АНГЛИЧАНЕ В РОССИИ

(Дополнение к монографии об истребителе "Харрикейн" в "АиК" №5/07 г.)

Арнольд СМОЛЯРОВ

12 сентября 1941 года меня, выпускника Военно-воздушной академии им. Жуковского, не успевшего из-за начала войны даже сдать госэкзамены по иностранному языку, вызвали в Главный штаб ВВС и сообщили, что я назначен в иностранный отдел (позднее - импортное управление ВВС) с задачей принимать самолеты, которые должны были поставлять наши тогдашние союзники по антигитлеровской коалиции, участвовать в их сборке, освоении и отправке на фронт.

Мое назначение носило чисто анкетный характер. В отличие от диплома с прочерком, в анкете, в параграфе «владение иностранным языком», было указано - английский и французский. Насколько это соответствовало истине, никто не проверял по весьма простой причине: способных проверить не нашлось.

Двадцать пятого сентября вместе с еще двумя офицерами отдела мы выехали поездом в Архангельск, куда должен был прибыть первый морской конвой с истребителями Хоукер «Харрикейн».

Конвой запаздывал, и лишь около 10 октября из тумана появились примерно 12 больших океанских судов, медленно пришвартовавшихся в довольно пустынном архангельском порту.

Разгрузка началась немедленно и, надо сказать, довольно хаотично. На причалы в полном беспорядке портовые краны опускали танки, артиллерийские орудия, грузовики, огромные ящики - контейнеры с разобранными самолетами, солдатские ботинки (навалом загруженные в трюмы, довольно красивые, но с таким низким подъемом, что поспешившие обзавестись ими грузчики потом с трудом передвигались и искали свои старые, рваные, брошенные тут же), какие-то тюки и даже большие мешки с теплыми носками «для доблестной польской армии» (генерала Андерса), собственноручно связанные сердобольными английскими леди. Среди всего этого военного имущества сновали советские офицеры - представители различных родов войск, отбирая «свое» и стараясь поскорее погрузить на железнодорожные эшелоны.

Здесь мы, представители ВВС, столкнулись с первой серьезной трудностью. Дело в том, что по правилам загрузки морских судов для обеспечения их остойчивости наиболее тяжелые грузы размещаются в их нижних частях, в трюмах. В верхних частях и на палубах устанавливалось и крепилось все более легкое. Естественно, что разгрузка производилась в обратном порядке: сначала все, что на палубах и сверху, затем из нижних отсеков трюмов. В результате ящики с отстыкованными консолями и стабилизаторами самолетов, как более легкие, попадали на причал первыми, а контейнеры с фюзеляжами и установленными на них моторами - во вторую очередь. В связи с тем что все время нависала угроза налетов немецкой авиаций, руководивший разгрузкой конвоя уполномоченный Государственного комитета обороны (ГКО) известный полярник Иван Дмитриевич Папанин приказал все, что находится на причалах, немедленно грузить на железнодорожные эшелоны и отправлять. Возникла реальная угроза того, что ящики с консолями и стабилизаторами уедут отдельно от контейнеров с фюзеляжами и в условиях неразберихи первых месяцев войны окажутся в разных местах. Пришлось отправиться к Папани-ну и уговаривать его сделать исключение для «наших» грузов. Папанин сидел в крохотном кабинете, почти каморке. Надо сказать, что, несмотря на знакомый по газетам добродушный облик, вид у него был довольно грозный. Он многозначительно поглаживал лежавший у него на животе маузер в деревянной кобуре и, обращаясь ко всем посетителям по старой флотской привычке «браток», на всякий случай сообщал, что наделен правами расстреливать всех, кто не выполняет его распоряжений. К чести Ивана Дмитриевича, он, хоть и не сразу, понял существо нашей проблемы, сказал: «Ладно, для авиации делаю исключение, а то зашлют самолеты и ихние фостики в разные места».

Разгрузка продолжалась около недели. Примерно через два или три дня после ее начала ко мне на причале обратился какой-то капитан в форме британских ВВС, но с нарукавной нашивкой «Канада». Спросив, действительно ли, как он слышал, я говорю по-английски, он стал буквально умолять меня о помощи. Оказалось, что груз, который он сопровождал, а это были несколько громадных, крытых, брезентом грузовиков с прицепами, никто из представителей различных военных ведомств не хотел принимать. В ответ на мой вопрос, что это за машины, он сказал: «Радиолокейшн стейшнз». Признаюсь, и я в то время понятия не имел, что это такое. Тогда он пригласил меня в свою каюту и на листке бумаги набросал карандашом простейшую принципиальную схему действия наземной РЛС по обнаружению приближающегося самолета. Это произвело на меня большое впечатление, и я тут же отправился к Папа-нину и там «своими словами» пересказал и объяснил только что услышанное. Он сразу пододвинул мне свой шифрблокнот и велел изложить все в письменной форме Сталину. Буквально назавтра пришла шифровка, приказывающая незамедлительно спецэшелоном «по зеленой улице» отправить станции вместе с сопровождающим их капитаном в Москву. Кстати, оказалось, что у капитана был свой «переводчик» - молодой солдатик из канадских украинцев. На мой вопрос, что же он знает по-русски или по-украински, он, лучезарно улыбаясь, сказал: «Мий батько!»

Конвой доставил 100 самолетов «Харрикейн». С ними в качестве инструкторов прибыли 22 военнослужащих королевских ВВС Великобритании во главе с капитаном Дайсоном. Вместе с самолетами они должны были отправиться в Кинешму для оказания помощи в сборке, облете и освоении английских истребителей. Мне предстояло работать с ними.

Сборка "Харрикейнаприбывшего с конвоем PQ-1

Инспекция ангарного хранения "Харрикейна"

Незадолго до нашего отъезда из Архангельска меня вызвали в управление порта и сообщили, что охране удалось обнаружить спрятанные кем-то в целях хищения 22 шубы. (Это были очень качественные английские шубы с плотным матерчатым верхом на толстой белой цигейке с таким же воротником и с металлическими застежками. В конце войны на фронте такие шубы выдавали полковникам.) В управлении порта знали о числе англичан, сопровождавших самолеты, и, естественно, предположили, что шубы похищены у них. Я спросил у капитана Дайсона, он подтвердил это, и шубы были погружены в пассажирский вагон, в котором англичане отправлялись в Кинешму. Я приехал туда позднее, 23 октября, в теплушке с солдатами, сопровождавшими последний эшелон. Зима 1941 - 1942 гг. была, как известно, не только суровой, но и очень ранней. Маленькая, уютная Кинешма уже была под снегом, и ящики с самолетами волоком тракторами таскали со станции на аэродром.

Принимал самолеты и должен был заниматься их сборкой (с помощью английских инструкторов), а затем и переучиванием советских летчиков дислоцированный в Кинешме 22-й запасный авиаполк, позднее развернутый в 6-ю запасную авиабригаду, базировавшуюся в Кинешме и Иванове. Командовал полком (а затем и бригадой) полковник Шумов, старый авиатор, вполне оправдывавший свою фамилию, но, по сути, добрый человек. В конце войны он стал генералом и был начальником московского Центрального аэродрома, игравшего тогда важную роль.

Аэродром под Кинешмой, на который таскали с железной дороги ящики с самолетами, представлял собой обычное поле, летом покрытое травой, а зимой снегом, без какой-либо специальной взлетно-посадочной полосы. На краю поля помещалось несколько сараев и большой барак, служивший штабом и классом одновременно. Занятия проводились там и в общежитии, точнее говоря, в казарме, в которой жили летчики.

Это были критические дни перед началом нашего контрнаступления под Москвой. Немцы стояли буквально у ворот столицы, самолеты нужны были срочно, и мы сразу же приступили к сборке «Харрикейнов». Неожиданной трудностью стало то, что никто не знал, в каких ящиках находились необходимые для сборки инструменты. А ящиков были сотни, и лежали они в беспорядке прямо на снегу. Помню, главной проблемой было найти специальный ключ к гайке, крепившей к валу воздушный винт. Из-за него вся работа остановилась, пришлось один за другим вскрывать все ящики, а их содержимое стаскивать в сарай. А содержимое порой было самым необычным. Дело в том, что эта первая сотня «Харрикейнов» была исходно адресована куда-то в Африку и с полдороги по приказу Черчилля повернута в Россию. Поэтому наряду с различными и действительно нужными инструментами и приспособлениями из ящиков извлекались москитные сетки, мази от ядовитых насекомых, а также такие соблазнительные предметы, как хронометры, бинокли, яркие парашютные мешки и многое другое, положенное по табелю британскому экспедиционному авиакрылу. Прямо скажем, сохранить все это, вываливавшееся из раскрытых ящиков прямо на заснеженное поле аэродрома, было непросто и не всегда удавалось…

Группа английских инструкторов состояла из трех офицеров, одного старшины - сверхсрочника, настоящего технического аса, подобного нашим многоопытным авиационным технарям, 18 сержантов и рядовых. Все три офицера не были профессиональными военными авиаторами. Они принадлежали к так называемому добровольному резерву, и на лацканах их форменных серо-голубых тужурок поблескивали золоченые буковки VR (Volunteer

Reserve). Старший группы - капитан Дайсон был по профессии гражданским инженером, специалистом по строительству мостов. Ему помогла хорошая инженерная подготовка, но от авиационной специфики и знания «Харрикейнов» он был достаточно далек. Два других офицера были летчиками, окончившими летные школы по типу нашего ДОСААФ, «без отрыва от производства», но летавшие на боевых самолетах. Старший по возрасту - капитан Рид, по профессии книгоиздатель, был малообщительным, сухим человеком, не скрывавшим отсутствия у него симпатий к нашей стране и к своим советским коллегам. Второй - старший лейтенант Джеффери Ричарде, или попросту Джефф, был его прямой противоположностью. Невысокого роста, с небольшой светлой бородкой, постоянно улыбающийся, он был всеобщим любимцем, со всеми находил общий язык, невзирая на языковой барьер. «На гражданке» он, как это ни странно, был студентом богословского факультета (!), кажется. Кембриджского университета и потому имел в группе прозвище «Бишоп» (Епископ). Говорили, что после возвращения группы в Англию Ричардс погиб в воздушном бою с немецкими истребителями…

Главным действующим лицом при сборке самолетов (пока этим делом не овладели весьма успешно наши инженеры и техники) был уже упомянутый старшина сверхсрочник. В январе 1942 г. пришла из Англии телеграмма о присвоении ему звания младшего лейтенанта. Товарищи нарисовали ему на погонах чернильным карандашом звездочку, и он тут же пересел за офицерский стол, к которому раньше не был допущен.

Жили англичане в маленькой двухэтажной гостинице, кажется, единственной тогда в Кинешме, запечатленной в прекрасном довоенном фильме «Бесприданница». Снабжали их, разумеется, по улучшенной продовольственной норме, выдавали табак «Казбек», из которого они ловко скручивали себе «сигареты» с помощью неизвестно где добытой папиросной бумаги. Однако затем «Казбек» кончился, и англичанам впервые выдали махорку. Они долго и с удивлением рассматривали ее, затем все же скрутили себе огромные «козьи ножки» и после затяжки заявили, что махорка очень напоминает им солому, предварительно пропущенную через лошадь.

После того как был найден весь необходимый инструмент, сборка самолетов шла без особых затруднений. Несмотря на обоюдное незнание языка, технические специалисты с помощью жестов неплохо понимали друг друга. Сложнее было с подготовкой летчиков. Мне пришлось в спешном порядке, работая по ночам, перевести на русский «Инструкцию летчику по эксплуатации и технике пилотирования самолета». Эта брошюра была издана в скромной кинешемской типографии на газетной бумаге и сейчас вряд ли где-либо сохранилась. Днем же приходилось участвовать в занятиях с летным составом. Длилось это, правда, недолго, пока не вступили в строй наши летчики-инструкторы, с успехом переучивавшие летный состав строевых частей, проходивших через 22-й ЗАП.

В декабре 1941 г. в полку появилась штатная переводчица. Это была милая местная девушка, окончившая весной Московский институт иностранных языков. С началом войны, не зная куда деться, она приехала к маме в Кинешму, где неожиданно потребовались ее услуги. Хорошо зная язык, она, естественно, ничего не понимала в авиационной технике и на аэродроме старалась держаться поближе ко мне. Однако довольно скоро она овладела англо-русской авиационной терминологией и не только ей, но и некоторыми особенностями чисто русской аэродромной лексики. Между прочим, она очень нравилась Джеффу Ричардсу, и, как мне казалось, не без взаимности. Увы, суровые нравы тех времен никак не допускали реализацию подобных симпатий. Позднее она вышла замуж за одного военного авиационного инженера, работавшего в ГосНИИ ВВС, и стала ведущей переводчицей в этом известном институте.

Когда ударили настоящие морозы, возникла первая серьезная трудность с «Харрикейнами». Дело в том, что лопасти винтов этих самолетов были деревянными. Их комлевые части на ленточной резьбе ввертывались в стальные втулки и фиксировались в них клеем. Из-за различий в коэффициентах температурного расширения при резком похолодании эти клеевые соединения разрушились, и, придя на аэродром, техники самолетов с удивлением обнаружили, что лопасти свободно проворачиваются во втулках, принимая совершенно произвольные положения. Ситуация выглядела критической. Англичане понятия не имели, что делать, да и мы, советские инженеры, ничего придумать не могли, лишь мучительно вспоминали теорию воздушных винтов, читавшуюся нам в академии. Как всегда, выручила наша российская смекалка. Пока мы ломали головы, один старый авиационный техник взял дрель и просверлил насквозь втулки вместе с ввернутыми в них лопастями. В отверстия он пропустил тонкие стальные шпильки, законтрив таким образом лопасти во втулках. Вопрос был решен раз и навсегда, честно говоря, без подкрепления его какими-либо инженерными расчетами прочности модифицированных английских винтов.

Когда наступили холода, англичанам, как и нам, выдали длинные черные валенки - чесанки. Пришлось немало попотеть, чтобы, дважды завернув голенища, укоротить валенки до колен. Поначалу англичане отнеслись к этой никогда не виданной ими обуви с большим недоверием. «Как так, в такой мороз ходить по снегу в каких-то чулках?» Однако когда они их опробовали «в деле», то буквально влюбились в русские валенки и все спрашивали, где бы купить такие, как они их называли, «валёнкиз» для родных и детей в Великобритании.

В один из самых холодных дней я с удивлением увидел на аэродроме наших англичан в белых, мехом наружу комбинезонах. В морозной утренней дымке они были похожи на какие-то привидения. Оказалось, что эти комбинезоны они сшили себе из тех самых 22 шуб, которые я погрузил для них в поезд в Архангельске. Когда я выразил удивление по поводу того, что они изрезали такие хорошие шубы, англичане, невинно улыбаясь, признались, что их собственные шубы целы и невредимы, а на изготовление комбинезонов пошли те 22, на самом деле предназначавшиеся все той же польской армии генерала Андерса, которые они попросту прихватили, воспользовавшись беспорядком и совпадением числа украденных в порту шуб с численностью их группы.

На аэродром мы обычно ездили вместе на маленьком служебном автобусе. По дороге англичане нередко пели. Пели они хорошо, видимо, сказывалось церковное воспитание и участие в детских церковных хорах. Исполняли они английские песни, среди них хорошо известную у нас «Типе-рери», несколько американских ковбойских песен и, на удивление, две русские: «И кто его знает» и «Стеньку Разина». Обе песни они пели без слов, ничего не зная об их содержании. Поскольку все это происходило на берегу Волги, к сожалению, скованной льдом и скрывавшей под снегом свое величие, я загорелся желанием сообщить им содержание песни о Разине. Слушали они с интересом, особенно повысившимся, когда по ходу дела появились романтические нотки в лице персидской княжны. Однако, когда я имел неосторожность сообщить своим слушателям о том, что Разин бросил ее «в набежавшую волну», это вызвало разочарование, а может быть, и возмущение: «Стенька из нот э джен-тельмен!» Больше этой песни в автобусе я не слышал…

Сборка «Харрикейнов» в Кинешме уже не требовала помощи британских инструкторов, да и поставки этих истребителей с не очень высокими летно-тактическими характеристиками подходили к концу.