НАШИ БОИ

Истребитель – сейчас это любимейшее слово в нашем языке. Есть истребители-танкисты, есть истребители-снайперы. Истреблять немцев – это самое важное дело. Я счастлив, что я летчик-истребитель, и не променял бы свою специальность ни на какую другую. Чтобы стать хорошим летчиком-истребителем, нужно иметь особый характер, который лучше всего определить словам «дерзкий». Воспитывая молодых летчиков, я стараюсь прежде всего привить им дерзость. Каберов, Сухов – вот летчики с подлинным характером истребителя. Таким же был и мой погибший друг Багрянцев.

В первых числах июля 1941 года мне много приходилось летать на разведку и штурмовку наступающих немецких танковых колонн.

На первую штурмовку полетел я с майором Новиковым и Сосединым. Впервые увидел я горящие деревни. Погода стояла удушливо жаркая, пылали подожженные бомбами леса, густой дым застилал землю. Мы нырнули в этот дым и пошли над шоссе. Тут впервые увидел я немецкие синевато-пепельные танки, их огромные автофургоны. В гот период войны немцы не маскировались, не то, что теперь. Меня взяло зло, я все забыл и поливал, поливал, поливал из всех пулеметов.

Когда кончились патроны, я почувствовал желание спуститься совсем вниз, выпустить шасси и отрывать им головы колесами самолета.

Во время одной из этих штурмовок я впервые сбил самолет.

С немецкими самолетами я встречался и раньше. Я уже однажды гонялся за ними в районе Кронштадта. Но тогда они были иа страшной высоте – 8 тысяч метров над землей – и ушли прежде, чем я успел набрать высоту.

15 июля пошли на штурмовку Новиков, Соседин и я. Когда подходили к немецким танкам, заметили в стороне «Мессершмитт-110»(1*). Мы с Сосединым хотели было броситься к нему, но майор Новиков, помахав крыльями, приказал нам идти на штурмовку, чтобы прежде всего вьполнить задание.

«Мессершмитт» скрылся. Мы отштурмовали и хотели уже было повернуть домой, как вдруг снова заметили его. «Мессершмитт-110» прятался от нас в дыму пожара.

Патроны у нас еще оставались. Мы тоже нырнули в дым и выскочили прямо к «Мессершмитту». Нас стали обстреливать немецкие зенитки. Новиков принялся атаковать зенитки, а мы с Сосединым набросились на «Мессершмитт-110».

Соседин подошел к нему сзади сбоку и убил стрелка-радиста. Я подобрался прямо к хвосту «Мессершмитта» и открыл стрельбу. Увидел, как мои трассирующие пули летят точно во вражеский самолет. Это была моя первая стрельба не по учебному конусу, а по самолету.

Соседин отошел в сторону и теперь помогал Новикову подавлять немецкие зенитные точки. Я один взялся за «Мессершмитт» и стрелял не переставая. Мы неслись на высоте 400 метров. Я ожидал, что экипаж выбросится на парашютах. «Расстреляю их, пока они будут опускаться», – думал я. Они сбросили козырек, чтобы легче было выпрыгнуть. Но тут вдруг «Мессершмитт» закачался, и я понял, что судьба его решена.

Снизившись до 50 метров, он стал разворачиваться к немецким танковым колоннам. «Нужно показать немцам, как он будет падать», – думал я.

Дал последнюю очередь из крупнокалиберного пулемета. Видимо, убил летчика. «Мессершмитт» повис носом, взорвался и рухнул.

Я сделал круг над местом его гибели, подстроился к своим и пошел домой.

Меня с моим звеном в июле направили защищать один аэродром, где стояли наши бомбардировщики.

Немцы находились уже совсем близко. Налетали на аэродром много раз в день. В мое звеню входили два молодых летчика – Сухов и Соседин. Кроме нас троих ни одного истребителя здесь не было.

Нас направили на неделю, потом обещали сменить. Перед Суховым и Сосединым я поставил две задачи: первая – за эту неделю враг не должен тронуть аэродром; вторая – за эту неделю мы должны сбить не меньше двух вражеских самолетов да каждого. Они дали мне слово выполнить обе эти задачи.

Однажды мы втроем атаковали над аэродромом четыре «Мессершмитта-109». Несмотря да численное превосходство, они вызвали себе на помощь шесть «Хейнкелей-113». «Хей- нкели» явились. Теперь против трех наших самолетов дрались девять немецких. И все же мы победили. Не понеся никаких потерь, мы сбили один «Мессершмитт» и один «Хейнкель», остальные удрали.

1* Согласно докладу летчиков Bf 110 нес необычные опознавательные знаки: кресты сверху на плоскостях и красные звезды -снизу

Немецкий истребитель Bf 109F в воздухе заметно отличался от предыдущей модели Bf 109Е. Поэтому наши летчики часто называли Bf 109F мифическим Не 113. Интересно, что немцы также называли наш МиГ-3 не иначе как И-18

Г. Костылев на своей "Сказке-Коломбине" обсуждает ход воздушного боя

Немцы знали, что нас только трое, и стали за нами охотиться.

Эта охота научила меня, что никогда не надо успокаиваться после победы. Помню такой случай: атаковали мы втроем два «Мессершмитта-109». Один зажгли, другой подбили, и он еле ушел. Только хотели мы повернуть домой, как вдруг видим – снова летят на нас «Мессершмитты». На этот раз целая четверка. Мы встретили их и опять победили: один «Мессершмитт» был сбит, остальные ушли. Этот успех чрезвычайно поднял наш дух, мы возвращались в восторге, ликовали. Патронов у нас уже не было, оставалось только победоносно сесть на свой аэродром.

Случайно взглянул я на Сухова и вижу: он вертится, делает переворот за переворотом и вдруг понесся от меня прочь. Значит, сзади кто-то есть. Я оглянулся, а в меня уже летит сзади полоса трассирующих пуль. Три «Мессершмитта» наседают на нас, а у нас – ни одного патрона. Что делать? Если уходить, они нас уничтожат. Мы соединились, повернулись и пошли прямо на немцев – не имея патронов, имитировали атаку. И что же? У немцев нервы не выдержали, они повернули и ушли.

Я сделал вывод: когда нечем стрелять, ни в коем случае не следует выходить из боя, а наоборот, нужно действовать еще нахальнее. Этот урок принес пользу всем летчикам нашего гвардейского полка: расстреляв патроны, они из боя никогда не уходили.

Слово свое Сухов и Соседин сдержали – мы сбили семь самолетов, т. е. больше, чем по два на каждого.

Попав на Балтику молодым летчиком, я оказался в звене у Багрян- цева. С ним прошел финскую войну. Встречался с ним и в начале отечественной. Мне нравился он, потому что у него был большой талант летчика- истребителя. Он был человеком высокой дисциплины, приказ командира для него – закон. Никогда не спросит: сколько самолетов противника, а спросит: где?

Был он из беспризорников, образования не получил, писал плохо, но авторитетом пользовался громадным, так как был человеком большой души, прекрасным бойцам и летчиком.

Когда в июле немцы подошли к Старой Руссе, туда, для усиления нашей авиации, перебросили нескольких летчиков-балтийцев, в том числе Багрянцева с его звеном. В звено его в ту пару входили Халдеев и Михаил Федоров. Они наводили ужас на немцев. Багрянцев протаранил своим самолетом два «Юнкерса» и был за это награжден орденом Ленина.

Он сменил мое звено на аэродроме. Тремя самолетами, подобно мне, защищал он аэродром от беспрерывных нападений немецких бомбардировщиков. В это время в его звено входили Каберов и Алиев. В первые три дня боев они сбили шесть самолетов.

В одном из боев – 1 1 сентября – Багрянцев погиб. Это был грандиозный бой. Немцы шли на Ленинград волнами – в каждой волне по 45 бомбардировщиков. Только отгоним, – еще 45, и так без конца. Бой шел на всем пространстве от Лиго- во до Низино. Весь наш полк в полном составе принимал участие в этом бою. Разобраться в нем было очень трудно – в воздухе была каша из самолетов. Атакуешь один самолет и сразу приходится атаковать второй, третий, четвертый, так и не видя, что сталось с теми, кого атаковал раньше. С земли разобраться в этом бою было не легче.

Я сбил «Юнкерс-88». Когда я сел на аэродром, ко мне подбежал ко

мандир полка Герой Советского Союза подполковник Кондратьев.

– Это ты! – воскликнул он удивленно.

– Я.

– А я думал, что тебя сбили. Помолчав, он прибавил:

– Ну, значит, сбили Багрянцева. Я его самолет принял за твой.

Он оказался прав: Багрянцев в этом бою погиб. А в Ленинград немецкие самолеты мы в тот день не пустили.

В начале войны я получил самолет типа «ЛАГ». В списках полка он значился просто под номером 64, но я дал ему другое имя. Я назвал свою машину «Коломбиной». За красоту. А после того, как я сбил на ней десятый вражеский самолет, я переименовал ее в «Сказку». На «Коломбине-Сказке» я дрался весь первый год войны.

21 сентября летали мы над заливом невдалеке от Кронштадта. Нас было пятеро: Усаченко, Ткачев, Ру- денко, Львов и я. Внезапно над Кронштадтом мы заметили разрывы зениток и пошли прямо к ним. Гляжу – «Юнкерс», а в стороне от него еще два. Мы с Руденко .решили атаковать тот, который шел один, а остальные направились к тем двум.

Я открыл огонь по «Юнкерсу» метров с 400 и сразу разбил ему левый мотор. Он стал, снижаясь, удирать в сторону Финляндии. До Финляндии было недалеко, и я торопился. Мне хотелось сбить его на нашей стороне. Я подходил к нему все ближе и стрелял. Руденко тоже стрелял. Верхнего стрелка мы убили. Но летчик на «Юнкерсе» был опытный и повернул свой самолет так, что мы попали под огонь нижнего стрелка. Одна пуля угодила в фюзеляж моего самолета. Я решил уничтожить и нижнего стрелка. Дал очередь из пушки и всех пулеметов одновременно. И перебил крепления, на которых держалась люлька, где лежал нижний стрелок. Люлька оторвались от «Юн керса» и вместе со стрелком упала в море.

ЛаГГ-3 И.Каберова из состава того же 3-го гв.иап

Очевидно, я разворотил «Юнкерсу» пузо, так как из него посыпались все потроха: парашюты, ящики, резиновая шлюпка. Однако он упорно шел к финскому берегу. Я продолжал стрелять. Не дойдя до берега метров 200, он внезапно сорвался и нырнул в воду. Мы с Руденко постреляли по воде, чтобы никто не выплыл, и пошли домой.

16 октября вылетели мы шестеркой на охрану Кронштадта. Одним звеном командовал майор Никитин, другим – я. В мое звено входили летчики: Ефимов, ныне Герой Советского Союза, и Львов.

Погода была своеобразная – несколько слоев облачности, один слой над другим. Приходилось все время просматривать промежутки между слоями.

И вот Никитин со своим звеном пробил первый слой облаков, и мы его потеряли из виду. Я решил их поискать и тоже пробил первый слой облаков. И только мы вышли из облаков, как видим – метрах в 400 от нас нам навстречу идет «Юнкерс- 88», словно в сказке. На ловца и зверь бежит. У нас троих руки всегда на гашетках пулеметов – такой уже инстинкт выработался. Я качнул крыльями, и все мы дали по залпу. 400 метров мы проскочили в несколько секунд и сразу же оказались позади «Юнкерса». Мы развернулись и зашли ему в хвост. Он сделал попытку уйти под облака. Но мы сразу же оказались ниже его и стали гнать его вверх, ко второму слою облачности. Тогда он попытался уйти вовторой слой облаков, но мы его и туда не пустили. Ему оставалось идти только прямо. К этому времени мы уже подбили ему один мотор, и он еле ковылял. Он знал, что находится над заливом, и упорно шел к берегу. До берега ему дойти удалось, но до территории, занятой немцами, он не дошел. На высоте 500 метров сорвался в пике и врезался в землю.

Когда мы вернулись домой и доложили о своей победе, нам сказали, что этот «Юнкере» за несколько минут до встречи с нами был над нашим аэродромом и производил разведку. Все были очень довольны, что разведка его кончилась так неудачно.

21 января 1942 года мы с Львовым отправились на сопровождение и охрану наших штурмовых самолетов, которыми командовал капитан Челноков, ныне Герой Советского Союза. Наслаждением было наблюдать за работой наших славных штурмовиков. Мы любовались ими от всей души. Они неслись над самой землей, а мы несколько повыше.

Вдруг Львов заметил два «Мессершмитта-109». Львов сцепился с одним из них и завертелся с ним, а второй «Мессершмитт» сделал попытку зайти мне в хвост. Но я развернулся и встретил его в лоб таким мощным огнем, что он ушел в облака и более не возвращался.

«Мессершмитт», который сражался с Львовым, увидев, что товарищ бросил его, пошел резко к земле, словно начал падать. Но я был недоверчив – немцы уже однажды меня так обманули. Как-то раз я атаковал «Мессершмитт-109». Он перевернулся, вошел в пике, притворись подбитым, дошел почти до самой земли и на высоте 100 метров удрал. Но этому обмануть меня не удалось. Я пикировал вслед за ним, а Львов вернулся к штурмовикам. Над землей немец выровнялся и стал удирать на свою территорию. Я мчался вслед за ним, давая очередь за очередью. После четвертой очереди он стал разваливаться на куски. Наконец он загорелся и упал в лес.

Одно огорчало меня – лес этот находился за линией фронта и победы моей никто не видел. Никто не мог подтвердить, что я действительно сбил и второй «Мессершмитт». По моей просьбе запросили наши наземные части, находившиеся на этом участке фронта. Они ответили: «Да, видели, как советский истребитель гнался за «Мессершмиттом», но они ушли на вражескую территорию и скрылись за лесом». Так мне этот самолет и не засчитали.

И вдруг через несколько дней совсем неожиданно пришло полное подтверждение. В штаб одной из наземных частей явился летчик Чирков. Он протаранил «Хейнкель» над территорией противника и выпрыгнул из своего самолета на парашюте. Пробираясь через фронт к своим, он проходил по тому самому лесу, где упал сбитый мною «Мессершмитт», и присутствовал при его падении.

К началу февраля за мной уже числилось 18 сбитых самолетов. Но 5 февраля я замечтался, увлекся разведкой и меня самого сбили. Я и не видел, как и откуда ко мне подошли. Я даже не обиделся – рассеянных учат.

В этот день я единственный раз вылетел не на своей «Сказке», а на самолете товарища. И вот самолет этот запылал. Захватив все данные разведки, я выпрыгнул на парашюте – высота была 3 тысячи метров.

Я находился за линией фронта, над территорией, захваченной немцами. Но фронт был совсем недалеко, и ветер дул от немцев к нам. Весь мой расчет строился на том, что ветер перенесет меня через линию, фронта. Чтобы опускаться подольше и помедленнее, я постарался раскрыть свой парашют как можно раньше.

Я был ранен в левую руку и потому управлять парашютом не мог. Но я не особенно беспокоился – ветер сделает свое дело и отнесет меня к своим.

И вдруг, к своему изумлению, вижу: ветер несет меня к немцам. Дело скверное. А мне, признаться, жить хочется. Но плен хуже всего. И я стал доставать пистолет, чтобы застрелиться в воздухе.

И вдруг ветер переменился. Меня понесло к своим. На душе у меня радость. И я опрятал пистолет.

Пилоты ВВС Балтийского флота знакомятся с "Харрикейном".

Финский истребитель итальянского производства "Фиат". Возможно, именно такие машины наши летчики и называли "Капрони"

Но недолго я радовался.

Ветер опять переменился и понес меня к немцам.

Так менялся он три раза, и три раза я вынимал и прятал пистолет. И только когда я достиг 1500 метров, он окончательно установился. Меня понесло к сводим и вынесло на передовые позиции.

Когда меня несло над окопами немцев, они стреляли в меня с земли, но не попали. Я упал в снег как раз позади наших окопов. Ко мне подбежал на лыжах боец и довольно недоверчиво оглядел меня. Но когда я заговорил по-русски, он отвел меня к своему командиру, и там я был встречен хорошо.

Я вернулся в свой полк. В госпиталь я не ложился, рука зажила по ходу. Мне не терпелось отомстить немцам – за погубленный самолет, за раненую руку, за порванную пулей новую гимнастерку.

Возможность скоро представилась.

В десятых числах марта нам было поручено прикрывать наши наступающие войска. Каждый вылет в этот район непременно сопровождался воздушным боем. В воздухе шла беспрерывная свалка – с утра до вечера.

В эти бои немцы вынуждены были бросить свои резервы.

Резервы эти были очень плохо обучены(2*). В первом же бою я по почерку понял, что немецкие летчики – зелень. Раньше это был хитрый, смекалистый воздушный боец, а сейчас немец стал не тот.

Мы их обычно прижимали к земле. Летя над самыми вершинами леса, неопытный немецкий летчик боялся делать резкие эволюции и повороты и, благодаря этому, никак не мог от нас уйти.

Много мы их там сбивали. За пять дней Ефимов, Сухов, Каберов и я сбили 11 самолетов. Не раз четверкой дрались мы там со многими «Мессершмиттами» и не только не несли никаких потерь, но, бывало, пару из них сбивали.

Меня вызвал к себе Герой Советского Союза гвардии полковник Кондратьев и сказал:

– Завтра отправляйтесь в город N изучать английский истребитель «Харрикэйн».

Я летал на всех типах наших отечественных истребителей, а с иностранными был незнаком. Харрикэйны я видел лишь на фотографиях и знал о «их только то, что слово «харрикэйн» значит «ураган». Хорошее название для истребителя.

Я без особого труда овладел техникой пилотирования на «Харрикэйне». Труднее всего оказалось привыкнуть к английским мерам, которые были обозначены на всех приборах моей новой машины, – ко всем этим футам, галлонам и милям. Но и к ним я скоро привык. После нескольких испытаний над аэродромом я убедился, что «Харрикэйн» обладает рядом достоинств, которые с успехом могут быть использованы в бою.

И вот я снова на фронте.

Мы отправились сопровождать штурмовики, которые должны были нанести удар по базам финского флота.

Нас было шестеро. Над островами встретили мы группу финских истребителей «Фоккер-Д-21» и вступили с ними в бой. «Фоккер-Д-21» – не слишком скорый, но очень маневренный, увертливый самолет.

Интересно было испытать «Харрикэйн» в бою с самолетами, обладающими такими свойствами. Мы разделились на два отряда – одно звено вело бой на виражах, другое на вертикалях. Бой был непродолжителен. Через несколько минут два «Фоккера» рухнули в воду, остальные удрали.

После этого боя моя вера в «Харрикэйны» укрепилась.

В одном из воздушных боев погиб отважный летчик моей эскадрильи гвардии капитан Петя Чепелкин. Сбил его финский летчик на итальянском самолете «Капрони».

Всё мы были потрясены его смертью и решили: за Петьку – дадим звону финнам.

Мы вылетели группой. Ведущим был я. Глядим, навстречу нам идет шестерка «Капрони». Как нарочно!

2* – весьма точное наблюдение – накануне, 9 марта, немцы расформировали учебную группу своей 54-й истребительной эскадры. Последствия этой "реорганизации" учебного процесса и наблюдал Костылев. За этот период Костылевым были сбиты лично и в группе два Bf 109, один Ju 88 и один Hs 126. Немецкая же 54-я эскадра потеряла за март до 50 Мессершмиттов Bf 109.

Гврой Советского Союза Г. Костылев у своего самолета после окончания войны

Погода была скверная – дождь, низкие облака. «Капрони» разделились – два пошли нам в лоб, а четыре поднялись, чтобы сверху зайти нам в хвосты.

Передним у нас шел капитан Ха- метов. Не меняя курса, он с первой очереди сбил первый из идущих нам навстречу «Капрони», и тот упал в воду.

Второй «Капрони», ведомый упавшего, стал заходить на Хаметова, но на него сразу набросились два наших летчика – Каберов и Евграфов. Все это происходило низко, в двадцати метрах от воды. Уходя от Каберова и Евграфова, «Капрони» вошел в вираж. Я находился выше и наблюдал за ним. «Этот летчик, видимо, хорошо владеет машиной, – подумал я, – если на такой ничтожной высоте рискнул войти в вираж». И вдруг вижу: «Капрони» зацепил крылом за воду, перевернулся, переломился и упал. Через мгновение на поверхности воды плавали только обломки.

Каберов в восторге кричит мне по радио:

– Гляди! Напился, напился!

– Игорь, – отвечаю я, – это уже второй напился.

Через минуту я сбил третий. Он пикировал сверху на один из наших самолетов, я налетел на него сбоку и со второй очереди зажег. Он вспыхнул и упал.

Еще минута – и рухнул четвертый «Капрони». Его сбил летчик комиссар Косоруков. Остальные ушли. Игра закончилась со счетом 4-0 в нашу пользу.

Так отомстили мы «Капрони» за Петю Чепелкина.

Наша разведка обнаружила на одном из аэродромов в глубоком тылу противника значительное скопление самолетов. Зная, что самолеты эти предназначены для бомбежки Ленинграда, командование приняло решение нанести по аэродрому штурмовой удар. Наносить удар по аэродрому отправилось несколько штурмовиков, а мы небольшой группой, которую вел гвардии майор Мясников, вылетели их сопровождать для защиты от неприятельских истребителей.

Полет этот был мне особенно любопытен, потому что год назад я сам садился на этот аэродром и хорошо его знал.

Мы перелетели линию фронта и увидели земли, захваченные фашистами. Когда в прошлом году я пролетал над этими самыми землями, здесь всюду чувствовался расцвет жизни – без конца тянулись засеянные рожью поля, цвели сады и огороды, паслись стада, бегали дети, уютный дымок тянулся из труб над крышами. Сейчас здесь запустение и смерть. Поля поросли бурьяном, черные пожарища вместо деревень. Мы появились над аэродромом внезапно. Немцы не ожидали, что мы осмелимся совершить налет на такой далекий тыловой аэродром, и зенитная артиллерия открыла огонь только после того, как наши штурмовики сделали первый заход. Благодаря внезапности удара немецкие истребители не успели взлететь. После нескольких атак наших штурмовиков внизу под нами было море огня и множество исковерканных самолетов.

На следующее утро Советское Информбюро сообщило: «Летчики Краснознаменного Балтийского Флота на одном аэродроме противника уничтожили 58 самолетов». А наши техники с величайшим любопытством рассматривали две фотографии – аэродром до штурмовки и аэродром после штурмовки.

На один из участков Ленинградского фронта немцы пытались подтянуть резервы морем. Срыв этих операций был поручен группе штурмовиков под командованием знаменитого летчика-штурмовика Карасева. И перед нами снова поставили задачу: охранять наши штурмовики от вражеских истребителей.

Вечером перед закатом один из летчиков-разведчиков доложил, что в квадрате N курс 180° движутся три больших немецких транспорта в охранении сторожевых кораблей. Мы вылетели на уничтожение этих транспортов – четыре штурмовика и десять истребителей. Увидев нас, немецкие корабли заметались из стороны в сторону. Это был не маневр, это была паника.

Один из транспортов – самый крупный – был нагружен боеприпасами. Когда в него попала бомба, сброшенная Карасевым, произошел такой большой взрыв, какого я никогда прежде не видел. Столб воды и пламени поднялся на двести метров. В вечерних сумерках он был виден с замечательной отчетливостью. Когда столб этот рухнул, большого транспорта в 3 тысячи тонн на воде уже не было. Только несколько обломков плавало на поверхности моря.

Я по радио поздравил Карасева с чистой работой.

Мать моя живет на Балтике, в городе Ораниенбауме. Фронт проходит совсем близко, немцы обстреливают город, но уезжать она не хочет. Она хочет видеть, как сражается ее сын. И я, вспоминая пристальный, требовательный взор матери, стараюсь сражаться как можно лучше.

Я получаю много писем. Мне часто пишут незнакомые люди. Строго, пристально и требовательно следят они за тем, как мы сражаемся, как я сражаюсь.

И, чувствуя на себе их внимательный взор, я стараюсь сражаться как можно лучше.

Много было боев, много боев еще будет. В этих боях мы научились ненавидеть врага. Мы научились прямо смотреть в лицо смерти. Мы научились побеждать. И мы победим.

О.В. РАСТРЕНИН

Примечания:

НАШИ БОИ

Истребитель – сейчас это любимейшее слово в нашем языке. Есть истребители-танкисты, есть истребители-снайперы. Истреблять немцев – это самое важное дело. Я счастлив, что я летчик-истребитель, и не променял бы свою специальность ни на какую другую. Чтобы стать хорошим летчиком-истребителем, нужно иметь особый характер, который лучше всего определить словам «дерзкий». Воспитывая молодых летчиков, я стараюсь прежде всего привить им дерзость. Каберов, Сухов – вот летчики с подлинным характером истребителя. Таким же был и мой погибший друг Багрянцев.

В первых числах июля 1941 года мне много приходилось летать на разведку и штурмовку наступающих немецких танковых колонн.

На первую штурмовку полетел я с майором Новиковым и Сосединым. Впервые увидел я горящие деревни. Погода стояла удушливо жаркая, пылали подожженные бомбами леса, густой дым застилал землю. Мы нырнули в этот дым и пошли над шоссе. Тут впервые увидел я немецкие синевато-пепельные танки, их огромные автофургоны. В гот период войны немцы не маскировались, не то, что теперь. Меня взяло зло, я все забыл и поливал, поливал, поливал из всех пулеметов.

Когда кончились патроны, я почувствовал желание спуститься совсем вниз, выпустить шасси и отрывать им головы колесами самолета.

Во время одной из этих штурмовок я впервые сбил самолет.

С немецкими самолетами я встречался и раньше. Я уже однажды гонялся за ними в районе Кронштадта. Но тогда они были иа страшной высоте – 8 тысяч метров над землей – и ушли прежде, чем я успел набрать высоту.

15 июля пошли на штурмовку Новиков, Соседин и я. Когда подходили к немецким танкам, заметили в стороне «Мессершмитт-110»(1*). Мы с Сосединым хотели было броситься к нему, но майор Новиков, помахав крыльями, приказал нам идти на штурмовку, чтобы прежде всего вьполнить задание.

«Мессершмитт» скрылся. Мы отштурмовали и хотели уже было повернуть домой, как вдруг снова заметили его. «Мессершмитт-110» прятался от нас в дыму пожара.

Патроны у нас еще оставались. Мы тоже нырнули в дым и выскочили прямо к «Мессершмитту». Нас стали обстреливать немецкие зенитки. Новиков принялся атаковать зенитки, а мы с Сосединым набросились на «Мессершмитт-110».

Соседин подошел к нему сзади сбоку и убил стрелка-радиста. Я подобрался прямо к хвосту «Мессершмитта» и открыл стрельбу. Увидел, как мои трассирующие пули летят точно во вражеский самолет. Это была моя первая стрельба не по учебному конусу, а по самолету.

Соседин отошел в сторону и теперь помогал Новикову подавлять немецкие зенитные точки. Я один взялся за «Мессершмитт» и стрелял не переставая. Мы неслись на высоте 400 метров. Я ожидал, что экипаж выбросится на парашютах. «Расстреляю их, пока они будут опускаться», – думал я. Они сбросили козырек, чтобы легче было выпрыгнуть. Но тут вдруг «Мессершмитт» закачался, и я понял, что судьба его решена.

Снизившись до 50 метров, он стал разворачиваться к немецким танковым колоннам. «Нужно показать немцам, как он будет падать», – думал я.

Дал последнюю очередь из крупнокалиберного пулемета. Видимо, убил летчика. «Мессершмитт» повис носом, взорвался и рухнул.

Я сделал круг над местом его гибели, подстроился к своим и пошел домой.

Меня с моим звеном в июле направили защищать один аэродром, где стояли наши бомбардировщики.

Немцы находились уже совсем близко. Налетали на аэродром много раз в день. В мое звеню входили два молодых летчика – Сухов и Соседин. Кроме нас троих ни одного истребителя здесь не было.

Нас направили на неделю, потом обещали сменить. Перед Суховым и Сосединым я поставил две задачи: первая – за эту неделю враг не должен тронуть аэродром; вторая – за эту неделю мы должны сбить не меньше двух вражеских самолетов да каждого. Они дали мне слово выполнить обе эти задачи.

Однажды мы втроем атаковали над аэродромом четыре «Мессершмитта-109». Несмотря да численное превосходство, они вызвали себе на помощь шесть «Хейнкелей-113». «Хей- нкели» явились. Теперь против трех наших самолетов дрались девять немецких. И все же мы победили. Не понеся никаких потерь, мы сбили один «Мессершмитт» и один «Хейнкель», остальные удрали.

1* Согласно докладу летчиков Bf 110 нес необычные опознавательные знаки: кресты сверху на плоскостях и красные звезды -снизу

Немецкий истребитель Bf 109F в воздухе заметно отличался от предыдущей модели Bf 109Е. Поэтому наши летчики часто называли Bf 109F мифическим Не 113. Интересно, что немцы также называли наш МиГ-3 не иначе как И-18

Г. Костылев на своей "Сказке-Коломбине" обсуждает ход воздушного боя

Немцы знали, что нас только трое, и стали за нами охотиться.

Эта охота научила меня, что никогда не надо успокаиваться после победы. Помню такой случай: атаковали мы втроем два «Мессершмитта-109». Один зажгли, другой подбили, и он еле ушел. Только хотели мы повернуть домой, как вдруг видим – снова летят на нас «Мессершмитты». На этот раз целая четверка. Мы встретили их и опять победили: один «Мессершмитт» был сбит, остальные ушли. Этот успех чрезвычайно поднял наш дух, мы возвращались в восторге, ликовали. Патронов у нас уже не было, оставалось только победоносно сесть на свой аэродром.

Случайно взглянул я на Сухова и вижу: он вертится, делает переворот за переворотом и вдруг понесся от меня прочь. Значит, сзади кто-то есть. Я оглянулся, а в меня уже летит сзади полоса трассирующих пуль. Три «Мессершмитта» наседают на нас, а у нас – ни одного патрона. Что делать? Если уходить, они нас уничтожат. Мы соединились, повернулись и пошли прямо на немцев – не имея патронов, имитировали атаку. И что же? У немцев нервы не выдержали, они повернули и ушли.

Я сделал вывод: когда нечем стрелять, ни в коем случае не следует выходить из боя, а наоборот, нужно действовать еще нахальнее. Этот урок принес пользу всем летчикам нашего гвардейского полка: расстреляв патроны, они из боя никогда не уходили.

Слово свое Сухов и Соседин сдержали – мы сбили семь самолетов, т. е. больше, чем по два на каждого.

Попав на Балтику молодым летчиком, я оказался в звене у Багрян- цева. С ним прошел финскую войну. Встречался с ним и в начале отечественной. Мне нравился он, потому что у него был большой талант летчика- истребителя. Он был человеком высокой дисциплины, приказ командира для него – закон. Никогда не спросит: сколько самолетов противника, а спросит: где?

Был он из беспризорников, образования не получил, писал плохо, но авторитетом пользовался громадным, так как был человеком большой души, прекрасным бойцам и летчиком.

Когда в июле немцы подошли к Старой Руссе, туда, для усиления нашей авиации, перебросили нескольких летчиков-балтийцев, в том числе Багрянцева с его звеном. В звено его в ту пару входили Халдеев и Михаил Федоров. Они наводили ужас на немцев. Багрянцев протаранил своим самолетом два «Юнкерса» и был за это награжден орденом Ленина.

Он сменил мое звено на аэродроме. Тремя самолетами, подобно мне, защищал он аэродром от беспрерывных нападений немецких бомбардировщиков. В это время в его звено входили Каберов и Алиев. В первые три дня боев они сбили шесть самолетов.

В одном из боев – 1 1 сентября – Багрянцев погиб. Это был грандиозный бой. Немцы шли на Ленинград волнами – в каждой волне по 45 бомбардировщиков. Только отгоним, – еще 45, и так без конца. Бой шел на всем пространстве от Лиго- во до Низино. Весь наш полк в полном составе принимал участие в этом бою. Разобраться в нем было очень трудно – в воздухе была каша из самолетов. Атакуешь один самолет и сразу приходится атаковать второй, третий, четвертый, так и не видя, что сталось с теми, кого атаковал раньше. С земли разобраться в этом бою было не легче.

Я сбил «Юнкерс-88». Когда я сел на аэродром, ко мне подбежал ко

мандир полка Герой Советского Союза подполковник Кондратьев.

– Это ты! – воскликнул он удивленно.

– Я.

– А я думал, что тебя сбили. Помолчав, он прибавил:

– Ну, значит, сбили Багрянцева. Я его самолет принял за твой.

Он оказался прав: Багрянцев в этом бою погиб. А в Ленинград немецкие самолеты мы в тот день не пустили.

В начале войны я получил самолет типа «ЛАГ». В списках полка он значился просто под номером 64, но я дал ему другое имя. Я назвал свою машину «Коломбиной». За красоту. А после того, как я сбил на ней десятый вражеский самолет, я переименовал ее в «Сказку». На «Коломбине-Сказке» я дрался весь первый год войны.

21 сентября летали мы над заливом невдалеке от Кронштадта. Нас было пятеро: Усаченко, Ткачев, Ру- денко, Львов и я. Внезапно над Кронштадтом мы заметили разрывы зениток и пошли прямо к ним. Гляжу – «Юнкерс», а в стороне от него еще два. Мы с Руденко .решили атаковать тот, который шел один, а остальные направились к тем двум.

Я открыл огонь по «Юнкерсу» метров с 400 и сразу разбил ему левый мотор. Он стал, снижаясь, удирать в сторону Финляндии. До Финляндии было недалеко, и я торопился. Мне хотелось сбить его на нашей стороне. Я подходил к нему все ближе и стрелял. Руденко тоже стрелял. Верхнего стрелка мы убили. Но летчик на «Юнкерсе» был опытный и повернул свой самолет так, что мы попали под огонь нижнего стрелка. Одна пуля угодила в фюзеляж моего самолета. Я решил уничтожить и нижнего стрелка. Дал очередь из пушки и всех пулеметов одновременно. И перебил крепления, на которых держалась люлька, где лежал нижний стрелок. Люлька оторвались от «Юн керса» и вместе со стрелком упала в море.

ЛаГГ-3 И.Каберова из состава того же 3-го гв.иап

Очевидно, я разворотил «Юнкерсу» пузо, так как из него посыпались все потроха: парашюты, ящики, резиновая шлюпка. Однако он упорно шел к финскому берегу. Я продолжал стрелять. Не дойдя до берега метров 200, он внезапно сорвался и нырнул в воду. Мы с Руденко постреляли по воде, чтобы никто не выплыл, и пошли домой.

16 октября вылетели мы шестеркой на охрану Кронштадта. Одним звеном командовал майор Никитин, другим – я. В мое звено входили летчики: Ефимов, ныне Герой Советского Союза, и Львов.

Погода была своеобразная – несколько слоев облачности, один слой над другим. Приходилось все время просматривать промежутки между слоями.

И вот Никитин со своим звеном пробил первый слой облаков, и мы его потеряли из виду. Я решил их поискать и тоже пробил первый слой облаков. И только мы вышли из облаков, как видим – метрах в 400 от нас нам навстречу идет «Юнкерс- 88», словно в сказке. На ловца и зверь бежит. У нас троих руки всегда на гашетках пулеметов – такой уже инстинкт выработался. Я качнул крыльями, и все мы дали по залпу. 400 метров мы проскочили в несколько секунд и сразу же оказались позади «Юнкерса». Мы развернулись и зашли ему в хвост. Он сделал попытку уйти под облака. Но мы сразу же оказались ниже его и стали гнать его вверх, ко второму слою облачности. Тогда он попытался уйти вовторой слой облаков, но мы его и туда не пустили. Ему оставалось идти только прямо. К этому времени мы уже подбили ему один мотор, и он еле ковылял. Он знал, что находится над заливом, и упорно шел к берегу. До берега ему дойти удалось, но до территории, занятой немцами, он не дошел. На высоте 500 метров сорвался в пике и врезался в землю.

Когда мы вернулись домой и доложили о своей победе, нам сказали, что этот «Юнкере» за несколько минут до встречи с нами был над нашим аэродромом и производил разведку. Все были очень довольны, что разведка его кончилась так неудачно.

21 января 1942 года мы с Львовым отправились на сопровождение и охрану наших штурмовых самолетов, которыми командовал капитан Челноков, ныне Герой Советского Союза. Наслаждением было наблюдать за работой наших славных штурмовиков. Мы любовались ими от всей души. Они неслись над самой землей, а мы несколько повыше.

Вдруг Львов заметил два «Мессершмитта-109». Львов сцепился с одним из них и завертелся с ним, а второй «Мессершмитт» сделал попытку зайти мне в хвост. Но я развернулся и встретил его в лоб таким мощным огнем, что он ушел в облака и более не возвращался.

«Мессершмитт», который сражался с Львовым, увидев, что товарищ бросил его, пошел резко к земле, словно начал падать. Но я был недоверчив – немцы уже однажды меня так обманули. Как-то раз я атаковал «Мессершмитт-109». Он перевернулся, вошел в пике, притворись подбитым, дошел почти до самой земли и на высоте 100 метров удрал. Но этому обмануть меня не удалось. Я пикировал вслед за ним, а Львов вернулся к штурмовикам. Над землей немец выровнялся и стал удирать на свою территорию. Я мчался вслед за ним, давая очередь за очередью. После четвертой очереди он стал разваливаться на куски. Наконец он загорелся и упал в лес.

Одно огорчало меня – лес этот находился за линией фронта и победы моей никто не видел. Никто не мог подтвердить, что я действительно сбил и второй «Мессершмитт». По моей просьбе запросили наши наземные части, находившиеся на этом участке фронта. Они ответили: «Да, видели, как советский истребитель гнался за «Мессершмиттом», но они ушли на вражескую территорию и скрылись за лесом». Так мне этот самолет и не засчитали.

И вдруг через несколько дней совсем неожиданно пришло полное подтверждение. В штаб одной из наземных частей явился летчик Чирков. Он протаранил «Хейнкель» над территорией противника и выпрыгнул из своего самолета на парашюте. Пробираясь через фронт к своим, он проходил по тому самому лесу, где упал сбитый мною «Мессершмитт», и присутствовал при его падении.

К началу февраля за мной уже числилось 18 сбитых самолетов. Но 5 февраля я замечтался, увлекся разведкой и меня самого сбили. Я и не видел, как и откуда ко мне подошли. Я даже не обиделся – рассеянных учат.

В этот день я единственный раз вылетел не на своей «Сказке», а на самолете товарища. И вот самолет этот запылал. Захватив все данные разведки, я выпрыгнул на парашюте – высота была 3 тысячи метров.

Я находился за линией фронта, над территорией, захваченной немцами. Но фронт был совсем недалеко, и ветер дул от немцев к нам. Весь мой расчет строился на том, что ветер перенесет меня через линию, фронта. Чтобы опускаться подольше и помедленнее, я постарался раскрыть свой парашют как можно раньше.

Я был ранен в левую руку и потому управлять парашютом не мог. Но я не особенно беспокоился – ветер сделает свое дело и отнесет меня к своим.

И вдруг, к своему изумлению, вижу: ветер несет меня к немцам. Дело скверное. А мне, признаться, жить хочется. Но плен хуже всего. И я стал доставать пистолет, чтобы застрелиться в воздухе.

И вдруг ветер переменился. Меня понесло к своим. На душе у меня радость. И я опрятал пистолет.

Пилоты ВВС Балтийского флота знакомятся с "Харрикейном".

Финский истребитель итальянского производства "Фиат". Возможно, именно такие машины наши летчики и называли "Капрони"

Но недолго я радовался.

Ветер опять переменился и понес меня к немцам.

Так менялся он три раза, и три раза я вынимал и прятал пистолет. И только когда я достиг 1500 метров, он окончательно установился. Меня понесло к сводим и вынесло на передовые позиции.

Когда меня несло над окопами немцев, они стреляли в меня с земли, но не попали. Я упал в снег как раз позади наших окопов. Ко мне подбежал на лыжах боец и довольно недоверчиво оглядел меня. Но когда я заговорил по-русски, он отвел меня к своему командиру, и там я был встречен хорошо.

Я вернулся в свой полк. В госпиталь я не ложился, рука зажила по ходу. Мне не терпелось отомстить немцам – за погубленный самолет, за раненую руку, за порванную пулей новую гимнастерку.

Возможность скоро представилась.

В десятых числах марта нам было поручено прикрывать наши наступающие войска. Каждый вылет в этот район непременно сопровождался воздушным боем. В воздухе шла беспрерывная свалка – с утра до вечера.

В эти бои немцы вынуждены были бросить свои резервы.

Резервы эти были очень плохо обучены(2*). В первом же бою я по почерку понял, что немецкие летчики – зелень. Раньше это был хитрый, смекалистый воздушный боец, а сейчас немец стал не тот.

Мы их обычно прижимали к земле. Летя над самыми вершинами леса, неопытный немецкий летчик боялся делать резкие эволюции и повороты и, благодаря этому, никак не мог от нас уйти.

Много мы их там сбивали. За пять дней Ефимов, Сухов, Каберов и я сбили 11 самолетов. Не раз четверкой дрались мы там со многими «Мессершмиттами» и не только не несли никаких потерь, но, бывало, пару из них сбивали.

Меня вызвал к себе Герой Советского Союза гвардии полковник Кондратьев и сказал:

– Завтра отправляйтесь в город N изучать английский истребитель «Харрикэйн».

Я летал на всех типах наших отечественных истребителей, а с иностранными был незнаком. Харрикэйны я видел лишь на фотографиях и знал о «их только то, что слово «харрикэйн» значит «ураган». Хорошее название для истребителя.

Я без особого труда овладел техникой пилотирования на «Харрикэйне». Труднее всего оказалось привыкнуть к английским мерам, которые были обозначены на всех приборах моей новой машины, – ко всем этим футам, галлонам и милям. Но и к ним я скоро привык. После нескольких испытаний над аэродромом я убедился, что «Харрикэйн» обладает рядом достоинств, которые с успехом могут быть использованы в бою.

И вот я снова на фронте.

Мы отправились сопровождать штурмовики, которые должны были нанести удар по базам финского флота.

Нас было шестеро. Над островами встретили мы группу финских истребителей «Фоккер-Д-21» и вступили с ними в бой. «Фоккер-Д-21» – не слишком скорый, но очень маневренный, увертливый самолет.

Интересно было испытать «Харрикэйн» в бою с самолетами, обладающими такими свойствами. Мы разделились на два отряда – одно звено вело бой на виражах, другое на вертикалях. Бой был непродолжителен. Через несколько минут два «Фоккера» рухнули в воду, остальные удрали.

После этого боя моя вера в «Харрикэйны» укрепилась.

В одном из воздушных боев погиб отважный летчик моей эскадрильи гвардии капитан Петя Чепелкин. Сбил его финский летчик на итальянском самолете «Капрони».

Всё мы были потрясены его смертью и решили: за Петьку – дадим звону финнам.

Мы вылетели группой. Ведущим был я. Глядим, навстречу нам идет шестерка «Капрони». Как нарочно!

2* – весьма точное наблюдение – накануне, 9 марта, немцы расформировали учебную группу своей 54-й истребительной эскадры. Последствия этой "реорганизации" учебного процесса и наблюдал Костылев. За этот период Костылевым были сбиты лично и в группе два Bf 109, один Ju 88 и один Hs 126. Немецкая же 54-я эскадра потеряла за март до 50 Мессершмиттов Bf 109.

Гврой Советского Союза Г. Костылев у своего самолета после окончания войны

Погода была скверная – дождь, низкие облака. «Капрони» разделились – два пошли нам в лоб, а четыре поднялись, чтобы сверху зайти нам в хвосты.

Передним у нас шел капитан Ха- метов. Не меняя курса, он с первой очереди сбил первый из идущих нам навстречу «Капрони», и тот упал в воду.

Второй «Капрони», ведомый упавшего, стал заходить на Хаметова, но на него сразу набросились два наших летчика – Каберов и Евграфов. Все это происходило низко, в двадцати метрах от воды. Уходя от Каберова и Евграфова, «Капрони» вошел в вираж. Я находился выше и наблюдал за ним. «Этот летчик, видимо, хорошо владеет машиной, – подумал я, – если на такой ничтожной высоте рискнул войти в вираж». И вдруг вижу: «Капрони» зацепил крылом за воду, перевернулся, переломился и упал. Через мгновение на поверхности воды плавали только обломки.

Каберов в восторге кричит мне по радио:

– Гляди! Напился, напился!

– Игорь, – отвечаю я, – это уже второй напился.

Через минуту я сбил третий. Он пикировал сверху на один из наших самолетов, я налетел на него сбоку и со второй очереди зажег. Он вспыхнул и упал.

Еще минута – и рухнул четвертый «Капрони». Его сбил летчик комиссар Косоруков. Остальные ушли. Игра закончилась со счетом 4-0 в нашу пользу.

Так отомстили мы «Капрони» за Петю Чепелкина.

Наша разведка обнаружила на одном из аэродромов в глубоком тылу противника значительное скопление самолетов. Зная, что самолеты эти предназначены для бомбежки Ленинграда, командование приняло решение нанести по аэродрому штурмовой удар. Наносить удар по аэродрому отправилось несколько штурмовиков, а мы небольшой группой, которую вел гвардии майор Мясников, вылетели их сопровождать для защиты от неприятельских истребителей.

Полет этот был мне особенно любопытен, потому что год назад я сам садился на этот аэродром и хорошо его знал.

Мы перелетели линию фронта и увидели земли, захваченные фашистами. Когда в прошлом году я пролетал над этими самыми землями, здесь всюду чувствовался расцвет жизни – без конца тянулись засеянные рожью поля, цвели сады и огороды, паслись стада, бегали дети, уютный дымок тянулся из труб над крышами. Сейчас здесь запустение и смерть. Поля поросли бурьяном, черные пожарища вместо деревень. Мы появились над аэродромом внезапно. Немцы не ожидали, что мы осмелимся совершить налет на такой далекий тыловой аэродром, и зенитная артиллерия открыла огонь только после того, как наши штурмовики сделали первый заход. Благодаря внезапности удара немецкие истребители не успели взлететь. После нескольких атак наших штурмовиков внизу под нами было море огня и множество исковерканных самолетов.

На следующее утро Советское Информбюро сообщило: «Летчики Краснознаменного Балтийского Флота на одном аэродроме противника уничтожили 58 самолетов». А наши техники с величайшим любопытством рассматривали две фотографии – аэродром до штурмовки и аэродром после штурмовки.

На один из участков Ленинградского фронта немцы пытались подтянуть резервы морем. Срыв этих операций был поручен группе штурмовиков под командованием знаменитого летчика-штурмовика Карасева. И перед нами снова поставили задачу: охранять наши штурмовики от вражеских истребителей.

Вечером перед закатом один из летчиков-разведчиков доложил, что в квадрате N курс 180° движутся три больших немецких транспорта в охранении сторожевых кораблей. Мы вылетели на уничтожение этих транспортов – четыре штурмовика и десять истребителей. Увидев нас, немецкие корабли заметались из стороны в сторону. Это был не маневр, это была паника.

Один из транспортов – самый крупный – был нагружен боеприпасами. Когда в него попала бомба, сброшенная Карасевым, произошел такой большой взрыв, какого я никогда прежде не видел. Столб воды и пламени поднялся на двести метров. В вечерних сумерках он был виден с замечательной отчетливостью. Когда столб этот рухнул, большого транспорта в 3 тысячи тонн на воде уже не было. Только несколько обломков плавало на поверхности моря.

Я по радио поздравил Карасева с чистой работой.

Мать моя живет на Балтике, в городе Ораниенбауме. Фронт проходит совсем близко, немцы обстреливают город, но уезжать она не хочет. Она хочет видеть, как сражается ее сын. И я, вспоминая пристальный, требовательный взор матери, стараюсь сражаться как можно лучше.

Я получаю много писем. Мне часто пишут незнакомые люди. Строго, пристально и требовательно следят они за тем, как мы сражаемся, как я сражаюсь.

И, чувствуя на себе их внимательный взор, я стараюсь сражаться как можно лучше.

Много было боев, много боев еще будет. В этих боях мы научились ненавидеть врага. Мы научились прямо смотреть в лицо смерти. Мы научились побеждать. И мы победим.

О.В. РАСТРЕНИН