Глава VII

Воздушные бои в районе Ростова-на-Дону были тяжелыми. Сил в распоряжении советского командования в излучине Дона было мало, самолетов и того меньше, поэтому полк Давыдова бросали с одного направления на другое, на выполнение то одних, то других задач, в ходе которых летчики наносили удары по фашистам на земле и в воздухе. После первого счастливого дня, когда было сбито около десяти самолетов противника, пошли неудачи. От немцев доставалось изрядно, каждый следующий бой не приносил особых успехов. Причины неудач были разные: недостаточный опыт большинства летчиков, количественное и качественное преимущество вражеской авиации, неопределенность в боевых порядках и тактических приемах, порой неумелое использование авиации командованием ВВС фронта и пехотными начальниками. Это приводило к тому, что советские летчики часто оказывались в невыгодных по сравнению с гитлеровцами условиях, вели бои не всегда умело и нередко, становились легкой добычей противника.

Однако, несмотря на неудачи, летчики не падали духом, рвались в бой, дрались самоотверженно и геройски. Но за каждый сбитый немецкий самолет давыдовцы платили дорогой ценой.

Звено Фадеева, единственное в полку состоящее из сержантов, прозванное острословами «три С», пока держалось. На его счету было больше всех сбитых фашистских самолетов. Ведомые Анатолия старались познать науку воздушного боя, овладеть тактическими приемами и быстрее стать в строй настоящих боевых летчиков, хотя, правда, и у них пока еще многое не получалось.

Анатолий берег своих. Вылетая с ними на задание, превращался в клушу, нередко прикрывая их собой. О том, чтобы сбивать самолеты, не помышлял. Его заботило одно: как можно лучше выполнить боевое задание и не потерять ведомых. Когда приходилось отражать налеты бомбардировщиков, сам врезался в строй фашистских самолетов. Поливая их свинцом, едва ли непостоянно держал в поле зрения ведомых, следил, не грозит ли им опасность. При таких действиях результаты, естественно, были скромными.

Постепенно Анатолий привык к своим подчиненным, и чувство неудовлетворенности, которое он испытывал начале из-за, их опрометчивых поступков, проходило. Иногда ловил себя на мысли: всего три месяца назад он был таким же, о нем тоже пеклись другие. Как было бы хорошо, если бы его подопечные скорее достигли хотя бы такого же уровня мастерства, как он! Фадеев вспомнил бой четверки против шестерки «мессеров» в первый день прилета под Ростов. Такой бой — хорошая школа! Правда, и там был у него изъян. Какая это тонкая штука — воздушный бой! Сколько всего надо знать, уметь, предвидеть…

В один из дней техник самолета сообщил ему, что наши войска освободили Ростов-на-Дону. Новость быстро облетела весь полк. Батайчане поздравляли друг друга и строили разные предположения о том, когда можно будет побывать в родной школе. Им повезло. События потребовали прикрытия важных объектов от ударов с воздуха, и несколько истребительных авиационных полков было направлено на аэродромы, расположенные вблизи Ростова.

Ранним утром первого декабря полк Давыдова стартовал и через час произвел посадку в Батайске. Выскочив из самолета, Анатолий с удивлением всматривался в знакомые места.

Всего несколько месяцев прошло с тех пор, как эскадрилья Богданова улетела на фронт. Из девяти летчиков сейчас вернулись лишь четверо. Трое погибли. Двое, в том числе и Сергей, пропали без вести. Столько потерь! И Нина… Что с ней, как перенесла она оккупацию?

Ростов рядом, скоро вечер, за ночь можно обернуться туда и обратно. Да что там ночь, шести часов хватило бы! Главное — увидеть, заглянуть в любимые глаза и обратно в полк, рассуждал Фадеев. Но уехать, не доложив командиру, нельзя. А находиться так близко от Нины и не увидеть ее просто невозможно.

Анатолий решил обратиться к Богданову с просьбой отпустить его в Ростов.

— Понимаю, Фадеев, отпущу, но только не завтра, — ответил Богданов.

Подруги работали старательно, помогая поварам летной столовой. Нина часто думала об Анатолии, о людях, которые окружали ее теперь, о профессии летчика. Ей нравились эти ребята — прямые, честные, смелые, временами резковатые, порой бесшабашные.

Услышав радостную весть об освобождении Ростова, подруги, обнявшись, запрыгали, как малые дети. Когда прошли первые минуты радости, девушки попросили своего начальника, интенданта третьего ранга, отпустить их домой.

— Доченьки, как же я могу вас отпустить, кто работать будет? Уж очень вы пришлись всем по душе!

Но после настойчивых просьб интендант сдался. Попрощавшись с летчиками, подруги вышли на проселочную дорогу. Попутных машин не было, девушки подождали немного и пошли пешком. Ноги сами несли их домой.

Нина беспокоилась о матери. Расставание с нею перед уходом на рытье оборонительных сооружений было тяжелым. Как она, как ей жилось при немцах?

Надежду Петровну хорошо знали в Ростове, она всегда была на виду. Всесторонне образованная, знающая множество языков, она вела большую общественную работу, давала консультации, занималась с преподавателями иностранных языков институтов и техникумов. И все это как общественница. Поступить на работу она отказалась, хотя занята была по четыре-пять дней в неделю. Нина так и не могла понять причину этого отказа. В общении с людьми мать всегда была подчеркнуто вежлива, в меру весела, общительна, но не более. У нее все было рассчитано до минуты, даже лаская дочь, она заранее отводила на это время. О душевности в их отношениях не было речи. Нину порой это сковывало, угнетало. Она росла девочкой веселой и подвижной, всегда стремилась узнать и увидеть как можно больше, но Надежда Петровна настойчиво внушала дочери, чтобы она не распылялась, занималась изучением школьной программы плюс языками, литературой, музыкой. Особенно внимательно она следила за тем, как шло изучение иностранных языков. Правда, сейчас Нина была очень признательна матери, что та научила ее ценить время и распоряжаться им рационально. Нина успела отлично окончить школу, знала три языка, прочла почти всю русскую классику, многих поэтов и писателей Европы, Америки. Да, но сейчас… Мысленно Нина вернулась к суровой действительности. Мама. Оккупация. Фашисты. Что с ней? Сердце било тревогу.

— О чем задумалась, Нина? Мы идем уже около часу, и за все это время ты не проронила ни слова, даже не ответила на мой вопрос, — с обидой в голосе сказала Вика.

— Не обижайся. Я думала о маме.

Вскоре подругам повезло. В сторону Ростова шла большая машина с солдатами. Они охотно взяли с собой девушек. Молодой капитан уступил им место в кабине и перебрался в кузов. Шофер оказался разговорчивым парнем. Фронтовыми байками он отвлек девушек от грустных мыслей, и они быстро добрались до Ростова.

Город произвел на подруг удручающее впечатление. Два месяца они не были в нем, но как все изменилось!

Следы пребывания немцев видны были на каждом шагу: разрушены радиоцентр, институт инженеров железнодорожного транспорта, гордость ростовчан — драматический театр.

Чем ближе девушки подходили к дому, тем большая тревог охватывала их.

…Девушки быстро взбежали на второй этаж и увидели, что дверь в квартиру распахнута настежь. Глазам предстала страшная картина: горы пепла, обуглившаяся мебель, разбитые и обгоревшие рамы и подоконники. Нина бросилась в кабинет — библиотека, гордость семьи, пропала. Вместо книг тоже куча пепла. Вика побежала к себе. Там было не лучше.

— Что же с мамой? Где бабушка? — спрашивали друг друга девушки. Вика плакала. Нина молчала.

— Где же мама?! — в который раз произносила она.

— Пойдем куда-нибудь, — ответила ей Вика. — Надо что-то делать. Где-то искать их…

— Сейчас, Вика, сейчас, — Нина еще раз обошла квартиру и увидела несколько темных пятен на стенах.

— Взгляни, что это?

— Наверное, кровь:.

Словно что-то решив, Нина резко направилась к двери. Подруги вышли на улицу. Они заходили в соседские дома, разговаривали с людьми. Никто ничего не знал. Но когда Нина увидела одного из своих соседей, по выражению лица она поняла: случилось непоправимое.

Страшно похудевший, одетый в какие-то лохмотья, сосед смотрел на нее и молчал. В глубине его глаз таилось сочувствие.

— Скажите, где мама? Она жива? — спросила Нина, заранее предчувствуя ответ.

— Сейчас, сейчас я… — замялся сосед, — где-то тут должна быть бабушка Высочиных…

— Скажите, где мама? — вплотную подступила к нему Нина. Прямо посмотрев ему в глаза, Нина спросила:

— Ее нет в живых?

— Что же делать, доченька? Что же делать? — снова повторил он. И, собравшись с силами, начал рассказ. — Немецкие танкисты, мотоциклисты, как въехали в город, начали издеваться над нами, убивать, грабить. Ваша мама на улице останавливала немцев и что-то им говорила на ихнем языке. Одни фашисты снисходительно улыбались, качали головами, другие нагло смеялись ей в лицо. На следующий день к дому подъехала открытая легковая машина. Надежда Петровна подошла к ней и стала что-то говорить сидевшим офицерам. Что она им говорила — не знаю, но, видно, что-то неприятное, потому что немцы отвечали резко, а потом стали угрожать ей пистолетом. В это время из квартиры выбежала молодая женщина и увела Надежду Петровну в дом.

— Блондинка? — быстро спросила Нина.

— Да, беленькая.

— Это была Эльза, — сказала тихо Нина.

— Так было часто. Она говорила — немцы не слушали ее, — продолжал свой рассказ мужчина и закончил его короткой фразой: — Расстреляли маму твою. Я покажу где.

— А эту блондинку — тоже, как маму? — У Нины едва поворачивался язык, она не могла поверить, что мамы больше нет.

— Этого я не знаю. Может, бабушка знает? Она где-то здесь, — ответил сосед.

В одном из полуразрушенных домов, у знакомых, девушки разыскали Елизавету Петровну. Старушка рассказала, как смело и убежденно Надежда Петровна разговаривала с немцами, как ходила к их главному начальнику. С ней постоянно была Эльза.

— Где она, тоже — с мамой?

— Нет.

Робкая надежда на то, что мать может быть жива, окончательно рухнула. Нина подошла к окну. Вика попыталась заговорить, утешить подругу, но Нина молчала, не двигалась, будто окаменела. «Если случилось горе, надо выстоять и бороться с причиной его, чтобы другие не страдали, — подумала Нина. — Я должна выстоять и бороться. Я не одинока. У меня есть папа и… Анатолий». Нина впервые поставила любимого рядом с самым дорогим для нее человеком отцом.

Добрые люди приютили девушек и Елизавету Петровну, выделили им комнатушку в своей квартире, и все вместе они стали обживаться. Нина обошла все места, где, по рассказам очевидцев, бывала ее мама. Все очень хорошо отзывались о Надежде Петровне, в один голос отмечали, как смело она держала себя в разговорах с фашистами.

Однажды, когда Нина и Вика бесцельно, молча брели по улице, Нина почувствовала вдруг, что кто-то сзади обнял се за плечи. Она Обернулась, радостно вскрикнула:

— Эльза! — и прижалась к груди родного человека, боясь расплакаться.

Зима входила в свои права. Падал снег, было холодно, ветер пронизывал до костей, но они шли, не обращая внимания на непогоду, и не ощущали холода. Эльза поведала Нине о тех днях, которые она провела вместе с Надеждой Петровной.

— Недели через три после того, как вы ушли рыть окопы, в городе началась паника. Народ повалил через Дон. Я предложила Наде пойти с людьми, которые переправлялись на ту сторону реки. Она смерила меня удивленным взглядом и ответила: «Зачем? Бегут темные, напуганные люди. В панике человек плохо контролирует свои поступки и бежит со страху. Немцы — цивилизованная нация, нам с тобой они вреда не принесут».

Я была настроена не так оптимистически, как твоя мама, потому что почувствовала на себе уровень их «цивилизации» под Севастополем, но переубедить Надю не смогла. Оставлять ее одну не решилась.

Наши войска после тяжелых боев оставили город. Ворвались немцы. Как только Надя услышала стрельбу и увидела падающих от пуль женщин, детей, стариков, она выскочила на улицу, остановила одного из мотоциклистов и что-то резкое сказала ему. Тот посмотрел на нее, махнул рукой, поехал дальше. Она остановила бронетранспортер, тоже что-то говорила, пытаясь вразумить немецких солдат, что не надо стрелять в мирных жителей, что их ждали как людей, а они вошли как бандиты. Так продолжалось до самого вечера. Некоторые немцы грозили ей оружием, но гнев в ее глазах, решительные жесты и блестящее владение немецким, видимо, останавливали их. Фашисты не решались стрелять в нее.

Я пыталась объяснить тщетность ее замыслов, говорила: «Надя, ты всерьез надеешься, что они прекратят стрелять и бесчинствовать в городе?» Она ответила: «Эльза, ты же знаешь, что немецкая нация — разумная нация, и если Гитлер маньяк, то народ останется нацией». — «Надя, — стояла я на своем, — если Гете, Цвейг, Гейне и другие — гордость немецкого народа, это не значит, что все немцы такие». — «Эльза, ты же прекрасно знаешь, что в Германии до прихода Гитлера около половины населения голосовали за компартию. Это же сила! Мы в своей стране строим коммунизм, но ведь он зародился в Германии — это ты знать должна», — ответила она на мои доводы.

Я снова пыталась вернуть ее к действительности: «Надя, не буду с тобой спорить, но в Германии не все пошли за Карлом Либкнехтом и Тельманом. В Германии есть не только славные сыны нации, там есть и Гитлер, и его соратники». — «Да, конечно», — ответила она. «И ты, безусловно, знаешь, говорила я дальше, — что уже более восьми лет, как эта коричневая чума взяла верх в своей стране и шагает по Европе. Третий год идет мировая война, немцы одерживают легкие победы. Они привыкли властвовать, получать с фронта подарки, посылки, использовать дармовую рабочую силу. И, как знать, Надежда, тот немец, который тебе угрожал автоматом, может быть, он бывший социал-демократ? Я, живя в Прибалтике, с уважением относилась к немцам, к их порядку и аккуратности. Правда, коробила их необузданность и пренебрежение к другим…»

…Их разговор тогда прервал бесцеремонный стук в дверь. Эльза открыла, у порога стоял здоровый рыжий солдат. Мешая русские и немецкие слова, он пытался объяснить, что здесь будет жить сам господин капитан. Надежда Петровна сказала: «Господин солдат, вы можете свободно говорить на немецком, мы вас поймем». Немец обрадовался, поклонился, бросил «извините, пожалуйста» и удалился. Через некоторое время приехал худощавый, щеголеватый капитан. Надежда Петровна предложила ему располагаться в кабинете мужа, но он повертел головой и указал на спальню, сказав, что в кабинете будет располагаться денщик. Женщинам предстояло жить в комнате Нины. Надежда Петровна поспешила напомнить офицеру, что воспитанные люди, и в первую очередь немецкие офицеры, всегда отличались галантностью. Немцу это не понравилось. Отведя на кухню Надежду Петровну, Эльза умоляла ее не настаивать, не спорить с немцем. Однако она стояла на своем.

Немец расположился в Нининой комнате, женщины в спальне. Прошла тревожная ночь, наступил еще более трудный день.

Надежда Петровна без конца обращалась к немецкому командованию, чтобы в городе прекратились расстрелы и избиения, но, конечно же, кроме наглых смешков и издевательств, ничего в ответ не получала. Только вместо щеголеватого капитана в квартире появился гестаповец. Он неплохо говорил по-русски, галантно раскланивался, рассуждал о поэзии. Надежда Петровна оживилась, начала улыбаться, прочла несколько строк из Гейне и была полностью уверена в том, что ее правда наконец восторжествовала. Гестаповец о чем-то расспрашивал ее, она охотно отвечала. Но эта игра быстро наскучила немцу. Он вплотную подошел к Надежде Петровне, произнес: «Пора кончай комедия… Марш в гестапо, госпожа генераль. — И перешел на немецкий язык: Там расскажете дальше о немецкой поэзии, а заодно и о вашей шпионской работе».

Откуда-то вдруг появилась свора солдат, женщин схватили и потащили на улицу, бросили в закрытую машину.

Так они оказались в гестапо. Начались допросы, пытки. Надежда Петровна держалась твердо. Она очень изменилась, постарела и даже сгорбилась. Видно было, что, кроме физической боли, ее угнетала и боль нравственная, рушились устои, взгляды — все, во что она верила, чем жила.

Скоро они почувствовали, что немцев вот-вот вышвырнут из Ростова. Фашисты стали спешно собираться и заметать следы: сжигали документы, целыми партиями расстреливали наших людей. А потом пришел и их черед. Женщин вывели из камеры, посадили на машину и вместе с другими повезли к пустырю около аэродрома. Там их разделили, они оказались в разных группах. Простились лишь взглядами. Неожиданно поблизости началась перестрелка — это наступали наши. Фашисты быстро вытолкали всех из машины, а сами поехали обратно, стреляя на ходу по обреченным людям. Несколько человек упали замертво, Эльзе и еще нескольким повезло. Вскоре в город вошли наши. Эльза поспешила к месту казни. Там она встретила женщину, которая и рассказала о последних минутах жизни Надежды Петровны…

Эльза замолчала. Нина тоже шла молча, а потом тихо попросила:

— Эльза, пожалуйста, доскажи.

Вздохнув, Эльза продолжала:

— Твоя мама вела себя достойно. Перед расстрелом рванулась и начала говорить по-немецки что-то призывное. У нее совершенно изменился голос, он стал резким, металлическим. Гитлеровцы растерялись, искали глазами старшего, но его среди солдат не было. Люди, прижавшись друг к другу, слушали ее. Она говорила, с каждой фразой ускоряя темп, словно боясь, что автоматная очередь остановит ее. Подбежал офицер, замахал пистолетом… Последние слова она произнесла по-русски: «Люди, я верила в немецкую нацию, но эти изверги растоптали мою веру. Смерть фашистским людоедам! Прощайте!» Офицер выстрелил в нее несколько раз, и она упала. Вот так было, — закончила Эльза.

— Спасибо, — глухо ответила Нина.

Эльза взглянула на нее и поняла — прежней Нины нет.

— Не надо так, — тронула ее за локоть Вика.

— Обо мне не беспокойтесь, — ответила Нина. — Лучше скажите, кто со мной пойдет в военкомат?

— Я пойду, — сразу откликнулась Вика.

— Я токе, — сказала Эльза.

В военкомате с сочувствием и пониманием отнеслись к их просьбам. Эльза умела хорошо печатать на машинке, ей сразу же предложили работу в одном из отделов, Вике пообещали скорую отправку на фронт, а Нине сказали: таких, как она, знающих немецкий, приказано взять на учет. Скоро поступит распоряжение, куда их направить, а пока нужно ждать.

Анатолий быстрым шагом шел к своим самолетам, где его ожидали Вася Овечкин и Ваня Гончаров. Фадеев открывал в них все новые качества. Овечкин, медлительный в разговоре, привыкший точно выражать свои мысли и действовать решительно, летает смело, но техникой пилотирования пока не блещет. Гончаров совсем другой — весельчак, разговорчив, порой даже болтлив, никогда не унывает и не обижается. Легко соглашается с другими, хотя и не всегда разделяет их суждения. На вопрос, почему так делает, отвечает: «Чтобы не обидеть, человека». Летает Гончаров слабее Овечкина, в бою смел, но драться не умеет, то и дело допускает ошибки. Анатолий понимал, что в этом не столько вина, сколько беда Гончарова, так же как, между прочим, и многих других летчиков, оказавшихся не подготовленными к ведению воздушного боя.

Года за два до войны, в целях борьбы с летными происшествиями, курсантам школ запретили выполнять многие фигуры сложного пилотажа. За осторожность тех, кто был в то время у руля ВВС, кровью и жизнью теперь приходилось расплачиваться молодым летчикам. Наверное, в жизни часто случается так, что ошибку делают одни, а расплачиваются за нее другие.

Фадеев стремился использовать каждую минуту для того, чтобы учить своих ведомых технике пилотирования и элементарным приемам боя. Он выпросил у командира эскадрильи разрешение после выполнения задания, если останется горючее, отрабатывать технику пилотирования над аэродромом. Все шло хорошо, но однажды Овечкин зазевался и чуть-чуть не был сбит немцами. Благо, Анатолий с Ваней находились недалеко и смогли вовремя отбить атаку пары «мессершмиттов», которая пыталась атаковать Овечкина на выводе из пикирования. После этого Богданов отменил свое разрешение. Но Фадеев продолжал искать и находил возможности и время помогать ведомым в совершенствовании летного мастерства, при каждом удобном случае отрабатывая с ними фигуры сложного пилотажа и всевозможные тактические приемы.

Прошло несколько дней. Богданов молчал. Фадеев решил было, что капитан забыл о его просьбе, но, возвратившись после очередного боевого задания, неожиданно получил командировочное предписание в Ростов.

— Без документов нельзя, война, — хлопнул его по плечу командир эскадрильи, — через полчаса пойдет машина в город, на ней и доберешься.

Анатолий был готов обнять и расцеловать его. Поблагодарив, он впопыхах вместо правой пожал обеими руками левую руку Богданова. Комэск рассмеялся, обнял Анатолия и прижав к себе, задержал на мгновение, потом легонько подтолкнул его:

— Вперед!

Анатолий на радостях рванулся было с места бегом, но, пробежав метров двадцать, остановился. Надо что-то с собой взять! И так же стремительно понесся в столовую.

На фронте люди заботливы и внимательны друг к другу. Фадеев не успел еще сказать, куда и зачем направляется, как красивая и дородная повариха, махнув рукой, пошла на склад. Через пять минут она вручила Анатолию вещмешок. Фадеев еле поднял его.

— Передавай привет своей девушке! — сказала повариха.

На попутной машине Фадеев добрался до Ростова и оказался на знакомой улице, которую едва узнал. Разрушенные и обгоревшие дома, во дворах и на площадях — боевая техника, кое-где зенитные орудия и пулеметы, готовые отразить возможное нападение врага на земле и в воздухе. С тревогой подошел Анатолий к дому Нины. Неужели они все погибли? Нет, этого не может быть. Обошел весь дом, но никого не увидел. Где же теперь искать? В милиции посочувствовали, но помочь ничем не могли. Один из дежурных посоветовал сходить в военкомат, может, там что-нибудь знают.

Через полчаса он уже был в военкомате. В коридоре встретилась стройная, привлекательная женщина в гимнастерке и юбке защитного цвета, в сапогах. Его взгляд невольно задержался на ней дольше, чем, пожалуй, следовало, и женщина, видимо привыкшая к этому, улыбнулась. На вопрос Фадеева, где он может справиться о знакомых ему Людях, поинтересовалась, кого именно он разыскивает. Анатолий назвал фамилию Нины. Женщина изменилась в лице.

— А кем вы приходитесь Надежде Петровне или Нине? — спросила блондинка.

Анатолий замялся, покраснел.

— Не трудитесь отвечать, молодой человек, ваше смущение красноречивее слов. Идите по этому адресу, и вы найдете того, кто вам больше всего нужен, — сказала женщина, подав ему листок бумаги.

Анатолий подошел к домику, указанному в адресе, постучал в дверь, и тут же на пороге появилась Нина. Она бросилась к нему на шею, крепко прижалась и словно застыла так.

Анатолий боялся задать вопрос. Он понял: случилась еще одна трагедия.

— Я опоздала. Маму убили фашисты, — медленно проговорила Нина, опуская руки.

Фадеев смотрел на Нину, пытаясь подобрать нужные слова.

Две капельки скользнули из ее глаз, больше слез не было.

К месту гибели Надежды Петровны Нина и Анатолий шли молча. Показывая пригорок, на котором Надежда Петровна прокричала немцам свои последние слова, Анатолий, сердцем ощущая ее боль, нежно привлек девушку к себе.

— Не надо меня утешать, — сказала она сдержанно, — ты видишь, я вполне спокойна. Может быть, даже более спокойна, чем следовало.

Медленно и молча возвращались они обратно в город.

Приближаясь к дому и чувствуя, что наступают последние минуты их встречи, Анатолий и Нина пошли еще медленнее.

— Папа и ты воюете, — нарушая молчание, сказала Нина. — Я тоже обязательно должна быть на фронте, я больше не могу быть здесь.

Его сердце тревожно сжалось. Анатолий уже хорошо знал, что такое фронт.

— Знаешь что, — сказал он, — давай поедем в наш полк, будешь у нас служить!

— Нет, Толя. Я хочу воевать.

— У нас ведь тоже фронт, — настаивал Фадеев.

— Нет, я хочу сама, одна — без тебя и без папы. Так будет лучше. Когда папа уезжал, он сказал мне: «Надеюсь, в любой ситуации ты правильно определишь свое место. Но не оставляй маму одну». Я не выполнила этого наказа. Толя, я уже много раз была в военкомате. Вчера Эльза сообщила, что скоро меня пошлют в Москву.

— Еще раз прошу тебя, не торопись, подумай лучше, — сердце Анатолия разрывалось от жалости к ней и от страха за будущее Нины. — Чтобы мстить врагу, надо научиться это делать, — сказал он робко.

Нина склонила голову ему на плечо…

— Спасибо, милый, за заботу, я постараюсь научиться воевать.

Она проводила Фадеева до переправы.

Фадеев долго смотрел вслед удаляющейся Нине и думал: «Всего полгода, как началась война, а сколько крови, горя, смертей нам уже довелось увидеть и пережить!»

Напряженные бои западнее Ростова продолжались. Фашисты не могли себе простить потери этого стратегически важного пункта, то и дело порываясь вернуть его. Полк Давыдова жил в постоянной готовности к немедленному вылету. Не успевало одно подразделение вернуться, как тут же в небо поднималось новое, чтобы помочь войскам отразить настойчивые атаки гитлеровцев. В вихре этого напряжения всех сил и способностей Фадеев не сразу сообразил, что перед ним не видение, а настоящая Вика, которая с величайшим трудом разыскала его возле самолетов и выпалила:

— Толя! Нина вчера уехала в Москву. Срочно. Она просила сообщить тебе об этом и передать поцелуй.

— Не дури, говори серьезно. Почему ты не поехала вместе с ней?

— Меня не взяли, немецкого не знаю. Но я тоже еду на фронт. Уже была в военкомате. Все решено!

Может быть, оттого, что решено еще ничего не было и мысль о фронте только сейчас пришла ей в голову, Вика говорила взволнованно, резко. Анатолий смотрел на Вику и удивлялся огню, что загорелся вдруг в ее глазах.

— Что ты там собираешься делать? — с иронией спросил он.

— Как что? Воевать, — решительно заявила Вика. — Как Нина, как ты и Сергей. Толя, скажи, а нет ли каких-нибудь сведений о нем?

— Пока нет, — ответил Фадеев, — но все надеются, что он жив. Война ведь, Вика. И ты его жди. Я верю, что он жив!

— Я буду ждать его, — серьезно сказала Вика. И взглянув Фадееву в глаза, добавила: — Буду ждать всех: Нину, Сергея, тебя. А может быть, еще и встретимся? Ну, прощай, Толя!

Она легко поцеловала его и, бистро отстранившись, побежала к станции, иногда оборачиваясь и помахивая ему рукой.

Фадеев продолжал неподвижно стоять до тех пор, пока Вика не скрылась из глаз. Обернувшись, увидел летчиков первой эскадрильи во главе с командиром и только что прибывшим его заместителем старшим лейтенантом Базаровым. Анатолий покраснел до ушей. Летчики, конечно, хорошо видели сцену прощания с девушкой.

Сделав несколько шагов, Фадеев остановился, раздумывая, как выйти из положения. Двинуться куда-то в сторону — засмеют, лучше подойти к ним сразу, иначе дашь повод к бесконечным шуткам. Проклятая стеснительность, хоть в Дон бросайся! Надо немного остыть.

Фадеев на виду у наблюдавших за ним летчиков стал хлопать себя по карманам в поисках папирос. Немного успокоившись, поднял голову и встретился взглядом с командиром эскадрильи капитаном Кутейниковым. Приосанившись, твердым шагом, отдавая честь, хотел пройти мимо, но тот, очевидно, разгадал замысел Анатолия и остановил его:

— Молодец, Фадеев, ты и на земле не теряешься! Говорить о девушках для Анатолия — запретная тема, поэтому сразу, чтобы пресечь насмешников, он решил не скрывать истину.

— Она приезжала узнать о Есине.

— Судя по тому, как она прощалась с тобой, эта версия неубедительна, прокомментировали острословы.

Глядя вслед Фадееву, Кутейников обратился к летчикам:

— А ничего парень! И дерется хорошо. Может быть, его в нашу эскадрилью? Как, орелики?

— Он командир звена, а эти должности у нас заняты, — ответил его заместитель старший лейтенант Базаров.

— Верно…

— Товарищ капитан, командир полка идет, — сказал кто-то из летчиков.

— Начальство нужно встречать уважительно, оно любит, когда козыряют, Кутейников развернулся, на сто восемьдесят градусов и, приложив руку к головному убору, отрапортовал Давыдову: — Товарищ майор, первая эскадрилья готовится к выполнению боевого задания.

— Готовьтесь по-настоящему, немцы свирепствуют и завтра чуть свет могут пожаловать. У вас, Петр Васильевич, все налицо?

— Осталась семерка отважных из девяти возможных, — пошутил Кутейников. И добавил, уже серьезно: — Все самолеты исправны.

— Хорошо, — сказал командир полка, — да, вот еще о чем не мешает подумать. Мы, наверное, через несколько дней будем перебазироваться, изучайте район дальше на северо-запад.

— Будет сделано, товарищ майор, — ответил комэск.

Ночь прошла спокойно, но на рассвете с неба донесся характерный гул. Механики, готовившие самолеты, первыми услышали его и сразу доложили командиру эскадрильи:

— Товарищ командир, немцы!

Кутейников вынул из-за голенища ракетницу и выпустил ракету. Моторы загудели, винты закрутились. Идет минута, вторая, гул нарастает, техники, механики указывают пальцами на пролетающий немецкий самолет, но никто из летчиков не взлетает. Кутейников подбежал к одному летчику, второму…

— Что случилось? Почему не взлетаете?

— Команды не было, товарищ капитан!

— Как не было? Я же дал ракету!

— Одну! Но вы вчера сказали: взлет по второй ракете.

— Сами соображать должны! За мной, орелики! — Дав вторую ракету, он побежал к своему самолету.

Через несколько минут три ЛаГГ-3 во главе с Кутейниковым взлетели, но противника и след простыл.

Тройка самолетов покружилась над аэродромом и произвела посадку. Не успели летчики выбраться из кабины, как к ним подъехал майор Давыдов.

— Что это такое? Пять минут вы тратите на взлет из первой готовности! — возмущался Давыдов. — Куда это годится? Почему вы не научили подчиненных выполнять ваши приказы? Разведчик пришел неспроста. Посадите в готовность номер один всю эскадрилью, растолкуйте очередность взлета. Вы же опытный командир, в финскую воевали, да и в этой уже не один десяток боевых вылетов сделали! В эскадрилье умелый народ, почти все — средние командиры, не то, что желторотые мальцы у Богданова!

Фадеева, стоявшего поблизости, покоробила эта фраза. Анатолий считал, что они уже воины, но в глазах командира полка, оказывается, они все еще были желторотиками! Значит, командир полка продолжает их оценивать по петлицам, а не сбитым самолетам.

— Понял вас, товарищ майор, разрешите выполнять? — ответил Давыдову Кутейников.

— Выполняйте! — Командир полка сел в «эмку», которую летчики прозвали антилопой гну, и поехал дальше.

— Я вам сколько раз должен говорить? — метал громы и молнии комэск первой. — Разведчика перехватить не могли!

Много слов, неприятных и несправедливых, наговорил летчикам Кутейников. Он, наверное, продолжал бы и дальше разнос, если бы неожиданно не засвистели бомбы. Подкравшись на большой высоте, с приглушенными моторами, вышли на аэродром три звена бомбардировщиков Ю-88. Началась паника. Люди метались из стороны в сторону. Дежурная пара первой пошла на взлет, но ведомый уклонился и, попав в воронку, перевернулся, а ведущий прекратил взлет.

Командир первой эскадрильи выскочил из кабины и, размахивая руками, послал людей на помощь оказавшемуся в беде летчику. На земле начали рваться бомбы замедленного действия.

Фадеев, увидев перевернувшийся самолет, серию ракет и изуродованное воронками разрывов летное поле, понял: обстановка усложняется, фашисты могут появиться снова.

Командир полка тревожно посматривал в небо. Замысел фашистов был ясен: с первого захода разбросать бомбы замедленного действия по всему аэродрому, заблокировать его, а потом…

Давыдову стало страшно от мысли, что может быть потом. Блокирование полка на земле в лучшем случае — срыв выполнения боевого задания, в худшем гибель всех самолетов на стоянках. И первый, и второй варианты могут обернуться такими последствиями, которые приведут к разрушению моста через Дон, а там… при мысли об этом Давыдова прошиб холодный пот, он снова окинул взглядом летное поле, где все еще нет-нет да и взрывалась очередная бомба. Рядом стояли комиссар с начальником штаба.

— Русанов, поднимай всех в воздух! — приказал Давыдов.

— Командир, весь аэродром в воронках, — предупредил комиссар полка.

— Понимаю, Лукич, но хоть кто-то сможет взлететь! Иного выхода не вижу, — сказал Давыдов. — Вот-вот появятся «мессеры», потом пойдут бомбардировщики, разнесут мост и сожгут самолеты.

— Это верно, но и людей жаль, погибнут в горячке. Может, мне на машине проскочить по аэродрому, посмотреть, что там творится? — предложил батальонный комиссар.

— Зачем? И так видно, весь в воронках, — ответил Давыдов и снова сказал возмущенно: — Как же прозевал налет этот говорун? Дважды его предупреждал, вчера и сегодня, и вот смотри, какой подарок поднес!

— За такие вещи под трибунал надо отдавать! — сказал комиссар.

— Не об этом сейчас забота, Лукич. Смотри, закрутились винты в эскадрилье Богданова…

Звено Фадеева стояло самым крайним, вдали от командного пункта. «По машинам! За мной!» — крикнул Анатолий своим подчиненным. Тройка быстро запустила моторы и ринулась друг за другом на взлет. Набирая скорость, Фадеев весь сжимался от напряжения, когда взрывались бомбы. Медленно тянутся секунды, Анатолии в нетерпении ожидает того мгновения, когда самолет оторвется от земли. Наконец-то не в силах противостоять мощи мотора она отпустила его.

Взлетев, Фадеев осмотрелся. Врага видно не было, ведомые на месте. Запросил по радио землю — ответа не последовало. Анатолий решил идти вверх, чтобы встретить противника на высоте. Сейчас главное — побыстрее набрать высоту: горючего меньше будет расходовать мотор и атака «мессершмиттов» сверху маловероятна. Он скомандовал ведомым: «Набираем высоту, надеть кислородные маски, если поняли — покачайте». Оба покачали крыльями. Порядок.

По большому кругу на экономичном режиме звено набирало высоту. Шли минуты, видимость улучшилась, границы горизонта расширялись. Под крылом четко просматривались аэродром и израненное взрывами бомб летное поле.

На этой земле прежде люди выращивали урожай, но, когда сгустились тучи и начал громыхать гром на планете, пришлось пожертвовать плодородной землей для нужд обороны Отчизны. Землю ежедневно бороздили самолеты, выдували ветры пропеллеров, жгли выхлопные газы. Она с трудом и муками привыкала к новой роли. Раз надо человеку, земля терпела и находила в себе силы. Но настал момент, когда фашисты стали нещадно терзать эту землю. Десятки бомб обрушились на этот пятачок. С высоты 5000 метров аэродром таким и кажется маленький, почти круглый пятачок.

Анатолий, наблюдая за ведомыми, развернулся влево и взял курс на юго-запад.

…Комисар словно метеор носился на машине по аэродрому, выбирая полосу для взлета. Подъехал к Давыдову, крикнул: «Выпускай, командир, узенькая полоска есть!» — а сам направился к летчикам первой эскадрильи показать подобранную им полосу. Один за другим, лавируя между воронками, летчики выруливали и взлетали. Едва взлетели два последних самолета, появилась шестерка истребителей врага и с ходу, на больших скоростях, атаковала самолеты, еще не успевшие набрать высоту.

«Вот оно и началось», — с горьким предчувствием подумал Давыдов, ожидая появления немецких бомбардировщиков.

— Горит! Падает! — раздались голоса.

Давыдов запрокинул голову вверх и увидел безрадостную картину: один горящий ЛаГГ-3 несся к земле, летчик второго покинул самолет, но из-за недостатка высоты парашют не раскрылся.

— Два гроба, — мрачно констатировал Давыдов. Стоявшие рядом Русанов и Богданов промолчали, продолжая наблюдать воздушный бой с «мессершмиттами».

Далеко в небе, в направлении Азовского моря, Анатолий заметил несколько еле видимых точек. Он приказал ведомым разомкнуться, и тройка пошла навстречу самолетам врага.

Через минуту стало ясно, что он не ошибся, идут две группы бомбардировщиков. Итак, три ЛаГГ-3 против восемнадцати «бомберов». Конечно, силы неравные, но тройка советских истребителей тоже что-то значит, мысленно подбадривал себя Фадеев. Где же «мессеры»? Внимательно осмотрел горизонт, но истребителей прикрытия не обнаружил. Может раньше проскочили? Анатолий запросил землю, ответа снова не получил. Его самолеты продолжали набор высоты. Вот уже пять с половиной тысяч. Бомбардировщики идут тысячи на две ниже. Скоро «юнкерсы» подойдут к наивыгоднейшему рубежу для бомбометания. Фадеев еще раз осмотрел воздушное пространство и, убедившись в отсутствии истребителей, стремительно бросился на врага.

…Внимание всего полка было приковано к событиям, происходившим над аэродромом, когда кто-то из техников вдруг закричал: «Бомбардировщики идут с запада!»

Действительно, с юго-запада плотным строем шли две группы бомбардировщиков Ю-88.

— Это и есть расплата за нашу преступную неорганизованность, — жестко сказал Давыдов.

— Нужно направить туда Кутейникова, — предложил комиссар.

— Как? Связи нет! Русанов все пороги обил, но без толку, нет радиостанций, — ответил Давыдов. — Давайте выложим белое полотнище со стрелой, может быть, увидят!

Из белых полотнищ быстро изобразили стрелу, острием направленную на запад, но летчики, которые вели бой, не обращали на нее внимания. Их волновали «стрелы», выпускаемые «мессерами».

Бомбардировщики приближались. Надвигалась, опасность, люди постепенно стали группироваться поближе к щелям.

Наблюдая за полетом бомбардировщиков, Давыдов искал взлетевшую раньше других тройку Фадеева. Не обнаружив ее, спросил Богданова:

— А где звено Фадеева?

Богданов лишь теперь увидел три точки, пикирующие с высоты. Боясь ошибиться, он медлил с ответом. Русанов взглянул в сторону Ю-88 и воскликнул:

— Так они же атакуют вторую девятку бомбардировщиков!

— Где? — быстро спросил Давыдов.

— Вон! Сверху!

Командир полка приложил к глазам бинокль и радостно подтвердил:

— Да! Это тройка ЛаГГ-3! Молодец, Фадеев! Не по годам сообразителен!

— С головой парень, — подтвердил Русанов.

Три сержанта ринулись в бой. «Три танкиста, три веселых друга…» пришли на память слова из предвоенной песни. Здесь было три сержанта. Один Гончаров мог сойти за весельчака, да и то с определенным допуском. Вася и Анатолий вечно сосредоточенны, размышляют. На дело способны, на язык нет…

Фадеев оглядывался на ведомых и думал: дрожат, наверное, но идут хорошо, как настоящие пилотяги. Ваня Гончаров держится ближе, словно ищет защиты у своего командира. Для него это будет первый настоящий воздушный бой. Овечкин второй раз в большом деле участвует. И ты, Фадеев, должен показать им, как нужно атаковать, чтобы и задачу выполнить, и своих сберечь.

«Дистанция четыреста метров, приготовьтесь, выбирайте цель самостоятельно!» — просигнализировал Анатолий. Взглянул в прицел — триста метров. И подал новую команду: «Сбавляйте скорость, не спешите, подходите вплотную». Сблизившись с противником на сто пятьдесят метров, он отчетливо увидел детали Ю-88, взглянул на кормовую установку — стрелок бомбардировщика водил стволом, ловя на мушку его самолет. Анатолий на мгновение оцепенел, ожидая, что вот-вот его прошьет свинцовая очередь. Нажав гашетку и кнопку радиопередатчика, Фадеев закричал: «Огонь!»

Ю-88 вспыхнул как свеча и, разламываясь на куски пошел к земле. Фадеев рванул, самолет вверх, но какой-то горящий осколок попал ему в левую плоскость. Самолет резко кренило, было трудно удерживать его на большой скорости. Анатолий сбавил обороты, прибрал газ, осмотрелся. Гончаров следует за ним, Овечкин пристроился к фашисту и бьет его. Сбавив скорость, Фадеев с большим трудом довернулся вправо и со словами: «Ваня, за мной!» — обрушился на первую девятку, которая уже подходила к Ростову. Проскакивая над второй девяткой, Анатолий почувствовал, как словно град во время дождя, пули застучали по плоскостям самолета. Несмотря на это, Фадеев продолжал сближаться с девяткой, идущей впереди. Гончаров следовал за ним. Дистанция триста метров, стрелки с Ю-88 уже закрутили турелями, надо открывать огонь. «Ваня, отойди в сторону, внимательно целься и бей фашистов!» — наставлял Фадеев. Гончаров тут же открыл огонь. Анатолий впился в прицел, нажал гашетку. Самолет противника задымил. Фадеев снова прильнул к прицелу и вонзил длинную очередь в фашистского стервятника.

«Юнкерс», объятый дымом, продолжал маневрировать, стремясь уклониться от свинцовой струи советского истребителя, но снаряды и пули, посылаемые Фадеевым, впивались в большое крестастое тело фашистского бомбардировщика. Вспыхнул правый мотор, пламя охватило гондолу, перекинулось на фюзеляж. Фадеев послал еще одну очередь, немецкий бомбардировщик замедлил полет, накренился, опустил нос и, объятый пламенем, пошел к земле. «Наконец-то еще один стервятник нашел могилу».

Но… Мгновение, и самолет Фадеева сам был прошит многими снарядами. Очередь, посланная строго в хвост его ЛаГГ-3, словно множеством молотков, застучала по самолету. Огненную струю приняла на себя бронеспинка. Как был признателен Анатолий умельцам, которые придумали, рассчитали и сделали ее такой прочной!

На выходе из атаки Фадеев почувствовал еще удар, самолет загорелся. Анатолий пытался сбить пламя, но это ему не удавалось. Пламя постепенно проникало в кабину, густой едкий дым лишал видимости, зато просматривались струйки огня, побежавшие по левому сапогу. Отлетела правая плоскость, самолет начал разрушаться. «Неужели конец?» — подумал Фадеев…

Наблюдавшие за боем с земли закричали:

— Горят! Горят! Два «бомбера» горят!

— Где? — повернулся на голоса Давыдов.

— Смотрите почти на запад, высота тысячи три! — Давыдов взглянул в указанном направлении и увидел, как падают два горящих бомбардировщика, разваливающихся в воздухе, и… один истребитель.

— Кто? Неужели Фадеев? Не должно быть, это кто-то из его птенцов! Смотри, Богданов, — обратился командир полка к комэксу второй, «желторотики» сбивают, а «орелики» все кружатся над аэродромом, никак из-под опеки «мессеров» не уйдут.

Богданову приятна была, похвала, но он беспокоился за судьбу своих. Один уже горит и почему-то не покидает самолет. Давыдов же метался в бессилии. У него не было возможности с земли управлять боем, отсутствовала радиостанция. Ах, как нужно было бы направить Кутейникова на «бомберов»!

— Взлетай и покажи им, где «бомберы», — обратился командир полка к Богданову.

— Рад бы, да грехи не пускают, — ответил тот и показал на свой самолет с изуродованной правой плоскостью.

— Кто же падает, Богданов?!

— Пока не могу доложить. Вон еще один бомбардировщик загорелся! — Вижу. Молодцы сержанты! Смотрите, бомбы падают мимо цели! Но почему летчик не покидает самолет?!

— Трудно сказать, — волнуясь, ответил Богданов. Не в силах больше со стороны наблюдать происходящее в разрешите взять ваш самолет?

— Бери, но смотри, чтобы «мессеры» на взлете не сняли.

— Выкручусь, — озорно, по-юношески ответил Богданов и побежал к самолету командира полка. Через несколько минут он уже находился в смертельном клубке дерущихся и кричал по радио:. — Петро! Кутейников! Отходи на запад, к «бомберам»!

— «Худые» не дают!

— Отворачивай, прикрою!

— Орелики, за мной, на запад!

Богданов отбил атаку на Кутейникова и тоже направился к «бомберам», которые, не долетев, сбросили бомбы, развернулись и мелкими группами, оставляя полосы дыма, уходили на запад. До них было километров пять.

Богданов понял, что «мессеры» не дадут поживиться Вот они атакуют, хочешь не хочешь, отворачиваться надо, а это отставание. Эх, жаль, не смог сразу взлететь со своими! Несколько минут боя с «мессершмиттами» прошли безрезультатно для обеих сторон. Богданов вместе с другими вернулся на аэродром.

К этому времени стали садиться летчики эскадрильи Кутейникова. Последними сели Овечкин и Гончаров. Выскочив из кабин, Вася и Ваня бросились навстречу друг другу со словами:

— Видел?

— Нет, — сказали друг другу оба.

— Значит, погиб, — произнес Ваня Гончаров и заплакал. Когда Богданов подошел к сержантам, они оба плакали, как малые дети, без конца пересказывая, как все было, ругая себя, что не сберегли командира.

— Гончаров, кто сбил Фадеева?

Ваня толком не видел; но твердо ответил, что «мессершмиттов» не было.

— Овечкин, что ты скажешь? — добивался чего-то конкретного Богданов.

— Я получил команду атаковать левого ведомого, и я его поджег, потом атаковал следующего, — ответил Овечкин.

— Поздравляю, Овечкин! Сбитые вами с Фадеевым три бомбардировщика мы видели с земли, но что случилось с самим Фадеевым? Успел он выпрыгнуть?

— Я видел разрушающийся самолет, но парашютиста не видел.

— Фадеев что-нибудь сказал вам?

— Нет.

Богданов понял, что Фадеев попал под огонь бомбардировщиков. Значит, погиб Анатолий. Комэск отошел в сторону, закурил. Потеряли три экипажа многовато для полка истребителей в одном бою. Жаль одинаково всех, но Фадеева особенно. Хороший был боец, мог бы стать отличным командиром. А ты, Богданов, не сумел уберечь его от беды.

Ночью на поиски Анатолия выехала небольшая группа во главе с воентехником второго ранга, техником звена Фадеева. Утром была послана еще одна группа в другой район. К вечеру нашли место падения бомбардировщиков. Местные жители передали поисковикам задержанных немецких летчиков, выбросившихся с парашютами. Самолет Фадеева как в воду канул. Богданов, принимая доклады о безрезультатных поисках, подумал: может быть, действительно он упал в Дон или в плавни, попробуй найди.

Три дня поисков ничего не дали, и командир полка приказал их прекратить. Вскоре последовала команда полку Давыдова перелететь на другой аэродром северо-западнее Ростова.

Сержанты, ведомые Фадеева, с тяжелым чувством покидали Батайский аэродром. К их боли добавилась и обида. Ехать им пришлось на видавшей виды полуторке — Богданов и комиссар полка отобрали у них самолеты.

Техник звена добился разрешения оставить в Батайске одного моториста для дальнейших поисков. Богданов понимал, что искать Фадеева бесполезно, слишком много доводов было за то, что он погиб, но отказать технику в просьбе не смог.