Ритуал Пейотля у индейцев племени тараумара[3]

Как я уже рассказывал, путь Сигури мне открыли жрецы Тутугури, как несколькими днями раньше Владыка всего открыл мне путь Тутугури. Владыка всего — тот, кто определяет взаимоотношения людей: дружбу, сострадание, милосердие, верность, почтительность, великодушие, труд. Его власть заканчивается там, где у нас, в Европе, начинается метафизика или теология, но в том, что касается глубин человеческого сознания, его власть простирается гораздо дальше, чем влияние любого европейского политического лидера. Ни один человек в Мексике не может пройти инициацию, то есть получить посвящение от жрецов Солнца, а также разделяющий и возрождающий удар от жрецов Сигури — а это ритуал умерщвления, — если прежде его не коснулся меч старого индейского вождя, управляющего миром и войной, Правосудием, Браком, Любовью. Кажется, что он держит в своих руках силы, приказывающие людям любить друг друга или сводящие их с ума, в то время как жрецы Тутугури призывают Дух, который создает эти силы и размещает в Бесконечности, где Душе необходимо собрать их и преобразовать в свое «я». Деятельность жрецов Солнца охватывает все аспекты души и останавливается у границ личного «я», куда приходит Владыка всего, чтобы забрать оттуда ее звучание. Именно туда старый мексиканский вождь нанес свой удар, чтобы заново открыть мое сознание, ибо дурные природные наклонности не позволяли мне понять Солнце; и потом, иерархический порядок требует, чтобы после того, как через тебя пройдет ВСЕ, то есть множество, сама суть вещей, следует вернуться к простому Единому Целому, которое и является Тутугури или Солнцем, чтобы затем раствориться и вновь возродиться, пройдя через процедуру таинственного повторного уподобления, реассимиляции. Я говорю о малопонятной реассимиляции, которая входит в Сигури как Миф о повторном воплощении, затем уничтожении и, наконец, разложении на составные части через сито высшего отбора, и об этом не переставая кричат и твердят их жрецы во время Танца, длящегося всю Ночь. Этот Танец не просто занимает ночь, с заката до восхода, он забирает всю ночь, сжимает ее, словно выдавливает из плода весь сок до последней капли. И некоторые свойства не в состоянии отнять даже бог;[4] ибо бог, именно потому, что он бог, не в силах забрать у меня то, что делает меня самим собой, так как глупо было бы с его стороны отказываться от собственных намерений.

Только в воскресенье утром старый индейский вождь ударом меча между селезенкой и сердцем открыл мое сознание: «Доверься, — сказал он, — не бойся, больно не будет»; он быстро отступил на три или четыре шага и, описав в воздухе круг рукояткой меча, резко бросился вперед, ко мне, изо всех сил, будто хотел меня прикончить. Но меня коснулся лишь самый кончик меча, и на коже проступила крохотная капелька крови. Я не почувствовал ни малейшей боли, но мне показалось, что я пробудился для чего-то, чему раньше мешали врожденные дурные наклонности и неверная ориентация, я почувствовал, что наполняюсь светом, которого раньше во мне никогда не было. Несколько дней спустя, ранним утром, на заре, я встретился со жрецами Тутугури и на следующий день, наконец, был допущен к Сигури.

«Переделать твою сущность без Бога, которому ты уподоблен и который создал тебя таким, как если бы ты создавал себя сам, и каким ты сам себя ежесекундно создаешь в Небытии и против Его воли».

Это — подлинные слова индейского вождя, и я лишь повторил их, не в точности то, что он мне сказал, но то, что мне удалось восстановить под действием фантастических видений Сигури.

Итак, если Жрецы Солнца ведут себя, словно они — проявления Слова Божьего или его Глагола, т. е. Иисуса-христа, то Жрецы Пейотля позволили мне присутствовать при самом Мифе Таинства, погрузиться в первобытные мифические обряды, войти с их помощью в Тайное Тайных, увидеть схему исключительных манипуляций, которыми ЧЕЛОВЕК-ОТЕЦ (а не МУЖЧИНА, и не ЖЕНЩИНА) создал всё. Конечно, вобрать в себя все это сразу я не мог, мне понадобилось некоторое время, чтобы все это осмыслить: множество танцевальных жестов, поз и фигур, которые жрецы Сигури вычерчивают в воздухе так, будто они диктуют их теням или, наоборот, извлекают из чрева ночи; при этом они сами не понимали, что делают, они просто повиновались: с одной стороны, физической привычке, а с другой — тайным приказам, диктуемым Пейотлем, экстракт которого — чтобы достичь состояния транса уже рассчитанным способом — они приняли перед тем, как приступить к танцу. Я имею в виду, что они делают то, что велит им растение, они повторяют это, словно заученный урок, которому послушны их мускулы, но в расслаблении и сокращении собственных сухожилий они понимают не больше, чем их отцы или отцы их отцов. Да и роль сухожилий тут сильно преувеличена.

Меня это не удовлетворило, и когда Танец был закончен, я захотел узнать об этом больше. Итак, прежде чем принять участие в Ритуале Сигури, таком, как его практикуют современные индейские жрецы, я расспросил многих индейцев тараумара, живущих в горах, и провел целую ночь с одной молодой парой, поскольку муж был последователем этого ритуала и, казалось, хорошо знал его секреты. Я получил великолепные толкования и исключительно точные объяснения, каким образом Пейотль воскрешает во всех каналах моей нервной системы память о тех величайших истинах, с помощью которых — так было мне сказано — человеческое сознание вовсе не утрачивает, но, напротив, обретает способность воспринимать Бесконечность. «Не мое дело показывать тебе, в чем состоят эти истины, — сказал мне этот мужчина, — но я могу заставить их возродиться в том, что является духом твоей человеческой сущности. Дух человека, вздорный и больной, устал от Бога, и именно нам следует вернуть ему жажду Бога. Но как раз теперь само Время отказывает нам в возможности сделать это. Завтра тебе покажут, что мы еще можем сделать. И если ты хочешь участвовать в этом вместе с нами — может быть, с помощью Доброй Воли человека, пришедшего из-за моря, человека другой Расы, нам удастся преодолеть еще одно Сопротивление». СИГУРИ — индейцы очень не любят, когда это имя произносят вслух. Со мной был проводник, метис, служивший также переводчиком при общении с индейцами тараумара, и он меня предупредил, что говорить с индейцами на эту тему нужно уважительно и осторожно, потому что, по его словам, индейцы этого боятся. Но я понял, что если и существует какое-то чувство, которое может быть им чуждым здесь, так это именно страх, но зато это слово пробуждает у индейцев такое ощущение святости, которое европейскому сознанию уже неизвестно, и именно в этом — наше несчастье, ибо у нас человек не уважает уже ничего. И несколько движений, которые сделал молодой индеец, как только я произнес имя СИГУРИ, открыли мне многое о возможностях человеческого сознания, сохранившего ощущение Бога. Должен признать, что от его позы действительно исходил страх, но то был не его страх: этот страх прикрывал индейца, словно щитом или накидкой. Что касается самого индейца, то он казался таким счастливым, какими бывают только в самые высокие минуты существования, его лицо озарилось от радости и преклонения. Именно так должны были выглядеть Первенцы человечества еще при рождении, когда дух Вечно существующего Человека поднимался в грохоте и пламени над развороченным миром, именно так должны были молиться скелеты из катакомб тому, о ком сказано в книгах, что на свет появляется САМ ЧЕЛОВЕК.

Молодой индеец сложил руки, его глаза засверкали, лицо окаменело и словно замкнулось. И по мере того как он приходил в себя, у меня все больше и больше создавалось впечатление, что от него исходит какое-то необычайное волнение: оно было явно написано на его лице. Два-три раза он передвигался с места на место. И каждый раз его почти замерший взгляд тоже перемещался, ища и фиксируя какую-то точку поблизости, как бы желая осознать нечто, чего следовало бояться. Я понял, чего он мог бояться — недостаточного почтения к Богу из-за какой-то небрежности. Помимо прочего, я понял еще две вещи: первая состоит в том, что индеец тараумара не придает своему телу такого значения, как мы, европейцы, и у него совсем другое понимание тела. Кажется, будто он говорит: «Это тело — совсем не я», и когда он поворачивался, чтобы сконцентрировать свое внимание на чем-то, что находится рядом, — казалось, он пристально разглядывает и изучает собственное тело. «Я — лишь тот, кем Сигури мне приказывает быть, и там, где приказывает быть, а ты лжешь и не повинуешься. Ты не желаешь чувствовать то, что на самом деле ощущаю я, ты всегда даешь мне противоположные ощущения. Ты не хочешь ничего из того, чего хочу я. И то, что ты мне предлагаешь большую часть времени — это Зло. Ты для меня — только преходящее испытание и бремя. Однажды я прикажу тебе уйти, как только сам Сигури будет свободным, но, — сказал он, внезапно заплакав, — тебе не придется уходить целиком. Все-таки тебя создал Сигури, и много раз ты служило мне убежищем от бури, ибо Сигури умер бы, если бы у него не было меня».

Второе, что я извлек из этой молитвы, — так как все его короткие перемещения чуть вперед и в сторону, при которых я присутствовал и которые заняли гораздо меньше времени, чем мне потребовалось, чтобы их описать, были импровизированной молитвой индейца, но только с призывом имени Сигури, — итак, второй вещью, поразившей меня, было то, что индеец, враг собственного тела, приносил в жертву Богу и свое сознание, а привычка к Пейотлю направляла его. Чувства, которые он излучал, одно за другим отражались на его лице и явно принадлежали не ему; он не присваивал их себе, не сливался больше в одно целое с тем, что для нас является личным переживанием, или, скорее, он делал это не так, как мы, — наши эмоции возникают с молниеносной быстротой, как только появляется объект, на который они направлены. Среди всех понятий и представлений, проносящихся в наших головах, всегда есть такие, которые мы принимаем, и такие, которые мы отвергаем. В тот день, когда наше «я» и наше сознание наконец сформировались, в беспрерывном инкубационном движении устанавливается отчетливый ритм и естественный выбор, которые делают так, чтобы в поле нашего сознания всплывали только наши собственные представления, а остальные автоматически рассеивались. Нам, вероятно, нужно время, чтобы вписаться в наши ощущения и облечь в них собственный образ, но то, что мы считаем чем-то значимым в принципиальных вопросах, похоже на тотем неоспоримой грамматики, который повторяет свои термины слово в слово. И наше «я», когда к нему обращаются, реагирует всегда одинаково: как тот, кто знает, что отвечает именно он, и ни кто другой. У индейцев это не так.

Европеец никогда не согласился бы с мыслью, что все, что он почувствовал и ощутил своим телом, что эмоции, которыми он был потрясен, что странная мысль, только что пришедшая в его голову и вдохновившая его своей красотой, — что все это принадлежит не ему, что кто-то другой почувствовал и пережил все это в его собственном теле; иначе он счел бы себя безумцем, и о нем попытались бы сказать, что он — душевнобольной. Индеец тараумара, напротив, всегда знает, какие из его мыслей, чувств, поступков принадлежат ему самому, а какие — Другому. Но различие между ним и душевнобольным заключается в том, что его личное сознание выросло в процессе внутренней работы по разделению и распределению, в которой им руководит Пейотль и которая укрепляет его волю. Кажется, он не слишком обольщается на свой счет, зато прекрасно понимает, чем он является и считает, что нам гораздо лучше было бы не знать ни себя, ни своих желаний. «В любом человеке есть древнее отражение Бога, в котором мы еще можем созерцать образ бесконечной силы, однажды забросившей нас внутрь души, а душу — в тело, и именно к образу этой Силы нас и ведет Пейотль, потому что Сигури напоминает нам о нем».

То, что я сумел высмотреть таким образом у индейца, который уже давно не принимал Пейотль, хотя был одним из последователей его Ритуалов (а ритуал Сигури — это вершина религии индейцев тараумара), вызвало у меня большое желание поближе познакомиться со всеми этими Ритуалами и постараться получить разрешение на участие в них. Но это было очень трудно.

Дружеское расположение, которое выказал мне молодой индеец тараумара, не побоявшийся погрузиться в молитву в нескольких шагах от меня, было уже гарантией того, что некоторые двери передо мной отворятся. К тому же, как он сказал, от меня ждут помощи, а это означало, что мой допуск к Ритуалу Сигури зависел и от того, готов ли я что-то предпринять, преодолевая препятствия, которые ме-тисское правительство Мексики воздвигло на пути индейцев тараумара, совершающих свои Ритуалы. «Метисское» — поскольку это правительство проиндейское, и среди тех, кто поддерживает его, больше краснокожих, чем белых. Но они неравны, и практически все их представители в горах — полукровки, которые считают верования Древних Мексиканцев опасными. Сегодняшнее правительство Мексики основало в горах школы для туземцев, где индейских детей обучают по программам, скопированным с программ французских муниципальных школ, и министр народного образования Мексики, у которого французский министр получил для меня пропуск, поселил меня в помещении такой туземной школы для индейцев тараумара. Таким образом я познакомился с директором этой школы, обязанностью которого было, ко всему прочему, наблюдать за порядком на всей территории, где живут тараумара, и в его подчинении находился кавалерийский эскадрон. Еще не было сделано никаких распоряжений, а я уже знал, что стоит вопрос о запрещении предстоящего вскоре праздника Пейотля. Помимо этого великого Праздника Племени, в котором участвует весь народ тараумара и который всегда происходит в точно фиксированное время, как у нас — Рождество, у тараумара есть еще несколько особых Ритуалов. И они согласились показать мне один из них. Как есть у нас Пасха, Вознесение, Успение и Непорочное Зачатие, так и в религии тараумара существуют другие праздники, но все они не имеют отношения к Пейотлю, а Великий Праздник Сигури, как я понимаю, происходит только один раз в году. Именно тогда Пейотль принимают в соответствии с тысячелетним традиционным ритуалом. Пейотль принимают и во время других праздников, но только как вспомогательное средство, и в этом случае никто не заботится о том, чтобы были выверены дозы и производимый ими эффект. Я говорю, что его принимают, хотя точнее было бы сказать, что его принимали, потому что правительство в Мехико сделало все возможное и невозможное, чтобы отобрать Пейотль у индейцев тараумара и помешать им предаваться его воздействию, а солдаты, направленные правительством в горы, получили распоряжение всячески противодействовать выращиванию Пейотля. Когда я приехал в горы, индейцы тараумара пребывали в отчаянии после недавнего уничтожения целого поля Пейотля правительственными отрядами.

По этому поводу у меня был долгий разговор с директором туземной школы, где я жил. Это был живой, иногда — трудный и утомительный, и временами даже неприятный разговор. Директор туземной школы для индейцев тараумара, метис, был озабочен не культурой или религией, а собственным пенисом, служащим ему каждую ночь для обладания школьной учительницей, такой же полукровкой. Но правительство Мехико положило в основу своей программы возвращение к индейской культуре, и директор-метис туземной школы все-таки испытывал отвращение к идее пролития индейской крови.

— СИГУРИ, — сказал я ему, — это не растение, это человек, которому вы оторвали член, взрывая поля Пейотля. И за этот изуродованный красный член, который распевает: «зеленое, белое, сиреневое», все захотят предъявить вам счет. И они уже готовы к этому.

Проезжая через несколько деревень, где живут индейцы, я видел, как разрастается дух возмущения среди народа тараумара при появлении окровавленного члена. Директор туземной школы знал это, но колебался в выборе средств для того, чтобы успокоить индейцев.

— Единственное средство, — сказал я, — это постараться завоевать их сердца. Они никогда не простят вам этого разрушения, но каким-нибудь противоположным действием покажите им, что вы — не враги Бога. Вас тут — только горсточка, и если они решатся на бунт, вы будете вынуждены объявить им войну, но даже ваше оружие не поможет вам. У Жрецов Сигури найдется достаточно укрытий, до которых вам никогда не добраться. Вы разжигаете гражданскую войну, и чем это будет в контексте возвращения Мексики в лоно индейской культуры? Впредь нужно разрешить этот праздник, если вы хотите, чтобы индейцы тараумара остались с вами, и, кроме того, племенам надо дать возможность объединиться, чтобы они почувствовали ваше расположение.

— Но, приняв Пейотль, они перестают повиноваться.

— От Пейотля это зависит не больше, чем от любого человеческого проявления. Это великолепное, магнетическое и алхимическое снадобье, при условии, что знаешь, как его принимать, то есть определенными дозами и с постепенным переходом. Его нельзя принимать не вовремя и без четкой цели. Если после принятия Пейотля индейцы теряют разум, то только потому, что они злоупотребляют, доходя до той степени необузданного опьянения, когда душа уже не подчиняется ничему. Поступая так, они перестают подчиняться не вам, а самому Сигури, потому что Сигури — Бог Предвосхищения Справедливости, равновесия и контроля над собой. Кто правильно выпил Сигури, отмерив верную дозу — ЧЕЛОВЕК, а не неопределенный ПРИЗРАК, — тот знает истинное положение вещей и не может больше потерять разум, потому что в его жилах сам Бог, и Он руководит им изнутри.

Пить Сигури — как раз и означает не превышать дозы, ибо Сигури — это Бесконечность, а тайна терапевтического воздействия лекарств связана с пропорциями, в соответствии с которыми наш организм их принимает. Превышать необходимое — значит РАЗРУШАТЬ действие.

В священных преданиях племени тараумара говорится о том, что если к Богу приблизиться слишком быстро, он тотчас исчезает, а на его место приходит Злой Дух.

— Завтра вечером вы познакомитесь с семьей Жрецов Сигури, — сказал мне директор туземной школы. — Скажите им то, что вы только что сказали мне, и я уверен, что мы и в этот раз — может быть, даже больше, чем в предыдущий, — добьемся того, чтобы прием Пейотля был регламентирован, и заодно скажите им, что этот Праздник будет разрешен и что мы сделаем все возможное, чтобы дать им возможность собираться, и для этого обеспечим их лошадьми и продуктами, которые им понадобятся.

Итак, вечером следующего дня я отправился в маленькую индейскую деревушку, где мне обещали показать Ритуал Пейотля. Он происходил глубокой ночью. Жрец явился с двумя помощниками, мужчиной и женщиной, и двумя детьми. Он очертил на земле нечто вроде большого полукруга, внутри которого должны были действовать помощники, и закрыл этот полукруг толстым бревном, на которое велели сесть мне. Справа дуга завершалась каким-то отдельно очерченным закутком в форме восьмерки, и я понял, что для Жреца эта часть представляет собой Святилище. Слева была Пустота, и именно там находились дети. В Святилище поставили старую деревянную миску с корнями Пейотля, потому что для своих особых Ритуалов Жрецы не используют все растение целиком — во всяком случае, больше не используют.

Жрец держал в руках посох, дети — небольшие палки. Пейотль принимается после определенного числа танцевальных движений, когда его адепты в процессе религиозного Ритуала получают знак, что Сигури захотел войти в них.

Я заметил, что помощникам было трудно приступить к действию, и создавалось впечатление, что они не стали бы танцевать или танцевали бы плохо, если бы не знали, что в нужный момент Сигури войдет в них. Ритуал Сигури — это Ритуал творения, который объясняет, каким образом все находилось в пустоте, а пустота — в бесконечности, и каким образом они вышли оттуда в Реальность и были созданы. Ритуал заканчивается в тот момент, когда, повинуясь воле Божьей, они забирают Жизнь из тела. Вот что танцевали помощники, но дело не обошлось без долгого спора.

— Мы не сможем понимать Бога, пока он не коснется нашей души, иначе наш танец будет просто притворством, ПРИЗРАКОМ, — кричали они, — ПРИЗРАК, который преследует СИГУРИ, снова возродится здесь.

Жрец долго не мог решиться, но, в конце концов, достал спрятанный за пазухой мешочек и насыпал в ладони индейцев какой-то мелкий белый порошок, который они незамедлительно проглотили.

После чего вновь начали танцевать. Глядя на их лица в тот момент, когда они принимали растолченный в порошок Пейотль, я понял, что сейчас мне покажут нечто такое, чего я никогда раньше не видел. И я сконцентрировал внимание, чтобы не упустить ничего из того, что мне предстояло увидеть.

Помощники пригнулись к земле и стали похожи на два неодушевленных шара, стоящих друг против друга. Но старый Жрец, должно быть, тоже принял Пейотль, потому что в выражении его лица вдруг проявилось что-то нечеловеческое. Я увидел, как он потянулся и выпрямился во весь рост. Его глаза засверкали, и от него стала исходить необычная властная сила. Он несколько раз ударил посохом по земле, затем вошел в восьмерку, начерченную справа от Ритуального Поля. Кажется, в этот момент помощники, наконец, вышли из состояния неодушевленных шаров. Сначала мужчина потряс головой и ударил ладонями по земле. Спина женщины покачнулась. Тогда Жрец сплюнул, но это была не слюна, а выдох. Он шумно выбросил воздух сквозь зубы. И, под действием этого легочного сотрясения, мужчина и женщина мгновенно ожили и встали во весь рост. Однако, увидев, как они стоят лицом к лицу, особенно, как они — каждый — держатся в пространстве, словно помещены в карманы пустоты и разрезы бесконечности вдруг понимаешь, что это уже не просто мужчина и женщина, но два начала: мужское — открытый рот, щелкающие челюсти, красные, пылающие, кровоточащие десны, словно развороченные корнями зубов, вид которых заставляет повиноваться; и женское — беззубая личинка, со сточенными напильником коренными зубами, словно крыса в крысоловке, изнуренная течкой, бегает кругами перед грубым самцом; они намеревались столкнуться, неистово погрузиться один в другого, как все те, что сначала долго смотрят друг на друга, потом сражаются и, наконец, смешиваются перед нескромным и виноватым взглядом Бога, которого их действия должны понемногу оттеснить. «Ибо Сигури, — говорят они, — был ЧЕЛОВЕКОМ, ЧЕЛОВЕКОМ, который в космосе сотворил СЕБЯ САМОГО из СЕБЯ САМОГО, когда Бог его убил».

Это все, что произошло.

Но больше всего меня поразила их манера угрожать друг другу, убегать, сталкиваться, чтобы, в конце концов, согласно идти рядом. Главным было то, что эти начала находились не в телах, они не достигали, не касались тел, они упрямо оставались в виде двух нематериальных представлений, подвешенных за пределами Бытия, изначально этому Бытию противопоставленные, и эти начала создавали себе свое собственное тело, тело, где понятие материи улетучилось с помощью СИГУРИ. Глядя на них, я смутно вспоминал все, что мне говорили в Мехико знакомые поэты, преподаватели и художники всех направлений об индейской религии и культуре, и то, что я прочитал во всех предоставленных мне там книгах о метафизических традициях и преданиях мексиканцев.

— Злой Дух, — говорили Посвященные Жрецы Сигури, — никогда не мог и не хотел верить в то, что Бог — это не просто Бытие, доступное и исключительное, что в непостижимой сущности Бога присутствует нечто, помимо этого Бытия.

Это было именно то, что мне показывал Танец Пейотля.

Ибо я считал, что вижу в этом Танце больную точку всеобщего бессознательного. И это — вне Бога. Правой рукой Жрец прикасался то к своей селезенке, то к печени, и при этом стучал по земле посохом, который держал в левой руке. Каждому его прикосновению на заднем плане отвечала поза мужчины и женщины, то отчаянным и высокомерным согласием, то яростным отрицанием. Но когда Жрец взял посох сразу двумя руками и начал стучать по земле в более быстром темпе, они принялись ритмично приближаться друг к другу, отставив локти в стороны и соединив руки так, что те образовали два треугольника, которые пришли в движение. В то же самое время их ноги вычерчивали на земле круги и еще какие-то фигуры, напоминающие части цифр и букв — S, U, J, V. Цифры сводились в основном к форме восьмерки. Раз или два они не сходились, но пересекались, точно приветствуя друг друга. На третий раз их приветствие было более определенным. На четвертый — они взялись за руки, вместе сделали полный оборот, и, казалось, ноги мужчины ищут на земле места, куда ступали ноги женщины.

Они сходились так восемь раз. И, начиная с четвертого, их ожившие лица засияли. На восьмой раз они посмотрели в сторону Жреца, который стоял с властным и грозным видом на границе Святилища, там, где все встречается с Севером. Посохом он рисовал в воздухе огромную восьмерку. Но крик, который он испустил в тот же момент, вполне мог вновь вызвать страшные предсмертные родовые муки, отягощенные запоздалым раскаянием в грехах, описанные в найденной на раскопках в Юкатане древней поэме майя; вряд ли я когда-либо слышал что-то более звучное и раскатистое, указывающее, до каких глубин опускает человека Желание извлечь из мрака свое предвидение. И мне показалось, что я вновь вижу в бесконечности и как бы во сне, как именно Бог породил Жизнь. Этот крик Жреца был словно нужен для того, чтобы поддержать след посоха в воздухе. Не переставая кричать, Жрец перемещался, рисовал в воздухе всем своим телом, а ногами — все ту же восьмерку на земле, пока не замкнул ее со стороны Юга.

Танец подходил к концу. Дети, все это время сидевшие слева от круга, спросили, могут ли они уйти, и Жрец посохом сделал им знак, повелевающий рассеяться и исчезнуть. Но никто из детей не принимал Пейотля. Они изобразили что-то, напоминающее движения танца, потом отступили в сторону и исчезли — вероятно, вернулись домой.

В начале этого рассказа я уже говорил, что всего этого мне было недостаточно. Я хотел знать о Пейотле больше. Я подошел к Жрецу, чтобы расспросить его.

— Наш последний Праздник, — сказал он, — не смог состояться. Мы в отчаянии. Мы теперь принимаем Сигури не только во время Ритуала, это стало пороком. Скоро весь наш народ будет болен. Время слишком состарилось для Бытия. Оно не может больше выдержать нас. Что делать, что с нами станет?

Наши люди больше не любят Бога. Я — жрец, и я не могу не чувствовать этого. Ты видишь — я совсем отчаялся.

Я передал ему наш разговор с директором местной школы и сказал, что их следующий большой праздник на этот раз состоится.

Я сказал ему также, что приехал к индейцам тараумара не из любопытства, но чтобы отыскать истину, которая скрывается от европейцев и которую сохранил его Народ. Он проникся доверием ко мне и рассказал удивительные вещи о том, что такое Добро и что такое Зло, что такое Истина и что такое Жизнь.

— Все, что я говорю, идет от Сигури, — сказал он. — Это Сигури научил меня всему. Вещи не таковы, какими мы их видим и ощущаем большую часть времени, но таковы, как нас учит Сигури. Они уже давно захвачены Злом, Злым Духом, и без Сигури человек не сможет вернуться к Истине. В начале они были настоящими, но чем больше мы стареем, тем фальшивей становятся они, потому что Зло все ближе подходит к ним. В начале мир был совершенно реальным, он звенел в человеческом сердце и звенел вместе с ним. Теперь его нет больше в сердце и нет в душе, потому что оттуда ушел Бог. Видеть вещи — это видеть Бесконечность. Сейчас, когда я смотрю на свет, мне трудно думать о Боге. Однако это именно он, Сигури, создал все это. Но зло — во всех вещах, и я, человек, не могу больше чувствовать себя чистым. Во мне есть что-то ужасное, что поднимается и идет не из меня, темнота, которая внутри меня, там, где душа человека не знает, где начинается его «Я» и где оно заканчивается, и что его заставило стать таким, каким он себя видит. И об этом мне говорит Сигури. С Ним я не знаю больше обмана и не смешиваю то, что действительно в человеке желаемо, с тем, что по злому умыслу притворилось таковым. И вскоре все, что останется, — произнес он, чуть отступая, — это непристойная маска, ухмыляющаяся среди спермы и дерьма.

Приведенные мной слова Жреца абсолютно достоверны; они показались мне слишком значительными и прекрасными, чтобы я позволил себе что-либо изменить, и если это и не те самые слова буквально, по смыслу они практически не отличаются от сказанного им, ибо понятно, что это поразило меня и мои воспоминания остались чрезвычайно точными. Впрочем, я повторяю, он только что принял Пейотль, и меня не удивила ясность его ума.

После нашей беседы он спросил, не пожелаю ли я отведать Сигури и таким образом приблизиться к истине, которую ищу.

Я ответил, что это — мое самое сокровенное желание, и я не думаю, что без помощи Пейотля можно достичь всего, что ускользает, и от чего время и обстоятельства удаляют нас все больше и больше.

В левую ладонь он насыпал мне горсточку порошка, объемом с зеленый орех миндаля:

— Достаточно, чтобы увидеть Бога два-три раза, так как Бог не всегда хочет быть узнанным. Чтобы почувствовать его присутствие, следует, по меньшей мере, трижды оказаться под влиянием Сигури, но каждый раз доза не должна быть больше горошины.

Итак, я остался еще на пару дней у тараумара, чтобы лучше узнать Пейотль, и потребовался бы толстый том, чтобы передать все, что я увидел и перечувствовал, находясь под влиянием Пейотля, а также все то, что Жрец, его помощники и их родственники рассказали мне. То, что мне привиделось, Жрец и его семья назвали подлинным, это видение имело отношение к тому, что должно было быть Сигури, и что является Богом. Но этого нельзя достигнуть, пока не пройдешь через страдания и душевную боль, после чего чувствуешь себя словно вывернутым и перенесенным по другую сторону всего и больше не понимаешь мир, который только что покинул.

Я сказал: перенесенным по другую сторону — как если бы ужасная сила позволила вам возвратиться к тому, что существует по другую сторону. Больше не чувствуешь тела, которое только что покинул и которое поддерживало тебя в своих границах, зато чувствуешь себя гораздо счастливее, ибо принадлежишь не самому себе, а безграничности, и понимаешь, что бывшее тобой пришло из головы этой самой безграничности, Бесконечности, и что сейчас именно ее и предстоит увидеть. Чувствуешь себя внутри газообразной волны, где раздаются непрекращающиеся потрескивания, разряды, окружая тебя со всех сторон. То, что вышло из тебя, то, что было твоей селезенкой, печенью, сердцем или легкими, неустанно очищается и вспыхивает в этой неопределенной среде, похожей одновременно и на воду, и на газ; кажется, что бесконечность призывает к себе органы и заставляет их собраться вместе.

То, что выходило из моей селезенки или печени, имело форму букв древнего тайного алфавита, пережеванного огромным ртом, ужасно отталкивающим, надменным, нечетким, дорожащим своей невидимостью; и эти знаки были разметены во все стороны пространства, в то время как мне казалось, что я поднимаюсь вверх, но не один. Мне помогает неведомая сила. Но я ощущаю себя свободнее, чем на земле, когда я был один.

В какой-то момент поднялось что-то вроде ветра — и границы пространства раздвинулись. С той стороны, где была моя селезенка, образовался огромный пустой провал, который окрашивался в серые и розовые тона, словно морской берег. И в глубине этого провала появились очертания застрявшего корня, похожего на J, на верхушке которого, кажется, были три приподнятые ветви буквы Е, грустной и сверкающей, как глаз. Языки пламени вырывались из левого уха буквы J и, проходя позади нее, казалось, сдвигали все вправо, в ту сторону, где находится моя печень, но значительно выше нее. Больше я ничего не увидел, все исчезло, или я сам заставил это исчезнуть, вернувшись к обычной реальности. Во всяком случае, кажется, я увидел сам Дух Сигури. И я полагаю, что это должно объективно соответствовать трансцендентальному представлению, живописующему последние и высочайшие реальности, и Мистики должны пройти через подобные состояния и образы, перед тем как достичь, следуя формуле, высших катаклизмов и разрушений, после которых они попадают в объятия Господа, как цыпочки — в лапы своего сутенера.

Это навело меня на некоторые размышления о воздействии Пейотля на психику.[5]

Пейотль возвращает «я» к его истинным истокам. После того как ты вышел из состояния подобного видения, невозможно, как прежде, смешивать ложь с истиной. Ты видишь, откуда идешь и кто ты, больше не сомневаешься в том, кто ты такой. И больше не существует ни чувства, ни внешнего влияния, которые способны заставить тебя отвлечься.

И вся серия похотливых оптических миражей, показанных бессознательным, не может больше стеснять истинное дыхание ЧЕЛОВЕКА, по той простой причине, что Пейотль — это и есть ЧЕЛОВЕК, но не рожденный, а ПРИРОДНЫЙ, и вместе с ним оживает, поднимается и находит опору атавистическое и личное сознание. Оно знает, что для него хорошо, а что — ничего не стоит: следовательно, распознаёт мысли и чувства, которые может принять без опаски и с пользой, — а также те, которые пагубны для его свободы.

И, что особенно важно, оно знает, куда стремится его существо и куда оно еще не пришло, или КУДА ОНО НЕ ИМЕЕТ ПРАВА ИДТИ, ЧТОБЫ НЕ УТОНУТЬ В ИРРЕАЛЬНОСТИ, ИЛЛЮЗОРНОСТИ, В НЕСОТВОРЕННОМ, НЕПОДГОТОВЛЕННОМ.

Пейотль никогда не позволит вам принять свои грезы за реальность. Или смешивать восприятия, заимствованные в исчезающих низинах, еще не возделанных, еще не зрелых, еще не поднявшихся из галлюцинирующего бессознательного — с образами, эмоциями настоящего. Ибо в сознании есть нечто сказочное, Чудесное, с которым можно выйти за пределы. И Пейотль говорит нам, где и в результате какой необычайной кристаллизации вдохновения, подавляемого и забитого по привычке, доставшейся нам от предков, Фантастическое может обрести форму, чтобы обновить в сознании свои фосфоресценции, свое облако пыли в лучах света. Это Фантастическое — благородно, его беспорядок — только кажущийся; в реальности он подчиняется тайно выстроенному порядку на том плане, которого нормальное сознание не достигает, но достичь которого нам поможет Сигури, и который является самой тайной любой поэзии. Но в человеке скрыт и другой план — сумрачный, бесформенный, он окружает сознание, становясь то неосвещенным его продолжением, то угрозой ему, в зависимости от обстоятельств. И он освобождает, выпускает на волю рискованные ощущения. Его бесстыдные миражи болезненно влияют на сознание. Оно открывает им свою душу и полностью растворяется там, если нет ничего, что могло бы его удержать. И Пейотль — единственная преграда Злу с той ужасной стороны.

У меня тоже возникали ложные чувства и ощущения, которым я поверил. В июне, июле, августе и вплоть до этого сентября я был уверен, что окружен демонами: мне казалось, что я их ощущаю, вижу, как они собираются вокруг меня. Я не нашел лучшего способа прогнать их, как то и дело совершать крестные знамения на разных местах своего тела или в воздухе, где, как мне казалось, я видел их. Я писал тогда на любом клочке бумаги и даже на книгах, попадавшихся мне под руку, всевозможные заклинания, которые ничего не стоят ни с литературной точки зрения, ни с магической, т. к. все, что написано в этом состоянии — не более чем осадок, искажение, или, скорее, подделка под высокий свет ЖИЗНИ. В конце сентября эти больные идеи, эти ложные мысли, эти навязчивые ощущения, ничего не стоящие сами по себе, начали исчезать, и в октябре их практически не стало. С 15 или 20 ноября я чувствовал, что ко мне возвращаются энергия и ясность мысли. И, наконец, я ощутил, что мое сознание освободилось. Никаких ложных чувств. Никаких больных, дурных ощущений. Теперь, изо дня в день, во мне медленно, но неуклонно поднимается только чувство безопасности и внутренней уверенности.

Если в эти последние месяцы мне и случается делать какие-то жесты, характерные для больных с религиозными маниями, то это не более чем остатки досадных привычек, которые я приобрел, занимаясь изучением ерундовых верований. Так море, отступая, оставляет на песке смешанный осадок, который вскоре развеют ветра. Уже несколько недель я изо всех сил стараюсь избавиться от этих маленьких остатков. И замечаю, что с каждым днем их становится все меньше.

Итак, жрецы Пейотля в Мексике помогли мне увидеть одну вещь, которую открыла в моем сознании та маленькая доза Пейотля, которую я принял. В человеческой печени совершается тайная алхимия, и с ее помощью «я» любого индивидуума выбирает то, что ему подходит, принимает или отбрасывает ощущения, эмоции, желания, которые предоставляет ему сознание и которые составляют его порывы, желания и восприятия, его истинные верования и его идеи. Именно там наше «Я» становится сознательным, раскрывается сила его суждений и присущая ему высочайшая способность различать. Потому что именно там трудится Сигури, отделяя то, что существует, от того, что не существует. По-видимому, печень — органический фильтр Бессознательного.

Похожие метафизические понятия я нашел у древних китайцев. По их учению, печень — фильтр бессознательного, а селезенка — физический гарант бесконечности. Впрочем, это другая тема.

Но для того чтобы печень могла выполнять свои функции, необходимо, по меньшей мере, чтобы тело хорошо питалось.

Человека, запертого в течение шести лет в лечебнице для душевнобольных и три года не евшего досыта, нельзя корить за скрытое ослабление его Воли. Мне месяцами случалось оставаться без единого кусочка сахара или шоколада. Что касается масла, то уже и не помню, когда я его пробовал в последний раз.

Я всегда встаю из-за стола голодный, потому что, как вам известно, рацион сильно урезан.

В особенности не хватает хлеба. До того кусочка шоколада, который мне дали позавчера, в пятницу, я не видел его восемь месяцев. Я не из тех людей, которые позволяют себе уклониться от выполнения своего долга по какой-либо причине, но пусть меня хотя бы не упрекают за то, что у меня нет сил в такое время, как наше, когда в выдаваемом нам питании отсутствуют необходимые элементы для восстановления сил. И пусть меня больше не подвергают электрошоку после обмороков, ибо понятно, что обмороки не мешают мне все прекрасно осознавать, чувствовать и контролировать. Довольно, довольно, довольно этого наказания травмой.

Каждое применение электрошока погружает меня в состояние ужаса, которое длится по нескольку часов. Я с отчаянием ожидал приближения очередной процедуры, т. к. знал, что опять потеряю сознание и буду целый день задыхаться внутри самого себя, не узнавая себя, прекрасно зная, что я был где-то, но черт знает где, точно я уже умер.

Мы пока далеки от исцеления Пейотлем. Судя по тому, что я видел, Пейотль укрепляет сознание и не дает ему сбиться с пути, довериться ложным впечатлениям. Мексиканские Жрецы показали на печени точное место, где Сигури, или Пейотль, производит это обобщающее сгущение, которое жестко удерживает в сознании ощущение и желание истины и дает сознанию возможность освободиться, автоматически отбрасывая остальное. «Спереди это похоже на возвращающийся с мрачного ритуала скелет, — сказали мне тараумара, — или на НОЧЬ, ИДУЩУЮ ПОСЛЕ НОЧИ»[6]

Примечания:

3

«Ритуал пейотля…» впервые напечатан в № 12 ж. «Арбалет» (весна 1947 г.).

С момента первого издания этой работы она дополняется публикацией текстов, хранившимися у доктора Фердьера, и письмами Антонена Арто к доктору: «Новости из Родеза» («Галлимар», 1977 г.), издательству «Галлимар» передается первоначальная рукопись «Ритуала Пейотля у индейцев племени тараумара», содержащая детали, которые позволяют точнее определить время написания текста и в новом свете показать обстоятельства его редактирования и первой публикации. В рукописи 39 страниц, из которых первые девятнадцать — собственно текст, а десять последних, начиная с «У меня тоже возникали ложные чувства…» — являются письмом, адресованным доктору Фердьеру, которого автор хотел познакомить с текстом.

Мы знаем, что текст был написан в первый год пребывания автора в Родезе. Он должен был дополнить «Путешествие в страну тараумара» и содержит несколько страниц, которые Антонен Арто написал, чтобы ответить на вопросы Анри Паризо (см. письмо от 10 декабря 1943), но не отослал. Вероятно, он не считал себя вправе свободно ими распоряжаться, не испросив разрешения доктора Фердьера, и текст хранился в секретариате лечебницы с пометкой на обороте: «Доктору Фердьеру от Антонена Арто».

Текст «Ритуала Пейотля у индейцев тараумара» был передан доктором Фердьером Марку Барбеза в начале 1947 г., ему была отправлена копия, напечатанная служащим психиатрической больницы. С этого документа были набраны гранки, переданные Антонену Арто в марте 1947 г. Для этого текста характерны использование заглавных букв и искажения в терминологии христианских таинств и христианской метафизики, от влияния которых, впрочем, автор отрекается в «Постскриптуме». В эти гранки были внесены значительные исправления, основной задачей которых было уничтожение христианского духа. Кроме того, Антонен Арто частично убрал то, что напоминало письмо доктору Фердьеру, а в сохранившихся отрывках просил ликвидировать все, что относилось к членам его семьи или к медицинскому персоналу, от которого он зависел. Издание 1955 г. было пересмотрено по этим гранкам, которые редактировал сам автор. В свое время он записывал в тетради некоторые изменения, которые хотел внести при пересмотре, и были найдены его пометки с указаниями на отрывки, к которым они относились.

4

Последняя фраза этого параграфа — вставка, сделанная в 1947 г., хотя сам текст датируется 1943-44 гг. Начиная с 1945 г., когда Антонен Арто старается порвать с любым напоминанием о религиозности, он пишет бог с маленькой буквы вполне сознательно.

5

Хочу сказать, что когда эти размышления возвращаются, чтобы утвердиться в моих мыслях, САМ Пейотль противится этим зловонным усвоениям духовности, ибо Мистика никогда не была только лишь смесью заумного и рафинированного ханжества, против которого всецело восстает Пейотль, так как с нею ЧЕЛОВЕК, безнадежно пиликающий музыку своего скелета, одинок: у него нет отца, матери, семьи, любви, бога и общества.

И никого рядом. А скелет — это не кости, но шкура, словно кожа, которая шагает И идет она от равноденствия к солнцестоянию, подчиняя себе свою человечность.

6

Последний раздел датируется 1947 г. Он заменяет окончание письма-комментария к доктору Фердьеру.