Глава XI

В редкие свободные от занятий минуты Нина вспоминала ставшие такими далекими предвоенные годы, своих близких, подруг. Где они сейчас? Что с ними? Она совсем уже было потеряла надежду получить весточку от кого-либо, как вдруг пришло письмо от Вики. Подумать только, Вика скоро закончит учебу и поедет на фронт, будет готовить к бою оружие на самолетах! Высочина, как всегда, прямодушная, не стесняясь писала о своих чувствах к Сергею, огорчалась отсутствием писем от родителей и брата.

Не решаясь откровенничать с подругой о своей учебе и отношениях с Анатолием, на двух тетрадочных страницах Нина описала ей свои восторженные впечатления о Москве. А через несколько дней обрушилась вдруг новая радость — приехал отец!

Они встретились у проходной, обнялись и долго не выпускали друг друга из объятий. Почувствовав, что спина отца начала вздрагивать, Нина стала искать, куда бы уйти от глаз людских.

— Папа, что же это я держу тебя у порога! Пойдем во двор, — потянула она за рукав отца. — У нас есть очень уютное местечко, где пригревает солнце. Я там часто сижу. Оно мне напоминает Ростов…

— Пойдем, доченька, пойдем, — согласился генерал.

Они прошли в дальний угол двора. Нина снова обняла отца, прислонилась к его плечу, и, может быть, потому что раньше уже пережила их общее горе гибель Надежды Петровны, она почувствовала себя сильнее отца. Понимая его состояние, робкой лаской старалась облегчить страдания бесконечно дорогого человека.

А Фролов думал об одном: как же теперь ему быть? Он потерял жену друга, любимую женщину, с которой в жизни было связано все. Он привык к ее постоянству, рассудительности, твердости. Она понимала его с полуслова, с полувзгляда. Особенно надежно она его поддерживала в первые годы Советской власти и в трудные тридцатые годы. Будучи офицером царской армии, Дмитрий Федорович с первых дней революции встал на ее сторону, возглавил артиллерию дивизии. Солдаты его любили, верили ему. Но шли годы. Те, кто знал его по гражданской войне, демобилизовались, на их место в Красную Армию пришли другие. На строгость и принципиальность Дмитрия Федоровича реагировали по-разному. Одни добросовестно выполняли приказы и распоряжения, другие, узнав, что Фролов бывший офицер царской армии, бросали вслед обидные реплики, третьи писали доносы, и всегда жена была его опорой в жизни. Она о многом умела говорить очень убедительно.

— Надя, — мысли Дмитрия Федоровича метались. Он еще не вполне оправился от известия о смерти жены, как подкрадывалось другое — Нина готовилась к работе в тылу гитлеровцев. Груз, который ляжет на ее юные плечи, тяжел. Ведь для такой работы мало знать язык, быт, нравы и обычаи врага. Разведчиком нужно родиться!

Прежде чем приехать сюда, в школу, Дмитрий. Федорович долго говорил с человеком, которому была подчинена вся эта служба. Выслушав Дмитрия Федоровича, он сказал:

— Люди с таким уровнем подготовки, как у вашей дочери, здесь у нас нужны не меньше, чем в тылу врага, и я с удовольствием оставлю ее в своем управлении.

Поблагодарив генерала, Дмитрий Федорович поехал к Нине и сейчас старался поймать удобный момент, чтобы поговорить с ней. Он волновался, и это не ускользнуло от ее внимания.

Нина любила отца, пожалуй, больше, чем мать, хотя всегда утверждала, что любит обоих одинаково. С отцом ей было уютнее, он был мягче, и не то чтобы он ее баловал, он просто лучше ее понимал. Он много говорил с нею, развивая в ней самостоятельность суждений. Нина всегда помнила его фразу, ставшую для нее напутствием: «Доченька, шагай по жизни смелей». Советы его были ненавязчивы, но заставляли думать. Обычно он говорил:

— Ты можешь поступать как хочешь, но было бы лучше… — и высказывал свое мнение.

Мать в их дискуссии не вступала, она лишь говорила четко, что, когда, где и как нужно сделать. Она не тратила времени на убеждения и всегда подчеркивала, что, если она говорит, значит, так надо, если она молчит делай, как считаешь нужным. С детства Нина хорошо знала, как горячо и преданно любил Надежду Петровну отец, понимала, как тяжело ему сейчас.

Но Фролов не позволял себе расслабиться. Ему нужно было решить то главное, из-за чего он приехал в школу. Но как же все-таки приступить к делу? И он начал издалека.

— Ну, рассказывай, дочь, как у тебя идет учеба?

— По многим дисциплинам хорошо, папа, только по одной пока неважно, хотя мой преподаватель убежден, то я справлюсь и с этим, — ответила Нина.

— С чем же?

— Понимаешь, оказывается, мои глаза выдают мои чувства и мысли. Он, словно гипнотизер или маг, сразу определяет, о чем я думаю в данный момент…

Дмитрий Федорович ухватился за это ее признание и начал рассуждать, сгущая краски:

— Доченька, это очень плохо. Ведь тебе придется работать в окружении врагов, ты будешь вся на виду…

— Преподаватель тоже так говорит, — перебила отца Нина. — Правда, на последнем занятии он похвалил меня и сказал, что скоро мне поручат очень ответственное задание. А это именно то, чего я хочу, папа!

Слова дочери сразили Дмитрия Федоровича. Он слишком хорошо знал ее и понимал: если Нина поставила перед собой какую-то цель, то приложит все силы, чтобы достичь ее. Он сам воспитывал в ней эту черту характера.

Фролов решил пойти в открытую:

— Нина, зачем тебе лететь в тыл врага? Можно сражаться с фашистами и по эту сторону фронта.

— Что ты говоришь, папа? Получится, что я струсила.

— Ну почему сразу — «струсила»? Ты можешь работать в управлении, которому подчинена ваша школа:

— Чтобы работать здесь, не нужно проходить мой курс специальной подготовки. А я его почти закончила!

Нина крепко обняла отца. Она понимала его тревогу и чувствовала, насколько близок он ей и дорог.

— Папочка, милый, — душевно, с волнением в голосе сказала ста ему, мне бы очень хотелось, чтобы ты понял меня: поступить иначе я не могу!

Дмитрий Федорович молчал, глядя прямо перед собой, и Нина решила перевести разговор на более спокойную тему.

— Скажи, как удалось тебе выбраться в Москву? Ведь это сейчас, наверное, очень сложно?

— Есть повод, — ответил Дмитрий Федорович. — Я приехал в Кремль получать награду.

Нина от радости захлопала в ладоши.

— От души поздравляю, папочка!

— Спасибо, доченька, — ответил Дмитрий Федорович. — Ну, уже время, я должен идти.

Поцеловав отца, Нина проводила его до выхода с территории школы, вернулась и села на то же место, где только что они сидели вдвоем. Она перебирала в памяти весь их разговор. Потом пошла в класс, села за книги, но сосредоточиться не удалось.

— Разрешите мне увольнение в город, хотя бы часа на два? — обратилась она к своему руководителю.

— Чтобы привести нервную систему в порядок?

— Совершенно верно, — нарочито беззаботно произнесла Нина.

— Скажи дежурному, ты отпущена до восемнадцати часов, — ответил Лавров. — Если появится желание поговорить — я готов принять тебя до двадцати часов.

— Спасибо, попробую сама справиться.

Она вышла, прошлась по улице, села в трамвай, доехала до Цветного бульвара, посмотрела афишу цирка, затем направилась в сторону театра Красной Армии. От него, обходя различные оборонительные сооружения, вышла в центр, на Красную площадь.

Вернулась она в школу в указанное время, но к Лаврову не пошла, говорить с ним пока было не о чем, не все еще мысли улеглись в голове.

Последнее время Нина много думала о своем будущем. Ее память цепко вобрала в себя фотографию Тани — Зои Космодемьянской, повешенной фашистами. Выпуски кинохроники «Не забудем, не простим», которые регулярно демонстрировались в клубном зале школы, вызывали глубокое чувство гнева, ненависти к гитлеровцам, помогали Нине вырабатывать в себе твердость, решительность. И в эту ночь она снова и снова спрашивала себя: сумеет ли достойно держаться там, в окружении врагов? Не струсит ли, сможет ли пересилить боль, если придется? И если вдруг подступит самое худшее, какой будет ее последняя минута?

Всю ночь она не сомкнула глаз. И уже под утро вспомнилась ей другая ночь, предвоенная, на берегу Дона. Какая то была счастливая ночь, полная радости и надежд! И рядом с ней тогда был Анатолий…

Днем снова пришел отец. Увидев его с новеньким орденом Ленина на кителе, Нина обрадовалась, бросилась отцу на шею, а он решил воспользоваться удобным моментом и сказал, словно бы между прочим:

— Доченька, я опять беседовал с начальником управления. Если ты согласишься, тебя переведут…

Нина мгновенно вспыхнула, покраснела, ее голубые глаза потемнели, взгляд стал суровым.

— Зачем ты это сделал? — Нина хотела упрекнуть отца более жестко, но ей стало жаль его. — Хорошо, папа, — сказала она тихо, — я подумаю. Спасибо, что заботишься обо мне. Я напишу, как все здесь сложится.

Отец посмотрел на Нину и ощутил неловкость. Действительно, он, офицер русской армии, генерал Красной Армии, в труднейшее для Родины время уговаривает свою дочь спрятаться за спины других, поискать местечко побезопаснее… Фролов заторопился. Уже в дверях Дмитрий Федорович спросил:

— А где твои знакомые ребята, летчики? Что-нибудь известно о них?

— Воюют.

— Все живы?

— Живы. Недавно получила письмо от Анатолия.

— Война — такое дело, — заметил генерал, — каждую минуту может что-то случится.

— Это верно, — согласилась Нина. — Но будем надеяться, папа. Машина тронулась с места. Нина смотрела ей вслед, и сердце девушки сжималось от боли: когда теперь она снова увидит отца и увидит ли? Ведь это война, и каждую минуту на войне может что-то случиться…

Машина тронулась… Дмитрий Федорович все оглядывался на Нину. Она стояла подтянутая, стройная. Потом машина свернула, и дочь скрылась из виду, но Фролов продолжал смотреть, словно надеясь увидеть ее снова. Когда же теперь им доведется свидеться? Трудный и опасный путь избрала она.

О себе он не беспокоился — к риску привык, три минувшие войны многому научили. Как ни тяжела война, человек и к ней привыкнет. Трудно, но привыкает, подвергая суровым испытаниям свой духовный мир, напрягая до предела нервную систему. Во время войны человеческий организм работает с полным напряжением физических и духовных сил. Не случайно на фронте болеют и умирают только от ран, других недугов бойцы не ведают.

Мысли генерала снова возвращались к Нине, он испытывал угрызения совести за свой поступок. А ведь начальник управления отнесся к нему с пониманием и даже обрадовался.

— Это же превосходно, что она знает три языка, — сказал он, — в нужное время она сможет заменить троих! Если бы я знал о ней раньше, — сказал он в заключение разговора, — непременно взял бы ее в аппарат и безо всяких ходатайств.

«Папа-генерал добивается для дочери тепленького местечка!» — подумал о себе в третьем лице Дмитрий Федорович и начал ругать себя, не замечая, что некоторые слова произносит вслух.

— Вы что-то сказали, товарищ генерал? — повернувшись к нему, спросил шофер.

— Это я так, сам с собой на старости лет разговариваю, — смутился Фролов, а потом пошутил: — Приятно иногда поговорить с умным человеком.

— Со мной тоже бывает такое, — откликнулся шофер.

— Ну что ж, давай поговорим, — предложил Дмитрий Федорович. — Скажи, Платоныч, когда кончится война?

Шофер улыбнулся, покачал головой:

— Это не по нашей части.

— Ну а все-таки, — не унимался Дмитрий Федорович, — ведь вы, бойцы, тоже в обстановке разбираетесь и суждение свое, конечно, имеете.

— Оно-то да, — философски ответил шофер, — но к этому еще бы и силу. Конечно, если дела пойдут так, как под Москвой, то, может, соберемся с силами и двинем фашистов. Когда под Москву сибиряки прибыли, дело сразу сдвинулось.

— Что ж выходит? — уточнил Дмитрий Федорович. — На сибиряков надеяться будем?

— Нет. Просто я хочу сказать, что в Сибири народ бывалый, стрелять умеет и к лишениям привык. Нельзя ж сибиряков с южанами сравнивать, ответил шофер.

— А что южане? — переспросил генерал. — Здешние климатические условия для них не подходят?

— Э нет, они к этому ремеслу непривычные.

— К какому это ремеслу?

— Да к солдатскому.

— А сам-то быстро привык?

— Я три года служил срочную, потом на финской немножко пообстрелялся. Только с финской вернулся, фашист вскоре напал. И снова я в строю.

— Вот так и южане, года два повоюют и тоже окрепнут.

— Товарищ генерал, неужто мы еще два года воевать будем? — упавшим голосом спросил Платоныч.

— Да это я так, приблизительно сказал, — оправдывался Дмитрий Федорович. — Разве кто-то может сейчас точно сказать?

— Но вы-то примерно знаете, а мне не хотите говорить, — так же огорченно продолжил Платоныч.

— Я не о войне говорю, а подтверждаю твои слова. Ты три года прослужил, повоевал в финскую, в Отечественную, окреп и сейчас бывалый воин.

— Ага, если так только, — протянул шофер, вроде бы соглашаясь.

«Хитрый мужик, — подумал Дмитрий Федорович, может сделать вид, что согласен, а про себя так и будет знать: раз генерал говорит, два года будем воевать, значит, так и будет».

Они ехали быстро, оставляя за собой города и села. Ехали мимо тех мест, где совсем недавно стояли насмерть защитники столицы. Дмитрий Федорович многое передумал за дорогу. А приехав к себе, сел писать письмо Нине, в котором просил извинения за свою отцовскую слабость.

Возвращаясь, Нина встретила дежурного.

— Фролова, тебя вызывает начальник школы, — сказал он.

— Отца провожали? — спросил подполковник, едва Нина вошла в кабинет.

— Да, только что уехал.

— Мне приказано передать вам решение начальника управления. Вы завтра должны прибыть к нему для прохождения дальнейшей службы. Мы очень сожалеем, что вы уходите от нас.

Нина вначале опешила, а потом, вспомнив свой разговор с отцом, покраснела. Бедный папа, чего стоила ему эта просьба! Нина представила отца в положении просящего и разозлилась на себя. Почему она допустила его до такого унижения? Почему вчера не сказала, что все равно школу не бросит! Знать бы наперед, что все так обернется!

Пауза затянулась, молчать дальше было нельзя, и Нина твердо сказала:

— Товарищ подполковник, я никуда не пойду. Буду заканчивать обучение здесь и очень прошу доверить мне самое опасное задание.

— Но, как же так? — растерялся начальник школы. — Я обязан выполнить полученное мною распоряжение. Если вас вызывают в управление, значит, так надо.

— Товарищ начальник школы, я очень хочу закончить свое обучение здесь! Прошу не откомандировывать меня в управление, — горячо упрашивала Нина.

— Ладно. Сейчас идите на занятия, а завтра будет видно, — ответил, подумав, подполковник.

А утром начальник управления подтвердил Нине свое решение. Нина наотрез отказывалась уйти из школы. Разговор был долгим, мучительным. Наконец генерал прямо сказал ей:

— Я пообещал вашему отцу, что вы будете работать здесь, а вы меня подводите.

— Я вас не подвожу, — ответила Нина. — Просто… отец не должен был просить вас об этом!

Генерал внимательно посмотрел на Нину, стоявшую перед ним по стойке «смирно», и подумал: такая с пути не свернет.

— Значит, в тыл? — спросил он.

— Да, в тыл! — ответила Нина, решительно глядя ему в глаза.

— Хорошо. Мы подумаем, — ответил генерал. Она возвратилась в школу.

Один за другим приземлялись самолеты полка Давыдова на полевом аэродроме, где уже стояло несколько Як-1 и МиГ-3, пара «ишачков» и «чайка». Базаров, большой поклонник самолета И-16, ходил вокруг «ишачка» и восторгался им. Подойдя к технику самолета, заговорил заискивающе:

— Здорово, технарь. Может, махнем «ишачка» на моего ЛаГГ-3?

— Здравствуйте, товарищ старший лейтенант! — ответил тот и представился как положено: — Воентехник второго ранга Шаров. А насчет самолета вы с моим командиром, капитаном Старковым, решайте. Но будь моя воля, я бы ни за что «ишачка» не сменял на ЛаГГ-3. На И-16 все отлажено, самолет блестит. А ЛаГГи все замусоленные, как у плохой хозяйки посуда.

— Верно, Шаров, твой «ишачок» как игрушка! Но это от человека, а не от машины зависит. Тебе и ЛаГГа дай, ты его мигом облагородишь, — польстил Базаров.

— Оно, может, и так, но все же обмен неравноценный.

— Ну ладно, только ты уж, пожалуйста, при моем разговор с командиром не очень упирайся, — попросил Базаров.

Капитан Старков, выслушав предложение Базарова, начал хаять ЛаГГ-3. Базаров, как мог, смягчал недостатки своего самолета. Они препирались долго, но в конце концов капитан пообещал: если его эскадрилью вольют в полк, тогда он один самолет отдаст. Базаров обрадовался и пошел обхаживать командира полка.

Между тем Давыдов собирал остатки полка. Первая эскадрилья перелетела тремя, вторая — двумя экипажами. Всего приземлилось семь экипажей. Не было комиссара, Богданова и звена Фадеева.

— Маловато собралось, — вздыхал Давыдов, — штаба и техсостава нет. Кого бы назначить начальником штаба?

— Штурмана полка, а писарем к нему — Базарова, — раздались голоса полковых зубоскалов.

— Я вам напишу, сами себя не узнаете, — огрызнулся Базаров.

Давыдов, напряженно раздумывая, произвел назначение должностных лиц. Каждый получил, кроме основной, одну-две должности по совместительству.

Небольшой группой стояли давыдовцы на новом пока еще для них аэродроме. Ждали товарищей, тревожились за них. И вот в небе появился ЛаГГ-3, лихо развернулся, произвел посадку, быстро зарулил. Через минуту веред Давыдовым предстал сержант Овечкин.

— Ты? — удивился Давыдов. — Какими судьбами?

Недобрая мысль пронеслась в его сознании, ведь на этом самолёте должен был лететь комиссар. Овечкин подробно доложил о том, что произошло после отлета командира полка.

— Так где же они сейчас? — обратился Давыдов снова к Овечкину, имея ввиду комиссара с Богдановым и пару Фадеева.

— Не могу сказать, товарищ майор, — ответил сержант.

— Плохо. Комиссар отсутствует, комэск отсутствует, двух летчиков нет. Ну ладно, разберемся. А пока пошли в столовую, — сказал Давыдов.

В лесочке за длинным, срубленным из досок столом разместились летчики. В ожидании обеда наперебой обменивались мнениями о случившемся. Базаров не выдержал:

— Ну, что вы все разболтались? Небось не рискнули проявить инициативу и взлететь, когда «мессеры» крутились над головой?!

— Это не ваше дело, Базаров, — сердито заметил Давыдов.

— Нет, мое дело! Надо на такие ответственные задания не только самых младших посылать, — стоял на своем Базаров.

— Хорошо, в следующий раз перед принятием решения буду советоваться с вами, — с обидой в голосе сказал Давыдов.

Летчики молча ели что подавали, то и дело вглядываясь в небо и прислушиваясь к звуку моторов. Все надеялись на возвращение оставшихся в тылу у немцев.

Комиссар полка, сев в кабину юркого По-2, осмотрелся, зашприцевал бензин в цилиндры мотора, попросил механиков крутануть винт и включил магнето. Мотор почихал, почихал и запустился. Как только винт набрал нужные обороты, комиссар оживился. Он вспомнил былые времена, когда лихо пилотировал на таком же вот самолете.

Махнув рукой Богданову, комиссар уверенным движением довел обороты до максимальных и пошел на взлет. По-2 быстро оторвался от земли, набрал высоту метров десять и развернулся на восток. Под крылом замелькали по-весеннему солнечные луга, зеленые лужайки озимых и большие квадраты незасеянных полей.

Прошло с четверть часа, когда сидящий в задней кабине летчик постучал по плечу комиссара и, показывая рукой, прокричал:

— «Мессеры»!

Комиссар сразу же увидел пару стервятников и постарался прижаться к земле. Он надеялся уклониться от встречи с фашистами, но не удалось.

Немецкие истребители заметили По-2 и начали его преследовать. Вытянувшись в колонну, «мессершмитты», занимали исходное положение для атаки. Ведущий дал короткую очередь. Она не долетела до «кукурузника». Фашистский стервятник приблизился, от него к беззащитному По-2 снова полетели огненные трассы. И на этот раз снаряды прошли мимо. Ведущий «мессер» взмыл, но тут же открыл огонь ведомый. Так продолжалось несколько раз. Постепенно немецкие истребители приспособились, и несколько снарядов попали в правую верхнюю плоскость По-2. Казалось, до решающего мгновения остаются секунды, но летчик прибрал почти полностью обороты мотора и крикнул: «Доворачивайте в лес!» Комиссар вначале не понял, а потом сообразил — впереди высокий лес, там можно укрыться, и направил самолет к лесу. «Мессеры» бросились за ним, но юркий По-2, прижавшись к опушке леса, ныряя в просеки, удачно уходил от огненных трасс противника.

Как только «мессеры» взмыли вверх, комиссар совершил новый маневр и скрылся от них. «Мессершмитты» сделали два круга над зеленым массивом и, не найдя По-2, ушли на север. «Кукурузник» снова взял курс на восток.

Но через несколько минут полета опять появилась пара «мессершмиттов».

Комиссар отвернул в сторону, и зеленый «кукурузник» слился с покровом местности. Но спрятаться надолго не удалось. «Мессеры» все же обнаружили самолет. Атаки последовали одна за другой. Вот выходит на огневую позицию ведущий, он уже на расстоянии восьмисот, шестисот метров… Ему уже можно открывать огонь, но фашист медлит и, словно коршун нацеливаясь на добычу, не спешит, предвкушая удовольствие. Повернешь раньше — опасно, позже — можно не успеть, и тогда эрликоновские снаряды разнесут хрупкий По-2. Пора! И самолет метнулся в просеку. Смертоносная трасса прошла мимо. Комиссар вывел По-2 из разворота, а в это время второй «мессершмитт» уже зашел для атаки, от него тоже нужно уворачиваться. Из просеки По-2 снова выскакивает на лесной массив. Комиссар удачно маневрирует, и фашисты теряют По-2 из виду.

Комиссар довернул самолет вправо, уменьшил обороты и крикнул:

— Возьми управление, руки онемели!

Старший лейтенант отработанными движениями проверил управляемость самолета и повел его на предельно малой высоте. Замелькали просеки, дороги; летчик взглянул на прибор скорости и с сожалением констатировал — мала.

Отдохнув, комиссар снова взял управление на себя и повел самолет метров на пять повыше. «Побаивается земли», — подумал летчик. Он хорошо помнил, что, когда сам после истребителя сел на «кукурузник», тоже не сразу научился «брить» самые низкие травы.

Освоившись, комиссар вскоре снова повел его на высоте пяти-шести метров над лесом. Вдали заблестела вода. В это же время летчик предупредил комиссара о новой опасности.

Пара «мессершмиттов» заходила в хвост По-2. С восьмисот метров почти одновременно они начали поливать По-2 раскаленным свинцом. Рвались снаряды; пули впивались в плоскости, больно жалили тело маленького «кукурузника». После одного из взрывов комиссар ощутил запах гари, мелкие осколки снаряда обсыпали левую нижнюю плоскость самолета. А в атаку заходила следующая пара «мессеров», они сближались, пока еще не открывая огня. Расстояние быстро сокращалось, но «мессеры» почему-то не стреляли. В чем дело? И куда запропастилась третья пара «мессеров»? В это время легкий удар в плечо. Комиссар взглянул на летчика, указательный палец которого, словно стрела, показывал вперед. Враг был и там. Комиссар замер: несколько трасс, словно соревнуясь, уже неслись в направлении По-2. Он на мгновение сжался, всем своим существом ощущая, как выпущенные двумя парами фашистских истребителей пули проходят через самолет и, сталкиваясь в его теле, взрываются. Комиссар бросил было самолет вправо вниз, но твердая рука старшего лейтенанта рванула штурвал в обратную сторону. Комиссар понял, они были на грани гибели. Летчик, сидящий в задней кабине, предотвратил развязку. Но надолго ли эта отсрочка?

Впереди показалась просека, комиссар резким движением направил самолет в нее. Зашумели слева и справа деревья, замелькали перед глазами металлические сетчатые вышки, и комиссар понял; что снижаться больше нельзя, там линия электропередачи. Он быстро потянул ручку на себя, но, следуя закону инерции, самолет еще какое-то мгновение продолжал нестись вниз. Новое усилие — и самолет нехотя подчинился воле летчика. Комиссар взглянул влево идущие навстречу две пары «мессершмиттов» проскочили мимо. Но первая пара снова стала поливать По-2 свинцом.

— Впереди, совсем рядом, река. За ней должны быть наши. Остается двести, сто, метров до заветной речной глади, и вот он — Северский Донец! Отвернули влево, потом вправо, прижались к крутой стороне берега. Немцам атаковать с запада уже нельзя, они заходят с востока, с малой дистанции, почти в упор расстреливают По-2 и взмывают вверх, обдавая летчиков струей воздуха от винтов. Не удалось комиссару вовремя отвернуть, и правая верхняя плоскость моментально превратилась в решето. Самолет непроизвольно вышел из левого крена. А сверху на него устремилась на большой скорости еще одна пара «мессеров». Дистанция быстро сокращается, пора бы отворачивать, но самолет плохо слушается рулей. Огненная струя устремилась к израненному, идущему на последнем дыхании «кукурузнику». Забарабанили по фюзеляжу и плоскостям снаряды. Вслед за ведущим «мессером» открыл огонь и ведомый. Короткие очереди, выпускаемые немецким летчиком издалека, пока не достигали цели. Враг, продолжая стрелять, стремительно приближался. Расстояние — четыреста, триста, двести метров, угол крутой… «Что задумал этот гад?» Еще очередь, рывок, но поздно — сила земного притяжения оказалась сильнее аэродинамического момента. Фашистскому летчику удалось изменить угол полета, но самолет по инерции несся к земле. Высоты не хватало, фашистский стервятник врезался в западный берег Северского Донца, не успев выйти из пикирования.

— Ура! — во все горло закричал старший лейтенант, но это было единственное мгновение радости. По-2 катастрофически терял высоту.

— Тяни, комиссар, к берегу! — кричал летчик.

Комиссар хорошо понимал летчика, но сделать уже почти ничего не мог. Израненный в тяжелом бою, самолет терял скорость и плохо поддавался управлению.

Но вот он, долгожданный берег! Комиссар хотел сесть где-нибудь здесь или по крайней мере упасть на сухую землю. Он не собирался так просто расставаться с жизнью. А очередная пара «мессеров» уже вышла, на исходную позицию. Трасса первого самолета их миновала, но второй почти в упор выбросил сноп снарядов, самолет, несмотря на то что пилоты вдвоем старались вывести его из крена, пошел вниз.

Скорость снижения нарастала, крен увеличивался, и они уже не обращали внимания на летящие в их сторону огненные трассы. Комиссар, зажав рану левой рукой, правой пытался вести самолет.

В последний момент он услышал шум деревьев, треск сучьев. Крылья самолета отваливались, задевая за стволы, а фюзеляж по инерции летел дальше и дальше…

Какая-то тяжесть навалилась на комиссара, один за другим последовали тяжелые удары. Тяжесть увеличивалась, сознание таяло, потом все померкло. По-2 рухнул в лесную чащобу…

Летный состав полка Давыдова расположился в ближайшем от аэродрома лесу. Заместитель Богданова старший лейтенант Прохоров разместил остатки своего войску в одной из палаток. Летчики долго не могли заснуть, тревожась о боевых друзьях. На рассвете замкомэска вышел размяться, как они всегда это делали с Фадеевым, и лицом к лицу столкнулся со своим командиром.

— Олег Борисович, здравствуйте! — радостно воскликнул он. — Наконец-то! Что случилось с вами, где остальные? — засыпал он комэска вопросами.

Но Богданов не успел ответить, появился командир полка. Комэск быстро пошел к нему и доложил:

— Капитан Богданов прибыл, из-за отсутствия горючего произвел посадку километрах в двадцати отсюда.

— Где комиссар? — перебил его Давыдов. — Где Фадеев и Гончаров? Что с вами случилось?

— Комиссар вылетел на По-2, - ответил Богданов и пояснил: — У самолета, на котором собирался лететь комиссар, не заводился мотор, мы уже были в воздухе, когда Овечкину удалось справиться со своим самолетом. И вот что из всего этого вышло…

— Может, они сели где-нибудь? — предположил Давыдов и добавил в сердцах: — Да что ж это за война такая, только привыкнешь к человеку, только сработаешься с ним, обязательно что-то да случится!

— Товарищ майор, — сказал Богданов. — Давайте пока не будем хоронить комиссара. Может, объявится еще.

— Ох, Богданов, если бы так сложилось! Ну а сержанты наши где? Что с ними-то? Фадеев, Гончаров — где они?

— Они сели на нейтралке, но боюсь, что ближе к немцам, — ответил Богданов. — Кончилось горючее. Я видел, как они садились, сделал над ними круг, надеялся, что смогу добраться до вас, вернуться и помочь им, но километрах в пятнадцати от Балаклеи меня атаковала четверка «мессеров». Я отбивался до полного израсходования горючего. А потом протянул сколько смог.

— Где сейчас твой самолет?

— Далековато, километрах в двадцати отсюда.

— Что же делать? — вздохнул Давыдов. — Бери ребят, и отправляйтесь за ним. Здорово он подбит?

— Думаю, что восстановить можно, — сдержанно ответил Богданов.

Шла война. И каждому бойцу в ней было отведено свое место, для каждого была отпущена своя боль, своя удача. И всем вместе была поставлена одна цель — защищать Советскую Родину.

По воле случая, которых немало было в годы войны, ставший свидетелем неравного боя По-2 со сворой «мессершмиттов» командующий ВВС Юго-Западного фронта генерал Фалалеев снял фуражку и склонил голову, отдавая дань героизму летчика самолета связи. Он знал этого парня, летал с ним не раз. Старший лейтенант Крючков, в прошлом лихой истребитель, по его просьбе согласился полетать на По-2 до прибытия пополнения самолетов-истребителей. И на этот раз, когда нужно было доставить приказ на перебазирование находящемуся в окружении полку Давыдова, начальник штаба послал с пакетом именно Крючкова. Командующий продублировал свой приказ, направив И-16 с тем же заданием. Сейчас генерал понял: приказ вручен. Полк перелетит, а летчик останется навечно в этом лесу. Но ведь ответственные и опасные поручения всегда доверяют самым смелым, преданным Родине и своему делу людям! Им верят, на них надеются. И они оправдывают доверие. Такова логика жизни.

Командующий знал: как только в небе появляется хоть одна пара настоящих воздушных бойцов, фашисты, до этого момента чувствующие себя хозяевами положения, поджимают хвосты и улепетывают восвояси. Беззаветная преданность наших летчиков Родине, умноженная на профессиональное мастерство, дает сплав, перед которым рушатся усилия врага. Но победа сама собой не дается, за нее приходится платить — потом, кровью, жизнью людей.

— Капитан, — обратился Фалалеев к стоящему рядом командиру, — возьмите с собой несколько красноармейцев, доберитесь до места падения самолета. Похороните летчика с почестями. Постарайтесь найти документы и передайте их мне. Это должен быть старший лейтенант Крючков.

— Есть, товарищ генерал! — козырнул капитан.

Лишь к исходу дня поисковая группа вышла к месту падения По-2. Кругом валялись разломанные на мелкие кусочки детали скромного «кукурузника»…

5-й кавалерийский корпус, брошенный на усиление' 9-й армии, сразу же вступил в жаркие бои с частями армейской группы Клейста.

Бронированный клин противника упорно врезался в поредевшие боевые порядки советских войск. Фашистская авиация, господствуя в воздухе, то и дело бомбила наши войска. «Враставшие в землю» бойцы тщетно смотрели в небо, ожидая помощи своих истребителей.

В один из таких моментов над боевыми порядками кавкорпуса появилась тройка ЛаГГов. Это было звено Богданова.

— Наши! Наши прилетели! Ура! — обрадованно закричали кавалеристы.

Но неожиданно вначале один самолет, за ним второй пошли на посадку.

— Там же фашисты, куда они садятся! — заволновались кавалеристы.

— Смотрите, как тихо они снижаются, — сказал командир эскадрона, горючего, видно, нет. Так что они не садятся, а падают.

Командир корпуса, находившийся в это время на наблюдательном пункте, сразу понял трагическое положение летчиков. Еще не зная точно причины посадки самолетов, он приказал немедленно направить подразделение, чтобы не допустить захвата немцами советских летчиков. И почти сразу началась дуэль между советскими и немецкими артиллеристами. Комкор, не отводя бинокля от глаз, наблюдал за лётчиками, маневрирующими между разрывами снарядов.

— Верно взяли направление, — сказал комкор стоящему рядом полковому комиссару.

— Может, уже в воздухе увидели, где кто располагается? — предположил тот.

— Вряд ли, — ответил комкор, — просто у человека есть какое-то особое чувство на опасность.

Меж тем обстановка вокруг летчиков усложнилась. Немцы усилили артиллерийский и минометный огонь, двинули вперед автоматчиков. Через некоторое время самолеты, засыпанные землей от разорвавшихся снарядов и мин, трудно было отличить от окружающей местности.

После жаркой схватки с фашистами посланное комкором подразделение выручило летчиков. Вскоре Фадеев с Гончаровым были уже на наблюдательном пункте корпуса.

Рад, что удалось помочь вам. Жаль, что самолеты не вернешь, ну да, видно, ничего не поделаешь, — сказал им комкор. — Сейчас подойдет представитель штаба ВВС фронта, он скажет вам, что делать дальше. Бывайте здоровы да прилетайте сюда побыстрей, вместе легче воевать будет.

Появившийся вскоре авиационный полковник выслушал короткий доклад Фадеева и повел летчиков в расположенное невдалеке подразделение.

Окликнув капитана, полковник приказал:

— Принимайте сержантов в свое распоряжение, они будут помогать вам.

Сержанты последовали за капитаном и вскоре оказались в ходе сообщения, в конце которого в гуще кустарника размещалась радиостанция.

Навстречу пришедшим вышел лейтенант, командир роты связи.

— Это летчики-истребители, — сказал ему капитан, кивнув в сторону Фадеева и Гончарова. — Будут помогать в управлении авиацией.

Летчики сразу же приступили к делу. Они принимали сообщения экипажей-разведчиков, наносили данные на карту, а в конце дня докладывали данные полковнику.

Отмечая условными знаками занимаемые противником населенные пункты, Анатолий чувствовал нарастающую тревогу — за себя, за дорогих сердцу людей, отбивающихся от фашистов, за весь этот участок фронта. Очень уж четко было видно на карте, как стальными клиньями танковых лавин враг врезался в нашу оборону. Во время одного из докладов Фадеев узнал о том, что наутро готовится прорыв…

Чуть рассвело, когда на востоке началась артиллерийская стрельба, это прорывающиеся войска поддерживала артиллерия. К обеду дошел слух, что наши войска прорвали оборону немцев и передовые подразделения уже переправляются через реку. Вместе с оставшейся в резерве группой двинулись к Северскому Донцу Фадеев и Гончаров.

Анатолий впервые увидел искромсанные немецкие орудия, бронетранспортеры, танки. Множество убитых застыли в неестественных позах. За несколько этих утренних часов сотни, а может быть, и тысячи людей расстались с жизнью. Все эти погибшие защищали свою Родину, свою жизнь и честь. А эти, в мышиной форме, что искали они здесь, у нашего Северского Донца, за тысячи километров от своей страны? «Жизненное пространство»? Теперь обрели его. Поймут ли когда-нибудь агрессоры бессмысленность своих вероломных замыслов?

Радиостанция в общем — потоке ползла еле-еле.

— Двигайтесь быстрей, иначе мы можем застрять! — крикнул подбежавший полковник. — Сзади остался только арьергард. — И приказал Анатолию: — Держи связь с теми, что прилетают, и обязательно направляй их для уточнения обстановки!

В это время в небе появился наш Су-2. Анатолий, помня указания полковника, связался с экипажем самолета и направил его в квадрат, где арьергард вел бой с наступающими гитлеровцами.

Су-2 развернулся и полетел на запад. Через несколько минут в наушниках раздался хрип, шум, сквозь которые Фадеев разобрал взволнованный голос летчика:

— В квадрате 61–01, 61–02 до десяти немецких бронетранспортеров и около батальона пехоты развернутым фронтом атакуют нашу пехоту. Сзади подходит колонна танков…

Дальше Фадеев разобрать не смог. Потом снова откуда-то издалека прорвался голос летчика:

— Южнее… за лесом, в пяти километрах, сосредоточиваются танки, бронетранспортеры и пехота на машинах…

Фадеев крепко прижал одной рукой наушник, второй держался за борт кабины полуторки, боясь свалиться под колеса.

— Ваня, что-нибудь слышишь через динамик? — спросил он Гончарова.

— Нет, — ответил тот.

Анатолий попытался снова вызвать на связь летчика, но, взглянув в небо, увидел четверку «мессершмиттов», окружавших Су-2. Внимательно следя за разыгравшимся воздушным боем, Фадеев чуть не сорвался с подножки.

— Лейтенант, сверни в сторону! — крикнул он командиру роты, сидевшему в кабине.

— Нельзя! Ты слышал приказ полковника? — сопротивлялся лейтенант.

— Слышал, но летчику нужно подсказать, а на ходу я не могу видеть воздушное пространство полностью!

Машина свернула, Фадеев взглянул вверх и ужаснулся: четверка «мессеров» пара за парой атаковала Су-2, летчик которого, видимо, бывалый пилотяга, кидал самолет из стороны в сторону, на мгновение замирая в тот момент, когда стрелку надо было открыть огонь.

Во время одной из атак «мессершмиттов» наш стрелок, улучив момент, дал длинную очередь, и фашистский истребитель вспыхнул. Немецкий летчик тут же выбросился на парашюте.

— Ура-а! — раздалось вокруг.

Отходившие в пешем строю красноармейцы замедлили движение, наблюдая, как лихо орудует в воздухе наш самолет.

Внимательно вглядываясь в воздушное пространство, Фадеев увидел еще четверку «мессершмиттов». «Теперь доконают», — мелькнула тревожная мысль. Четверка присоединилась к атаковавшей ранее тройке истребителей. «Мессеры» кружились вокруг Су-2, летели снаряды, наш летчик вращал самолет как лихой истребитель. Но силы были неравны.

Фадеев, наладив связь, несколько раз успевал предупредить разведчика о смертельных атаках «мессеров», и тот умело уходил от них, но то одна, то другая очереди достигали цели. Самолет задымил, и в этот момент откуда-то снизу подошел вплотную «мессершмитт»…

— Сзади ниже «мессер»! — успел крикнуть Фадеев, но сноп огня, выброшенный «мессершмиттом», окутал Су-2, и он загорелся.

— Горишь! Прыгай! — закричал во все горло Фадеев.

Самолет словно отяжелел замедлил полет и, немного накренившись, начал медленно разворачиваться влево. Языки пламени охватили фюзеляж и поползли по крыльям, то было страшное зрелище! Огненный ком, подобно комете, оставляя длинный шлейф пламени и черного дыма, продолжал плавно разворачиваться… Широко разнесенные плоскости самолета, еще не тронутые огнем, напоминали крылья горного орла, отыскивающего своим зорким оком — шакала…

Анатолий и остановившиеся пехотинцы замерли. Все понимали ужас совершающегося — экипаж горит, но самолет не покидает. Фадеев взглянул на Ваню, по щекам жав к губам микрофон, прокричал:

— Горишь! Прыгай!

— Нет… Мы еще повоюем… — послышался твердый голос летчика.

Самолет резко перешел в пике и скрылся из виду. Через несколько секунд за горизонтом раздался взрыв, потом еще несколько, и в небо взметнулись черные столбы дыма.

Все замерли на мгновение, потом сняли пилотки и фуражки, отдавая дань бессмертному подвигу героев.

Их смерть Фадеев воспринял как еще одну трагедию войны. Ушли из жизни два летчика, страшно и героически ушли. Кто они? Узнают ли когда-нибудь люди их имена? Мать, жена, любимая получат лаконичное: «Не вернулся с боевого задания». За скупыми словами в пешке войны скроется их подвиг. Дойдет ли он до потомков? А сколько подобных подвигов совершают сейчас ежедневно, ежечасно наши бойцы!

— Были люди и нет их… У летчиков тоже, как видно, тяжелая служба, произнес стоявший рядом боец.

Фадеев не успел ответить.

— Полковник требует данные: где немцы? — скороговоркой спросил подбежавший капитан.

Анатолий быстро передал карту с пометками о месте сосредоточения и передвижения немцев, нанесенными по сообщению экипажа-разведчика всего несколько минут назад…

— Ясно, понял, сейчас доложу. А вы быстрее вперед! — бросил на ходу капитан и помчался к полковнику.

Подтянув резервы, немцы усилили нажим в полосе отхода нашей группировки, то и дело атакуя подразделения прикрытия. На небольшом участке боя оглушающе рвались снаряды и мины, раздавались пулеметные и автоматные очереди.

Отходящие войска двигались медленно. Дорога была в глубоких воронках, приходилось петлять то влево, то вправо. Подразделение, вместе с которым двигались летчики, добралось наконец-то до реки.

На переправе скопилось много военной техники, повозок, людей, ревели моторы, шумели бойцы. Командиры, пытаясь навести порядок, зычными голосами подавали команды.

Анатолий по привычке взглянул на небо и увидел «раму» — немецкий самолет-разведчик «Фокке-вульф-189». Прильнув к наушникам, он попытался связаться с кем-нибудь из находившихся в воздухе истребителей. Но в эфире никто не отзывался. Как и следовало ожидать, вскоре налетели «юнкерсы». Увидев над собой немецкие самолеты, люди заволновались. Сплошным потоком хлынули на переправу и те, кто добирался пешком, и те, кто ехал на машинах. А немцы круто разворачивались для бомбежки. Вот первый Ю-87 бросает бомбу недолет, второй — недолет, третий — перелет! Анатолий, стоя на подножке спецмашины, вновь и вновь пытался связаться с кем-то из советских летчиков, кричал в микрофон, но никого поблизости не было.

А «юнкерсы» делают новый заход. Один из них кладет бомбу точно в переправу, и в это время Фадеев услышал в наушниках взволнованный голос с такими родными русскими словами: «Заходи, заходи! Бей замыкающего!» Анатолий увидел, как появившиеся два ЛаГГ-3 преследуют последнюю пару Ю-87. В спешке атака не сразу получается, но все же после нескольких очередей советского истребителя на виду у оставшихся на переправе Ю-87 врезался в землю. Клуб черного дыма взметнулся высоко вверх.

— Ура! Сбили! — закричали вокруг.

Фадеев понимал: надо поторапливаться, ведь немцы идут буквально по пятам. Как бы поскорее оказаться в полку, самому сесть в самолет и драться с фашистами!

Саперы быстро восстановили переправу, но радоваться пришлось недолго. Только начали переправляться, снова появились «лаптежники».

— Лейтенант, быстрее, быстрее! — почти кричал Фадеев. Машина ускорила движение. Первый самолет пошел в атаку, когда радиостанция уже заканчивала переправу. Анатолий сначала смотрел из окошечка, потом открыл дверцу и снова встал на подножку, высматривая в небе свои самолеты, но их опять не было. А «юнкерсы» продолжали бросать бомбы. Перелет — повезло! Недолет!

В это время их машина выехала на берег и свернула влево.

— Лейтенант! Гони быстрее от переправы, а то накроют! — крикнул Фадеев, глядя на пикирующий прямо на них немецкий бомбардировщик.

Анатолий как будто предчувствовал — едва они с Гончаровым успели отбежать метров пятьдесят от остановившейся машины, началось столпотворение. Бомбы сыпались одна за другой, земля летела в разные стороны. Рядом с ними оказалась глубокая воронка. Едва они нырнули в нее, как в это же мгновение раздался огромной силы взрыв, и на них комьями посыпалась земля…

Наступила глухая тишина. Фадеев ощупал себя — вроде бы цел. Ваня что-то говорит ему, но Анатолий не слышит. Осмотрелся кругом — летят самолеты, рвутся бомбы, вздымаются к небу пласты земли, но все это почему-то беззвучно. Ваня смотрит на него удивленным взглядом и тоже молчит. Неужели оглохли?

«Юнкерсы» сделали еще один заход, искромсали переправу и ушли.

Проводив их взглядом, летчики пошли к тому месту, где оставили машину. Они увидели груду металла и изуродованное тело юного лейтенанта. Подбежал полковник. Энергично жестикулируя, он что-то говорил сержантам, но, убедившись в бесплодности попыток услышать от них хоть слово, достал из кармана блокнот, вырвал листок бумаги и написал: «Вы контужены. Ищите медсанбат».

Сержанты сошли с дороги, идущей от переправы, и, оглядываясь то и дело по сторонам, чтобы не оказаться под машинами, сигналов которых они не слышали, пошли искать медсанбат.

Только под вечер они наткнулись на какой-то лазарет, Дальше события развивались независимо от их воли, поскольку слышать они не могли. Да их ни о чем и не расспрашивали, не до них было. Кругом лежали тяжело раненные бойцы и командиры. Летчикам написали направление, посадили на машину и отправили в госпиталь. Там их осмотрели, для чего-то измерили температуру, а потом так же чуть не под руки, чтобы не попали под колеса, посадили на повозку и направили к санитарному поезду.

Госпиталь на колесах, набитый до отказа ранеными, ночью двинулся в путь. Куда шел поезд — друзья не ведали. После нескольких суток пути они добрались до Миллерова, где поезд почему-то задержался.

Как-то утром Анатолий проснулся неожиданно рано, соседи по купе еще спали. Он слышал их дыхание, потом за окном раздалось воробьиное чириканье. «Какое счастье, что мы живы, — подумал Анатолий и улыбнулся во весь рот сам себе, светлому летнему дню и спящим товарищам. — Какое счастье! — повторил он. — Я снова слышу. Значит, есть оно на свете — солдатское счастье!»

Фадеев вспомнил Дон. Ростовские плавни. Там тоже было счастье!

Тихо вошла медсестра. Жестикулируя и делая выразительные гримасы, она пыталась узнать, как спали летчики. Анатолий, улыбнувшись, тихо, но четко произнес:

— Благодарю, сестричка, отлично!

Та от неожиданности вскрикнула, потом на радостях обняла Анатолия.

— А как Ваня? — спросила она.

За время лечения сестры успели привыкнуть к летчикам, относились к ним с большой заботой, называли просто по имени.

— Не знаю, — пожав плечами, ответил Фадеев, — вот проснется, посмотрим.

— Толя, сколько Гончарову лет? — спросила медсестра.

— Двадцать, — ответил Фадеев.

— Голова-то у него поседела…

— Да. Немного есть.

Сестра улыбнулась милой улыбкой, в которой были и сочувствие больному, и надежда на его скорое выздоровление, и многое другое, что так необходимо раненому воину. «Как знать, — думал Анатолий, улыбаясь в ответ, — что больше помогает избавиться от недуга — лекарства или заботливые руки и добрые сердца вот таких сестричек?»

Однажды ночью на станцию налетели фашистские самолеты. Началась бомбежка. Летчики выскочили из вагона и, нырнув под него, залегли между рельсами, зная, что не каждая бомба попадает в вагон. Рассчитали правильно, однако бомба разорвалась очень близко от Анатолия. От грохота зашумело в голове. Он снова стал хуже слышать, зато Ваня закричал: «Ура! Командир, я слышу!» Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Утром, представ перед врачами, летчики чуть ли не на коленях упрашивали отпустить их из госпиталя в часть. Врачи долго упорствовали, говорили, что курс лечения нужно довести до конца, но в конце концов сдались и выписали их, взяв слово продолжить лечение по месту службы.

Попрощавшись с врачами и сестрами, летчики зашли к начальнику санитарного поезда.

— Надо бы вам еще полечиться, — сказал он, — но боюсь новых бомбежек. Из двух зол выбираю меньшее…

Летчики не обратили внимания на последнюю фразу врача. Вспомнили о ней лишь несколько месяцев спустя, когда случайно узнали о том, что санитарный поезд фашисты разбомбили в следующую же после ухода сержантов ночь. Погибло много раненых и медицинского персонала, погиб начальник госпиталя, спасший им жизнь. Вспомнил Анатолий и медсестру с милой улыбкой. Так не хотелось верить, что и ее нет в живых!

После длительного поиска группа красноармейцев во главе с капитаном вышла к месту падения По-2. Бойцы тихо переговаривались:

— Искорежен так, что почти ничего не осталось. Одно крыло на одном дереве, остатки другого — на втором, на земле сплошное месиво…

— Осторожно, братва, кажется, человек лежит, — сказал вдруг один из красноармейцев.

Капитан потрогал тело летчика — он был мертв.

— Тут еще что-то есть, — сказал красноармеец, продолжая разбирать обломки По-2. — Братцы, человек! — дрожащим голосом закричал он. — С двумя «шпалами»!

— Батальонный комиссар… — тихо произнес, склонившись над трупом, капитан.

Красноармейцы сделали подобие носилок и пошли в обратный путь, двигаясь осторожно, медленно.

Вышли на небольшой пригорок, остановились. Капитан осмотрел местность.

— Будем хоронить здесь. Просмотрел документы.

— Комиссару только тридцать исполнилось, — сказал он, взглянув на партийный билет, — а старший лейтенант и того моложе.

На пригорке остался невысокий холмик, на нем — подобие пирамидки. Один из бойцов химическим карандашом вывел на ней фамилии погибших.

Вечером капитан доложил генералу Фалалееву о выполнении задания и месте захоронения. Командующий внимательно просмотрел документы летчиков и произнес, ни к кому не обращаясь:

— Значит, вместе с Крючковым летел и комиссар полка Давыдова. Что же сталось с полком? Летчики, вероятно, перелетели, а где же технический состав и тыловая часть?

Ответить было некому. Фалалеев тяжело вздохнул, спрятал документы в планшет и направился к ожидавшей его машине.