22 июня 1941 года — день Памяти и Скорби (вместо пролога)

В этот день в 4 часа утра Советский Союз подвергся внезапному и ничем не спровоцированному массированному нападению заранее развернутых и сосредоточенных у советской границы германских войск. На приграничные аэродромы и города обрушились бомбы вражеской авиации. Основные ее усилия были направлены на завоевание господства в воздухе. Первый удар, в котором участвовали 637 бомбардировщиков и 231 истребитель люфтваффе, был нанесен по заранее разведанным советским приграничным аэродромам. Налет осуществлялся наиболее подготовленными экипажами, которые взлетали в полной темноте и пересекали границу на большой высоте, начиная с 3.00 (4.00 московского времени)[1]. На рассвете, до того, как советские истребители смогли взлететь, бомбежке подвергся 31 аэродром. После доразведки намеченных объектов 400 бомбардировщиков нанесли удар по еще 35 аэродромам, расположенным в глубине. Повторные налеты и штурмовки 66 советских аэродромов, на которых находилось 70 % самолетов приграничных округов, продолжались в течение всего дня [1]. Основной удар был нанесен по авиации Западного (26 аэродромов) и Киевского (23) военных округов. В результате в первый же день войны противнику удалось уничтожить, по немецким данным, 1811 советских самолетов, из них на земле — 1489, в воздушных боях — 322. Из числа участвовавших в налетах 1765 бомбардировщиков и 506 истребителей враг потерял всего 35 самолетов [2].

По нашим официальным данным, 22 июня авиация приграничных округов потеряла 1200 самолетов, из них на аэродромах — 800. Западный фронт в первый день потерял 738 самолетов, большую часть на земле[2]. Одной из причин больших потерь ВВС явилась безынициативность и неисполнительность командования ВВС военных округов. Вопреки неоднократным требованиям наркома обороны, в том числе и его последнего приказа от 19.06.1941 г. авиация во всех приграничных военных округах, кроме Одесского, так и не была рассредоточена и продолжала базироваться на постоянных аэродромах, хорошо известных и изученных противником. В ОдВО противник уничтожил 45–50 самолетов [3]. Но надо учитывать, что против него воевала, главным образом, румынская авиация, которая существенно уступала в боеспособности немецкой.

Таким образом, немцам удалось в первый же день завоевать господство в воздухе, что обеспечило германским войскам огромное преимущество в ходе боевых действий на земле. Уничтожение значительного количества наших истребителей позволило немцам применять в дальнейшем свои бомбардировщики без сопровождения, а свои истребители — для выполнения самостоятельных задач. В первый день войны ударам германской авиации подверглись цели и объекты на глубине 300–400 км.

Отметим, что действия соединений всех видов и родов вооруженных сил Германии в операции вторжения были тщательно, по минутам спланированы, чтобы в первый же день добиться максимальных результатов. Продолжительность светлого времени в этот день наибольшая, такая же, как и 21 июня, в день летнего солнцестояния. Например, на широте Бреста полный световой день 22 июня продолжался более 18 часов. На широте г. Рава-Русская (в полосе наступления 1-й танковой группы) рассвет начинался в 3.30 по берлинскому времени, на широте Бреста — в 3.15, а севернее — на широте Сувалки еще раньше — в 3.00. В связи с этим верховное командование вермахта (ОКВ) перенесло ранее намеченное время начала вторжения с 3.30 на 3.00.

Командующие германскими армиями и танковыми группами в зависимости от метеоусловий и обстановки в полосе наступления сами определяли время начала и продолжительность артподготовки, а также время перехода границы, — но не ранее 3.00 по берлинскому времени. Все зависело от времени наступления так называемого «артиллерийского рассвета», при котором можно было наблюдать за результатами огня артиллерии. А это зависело от широты места. Например, на широте Бреста 22 июня 1941 г. время восхода солнца — 04.04, однако рассвет наступал на 49 минут раньше. Поэтому командующий 2-й танковой группой Гудериан приурочил начало артподготовки ко времени нанесения ударов авиации — на 03.15 (в 4.15). На участках, где артподготовка не проводилась, немцы перешли в наступление после коротких огневых налетов. Так, в полосе Северо-Западного фронта у Расейняй немцы, чтобы достичь внезапности, начали переход границы ровно в 03.00. 1-я тд пересекла границу в 03.05. При этом ее атака была поддержана залпом батареи 6-ствольных реактивных минометов. Немецкий участник этих событий позднее признавался, что о подобном они «никогда не слышали прежде и поэтому были столь же испуганы этим, как и враг!» Таким образом, внезапное нападение на Советский Союз 22 июня было осуществлено немцами в период с 3.00 до 3.30 (с 4.00 до 4.30 мск.). Трагедию того воскресного дня, вмиг перевернувшего жизнь советских людей, можно представить по событиям в районе Бреста, единственного большого города, расположенного у самой границы. Здесь на направлении Брест-Минск-Смоленск враг наносил главный удар силами самой мощной группы армий «Центр». Наиболее интенсивный артиллерийский огонь немцы открыли по военным городкам в Бресте и по самой Брестской крепости. Цитадель (центральная часть крепости) была буквально засыпана снарядами и минами. Кроме артиллерии 45-й пехотной дивизии, наступавшей на Брест, и других соединений, в артиллерийской подготовке участвовали приданные 2-й танковой группе Гудериана девять легких и три тяжелые отдельные батареи, три дивизиона 210-мм мортир и батарея особой мощности (две 600-мм мортиры «Карл»). Огонь велся по круговой казарме в центральной части крепости, по мостам и входным воротам, по домам начсостава. Для корректировки огня на участке наступления группы немцы подняли несколько аэростатов наблюдения.

Внезапный артналет вызвал замешательство среди личного состава, располагавшегося в крепости. К тому же многие командиры, уцелевшие во время налета, не смогли проникнуть в казармы из-за сильного заградительного огня. В результате красноармейцы и младшие командиры группами и поодиночке самостоятельно пытались выбраться из крепости. Но на обычное место сбора по тревоге они не могли попасть, так как немцы, зная о нем (установили во время многочисленных учебных тревог русских), вели по этому району сосредоточенный огонь. В первые же часы боя немцам удалось взять в плен многих бойцов и командиров, вырвавшихся из крепости. В последнее время получили широкую известность кадры кинохроники, на которых видно, как немцы гонят взятых в плен полураздетых бойцов и командиров по железнодорожному мосту на другой берег Буга. Некоторым командирам все-таки удалось пробраться к своим частям и подразделениям, но вывести их они не смогли и сами остались в крепости. Потери в людях, вооружении и боевой технике оказались очень большими. Большая часть орудий и автомашин, находившихся в открытых артиллерийских парках, была уничтожена. Погибли у своих коновязей почти все лошади артиллерийских и минометных подразделений. Похожая картина внезапного нападения сложилась и на других участках советско-германской границы. Поэтому нет смысла пересказывать все, что случилось на рассвете 22 июня: это сделано в сотнях воспоминаний и статей непосредственных участников, переживших начало войны.

Немцы не зря назначили вторжение на воскресенье, 22 июня. Это было сделано с расчетом застать наши войска врасплох именно в выходной день. Накануне, 21 июня, в соединениях вермахта на Восточном фронте был принят условный сигнал «Дортмунд». С этого момента германские войска приступили к открытому выполнению ранее отданных приказов по осуществлению операции «Барбаросса». Остановить запущенную военную машину Гитлера уже никто не мог. Танковые дивизии вермахта в ночь на воскресенье начали выдвижение к границе для занятия исходного положения для наступления. К удивлению гитлеровских генералов, все говорило о том, что русские не подозревают о готовящемся нападении. Начальник штаба 4-й немецкой полевой армии генерал Блюментрит позже вспоминал:

«Как мы предполагали, к вечеру 21 июня русские должны были понять, что происходит, но на другом берегу Буга, перед фронтом 4-й армии и 2-й танковой группы, то есть между Брестом и Ломжей, все было тихо. Пограничная охрана русских вела себя как обычно. Вскоре после полуночи международный поезд Москва-Берлин беспрепятственно проследовал через Брест ‹…›» [4].

Ему вторит Гудериан:

«Тщательное наблюдение 21 июня за русскими убеждало меня в том, что они ничего не подозревают о наших намерениях. Во дворе крепости Бреста, который просматривался с наших наблюдательных пунктов, под звуки оркестра производился развод караулов. Береговые укрепления вдоль Западного Буга не были заняты русскими войсками ‹…› Перспективы сохранения момента внезапности были настолько велики, что возник вопрос, стоит ли при таких обстоятельствах проводить артиллерийскую подготовку в течение часа, как это предусматривалось приказом. Только из осторожности, чтобы избежать излишних потерь в результате неожиданных действий русских в момент форсирования реки, я приказал провести артиллерийскую подготовку в течение установленного времени» [5].

В чем же дело, почему наши войска были застигнуты врасплох? Почему они оказались не готовы к отражению внезапного нападения немцев? Каким образом немцам удалось столь скрытно подготовить и осуществить столь масштабное внезапное вторжение на территорию Советского Союза? Чем занималась советская разведка? О чем думало командование приграничных округов? Неужели там не имели данных о подготовке немцев к нападению? Вопросы, вопросы, на которые до сих пор нет ясных и однозначных ответов. Попробуем вернуться несколько назад.

Обстановка в приграничных районах к середине июня стала особенно тревожной. Командному составу отменили отпуска. Местные жители, имевшие довольно прочные связи со своими родственниками по ту сторону недостаточно обустроенной советско-германской границы, прямо говорили, что скоро начнется война и сюда придет «герман». Они запасались продуктами и предметами первой необходимости, стараясь сбыть советские деньги. Чтобы не поднимать панику, командование запретило отправку в глубину страны семей командиров[3].

В субботний вечер 21 июня бойцы и командиры Красной Армии наконец-то получили возможность отдохнуть после напряженной работы в течение недели. Все надеялись, что хоть в это воскресенье не будет учебных тревог. Поражает поведение командного состава Западного особого военного округа. Там все вдруг стали завзятыми театралами. Создается впечатление, что старший командный состав округа получил указание всячески демонстрировать непоколебимое спокойствие, уверенность и миролюбие в духе сообщения ТАСС от 13 июня 1941 г. Например, многие командиры и политработники из числа командования 4-й армии решили воспользоваться приездом артистов московской эстрады в Брест и посетить театр. Отправились в Дом Красной Армии в Кобрине на представление артистов Белорусского театра оперетты и командующий армией генерал А.А. Коробков с начальником штаба полковником Сандаловым. В Минске, где располагался штаб военного округа, командующий войсками округа генерал-полковник Д.Г. Павлов и его заместитель генерал-лейтенант И.В. Болдин в этот вечер также отправились в Дом офицеров гарнизона на комедию «Свадьба в Малиновке».

По воспоминаниям И.В. Болдина, во время спектакля начальник разведотдела штаба округа полковник СВ. Блохин доложил Павлову о тревожной обстановке на границе, что немецкие войска якобы приведены в полную боевую готовность и даже начали обстрел отдельных участков наших рубежей. Тем не менее оба руководителя все-таки досмотрели комедию [6]. Чем это можно объяснить: завидным спокойствием или преступной беспечностью? Ведь в информации разведотдела штаба округа от 5 июня 1941 г. указывалось, что на границе Белоруссии «сконцентрировалось около 40 немецких дивизий, в том числе на брестском направлении 24 дивизии» [7]. Скорее всего, Павлов решил не покидать свою ложу, чтобы не вызвать беспокойства среди зрителей, большую часть которых составляли командиры и их семьи. Позднее уже арестованный генерал армии Д.Г. Павлов на закрытом судебном заседании Военной коллегии Верховного суда СССР 22 июля 1941 г. заявит:

«Я знал, что противник вот-вот выступит, но из Москвы меня уверили, что все в порядке, и мне было приказано быть спокойным и не паниковать. Фамилию, кто мне это говорил, назвать не могу» [8]. Но на этот раз следователи почему-то не стали добиваться фамилии того, на кого ссылался Павлов. Обычно этот человек (И. Сталин) в протоколах допросов многочисленных «предателей» и «врагов народа» проходил под названием — «инстанция».

Директиву наркома обороны о возможном внезапном нападении немцев в течение 22–23.6.41 г. в штабе округа получили в 1.45 22 июня. Сразу после расшифровки штаб округа с 2.25 начал передавать ее содержание армиям для немедленного исполнения. Однако примерно с 2 часов ночи (за два часа до вторжения) на территории Западного военного округа начался массовый выход из строя линий проводной связи. Это действовала вражеская агентура из местных противников советской власти и его диверсионные группы, заранее заброшенные в наш тыл. Они вывели из строя практически всю проводную связь армий с войсками и штабом округа. Например, штаб 4-й армии из-за потери связи директиву сразу принять не смог, а когда принял, то расшифровывать ее пришлось уже под бомбами противника. После восстановления связи с Минском в 3.30 командующий войсками округа по телеграфу (БОДО) открытым текстом сообщил ее командующему генералу А.А. Коробкову, что в эту ночь ожидается провокационный налет немецко-фашистских войск на нашу территорию. При этом категорически предупредил, что на провокацию наши войска не должны поддаваться. Павлов не разрешил командующему поднять одну дивизию по боевой тревоге, хотя тот имел на это право. На вопрос Коробкова, какие же мероприятия разрешается провести, Павлов ответил: «Все части армии привести в боевую готовность. Немедленно начинайте выдвигать 42-ю дивизию для занятия подготовленных позиций. Частями Брестского укрепрайона скрытно занимайте доты. Полки авиадивизии перебазируйте на полевые аэродромы» [9].

Последнее надо было сделать раньше. Предупреждение о возможности внезапного нападения немцев запоздало. Командиры соединений, подвергшихся обстрелу и бомбежке, самостоятельно стали поднимать части по боевой тревоге. При этом наибольшие потери понесли соединения, находившиеся в непосредственной близости от госграницы. С 4 часов утра штаб округа стал получать донесения из армий о бомбежке и артобстрелах. Из 3-й армии доложили, что немцы нарушили границу на участке от Сопоцкина до Августова, бомбят Гродно, штаб армии. Связь с частями по проводам нарушена, на протяжении пятидесяти километров повалены все телеграфные и телефонные столбы. Перешли на радио, но две из трех штабных радиостанций прекратили работу, возможно, были уничтожены.

Вспоминает Болдин:

‹…› За короткое время в четвертый раз вызывает нарком обороны. Докладываю новые данные. Выслушав меня, С.К. Тимошенко говорит:

— Товарищ Болдин, учтите, никаких действий против немцев без нашего ведома не предпринимать. Ставлю в известность вас и прошу передать Павлову, что товарищ Сталин не разрешает открывать артиллерийский огонь по немцам.

— Как же так? — кричу в трубку. — Ведь наши войска вынуждены отступать. Горят города, гибнут люди! ‹…›

— Разведку самолетами вести не далее шестидесяти километров, — говорит нарком [10].

О 22 июня и днях накануне написано столько, что, казалось бы, все уже должно быть ясно. Но при сопоставлении сведений из имеющихся источников невольно возникает множество недоуменных вопросов, ответы на которые сразу и не найдешь. О масштабах сосредоточения германских войск вблизи советской границы поступало немало сведений. Так, на 1 июня советское командование располагало данными о сосредоточении против СССР 120–122 дивизий вермахта, а также 13 дивизий и 3 бригад Румынии [11]. Со второй половины июня из различных источников по всем каналам стали поступать тревожные сообщения, в которых говорилось о неминуемом нападении немцев в самые ближайшие дни. А чем же занималось политическое и военное руководство страной и армией в последние дни и часы перед началом войны, имея такие сведения?

Г. К. Жуков в своих знаменитых воспоминаниях пишет:

«Вечером 21 июня мне позвонил начальник штаба Киевского военного округа генерал-лейтенант М.А. Пуркаев и доложил, что к пограничникам явился перебежчик — немецкий фельдфебель, утверждающий, что немецкие войска выходят в исходные районы для наступления, которое начнется утром 22 июня.

Я тотчас же доложил наркому и И.В. Сталину то, что передал М. А. Пуркаев.

— Приезжайте с наркомом в Кремль, — сказал И.В. Сталин.

Захватив с собой проект директивы войскам, вместе с наркомом и генерал-лейтенантом Н.Ф. Ватутиным мы поехали в Кремль. По дороге договорились во что бы то ни стало добиться решения о приведении войск в боевую готовность.

И.В. Сталин встретил нас один. Он был явно озабочен.

— А не подбросили ли немецкие генералы этого перебежчика, чтобы спровоцировать конфликт? — спросил он.

— Нет, — ответил С.К. Тимошенко. — Считаем, что перебежчик говорит правду.

Тем временем в кабинет И.В. Сталина вошли члены Политбюро. Сталин коротко проинформировал их.

— Что будем делать? — спросил И.В. Сталин. Ответа не последовало.

— Надо немедленно дать директиву войскам о приведении всех войск приграничных округов в полную боевую готовность (здесь и далее выделено нами. — Авт.), — сказал нарком.

— Читайте! — сказал И.В. Сталин.

Я прочитал проект директивы. И.В. Сталин заметил:

— Такую директиву сейчас давать преждевременно, может быть, вопрос еще уладится мирным путем. Надо дать короткую директиву, в которой указать, что нападение может начаться с провокационных действий немецких частей. Войска приграничных округов не должны поддаваться ни на какие провокации, чтобы не вызвать осложнений.

Не теряя времени, мы с Н.Ф. Ватутиным вышли в другую комнату и быстро составили проект директивы наркома. Вернувшись в кабинет, попросили разрешения доложить. И. В. Сталин, прослушав проект директивы и сам еще раз его прочитав, внес некоторые поправки и передал наркому для подписи.

‹…› С этой директивой Н.Ф. Ватутин немедленно выехал в Генеральный штаб, чтобы тотчас же передать ее в округа. Передача в округа была закончена в 00.30 минут 22 июня 1941 года. Копия директивы была передана наркому Военно-Морского Флота.

Что получилось из этого запоздалого распоряжения, мы увидим дальше[4].

Испытывая чувство какой-то сложной раздвоенности, возвращались мы с С.К. Тимошенко от И.В. Сталина.

‹…› немецкие войска завтра могут перейти в наступление, а у нас ряд важнейших мероприятий еще не завершен. И это может серьезно осложнить борьбу с опытным и сильным врагом. Директива, которую в тот момент передавал Генеральный штаб в округа, могла запоздать и даже не дойти до тех, кто завтра утром должен встретиться лицом к лицу с врагом» [12].

Так, по версии Жукова, родилась пресловутая директива войскам приграничных округов, которой историки позднее присвоили № 1.

Просим извинения у читателя за слишком пространную выдержку из мемуаров Жукова, но она необходима нам, чтобы выявить некоторые противоречия в воспоминаниях маршала и в самом тексте директивы, о смысле и обстоятельствах принятия которой исследователи спорят уже несколько десятилетий.

Вот ее текст:

«Военным советам ЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, ОдВО. Копия: Народному комиссару Военно-Морского Флота.

1. В течение 22–23.6.41 г. возможно внезапное нападение немцев на фронтах ЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, ОдВО. Нападение может начаться с провокационных действий.

2. Задача наших войск — не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения. Одновременно войскам Ленинградского, Прибалтийского, Западного, Киевского и Одесского военных округов быть в полной боевой готовности (здесь и далее выделено нами. — Авт.) встретить возможный внезапный удар немцев или их союзников.

3. Приказываю:

а) в течение ночи на 22.6.41 г. скрытно занять огневые точки укрепленных районов на государственной границе;

б) перед рассветом 22.6.41 г. рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, в том числе и войсковую, тщательно ее замаскировать;

в) все части привести в боевую готовность. Войска держать рассредоточенно и замаскированно;

г) противовоздушную оборону привести в боевую готовность без дополнительного подъема приписного состава. Подготовить все мероприятия по затемнению городов и объектов;

д) никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить.

21.6.41 г.» [13]. Тимошенко. Жуков.

Странно, что Жуков, рассказывая об этом эпизоде, нигде не называет время, когда он получил известие о перебежчике и когда он и Тимошенко приехали к Сталину. Это важный вопрос, ведь счет в это время шел уже не на часы, а на минуты. Если судить по «Журналу посещений» кабинета Сталина вечером 21 июня, то Тимошенко, Жуков вошли в кабинет Сталина в 20.50. Там уже находились еще четыре человека: члены Политбюро Молотов, Берия, Маленков и Ворошилов. Через пять минут туда же вошел Мехлис [14]. Тимошенко и Жуков вышли из кабинета в 22.20.

Но передавать директиву в войска почему-то начали только в 0.25 22 июня. Задержка с передачей составила более двух часов (Ватутин уехал раньше 22.20). Поэтому и довести ее до большей части соединений своевременно не удалось. Например, в штабе 4-й армии расшифровывать директиву начали уже под бомбами врага. Если бы войска о возможном внезапном нападении немцев предупредили раньше, то они смогли бы организованно вступить в бой, и жертв внезапного нападения было бы намного меньше.

Возникает естественный вопрос: что помешало дать войскам установленный сигнал (шифрованную телеграмму) на перевод их в боевую готовность? На это даже при последовательном доведении ее до дивизий включительно ушло бы минимальное время — в среднем не более 30 минут. Почему не использовали циркулярный способ оповещения непосредственно из центра — сразу всем, до дивизии включительно? Вместо этого в войска начали передавать документ с перечислением того, что НУЖНО и МОЖНО делать в соответствии с директивой, с многозначительным указанием, что НИКАКИХ других мероприятий без особого распоряжения не проводить[5]. Чем это было вызвано? И какие меры предлагали Тимошенко и Жуков в ответ на явную угрозу нападения немцев, которые Сталин назвал преждевременными? Почему Сталин не согласился с военными и почему так боялся спровоцировать немцев? Противоречив и сам текст директивы: войскам округов быть в полной боевой готовности и в то же время — части привести в боевую готовность. Продолжать вопросы по этому поводу можно до бесконечности. В своих мемуарах Жуков ответов на эти вопросы не дал, да и не мог дать по понятным причинам. В момент первой их публикации многие вещи были скрыты от общественности в закромах советских архивов. Да и сейчас для нас многое все еще скрыто плотной завесой секретности.

Мы оставляем за собой право вернуться к этим вопросам, чтобы ответить на них на основе анализа документов, касающихся прикрытия госграницы. А пока отметим, что в мемуарах маршала, по нашему мнению, явно просматривается желание лишний раз подчеркнуть, что Сталин не дал ему и наркому в полной мере подготовить войска к отражению возможного нападения противника, и тем самым снять с себя ответственность за их неготовность.

Мемуары — вещь ненадежная. Об этом можно судить хотя бы по следующей ошибке, которую пропустили в книге маршала многочисленные редакторы и консультанты. Он пишет (теперь указывая время с точностью до минут):

«В 3 часа 30 минут начальник штаба Западного округа генерал В.Е. Климовских доложил о налете немецкой авиации на города Белоруссии. Минуты через три начальник штаба Киевского округа доложил о налете авиации на города Украины ‹…›» [15].

Утверждение Жукова противоречит документам, в том числе данным первой оперсводки нашего Генерального штаба на 10.00 22.6.1941 г.:

«‹…› в 4.00 немцы без всякого повода совершили налет на наши аэродромы и города и перешли границу наземными войсками.

‹…› на СЗФ в 4.00 открыли артогонь и одновременно бомбили аэродромы и города ‹…›

‹…› на ЗапФ в 4.20 начали бомбить города Гродно и Брест и одновременно открыли артогонь‹…›

‹…› на ЮЗФ с 4.30 началась бомбежка городов Ковель и Луцк‹…›

В 4.35 наземные войска перешли границу и начали наступать в направлении Владимир-Волынский» [16].

Мы не хотим сказать, что Г.К. Жуков не знал, когда началась война. Видимо, смещение по времени на один час вперед в его мемуарах произошло в связи с докладом в 3.17 командующего Черноморским флотом адмирала Ф.С. Октябрьского Жукову о подходе со стороны моря к базе флота в Севастополе большого количества неизвестных самолетов[6]. Действительно, немцы за час до назначенного времени вторжения сбрасыванием неконтактных мин попытались закупорить корабли в Северной бухте[7]. Зенитный огонь помешал немцам выполнить минные постановки. Две мины, сброшенные на парашютах, разорвались в черте города.

К сожалению, и в воспоминаниях других советских военачальников встречается много подобных случайных, а иногда и преднамеренных несоответствий фактам. Не рассчитывали они, что советские архивы когда-нибудь раскроют свои тайны для широкой общественности.

Однако вернемся к событиям на фронте. Лишь около 6 часов 22 июня в штабе Западного фронта получили телеграмму, на которой было проставлено время отправления — 5.25:

«Ввиду обозначившихся со стороны немцев массовых военных действий приказываю поднять войска и действовать по-боевому» [17].

Распоряжение было продублировано армиям. Только тогда дали сигнал на ввод в действие планов прикрытия госграницы и вскрытие пресловутых «красных пакетов», на теме которых не раз спекулировал небезызвестный Резун[8]. Командармы и командиры дивизий в первые часы пытались действовать согласно планам, хотя они уже не соответствовали сложившейся обстановке. Однако попытки уточнения задач из-за отсутствия связи успеха не имели. Для уничтожения телефонно-телеграфных линий связи противник, кроме диверсионных групп, выделял специальные самолеты. Уже в первые сутки военных действий штаб Западного фронта потерял связь с 3-й и 10-й армиями. На вторые сутки войны была прервана телеграфная и проводная связь штаба Северо-Западного фронта со штабами 8-й и 11-й армий. Управление войсками было нарушено. Тем не менее после некоторого замешательства Красная Армия оказала врагу ожесточенное сопротивление.

Соединения и части, за редким исключением, не успели занять подготовленные полевые позиции, и усилить гарнизоны укрепрайонов у границы. Они вступили в бой с превосходящими силами противника в крайне невыгодных для себя условиях, на необорудованной местности без должной артиллерийской поддержки и прикрытия от ударов с воздуха. Попытки же отразить атаки превосходящих сил противника огнем с неподготовленных рубежей успеха не имели.

Вот как оценивало сложившуюся обстановку партийное руководство Брестской области. Выдержки из письма (документ имеет гриф «Сов. секретно. Особая папка») секретаря обкома КП(б)Б М.Н. Тупицына от 25 июня 1941 года, адресованного в ЦК ВКП(б) т. Сталину и в ЦК КП(б) Белоруссии т. Пономаренко:

«Обком КП(б)Б считает, что руководство 4 Армии оказалось неподготовленным организовать и руководить военными действиями ‹…›

Вторжение немецких войск на нашу территорию произошло так легко потому, что ни одна часть и соединение не были готовы принять боя, поэтому вынуждены были или в беспорядке отступать, или погибнуть. В таком положении оказались 6 и 42 стр. дивизии в Бресте и 49 с.д. — в Высоковском районе.

В Брестской крепости на самой границе держали две стр. дивизии, которым даже в мирных условиях требовалось много времени для того, чтобы выйти из этой крепости и развернуться для военных операций. Кроме того, несмотря на сигнал военной опасности, командный состав жил в городе на квартирах. Естественно, при первых выстрелах среди красноармейцев создалась паника, а мощный шквал огня немецкой артиллерии быстро уничтожил обе дивизии ‹…›

В Коссовском районе был расположен отдельный [120-й] полк ЛРГК. 22 июня, когда областное руководство переехало туда, мы застали этот полк в таком состоянии: материальная часть находилась в г. Коссово, бойцы же находились в лагерях под Барановичами (в 150 км от Коссово[9]), а боеприпасы отсутствовали. Чтобы вывезти материальную часть из Коссово, у командира полка не хватало шоферов и трактористов. Обком КП(б)Б помог мобилизовать эти кадры на месте в гражданских организациях. Но пока сумели перебросить часть орудий, было уже поздно — они были разбиты бомбами, и, по существу, все ценные орудия остались у немцев[10].

Много боеприпасов и оружия погибло в складах на Бронной горе (Березовский район), а в воинских частях боеприпасов и оружия не хватало.

‹…› командование 4 Армии ‹…› не подготовилось к военным действиям. Вследствие такого состояния с первого же дня военных действий в частях 4 Армии началась паника. Застигнутые внезапным нападением, командиры растерялись. Можно было наблюдать такую картину, когда тысячи командиров (начиная от майоров и начальников и кончая мл. командирами) и бойцов обращались в бегство. Опасно то, что эта паника и дезертирство не прекращаются до последнего времени, а военное руководство не принимает решительных мер. Работники обкома партии вместе с группой пограничников пробовали задерживать бегущих с фронта. На шоссе около Ивацевичи нам временно удалось приостановить это позорное бегство. Но здесь необходимо принять более серьезные и срочные меры борьбы со стороны военного командования.

Возмутительным фактом явилось и то, что штаб [28-го] корпуса, не установив связь с обкомом, выехал на командный пункт за город [Брест], потеряв связь с частями. Таким образом многие командиры и политработники вместо организации эвакуации в панике бежали из города, в первую очередь спасая свои семьи, а красноармейцы бежали в беспорядке.

Обком и Горком КП(б)Б вместе с обл. управлениями НКВД и НКГБ пытались первое время навести порядок в городе [Брест], но эффективно ничего сделать не смогли, поскольку красноармейские части в панике отступали. Поэтому, не зная обстановки, не имея связи с военным командованием, не рассчитывая на боеспособность военных частей, мы вынуждены были оставить г. Брест.

Обком КП(б)Б считает, что необходимо принять самые срочные и решительные меры по наведению порядка в 4 Армии и укрепить руководство 4 Армии.

Секретарь Брестского обкома КП(б)Б Тупицын» [18].

На документе имеется резолюция И.В. Сталина — «т. Маленкову. И.» и справка Г.К. Жукова: «Командующий 4-й армией снят с работы и отдан под суд. Жуков. 9.У1П-1941 года»[11].

Секретарь обкома нарисовал довольно мрачную картину всеобщего бегства. Обвиняя командование 4-й армии в неготовности к военным действиям, он наверняка знал, что у военных накануне войны были связаны руки, но по понятным причинам об этом не упоминает. Да и бежали далеко не все. Он мог видеть только картину отступления по Варшавскому шоссе, но не знал, какие меры предпринимает командование армии, чтобы задержать противника. Несколько лучше обстояли дела с занятием назначенных позиций в ПрибОВО и ОдВО, где соединения после учений не возвратились в пункты постоянной дислокации и частично заняли свои районы (рубежи) прикрытия.

В 7.15 22 июня 1941 г. в Москве была подписана директива НКО№ 2:

«22 июня 1941 г. в 04 часа утра немецкая авиация без всякого повода совершила налеты на наши аэродромы и города вдоль западной границы и подвергла их бомбардировке.

Одновременно в разных местах германские войска открыли артиллерийский огонь и перешли нашу границу.

В связи с неслыханным по наглости нападением со стороны Германии на Советский Союз ПРИКАЗЫВАЮ:

1. Войскам всеми силами и средствами обрушиться на вражеские силы и уничтожить их в районах, где они нарушили советскую границу. Впредь до особого распоряжения наземными войсками границу не переходить (выделено нами. — Авт.)».

2. Разведывательной и боевой авиацией установить места сосредоточения авиации противника и группировку его наземных войск.

Мощными ударами бомбардировочной и штурмовой авиации уничтожить авиацию на аэродромах противника и разбомбить группировки его наземных войск.

Удары авиацией наносить на глубину германской территории до 100–150 км.

Разбомбить Кенигсберг и Мемель.

На территорию Финляндии и Румынии до особых указаний налетов не делать» [19].

Командующие фронтами пытались, используя мехкорпуса и свои резервы, действовать в соответствии с полученной директивой, хотя было уже ясно, что в условиях дезорганизации управления войсками переломить обстановку вряд ли удастся. Так, во исполнение директивы НКО № 2 штабом Западного фронта было отдано распоряжение:

«Командующему 4-й армией.

Командующий ЗапОВО приказал: прорвавшиеся и прорывающиеся банды решительно уничтожить, для чего в первую очередь используйте корпус Оборина (14 мк). В отношении действий руководствуйтесь «красным пакетом». Авиацию используйте для совместных атак с мехчастями. Обращаю исключительное внимание на поддержание связи. Используйте радиосвязь, связь постов ВНОС, делегатов на самолетах прямо в штаб округа и до ближайшей переговорной телеграфной или телефонной станции. Информируйте через каждые два часа. Ответственность за это возлагаю на вас» [20].

Предполагалось, что в военное время руководство войсками будет осуществляться Главным командованием, которое возглавит нарком обороны маршал Тимошенко. Но уже первые же часы войны показали, что он со своим аппаратом не в состоянии осуществлять командование действующей армией в создавшейся крайне сложной обстановке. Еще утром 22 июня Тимошенко и Жуков доложили об этом Сталину в присутствии членов Политбюро ЦК ВКП(б) и предложили создать Ставку Главного командования. Однако Сталин тогда решения не принял[12].

Между тем Тимошенко без согласования со Сталиным не мог самостоятельно решить практически ни одного вопроса. Получилось как бы два командующих: Тимошенко — юридический, который без санкции Сталина не имел права отдавать приказы действующей армии, и Сталин — фактический. Необходимость каждый раз при принятии важных решений согласовывать их со Сталиным осложнила управление войсками, зачастую приводила к запаздыванию с принятием решений в стремительно меняющейся обстановке. Для выяснения обстановки и оказания помощи командующим фронтами Сталин в соответствии с ранее принятым решением решил послать туда ответственных лиц Наркомата обороны и Генштаба.

После полудня Жукову позвонил Сталин:

«‹…› Наши командующие фронтами не имеют достаточного опыта в руководстве боевыми действиями и, видимо, несколько растерялись. Политбюро решило послать вас на Юго-Западный фронт в качестве представителя Ставки Главного командования ‹…›.

— А кто же будет осуществлять руководство Генеральным штабом в такой сложной обстановке?

И.В. Сталин ответил:

— Оставьте за себя Ватутина.

Потом несколько раздраженно добавил:

— Не теряйте времени, мы тут как-нибудь обойдемся» [21].

Странное решение: оставить Генштаб в столь ответственный момент без его руководителя. Ведь еще совсем недавно Сталин на расширенном заседании Политбюро утверждал обратное: командующие войсками округов и армий — это на 100 % исключительно опытные в военном отношении генералы — участники Гражданской войны, прослужившие в Красной Армии не менее 20 лет. На другие фронты также решили послать представителей Главного командования: на Западный фронт — заместителей наркома обороны маршалов Шапошникова и Кулика с группой генералов, на Северо-Западный фронт — генерал-полковника Мерецкова.

В 21.15 22 июня Главный военный совет отдал Военным советам Северо-Западного, Западного и Юго-Западного фронтов директиву № 3:

«1. Противник, нанося удары из Сувалковского выступа на Олита и из района Замостье на фронте Владимир-Волынский, Радзехов, вспомогательные удары в направлениях Тильзит, Шауляй и Седлец, Волковыск, в течение 22.6, понеся большие потери, достиг небольших успехов на указанных направлениях.

На остальных участках госграницы с Германией и на всей госгранице с Румынией атаки противника отбиты с большими для него потерями.

2. Ближайшей задачей войск на 23–24.6 ставлю:

а) концентрическими сосредоточенными ударами войск Северо-Западного и Западного фронтов окружить и уничтожить сувалковскую группировку противника и к исходу 24.6 овладеть районом Сувалки:

б) мощными концентрическими ударами механизированных корпусов, всей авиации Юго-Западного фронта и других войск 5 и 6 А окружить и уничтожить группировку противника, наступающую в направлении Владимир-Волынский, Броды. К исходу 24.6 овладеть районом Люблин» [22].

Далее в директиве ставились задачи фронтам, содержание которых совершенно не соответствовало реально складывающейся обстановке. В условиях господства противника в воздухе и потери управления войсками организовать совместные действия мехкорпусов, подчиненных разным инстанциям, не удалось. В результате поспешно подготовленные и не согласованные по месту и времени контрудары войск Северо-Западного (23–24 июня) и Западного фронтов (23–25 июня) практически никак не сказались на действиях ударных группировок противника и привели лишь к значительным своим потерям. К тому же попытки нанести контрудары исключили возможность создания устойчивой обороны. В то же время выдвижение резервов фронтов из глубины с целью восстановления сплошного фронта, по существу, играло на руку немцам, которые больше всего опасались, что главные силы кадровой Красной Армии не дадут разгромить себя у границы, а станут отходить на удобный для обороны рубеж Западная Двина — Днепр. Немецкие танковые клинья продолжали стремительное наступление, стремясь окружить основные силы Западного фронта, расположенные в Белостокском выступе. Своевременно и в полной мере вскрыть этот замысел противника нашему командованию не удалось. Максимум, что допускалось, — попытка немцев замкнуть клещи в районе Волковыска (см. схему 1).

Несколько лучше складывалась обстановка в полосе ЮЗФ, которому было приказано, прочно удерживая госграницу с Венгрией, концентрическими ударами в общем направлении на Люблин силами 5-й и 6-й армий не менее пяти мехкорпусов и всей авиации фронта окружить и уничтожить вражескую группировку. Однако, несмотря на общее превосходство в силах над противником, и здесь выполнить задачу не удалось. 26–29 июня в районе Луцк, Ровно, Броды произошло крупнейшее танковое сражение Второй мировой войны. Нашим войскам частично удалось лишь приостановить продвижение германских войск. При этом огромные потери в танках привели к фактическому прекращению существования большей части мехкорпусов этого фронта.

По существу, основные силы армий первого эшелона трех основных западных приграничных округов (ПрибОВО, ЗапОВО и КОВО) — 30–35 дивизий из 37,5 были разгромлены уже в первые два-три дня военных действий. Позже в результате плохо организованных контрударов, лишенных должной поддержки авиации, в условиях господства авиации противника потерпели поражения и главные силы этих фронтов.

Главное командование Красной Армии вынуждено было дать распоряжение на отход и организацию обороны на западном направлении по линии рек Западная Двина и верхнее течение Днепра. Отвод войск под воздействием воздушного и наземного противника проходил не организованно, иногда превращаясь в бегство. Особенно тяжелое положение сложилось в полосе Западного фронта, где противнику удалось окружить основные силы наших войск. 27 июня Ставка ГК отдала приказ 16-й армии, сосредоточившейся в полосе ЮЗФ, в полном составе сосредоточиться в районе Смоленска в Резерве Главного командования. Предлагалось всеми средствами ускорить погрузку соединений армии и переброску ее в новый район.

На седьмой день войны, 28 июня, фашистские войска заняли Минск. Связь со штабом Западного фронта прервалась. Вечером 29 июня встревоженный Сталин вместе с Молотовым, Маленковым, Микояном и Берия выехали в Наркомат обороны, чтобы на месте разобраться в обстановке.

Из воспоминаний А.И. Микояна:

«‹…› В Наркомате были Тимошенко, Жуков (вызванный Сталиным с ЮЗФ 26 июня. — Авт.), Ватутин. Сталин держался спокойно, спрашивал, где командование Белорусским военным округом, какая имеется связь.

Жуков докладывал, что связь потеряна и за весь день восстановить ее не смогли.

Потом Сталин другие вопросы задавал: почему допустили прорыв немцев, какие меры приняты к налаживанию связи и т. д. Жуков ответил, какие меры приняты, сказал, что послали людей, но сколько времени потребуется для установления связи, никто не знает.

Около получаса поговорили довольно спокойно. Потом Сталин взорвался: что за Генеральный штаб, что за начальник штаба, который так растерялся, не имеет связи с войсками, никого не представляет и никем не командует. Была полная беспомощность в штабе. Раз нет связи, штаб бессилен руководить.

Жуков, конечно, не меньше Сталина переживал состояние дел, и такой окрик Сталина был для него оскорбительным. И этот мужественный человек разрыдался как баба и выбежал в другую комнату. Молотов пошел за ним. Мы все были в удрученном состоянии. Минут через 5-10 Молотов привел внешне спокойного Жукова, но глаза у него еще были мокрые» [23].

По воспоминаниям Н.С. Хрущева, Сталин после посещения Генштаба заявил своим соратникам: «Ленин нам оставил пролетарское Советское государство, а мы его прос…ли» — и уехал на ближнюю дачу, где и пребывал до 1 июля [24].

Выявив направление главного удара противника, Ставка приняла решение на перенос основных усилий наших войск с юго-западного стратегического направления на западное. Вслед за 16-й армией для переброски в Белоруссию 1 июля приступили к срочной погрузке в эшелоны и соединения 19-й армии. Но осуществлять эту перегруппировку пришлось в условиях острого недостатка времени и под бомбами 2-го воздушного флота люфтваффе. В тот же день приказом Ставки ГК 19, 20, 21-я и 22-я армии были включены в состав войск Западного фронта.

Масштабы поражения. В ходе сражений начального периода войны в течение трех недель потерпели поражение основные силы четырех фронтов действующей армии. Была потеряна основная часть кадровой армии — 100 дивизий из 170, из них 28 были полностью разгромлены, 72 дивизии потеряли от 50 % и более своего состава в людях и боевой технике [25]. Красная Армия понесла большие потери в танках, артиллерии и авиации.

Таким образом, наша армия за 18 дней боевых действий (а на Юго-Западном направлении — за 15 дней) потеряла, по нашим данным, 747 870 человек, при этом только безвозвратные потери в людях составили 588 598 человек, санитарные — 159 272. Потери в танках составили 11 703 единиц, орудий и минометов — 18 794, боевых самолетов — 3985. Наибольшие потери понес Западный фронт. К исходу третьей недели на главном — западном стратегическом направлении — немецкие войска уже стояли у ворот Смоленска, завершив еще одно окружение значительных наших сил. Только на этом направлении в период с 22 июня по 1 августа 1941 года, по немецким данным, было взято в плен около 640 тысяч человек, захвачено свыше 6300 танков и более 4800 орудий [26].

Кроме того, в первые две-три недели войны были утрачены немалые запасы материальных средств, сосредоточенных на территории приграничных округов. В результате противник сразу получил огромное превосходство в средствах вооруженной борьбы. Без их восполнения организовать сопротивление хорошо вооруженному и оснащенному врагу было невозможно. В последующих сражениях вермахту противостояли наскоро сформированные или пополненные недостаточно обученным личным составом соединения и части. Кроме больших потерь в людях, вооружении, боевой техники и запасах материальных средств, армия и народ нашей страны испытали глубокое моральное потрясение, преодолеть которое удалось далеко не сразу. Последствия поражения в начальный период войны продолжали сказываться в течение всего 1941 года.

Гальдер на 12-й день войны записал в своем дневнике, что война с советской Россией выиграна в течение двух недель [27]! Действительно, ни одна армия в мире, поставленная в такие немыслимо тяжелые условия и понесшая громадные потери в первые же дни войны, не смогла бы оправиться. Но в данном случае Гальдер жестоко ошибался. Красная Армия не только оправилась, но, в конечном итоге, сумела переломить ход войны в свою пользу и добиться Победы. Но дорога к ней оказалась долгой и весьма трудной.

История страшной катастрофы, постигшей нашу страну и Красную Армию в начале лета 1941 года, до сих пор хранит множество безответных вопросов о ее причинах и виновниках. Безответных, потому что официальная версия, полная мифов, легенд и явной лжи о тех трагических событиях, никогда не устраивала советский народ, который принес на алтарь Победы неисчислимые жертвы. Легенду о внезапном нападении и подавляющем количественном превосходстве противника в танках и самолетах придумал И. Сталин для самооправдания. Она давно уже опровергнута советскими и немецкими архивными документами.

Почему наша страна и народ, не жалевшие сил и средств для подготовки вооруженных сил, вдруг оказались перед опасностью потери свободы и независимости? Почему многочисленная Красная Армия, имевшая в своем составе больше танков, чем во всех армиях мира, вместе взятых, вчистую проиграла приграничное сражение, а затем потерпела еще целый ряд сокрушительных поражений? Было ли это следствием субъективных ошибок, допущенных руководством страны? Несомненно. Но тогда, в чем они заключались, каковы их причины, наконец, кто виновен в них? Или все-таки такой печальный исход событий был предопределен объективными причинами? Но тогда почему наши армия и народ, несмотря на жестокие поражения в первой половине войны, не только сумели оправиться от их последствий, но и добиться Победы?

Споры о причинах поражения наших армий в приграничном сражении в среде историков и публицистов не прекращаются до сих пор. Выдвигаются различные версии, вплоть до самых невероятных. Чаще всего в числе главных причин поражения наших войск в начальный период войны называют внезапность нападения противника и несвоевременное приведение наших войск в боевую готовность. Это поставило наши войска, остававшиеся на положении мирного времени, в невероятно тяжелые начальные условия. В то же время иногда можно встретить утверждения, что никакая «внезапность нападения» никакими документами, кроме «воспоминаний и размышлений» тех, кто позорно проиграл начало войны, не подтверждается. Мол, какая может быть внезапность, если все знали о скором начале войны и к ней готовились?

Красная Армия была вполне боеспособной. В смысле численности личного состава, оснащения основными видами вооружения и боевой техники, обеспеченности материальными средствами она мало в чем уступала вермахту, а по количеству танков и самолетов намного превосходила его. Однако немцам за счет скрытного выдвижения и развертывания войск первого эшелона в боевые порядки 21 июня удалось в полной мере использовать неготовность наших войск к немедленным действиям по отражению нападения. Вряд ли кто будет отрицать, что для них нападение немцев действительно оказалось неожиданным. Свою отрицательную роль здесь сыграло и печально знаменитое «Заявление ТАСС от 14 июня», которое в известной степени дезориентировало население страны и армию, способствовало ослаблению бдительности личного состава войск.

Но, видимо, дело не только во внезапности нападения немцев. Ведь и потом, в ходе сражений 41-го и 42-го годов, когда немцам уже не удавалось (а если и удавалось, то редко и на отдельных участках) заставать наши войска спящими в казармах и аэродромы, забитые незамаскированными самолетами, они не раз ставили наши войска на грань катастрофы. Скорее всего, неудачный для нас исход приграничных и более поздних сражений упирался, прежде всего, в разную степень подготовки германских и советских войск к современной войне, в разный уровень их умения воевать.

Так, в чем же все-таки дело — во ВНЕЗАПНОСТИ нападения или НЕГОТОВНОСТИ Красной Армии к той войне, которую навязали Советскому Союзу?

Некоторые историки, например, считают, что Красная Армия была готова к наступательным действиям, но не готова к обороне! Они обвиняют Сталина, что он упустил свой шанс нанесением внезапного упреждающего удара по вермахту захватить инициативу и в корне изменить обстановку в свою пользу. Доказывая возможность успеха такого удара, они рисуют аналогичную картину событий 22 июня, но в зеркальном отображении, когда нам удалось бы застать врасплох германские войска. Нам кажется, что при этом они подсознательно проецируют высокое военное искусство и огромные возможности Красной Армии, убедительно продемонстрированные ею в победных 1944–1945 гг., на РККА образца 1941 г. При этом упускается из виду, что для победы недостаточно иметь соответствующие силы и средства. Необходимо было еще умение их применять, нужна современная военная теория, нужны командиры и штабы, обученные в соответствии с этой теорией, способные управлять войсками по-современному, и нужны сами эти войска, умеющие точно и эффективно выполнять приказы своих командиров.

К великому сожалению, высокие потенциальные возможности наших войск в начальный период войны так и не были реализованы. Почему так произошло? Ведь советский народ, жертвуя многим во имя построения светлого будущего, львиную долю усилий тратил на укрепление обороноспособности страны. В условиях враждебного окружения политическое руководство Советского Союза поставило задачу создать мощные вооруженные силы, которые могли «быть в состоянии вести борьбу с любой коалицией мировых капиталистических держав и нанести армиям этих держав решительный и сокрушительный удар и поражение» [28]. Как решалась эта задача, насколько эффективно было использовано время, предоставленное нам историей?

Мы убеждены, что в событиях 1941 года можно разобраться, только рассмотрев хотя бы кратко обстановку, которая сложилась в Европе в предвоенные годы. Во всяком случае, события, предшествующие Великой Отечественной войне, не могли не наложить свой отпечаток на все последующие, в том числе и на начало войны. Кстати, в отечественной историографии почти отсутствуют исследования, посвященные их комплексному анализу с учетом документов, введенных в научный оборот в последние годы. Важно на основе фактов и документов разобраться, почему было принято то или иное решение по строительству вооруженных сил страны, выяснить, что за эти годы успели сделать и чего не успели из того, что должны были успеть. Надо, наконец, понять, почему наш победный марш на Берлин начался от стен Москвы и пролег через Сталинград, Кавказ и Харьков. Ограничиться объяснениями из официальной истории было бы наивно. Цену им наш народ понял еще во время войны, когда наша армия отступала, оставляя на произвол судьбы миллионы советских людей, которых после войны огульно зачислили чуть ли не в пособники врага.

Ответить на многие поставленные здесь вопросы невозможно, не рассмотрев историю развития вооруженных сил Германии и СССР, военно-теоретических взглядов военного руководства этих стран на способы ведения войны. Особенно важно рассмотреть вопросы формирования и применения танковых войск противоборствующих сторон, сыгравших решающую роль в ходе маневренных боевых действий начального периода Отечественной войны.

Только оценив реальную мобилизационную и боевую готовность Красной Армии к той войне, которая была навязана Советскому Союзу, можно ответить на многие поставленные здесь вопросы и сделать обоснованные выводы о действительных причинах ее поражения летом 1941 года.

Примечания:

С 1.04.40 г. по 2.11.42 г. войска Третьего рейха действовали по летнему среднеевропейскому (берлинскому) времени, которое отличалось от всемирного на 2 часа, а от московского — на один.

Более детальное исследование показало, что эти потери — результат не только ударов авиации противника. Много самолетов было оставлено по различным причинам на аэродромах в связи с быстрым продвижением наземных войск противника.

Впоследствии командирские семьи, проживающие в районах, непосредственно прилегающих к границе, так и не успели эвакуировать, и они в основном погибли.

Эта фраза была удалена из текста первых изданий мемуаров. На вопрос о том, что она означала и почему ее удалили, до сих пор нет внятного ответа.

На расшифровку директивы, последующее шифрование и передачу ее содержания в каждой инстанции до дивизии включительно потребовалось в общей сложности не менее 4–5 часов.

Во втором, дополненном издании 1974 г. знаменитых воспоминаний маршала на странице 265 уже указано другое, точное время — 3.07.

В налете участвовало 9 самолетов Не 111 из состава 4-й бомбардировочной эскадры 4-го авиакорпуса. (Хазанов Д.Б. Указ. соч. С. 110.)

В.Б. Резун, бывший советский военный разведчик, работавший в аппарате военного атташе в Швейцарии, перебежал на Запад в 1978 г. Этот предатель не постеснялся присвоить себе псевдоним «Суворов». Он утверждал, что приказ на вскрытие «красных пакетов» так никогда отдан и не был.

Явное преувеличение: от Коссово до полигона по прямой около 60 км, по дороге через Ивацевичи 80–85 км.

120-й гап БМ РГК в полном составе находился в лагере на полигоне Обуз-Лесьна юго-западнее Барановичей. На складе «НЗ» в Коссово находились 12 гаубиц Б-4 для 612-го гап БМ РГК, формируемого с объявлением мобилизации. На ст. Коссово-Полесское находилось еще 6 таких орудий, даже не сгруженных с железнодорожных платформ.

А.А. Коробков 8 июля был арестован и 22 июля по приговору Военного трибунала расстрелян.

Решение о создании Ставки Главного командования было принято 23 июня 1941 г. и оформлено протоколом Политбюро ЦК ВКП(б) № 34 в виде совместного Постановления СНК и ЦК ВКП(б). В нее вошли: нарком обороны маршала Тимошенко (председатель), Жуков, Сталин, Молотов, Ворошилов, Буденный и нарком Военно-Морского Флота Кузнецов.

Оглавление