, комкоры А.И. Корк, В.М. Примаков, В.К. Путна, Б.М. Фельдман и Р.П. Эйдеман.

31

Институт военных комиссаров был восстановлен в РККА приказом НКО СССР № 165 от 20 августа 1937 г., изданным в соответствии с постановлением ЦИК и СНК СССР «Об утверждении Положения о военных комиссарах Рабоче-Крестьянской Красной Армии» от 15 августа того же года. Комиссары, как и в годы Гражданской войны, были уравнены в правах с командирами. С этого времени все приказы подписывались не только командиром, но и комиссаром, без чьей подписи они считались недействительными [158].