Первое послание к коринфянам.

Коринф. Сюда Павел пришёл после неудачного спора с афинскими софистами.

Здесь он зарабатывал на жизнь, изготавливая палатки с Акилой, и ждал Тимофея с деньгами.

Здесь он, начав проповедовать в синагоге, был «поругаем» иудеями, после чего в открытую стал обращать язычников. Здесь иудеи попытались привлечь его к суду.

Именно здесь его ученики из язычников собрались учинить погром, и для начала публично избили начальника местной синагоги. Хороший городок. Многообещающий.

«Умоляю вас, братия, чтобы все вы говорили одно, и не было между вами разделений…

Сделалось мне известным о вас, что между вами есть споры…

Я разумею то, что у вас говорят: “Я Павлов”; “Я Аполлосов”; “Я Кифин”; “А я Христов”. Разве разделился Христос?»

Только этого Павлу и не хватало. На коринфян у него была твёрдая надежда, а тут…

Значит, в Коринфе собрались те, кого крестил Павел — это понятно. Крестники Аполлоса тоже не должны нас удивлять.

Этого александрийца, если вы помните, добрые Акила с Присциллой, после основательного инструктажа, отправили в Грецию с миссией.

А вот «Кифины», то есть, Петровы? Эти присматривали за всеми остальными. Пётр старался держать руку на пульсе. Но между этими группами были разногласия.

Павел смотрел на дело несколько иначе, чем Пётр — в дальнейшем эти разногласия лишь углубились.

С Аполлосом понятно — ещё в Ефесе он продемонстрировал свою самобытность в религиозных вопросах.

«Ибо и иудеи требуют чудес, и еллины ищут премудрости; а мы проповедуем Христа распятого, для иудеев соблазн, а для еллинов безумие…»

Тут курс надо тщательно разрабатывать.

«Посмотрите, братия, кто вы, призванные: не много из вас мудрых по плоти, не много сильных, не много благородных».

Материал, конечно, бросовый, что и говорить. Но нужно использовать то, что есть.

«Если кто из вас думает быть мудрым в веке сем, тот будь безумным, чтобы быть мудрым».

Вот и решение. От противного, так сказать.

«Это, братия, приложил я к себе и Аполлосу ради вас, чтобы вы научились от нас не мудрствовать…

Ибо кто отличает тебя? Что ты имеешь, чего бы не получил? А если получил, что хвалишься, будто не получил?

Вы уже пресытились, вы уже обогатились, вы стали царствовать без нас…»

Распри добрались и до Коринфа. Павел решил объединиться с Аполлосом, чтобы противостоять Петру — пока теоретически.

«О, если бы вы и в самом деле царствовали, чтобы и нам с вами царствовать!»

А раз вы не царствуете, будьте добры — извольте соответствовать высокому званию.

«Для сего я послал к вам Тимофея, который напомнит вам о путях моих, как учу я везде…»

Допрыгались, ребята.

«Чего вы хотите? С жезлом придти к вам, или с любовью?..»

Павел строг, как никогда. Неужели его так разгневали обыкновенные дрязги, или было что-то ещё?

«Есть верный слух, что у вас появилось блудодеяние, и притом такое блудодеяние, которого не слышно даже у язычников, что некто вместо жены имеет жену отца своего…»

Вот оно, что! Павла и его церкви обвиняли во многих вещах — еле отстреливался. А тут такой подарок злопыхателям.

Он решил железной рукой навести в Коринфе порядок, пока туда не добрались иерусалимские пресвитеры.

Возможно, он делал это для Петра?

В любом случае, Павел хотел остаться в Коринфе главным. И даже передёрнул немного — ведь грехом этим баловался ещё сынок Иакова-Израиля.

«Сделавшего такое дело, в собрании вашем предать сатане во измождение плоти, чтобы дух был спасен».

Вот так. Калёным железом.

«Итак, извергните развращенного из среды вас».

Павел хотел избавиться от повода для упрёков.

Кроме того, распри внутри общины перерастали в гражданский иск. Кроме власти речь шла о деньгах — её непременном атрибуте.

«Как смеет кто из вас, имея дело с другими, судиться у нечестивых, а не у святых?»

Не надо выносить сор из избы, ребята. Мы тут сами разберёмся.

«Разве не знаете, что мы будем судить Ангелов, не тем бы более дела житейские? А вы, когда имеете житейские тяжбы, поставляете своими судьбами ничего не значащих в церкви».

Эта линия проводилась с самого начала. Церковь намеревалась захватить государственную власть.

Ещё нужно было дать разъяснения по поводу споров о духе и плоти. Упрёки из Иерусалима были всё громче.

«Все мне позволительно, но не все полезно; все мне позволительно, но ничто не должно обладать мною. Пища для чрева, и чрево для пищи; но Бог уничтожит и то и другое».

Ну и вопросы брака — без них никуда.

«А о чем вы писали мне, то хорошо человеку не касаться женщины… Но, во избежание блуда, имей каждый свою жену и каждая имей своего мужа…

Не уклоняйтесь друг от друга, разве по согласию, на время, для упражнения в посте и молитве, а потом опять будьте вместе, чтобы не искушал вас сатана…

Впрочем, это сказано мною как позволение, а не как повеление. Ибо желаю, чтобы все люди были, как и я; но каждый имеет свое дарование».

Как Пётр искал компромисс с Иаковом, так теперь Павел искал компромисс с самим Петром — через его людей.

«Безбрачным же и вдовам говорю: хорошо им оставаться, как я. Но если не могут воздержаться, пусть вступают в брак; ибо лучше вступить в брак, нежели разжигаться…

Прочим же я говорю, а не Господь: если какой брат имеет жену неверующую, и она согласна жить с ним, то он не должен оставлять ее…

И жена, которая имеет мужа неверующего, и он согласен жить с нею, не должна оставлять его… Если же неверующий хочет развестись, пусть разводится; брат или сестра в таких случаях не связаны…»

Спорили, видно, не только из-за денег.

«Призван ли кто обрезанным, не скрывайся (!)…

Призван ли кто необрезанным, не обрезывайся…

Обрезание ничто и необрезание ничто…

Каждый оставайся в таком звании, в котором призван. Рабом ли призван, не смущайся; но если и можешь сделаться свободным, то лучшим воспользуйся».

Социальная политика — великая вещь. Павел приглашал всех — буквально всех.

И опять о браках. Вопрос брака порождал наибольшее число споров.

«Если женишься, не согрешишь; и если девица выйдет замуж, не согрешит. Но таковые будут иметь скорби по плоти; а мне вас жаль…

Имеющие жен должны быть, как не имеющие; и плачущие, как не плачущие; и радующиеся, как не радующиеся; и покупающие, как не приобретающие; и пользующиеся миром сим, как не пользующиеся; ибо проходит образ мира сего…

А я хочу, чтобы вы были без забот. Неженатый заботится, как угодить Господу, а женатый заботится, как угодить жене…

Говорю это для вашей же пользы, не с тем, чтобы наложить на вас узы, но чтобы вы благочинно и непрестанно служили Господу… Посему выдающий замуж свою девицу поступает хорошо; а не выдающий поступает лучше».

Он не хотел терять никого.

«Мы все имеем знание; но знание надмевает, а любовь назидает. Кто думает, что он знает что-нибудь, тот ничего ещё не знает так, как должно знать».

Сильно сказано.

«Пища не приближает нас к Богу: ибо едим ли мы, ничего не приобретаем; не едим ли, ничего не теряем… И потому, если пища соблазняет брата моего, не буду есть мяса вовек, чтобы не соблазнить брата моего».

Сам Павел был настоящим аскетом и упрёки в его адрес беспочвенны, он всего лишь широко забрасывал сеть.

«Не Апостол ли я? Не свободен ли я?

Если для других я не Апостол, то для вас Апостол, ибо печать моего апостольства — вы в Господе…

Вот мое защищение против осуждающих меня… Или мы не имеем власти есть и пить?

Или не имеем власти иметь спутницею сестру жену, как и прочие апостолы и братья Господни, и Кифа?

Или один я и Варнава не имеем власти не работать?»

Сказочный фрагмент. На Павла ополчились все. Даже его апостольство начали отрицать. Он возмутился: если он не апостол, то Иаков и его братки — подавно.

Они не верили Христу, он их никуда не посылал, а они и не ходили — засели в Иерусалиме и начали дань собирать.

Его обвинили в чревоугодии, а это обидно, Павел не западал на еду, но есть и пить — исконное право человека. Прочие апостолы, братья Иисуса и Пётр — все были женаты, а Павел жил аскетом.

И вот, они обвинили его в потакании плоти. Более того, никто из отцов церкви не работал — они сделали своё пресвитерство профессией, их кормили рядовые члены церкви.

Павел же не гнушался сам зарабатывать себе на пропитание, если надо было. И они обвинили его в мздоимстве. Как тут было не возмутиться!

«Какой воин служит когда-либо на своем содержании? Кто, насадив виноградник, не ест плодов его? Если другие имеют у вас власть, то не паче ли мы? Однако мы не воспользовались сею властью, но все переносим…

Разве не знаете, что священнодействующие питаются от святилища? Что служащие жертвеннику берут долю от жертвенника?

Но я не пользовался ничем таковым. И написал это не для того, чтобы так было для меня. Ибо для меня лучше умереть, нежели чтобы кто уничтожил похвалу мою».

Павел даёт понять, что даже если бы обвинения в стяжательстве имели почву, он был бы в своём праве. Он дорожит своей честью, ибо для себя не брал ни копейки — всё отправлял в Иерусалим.

Похоже, мы наблюдаем момент, когда Павел решил прекратить отправку денег братьям Иисуса и посланцы от Петра ушли ни с чем.

И он аргументирует своё решение — не на себя он будет эти деньги использовать, а для общего дела. Но больше — никаких оброков.

«Ибо будучи свободен от всех, я всем поработил себя…

Для иудеев я был как иудей, чтобы приобрести иудеев; для подзаконных был как подзаконный, чтобы приобрести подзаконных, для чуждых закона — как чуждый Закона, — не будучи чужд Закона перед Богом, чтобы приобрести чуждых Закона; для немощных был как немощный, чтобы приобрести немощных.

Для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых».

Он отказался от всего — ради дела, а от него требуют денег. Павел отвечает едко.

«Не знаете ли, что бегущие на ристалище бегут все, но лишь один получает награду? Так бегите, чтобы получить. Все подвижники воздерживаются от всего…

И потому я бегу не так, как на неверное, бьюсь не так, чтобы бить воздух, но усмиряю и порабощаю тело мое, дабы, проповедуя другим, самому не остаться недостойным».

Он даёт понять, что вся иерусалимская братва, даже если они апостолы и святые, не подвижники, хоть и призывают умерщвлять плоть и отрицать мир.

А он, Павел, подвижник, хотя признаёт и плотское, и мирское. Он занимается делом и не считает упрёки в свой адрес справедливыми — отнюдь.

«Посему, кто думает, что он стоит, берегись, чтобы не упасть».

Павел себе цену знает. После такого самоутверждения, наш апостол спокойно приступает к поучениям.

«Будьте подражателями мне, как я Христу… Всякий муж, пророчествующий или молящийся с покрытою головою, постыжает свою голову…

Всякая жена, молящаяся или пророчествующая с открытою головою, постыжает свою голову, ибо это то же, как если бы она была обритая. Ибо если жена не хочет покрываться, то пусть стрижется; а если жене стыдно быть остриженой или обритой, пусть покрывается».

Я не знаю, насколько это было важно тогда, но понимаю теперь, почему в нашу церковь женщину без платка не пускают — спасибо Павлуше.

«Слышу, что когда вы собираетесь в церковь, между вами бывают разделения, чему отчасти и верю… Ибо надлежит быть и разделениям, дабы открылись между вами искусные».

Он хитёр. Дескать, споры — нормальное дело, не обращайте внимания.

«Далее, вы собираетесь, но это не значит вкушать вечерю Господню; ибо всякий поспешает прежде других есть свою пищу, так что иной бывает голоден, а иной упивается».

Вот так, упивается! Пресвитеры знали, что говорили. Павел принимает меры.

«Разве у вас нет домов на то, чтобы есть и пить? Что сказать вам? Похвалить ли вас за это? Не похвалю».

Да уж, хвалиться нечем. А посему, слушайте, как надо есть и пить.

«Ибо всякий раз, когда едите хлеб сей и пьете чашу сию, смерть Господню возвещаете…

Кто будет есть хлеб или пить чашу недостойно, виновен будет…

Да испытывает же себя человек, и таким образом пусть ест и пьет…

Ибо, кто ест и пьет недостойно, тот ест и пьет осуждение себе, не рассуждая о теле Господнем…

Оттого многие из вас немощны и больны и немало умирает».

Он настаивает на здоровом образе жизни.

«А если кто голоден, пусть ест дома, чтобы собираться вам не на осуждение… Прочее устрою, когда приду».

Я бы задумался после этих слов.

Павел призывал к естественному, считая, что аскеза и экзальтации — удел немногих.

Аскетическая партия Иакова могла похвастаться большим числом «пророков», говорящих на языках, и вообще экстрасенсов.

Возможно, в Коринфе им завидовали. Но Павел, который сам был очень экзальтированной личностью, успокаивает своих учеников и обещает им другие чудеса.

«Иных Бог поставил в Церкви, во-первых, Апостолами, во-вторых, пророками, в-третьих, учителями… Далее, иным дал силы чудодейственные, также дары исцелений, управления, разные языки.

Все ли Апостолы? Все ли пророки? Все ли учители? Все ли чудотворцы? Все ли имеют дары исцелений? Все ли говорят языками? Ревнуйте о дарах бОльших, и я покажу вам путь ещё превосходнейший».

А в чём же этот путь? Что затмевает всё это сверкающее многообразие? Конечно же, любовь.

«Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу горы переставлять, а не имею любви, — то я ничто».

А экстрасенсорные способности, если разобраться, не многого стоят.

«Теперь, если я приду к вам, и стану говорить на незнакомых языках, то какую принесу вам пользу, когда не изъяснюсь вам или откровением, или познанием, или пророчеством, или учением?..

Если и вы языком произносите невразумительные слова, то как узнают, что вы говорите? Вы будете говорить на ветер.

Сколько слов есть в мире и ни одного из них нет без значения. Но если я не разумею значения слов, то я для говорящего чужестранец».

Вот именно. Всё это в полной мере относится к лопотанию Иоанна в Апокалипсисе.

«Что же делать? Стану молиться духом, стану молиться и умом; буду молиться духом, буду молиться и умом…

Я более всех вас говорю языками; но в церкви хочу лучше пять слов сказать умом моим, чтобы и других наставить, нежели тьму слов на незнакомом языке».

А ведь он — мудрец. И настоящий философ, к тому же.

Мне странно, что некоторые комментаторы называют среди апостолов Иоанна, как философа. Куда ему до философии? А вот Павел… Его многому научили в Афинах.

«Если вся церковь сойдется вместе, и все станут говорить незнакомыми языками, и войдут к вам незнающие или неверующие, то не скажут ли, что вы беснуетесь?»

Скажут, непременно скажут. А нам этого не надо. Нам надо с верхушкой сомкнуться, а верхушка, она ясность любит.

«Жены ваши в церквах да молчат, ибо не позволено им говорить, а быть в подчинении… Если же они хотят чему научиться, пусть спрашивают о том дома у мужей своих… Ибо неприлично жене говорить в церкви».

Это маленький подарок феминисткам и сторонникам эмансипации — от христианской церкви.

И ещё немного истории движения.

«Христос умер за грехи наши, и погребен был, и воскрес в третий день — по Писанию…

И явился Кифе, потом двенадцати; потом явился более нежели пятистам братий в одно время, большая часть которых доныне живет…

Потом явился Иакову, также и всем Апостолам… А после всех явился ко мне, как некоему извергу».

Павел говорит немного не так, как евангелисты. Он чётко называет последовательность событий и участников. Его описание выглядит наиболее достоверным.

«Ибо я наименьший из Апостолов, и недостоин называться Апостолом, потому что гнал церковь Божию. Но благодатью Божией есмь то, что есмь».

Вот так. Старшие отказали ему в праве называться апостолом. Горько, конечно. Но и в этом качестве он сделал больше, чем все они, вместе взятые.

И, наконец, споры о воскресении. Помните, какую бучу поднял Павел в синедрионе, когда воззвал к фарисеям и натравил их на саддукеев? Именно разговорами о воскресении он сумел это сделать.

«Если нет воскресения мертвых, то и Христос не воскрес; а если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна, тщетна и вера наша…

Если мертвые совсем не воскресают, то для чего и крестятся для мертвых?.. Для чего и мы ежечасно подвергаемся бедствиям? Я каждый день умираю!..»

Это последний рубеж обороны — дальше некуда отступать. Логически доказать что-либо невозможно, и вот аргумент — неужели всё зря?

«Верую, ибо абсурдно». Это было логическим продолжением.

«Когда я боролся со зверями в Ефесе, какая мне польза, если мертвые не воскресают?»

А вы помните этот случай в Ефесе? Греческие ювелиры возмутились тем, что упали заказы от храма Артемиды и устроили протест.

Павла, Гая и Аристарха поволокли на зрелище — их заставили сражаться с животными. И эти ребята выжили. Да из таких гвозди делают! Павел не зря потом взял с собой Аристарха Рим покорять.

Странно, что он вообще обращал внимание на критику из Иерусалима, переживал, оправдывался.

Да после клинической смерти от побивания камнями и гладиаторских боёв он мог вообще наплевать на всех пресвитеров. Но вера — великая вещь.

«Станем есть и пить, ибо завтра умрем! Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся».

И, как уже повелось, организационные вопросы.

«При сборе для святых поступайте так, как я установил в церквах Галатийских…

В первый день недели каждый из вас пусть отлагает у себя и сберегает, сколько позволит ему состояние, чтобы не делать сборов, когда я приду.

Когда же я приду, то, которых вы изберете, тех отправлю с письмами, для доставления нашего подаяния в Иерусалим…»

«Как я установил». Вот оно — Павел изменил порядок сбора и отправки денег.

К его приходу деньги должны быть собраны. И никаких проволочек. Руководителем он был жёстким.

Без его разрешения теперь ни одна копейка не могла уйти пресвитерам. Они брали его за горло — он отвечал тем же.

«Я приду к вам, когда пройду Македонию… В Ефесе же я пробуду до Пятидесятницы, ибо для меня отверста широкая дверь, и противников много».

В Ефесе противников хватало.

«Если же придет к вам Тимофей, смотрите, чтобы он был у вас в безопасности».

Это не книга, а боевик — в который раз убеждаюсь.

«Я рад прибытию Стефана, Фортуната и Ахаика».

Гонцы курсировали, почта работала, организация процветала. Вернее, готовилась процветать.

«Приветствуют вас церкви Асийские; приветствуют вас Акила и Присцилла».

Да, письмо писалось в Ефесе.

«Мое, Павлово, приветствие собственноручно».

Это значит — сам писал.

«Кто не любит Господа Иисуса Христа, анафема, маранафа».

Ну, что же… Аминь.