Глава III

Шел первый месяц войны. Из газет, по радио курсанты узнавали о тяжелом положении Красной Армии. На многих участках фронта немцы прорвали оборону и мощными клиньями ворвались на территорию Прибалтийских республик, Белоруссии и Украины.

Некоторые летчики-инструкторы и даже курсанты просили отправить их на фронт, на передовую. Настойчивых добровольцев из курсантской среды урезонивали, говорили, что война, по всей вероятности, долго не продлится, а военная специальность мужчине всегда пригодится и что необходимо быстрее заканчивать программу обучения.

Бывалые техники на все это пожимали плечами и философски рассуждали:

— Все-таки летчик в воздухе лучше, чем авиационный курсант в пехоте, врага надо бить умеючи.

Начальник школы выслушал доклады командиров эскадрилий о заявлениях добровольцев и ответил:

— На фронте нужны хорошие специалисты, а не какие-то недоучки. Те, кто действительно хочет защищать Родину, должны по-настоящему осваивать профессию и готовиться к предстоящим боям.

Так и так выходило, что нужно учиться и учиться — летать, метко стрелять, вести воздушные бои.

В Батайской летной школе жизнь приняла еще более напряженный ритм. Тренировались в полетах от зари до зари. Нагрузка у летчиков и техников возросла почти вдвое.

Как-то вечером в школу к Фадееву приехала Нина.

— Папа вместе с Иваном Степановичем Коневым уехали на фронт, — сказала она.

— Ему повезло!

Нина посмотрела на Анатолия озабоченным взглядом.

«Господи, что я говорю? — спохватившись, подумал Анатолий. — Ведь человек, отвоевавший первую мировую, гражданскую, финскую, ушел на четвертую войну. Это тебе, желторотый птенец, не нюхавшему пороха, война представляется кампанией, где можно отличиться», — казнил он себя за не к месту оброненное слово.

— Прости, Нина, я не то хотел сказать…

Не обратив внимания на его слова, она все так же озабоченно, тихим голосом продолжала:

— Я приехала сказать не только об этом. Понимаешь, с мамой творится что-то неладное. Она стала странная, очень своеобразно относится к войне. Утверждает, например, что немцы — это цивилизованная, гуманная нация, которая не допустит ничего плохого, не совершит намеренного зла.

— Как она может не видеть очевидного? Ведь немцы уже разрушили Минск, бомбят другие города, зверствуют в тех местах, которые захватили. Неужели она этого не знает?

— Знает, все знает, а сама без конца цитирует Гете, Гейне, Гегеля. Я ей говорю о фашистах, а она называет меня наивной девчонкой и смеется надо мной.

Фадеев внимательно слушал Нину. Он понял, Нина приехала за поддержкой, за помощью, она верит в него, если в трудную минуту обратилась именно к нему. Анатолия это взволновало, он очень хотел помочь Нине, но что же ей посоветовать? Надежда Петровна такая образованная женщина, знает жизнь, а допускает такие опрометчивые суждения! В чем тут дело?

— Все сообщения по радио и в газетах мама комментирует по-своему, продолжала Нина. — Ты, может быть, знаешь, что у маминых предков — в каком-то третьем или седьмом колене — есть немецкая кровь? Она и раньше подчеркивала это, а сейчас особенно, — с грустью и недоумением говорила Нина.

— Отцу, наверное, трудно было с ней? — спросил Фадеев.

— У мамы характер, конечно, сложный, но они ладили, — ответила она. Папа выдержанный, добрый, очень любит маму и всегда уступает, чем в какой-то степени избаловал ее. Мама умная женщина, и она не увлекалась диктатом, но признать свою ошибку для нее всегда событие.

Мозг Анатолия лихорадочно работал, но соображения, которые приходили одно за другим, он отбрасывал, как неподходящие. Наконец решился:

— Нина, ты слишком строго судишь Надежду Петровну, может, твои выводы поспешны?

Нина опустила голову. Ей и самой так бы хотелось быть неправой в оценке поступков своей матери и получить подтверждение этому именно от него искреннего, непосредственного парня!

— Может быть, и так, Толя, — сказала Нина, немного подумав, — но суждения мамы никак не вяжутся с тем, что происходит сейчас в нашей жизни, и так отличаются от общего настроения людей!

— Но может, в этой сложной ситуации, в которой мы сейчас живем, просто ярче проявляются какие-то сложные черты ее характера? — попытался уточнить Анатолий.

— Боюсь, Толенька, что не черты характера проявляются, а убеждения, и это много хуже. Она объединяет фашистов с людьми, которые действительно являются гордостью немецкой нации.

— Да, это тяжело, — ответил Анатолий, по-настоящему входя в положение, сложившееся в доме Нины.

— Что же делать? — спросила Нина, глядя ему в глаза.

— Помоги ей разобраться в том, что творится вокруг, постарайся стать еще внимательнее к матери, не отталкивай ее резкими возражениями, убеждай, вместе обсуждайте сообщения с фронтов…

Говоря это для Нины, Фадеев удивлялся силе того чувства ненависти к врагу, которое зарождалось и крепло в нем. К врагу, так оглушительно разрушившему и его личное, фадеевское счастье.

— Капитан Богданов формирует эскадрилью на фронт, — сказал за завтраком Есин. — Подадим рапорт?

— Ты считаешь, что нас могут зачислить в нее? — обрадованно спросил Фадеев.

Сергей неопределенно пожал плечами. Вечером, освободившись от полетов, Фадеев подошел к командиру звена старшему лейтенанту Александровичу. Рассудительный и доброжелательный человек, он внимательно выслушал Анатолия и сказал:

— Ваши стремления, конечно, благородны. Но насколько вы будете полезны на фронте и кто будет обучать курсантов в тылу? Если вы считаете, что на фронте будете более полезны, я поддержу вас. Если же здесь вас заменить некем — я буду против.

Наутро они узнали фамилии инструкторов, отобранных для фронта. Сержантов среди них не было, только лейтенанты и младшие лейтенанты. Даже однокашник Фадеева Антонюк, всего на месяц раньше выпущенный из школы, который не отличался в летном деле, но имел звание младшего лейтенанта, и то летел на фронт! Это очень обидело Анатолия, и он решительно направился к Богданову.

— Товарищ капитан, разрешите обратиться? Возьмите меня на фронт, попросил он командира отряда.

— У меня всего девять самолетов, а желающих — двадцать восемь человек, ты двадцать девятый. Я записываю всех, кто обращается с просьбой, но готовятся пока двенадцать.

— Товарищ капитан, пожалуйста, возьмите меня!

— Тринадцатым или двадцать девятым?

— Тринадцатым, — выдавил из себя Фадеев и смутился: у многих летчиков к этой цифре особое отношение.

— Это интересно! — улыбнулся Богданов. — Я подумаю.

— Можно мне завтра снова обратиться к вам?

— Не надо, продолжайте обучать курсантов. Когда приму решение, скажу.

Интенсивность учебных полетов возросла до предела. Анатолий часами не покидал кабину. Когда заканчивались полеты с курсантами, он ухитрялся лишний раз слетать сам — для отработки техники пилотирования на боевом самолете.

В один из дней Фадеева и Есина вызвал Богданов.

— С завтрашнего дня вы — кандидаты для включения в эскадрилью, отправляющуюся на фронт. Теперь все зависит от вас.

— Сколько запасных, товарищ капитан? — спросил Сергей.

— Кроме вас, трое.

— Шансов немного, но будем стараться! — ответил Сергей за обоих.

Анатолий знал, что такое запасной. Он играл в футбол, не раз выступал в роли запасного, поэтому понимал, что самая короткая дорожка, ведущая в основной состав, — это постоянные напряженные тренировки.

Утром следующего дня они начали летать вместе с «избранными». Лейтенанты посматривали на сержантов свысока, однако старания двух друзей принесли свои плоды. Есина и Фадеева зачислили в основной состав.

В ожидании отправки на фронт Фадеев написал письмо родителям и через несколько дней получил ответ. Отец писал:

«Здравствуй, сынок!

…Нападение фашистов тревожит всех советских людей, и меня как старого солдата, тоже. Одно скажу: на Русь хаживали многое, но не все уносили ноги обратно. Русь умеет защищаться, и сильна она своим единством. Если сейчас, в трудную для нашей Родины годину, все станут плечом к плечу для отпора врагу, мы выстоим и победим. Если нет, на что Гитлер и рассчитывает, нам удачи не видать. Как я понял из твоего письма, ты стремишься на фронт. В твоем возрасте и мы когда-то ходили в походы. Но сейчас отцовское сердце щемит, а материнское разрывается на части только при одной мысли, что ты скоро вступишь в смертельную схватку с фашистами. И все равно мы благословляем тебя на священную войну. Защита семьи, государства — это великая честь и почетный долг каждого мужчины!

Природа более благосклонна к мужчинам, она им предоставила возможность стяжать себе славу на поле брани, а женщинам уготовлена другая участь отрывать детей от сердца и ждать…

Уверен, ты не уклонишься от опасности и не опозоришь наши с матерью седые волосы. Но болит сердце о другом — готов ли ты к бою? Военное ремесло не только опасное, но и очень трудное. Голову сложить легко, а защитить Родину и победить врага много сложнее, Готовься, сынок, побеждать в бою…»

Фадеев дочитал письмо отца, приписку матери, двоюродной сестренки, гостившей у них, и глубоко задумался.

«Военное ремесло». Какое точное определение! В этом отец, полный георгиевский кавалер и кавалер ордена Красного Знамени, разбирается. Итак, учиться. И Анатолий снова шел к своему «ишачку», снова взлетал в голубое небо, снова и снова отрабатывал очередные элементы воздушного боя.

За два дня до отлета на фронт Анатолий отпросился у Богданова и поехал в Ростов к Нине. Увидев его, она засияла:

— Толька, я давно жду тебя! Как я рада твоему приезду!

— Раньше никак не мог, дел по горло. А где Надежа Петровна, что слышно о Дмитрии Федоровиче?

— От папы никаких вестей, — сразу помрачнела Нина, — а мама дома. Пойдем, она будет рада видеть тебя.

Анатолий подумал иное, но ничего не сказал. Постучав в дверь, они вошли в комнату Надежды Петровны.

— Здравствуй, Толя! Почему один?

Нина взяла сумку, шепнув матери и бросив на ходу Фадееву: «Я скоро вернусь», вышла.

— Сергей не смог приехать, война, двоих сразу не отпускают, — ответил Анатолий на вопрос Нининой матери.

— Война, война! Что вы знаете о войне? — с каким-то подчеркнутым пренебрежением сказала Надежда Петровна. — Смотрю на людей и удивляюсь: бросились в драку, как петухи. Надо разобраться, почему немцы пошли на нас войной. Может, мы что-то делали не так…

— Мне трудно спорить с вами, Надежда Петровна, вы — человек опытный, немецкую литературу в подлиннике читаете. Но в одном я не согласен, сдержанно начал Анатолий. — Враг напал на нашу страну, истребляет советских людей, уничтожает все, что может, а вы говорите, что надо разобраться. В чем разбираться? Кто — первый напал? Всем ясно — немцы. Пока мы будем «разбираться», немцы до Ростова дойдут.

Надежда Петровна устремила удивленный взгляд на Фадеева и, пропустив мимо ушей его доводы, продолжила:

— Немцы — это не самое страшное, вот когда свои друг в друг начнут стрелять — будет хуже.

— О чем вы говорите, Надежда Петровна?! — возмутился Анатолий.

— Посмотрим, — ответила она и тут же перевела разговор на другое: Нина каждый день ходит в военкомат и собирается поехать в Москву.

— Зачем?

— Чему-то учиться, чтобы потом уехать на фронт. Она думает, что без нее там не обойдутся!

— Сейчас вся молодежь стремится на фронт, — попытался заступиться за Нину Анатолий.

— Вы-то сами не торопитесь на передовую, занимаетесь лишь обучением тех, кто должен туда пойти.

Анатолий молча принял упрек. Она и раньше к нему не благоволила, сейчас тем более. Что делать? Сказать правду Анатолий не мог. Ответил коротко:

— Я солдат, обязан служить там, где прикажут.

— Надо Нине внушить, чтобы она прежде всего окончила университет, а это недоразумение, война, скоро закончится.

— Немцы взяли Минск, рвутся к Ленинграду и Москве, когда закончится война, говорить пока трудно.

— Все это у вас газетное. Люди стали злыми и разжигают страсти, настаивала на своем Надежда Петровна.

Как всегда, стремительной походкой вошла Нина и, не таясь от матери, села рядом с Анатолием, положила руку ему на плечо.

— Толя, как здорово, что ты сегодня здесь!

Он поднял голову и встретился взглядом с Надеждой Петровной. Возмущение, неизвестный доселе огонь, досада — все это прочел он в ее глазах, но ровный голос совершенно не соответствовал ее внутреннему состоянию.

— Нина, ты задушишь Толю, он не привык к таким нежностям.

Если бы Анатолий не видел ее глаз, он принял бы эти слова за чистую монету.

— Мамочка, в городе толпы беженцев, люди идут с узлами, мешками, по улицам гонят коров, овец… Такое творится! — начала рассказывать Нина, выкладывая из сумки покупки. Надежда Петровна перебила ее:

— Не видела. Я редко выхожу на улицу. Ты должна лучше меня все знать, сказав это, мать ушла в другую комнату.

Анатолий с Ниной уединились в кабинете отца.

— Ты правда хочешь идти на фронт? — спросил Анатолий с тревогой.

— Ты одобряешь? — Опять эти чудные глаза перед ним!

Анатолий долго смотрел на Нину, восторгаясь ее красотой: Потом спросил:

— Что ты там собираешься делать?

— Я — медсестра и скоро получу значок «Ворошиловский стрелок», горячась, ответила Нина, все так же выжидательно глядя на Анатолия.

— Вот что, — перешел Фадеев на серьезный тон. — Твое решение уйти на фронт понимаю, но воспринимаю как личную трагедию. Боюсь потерять тебя, а без тебя не представляю своей жизни. Я счастлив видеть тебя, знать, что ты существуешь, иногда думаешь обо мне…

Они помолчали, потом Нина сказала твердо:

— Я тоже люблю тебя, но на фронт я уеду.

Спустя некоторое время Надежда Петровна очень сухо пригласила их к столу. После ужина она встала и, пожелав спокойной ночи, удалилась.

Молодые люди, с трудом скрывая радость, снова забрались в самое уютное местечко квартиры — библиотеку-кабинет отца Нины и проговорили до самой зари.

Чем ближе подходил час отъезда, тем грустнее становился Анатолий. Его беспокоила судьба Нины. Он видел, как трудно Нине сейчас, как ей нужна поддержка… Сказать или не сказать? Она сидит рядом — нежная, доверчивая. На ее плечи свалилось столько невзгод: нет известий от отца с фронта, мать не понимает трагедии, которую переживает весь народ. Вряд ли Нина догадывается, что он приехал лишь попрощаться. Что делать? И почему он боится сказать, что улетает на фронт? Анатолий тихо вздохнул. Нина взглянула на него вопросительно, и Фадеев решился:

— Нина, я — улетаю на фронт. — Он хотел добавить «бить фашистов», но побоялся прослыть бахвалом. А до Нины, видно, не сразу дошел смысл сказанного. Она растерялась:

— А как же я? Когда улетаешь?

— Завтра.

— Значит, уже через несколько минут ты уедешь?! — воскликнула Нина. Толенька! Зачем эта война? — Повернув его голову к себе, она взглянула в его глаза. Крепко прижалась, быстро поцеловала Анатолия в губы, опустила голову, превратилась в беззащитную девочку. Фадеев прильнул к Нине, целуя ее, зашептал: любимая, славная… Нина хотела провести его к матери, но Анатолий удержал ее, написал короткую записку — несколько извинительных слов.

Приготовления закончились. Ранним утром 15 августа эскадрилья стартовала и взяла курс на запад. Девятка самолетов в рассредоточенном строю летела над украинскими полями, отливавшими золотисто-серым цветом. Анатолий с Сергеем оказались в разных звеньях. Фадеев попал в звено капитана Богданова, где, кроме него, был заместитель командира эскадрильи старший лейтенант Владимир Иванович Прохоров, очень хороший летчик, серьезный, справедливый человек.

С момента взлета Фадеев летел рядом с самолетом командира эскадрильи, не обращая внимания на другие звенья, пока Богданов жестами не дал ему понять, чтобы отошел подальше и наблюдал за воздухом.

Анатолий немедленно выполнил команду, занял свое место, немного освоился и начал осматривать воздушное пространство. Он детально изучил переднюю полусферу, потом фланги, пересчитал самолеты. Прошло полчаса настойчивого поиска воздушной цели. Фадеев недоумевал, почему нет самолетов — ни своих, ни вражеских? Может, он просто их не видит? Тогда дела плохи. Он снова резко закрутил головой — влево и вправо. Врага не было видно. Где же он? Почему нет и наших самолетов?

Перед мысленным взором Анатолия предстал довоенный фотоснимок в газете, когда на воздушном параде над Кремлем проносились армады самолетов. Где они сейчас?

Впереди показалась тихая гладь реки, чуть левее, в легком дыму, просматривалось Запорожье и рядом с ним — гидроэлектростанция. Фадеев внимательно рассматривал город, знаменитый Днепрогэс. Пройдя Запорожье, комэск перестроил эскадрилью в правый пеленг. Анатолий в ту же минуту обнаружил аэродром, на который заводил своих питомцев Богданов.

Эскадрилья быстро произвела посадку. Через несколько минут после посадки послышался гул моторов, никогда ранее не слышанный Анатолием. Летчики рассмотрели на большой высоте самолет и сразу определили разведчик. Богданов, участник недавней финской войны, здесь, на прифронтовом аэродроме, преобразился. Его обычно доброжелательный взгляд стал строгим, фразы короткими, жесты — решительными.

— Чем интересуетесь, товарищи летчики? — спросил он, подходя к своим подчиненным.

— Самолет, товарищ капитан! Фашист летит, — ответил Есин.

— Нечего на него глазеть, — сказал Богданов. — Надо думать о том, чтобы ваш самолет всегда был заправлен, готов к бою, укрыт, защищен, а экипаж находился в готовности взлететь в любую минуту. С сегодняшнего дня вы уже не «шкрабы», а боевые летчики-истребители. Поэтому ответственность на вас возлагается очень высокая. Самолеты заправлены?

— Нет…

— Кто будет этим заниматься?

Летчики засуетились. Богданов взглянул на заместителя, тот опустил глаза. Комэск выпалил крепкую фразу, и летчики бросились в разные стороны исполнять приказ.

Из-за отсутствия бензозаправщика самолеты удалось заправить не сразу. Сначала их рассредоточили, замаскировали, потом подготовили к вылету. Богданов объявил очередность боевого дежурства.

— Первым заступает мое звено, затем остальные в порядке очередности. На будущее учтите: меня нет — мой заместитель несет ответственность за все дела, его нет — вступает в командование командир второго звена, если они оба отсутствуют — старший по должности или воинскому званию. Знаете, зачем прибыли?

— С фашистами воевать, товарищ капитан! — нестройно ответили бывшие «шкрабы».

— Этого мало. Не просто воевать, бить фашистов надо! А это две большие разницы, как говорят в Одессе. Для того чтобы их бить, надо, во-первых, знать, какие самолеты на вооружении у немцев.

— «Мессершмитты», «юнкерсы», «фокке-вульфы»! — послышались голоса.

— Хорошо, молодцы! — улыбаясь, похвалил комэск. — А теперь берите планшеты и рисуйте силуэты этих самолетов под разными ракурсами: спереди, сзади, сбоку, сверху, снизу, вооружение, секторы обстрела…

Летчики переглянулись, растерянно пожали плечами, затем дружно начали малевать. После обеда Богданов учинил проверку. Смотрел и качал головой: чего только не было на рисунках!

— Не плохо, а очень плохо, — резюмировал он. Летчики смеялись друг над другом. Смеялся и Богданов вместе с ними.

— Слепые котята вы, а не летчики-истребители. Воевать — это вам не по Ростову гулять и хвастаться своей летной формой. Настало время оправдывать ее. Первое звено сейчас покажет пример.

У Фадеева от страха поджилки затряслись. Его силуэты совершенно не были похожи на немецкие самолеты, Анатолий боялся, как бы именно его рисунки не продемонстрировал всем Богданов, позора не оберешься. Командир эскадрильи первым проверил своего заместителя. Тот показал штук пять рисунков. Самолеты смотрелись как настоящие, но только без секторов обстрела. Похвалив заместителя, обратился к Фадееву:

— Покажите ваше творчество.

Глядя на мазню Анатолия, сказал:

— Я надеялся увидеть другое.

Анатолий горел со стыда.

Посмотрев на силуэты, нарисованные другими летчиками, комэск сказал:

— Еще сутки даю всем для ликвидации пробелов в знании противника.

Замкомэска взял Фадеева под руку, отвел в сторону.

— Пойдем и займемся разделением труда. Испокон веков так было: один пахал, другой рыбу ловил, третий еду готовил. Вот и мы по этому, принципу будем работать. У тебя память хорошая, запоминай тактико-технические характеристики. Я буду рисовать, а ты писать, чем вооружены самолеты, отмечать сектора обстрела.

— Есть, товарищ старший лейтенант, — обрадовался Фадеев. Работа продолжалась более суток. На очередной проверке.

Богданов сделал уже меньше замечаний, дал новый срок для выполнения задания. Третьей проверкой остался доволен, даже похвалил кое-кого и дал новое задание: подготовить рисунки тактических приемов — как подходить к каждому самолету, как атаковать его, выходить из-под удара и так далее.

К вечеру второго дня Богданов собрал своих «шкрабов», напомнил еще раз, куда и зачем они прибыли, рассказал о сложившейся в районе обстановке, о предполагаемом наличии немецких войск.

«Шкрабы» слушали внимательно, не спуская глаз с комэска. Равнодушных не было, все они пришли в эскадрилью добровольно. Каждый горел желанием сразиться с врагом, но, кроме командира эскадрильи и его заместителя, никто не имел боевого опыта. Понимая это, Богданов обучал летчиков ведению боя, старался быстрее ввести их в условия и ритм фронтовой жизни.

Комэск говорил кратко, но убедительно. По ходу беседы наблюдал за подчиненными. Он знал: если его слова дошли до сознания слушателей, обязательно последуют вопросы. И он не ошибся.

Отвечая «шкрабам» на вопросы один наивнее другого, Богданов думал о том, что невидимая пропасть уже легла между летчиками мирного времени и времени военного. Он видел перед собой честных, трудолюбивых авиаторов, отличных специалистов довоенной поры, но сердце его щемило в предчувствии того, какой ценой они заплатят за науку побеждать!

Он подробно отвечал на каждый, даже самый пустяковый с виду вопрос. Потом достал из планшета карту Украины с нанесенной на нее линией фронта от Черного моря до Киева, положил перед летчиками и сказал:

— Перенесите данные на свои карты. Обратите внимание на нашу государственную границу.

Мгновение стояла мертвая тишина. Затем кто-то из летчиков выдохнул:

— Вот это да! Куда маханули фашисты!

Проводя линию фронта на своей карте, Фадеев с горечью подумал: о Кривого Рога и Николаева рукой подать, а эти города уже у немцев.

Первые два дня эскадрилья была «ничейной», потом обрела сразу нескольких хозяев — командира полка, комдива и комкора. Все одновременно командовали ею. Бывало, что вечером Богданов получал одно распоряжение, а утром поступало, новое, противоположное первому. Бедный комэск не знал, когда чей приказ выполнять. Да и эскадрилья была просто не в состоянии одновременно выполнять все задания. Командиры ругали комэска и грозили отдать его под трибунал.

Продумав создавшееся положение, Богданов приказал заместителю записывать все приказы, получаемые в течение суток. После очередного нагоняя он доложил командиру корпуса перечень полученных заданий и расчет сил и средств эскадрильи. Комкор внимательно просмотрел представленные документы, покачал головой и улыбнулся невесело:

— Тут полка мало, нужна целая дивизия. Ну а что делать-то? У нас больше никого нет под руками, поэтому все валим на вас.

Но это, конечно, непорядок. Ладно, берегите людей. А вопрос о подчинении вашей эскадрильи мы продумаем.

Вскоре в эскадрилью прибыл капитан Виктор Иосифович Давыдов — высокий, широкоплечий, энергичный. Его полк, воевавший на И-16, потерял много самолетов, и сейчас девятка Богданова была для него очень кстати.

В конце третьей декады августа передовые немецкие части подошли близко к аэродрому, и полк был вынужден перебазироваться на полевой аэродром северо-восточнее Запорожья.

Фадеев к этому времени уже несколько раз был «крещен» в воздушных боях. Ему пока везло, отделывался несколькими пробоинами в фюзеляже, которые сам же и заклеивал.

Более месяца летчики эскадрильи воевали без технического состава. Наконец на полевой аэродром прибыли техники, механики, оружейники.

Заместитель командира эскадрильи на очередном построении расставил всех по экипажам. Техником самолета Фадеева назначили воентехника второго ранга Сажина, мотористом — сержанта Карпченко.

Техник самолета посматривал на своего командира экипажа, сержанта, свысока. Фадеева это огорчало. «Вот что значит воинское звание, — не раз говорил себе Анатолий. — Техник самолета — средний комсостав, а ты младший, как и твой моторист. Какой же ты командир для воентехника второго ранга? Когда подходят к тебе мотористы, оружейники, то у техника самолета спрашивают разрешения обратиться к командиру экипажа. И тоже правы, действуют по уставу. Обидно, конечно, но сейчас идет война, и надо думать о том, чтобы самолет всегда был готов к вылету, это главное».

За такими мыслями и застала его в один из дней команда: «По самолетам!» Взлетела вся девятка. Несмотря на то что почти все самолеты уже имели пробоины, удача пока сопутствовала эскадрилье.

Через несколько минут слева впереди летчики увидели большую группу бомбардировщиков противника, идущую выше на встречном курсе. «Ишачки» ринулись к ней, но быстро набрать высоту и догнать «юнкерсы» не удалось. Богданов решил набирать высоту на параллельных курсах. Пока гнались за немцами, ушло время, вдали на горизонте показалось Азовское море. Видимо, фашисты намеревались бомбить Мариуполь. В это время позади эскадрильи Богданова появилась четверка «мессершмиттов», затем подошла еще пара.

Анатолию все время казалось, что немцев больше, он даже дважды их пересчитывал. В ходе разгоревшегося воздушного боя «ишачки» закрутились в клубке, опытные фашистские истребители встретили достойный отпор, но как только командир второго звена, один из опытнейших инструкторов Батайской школы, погнался за проскочившей вверх парой «мессеров», потерял скорость и начал вводить самолет в разворот, его тут же настигла пулеметная очередь противника. Если бы он бросил машину вниз, мог бы остаться живым, но для этого нужно было видеть противника, он же его не видел. Видели другие летчики, но не могли помочь товарищу.

Анатолий с чувством вины и горечи проводил взглядом горящую машину. Злоба на врага охватила его, он снова ринулся в гущу схватки. Бой продолжался. Шесть немецких самолетов постоянно атаковали восемь наших экипажей. Задымил второй наш самолет, вскоре пошел к земле третий.

Вот они и сравнялись числом: «ишачков» осталось тоже шесть.

Анатолий крутился вокруг Богданова, но ни разу не выстрелил, не было верного момента, чтобы нажать гашетку. Вихрь воздушного боя стал таким стремительным, что уже трудно было различить, где свои, где чужие. Анатолий едва успевал занимать свое место в строю, порой ему казалось, что он мешает ведущему.

Немцы действовали умело, всюду успевали и были неуязвимы, но сработали опыт и мастерство Богданова. На крутом развороте, поймав в прицел «мессер», капитан прошил его длинной очередью. Фашистский самолет загорелся. Это была первая победа «шкрабовской» эскадрильи!

Истребители противника взметнулись вверх и, сделав доворот, легли на обратный курс. Сбитый самолет или нехватка горючего, а скорее всего завершение главной задачи — связать боем эскадрилью советских истребителей, послужило для них сигналом для отхода.

Капитан Богданов подал знак на сбор. Анатолий приблизился к ведущему, боясь потерять его из вида, так как не мог определить, где находится и куда надо лететь. При подходе к аэродрому два самолета приземлились на поле. Комэск, не обращая на них внимания, шел дальше. В чем дело? Почему он не реагирует, удивлялся Фадеев. Когда произвели посадку на аэродроме, техник, осмотрев самолет Фадеева, произнес растерянно:

— Баки пустые. Как же вы летели, товарищ командир?

Тогда лишь Анатолий понял, почему капитан не стал кружиться над приземлившимися самолетами: горючее, видимо, было у всех на исходе.

Летчики, сразу собрались вместе, заместитель командира эскадрильи подошел к Анатолию и крепко пожал руку.

— Спасибо, ты меня здорово выручил! Молодец!

— Товарищ старший лейтенант, так я даже не стрелял.

— Неважно. Главное, ты немцу не дал стрелять.

— Я видел, как тебя фриц полоснул! А когда отбивал атаку «мессершмитта» на старшего лейтенанта, твой самолет был весь в огне, — взволнованно сказал летчик второго звена, находясь еще под впечатлением от недавнего боя.

— Я не заметил этого огня, и пробоин в моем самолете нет, — ответил Анатолий.

— Неужели? — удивился летчик. — А я подумал, что он тебя собьет наверняка.

У Анатолия от этих слов пробежал холодок по спине. «Трусишь, брат? Крепись!» — сказал он себе и вспомнил недавно прочитанное изречение одного полководца древности: «Что дрожишь, скелет? Ты бы еще больше дрожал, если бы знал, куда я тебя поведу». Мудрое изречение. Дрожали и раньше. Значит, главное — в умении преодолевать страх.

— Разбор боя будет позже, — объявил комэск и пошел к командиру полка.

Давыдов строго отчитал Богданова за исход боя. Капитан не оправдывался, только повторял «есть» или молчал.

— Собирайте эскадрилью и в поход за самолетами, чтобы завтра восемь машин было в строю! — приказал командир полка.

И тут началась работа. Неимоверными усилиями инженера эскадрильи при участии всего летного состава к обеду следующего дня восьмерка действительно была в строю.

Закончив вместе с техниками подготовку самолетов, летчики собрались здесь же, на поле. Богданов раскрыл планшет, где у него лежал исписанный лист бумаги, и начал разбор. Он изложил ход и результат боя.

— Итог — не в нашу пользу. Много ошибок допустили, — сказал комэск и детально разобрал каждую, указал на недостатки в действиях летчиков, говорил о преимуществах в тактике и технике врага.

Впервые Анатолий с Сергеем услышали, что «ишачок» наш против «мессершмитта» — «не та» машина.

Заканчивая разбор, Богданов сказал:

— Лучших самолетов у нас нет, и никто сейчас не даст нам даже таких. Но Родину защищать надо. Отнеситесь серьезно к моим советам. Не думайте, что я вам на все случаи жизни дал рекомендации. Могут быть всякие ситуации, и надо стараться в каждой находить лучшее решение. На «ишаках» мы еще повоюем и не одного «мессера» собьем, но пока мы остаемся «шкрабами». Умеем пилотировать, но не умеем драться. Нам обязательно надо научиться драться. В каждом бою необходимо стремиться к превышению над противником. Запас высоты — один из главных факторов, обеспечивающих успех в бою…

— Где ты пропадала так долго? — спросила Надежда Петровна, — Я уже начала беспокоиться.

— Ездила навестить Анатолия, думала, застану его, но он уже улетел на фронт, — ответили Нина.

— Я должна с тобой поговорить серьезно, — помолчав, сказала Надежда Петровна. — Фадеев не нравится мне, он скрытный, себе на уме! Иногда кажется увальнем, но это, по-моему, маска. Посмотри, Сергей — совсем другой человек.

— Мама, извини, но я не хочу больше разговаривать на эту тему.

— Не хочешь слушать правду? Боже, как ты слепа! Открой глаза и посмотри, пока не поздно!

— Я все отлично вижу. Идет война, и надо думать о защите Родины, а не о выборе спутников жизни.

— Поверь, война скоро кончится, опять наладится жизнь. И мне бы хотелось видеть тебя надежно устроенной.

— Не об этом сейчас забота, мама.

— Что вы все о Родине да о войне? Много войн было и прошло. Семья же существовала и будет существовать вечно, и перешагнуть через нее — это не значит совершить подвиг. Думай о Родине, но не забывай о себе… Сергей тоже улетел?

— Кажется, да.

— Почему «кажется»? Неужели он тебя совершенно не интересует, человек, который лучше твоего избранника во всех отношениях?

— Ты совсем не знаешь Анатолия.

— Я, слава богу, пятый десяток живу на свете и разбираюсь в людях.

— Мама, оставим этот разговор, — сказала Нина и ушла в кабинет отца.

Дни тянулись томительные, тревожные. Писем от отца и Анатолия не было, по радио каждый день сообщали нерадостные вести. Отчаянно противоборствуя превосходящим силам захватчиков, наши войска отходили на восток, поливая кровью каждую пядь оставляемой родной земли.

После разбора Сергей с Анатолием отошли в сторону и волнуясь заговорили о только что проведенном бое. Такой жаркий бой с «мессершмиттами» они проводили впервые. Сергей даже похвалился — почти весь боекомплект расстрелял. Анатолию хвалиться было нечем.

— Ты не стрелял? — удивился Сергей. — Тоже мне, летчик-истребитель. Стрелять надо, авось какая-нибудь пуля да попадет!

Анатолий не стал спорить с товарищем. Возможно, Сергей и прав, но на «авось» рассчитывать Фадеев не любил. С детства отец учил его: если хочешь что-то сделать, обдумай хорошенько, подготовься основательно и не отступай до тех пор, пока не закончишь.

Вспоминая минувший бой, Фадеев задумался над многообразием мгновенно меняющейся воздушной обстановки обширным арсеналом тактических приемов, применяемых немцами. Во всей кажущейся неразберихе боя просматривались определенные закономерности. На память пришли последние спортивные состязания, тогда он хорошо знал приемы, которые мог применять его противник, находил контрмеры и за счет увеличения темпа борьбы добивался победы. В воздушном бою свои особенности. Кроме профессиональных знаний и умения, должны быть у летчика боевая смекалка и мгновенная реакция на неожиданные действия противника. Сложна наука воздушного боя. Но ею надо овладеть!

На следующий день рано утром стало известно, что немецкие войска прорвали нашу оборону, их передовые части заняли железнодорожную станцию Пологи и движутся на восток. Командир полка, оценив обстановку, доложил командиру дивизии и, получив разрешение, перебазировал полк на новый аэродром.

В течение первой половины октября полк продолжая выполнение боевой задачи, часто менял места расположения. Технический состав еле успевал за полком. Едва они прибывали на новый аэродром, как следовала очередная команда на перебазирование. В середине октября летчики приземлились на площадке восточнее Матвеева Кургана.

Однажды вечером, закончив разбор очередного вылета, Богданов приказал:

— Сейчас — спать! Назавтра — быть готовым к бою!

Назавтра. Эх, знать бы заранее про это «завтра»!

Это был черный день в жизни эскадрильи. Бой во многом походил на предыдущие, только немецких бомбардировщиков было больше и шли они волнами одна за другой.

Богданов привел своих питомцев в разгар боя, который уже вела первая эскадрилья. Начало сложилось удачно. Комэск с первой же атаки сбил «юнкерс», потом поджег «мессершмитт». «Ишачки» дрались отчаянно. Но подошла еще одна волна «юнкерсов» в сопровождении большой группы истребителей, и вот тут-то как град посыпались «ишачки» на землю. Горит один наш самолет, прыгает летчик с парашютом со второго, отвесно, с дымом летит к земле третий…

Снаряды «мессершмитта» пронзили «ишачок», мотор заглох, и самолет вошел в правую спираль. Сергей незамедлительно покинул его. В спешке, не осмотревшись, быстро дернул кольцо парашюта, и лишь по счастливой случайности раскрывшийся купол не был задет оставленным самолетом стремительно снижавшимся к земле. Через несколько секунд Сергей оказался в кольце «мессершмиттов». Плавно развернувшись, фашистские самолеты прошли близко-близко, рассматривая жертву и, очевидно, обдумывая: сразу отправить его на тот свет или помучить. Сергей был абсолютно беспомощен перед ними. Он слышал, как натужно ревут моторы И-16, и, поневоле наблюдая за боем со стороны, видел, что силы неравные, что наши машины уступают немецким, особенно при маневрировании в вертикальной плоскости.

С тревогой наблюдая за парой «мессеров», Есин заметил тройку «ишаков», крутящихся в невероятнейшем смерче. Это была командирская тройка, Сергей по почерку узнал капитана Богданова — это он всегда так виртуозно и толково ведет бой. Рядом с Богдановым его заместитель, тоже опытный летчик, третий Толька, да, его друг также не уступает бывалым воздушным бойцам! Как здорово он держится — будто привязан к ведущему, надежно прикрывая его.

Пара «мессершмиттов», сделав разворот, как бы нехотя, на малой скорости приближалась к Есину — значит, решили доконать его. Сергей крепко сжав руками стропы парашюта, обреченно смотрел на самолеты врага. Приближаясь, они очень быстро увеличивались в размерах. Носовая часть ведущего «мессера» все росла и росла, надвигаясь на Сергея. Мурашки побежали по его телу. Он инстинктивно задергал ногами, пытаясь раскачать парашют, чтобы помешать фашистам вести при цельный огонь. Сергей понимал, что эти действия малоэффективны, но в страхе ничего более путного не придумал. «Мессеры» были совсем близко, наверняка они уже берут его в прицел, подумал Есин. Что делать?! Вот и кончилась твоя жизнь, Сергей…

Есин схватил правой рукой несколько парашютных строп и резко потянул к себе. В это же мгновение почувствовал запах гари — одна стропа, перебитая осколком снаряда, повисла. Летит следующая трасса — это бьет ведомый, но снаряды прошли чуть в стороне. Сколько же до земли? Не меньше тысячи метров. «И зачем я так быстро раскрыл парашют? — подумал Сергей. — Опыта нет! Всего два раза прыгал с У-2, да и то в спокойной обстановке. А здесь бой». Есин взглянул на землю и испугался: а вдруг немцы и там? Как жаль погибать вот таким беспомощным!

И тут в поле зрения Сергея попал «ишачок», отвесно, с дымом пикирующий к земле. Наверное, пилот убит. Кто же это? Он не смог проследить падения самолета, снова появились «мессершмитты». Выполнив боевой разворот, они пошли на Есина со снижением. Сергея охватил страх, все, последние секунды, сейчас его прошьет огненная трасса, и все…

В этот момент от командирской тройки отделился самолет и стремительно понесся наперерез «мессершмиттам». Резким разворотом он подставил себя под снаряды, заслонив парашютиста, потом сбавил скорость, пролетая рядом с Сергеем. Ошибки быть не могло — Фадеев, это его бортовой номер! «Толька, друг!» — во все горло заорал Сергей.

«И как в этой невероятной суматохе и немыслимой круговерти он увидел, что я в беде? — подумал Есин. — Вот она — взаимная выручка!»

«Мессершмитты», испугавшись столкновения с самолетом Фадеева, мгновенно отвалили. Сергей облегченно вздохнул, но тут появилась вторая немецкая пара и снова обстреляла парашютиста. Одна очередь прошла слева, другая — справа. Увидев «ишачка», мешающего им, «мессеры» набросились на Фадеева. Четверка «мессеров», образовав, кольцо, «клевала» Анатолия с разных сторон…

Анатолий крутил самолет то влево, то вправо, бросал вверх, вниз, а фашисты били и били по нему. Вот легкая пулеметная дробь прошла по левому крылу. Фадеев проверил работу рулей — вроде все в порядке, самолет управляем, но не успел увернуться от второй пулеметной очереди. Опять же по левому крылу. Самолет накренился, во Фадеев продолжал драться. Следующая очередь забарабанила по бронеспинке. Анатолию показалось, что вот-вот пули пробьют ее, прошьют его тело, и тогда он рухнет вниз, как тот «ишачок»…

…Погасив купол парашюта, Есин быстро освободился от привязных ремней, выхватил пистолет и упал на землю, озираясь по сторонам, готовый к отражению опасности. Но вокруг было тихо.

Сергей взглянул на небо, там продолжался неравный бой. Четверка «мессершмиттов», зажав в огненное кольцо Фадеева, поливала огнем его самолет. Неотрывно следя за израненным самолетом Анатолия, Сергей понял: Фадеев с трудом управляет И-16 и, наверное, ранен. Через несколько секунд услышал перебои в работе мотора. «Сейчас его добьют, погибнет из-за меня», подумал Сергей, и в это же мгновение самолет Фадеева закрутился в штопоре.

…Анатолий быстро поставил рули на вывод из штопора. «Ишачок» помедлил, задрожал, словно не по нраву ему пришлось решение хозяина, но, повинуясь воле летчика, прекратил вращение, медленно перешел в пике. Фадеев вывел самолет из штопора, осмотрелся. Бой наверху продолжался. Что делать? Лететь на аэродром или возвращаться в бой? На такой машине еле-еле добраться бы до своего аэродрома. Но там, наверху, дерутся с врагом товарищи.

И тут он вспомнил о Нине. Снова перед ним ее глаза — милые, добрые, все понимающие. Глаза человека, который всюду незримо рядом, который поддерживает в решающую минуту. За что бы ни брался, что бы ни делал, Анатолий всегда мысленно обращался к Нине и сейчас не мог допустить ни малейшего послабления себе. Нет, на аэродром не пойдет, он пойдет в бой! «Если погибну, то честно, у всех на виду», — подумал Фадеев и потянул ручку на себя и пошел с набором высоты туда, где дралась тройка «ишачков».

Самолет сильно кренило влево, Фадеев не успел подойти к товарищам, как, атакованный сверху «мессерами», получил пробоину в правую плоскость. Ему повезло, самолет все-таки выровнялся, хотя стал еще менее управляемым. «Мессеры» взмыли вверх. Провожая их взглядом, Анатолий снова увидел «ишачков», дерущихся с парой «мессершмиттов». Он довернул самолет в их направлении и продолжил набор высоты. Мотор грелся, чихал и фыркал. Анатолий увидел знакомый силуэт в кабине — Богданов! Комэск энергично махнул крыльями. Фадеев ответил покачиванием своих крыльев и повалился на правое крыло. С трудом выровнял самолет, пристроился к Богданову. Снова закрутилась карусель. В азарте боя он совершенно забыл о страхе, на израненном «ишачке» кидался на врага как зверь. Его атаки порой достигали цели. Он понял: сейчас боеприпасы экономить не стоит, все равно подобру-поздорову из этого боя не выйти. Не успел он подумать об этом, как огненная трасса прошла через плоскость и один снаряд попал в мотор. Мощность резко упала. Анатолий еле удерживал самолет в горизонтальном полете. О маневре и думать было нечего. Фадеев сжался в комок, невольно ожидая, когда очередной снаряд пронзит его самолет. Влево разворачиваться нельзя — левое крыло как решето. Попытался отвернуться вправо — сильная тряска. И как только «ишачок» еще держится? Фадеев оглянулся назад — стабилизатор его самолета был изрешечен не хуже крыльев.

Он осторожно повернул самолет в направлении аэродрома. Рядом летели два «ишачка» — Богданов и его заместитель. Анатолий понял, что бой кончился. Фадеев шел впереди, его командиры сзади, в роли телохранителей. Наконец Анатолий увидел впереди аэродром, попытался выпустить шасси — не удалось. Он сделал третий разворот, но в это время остановился мотор. Самолет стремительно пошел к земле и, не дотянув метров двести до посадочных знаков, коснулся земли, прополз немного на брюхе и остановился. Выскочив из кабины, Анатолий взглянул на своего надежного «коня» и испугался. «Ишачок» был изранен так, что через фюзеляж было видно насквозь, как через дыры в заборе у плохого хозяина. Фадеев удивился: как же он летел? Позже, ремонтируя его самолет, техники насчитали около семидесяти пробоин.

Из восьми летчиков, вылетевших на боевое задание, в тот день возвратились лишь четверо. Двое скорее всего погибли в горящих самолетах. Один выбросился на парашюте, его судьба пока была неизвестна. Ведомый командир третьего звена сел в пяти километрах от аэродрома.

Богданов снял шлем и, словно отряхивая пыль, ударил, им по голенищу сапога.

— Дружка хотел выручить? — спросил он Анатолия.

— Товарищ капитан, я хотел посмотреть…

— И что увидел?

Анатолий опустил глаза.

— Не судите его так строго, командир, кто не допускает ошибок? — вмешался заместитель командира эскадрильи.

— Ошибка ошибке рознь, Владимир Иванович, — ответил Богданов. — Ему уже ошибки допускать негоже. Два месяца как воюет. Разве обязательно учиться на своих ошибках? Мы все самолеты потеряем, если каждый будет так учиться. Из-за ошибок сейчас кровь льется рекой. Немцы оказались здесь тоже потому, что кто-то допустил ошибку, и таких оказалось немало, в том числе и мы с вами. Сколько раз разглагольствовали на собраниях о том, что надо готовиться к войне?! Приводили цитаты из выступлений наркома обороны, что будем бить врага на его территории. Помните эти слова?

— Да…

— Теперь сопоставьте: где мы воюем и чья кровь больше льется.

Анатолий сгорал от стыда. Взглянул на заместителя комэска — тот тоже неловко чувствовал себя.

— Почему так произошло? — продолжал Богданов. — Да потому, что за лозунгами, цитатами, словами не последовали дела. За безделье, равнодушие к исполнению своего гражданского и воинского долга по защите Отечества строго не спрашивали. Мы в летной школе стрелять и вести воздушные бои даже инструкторов не научили. Технику, оружие и тактику противника не изучали толком, поэтому за два месяца войны всего-навсего сбили четыре плюгавых фашиста, а у нас целую эскадрилью как корова языком слизала.

— Товарищ командир, половину эскадрильи, — попытался поправить Прохоров.

— Вы, Владимир Иванович, и этот утиль за самолет считаете? — показал рукой Богданов на И-16 Фадеева. — Из него самолета не сделаешь. Одному богу известно, как Фадеев на нем прилетел. Хорошо хоть ума хватило шасси не выпускать, а то бы сразу в штопор свернулся.

Анатолий хотел сказать, что он как раз пытался выпустить шасси, но решил промолчать, чтобы не подливать масла в огонь. «Сколько же я в этот день наделал ошибок! — подумал Анатолий и сам себе ответил: — Много».

— Продумай, Фадеев, ошибки свои и своих друзей и накрепко запомни: за них очень дорогой ценой приходится расплачиваться не только нам самим, продолжал Богданов. — За наши ошибки Родина расплачивается кровью народной. Мы с вами улетим, а советские люди останутся здесь, в чьи руки они попадут? К фашистам, которые глумиться над ними будут.

Анатолий, слушая командира, даже не пытался оправдываться. Горячие слова капитана разоружили его, каждое слово попадало в цель.

Богданов сделал еще несколько замечаний, потом присед на землю, потер виски и, взглянув на Фадеева, улыбнулся усталой улыбкой.

Анатолий еще никогда не видел Богданова таким. Весь разбор был построен на нем, на Фадееве, и это было справедливо, потому что из оставшихся в живых именно он. Фадеев, наделал больше всего ошибок в бою. Те, кто погиб, заплатили за свои ошибки самой дорогой ценой, жизнью, он лишь получил внушение, правда, он стал еще и «безлошадным», но все равно можно считать, что легко отделался.

Как только Богданов отошел в сторону, Прохоров, повернувшись к Фадееву, сказал:

— Держишься в воздухе хорошо. И Есина прикрыл, чтобы фашисты не расстреляли его в воздухе, — правильно!

— Тяжело было, товарищ старший лейтенант, все-таки друга сбили.

— Кому легко? Ты думаешь, Богданову легко? Надеюсь, твой друг тоже почувствовал, что война — серьезное дело. Прав командир полка, когда упрекал Богданова в том, что эскадрилье везло, беда стороной обходила. Мы и успокоились. А кое-кто зазнался. Вот и не выдержали в трудной схватке. Но не в удаче дело, а в нас. Верно говорил Богданов, мы не были готовы к войне и, самое главное, ненавидеть врага не научились. Запомни, Фадеев: надо учиться ненавидеть врага. Без ненависти его не победишь. Но одного чувства, конечно, мало, нужно и большое умение воевать.