Глава 4

Интервью

Анна

В дверь моей комнатки постучали в семь утра. Вскочив со стула, я сразу же бросился открывать. Я уже был на ногах к тому времени, толком так и не заснув этой ночью. Одна мысль о том, что меня могло ждать на следующий день, могла лишить сна на целую неделю. Столько искать ответа — и здесь, и до того, как отправиться в Болгарию, — но эти поиски, получается, были не напрасными. Сначала меня ожидает встреча с четырьмя детьми, живущими тут же, в монастыре, затем меня отведут к Марко. Если ничего не изменится, я буду у него дня через два, самое большее. А тогда все мои вопросы найдут свой ответ — мне так хотелось в это верить.

— Доброе утро, — приветствовал меня брат Маттиас, когда я открыл дверь. — Вы готовы начать?

— Да, готов, — ответил я.

Он вошел в мою комнату, присел на краешек кровати, а я снова опустился на свой стул.

— Есть пара моментов, которые мы с вами должны обсудить прежде, чем вы встретитесь с кем-то из ребят. Первое — это то, что никто из них не знает английского. Для начала нужно убедиться, станет ли это для нас проблемой. Вполне может оказаться так, судя по вашему опыту с Марко, что тут никакой проблемы нет. Но я все время с вами, и буду переводить, если необходимость все же возникнет. Никаких записывающих устройств, даже ручки с бумагой, брать с собой нельзя. Придется полагаться только на свою память.

— А почему нельзя? — спросил я.

— Потому что сложно вам будет полностью открыться перед детьми, если вы в этот момент еще и записи будете делать. Все ваше внимание должно быть отдано детям, в противном случае вы можете не получить того, за чем пришли.

— А что, если память меня подведет?

— Не думаю, что об этом стоит беспокоиться, — сказал он. — Все, что вам нужно, вы запомните, можете не сомневаться. Я также хочу предупредить вас, чтобы вы не просили детей делать никаких психических демонстраций без моего разрешения.

— Это само собой разумеется, ведь я не смогу обращаться к ним иначе как через вас.

Вовсе не обязательно, — ответил он. — Вы увидите, эти дети умеют общаться на многих уровнях, и не обязательно с помощью речи. Вы ведь сами даже по своему опыту знаете, что такое возможно. Если они упомянут о какой-то непосредственной способности вроде чтения мыслей или телекинеза, прошу вас, сначала подумайте, как отвечать. Ваши глаза могут сказать о большем, чем вам захочется, и мысленно вы можете попросить их о большем, чем скажете вслух, — я прекрасно понимаю, такие вещи контролировать очень нелегко. Потому и призываю вас к осторожности. Если будет что-то такое, что вам захочется увидеть, сначала скажите мне, и я решу, стоит ли с этим к ним обращаться.

— Согласен.

— Тогда пойдем за Анной. Вы проведете с ней два часа, а затем посмотрим, стоит продолжать или нет.

— Можете мне немного рассказать о ней, прежде чем мы встретимся лично?

— Конечно, я и так собирался это сделать.

Он встал и стал медленно прохаживаться по комнате вперед-назад.

— Анна очень симпатичный ребенок… ей двенадцать лет, и она с нами уже почти полгода. Предполагаю, что она проведет еще около шести месяцев здесь, затем вернется назад в свою семью. Она прибыла из маленькой деревушки Друда, с морского побережья. Первой заметила ее необычные психические способности ее мать, когда Анне было девять. Время от времени к ним в семью приходила разная почта, письма — в закрытых, само собой, конвертах. Но Анна сразу узнавала, что там написано, — ей достаточно было для этого просто повертеть конверт в руках. Тогда ее мать решила устроить проверку этой ее способности. Она писала слова или знаки на кусочках бумаги, потом заклеивала в толстые конверты, сквозь которые точно нельзя было ничего увидеть. Результат оказался просто ошеломительным. Девочка отгадывала все почти со стопроцентной точностью. У нее также была одна своя особенная игра, которая ей больше всего нравилась, — заставлять распускаться бутоны, сосредоточившись на них.

Можно не сомневаться, что она уже не один год развлекалась этим, просто мать ничего не замечала. Анну привезли, чтобы проверить ее способности здесь, и тогда мы увидели, насколько она необычна. Было решено оставить ее здесь, пока она не сможет развить свой Дар до более высокого уровня… ну и подержать пока подальше от нашего правительства.

— И оно так до сих пор о ней и не знает? — спросил я.

— Слухи расходятся быстро, особенно когда появляется ребенок с таким открытым сердцем. То ли сосед прознает, то ли сам ребенок что-то покажет на глазах у других. Не успеешь оглянуться, как уже об этом говорит весь город, а вот уже и правительство тут как тут. Вот почему нам приходится действовать очень быстро, если мы хотим быть впереди них на шаг. Если они добираются до ребенка первыми — а такое уже случалось далеко не единожды, — тогда нам уже нечего делать.

— А что случается, если они заполучат такого ребенка?

— Хм… сложно сказать. Иногда ничего. Видите, такие способности направляются из сердца, а не из ума. Так что если за это дело браться с целью контролировать Дар или поставить его себе на службу, он постепенно сходит на нет. Вот почему мы здесь окружаем детей любовью и учим их любви, той любви, которой мы сами научены Иисусом. Это выглядит так, словно поливаешь прекрасный цветок. Если воды нет, тогда бутоны опадают, но если всего в достатке — и воды, и света, и ухода, — тогда они расцветают в полную силу. Впрочем, бывали случаи, когда все заканчивалось не так удачно. Я думаю, что они начинают понемногу учиться на своих ошибках и, возможно, применяют тот же подход у себя, что и мы здесь. Если это действительно так, тогда нам будет трудно вдвойне.

— Но для чего, в самом деле, им так гоняться за этими детьми? Неужели в вашем правительстве и вправду думают, что из них получится своего рода новое оружие?

— Конечно, думают… и вполне возможно, не напрасно… хотя определенности в этом пока нет. Как я уже говорил, Дар — это результат некоей более высокой частоты, которой мы все без исключения призваны достичь. Дети — лишь прототип, если можно так сказать, своего рода эволюционный скачок. Лично я не верю, что эти способности можно использовать для того, чтобы разрушать или причинять боль, но я могу и ошибаться. Скорее всего, все зависит от того, как ими пользоваться. Дар может быть очень мощным, а сострадание, словно направляющий луч, показывает, к чему его приложить. Наверное, можно найти способы пользоваться им по-другому. Вот почему мы неустанно учим детей законам любви, чтобы они применяли свою силу только во благо людям. Что ж, — кивнул он, — если вы готовы, тогда давайте, я отведу вас к Анне.

Мы вышли из моей комнаты и пошли на другую сторону монастырского двора, ту единственную его часть, куда я еще не заходил. Там было пять или шесть комнат на первом этаже и узкая деревянная лестница, которая вела, как оказалось, к единственной, но просторной комнате на втором. На скамье у первого этажа сидел монах. Увидев нас, он поднялся, подошел к одной из комнат и постучал в дверь. Брат Маттиас тем временем повел меня по ступеням наверх и открыл дверь в комнату на втором этаже, просторную, почти без всякой мебели. На одной стене висела ученическая доска, на которой что-то было написано мелом, перед ней стояло несколько деревянных стульев. У противоположной стены было две кушетки. Старый, порядком вытертый ковер закрывал как минимум половину пола, а под ним виднелись не менее старые половицы этого многосотлетнего строения. Брат Маттиас подвинул два стула к кушетке, жестом пригласил меня садиться. Я молча сел.

— Что теперь? — спросил я, когда прошло несколько молчаливых минут.

— Анна вот-вот поднимется, — сказал он, по-прежнему стоя. — Тогда и начнем.

Прошла еще минута, но мы по-прежнему были одни. Брат Маттиас начал прохаживаться по комнате. Чувствовалось, что он не до конца уверен, стоило ли приглашать меня вообще. Я понимал, что сейчас творилось у него внутри, хотя по какой-то причине в моей голове не было того привычного буханья, когда мне случалось читать чьи-то мысли. Что касается меня, я спокойно и даже с радостью ожидал предстоящей встречи. А вот брату Маттиасу, напротив, надо было перебороть какие-то свои беспокойства и тревоги. Можно было не сомневаться, что спокойствие детей для него важнее всего. И, хотя все говорило о том, что я здесь не случайно, на душе у него скребли кошки. Я это видел.

Я невзначай оглянулся на дверь и вдруг увидел маленькую девочку, стоявшую в проходе. Я не слышал, как она вошла, и не почувствовал ее присутствия. Брат Маттиас, казалось, удивился не меньше моего и даже подскочил на месте от неожиданности, но сразу же подошел к ней и сказал что-то по-болгарски. Он взял ее за руку и подвел к одной из кушеток, прямо напротив меня. Она села, и только тогда посмотрела мне в глаза.

Я улыбнулся, и она улыбнулась мне в ответ, но в ее глазах был виден страх, и я понимал почему. Ей не очень хотелось говорить о Даре, а она знала, что я здесь как раз для этого. Какая-то ее часть страстно желала ничем не отличаться от остальных детей, но Анна понимала, что это невозможно. Ей хотелось быть дома, с семьей и друзьями, а вместо этого она здесь, в монастыре, с монахами. Да, они тоже любят ее, но все же это не семья. Она пристальней взглянула на меня и внезапно поняла, что я вижу все то, что с ней происходит. Тогда она повернулась к брату Маттиасу и что-то сказала ему.

— Она хочет узнать, сколько времени прошло, как вы получили Дар? — пояснил брат Маттиас.

— Где-то месяцев пять, наверное, сразу же после того, как я встретил Марко. Она знает Марко?

Брат Маттиас спросил ее, затем перевел ответ мне — она никогда его не видела, но говорит, что знает, кто он такой… они все знают друг друга. Это часть Дара.

— Да, я тоже о таком слышал. Похоже, что все дети, у которых есть Дар, каким-то образом поддерживают между собой связь. Спросите и вы ее о том, о чем она спрашивала меня: давно ли она знает о своих способностях?

— Ей известно, что она не такая, как другие, всего пару лет. Но она всегда была способна работать силой своего ума. Она просто знала, что это такое. Для нее это было вполне естественно — такого же мнения, кстати, и большинство детей. Они не задумываются над тем, что другие дети так не могут. Вот почему это порой может стоить им неприятностей. Сделают что-нибудь необычное, хотя бы ту же ложку согнут, и сразу же на них навешивают ярлык. Бывает и так, что окружающие относятся к их способностям спокойно и не боятся этих детей. Но чаще всего люди воспринимают такие проявления с неприкрытым страхом. Думают, что им в этом, как у нас говорят, помогает нечистая сила. Как результат — дети оказываются в изоляции и остаются один на один с собой. Вот почему мы так ищем их, чтобы научить работать со своими способностями, но не только. Помочь им открыться навстречу любви — это куда важнее, чем все остальное.

Я снова улыбнулся Анне, направив ей мысленное послание, что бояться ей нечего. Казалось, она приняла его и уже заметно спокойней откинулась на толстую подушку.

Я постараюсь передать нашу беседу с Анной как можно более точно, хотя ее дословный пересказ, конечно же, невозможен. Но сейчас, когда я пишу эту книгу, я чувствую, что сама суть этого разговора по-прежнему свежа во мне. Слова могут меняться, но то, что стоит за словами, — вот что по-настоящему важно. Хотя Анна была первой из четырех детей, с которыми я беседовал, я чувствовал, что все-таки больше всего научился именно у нее. Я опущу здесь переводы брата Маттиаса и изложу нашу беседу так, как если бы я разговаривал непосредственно с девочкой, хотя на самом деле все, конечно же, было не так.

— Анна, спасибо за то, что нашла время поговорить со мной, — сказал я ей. — Тебе известно, почему я здесь?

— Ты здесь, потому что у тебя есть Дар. Кто-то дал его тебе, потому что у большинства взрослых его нет.

— Почему это так?

— Я не знаю… Может, потому, что они не верят в него больше, а может, потому что забыли, как надо им пользоваться. Но есть много детей, которые имеют Дар. Они повсюду, и я могу чувствовать всех их.

— На что оно похоже, это чувство?

— Я не могу описать его. Оно просто здесь, как что-то такое, про что ты знал всегда.

— Мне однажды сказали, что дети создают нечто вроде Сети… как способ защитить Дар и помочь каждому на планете расти. Это правда, Анна?

— Я не знаю.

— Ты хочешь сказать, что никогда такого не чувствовала?

— Я бы не стала говорить об этом так, как ты. Понимаешь, детям на самом деле ничего не нужно создавать. Сеть уже здесь.

— Уже здесь. А где именно?

— Везде… разве ты сам этого не замечаешь? Сеть — это любовь… Вот чему я научилась с тех пор, как оказалась здесь. Любовь везде, потому что это единственное, что существует в действительности. Но людям нужно укреплять ее, а это происходит, когда они думают о ней. Вот для чего здесь дети, чтобы думать об этой сети любви и укреплять ее.

— Как-то один такой ребенок сказал мне, что у вас есть вопрос, который вы все задаете миру. Тебе известно, Анна, что это за вопрос?

— Конечно, нам всем этот вопрос известен.

— Можешь сказать мне? — спросил я.

— Но ты же сказал, что уже знаешь, что это за вопрос. Она меня обезоружила. Анна поняла, что я пытаюсь проверить ее, и не поддалась на мою уловку. Я чувствовал, что она хочет открыться и поделиться тем, что знает, но ей мешает страх. Она стянула свою силу вглубь себя, потому что не хотела показывать мне, что она может делать. Мне стало понятно, что лучше подстроиться под ее шаг и не подгонять ее, а идти так, как ей удобней.

— Хорошо. — Я снова взглянул на нее. — Тогда давай я скажу тебе, какой это, по-моему, вопрос. А ты скажешь мне, прав я или нет. Годится?

Она кивнула.

— Так вот, вопрос в том, готовы ли мы чувствовать любовь или нет. Дети спрашивают людей этого мира, готовы ли они действовать так, как если бы они уже были Эмиссарами Любви… Жить так, словно это уже стало истиной для них. По моему убеждению, вы задаете этот вопрос вот по какой причине: только тогда, когда мы поступаем так, как если бы это была истина, он активируется внутри нас. Мы должны поверить, прежде чем сможем увидеть все своими глазами. Как, Анна, похоже на правильный ответ?

— Вроде, похоже, — сказала она.

— Ну а как это будет твоими словами?

— Вопрос в том, готов ли ты жить так, как живет человек, знающий, что Бог любит его. Люди думают, что Бог не любит их, и поэтому поступают соответственно. Вот почему и наш мир таков, каков он есть сейчас. Своими устами мы говорим, что Бог есть и любит нас, как отец или мать, но не верим этому в своих сердцах. Но что бы произошло, если бы мы действительно поверили в это? Тогда любовь, что наполняет нашу жизнь, стала бы исходить из нас, чтобы касаться других людей и исцелять их. В действительности все очень просто. Поэтому вопрос всего лишь в том, согласны ли люди принять то, что и так уже есть правда.

— Принять то, что есть правда?

— Да, потому что именно так мы, дети, это чувствуем. Мы здесь для того, чтобы чувствовать, что настоящее, и помочь другим в том же.

— А как же психическая сила? — спросил я. — Почему одни дети имеют ее, а другие нет?

— Каждый имеет ее, и она не так важна. Важна любовь и укрепление Сети. Когда ты чувствуешь любовь, все происходит само собой.

— Ты имеешь в виду Дар?

— Да. А как ты получил его… то есть Дар? — спросила она внезапно очень заинтересованным голосом, подавшись в мою сторону.

— Я встретил ребенка, такого же, как ты, и он прикоснулся ко мне, — ответил я. — После этого со мной стали происходить всякие удивительные вещи. У меня появилась способность видеть, что делается внутри людей, и двигать вещи силой мысли. Ты можешь такое делать?

— Конечно.

— А тебе это нравится?

— Иногда, но порой людей это пугает, а я не хочу, чтобы люди меня боялись.

Она снова откинулась на подушку при этих словах, словно внезапно вспомнила, что больна неизлечимой болезнью.

— Я знаю, что Дар для того, чтобы помогать людям, но иногда мне очень хочется просто вернуться домой и чтобы ничего такого никогда больше не было.

— Скажи мне, что ты знаешь о Марко? — попросил я ее.

— Я знаю его, и не знаю тоже. Я знаю, что его Дар очень велик, и еще — что он жил здесь одно время. Об этом мне говорил брат Маттиас. Но я с ним никогда не встречалась.

— А ты знаешь, где он сейчас, Анна? Я очень хочу увидеть его снова.

— Нет.

Брат Маттиас посмотрел на нее так, словно бы хотел помешать ей сказать больше. Но почему? Мысленно я сделал себе заметку на этот счет, но тогда ничего говорить не стал. Впервые у меня появилось ощущение, что он чего-то недоговаривает, словно о том, где сейчас Марко, ему известно больше, чем он готов открыть.

— Есть кое-что еще, что тебе нужно знать о Даре, — сказала вдруг Анна. — У тебя должно быть желание пользоваться им, иначе тебе будет нехорошо.

— Что ты хочешь сказать?

Ты сам знаешь. Тебе может быть больно, как уже было не раз, ведь правда? Какая-то часть тебя все еще боится того, что это означает, и ты безотчетно пытаешься бежать от Дара. Но не можешь, и поэтому всякий раз, когда что-то происходит, ты ощущаешь боль внутри себя. Когда ты пользуешься Даром, чтобы сделать что-то, у тебя в голове начинается вот такое, — она приложила ладони к вискам и закатила глаза.

На какую-то долю секунды боль выстрелила в моем черепе от виска до виска, затем стихла. Анна же снова открыла глаза.

— Но если ты просто расслабишься и позволишь Дару действовать через тебя, тогда не будет болеть так сильно. А затем уже он будет становиться сильнее.

— Сильнее, чем сейчас?

— О, куда сильнее, — улыбнулась она в ответ, — ты даже представить себе пока не можешь. Вот я тебе сейчас что-то покажу.

На подоконнике в нашей комнате стояла ваза с цветами, распустившимися, за исключением нескольких тугих бутонов. Я чувствовал, как она посылает энергию этим цветам. В действительности, я даже какую-то секунду видел — во всяком случае, так мне казалось — луч света, который шел от нее, очень широкий поначалу. Постепенно он становился все уже, пока не стал совсем тонким, как лазерный луч, сфокусированный на одном из бутонов. Мы с братом Маттиасом, не отрываясь, следили за вазой. Впрочем, в отличие от меня, он не выглядел таким уж потрясенным, словно в очередной раз наблюдал то, что уже успело для него стать привычным. Было мгновение, когда мне показалось, что я вижу, как задвигались цветы в вазе. Потом я понял, что это не весь букет, а только тот бутон, на котором она сосредоточилась. Цветок начал раскрываться, поначалу очень медленно, почти неразличимо глазу. Затем все быстрее, быстрее, и уже через минуту он был совсем такой же, как остальные распустившиеся цветы в вазе.

— Вот что ты должен делать, — сказала она мне. — Ты должен перестать быть таким напуганным и раскрыться.

Тогда в тебя сможет войти больше света. И ты будешь выглядеть куда красивее.

Ее слова звучали по-детски наивно, но я также чувствовал в них мудрость, неожиданную для ее возраста. Эти дети — больше чем эволюционный скачок для человечества, это духовные учителя, что теперь возвращаются на Землю. Опять и опять я возвращался к этой мысли и все больше начинал верить ей.

— Анна, если бы ты могла сказать что-то всем взрослым этого мира, что бы ты сказала?

На мгновение она задумалась, а я в этот миг снова вспомнил, что передо мной все же маленькая девочка, пусть даже самая невероятная из всех, которых я когда-либо встречал. Ее взгляд обратился внутрь, словно она выбирала лучший ответ, какой только могла выбрать. Затем она взглянула на меня и сказала:

— Мне так хочется, чтобы вы поняли, сказала бы я им, какие вы сильные и чем сильнее вы будете любить друг друга, тем больше силы будет исходить из вас. Люди боятся своей силы, потому что думают, будто могут причинить боль друг другу. Они сдерживают себя, и как раз от этого становится еще больней. Это только на первый взгляд так кажется, что нас здесь очень и очень много. На самом деле нет. На самом деле мы одно целое, вроде тех детей с Даром, что знают всех своих. Мы открыты друг другу, потому что мы связаны в одно целое, и придет день, когда взрослые всего мира тоже это поймут.

Иван

В тот же день, ближе к вечеру, брат Маттиас снова был у меня в комнате.

— Вы готовы встретиться еще с одним из наших детей? — спросил он меня.

Я отложил на кровать книгу, которую читал.

— Конечно же, готов.

Он пригласил меня идти за собой, точно так же, как было сегодняшним утром, и проводил меня в уже знакомую большую комнату на втором этаже. Я сел на тот же стул, а брат Маттиас вышел, пообещав вернуться через пару минут. Действительно, вскоре он вошел в дверь с маленьким мальчиком, на вид лет шести-семи. Рукой брат Маттиас обнимал его за плечо и что-то говорил по-болгарски. Мальчик первым подошел ко мне, заулыбался и протянул мне ладошку.

— Рад с тобой познакомиться, — сказал я, беря его ладонь в свою. Мальчик повернулся к брату Маттиасу и спросил его о чем-то, затем посмотрел на меня.

— О чем он спросил? — взглянул я на монаха.

— Он спрашивает, тот ли вы человек, которого они ждут. — Он закрыл дверь и подошел ко мне, затем сел на стул чуть сбоку от меня. Мальчик тем временем продолжал рассматривать меня.

— Что он хочет этим сказать? — переспросил я. — Они кого-то ждут?

— Да, ждут, — тихо ответил монах. — Они все знают, что кто-то едет сюда, кто-то такой, кто поможет им в их работе. Насколько я могу судить, речь о том, чтобы дать знать другим людям о них и задать их вопрос.

— Да, я знаю о вопросе. А они что, тоже все его знают?

Конечно… похоже на то, что все каким-то образом, так или иначе, но вертится вокруг этого вопроса. Это может показаться странным, но это один из способов, которым мы узнаем Детей Оз… Они все знают вопрос, хотя выражают его по-разному. Когда дети проходят тест, мы всегда спрашиваем, знают ли они вопрос, который хотели бы задать взрослым всего мира. Большинство реагируют так, будто не понимают, о чем речь, или говорят что-то совсем наивное или обычное. Но время от времени кто-то посмотрит вам прямо в глаза и скажет нужные слова: «Как бы вы вели себя, если бы Любовь проявилась прямо сейчас?…» или что-то в этом роде. Вот Иван, например, он именно так и сказал. По-моему, это слово в слово то, что он сказал.

Иван же по-прежнему разглядывал меня. Затем брат Маттиас сказал ему что-то, и он повернулся и уселся на краешке кушетки. Руки он положил на колени, а ноги, по-моему, даже не доставали до пола. По виду он ничем не отличался от любого другого шестилетнего мальчугана.

— Расскажите мне о нем, пожалуйста, — сказал я. — Как давно вы узнали, что он обладает Даром!

— Примерно год назад, — ответил он. — Все получилось очень быстро. Его привела сюда мать, потому что из-за него у них все в доме пошло кувырком. Его способности в первую очередь кинестетического характера. Он может двигать предметы силой мысли, гнуть металл, даже бить все, что под руку попадется, если его рассердить. После того как он оказался у нас, мы научили его контролировать свои агрессивные наклонности… Впрочем, они ничем не отличались от тех, которые проявляются у его сверстников. Его способности тоже значительно возросли. Так что даже сложно сказать, как далеко он пойдет.

Иван повернулся к брату Маттиасу, что-то сказал, затем снова повернулся ко мне.

— Иван слышал, что вы тоже можете гнуть предметы, — перевел брат Маттиас. — Он хочет вас немного расспросить об этом.

Как и в первый раз, я постараюсь передать нашу с Иваном беседу как можно ближе к тому, как она происходила. Для того чтобы читать было легче, я опустил переводы брата Маттиаса и записал все так, как будто бы Иван мог говорить по-английски, что, конечно же, на самом деле было не так.

— Ну так о чем ты меня хочешь спросить? — обратился я к Ивану.

— Брат Маттиас говорит, что ты умеешь гнуть предметы силой мысли. Я тоже так умею. Но мне интересно, что ты чувствуешь внутри в тот самый момент, когда оно гнется? Когда ты что-то ломаешь или гнешь, ты словно что-то гнешь внутри себя — можно так сказать?

Мне пришлось остановиться и какой-то момент поразмыслить над его вопросом.

— Ну, знаешь, я никогда об этом не задумывался, — сказал я. — Но думаю, что ты прав. Металл гнется только после того, как я почувствую в себе этот изгиб, хотя само это ощущение словами описать очень трудно. А тебе оно на что похоже?

— Я чувствую, что он гнется, и он гнется, вот как. Я стараюсь представить себе, как мне будет приятно, когда все у меня получится, и я чувствую, как это удовольствие становится все больше, пока что-то не происходит внутри меня. Потом я смотрю на металл, и он гнется. То же самое, когда я двигаю предметы. Если я просто думаю, что вот сейчас он сдвинется с места, тогда он не двигается. Но если я чувствую, как он движется, тогда все получается. Я чувствую все желудком, по правде. А ты, где ты чувствуешь, тоже в желудке?

— Да, я тоже чувствую все желудком, — ответил я. — Это очень мощное чувство. А как ты узнал, Иван, что можешь такое делать?

— Однажды я играл со своим старшим братом, и он здорово разозлил меня, так что я запустил в него камнем. Но не бросил его рукой, как обычно бросают, а как-то получилось, что он сам полетел по воздуху. Правда, я теперь ничего такого не делаю, — пристыженно добавил он.

— Почему?

— Потому, что брат Маттиас говорит, что нехорошо пользоваться Даром для этого. Я должен пользоваться им, чтобы помогать людям или проявлять к ним любовь. Если я пользуюсь Даром, когда становлюсь злым, тогда мне делается плохо.

— Плохо? Как плохо?

— В голове… начинает болеть очень сильно.

— Ну-ка, расскажи мне про это еще… у меня и у самого бывает, что голова болит.

— Когда я пользуюсь Даром для того, чтобы делать что-то хорошее, тогда мне самому внутри становится хорошо. — На лице Ивана появилась совершенно детская счастливая улыбка. — Но когда я делаю людям больно, тогда он словно дает мне сдачи, и мне тоже становится больно. Брат Маттиас говорит, что все нами сделанное нам же и вернется… по-моему, так он говорит.

Он посмотрел на монаха и улыбнулся, и брат Маттиас улыбнулся ему в ответ. Его детская непринужденность была просто-таки заразительна, и я сам почувствовал, что в его обществе мне стало гораздо спокойнее и свободней. В нем не заметно было той мудрости, что я почувствовал в Анне, но Иван, несомненно, жил в каком-то своем мире, совершенно не похожем на мир остальных детей.

— А как тебе здесь? Дружишь с другими детьми? — спросил я.

— Мне тут нравится, потому что они понимают меня больше, чем те, что дома. Но я скучаю по маме.

— А по отцу?

— Мой отец умер еще до того, как я родился. У меня только мама и брат, так что мне скоро домой возвращаться, чтобы они там не оставались одни. Мне хочется научиться пользоваться Даром так, чтобы помогать им.

— А ты знаешь, как это можно делать?

— Нет, но я все время думаю об этом. Вот бы сделать так, чтобы деньги улетели из банка и прилетели к нам домой.

От радости он даже захлопал в ладоши, но брат Маттиас что-то строго сказал ему, и мальчик присмирел.

— Или что-то еще придумаю.

— А ты чувствуешь внутри себя всех остальных детей? — спросил я. — Всех тех детей в мире, у которых есть Дар? Да. И это было все, что он сказал.

— А на что это похоже?

— Не знаю.

— Оно делает тебя счастливым? — спросил я, стараясь его немного растормошить. Непонятно было, с чего вдруг он стал таким немногословным.

— Наверное, так… мне делается хорошо.

— Хорошо как?

Он бросил беспомощный взгляд на брата Маттиаса, но тот не пошелохнулся.

— Мне делается радостно, что есть еще много других детей, которые видят то, что я вижу, — наконец сказал он.

— И что же ты такого видишь?

— Много чего. Я вижу, как живут люди и как все могло бы измениться, если бы они жили вопросом.

— Ты хочешь сказать, тем вопросом, который дети хотят задать миру?

— Да… ты знаешь, что это за вопрос? — теперь уже он спросил меня.

— Я скажу тебе, как я думаю, а ты мне ответишь, правильно или нет.

Он кивнул в ответ.

— Как бы ты действовал, если бы ты знал, что ты уже и сейчас Эмиссар Любви? Начали! — правильно?

— Слово в слово… кто-то тебе сказал или ты сам знал?

— Я встретил мальчика, такого же, как ты. Его звали Марко. Это он мне сказал. Он тоже был из Болгарии и учился в этом монастыре. Я пришел сюда, чтобы снова его найти. А ты встречался с ним когда-нибудь?

— Нет, но я помню его, — сказал Иван.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, я его никогда не видел, но мог чувствовать его внутри. А сейчас не могу, сам не знаю почему.

— По-твоему, он куда-то уехал? — спросил я.

— Я не знаю… просто не чувствую, и все.

— Иван, — вмешался брат Маттиас, — хочешь что-нибудь показать для Джеймса из того, что ты умеешь? Согнуть что-нибудь?

Иван охотно кивнул, и брат Маттиас достал ложку из кармана рясы. Мне даже подумалось, что у него, наверное, всегда наготове что-то такое, на случай подходящей ситуации. Он прошел в другой конец комнаты и накрыл ложку большой керамической миской. Затем вернулся к нам и устроился на кушетке.

— Мы работаем с Иваном по нелокализованному сгибанию металла, — пояснил мне брат Маттиас. — Другими словами, мы хотим, чтобы он умел гнуть ложки, не держа их в руках. Мы начинали с маленьких прутиков, ставили перед ним задачу, чтобы он старался сломать их, находясь в другой комнате. Поначалу это оказалось очень сложно, и у Ивана ничего не получалось. Но со временем, когда он прочувствовал, что расстояние между ним и предметом на самом деле никакой роли не играет, он научился сравнительно легко ломать дерево. Недавно мы возобновили нашу работу с металлическими предметами, и результат иначе как замечательным не назовешь. Затем он повернулся к Ивану.

— Так что, попробуем?

— Уже готово, — сказал Иван.

— Не мог ты сделать это так быстро, — сказал брат Маттиас, но я знал, что Иван не шутит, потому что чувствовал, как он это делал. Выражение его глаз не изменилось ни на секунду, но я чувствовал, как энергия исходит из него, и почти видел, как она двигалась в направлении керамической миски, накрывавшей ложку. И я также заметил еще кое-что, чего сам никогда не испытывал прежде. Не стану утверждать, что это и вправду было так, но мне показалось, что я могу видеть через миску. Словно в рентгеновских лучах, я своими глазами видел, как гнулась ложка. Брат Маттиас тем временем подошел к столу и поднял миску.

— Да, так и есть.

Он присвистнул от удивления, вертя в руках ложку, которая не только была согнута, но еще и трижды скручена в спираль. Лично я такого не то что мыслью, руками бы не смог сделать.

— Не припомню, чтобы у тебя получалось так быстро, Иван. Ты становишься сильней с каждым днем.

— Это он мне помогал, — сказал Иван, показывая пальцем в мою сторону.

— Как же он тебе помогал, ну-ка расскажи? — спросил брат Маттиас.

— Я взял немного и его энергии, когда увидел, что он тоже смотрит на ложку. Он смог увидеть ее через миску, и это помогло мне согнуть ее.

Брат Маттиас посмотрел на меня и спросил.

— Это правда?

— Похоже, что да, — кивнул я. — Притом, что я сам не знаю, как это получилось. Я даже не знал, что я что-то делаю. Так вот все получилось.

— Просто потрясающе, — сказал он. — В первый раз вижу что-то подобное. Но можно предположить, если уж вы с Иваном разделяете общие аспекты Дара, это значит, что вы можете подключаться друг к другу. Это дает интересный поворот нашим исследованиям. Если свести детей, которые обладают одним типом силы, тогда они смогут работать сообща. Я должен это как следует обдумать.

— А на сегодня, наверное, хватит, как вы считаете? — сказал я.

По всему было видно, что Иван уже начинал уставать. Каким бы привычным занятием ни было для него гнуть ложки, но перенапрягать ребенка тоже не стоило.

— А тебе, Иван, спасибо — я очень многому от тебя научился.

Я протянул руку и взял его ладошку в свою.

— Может, придет такой день, и мы снова сможем пора ботать вместе — может, нас хватит на что-то получше, чем просто ложку согнуть.

Он заулыбался во весь рот и радостно закивал головой. Брат Маттиас взял его за руку и увел.

Томас

На следующий день меня ожидала беседа еще с двумя жившими в монастыре детьми. Мне не давал покоя вопрос, почему я ни разу, с самого момента прибытия в монастырь, не видел детей, которые играли бы, или даже просто ходили по монастырскому двору и в пределах монастыря. Я даже представить не мог, где их размещают, где проходят их занятия или как они у них там называются. Похоже на то, что занавес секретности был задернут даже здесь, и мне оставалось только недоумевать почему. Живут они все вместе или по отдельности? Учатся группой — или с каждым уроки проводятся индивидуально? Все эти вопросы проносились у меня в голове, и мне оставалось только гадать, станут ли мне когда-нибудь известны ответы.

На следующее утро в дверь постучали очень рано. Сквозь сон я проговорил что-то в ответ, и в комнату вошел один из братьев, жестом показывая мне, чтобы я шел за ним. Я плеснул в лицо воды, поспешно оделся и пошел за ним следом по коридору и вниз по ступеням. Было около половины седьмого утра, и я начинал припоминать, что в полусне до меня доносилось пение начавшейся утренней службы. Пение вошло и в мой сон, и мне снилось, что я снова оказался в той церкви, куда меня водили в детстве.

Когда мы вместе с монахом вышли из здания и пошли по узкой тропке, мне понемногу начали припоминаться детали моего сна.

Мне снилось, что я — алтарный служка, а месса вот-вот должна начаться. Я стою у алтаря, оглядываясь, нигде не видя священника, который и должен был начать мессу. И тут я понимаю, что вся церковь заполнена людьми. Все собрание смотрит на меня, словно я должен знать, что делать дальше. Я заглядываю в ризницу, но там тоже никого. Возвращаюсь к алтарю — но священника и там нет. Наконец от прихожан выступил вперед какой-то мужчина и сказал мне: «Начинай без него». И мне ничего не оставалось, как начать.

Я на самом деле отчитал всю мессу, в том числе молитву освящения Святых Даров, — все это стоя перед алтарем в одеянии алтарного служки. И получилось так все естественно, будто я и должен был это делать. Люди подходили ко мне и принимали гостию из моих рук. Затем я омыл чашу и открыл молитвенник для завершающей молитвы.

Именно в этот момент раздался стук в дверь, появился монах, и не успел я окончательно очнуться ото сна, как мы уже шли с ним по открытому полю.

— Куда мы идем? — спросил я.

Похоже, он не понял моего вопроса и только пожал плечами. Спустя несколько минут мы приблизились к прекрасному алтарю на открытом воздухе, окруженному вьющимися розами. Я уже мог видеть брата Маттиаса, который явно ждал меня, с ним был еще кто-то. Оказалось, это был мальчик, очевидно, тот, с которым мне предстояло беседовать сегодня. На вид ему было примерно лет десять, и он почти точь-в-точь походил на Марко, каким я его запомнил. Короткие темные волосы, глубокие глаза, которые, казалось, просвечивали меня насквозь, пока я подходил. Монах подвел меня к алтарю, где мы и остановились перед братом Маттиасом.

— Рад приветствовать вас в это утро, — сказал он, затем кивнул монаху, что привел меня. Не говоря ни слова, тот повернулся и ушел.

— Наверное, вы удивлены, почему я попросил привести вас сюда, а не в ту комнату, где проходили наши вчерашние беседы. Но, прежде чем ответить на этот вопрос, разрешите, я познакомлю вас с Томасом. Это еще один из наших детей.

Он что-то сказал ему и выслушал ответ мальчика. Рассмеявшись, он перевел:

— Томас говорит, что он представляет, каково вам сейчас. Он тоже больше всего хочет, чтоб ему дали поспать еще немного.

— Скажите ему, что он попал в яблочко, — ответил я, — и еще, что я очень рад с ним познакомиться.

Брат Маттиас перевел, затем снова обратился ко мне:

— Для нас это совершенно особенное место, потому что именно здесь прошла первая служба в нашем монастыре. Когда-то здесь стояла часовня, но ее разрушили, лет сто, наверное, назад. Это святыня и для нас, и для нашей братии. Думаю, чтобы встретиться и поговорить с Томасом, лучшего места не найти.

— Почему? — спросил я.

— Дело в том, что некоторые дети, как мы уже успели обнаружить, и Томас в том числе, лучше могут проявить себя на открытом пространстве. Думаю, это как-то связано с природой. Им нужно быть подальше от искусственного окружения. Кроме того, я и так продержал вас в четырех стенах слишком долго, а сегодня такое прекрасное утро. Думаю, эта перемена будет только кстати.

— Томас тоже обладает особыми способностями, как и те другие дети? — спросил я.

Да, Томас может видеть сквозь предметы, иногда даже сквозь стены. Я не могу со всей уверенностью сказать, что именно он делает и как это у него получается, так что лучше всего будет назвать это именно так, «видит сквозь» что-то. Он способен видеть то, что происходит в других местах. Или, например, прочитать, если вы что-то напишете на бумаге, а затем положите в конверт. Если хотите, мы с вами тоже можем проделать нечто подобное. Иногда, правда, он видит не сразу… требуется немного времени. Бывает так, что заведет разговор, — и словно забудет про бумагу, а потом бац, а ответ — вот он, давно готов.

Брат Маттиас дал мне листок бумаги, ручку и конверт и предложил отойти для чистоты эксперимента в сторонку, чтобы никто из них не смог случайно подсмотреть, что я напишу. Я должен был нарисовать на бумаге простую картинку, сложить лист и заклеить конверт.

Обычно, сказал брат Маттиас, он пишет на бумаге какое-то слово. Но раз уж я не умею писать по-болгарски, а Томас — читать по-английски, так будет лучше. Я сделал так, как он сказал, и нарисовал вот такую картинку: домик, сбоку от него солнце. Солнечные лучи волнистыми линиями шли в сторону крыши, у домика два окна, оба на втором этаже. Я лизнул конверт и заклеил его поплотней.

— А теперь отдайте конверт Томасу, — сказал брат Маттиас.

Я подал конверт мальчику, и тот немедленно зажал его под мышкой.

— Зачем это он? — спросил я.

— Именно так он обычно это делает. Всегда кладет его туда — убежден, что так лучше все получается. Может, и вправду так, а может, он сам себя в этом убедил. Я не знаю. Теперь давайте подождем и посмотрим на его впечатления от вашей работы.

Томас сказал брату Маттиасу что-то по-болгарски, и тот после минутной паузы ответил, причем, как мне показалось, несколько удивленным тоном. Томас, похоже, просил его, чтобы монах что-то сказал мне, а брату Маттиасу явно не хотелось это переводить.

— Что-то не так? — сказал я.

Нет, все в порядке, — ответил мне брат Маттиас. — Но Томас почему-то упорно повторяет, чтобы вы на этом алтаре отслужили службу, а я ему говорю, что вы не священник, но он снова за свое… сам не знаю, что ему взбрело в голову.

— Хочет, чтобы я отслужил службу? — удивленно переспросил я, но тут Томас заговорил снова и все внимание монаха снова переключилось на него.

— Одежда алтарного служки — это только символ, — перевел мне Маттиас. — Я не совсем понимаю, что он говорит, но, по его словам, это все относится к тому ребенку, что внутри вас. К той части, которая знает, как пользоваться Даром.

Маттиас снова прислушался к тому, что говорил Томас.

— Он говорит также, что служба каким-то образом связана с причастием, которое вам нужно, чтобы прочувствовать Дар внутри себя. Только тогда у вас получится помочь им, помочь детям выполнить свою миссию.

— Поразительно, — только и смог произнести я.

— Как я уже говорил, — добавил монах от себя, — я не совсем понимаю, о чем тут речь. Так что, может, вы растолкуете мне, что к чему.

Я рассказал брату Маттиасу о своем сне, который прервался как раз в тот момент, когда за мной пришли. Маттиас, в свою очередь, подробно перевел все Томасу.

— А вы можете спросить его, почему там не было священ ника? — попросил я Маттиаса. — Мне почему-то кажется, что это очень значимый момент.

Маттиас задал мальчику этот вопрос по-болгарски, затем выслушал его ответ.

Когда Томас заговорил, я заметил, что его глаза в глазницах перекатываются вперед-назад, словно он заглядывает куда-то в глубину своего мозга в поисках ответа. Он также стал раскачиваться на носках, чего, как я уже успел заметить, обычно не делал. Очевидно, это был момент, когда он получал информацию, которую запрашивал.

— Он говорит, что пора вам распрощаться с церковью вашего детства, — сказал Маттиас. — Она больше не может вам служить там, где вы теперь, в вашем новом положении, разве только по-новому. Он говорит, что вы держитесь за старые образы и думаете, что с их помощью можно делать что-то новое. Но это не сработает. Никого не ждите, просто станьте там, где вы теперь, и скажите то, что должны сказать, и люди получат все, что им нужно, из вашей чаши.

— Откуда ему это известно? — спросил я.

— А откуда «это» известно им всем? Вот потому мы и собираем их здесь, в этом монастыре, чтобы научить, как со всей ответственностью пользоваться Даром. Но если Томас действительно получил доступ к вашему сну, то это с ним в первый раз. Прежде я никогда за ним этого не замечал — но не могу сказать, что сильно удивлен. Они постоянно открывают в себе новые умения — не в последнюю очередь потому, что общаются друг с другом. Похоже на то, что их сила только возрастает, когда рядом с ними такие же дети, как они сами. Такой вот у них получается резонанс.

И снова я передам остаток нашего разговора с Томасом так, словно беседа шла сама собой, без переводчика. Мы сели на каменную скамеечку перед алтарем, и наш разговор начался.

— Томас, а ты прежде мог видеть то, что человеку снилось? — спросил я его.

— Раз или два было, только я не стал им рассказывать.

— А почему решил рассказать мне?

Потому, что ты попросил. Я еще когда увидел, как ты шел в нашу сторону, то почувствовал, что ты просишь меня растолковать тебе сон. Я посмотрел, что это за сон, и решил тебе рассказать.

— Но я не помню, чтобы просил тебя о чем-то, — удивился я.

— Это была мысль под твоей мыслью. Ты мог не знать того, что спрашиваешь, но вопрос все равно был. Я услышал его, словно эхо, и понял, что это значит. С какого-то времени у меня получается слышать такое эхо. Правда, не всегда, время от времени. Поначалу все, что я слышал, была главная мысль. Но со временем я начал слышать следующий уровень, а иногда и третий, мысль под мыслью, которая сама под мыслью. Сам человек, может, ни о чем таком и не подозревает, но они там есть.

— Ты стараешься читать мысли или все происходит само собой? — спросил я его.

На какой-то миг Томас задумался, потом ответил:

— Думаю, и так, и так. Иногда я слышу что-то, и тогда самопроизвольно стараюсь вслушаться, что там, в глубине. Все и впрямь получается помимо моей воли, так что, наверное, это даже не очень хорошо. Брат Маттиас говорит, что нам всегда нужно прежде спрашивать у человека разрешения взглянуть, что у него внутри, так, чтобы это не было вторжением.

— Томас, несколько минут назад ты сказал, что мне нужно пережить причастие с Даром, если я собираюсь помочь детям выполнить их миссию. Прежде всего ты можешь мне сказать, что, в твоем представлении, есть эта миссия детей?

Я и сам толком не знаю, как это объяснить на словах, но это как-то связано с тем, чтобы задать наш вопрос. Каждый должен услышать вопрос, и вот почему приходит все больше и больше детей, которые обладают Даром. Может быть, людям нужно рассказать, что вот мы, мы такие и мы здесь, тогда им легче будет понять. Марко как раз для этого нашел тебя, чтобы привести сюда к нам.

И снова, уже в который раз, я увидел этот настороженный взгляд в глазах Маттиаса, предупреждавший Томаса не говорить больше о Марко. Если бы я не был так заинтригован детьми и этим необычным местом, где они живут, несомненно, меня бы насторожила эта скрытность. Но я решил подождать, пока не случится подходящий момент прямо спросить его об этом.

— Не хочу вам мешать, — вмешался Маттиас, — но лучше будет, если дети расскажут вам о своем опыте, а не о чьем-то. Я уже обещал, что отвечу на все ваши вопросы о Марко, и я сдержу свое слово. А сейчас давайте продолжим беседу.

— Томас, а почему ты хочешь, чтобы именно я помог вам задать вопрос? — сказал я.

— Не знаю… это не я выбрал тебя… кто-то другой.

— Марко?

— Не могу сказать наверняка. Вполне может быть, что и он.

Я понял, что особенно ничего не добьюсь, если продолжу расспрашивать его о Марко, так что решил сменить тему.

— Ты хочешь, чтобы я написал книгу о Детях Оз — спросил я. — Если так, то я могу сделать это очень легко. Я думаю, что люди хотят услышать это послание, и также захотят услышать и о вас тоже.

— Книгу? — повторил он, и его глаза расширились. — Ты можешь написать книгу о нас? Это было бы здорово. А что ты в ней напишешь?

— Напишу о том, чему научился у тебя и других детей, и еще о том вопросе, который вы здесь должны задать миру. Я думаю, что такая книга очень многим покажется интересной.

Мальчик вскочил со скамьи, и конверт вывалился у него из-под руки. Он подхватил его и подал мне.

— Там дом, а над ним солнце, — без особого интереса, скороговоркой произнес он.

Книга, очевидно, интересовала его сильней.

— И я тоже буду в твоей книге?… То, как я увидел твой сон… Ты и об этом тоже напишешь?

— Да, если ты не против, конечно.

— Еще бы! Было бы потрясно попасть в книгу…

— Томас, скажи, как давно ты понял, что нарисовано на бумаге? — спросил я.

Он посмотрел куда-то в сторону, затем оглянулся на брата Маттиаса, словно то, что он скажет, могло принести ему неприятности.

— Я знал еще до того, как ты подал мне конверт, — сказал он, — просто не хотел тебе сразу говорить. У меня не всегда получается так быстро, но с тобой все было совсем легко.

— Почему же это?

— Потому, что у тебя Дар, как у других детей.

— А ты можешь и мысли других детей читать, как прочитал мои?

— Поверь, тут дело не в том, можешь или не можешь, — сказал он. — Когда мы с тобой общаемся словами, нам ведь это не кажется чем-то таким особенным. И когда дети разговаривают друг с другом мысленно, так, что этого никто не слышит, для нас это все равно что разговаривать словами. Так же просто… когда мы вместе, мы так и общаемся.

— А как часто ты бываешь с другими детьми? — спросил я его.

— Ты имеешь в виду физически?

— Да.

— Не знаю… достаточно, по-моему. Как правило, каждый день. Но даже если мы не общаемся физически, мы все равно вместе. Я могу всегда чувствовать их. Я могу чувствовать всех детей в мире, которые такие же, как я.

— Да, я в курсе, — кивнул я. — Как это выглядит?

— Что именно?

— Очень уж необычное, должно быть, чувство, когда сразу столько детей вместе.

Он лишь рассмеялся в ответ.

— Нет, ничего необычного тут нет. У тебя тоже так должно получаться, раз у тебя есть Дар. Разве ты не чувствуешь их мысли у себя в голове? Разве ты не ощущаешь присутствия всех и каждого?

— Нет, я так не умею.

— Значит, скоро будешь уметь. Очень скоро все будут уметь это. Именно к этому мы и движемся. Можно сказать, до этого остался всего один шаг.

Соня

Позже в тот же день меня снова привели в уже знакомую комнату. Какое-то время я сидел в ней один, дожидаясь брата Маттиаса. Потом он пришел, уселся прямо напротив меня и заглянул мне глубоко в глаза:

— Все дети, которые здесь у нас есть, особенные. Но возможно, Соня — последний ребенок, с которым вам пред стоит встретиться, — покажется вам просто уникальной. Она здесь всего несколько месяцев, возможно, пробудет еще какое-то время. Ее психические способности сильнее, чем у любого другого ребенка, которого я когда-либо видел, за исключением, может быть, Марко. В действительности, они очень недалеко отстоят друг от друга. А любовь, которая исходит от этого ребенка… она просто удивительна. Я оставил беседу с ней напоследок, потому что она во многих отношениях будет завершением всех предшествующих. Ей вполне по силам исполнить то же самое, что вы видели у других детей, но она пользуется своей силой только в очень редких случаях. Может быть, потому, что ее сердце сосредоточено безраздельно на одном… на Любви. Это самый сострадательный ребенок, которого я когда-либо встречал, и она готова перед каждым открыть свое сердце. Думаю, что вы надолго запомните встречу с ней.

Брат Маттиас встал и вышел из комнаты. Я чувствовал, как сердце у меня в груди бешено заколотилось, словно мне предстояла встреча не с ребенком, а с продвинутым Мастером. Через несколько секунд дверь снова открылась, и маленькая девочка, лет примерно семи, вошла в комнату впереди монаха. Ее широкая улыбка сияла, как солнце, каштановые прямые волосы спадали на плечи и спину.

Как только она вошла в комнату, наши взгляды сомкнулись, и это сцепление длилось целую вечность. Она подошла прямо ко мне и, не раздумывая, обвила своими крошечными руками мою шею и буквально провалилась в мою душу. Я чувствовал ее там, как она с любовью касается глубочайшей части моего существа, вдыхая жизнь в мое сердце. Когда она отстранилась наконец и снова взглянула в мои глаза, я чувствовал себя новым человеком, словно одних ее рук было достаточно, чтобы утолить страдания всей Вселенной.

— Это Соня, — услышал я голос брата Маттиаса, который едва различимым эхом звучал, казалось, так издалека. — Она хочет, чтобы вы знали, она вас ждала, как и другие дети. Они знали, что к ним приедет кто-то, даст новый толчок их миссии, поможет им задать их вопрос всему миру. Они верят, что именно вы — тот самый человек.

Брат Маттиас говорил, но Соня продолжала удерживать меня в своем взгляде с нежностью и силой. И я тоже был не в силах отвести свой взгляд. Я был полностью поглощен ее светом и чувствовал, что он становится и моим тоже. Внезапно оказалось, что мне не нужно куда-то идти, что-то делать и говорить. Меня переполняли свет и любовь, хотя словами передать то, что я чувствовал, я просто не в состоянии. Она что-то сказала брату Маттиасу, не отводя от меня взгляда:

— Она хочет узнать, помните ли вы вашу прежнюю встречу, — сказал мне брат Маттиас.

— Встречу? Не уверен, что понимаю, о чем вы говорите.

Он обратился к ней по-болгарски, и она ответила, по-прежнему не отводя от меня взгляда. Мне казалось, что ее глаза, словно два мощных луча, держат меня в своем поле.

— Она говорит, что вы, вы оба, однажды были вместе, возможно, в другое время, в другой жизни… я сам что-то не очень понимаю. Но она, похоже, знает, о чем говорит.

Я продолжал удерживать ее взгляд, и казалось, она с каждым мгновением все глубже проникает мне в душу. Я чувствовал, как мои мысли начинают исчезать в удивительном облаке света. Поначалу, ослепленный этим светом, я не видел ничего, кроме клубящейся белизны этого облака, но затем начал проявляться образ, очень размытый поначалу, но он становился все яснее, и наконец я видел его очень отчетливо.

Вот я, маленький мальчик, в своем доме в Индианаполисе, бегаю по двору. Какая-то часть меня не могла не изумляться четкости деталей и подробностей, ведь, казалось мне, я успел прочно забыть это место. Мы переехали из этого дома, когда мне было всего четыре года, и его вид был знаком мне разве что по старой восьмимиллиметровой кинопленке. Вот мой брат на другой стороне двора играет пластмассовой бейсбольной битой и мячиком, пока я обегаю базы. Вдруг открывается задняя дверь нашего дома и выходит мама с какой-то седоволосой женщиной значительно старше себя. Это наша няня. Едва завидев ее, я подбегаю к ней, обнимаю руками за шею и радостно ору.

— Да, Джимми, это я, тетя Марми. Мы проведем с тобой сегодня чудесный день.

А мой брат, когда понял, что мама оставляет нас на целый день с няней, наоборот, расплакался и бросился к ней на руки.

— Ну же, перестань плакать, — утешает его мама. — Я отлучусь всего на пару часов, а с тетей Марми вы скучать не будете.

Но я — я почти не обращаю внимания на хныканье моего брата. Я слишком счастлив в объятиях моей тети Марми, чтобы замечать что-то еще. Мое сердце наполняет такая любовь, потому что Марми, я знал, тоже любит меня. Устроившись у нее на коленях, я буду слушать истории об Иисусе и святых, а затем она посадит нас братом в свой старый красный автомобильчик и мы поедем кататься по пригороду. Это была, пожалуй, самая счастливая пора моего детства, но она успела стереться из моей памяти, пока я не заглянул в глаза Сони.

А затем произошло нечто совсем странное. Детские глаза Сони стали меняться, становясь старше и мудрее. Это были глаза Марми, и неожиданно все встало на свои места.

— Ты была Марми, — сказал я девочке. — Теперь при поминаю… мне было три года… и я так любил тебя тогда. — И слезы навернулись мне на глаза.

— Марми, — повторила Соня, и я понял, что она тоже все-все знает.

— Что ж, теперь и вы поняли, что это означает, — сказал брат Маттиас, и наш взгляд, который держал нас как нераздельное целое, наконец распался.

— Как у нее это получилось? — спросил я брата Маттиаса.

— Вы хотите, чтобы я задал ей этот вопрос?

Я кивнул, и она ответила ему что-то на своем языке.

— Она говорит, что любовь длится вечно, — перевел мне брат Маттиас, когда Соня договорила. — Когда сходятся вместе два сердца, память об этом соединении оставляет неизгладимый след в душе Вселенной. Ты был ребенком, ненамного старше, чем она сейчас, а теперь ты вернулся, чтобы вернуть ей тот же дар, что получил однажды от нее. Ты пришел, чтобы помочь ей распространить любовь на всех живых существ повсюду.

— Это и есть подлинная миссия Детей Оз1 — спросил я.

— Да, само собой. Их, и наша тоже. А другой здесь просто не может быть, согласны? Дети — они задают свой вопрос, но мы все призваны к служению, каждый по-своему. Вы странствуете по миру, распевая ваши молитвы о мире, и тем самым напоминаете людям о любви. Я священник, исполняю священнические обязанности, но все это тоже во имя и ради любви. Это всегда одна и та же миссия, только есть бесконечное множество путей, чтобы осуществить ее.

Я посмотрел на Соню, и сияющая улыбка вернулась на ее лицо. Все это время она так и простояла прямо передо мной, и лишь теперь я спохватился. Я усадил ее на стул напротив себя, и началась наша беседа, для которой мы и были приглашены сюда.

— Соня, расскажи мне о той любви, которую ты чувству ешь, или о миссии всех тех детей, что похожи на тебя.

Она засмеялась, словно я задал ей очень странный вопрос.

— Я не могу говорить с тобой о любви, — ответила она. — Если бы я могла, тогда бы это было не по-настоящему. Потому что любви нет никакого дела до слов. Много людей говорят о любви, только они не понимают, о чем говорят. Они думают, что это нечто такое, что можно найти, или что может найти их. Но это не имеет никакого отношения к «настоящей» любви.

— А что такое «настоящая» любовь? — спросил я ее.

— Снова ты за свое! — легкий смешок вырвался из ее уст. — Видишь, как это трудно? Как ни старайся, все равно получается одно и тоже. Мы хотим все понять своим умом, а затем проговорить это понимание словами. Но ум не может понять любви, потому что она никак не связана с мышлением.

— Так как же мы постигаем любовь?

— Ты спрашиваешь меня потому, что не знаешь, или потому, что хочешь услышать от меня то, что и так уже понял?

— Это очень хороший вопрос, — сказал я. — Наверное, немного того и другого.

— Ладно, скажу так, как знаю. Когда твое сердце по-настоящему открыто, именно ПО-НАСТОЯЩЕМУ, ум не пытается объяснить любовь и рот тоже вроде как сам собой закрылся — и молчок об этом. Я думаю… ты становишься любовью, и в этом вся разница. Чтобы увидеть себя своими глазами, тебе нужно зеркало. Ну а если ты стал любовью, тогда что это за зеркало, в котором видно самого себя?

-; Не могу ответить.

— Можешь… я чувствую, что можешь. — Она улыбнулась мне, и у меня сразу же появилось чувство, будто я знаю, что она имеет в виду.

— Каждый, кого мы встречаем, — сказал я ей. — Каждый, кого встретим и с кем заговорим. Это и есть зеркало, которое поможет нам увидеть и почувствовать любовь.

— Да. Вот видишь, я же говорила, что знаешь. Я помню, когда я была той женщиной, я брала тебя на руки, чтобы ты мог почувствовать, как сильно я тебя люблю. Мне ничего не нужно было говорить об этом, потому что ты и так все знал.

— Да-да, теперь я точно помню, каким я был счастливым, когда ты была рядом. И еще помню, как мне не хватало тебя, когда мы переехали. С другими уже было не так, как с тобой.

— Но ведь теперь ты можешь не просить, а давать любовь, правда? — сказала она.

Ее глаза, снова глаза ребенка, смотрели на меня, и в них светилось бесконечное милосердие.

— Теперь, когда ты знаешь, где искать любовь, ты можешь сам найти ее. Чтобы получить любовь, тебе больше не обязательно просить ее у меня. Разве это не радостная весть для тебя? Ты ведь теперь совсем не тот маленький мальчик, что прежде.

— А ты не маленькая девочка, ведь так? — рассмеялся я, а слезы тем временем так и катились по моим щекам.

Брат Маттиас тоже был глубоко растроган всем услышанным и только в изумлении поглядывал на нас.

— Да, — сказала она, и тут же стала снова семилетней девочкой.

Но в ее глазах я продолжал видеть мою любимую Марми, которая по-прежнему не сводила с меня взгляда. Соня же тем временем соскочила со своего стула и снова обвила мою шею руками.

— Чем больше я люблю, тем больше становлюсь маленькой девочкой. И ты тоже сможешь стать маленьким мальчиком, если захочешь. Для Бога мы все маленькие дети, так говорит брат Маттиас… Ведь так, брат Маттиас?

— Да, все правильно, — прошептал он.

— Так что же ты намерен делать? — спросила она.

— Что я намерен делать?

— Да, когда вернешься домой… теперь, когда ты услышал вопрос, когда тебе все-все стало известно, что ты намерен делать дальше?

Я невольно задумался. Спешить с ответом мне не хотелось.

— Прежде всего, жить этим. Затем, возможно, напишу обо всем этом книгу. Если я чем-то в состоянии помочь вам задать ваш вопрос, то, похоже, таким вот способом.

— Значит, ты напишешь книгу обо всех нас? — спросила она, и ее глаза расширились.

— Да, книгу… так и сделаю… если, конечно, именно этого ты от меня ждешь.

— Да-да… действительно, хотелось бы, чтоб ты написал о нас. Я очень хочу, чтобы весь мир узнал о вопросе… и ответил на него, конечно же.

— То есть, чтобы люди начали действовать, словно они Эмиссары Любви!

— Да, это единственное, что по-настоящему важно… жить, зная истину… как раз над этим сейчас и работают все дети. И вот почему мы хотели, чтобы ты сюда приехал.

— Я так рад снова увидеть тебя, Марми… то есть Соня, — прошептал я.

Я тоже рада тебя видеть. И помни, раз я могу быть с тобой, это значит что всегда буду с тобой. И все Дети Оз с тобой тоже. В этом я могу дать тебе слово.

Брат Маттиас встал, словно давая понять, что время беседы закончилось. Он взял Соню за руку и повел из комнаты. Но не дошли они до дверей, как Соня обернулась.

— И вот еще что ты должен знать, — сказала она. — Когда приедешь домой, у тебя будет возможность жить вопросом. Кое-что должно случиться с тобой, так что не забывай всего того, чему научился здесь. Если не забудешь, тогда можно считать, что все это было не зря, что бы там ни случилось.

Она улыбнулась и вышла из комнаты, а я без сил откинулся на спинку стула.

Марко

Вечером, уже в своей комнате, я старался еще раз осмыслить все пережитое за сегодняшний день, за все время, проведенное в монастыре. Для того ли меня сюда вели, чтобы прежде побыть там, где живут и учатся дети с Даром, — и тогда только я буду готов увидеть Марко снова? Эти четыре встречи, без всяких сомнений, упрочили основания Дара в моем сердце. Но я знал, что полным он будет только тогда, когда я снова загляну в глаза того мальчика и спрошу его обо всем, что так хотел спросить.

Почему он дал мне Дар?

Как он мог оказаться рядом со мной в Сан-Франциско, не покидая на самом деле Болгарии?

Что ожидает меня дальше?

И то были лишь самые значимые для меня вопросы из всех. Теперь, когда он заронил это зерно в мою душу, сделал меня таким, как он сам, что мне было дальше делать с этим зерном? Оно будет расти, чтобы я стал сильным, как те дети, с которыми я встретился? Или мой Дар мало-помалу сойдет на нет, и это был лишь временный призыв, чтобы открыть мне глаза на способности, что дремлют в каждом из нас?

Я боролся с желанием взять блокнот и поподробнее записать все, что узнал от четырех детей, учившихся в этом монастыре. Я бы очень хотел, чтобы получилось так, как с Эмиссарами Света в Боснии, еще тогда, в 1995 году. В тот раз у меня тоже не было возможности делать записи. И стоило мне позже сесть за компьютер, чтобы изложить то, чему я у них научился, как все ливнем обрушилось на меня. Они, Эмиссары, словно подглядывали через плечо на то, что я пишу, снова и снова продолжая беседу со мной. Не получится ли так и в этот раз? И теперь уже дети навсегда останутся со мной, как по-прежнему остаются со мной Эмиссары! Я мог только надеяться, что так все и будет. Сейчас, в этот момент, сидя в этой комнате, я даже не был уверен, хочу ли вообще уезжать отсюда.

Постучали в дверь. Я открыл — на пороге был брат Маттиас.

— Можно вас побеспокоить ненадолго? — спросил он.

— Конечно, — сказал я, пропуская его в комнату. — Я даже рад, что вы пришли. Я все время в мыслях возвращаюсь к тому, чему научился у вас здесь. И вообще, за те несколько месяцев, как встретил Марко. Все это приводит меня только к одному вопросу…

— К какому, интересно? — спросил брат Маттиас, усаживаясь на стул. Я присел на кровать напротив него.

— Что все это может значить? До такой степени все выглядит фантастично, а эти дети — совершенно очевидно, следующий шаг в эволюционной лестнице.

Но вы хотите узнать, как это все применимо к реальному миру там, за нашими стенами? — сказал он, кивнув в сторону окна. — Это хороший вопрос, и, надеюсь, я смогу дать вам на него хороший ответ. От этих детей я научился большему, чем они от меня, это неоспоримый факт.

— Основное, что я получил от них, — продолжил он, — это понимание, что мы все здесь единое целое. Дети не стремятся обособиться лишь потому, что их психические силы настолько превосходят наши. Но и не замечать, в каком мире они живут, дети тоже не могут. Как и того, на что они способны, пусть даже это делает их непохожими на всех остальных. Они предпочли бы возвысить нас до своего уровня — вместо того, чтобы мы тащили их вниз к себе. Понимаете, что я имею в виду? Этот их вопрос и все, что с ним связано, — это их способ сделать так, чтобы мы проснулись и открыли глаза на то, кто мы есть и на что способны. Они хотят дать пример совершенно нового мира, основанного на законах милосердия и любви, а не соперничества и страха. Вот почему для них все эти психические силы вторичны, а главное — Дар. Подлинный Дар — это мир, исходящий от них, из каждой поры их существа. Стоит нам поверить, что мы тоже такие, можем быть такими, тогда границы возможного отодвинутся и для нас тоже.

— Но как же тогда быть с теми людьми, которые стараются найти их, остановить… и даже сломать? — спросил я. — Что, если мы не готовы для них? Не потому ли кое-кто старается уничтожить этих детей? Возможно, их час еще не настал.

— Да, в мире еще немало тех, кто продолжает бояться. И они не остановятся ни перед чем, чтобы погубить все созданное здесь. Но позвольте мне поделиться с вами тем, во что я верю: они проиграют. В конце всегда побеждает любовь. Так вот, это будет миг величайшей победы любви… и он придет через этих детей, уверяю вас. Уже слишком много людей на этой планете, готовых к такому пробуждению.

И все религии готовятся к нему, потому что невозможно закрывать глаза на то, что сейчас происходит. А в самом центре этого пробуждения — удивительные дети со своими замечательными способностями. Они покажут нам, на что мы способны, и объяснят, как реализовать Дар внутри нас. Без этого все остальное немногого стоит…

— И все же, с того самого момента, как я здесь появился, вы избегаете касаться одной темы, — сказал я ему. — Сведений о том, где я могу найти Марко. Но как раз это основная причина, почему я здесь. Поверьте, меня переполняют впечатления, полученные от других детей. Но я чувствую, что только он может ответить на все мои вопросы.

— Вы правы, — сказал он, поднимаясь со стула, — я избегал этой темы. И не потому, что мне не хотелось немедленно отвести вас к нему или поделиться всем, что знаю о нем сам. Но я чувствовал, что лучше будет подождать. Важно, чтобы вы прежде своими глазами увидели, что мы здесь делаем. И через что прошел сам Марко. Его присутствие по-прежнему в этом месте во многом ощущается… хотя сам он с некоторого времени уже не живет здесь.

— Значит, он вернулся к родителям? — спросил я. — Как далеко это отсюда? До моего самолета осталось всего два дня, так что времени у меня совсем мало…

— Времени у вас вполне достаточно, уверяю вас.

То, как он произнес эти слова, заставило меня вздрогнуть. Что-то тут было не так, и я почувствовал, как Дар активировался во мне. Я попытался было прощупать его, увидеть, что на самом деле известно брату Маттиасу, но безрезультатно. Он уже научился ограждать свое сознание от подобных вторжений. Так что мне оставалось просто ждать, пока он первым захочет открыть то, о чем я начинал догадываться и в чем боялся признаться себе самому.

— То, что я должен сказать вам, очень и очень необычно и даже странно, — начал брат Маттиас. — Даже говорить об этом, поверьте, непросто. Марко, как вы уже знаете, был самым блестящим моим учеником. У него было больше прирожденных способностей, чем у любого другого ребенка, с которым мне приходилось работать. А через наш монастырь, можете мне поверить, прошло немало детей. Но ничего, подобного его дарованиям, я не видел ни до, ни после. Сердце Марко было открыто для всех… Поэтому можете представить себе, каково мне было, когда до меня дошла эта весть…

— Весть?

— Да. Известие о том, что Марко умер. Какое-то время он болел, где-то с месяц, и никто не мог определить, что с ним случилось. Он таял на глазах… Почему — мы не знали. Может быть, он решил, что сможет больше без физической оболочки, словно бы она сковывала его. Все, что я знаю, — то, что он по-прежнему с нами. Дети чувствуют его все время и говорят о нем так, словно он продолжает учиться бок о бок с ними.

Сам не знаю почему, но я чувствовал, что мне придется услышать от него эти слова. И все же невозможно описать глубину моего потрясения. Откинувшись на кровати, я только и мог, что склонить голову. Без него все теряло смысл — и все же этот смысл был. Я не мог не чувствовать себя бесконечно покинутым, но все случилось именно так, понимал я, как и должно было случиться.

— Когда это произошло? — спросил я у монаха. — Когда именно он умер?

— В начале февраля, — сказал он, снова усаживаясь. — А когда, вы говорите, встретили его?

— Мы встретились в конце января, надо думать, перед самой его смертью.

— Потрясающе, — выдохнул брат Маттиас. — Словно он знал, что уходит и должен привести вас сюда к нам. А единственный способ вытащить вас сюда — дать вам Дар. Тогда бы вы последовали за своей интуицией сюда и встретились бы с другими детьми. Теперь все складывается.

— Но почему он хотел, чтобы я приехал сюда? — спросил я. — Для меня пока что ничего не складывается.

— А вы сами подумайте. Дети чувствуют, что пришло время всему миру услышать их вопрос. Они говорят, что пора людям понять, что вопрос — сам по себе истина, что мы все — Эмиссары Любви уже сейчас. И какой может быть лучший способ донести до всех этот вопрос, чем книга, которую вы напишете.

— Книга?

— Естественно. Ведь именно этим вы занимаетесь, так ведь вы сказали Соне? Тем более что это, я так понимаю, будет уже не первая ваша книга. Похоже, в этом заключается ваша непосредственная роль: принять это эзотерическое знание и этот опыт и передать их миллионам людей. А то, что вы увидели здесь, — возможно, самое важное из этого опыта. Дети Оз повсюду вокруг нас, и я берусь предсказать, что уже через несколько лет все мы уже будем знакомы с ними. Ваша книга приготовит людей к их прибытию. Если люди будут знать, что дети идут, тогда они не будут бояться их.

— А почему мы должны их бояться? — спросил я.

— Мы всегда боимся того, чего не понимаем. Ваша работа — помочь людям понять то, с чем идут к ним дети. Тогда самым важным станет вопрос, который они задают, а не психические силы. Вот почему вы получили Дар от Марко, который привел вас сюда. Для меня это ясно как день.

— Но будет ли мой Дар оставаться таким, как он есть сейчас? — спросил я. — А что, если он исчезнет? Как люди узнают, что я говорю правду?

— Они почувствуют любовь, и одного этого уже будет достаточно. Любовь — вот что важно, а трюки никогда по-настоящему не принимались в расчет. У меня есть такое чувство, что ваша дверь открылась и больше уже не закроется. Но если и не так, так что же? Все равно открытым останется ваше сердце — а это уже не так мало.

— Я должен сказать вам кое-что еще, что у меня на душе… но даже не знаю, с чего начать…

— Да, я понимаю, — перебил меня Маттиас. — Вам нужно без промедления уезжать отсюда. То же чувствуют и дети, словно ваше затянувшееся пребывание здесь угрожает нашей безопасности. Не знаю, как так получилось, но я уже приучил себя доверять их инстинктам. К тому же вы и сами это чувствуете.

— Да, но какая-то часть меня противится тому, чтобы уезжать так быстро. Я бы хотел остаться и узнать что-то для себя еще.

— Мир даст вам массу возможностей изучить свой Дар, — ответил он. — Но теперь вам следует возвращаться в США как можно быстрей. Им только на руку будет, если вы задержитесь у нас дольше, согласны?

Не прошло и часа, как я уже был в машине. Вот, вроде бы, можно и трогаться, но я все затягивал свой отъезд, надеясь увидеть своих маленьких друзей. Почему-то мне казалось, что они выйдут попрощаться со мной, но они так и не появились. И только когда монастырь уже почти скрылся из виду, я почувствовал что-то глубоко внутри себя и понял — это Соня. Как и обещала, она теперь неотлучно будет со мной.

— Не забудь того, что я тебе говорила, — словно наяву мне слышался ее веселый голосок. — От меня и от моей любви теперь тебе никуда не уйти, так и знай.

Я вылетел первым же рейсом, каким только смог, сразу, как приехал в Софию. Мешкать и вправду не стоило — каждая минута промедления могла означать, что Майнез найдет меня. Самолет оторвался от земли, и вот я скоро снова буду дома — словно ничего со мной и не было и не существовало вообще никаких детей. Я глянул в иллюминатор на далекую землю, и знакомое уже смешение радости и печали овладело мной.

«Все вот-вот должно измениться, — сказал я себе, — вот только в какую сторону, хотелось бы знать…»