Глава IX

Анатолий шел по лесной тропинке и думал о том, как он придет к своим, как его встретят и… кто встретит в живых?

Подходя к аэродрому, он ускорил шаг, потом не выдержал, побежал. И как раз появился у стоянки в тот момент, когда летчики и техники выходили из укрытий отчаянно жестикулируя и что-то говоря друг другу — явно о прошедшей бомбежке. Анатолий понял: они стараются оправдать свою слабость, страх, которые испытали под бомбежкой. Конечно, противно лежать где-нибудь в земляной щели под страшным ревом вражеских самолетов, когда рядом рвутся бомбы, с визгом впиваются в землю и в людей осколки, пронзительно посвистывают пули, а ты ничего не можешь сделать, лишь крепко вжимаешься в землю. Когда же враг улетит, начинаешь словно бы оправдываться перед людьми и перед своей совестью, говоря всякую ерунду…

Фадеева не сразу заметили, а увидев, удивились: с того света, что ли, явился! Ваня Гончаров первым со слезами на глазах бросился на шею своему командиру. Здесь же был и Вася Овечкин.

«Фадеев вернулся!» — сразу разнеслось по стоянкам полка. Взглянуть на Анатолия сбежалась целая толпа. Еле освободившись от дружеских объятий, он, как полагается, подошел к командиру эскадрильи:

— Товарищ капитан, сержант Фадеев…

Богданов не дал ему договорить, крепко обнял и долго держал в горячих, сильных руках, говоря взволнованно:

— Фадеев, как я рад твоему возвращению! Уж и не надеялся, что вернешься…

— Сержантское звено снова в полном сборе! — подходя ко второй эскадрилье, улыбаясь, проговорил Давыдов.

— Товарищ майор, сержант Фадеев вернулся с боевого задания…

Давыдов остановил его:

— Вижу, вижу, Фадеев, очень рад! Поздравляю с возвращением и еще кое с чем. Но это будет для тебя сюрпризом, вечером сообщим.

Подошел и Кутейников со своими летчиками.

— Здорово, Фадеев! Рад тебя видеть живым и здоровым, правда, здоровье, как видно, не в полном порядке, но на ногах стоишь, значит, еще повоюем!

— Спасибо, товарищ капитан, — ответил ему Фадеев.

Когда прошли первые восторженные минуты встречи, Богданов сказал:

— Ну а теперь давай все по порядку!

И Фадеев рассказал все — от взлета до того момента, когда покинул самолет. В заключение высказал комэску свои соображения о причинах неудачи.

— Первая. Не успел научить подчиненных правильно держаться в строю во время атаки. Они в стремлении не оторваться просто прилипли ко мне, один слева, другой справа. У меня не было свободы маневра после открытия огня, поэтому я оказался под пулями бомбардировщика. Вторая. Мне можно было бы отвалить, а потом атаковать другую девятку, но я подумал: пока буду разворачиваться, занимать исходное положение для атаки, первая их девятка нанесет удар по мосту через Дон. Поэтому и пошел в атаку на первую девятку через огонь бомбардировщиков второй девятки. Третья. Когда я почувствовал, что бьют сзади, можно было бы отвернуть, сманеврировать и потом продолжить атаку, но опять же подумал: если не собью самолет ведущего сейчас, немцы первой девяткой отбомбятся организованно, а собью — у них той уверенности не будет. Я пошел на риск. И последняя. Неумение поражать цель с первой очереди…

Богданов, слушая Фадеева, отмечал глубину его анализа и удивлялся искренности, чистоте души сержанта, его спокойной уверенности в себе и готовности снова ринуться в смертельную схватку с фашистами.

— Настало время избавиться от троек. Надо сделать так, чтобы пара была боевой единицей, а звено — четверкой. Иначе сложно маневрировать, — закончил свой рассказ Фадеев и устремил взгляд на комэска, ожидая его приговора.

— Что же, все вопросы в основном выяснены, — сказал Богданов. Он снова обнял Фадеева и, улыбаясь, добавил: — Мы здорово волновались, здесь. Да и не только мы. Командир полка говорил тебе о сюрпризе, а у меня для тебя еще что-то есть и, думаю, тоже существенное.

Богданов не успел закончить фразу, как прозвучала команда: «Летчики — к командиру полка!»

Командир полка начал с явных беспорядков. Не все четко выполняют свои обязанности, говорил он, наблюдатели за воздухом спят на ходу. Полку еще повезло, что самолеты отделались небольшими царапинами. Плохо рассредоточиваем самолеты, наплевательски относимся к выполнению боевого дежурства.

— У вас, Кутейников, когда-нибудь будет порядок? — сурово обратился Давыдов к комэску первой эскадрильи.

— Обязательно будет! — ответил, став по стойке «смирно», Кутейников.

— Который раз это слышу, однако ваши орелики спят в кабинах! — взорвался командир полка. — Техники дежурных экипажей за воздухом не следят! Начальник штаба! Надо иметь минимум три поста воздушного наблюдения на аэродроме!

— Проводов нет, товарищ майор, — ответил Русанов.

— Что?! Всем запомнить: идет война, и кто рассчитывает на табельное имущество — здорово ошибается: сейчас оно под ногами и вокруг нас — его надо находить или делать! И если я впредь услышу ссылку на отсутствие каких либо средств пеняйте на себя: будем судить по законам военного времени!

Как только окончился разговор, Богданов вынул из планшета конверт и подал его Фадееву. Анатолий взглянул на письмо и сразу почувствовал, как кровь прилила к лицу.

— Смотрите, он уже совсем здоров, разрумянился!.. Что бы это значило, Фадеев?! — Пошутил Богданов.

— Товарищ капитан, вы как-то меня отпустили… — начал было оправдываться Анатолий…

— Да, ладно, Толя! — Весело ответил ему Богданов, — Иди читай…

Фадеев отошел в сторону, дрожащими руками стал открывать конверт, который был заклеен добротно. Боясь, как бы не разорвать письмо и повредить текст, Анатолий откусил уголочек конверта и стал полегоньку открывать узенькую боковую полоску. Наконец извлек письмо, развернул сложенный вдвое тетрадный листок.

«Толя, дорогой мой, не знаю, где застанет тебя это письмо, но так хочется, чтобы оно дошло как можно быстрее! Я уже в Москве. Учусь делу, о котором никогда раньше не мечтала, но оно меня увлекло, хотя многое у меня пока не получается. Об этой профессии я имела туманное представление, сейчас постигаю ее азы. Думаю, что ты догадываешься, о чем идет речь. Если кое-что расскажу. Занимаюсь много, но усталости не чувствую. Ужасно хочется скорее окончить учебу и самой сражаться с фашистами.

Я получила письмо от Эльзы, она сообщает, что Вика скоро будет оружейницей в авиации. Папа находится под Калинином, недавно был у меня. Когда он узнал, что погибла мама, сразу постарел лет на десять. Милый, бедный папа! Ему очень тяжело…

Толя, как у тебя дела, как воюешь, сколько фашистов уничтожил? Я очень соскучилась по тебе. Хотя мы и виделись недавно, но у меня большое желание видеть тебя снова и снова. Хочется закрыть глаза, потом открыть и увидеть тебя. Что тебе пожелать? Бить фашистов? Ты это делаешь. Беречь себя — ты этого не умеешь и, очевидно, не хочешь. Как убедить тебя в этом, я не знаю, но помни всегда, что я тебя очень люблю. Ты и папа — два человека на земле, которые мне очень дороги и ради которых я живу и буду бороться.

Я люблю свою Родину, но я так думаю: Родина — есть — люди, леса, поля, все то, что мы видим, чем живем. Я живу вами. Пиши, Толя, очень жду. Целую, Нина».

У Анатолия пот выступил на лбу, он никого не видел вокруг и ничего не слышал, продолжая мысленно разговор с Ниной. Несколько раз открывал и закрывал глаза — и оказывался вместе с ней: так она хотела! Сколько радости, счастья подарила она ему своим письмом!

Немного опомнившись, он окинул сияющим взглядом все вокруг. Невдалеке стоял техник звена. Анатолий извиняющимся голосом спросил:

— Где остальные?

— Ушли по своим делам, — ответил техник и пригласил Анатолия: Пойдемте, товарищ командир, я покажу вам, где мы разместились и где ваше место. Вы убедитесь, что мы живем хорошо.

Они вошли в землянку, разделенную на две половины. Слева жили летчики и техник звена, справа — механики, мастера и мотористы. В землянке было чисто, уютно — полнейший комфорт. Слева у стенки, отдельно от других, стояла аккуратно заправленная постель. Увидев ее, Анатолий чуть не прослезился: значит, ждали и верили, что он вернется!

В землянку вошли Овечкин и Гончаров.

— Ну, рассказывайте, как вы тут жили?

— Что рассказывать, товарищ командир, — начал Иван с обидой в голосе. Как вы не вернулись с боевого задания, сразу у нас с Васей отобрали самолеты, и до сих пор мы «безлошадные». Комиссар полка и комэск на них летают, а мы бродим как неприкаянные.

— Это непорядок, — сказал Фадеев. — К кому-нибудь обращались?

— Ваня к комиссару ходил, так он его боевой листок заставил выпускать, — доложил Овечкин под общий хохот остальных.

Ну ничего, разберемся, — пообещал Фадеев.

— Эй, гвардейцы третьего звена! Выходите! Начальство построение назначило! — просунув голову в дверь, крикнул старший лейтенант Базаров.

— Как воюется, товарищ старший лейтенант? — спросил его Фадеев.

— Воевать, Фадеев, легче, чем на земле торчать!

Анатолий смотрел на Базарова с удивлением. Ну до чего небрежно одет человек: затасканный, видавший виды реглан, сапоги, правда, хромовые, но на одном — галоша, привязанная ремешком….

— Чего так осматриваешь меня? Ты что, старшиной был? — спросил Базаров.

— Да нет, — ответил Фадеев, а про себя подумал: «Поди разберись, почему ходит замкомэска шут знает на кого похожим!»

Ритуал торжества был кратким. Командир полка зачитал приказ и вручил Фадееву орден боевого Красного Знамени, поздравил его, пожелал увеличивать счет битых самолетов.

Богданов, понимая волнение летчика, сам проколол отверстие и привинтил ему орден. После построения личный состав полка направился в столовую. Торжественный ужин закончился быстро. Анатолий несколько раз незаметно поглядывал на свой блестевший золотом орден. Он не ожидал, что так быстро сможет получить боевую награду. Хотя, конечно, мечтал о ней. Теперь в полку раз, два… пять орденоносцев! Он пятый!

После ужина к Фадееву подошел Глеб Конечный, необычайно тихий, поникший, — это Анатолий почувствовал сразу.

— От души поздравляю с наградой, Толя, — сказал Глеб, обнимая друга.

— Спасибо, как у тебя дела?

— Радостей мало, летаю редко. Стыдно людям в глаза смотреть. Только в воздухе оживаю немного, да и сам боюсь, как бы чего не случилось. Тогда вообще запрячут и опозорят перед людьми.

— Перестань, Глеб, все обойдется.

— Как сказать? Кутейников лютует. Другие ребята при нем сохраняют нейтралитет, хотя без него сочувствуют мне. Один Базаров со свойственной ему прямотой поддерживает без оглядки на начальство. Слушай, я давно хотел тебя спросить, но ты вдруг исчез. Девчата тебе пишут?

Фадеев посмотрел на Конечного, не понимая, к чему он клонит. Ответил спокойно:

— От Нины письмо получил. Почему это тебя интересует?

— Дело в том, что… — Глеб замялся, — …я написал Шуре, что ты не вернулся с боевого задания.

— Ты с ума сошел, Бесконечный?! — набросился на него Фадеев.

— Узнала Вика, что ты не вернулся, и сказала Шуре. Та спросила у меня, я и ответил, как было.

— Ясно, — прервал его лепет Фадеев. — Подсунул ты мне поросеночка.

Он мысленно прикинул, если сегодня же написать письмо Нине, когда она его получит? И хорошо, если Вика не поспешит сообщить Нине печальное известие.

Конечный в это время стоял, опустив голову в ожидании дальнейшего разноса, но Анатолия уже заботило другое.

— Так что ты говорил о Кутейникове? Не дает тебе летать? Почему? Пойдем к комиссару!

— Уже поздно, неудобно, — отбивался Глеб.

— Не хочешь — я один пойду! Где его землянка? — настаивал Фадеев.

— Товарищ батальонный комиссар, почему командир первой эскадрильи капитан Кутейников не выпускает Конечного в воздух? — выпалил Фадеев, войдя в землянку комиссара.

— Он летает, но помалу. Сейчас самолеты беречь надо, поэтому их не каждому летчику доверяют. Твой ведомые тоже сидят.

— Это другое дело. Сейчас я о Конечном говорю. Он мой друг. Мы одного выпуска.

— Вон оно что! Значит, Конечный другу пожаловался?

— Нет, просто поделился своими заботами. Может, он и не прав, но он думает, что ему летать не дают потому, что не доверяют, что был сбит и долго выходил из окружения.

— Твой друг напрасно нервничает. Сомнений в его преданности Родине нет. Передай ему, пусть перестанет хныкать и держится поумней.

— Есть, товарищ комиссар! — Фадеев круто повернулся и направился к выходу.

Подожди, куда побежал? Как ты себя чувствуешь?

— Нормально!

— А тебе в голову не закралась мысль, что и тебя подозревают?

— Вы что, товарищ батальонный комиссар?!

— Вот видишь, значит, ты спишь спокойно, и тебя совесть не мучает. А у Конечного, возможно, что-то и было, что его смущает. Зачем бы ему под старика рядиться? Он же с немцами не контактировал, шел с нашими войсками…

Фадеев пожал плечами.

— Ладно, не переживай, Фадеев, все утрясется. Твой друг покажет себя с лучшей стороны, если возьмется за голову.

Фадеев вышел из землянки. Глеб, ожидавший неподалеку, бросился к нему:

— Ну что?

— Все в порядке. Иди, спи спокойно. Будешь летать, так сказал комиссар.

— Спасибо, Толя! Спасибо! — загремел Глеб. — Тихо ты, труба ржавая! — прикрикнул Фадеев, но часовой уже окликнул их:

— Стой, кто идет?

— Свои — Фадеев и Конечный.

— Проходите.

Анатолий вернулся в землянку, лег на постель, но долго не мог заснуть, мысленно перечитывал письмо Нины.

Утром, выспавшись, он почувствовал себя намного лучше. После завтрака пошел к врачу. Тот внимательно осмотрел его, но летать пока не разрешил: «Состояние здоровья хорошее, дня три отдохни, потом посмотрим».

Располагая в эти дни свободным временем, Фадеев постоянно думал о минувших боях, успехах и неудачах летчиков. Словно чувствуя его желание высказаться, Богданов как-то вечером завел в эскадрилье разговор о наболевшем.

— Тактика у нас еще слаба, — сказал заместитель командира эскадрильи, запас тактических приемов невелик, но и имеющиеся необходимо пересмотреть. И что самое главное, товарищ командир, нам надо отказаться от безынициативных, оборонительных действий. Поднимите сейчас эскадрилью в воздух, и вы убедитесь: многие будут ждать, что предпримет противник. Сколько уже вылетов сделали, и все одно и то же: сначала немцы нас бьют, мы начинаем отбиваться, потом нас разозлят, кое-кого собьют, и только тогда мы с яростью набрасываемся на врага. Нельзя ли на земле готовиться к наступательным воздушным боям, а после взлета со знанием дела первыми нападать на врага? Ведь самолет — наступательное оружие!

— Ты, безусловно, прав, — ответил своему заму Богданов.

— Если прав, давайте готовиться сейчас. Да-да, прямо сейчас. Возьмем бумагу, карандаш и начнем фантазировать, рисовать…

Летчики зашумели, некоторые стали доказывать, что на нашем ЛаГГе не очень-то разгонишься…

— Верно, но я знаю и другое, — не унимался замкомэска, — ЛаГГи можно расставить так, что и немец в капкан попадет. Мы до сих пор гуськом ходим, друг другу под крыло лезем, как птенцы к клуше. Пусть каждый проанализирует свое поведение в бою. Благо дело, что командир у нас с опытом и выводит эскадрилью из-под удара.

— Правильно говоришь, Владимир Иванович. Давайте займемся воздушными боями на земле!

Замкомэска быстро нарисовал несколько самолетов наших и немецких, достал из планшета ножницы и начал вырезать силуэты, очень похожие на настоящие ЛаГГи, «мессеры», «юнкерсы».

Кутейников, проходя мимо, бросил небрежно:

— У вас что — швейная мастерская открылась?

— Учимся, как лучше немцев бить, — ответили ему.

— Этому не на бумаге нужно учиться, а в воздухе, — усмехнулся Кутейников и пошел дальше:

«Война» на бумаге велась в эскадрилье Богданова несколько дней. Вначале летчикам не очень это нравилось. Потом, когда каждый стал вносить свои предложения и они тут же завершались оригинальным решением, у всех появился интерес. К исходу недели в арсенале каждого летчика было более десятка новых тактических приемов. И вот настал день их проверки в воздухе.

Взлетела четверка. Первая пара — Богданов с Овечкиным, вторая — Фадеев с Гончаровым. Вышли в район барражирования. Выдерживали боевой порядок в любом элементе полета, как разработали на земле.

Все шло нормально. Летчики с нетерпением ждали встречи с немецкими истребителями, именно на них хотели проверить свою науку побеждать — как назвал кипу различных схем и расчетов Богданов.

Вылетевший на боевое задание впервые после длительного перерыва, Анатолий немного волновался. Обладая отличным зрением и хорошо умея находить врага, он обследовал каждый сектор воздушного пространства. Противник пока не появлялся.

Истекло время полета, самолеты направились обратно на аэродром. Еже при заходе на посадку Анатолий увидел, что с бреющего полета к Овечкину подбирается пара «мессеров». Что делать? Отбить атаку он не сможет, потому что находится впереди и в стороне от истребителей противника. Выход один прикрыть собой Овечкина. С криком: «Овечкин, сзади „мессеры“»! — Фадеев резко перевел самолет в левый крен. Его машина устремилась к земле наперерез врагу и появилась перед носом ведущего «мессера» прежде, чем враг сумел открыть огонь. Фашист во избежание столкновения круто взмыл вверх, его ведомый отвернул влево. Фадеев прекратил скольжение, мгновенно дал очередь по стервятнику. Самолет врага задымил и со снижением пошел на запад.

Анатолий не стал его преследовать, помня о своем месте в боевом порядке. После приземления пары Богданова он сел вместе с Гончаровым, выбрался из кабины и пошел к командиру эскадрильи. Богданов прервал его рапорт словами благодарности:

— Спасибо, Фадеев, за выручку! Наверное, всем нам еще учиться да учиться надо! Все как будто делали правильно, но об осмотрительности над аэродромом забыли!

Подбежал замкомэска.

— Товарищ командир, то, что сделал Фадеев, — лучший маневр!

Великолепная у тебя реакция, Толя! Как ты смог ЛаГГ-3 удержать в таком положении?

— При максимальном левом крене и почти полностью отклоненном руле поворота вправо я немного отдал ручку от себя, — объяснил Анатолий.

Богданов прервал их диалог.

— Ну и вояки мы! Я или мой ведомый должны были раньше Фадеева увидеть «мессеров», — отметил он с досадой.

— Я думаю иначе, — стоял на своем Анатолий.

— Запомни, Фадеев, — сказал ему Богданов, — во всех ошибках, которые допускает подчиненный, в первую очередь виноват командир. Если подчиненный что-нибудь недоделал, значит, его не научил командир, если его подчиненный не пожелал сделать, значит, командир его плохо воспитал. Командир должен сам себя судить объективно и строго.

— А подчиненный — прятаться за широкую спину командира? — улыбаясь, спросил Фадеев.

— Нет, он должен принципиально оценивать свои поступки, делать правильные выводы и не допускать впредь ошибок. Подчиненный виноват только в том, что он сам не доделал, командир — в своих грехах и в грехах подчиненных.

— Между прочим, только что Кутейников прилетел и доложил, что Базаров его тоже спас от верной гибели, — сказал подошедший комиссар.

— Как это произошло?

— Атаковали «раму», — начал рассказывать комиссар. — Самолет задымил, они на радостях и раскудахтались, пляску учинили вокруг подбитого самолета, каждый хотел стрельнуть по нему, вместо того чтобы добить с одной атаки. В это время фашистский истребитель сверху чуть не снял самого Кутейникова. Да вот он идет, еще один герой дня. Поздравляю с самоотверженным поступком и очередной победой. Сегодня отличились вы с Фадеевым, — сказал комиссар, пожимая руку Базарова.

— Мы работаем, как всегда, — ответил Базаров комиссару, после чего протянул руку Фадееву: — Поздравляю, Толя!

— Надо собрать людей и рассказать об этом. Побеседовать. Но Базаров перебил:

— Эх, товарищ батальонный комиссар! Говорим-то мы много, беседы проводим, собрания, заседания, а нужно совсем другое. Некоторые болтуны вместо того, чтобы на земле готовиться по-настоящему к боям, лишь сказки рассказывают, какие они «храбрые».

Удивительный человек Базаров, подумал Анатолий. На земле медлителен, но в воздухе — виртуоз! Смел, умен, стремителен, стреляет как сибирский охотник — навскидку! В полку имеет больше всех сбитых самолетов. Прям и конкретен. В воздухе за командира жизни не пожалеет, а на земле — за бахвальство готов ему физиономию набить.

Видимо, слова Базарова задели комиссара за живое, и он сказал; в задумчивости:

— Ты, пожалуй, прав. Надо это дело обмозговать.

— Пора бы! — заключил разговор Базаров и зашлепал в направлении своей эскадрильи, где Кутейников за что-то распекал летчиков.

Анатолий с ведомыми направился в свою землянку. Здесь они закончили разбор последнего вылета.

— Товарищ командир, вы соскучились по боевым полетам и воздушному бою? — спросил его Гончаров.

— Еще как, Ваня! — усмехнувшись, ответил Фадеев.

— Я это заметил. Вы так энергично бросали самолет, что я еле успевал за вами.

— Ас нашелся! — бросил насмешливо Овечкин. — Нам с тобой еще учиться да учиться.

— Вася, не об этом я, — попытался оправдаться Гончаров. Анатолий смотрел на ведомых и радовался: растут люди!

Хорошими летчиками станут…