ГЛАВА I

МОТИВ ПОВЕДЕНИЯ

Каждый, кто хочет понять человека, начинает с по­исков причин его действий. Ученик сбежал с уроков. Алкоголик обокрал магазин. Обвиняемый просит высшую меру наказания. Каждый из этих людей поступает так по какой-либо причине. Мы стараемся выяснить ее. В таком случае мы говорим, что хотим понять мотивы, которыми руководствовались эти люди, избирая тот или иной способ поведения. Только зная мотив, мы присту­паем к оценке действий людей и принятию решений. Бегство ученика из школы мы оценим по-разному в за­висимости от того, был ли мотивом страх перед учитель­ницей или пренебрежение своими обязанностями. Когда алкоголик грабит государственный магазин, мы можем допустить, что мотивом здесь была потребность в алко­голе, а в таком случае суд применит особую правовую квалификацию его действий. Мы говорим, что поняли мотив поведения обвиняемого, который просит о высшей мере наказания, когда узнаем, что он психически болен и страдает комплексом вины.

Так и сам термин «мотив» (происходящий от латин­ского movere — приводить в движение, толкать) мы при­меняем для определения всех тех факторов, которые вы­звали какое-либо действие. Термин этот вошел в обиход, и, что весьма важно, несмотря на очень широкий диа­пазон его значения, применение его в повседневной жизни не вызывает принципиальных недоразумений. Трудности возникают при использовании его в качест­ве инструмента психологического анализа. Объясняются они тем, что термин этот вопреки видимости многозна­чен. Прежде чем мы приступим к подробному анализу разных определений мотива, полезно будет в общем, по­знакомиться с теми трудностями, которые вызывает применение этого термина в практике психолога.

Большинство точных данных, касающихся мотива, взято из экспериментальных наблюдений над животны­ми. Исследователи, использовавшие животных для соз­дания упрощенных лабораторных моделей ситуаций, связанных с действиями человека, установили ряд точ­ных критериев описания мотива. Измерялись сила и энергия отдельных мотивов. Вскрывались факторы, вли­яющие на возникновение мотива и изменение силы его действия. Выявлялись закономерности, определяющие действие разных мотивов, и последствия, к которым при­водит трудность их реализации. Продуманное использо­вание экспериментальной аппаратуры, возможность опе­рирования точными показателями, такими, например, как время лишения пищи, величина напряжения элект­рического тока, включаемого для «наказания» живот­ных, число ошибок, сделанных в ходе решения задачи, и прежде всего поразительные аналогии, которые обна­руживались среди явлений, наблюдаемых у исследуемых животных и людей, находящихся в подобной ситуации, содействовали влиянию результатов этих исследований на развитие учения о мотивах. Было доказано, что и у людей и у животных поведение может быть полимотивационным. Причиной действия могут быть несколько мо­тивов, даже противоречащих друг другу, что позволяет осуществлять специфические способы действия, обуслов­ливает непоследовательность поведения или отказ от действия. Доказано также, что наивысшего уровня точ­ности можно достичь в отношении мотивов средней си­лы, а при слишком сильных или слишком слабых точ­ность измерения снижается. Известны закономерности поведения в конфликтных ситуациях, эффекты действия в группе и множество подобных явлений (см., например, Креч, Крачфилд, 1959).

Однако, несмотря на значительные успехи в этой области, они оказываются недостаточными для решения тех задач, которые стоят перед клиническим психологом, пытающимся понять поведение своих больных. Законо­мерности, так просто демонстрируемые на подопытных животных, не всегда можно перенести на ситуации, в которых мы имеем дело с человеком. Встает, например, вопрос: говоря о нескольких мотивах, действующих у Яна, имеем ли мы в виду то же самое, когда говорим о мотивах, действующих у крысы, а если нет, то в чем заключается разница?

Мы знаем, что когда двух крыс с равными физиче­скими данными лишают пищи — одну на пять, другую на десять часов — и затем впускают в клетку, в которой они должны преодолеть одинаковые препятствия, преж­де чем получат доступ к пище, то различие, которое будет обнаружено в их поведении, можно будет объяс­нить разницей в силе мотивов голода. Мы можем до­полнительно усложнить эту задачу, пропуская через пи­щу электрический ток, вызывающий у животных боль, и наблюдать, какой мотив победит — мотив голода или мотив бегства от боли. Если мотив голода будет слабее, а мотив страха сильнее, крыса не будет трогать пищи. Со временем, однако, может наступить момент, когда под влиянием усиления голода крыса будет хватать пи­щу, даже наталкиваясь на боль. Точно зная время ли­шения пищи, силу тока и число предшествующих опы­тов, мы, в общем, можем предвидеть, в какой момент мотив голода перевесит мотив страха и крыса прикос­нется к пище. Мы оперируем здесь численными показа­телями силы мотива. Имея возможность влиять на по­ведение и характер факторов, показывающих силу моти­ва, мы можем вынудить крысу к определенным формам действия. Мотив в этом случае является существенным фактором, побуждающим к действию, и мы знаем, что, когда мотив, есть, крыса действует; когда же его нет или когда два противоположных мотива имеют равную силу, крыса остается пассивной.

Если мы, однако, попытаемся повторить тот же са­мый эксперимент с человеком, нас может постигнуть неудача. Предположим, что на основе наших исследова­ний мы знаем, что у Яна действует слабый мотив голо­да и сильный мотив страха. Будет ли Ян в действитель­ности вести себя в соответствии с прогнозами? Может быть, да, а может быть, нет. Возможно, исследование ста янов, находящихся в аналогичной ситуации, покажет статистически достоверную частоту усиления тенденции к отказу от пищи, вызывающей боль. Это значит, что большинство янов должны вести себя определенным об­разом в определенной ситуации. Нас, однако, интересу­ет, что сделает тот конкретный Ян, с которым мы име­ем дело. Возможно, что Ян откажется от пищи, но он может также устроить нам сюрприз. Он может, напри­мер, обдумать ситуацию и на основе определенных ра­зумных предпосылок решить преодолеть свой страх и добыть пищу. Делается это потому, что Ян как человек осознает свое действие и для него типично то, что его сознание регулирует выбор той, а не иной цели и прог­раммы действий. Поэтому даже очень голодный человек может поделиться своим куском хлеба с другим чело­веком; даже очень сурово наказанный может не отсту­пить от своих действий, если он убежден в правильности своего поведения.

Состояние организма, информация о внешней ситуа­ции и даже опыт не влияют на реакции человека так, как это имеет место у других животных, у которых ре­гулятор — мозг — функционирует в лучшем случае на уровне условных рефлексов по закономерностям, обу­словленным структурой нервной системы. Регуляция, осуществляемая мозгом человека, происходит на качест­венно ином уровне благодаря существованию сознания и связанных с ним возможностей восприятия отражен­ной в абстрактных понятиях действительности и опери­рования этими понятиями по законам, обусловленным не, только структурой нервной системы, но и традиция­ми, элементами культуры, привычками, рациональным или магическим моментом в технике мышления. Созна­тельно проводя свои концепции в жизнь, человек может действовать наперекор собственным желаниям, давлению окружения, реализовать цели, отстоящие на десятки и даже сотни лет и связанные с благом неизвестных ему людей. Осознав идеологические принципы, человек мо­жет руководствоваться ими, полностью отвлекаясь от требований ситуации, например биологической или об­щественной, даже ценой собственной жизни. Сознание — высший эволюционный уровень регуляционных функций, которыми располагает нервная система живущих на Земле существ, не может не приниматься во внимание при решении вопросов мотивации человеческих дейст­вий. Контролирующая функция сознания у человека так важна, что в нормальных условиях мы не можем себе представить направленного, целевого действия без созна­тельной его проверки.

В то время как у животного фактор, динамизирую­щий действие, равнозначен фактору, побуждающему к началу действия и направляющему его, у человека в этой области функционируют два отдельных механизма. Один становится динамизирующим фактором, энергети-зирующим действие, а другой фактор делает возмож­ным само действие, программирует его и вызывает его на­чало. Когда нам необходимо выяснить, почему Ян сме­нил место работы, мы можем сформулировать два на первый взгляд противоречащих друг другу объяснения. Одно из них: «Мотивом поведения Яна было недоволь­ство тем, что его несправедливо обошли при повыше­нии». Второе: «Мотивом поведения Яна была заинтере­сованность в другом виде работы». В первом случае мы определяем мотив на основе знакомства с Яном и его положением на работе. В другом случае мы основыва­емся на объяснении, которое дал Ян. В таких случаях говорится, что поведение Яна было полимотивационным. На одно и то же действие оказали влияние два мотива.

Можно ли их, однако, трактовать как два равнознач­ных мотива? Ведь их регулирующая функция все же различна. В первом случае речь идет об общей неудов­летворенности определенной ситуацией, содействующей изменению этой ситуации, что должно привести к умень­шению неприятного напряжения. Во втором мы учиты­ваем данное Яном объяснение причин действия, то есть того, чем он руководствовался, принимая решение о сме­не работы. В данном случае несущественно, прав ли Ян. Существенно только то, что Ян таким образом устано­вил для себя причины своего действия и, согласно это­му объяснению, принял решение о начале действия. Ес­ли бы мы хотели изменить решение Яна и склонить его к возвращению на старое место работы, мы должны были бы сначала познакомиться с его объяснением не­обходимости действия, а потом (после формулирования гипотезы о так называемых объективных факторах, ко­торые могли склонить его к смене работы) информиро­вать его о том, какие факторы влияли на его постановку вопроса. Мы должны были бы объяснить Яну, почему он должен изменить свое решение. Ян мог бы вернуть­ся на прежнее место работы только тогда, когда сфор­мулировал бы новый мотив. Мы видим на этом примере, к которому будем возвращаться еще много раз, что оп­ределяющую роль в принятии и изменении решения о действии играет так называемый сознательный мотив. Мы видим также, что он не является движущим фактором. Он причина действия в том смысле, в каком, например, нажатие кнопки можно считать причиной полета ракеты.

Как следует из вышесказанного, используя в обычной жизни слово «мотив», мы приписываем ему то первое, то второе значение, хотя второе значение (мотив как объяснение причин действия) имеет более широкое хож­дение в повседневной жизни. Мы говорим, например: «В поведении Яна определяющими были благородные мо­тивы, Ян хотел создать людям лучшую жизнь». Обвини­тель, вынося решение о суровой мере наказания, ссылает­ся на низменные мотивы, которыми руководствовался об­виняемый, например зависть. «Если бы обвиняемый не хо­тел этого сделать, то мог бы удержаться от подобного поступка, ведь в момент совершения действия он был в полном сознании», —рассуждает судья. При таком пони­мании мотива действие является немотивированным, ког­да индивид вследствие психического расстройства или находясь в бессознательном состоянии не может подверг­нуть свое действие контролю рассудка. В таком случае в соответствии с принятыми в нашем обществе мораль­ными и правовыми нормами человек не карается и не награждается за последствия своего немотивированного действия, так же как не наказываются за это животные. Когда такое действие грозит опасными в социальном от­ношении последствиями, общество лишь ограждает себя от возможности дальнейшего нанесения вреда.

Таковы некоторые предварительные замечания. Они в известной степени обосновывают предлагаемое в рабо­те понимание мотива как объяснения причин действия, тогда как для факторов, динамизирующих действие, так­же часто обозначаемых термином «мотив», необходимо, очевидно, другое название. Пожалуй, найти его нетрудно, поскольку богатство терминов всегда было сильной сто­роной психологии. Мы располагаем множеством терми­нов, используемых как эквиваленты слова «мотив». К на­иболее популярным из них принадлежат термины «вле­чение», «потребность» и «инстинкт».

В предыдущем разделе мотив в общих чертах опреде­лен как объяснение причин действия, способствующее принятию решения о его начале. Теперь попытаемся дать более точное определение того, что следует понимать под объяснением причин действия. Мы не можем загля­нуть в сознание другого человека, он должен нас ин­формировать о его содержании с помощью слов. Более того, некоторые данные позволяют предположить, что человек то, что переживает, понимает только с помощью слов и только с их помощью осуществляет мыслительные операции. Мотив же всегда является какой-то формули­ровкой. Если человек же сформулировал мотива совер­шенного или совершаемого действия, это практически означает только то, что ой не имел мотива действия и, следовательно, действие его было немотивированным. Психолог, столкнувшись с такой ситуацией, предполага­ет сознательный обман или психические нарушения, воз­никшие временно (например, в результате отравления, слишком сильных эмоций) или же связанные с психиче­ским заболеванием.

Мы имеем, следовательно, первую часть искомого оп­ределения — мотив есть формулировка (мысленная, уст­ная или письменная). Теперь выясним, чего должна ка­саться эта формулировка. Правильный ответ поможет нам дать высказанная ранее мысль о связи мотива с ре­гулирующей функцией сознания. Регуляция действия есть, как известно, приспособление его к определенным требованиям ситуации (например, регуляция выделения желудочного сока основана, в частности, на приспособ­лении его химического состава к пище, которая должна быть переварена). Мы знаем также, что формулирование мотива делает возможным принятие решения о дейст­вии. Регулирующая роль мотива базируется на опреде­лении цели действия и предназначенной для этого про­граммы, создающей основу для принятия решения о действии.

Итак, речь идет не о любом действии, а только об определенном роде действий, именно о действиях, на­правленных на достижение заранее запрограммированного результата. Программа эта может иметь строго определен­ный алгоритм, [2] может также быть обозначена в обших чертах, конкретизируясь в зависимости от хода действия. Например, Ян разработал подробный алгоритм действия, направленного на ограбление банка, и реализует его стро­го по задуманной программе. В другом случае Ян решил встать на путь исправления, избегая поводов к совер­шению преступления. В обоих случаях мы видим моти­вированное действие, хотя во втором случае уровень кон­кретизации программы слишком невысок. Томашевский в своем «Введении в психологию» обосновал отличие это­го рода действий от других действий, носящих харак­тер случайных сопутствующих движений, сопутствующих эффектов и т. д., и предложил называть их деятельностями (1964, стр. 139). Деятельностью может быть как совсем простая моторная активность (забивание гвоздя молотком), так и сложная (написание книги), а также умственная активность (например, установление количе­ственных зависимостей между массой и энергией). Каж­дый раз, следовательно, когда в дальнейшем ходе изло­жения будет использовано слово «деятельность», оно бу­дет означать только мотивированное действие. [3]

Указанные зависимости можно представить себе сле­дующим образом. Регуляция деятельности начинается с того, что индивид, уяснив себе (а следовательно, сфор­мулировав, вербализовав) цель действия, определяет (или формулирует) программу действия. Когда процесс этот закончится и индивид создаст мотив, одобренный им, он может начать деятельность, то есть приступить к реали­зации программы, заключенной в мотиве. Если же дан­ная форма поведения не регулируется мотивом, мы гово­рим о неосознанном, немотивированном действии.

Ставя так вопрос, можно определить мотив как вер­бализацию цели и программы, дающую возможность дан­ному лицу начать определенную деятельность.

Мария Оссовская, которая в своей работе «Мотивы поведения» (1949) проанализировала ряд принятых в психологии определений мотива, отнесла подобное пони­мание этого термина к группе наиболее узких определе­ний, характеризуя его как резко разграничивающее фун­кции инспирации действия и его мотивирования (то есть динамизирования). Она указывает на то, что такая ин­терпретация сужает понимание поведения человека (стр. 31), приведя в числе других аргумент, что при этом вне поля зрения остаются мотивы, которых мы не осоз­наем, тогда как отказываться от их рассмотрения было бы неверно (стр. 32).

Аргумент этот можно было бы отвергнуть, приняв во внимание рассуждения, которые уже были приведены в начале этой главы. Фактор, динамизирующий действие и не отраженный в сознании, является функционально чем-то совершенно иным, чем мотив, принятый как объ­яснение причин действия. В общем, создается впечатле­ние, что Оссовская, давая широкое и узкое толкование термина «мотив», не приняла в достаточной степени во внимание различие «инспирации» и «динамизации». От­сюда определение, ограничивающееся исключительно «ин­спирированием», она просто считает узким, вместо того чтобы признать его относящимся к другому аспекту дей­ствия. В дальнейшем мы убедимся, что Оссовская не оди­нока в своих взглядах, и автор данной работы будет вынужден в ходе изложения пояснить, что привело его не только к такому сужению понятия, но и к различению двух понятий. Ранее уже упоминалось, что это не было только желанием присоединиться к традиционному, при­пятому в повседневной жизни пониманию слова «мотив». Очевидно, по отношению к человеку каждое «более широ­кое» определение мотива является слишком общим и приводит к неправомерному объединению слишком раз­ных факторов, играющих роль в приспособлении. Исполь­зование одного и того же понятия для определения этих факторов делает невозможным анализ причин различных форм поведения человека.

Определяя мотив как фактор, который дает человеку возможность сформулировать решение о начале деятель­ности известного типа мы исходим из того, что факто­рами, побуждающими к действию, будут в этом понима­нии, по-видимому, некоторые состояния напряжения, свя­занные с потребностями человека. О них будет речь в од­ном из последующих разделов книги. Сужение диапазона понимания мотива, включение в это понятие лишь того, что человек считает причиной своего действия, позволяет нам ограничить предмет исследования и дать особую трактовку других факторов, принимающих участие в про­цессе приспособления.

Этих преимуществ не имеют наиболее распространен­ные в психологии определения мотива. Приведу для при­мера несколько определений, которые наиболее разнятся друг от друга. Инглиш (1934): мотивом является «то, что кто-то сознательно определяет как основу своего пове­дения». Уоррен (1934): «Мотив — это сознательное пере­живание или подсознательные условия, которые в данной ситуации являются фактором, принимающим участие в детерминации индивидуального или общественного пове­дения». Камерон (1947, стр. 127): «На практике мы на­зываем мотивом какой-либо фактор, о котором думаем, что он имеет особое значение как стимул к проведению какой-либо деятельности, определяя ее ход и результа­ты». .Теплов (1954, стр. 178): «Мотивы —это то, что по­буждает человека к постановке тех или иных целей» (это могут быть чувства, интересы, убеждения и мировоз­зрение). Гилфорд (1956, стр. 91): «Мотивом является лю­бой определенный внутренний фактор или состояние, ко­торые ведут к началу и поддержанию активности». Хил-гард (1957, стр. 585) считает, что мотивом является лю­бое состояние организма, которое имеет влияние на его готовность к началу или продолжению определенного по­ведения. Левицкий: «Мотив — это психический процесс,который изнутри стимулирует нас к постановке цели и принятию соответствующих средств действия». [4]

В приведенных определениях отчетливо видна неод­нозначность обсуждаемого понятия, бросается в глаза их общий характер, препятствующий практическому приме­нению этого понятия. Используя определенное таким спо­собом слово «мотив», следует каждый раз дополнять его подробным описанием того, о чем идет речь, так что са­мо слово «мотив» становится ненужным. [5] В определени­ях, которые дают Хилгард, Гилфорд или Камерон, мо­тивом могло бы быть и чувство ненависти к врагу, и из­вестное количество алкоголя в крови, и комплекс выте­снения, и боль, вызванная уколом булавки, или даже пре­пятствие на пути к цели. В один разряд включены раз­ные явления.

В определениях Левицкого и Теплова мотивом счита­ется побуждающий фактор, динамизирующий действие, а вербальная формулировка цели и средств действия при­знана фактором, обособленным от самого мотива, хотя причинно связанным с ним.

Определения в словарях Уоррена и Инглиша кажутся мне слишком неясными, чтобы можно было их анализиро­вать, хотя, по-видимому, определение Инглиша согла­суется с тем, которое я предложил в этой работе. Меха­низмом, с помощью которого «кто-то сознательно опреде­ляет основу своего поведения», может быть программа деятельности, составляющая содержание мотива, но от­четливо это, однако, не сказано. Определение Уоррена сводит, по-видимому, мотив к общему личному опыту; он является, следовательно, понятием, близким к понятию установки.

Стоит также упомянуть, что некоторые психологи во­обще отказываются от определения мотива и использу­ют только термин «мотивация», обозначающий нечто, способствующее тому, что личность становится «скорее активной, чем неактивной», или нечто, способствующее доминированию одной формы активности над другой (Хебб, 1958, стр. 155). Можно также встретиться с ис­пользованием термина «мотивация» исключительно по отношению к силе, которая характеризует действие; мо­тивация определяется тогда как «высокая» или «низкая» (Доллард и Миллер, 1950, стр. 4, 324).

Очевидно, что приведенные примеры не исчерпывают даже небольшой части материала, который мог бы соб­рать интересующийся историей вопроса. Целью настоя­щей работы является только изложение взглядов автора. В связи с этим я позволю себе ограничить выбор приме­ров теми, которые считаю наиболее представительными для тех или иных взглядов на определение мотива, и по­казать, что все существующие в психологии различные понимания мотива можно разделить на две группы.

В одной мотив трактуется (с этим можно встретиться чаще) как фактор, побуждающий к действию. В другой — диапазон применения слова «мотив» ограничивается (это бывает реже) факторами, способствующими сознательно­му осуществлению действия благодаря формулированию его цели и программы. Сравним для упрощения человека с автомобилем — в первом случае мотив играет роль вспышки горючей смеси, двигающей поршень, шатун, колеса и одновременно водителя, ведущего автомобиль в определенном направлении определенным образом. Во втором — мотив выполняет только роль водителя, кото­рый, имея установленную цель и направление движения, включает двигатель и ведет автомобиль к этой цели. Ку­да он приедет — это уже другой вопрос.

Перейдем теперь к проблеме, которая была намечена уже в начале этой главы, но более конкретное обсужде­ние ее было невозможно, пока мы не преодолели труд­ности определения мотива. Речь идет о роли мотива в процессе регуляции алгоритма деятельности. Как изве­стно, регуляция основывается на применении форм по­ведения к изменяющимся требованиям ситуации, и клас­сическую ее схему можно проиллюстрировать с помощью структуры отрицательной обратной связи. Например, Ян, который проявлял сердечность по отношению к X, имел в связи с этим неприятности. Поэтому он изменяет свое отношение к нему на враждебное. Когда и это не дает результата, он начинает избегать X. Этим трем видам деятельности могли бы соответствовать три мотива:

1) «чтобы не иметь неприятностей, надо проявлять сердечность в отношении к X»;

2) «чтобы не иметь неприятностей, надо проявлять неприязнь в отношении к X»;

3) «чтобы не иметь неприятностей, надо избегать X».

Изменение в содержании первого и второго мотивов наступило в результате ситуации, возникшей в ходе реа­лизации заключенной в них программы. Изменение это было проявлением ретуляции отношений Яна к X. Роль мотива в этой регуляции основывалась на том, что каж­дый раз он составлял закрепленное в памяти формулиро­вание программы и цели данного действия.

Программа эта путем соответствующего выбора средств давала действию определенное направление. Ян, уясняя ее себе в ходе реализации деятельности, мог по­стоянно контролировать ее течение. Если, следовательно, руководствующийся первым мотивом Ян будет обижен X, то, придерживаясь в это время установленной программы, он будет делать вид, что ничего не заметил, и продолжать относиться к X сердечно и в дальнейшем.

Цель действия позволяла пересмотр программы с точ­ки зрения эффективности ее реализации. Когда Ян убедил­ся, что сердечные отношения к X, которые должны были избавить его от неприятностей, вызывают их, он изменил программу на другую, по его мнению более правильную. Так, следовательно, формулирование мотива, закреплен­ное в памяти, влияет на ход деятельности, выявляет ее программу и позволяет контролировать ее эффективность с точки зрения требуемой цели.

Как можно судить на основе вышесказанного, роль мотива в процессе регуляции деятельности основывается на том, что он становится фактором, направляющим дея­тельность, так же как обозначенная на карте дорога ука­зывает направление пешеходу, помогая решить, пойдет ли он влево или вправо на ближайшем перекрестке, или как перфорированная лента, вложенная в регулятор ав­томатического токарного станка, руководит очередностью и качеством выполняемых на нем операций в соответст­вии с зафиксированной в комплексе отверстий програм­мой. Контролирующую функцию мотива можно было бы представить образно на примере контрольных ламп, ко­торые загораются тогда, когда запрограммированный процесс не приводит к ожидаемым следствиям.

Утверждение, что сформулированная и зафиксирован­ная в памяти цель может играть роль критерия эффек­тивности реализованной деятельности, устанавливая од­но из необходимых условий сознательной регуляции дей­ствия, не вызывает возражений как с общей, так и со специальной точек зрения. Цель эта в процессе регуля­ции служит понятийной моделью требуемой ситуации, с которой сравнивается информация об истинном состоя­нии ситуации. Больше возражений встречает утвержде­ние о направляющей роли программы действия, сфор­мулированной в мотиве. Встает вопрос: каким образом цель может руководить деятельностью? Ставящие этот вопрос полагают, что управление имеет место только тогда, когда один материальный предмет влияет на другой предмет посредством некоторого приложения энергии. Например, человек, едущий на велосипе­де, поворачивает руль усилием своих мышц. Су­ществует, однако, иное, более широкое понимание управ­ления, согласно которому «управление является... пере­дачей информации, предполагающей вызвать в резуль­тате направленные ситуационные изменения» (Греневский, 1959, стр. 54). Способ передачи информации с точ­ки зрения этого определения несуществен, зафиксирован­ное в памяти содержание мотива является, несомненно, определенным набором информации и влияет на дейст­вие. Таким образом, утверждение, что мотив может уп­равлять действием человека, является столь же верным, как и утверждение, что перфорированная лента, вложенная в цепь импульсов, приводящих в движение автомат управляет происходящими в нем производственными процессами.

Несколько пояснений. Очевидно, что сама проблема роли мотивов в процессе регуляции связана со значи­тельно более широким вопросом из области теории пере­дачи информации и требует особого обсуждения. В дан­ном случае она будет затронута лишь в той мере, в ка­кой это необходимо для наших целей. Последующая часть этого раздела посвящена нарушениям приспособ­ления (дизадаптациям), иллюстрирующим на практике значение контролирующей и управляющей функций мо­тива в процессе регуляции человеческой деятельности. Обратим, например, внимание на то, какую большую роль в психотерапии играет внушение пациенту соответ­ствующего мотива. Предположим, психотерапевт убежда­ет пациента, что, если он не будет разговаривать с женой после ссоры, это вряд ли улучшит семейную обстановку, тогда как откровенный разговор и букет цветов разрешат многие конфликты и подчеркнут его общественную зре­лость. Тем самым психотерапевт старается подсказать па­циенту такой мотив, который позволил бы ему выйти из замкнутого круга взаимных супружеских жалоб и выду­манных обид.

Останавливаясь на нарушениях приспособления, нуж­но заметить, что в конфликтных ситуациях мы часто встречаемся с большими трудностями в формулировании мотива. Нервное напряжение, раздражающее окружение, сознание, что не существует верного решения, ведет к от­казу от овладения ситуацией и к пассивному подчине­нию ходу событий. Всякое вмешательство извне прини­мается недоверчиво. В подобных положениях блестяще оправдывает себя имеющий на первый взгляд мало смыс­ла тип психотерапии, называемый по-английски client-centered therapy (Роджерс, 1951) и в принципе основан­ный на том, что пациенту создаются условия для спокой­ного, целенаправленного монолога с самим собой. Психо­лог только вставляет в разговор замечания, говорящие о его заинтересованности и удерживающие монолог паци­ента в русле существенных проблем, а также придающие ему более строгий и конкретный характер. Тем самым пациент побуждается к правильной формулировке своих проблем в доброжелательной, спокойной обстановке и час­то сам находит выход из ситуации, конструируя правиль­ный мотив. Собственный, достаточно убедительный и конкретный мотив становится лучшим стимулом для дея­тельности, ведущей к психическому равновесию. Это при­знано на практике. Об этом свидетельствует тот факт, что, собственно, все применяемые методы психотерапев­тической техники имеют целью или подсказать пациенту соответствующий мотив, или создать ему условия для формулирования предметного мотива. Поэтому в одних методах преобладает объяснение и внушение, другие но­сят успокаивающий характер, способствуют ликвидации затруднений при конструировании или одобрении соот­ветствующего мотива. Типичным примером трудностей в одобрении мотива являются, например, те, которыми стра­дают психастеники из-за необычно высоких требований, предъявляемых к своим мотивам.

Приведем пример. Й. 3., 30-летний психастеник. Одинокий, живущий далеко от города, измученный продолжительными по­ездками, он хотел обменять свою комнату на расположенную ближе к городу. Дал объявление в газету, нашелся желающий обменяться. И тут начались бесконечные размышления о том, каким условиям должна отвечать новая комната и нужно ли в самом деле переселяться. Й. 3. постоянно утверждал, что не имеет достаточных оснований для окончательного реше­ния, каждый из формулируемых по очереди мотивов отбрасывал как слишком поверхностный, малообоснованный. Продолжалось это три месяца и кончилось тем, что он остался на старом месте. Факт этот приобретет еще большее значение, если ска­зать, что почти все житейские дела Й. 3. оканчивались таким же образом. Способный, образованный, обладающий чувством соб­ственного достоинства человек занимал на работе подчиненное положение, не дающее никаких перспектив на будущее.

Ясно видно, как неспособность к одобрению мотива, а именно одного из его элементов — программы деятельно­сти, нарушает процесс регуляции деятельности. Интерес­ной является также проблема нарушений приспособле­ния, основанных на неспособности к изменению мотива и принятию нового, реализация которого могла бы вывести данную личность из состояния неприспособленности. Рас­смотрим ее на примере, взятом из исследований, прове­денных в 1954—1956 годах на группе 30 невротиков (Обуховский, 1959), отметив одновременно, какую боль­шую роль в возникновении невроза играет неспособность к изменению мотива, связанного со слишком высокими требованиями.

К. Р., спокойный, трудолюбивый 50-летний мужчина. В дет­стве ничем особым в поведении не выделялся. Школу закончил со средними результатами. Молодым человеком начал работать на железной дороге, 11 лет спустя стал продвигаться по службе, через 20 лет занял должность в службе безопасности движения. Это была руководящая должность, связанная с большой личной ответственностью. Работал с постоянным напряжением, нередко по 15 часов без перерыва. Это страшно утомляло его, он часто болел, но никогда ему не приходило в голову уйти с этого места. «Нервы, однако, все чаще отказывались слушаться». Каж­дый телефонный звонок мог означать несчастье. Когда побли­зости произошла железнодорожная катастрофа, появилось чув­ство сильного страха.

Именно в это время материальные условия его сложились та­ким образом, что он стал собственником даомика с .садом и пасе­кой. Появилась возможность спокойной жизни, о которой он когда-то мечтал. Но он не мог, однако, на это решиться. Возник но­вый конфликт — не только между требованиями работы и его нервной устойчивостью, но также между его стремлениями удержаться на месте, которого он добивался столько лет, и желанием тихой и более отвечающей особенностям его лич­ности работы на пасеке.

Вскоре, кроме страхов перед предвещающим неприятность телефонным звонком, появились новые болезненные явления, которые сделали работу совершенно невозможной и вынудили его к долгому лечению. К. Р., однако, надеется, что после выз­доровления сможет работать на старом месте. Психотерапия типа убеждения не принесла никаких результатов. К. Р. согла­шается со всеми аргументами, но тем не менее остается при своей точке зрения: утверждает, что уже слишком стар, чтобы из­менить свою жизнь, понимает, что работа, которую он выполнял, была «не для его нервов», но считает, что, выдержав столько лет, выдержит и до пенсии.

Пример этот иллюстрирует одну из наиболее часто встречающихся психотерапевту ситуаций — пациент по какой-либо причине не может согласиться на одобрение мотива, который вывел бы его из состояния неприспособ­ленности.

Следует вспомнить еще об одной очень существенной особенности мотива. Покажем ее на примере умственно отсталых детей. Из клинических описаний известно, что деятельность этих детей слабо направлена, они не обла­дают выдержкой в работе и не способны к продолжитель­ной конструктивной деятельности. Интересные результа­ты при изучении этой проблемы были получены в одной из советских школ для умственно отсталых детей (Пин­ский, 1962). В этой школе был организован кружок юных натуралистов с целью пробудить у учеников интерес к научно обоснованным формам полевых работ. Каждый ученик получил свою делянку и выбрал достаточно слож­ную задачу, например о влиянии азотных и фосфорных удобрений на скорость созревания овса. Предполагалось при этом, что ученики, сами выбравшие темы, проявят необходимую инициативу, настойчивость в работе над ними. Случилось иначе. Не отдавая себе отчета ъ харак­тере и значении избранной темы, ученики превратили свои делянки в обычные грядки, на которых, как и всю­ду, росли огурцы или картофель, и не проявляли ника­кого интереса к применению рациональных способов вы­ращивания. Результат согласовывался с тем, чего следо­вало ожидать от умственно отсталых.

Однако преподавательница Якушева не отказалась от педагогических усилий и выработала сложную систему инструкций и пояснений, сформулированных так, что они стали вполне доступными сознанию умственно отсталых. Задания при этом были пересмотрены, оставлены только простые, например получить большое количество карто­феля с одного клубня. Наряду с понятной программой, ко­торую устанавливало задание, дана была также понят­ная цель — участие во Всесоюзной сельскохозяйственной выставке. Эффект был необычайным. Ребята из кружка получили несколько медалей и неоднократно принимали участие в выставке, что являлось наградой за высокие достижения.

Опыт этот показал, какую большую роль играет фор­мулирование понятного и убедительного для данной лич­ности мотива, и подтвердил, что только такой мотив мо­жет полностью выполнить свою функцию направления и контролирования поведения человека. Таким образом, мо­тив, представляющий только набор слов, который дает возможность предпринять определенную деятельность, не всегда может участвовать в ее регуляции. Достаточно вспомнить неумелость и неэффективность деятельности, опирающейся на «пустые» стандартные фразы, — описа­ние подобной деятельности, вслед за Славомиром Мрожеком, способствовало успеху многих сатириков. Нет не­обходимости вновь подчеркивать здесь ту решающую роль, которую играет во всех отраслях практической пси­хологии проблема зависимости между содержанием мо­тива и эффективностью деятельности.

Содержание мотива складывается из двух элементов. Одним из них является программа деятельности, дру­гим—цель деятельности или то, к чему должна вести реализация программы и что в сопоставлении с послед­ствиями действия служит критерием при проверке пра­вильности сформулированной программы. Сформулиро­ванные в мотиве цель и программа должны быть тесно связаны, так как программа — это уточнение средств, с помощью которых может быть реализована цель. На практике, однако, мы не всегда встречаемся с мотивом, сконструированным таким образом. При анализе моти­вов лиц, страдающих невротическими нарушениями, час­то можно заметить, что программа, заключенная в моти­ве, не может обеспечить реализации цели, заданной этим мотивом. Более того, она нередко противоречит реализа­ции этой цели. При этом уровень умственного развития личности, руководствующейся мотивом, ни в какой сте­пени не объясняет такой непоследовательности. Можно привести в качестве примера ученика, который за четыре месяца до экзаменов на аттестат зрелости думает о го­дичном отпуске, чтобы за это время углубить свои зна­ния по предметам, которые в программе были затронуты «слишком поверхностно»; мужчину среднего возраста, ко­торый избегает женщин, ожидая «настоящей любви»; алкоголика, пьющего, чтобы забыть о неприятностях, вы­званных в действительности его склонностью к спиртным напиткам.

Встречаясь с такими случаями, мы часто задаем себе вопрос — неужели эти люди не знают подлинных причин своего поведения? Ведь они ясны. Уже беглое знакомство с результатами психологического изучения этих лиц по­казывает, что ученик, способный юноша, страдающий неврозом, боится неудачи и хотел бы как можно дальше отодвинуть кошмар экзамена. Старый холостяк, ожидаю­щий настоящей любви, когда-то в молодые годы «ском­прометировал себя» (по его мнению) в глазах женщины, которая, пользуясь его наивностью и неопытностью, по­смеялась над ним. Теперь он боится проявить инициа­тиву. Алкоголик, как нам удается узнать, — человек сла­бовольный, страдающий комплексом различия, работая некоторое время контролером, не мог устоять перед уго­ворами окружающих, которые предоставляли ему все новые случаи для выпивки. Наконец его понизили в должности за алкоголизм, а дурная привычка осталась.

Почему они обманывают себя, одобряя в мотиве лож­ные цели? Народная мудрость гласит, что человек только тогда охотно смотрит правде в глаза, когда она ему при­ятна. В приведенных случаях открытая постановка во­проса, признание правды было бы неприятно для упомя­нутых лиц. Более того, это обязывало бы их отказаться от существующей программы деятельности. Подстановка в мотив ложной цели при сохранении старой программы позволяла им продолжать ту деятельность, к которой они были наиболее склонны. Ученик получал хотя и мнимое, но все же какое-то основание для мысли об отпуске. Роб­кий мужчина мог гордиться собственным отречением. Ал­коголик имел причины для того, чтобы «залить горе». По­становка ложной цели приобретала, следовательно, прин­ципиальное значение для продолжения ими реализации их программы. Можно было бы сказать, что это защища­ло направление их действия, что если бы они не произ­вели такого рода замещение, то не смогли бы реализо­вать своей программы.

Кто проводил психотерапию типа убеждения, тот, ве­роятно, не раз наблюдал, как очень интеллигентные, само­критичные, рассудительные люди проявляли иногда пол­ное отсутствие критичности и наивность в отношении не­которых мотивов своего действия. В своей практике ав­тор использовал это явление для поисков так называе­мых «главных зон нарушения приспособления». Расспра­шивая пациента о том, как он обосновывает разные виды своей деятельности, я отмечал те, обоснование которых было неубедительным, и впоследствии занимался ими осо­бенно подробно. Опыт показал, что это были явно ключе­вые проблемы для выяснения причин нарушений приспо­собления, которое обнаружилось у исследуемого.

Защитные мотивы, так следовало бы их назвать, яв­ляются при этом чрезвычайно устойчивыми. Пациент на­стаивает на них с необычайным упорством. Легко подда­ваясь убеждению во многих других, казалось бы, более важных делах, в этих вопросах он нередко допускает серьезные нарушения правил логики, только бы остаться на своем. Мы встречаемся здесь с явлением, которое Фрейд приписывал «сопротивлению подсознательного», правильно отмечая, что реакция такого рода свидетельст­вует о важности проблемы, в данном случае проблемы нарушения приспособления. Фрейд утверждал далее, что, когда мы обнаружим «комплекс» и объясним пациенту его содержание, наступает выздоровление. В свете выше­сказанного можно предполагать, что одного лишь выяв­ления мотивов защитного типа недостаточно. Только ког­да нам удается убедить пациента в необходимости их из­менения (что, как будет показано в главе об установках, очень трудно) и склонить его к принятию правильного мотива, можно думать, что он стоит на пути к выздоров­лению.

Я уделил столько внимания роли защитного мотива при невротических нарушениях, чтобы показать, какое большое значение для правильного приспособления че­ловека имеет верно сконструированный мотив, а также какую серьезную роль выполняет защитный мотив, то есть такой мотив, в котором цель была подменена «официальной версией», необходимой для сохранения тре­буемого решения. Эта версия важна, так как благодаря ей деятельность сохраняет видимость рациональности, что позволяет реализовать программу. В противном случае этого не могло бы произойти, поскольку реализация про­граммы ведет к целям, противоречащим убеждениям лич­ности. Можно было бы сказать, что невротик обманывает сам себя, принимая такую формулировку цели, благода­ря которой его программа кажется рациональной и со­гласуется с его убеждениями.

Классическую иллюстрацию применения защитного мотива мы находим в басне о волке и ягненке. Хищник-волк «заботился о законности» и, увидев ягненка около ручья, начал подыскивать обоснование приговора, кото­рый хотел бы привести в исполнение. Ягненок активно защищался, сводя на нет волчьи аргументы, и волк, каза­лось бы, собрался уйти ни с чем, когда вдруг пришел к заключению, что ягненок, несомненно, виноват в том, что он, волк, чувствует голод. Это соответствовало истине, ибо аппетит в самом деле появляется при виде пищи. Волк мог теперь спокойно съесть ягненка. Действие его было обосновано и узаконено.

А вот пример из клинических исследований.

Г. Й., способный и обладающий чувством собственного дос­тоинства специалист, много лет проработавший на руководящих постах, известный (своими несколько автократическими наклонно­стями, из тактических соображений был понижен в должности.

Новые руководители отстранили его от какого-либо участия в принятии решений и недвусмысленно дали понять, что поддержа­ли бы его просьбу об уходе. Г. Й., однако, остался и внешне со­гласился со своим новым положением, «считая себя жертвой вер­ности прежним идеям. В учреждении, несмотря на это, начали происходить конфликты на почве того, что Г. Й. постоянно оспа­ривал действия руководства, находя в его распоряжениях тупость, недальновидность и профессиональную некомпетентность. Иногда это было правильно, иногда, однако, даже его сторонники из «уч­режденческой оппозиции» не могли найти никакой грубой ошиб­ки, а тем более ошибки, которая обосновывала бы такую острую реакцию. Г. Й. объяснял свое поведение тем, что чувствовал се­бя ответственным за учреждение, не мог терпеть недоучек и дол­жен был поэтому, невзирая на неприятности, вмешиваться в каж­дое «нечистое» дело. Он «не может работать как-нибудь и равно­душно смотреть на то, что происходит вокруг; он чувствует тог­да угрызения совести».

Здесь налицо явная формулировка мотива. Есть, следователь­но, цель — благополучие учреждения, есть программа — контроль всех действий своего начальства. Существует целый ряд убеди­тельных данных, подтверждающих, что Г. Й., объясняя мотив сво­его поведения, не обманывал. Вместе с тем анализ ситуации и личности Г. Й. свидетельствует, что поведение его имело другую цель, тем более что его замечания не оказывали и не могли ока­зать никакого положительного влияния на решения начальства. Наоборот, не раз делались непродуманные шаги, чтобы не созда­валось впечатление, что кто-то подпал под влияние Г. Й.. Подлин­ным направлением деятельности Г. Й. было нагнетание отрица­тельной атмосферы в учреждении и подрыв авторитета его пре­емников. Программа его деятельности была, следовательно, диа­метрально противоположна цели, которая являлась (содержанием мотива, а последствия — заключительное отстранение его от ра­боты — были финалом, неожиданным для него.

В вышеприведенном примере мы видим противоре­чие не только между сформулированной целью и сформу­лированной программой, но также и между сформулиро­ванной целью и последствиями деятельности. Интересно, что ни то, ни другое противоречие не влияло на отноше­ние к собственному мотиву. Это достаточно типично для приспособления, регулируемого с помощью защитных мо­тивов. Интересными при этом представляются связи меж­ду типом личности и тенденцией к использованию защит­ных мотивов. Проблема эта еще не была предметом спе­циальных исследований, тем не менее практика позволя­ет выдвинуть гипотезу, что мотивы защитного характера проявляются прежде всего у личностей с особенно жест­кой и разработанной системой принципов поведения; уз­кие и жесткие мерки, с которыми они подходят к разно­образной и изменчивой действительности, сделали бы для них невозможными многие виды деятельности, если бы не применение защитных мотивов.

Приступим к анализу характерных черт защитного мотива, благодаря которым можно выделить его среди мотивов, считающихся обычными, то есть такими, про­прайма которых приспособлена к сформулированной це­ли в той степени, в какой это позволяет интеллектуаль­ный уровень личности и ее знания о мире. Исследо­вания, которые я вел на пациентах Городской консуль­тации психического здоровья в Познани, позволяют назвать три основных опознавательных критерия. Два основываются на анализе содержания мотива, а один — на анализе поведения, регулируемого таким мотивом.

Следовательно, анализируя содержание разных защит­ных мотивов, мы можем убедиться, что содержание цели в защитном мотиве находится в логическом противоре­чии с содержанием программы, тогда как личность, кото­рая нас информирует о своем мотиве, обладает достаточ­но высоким интеллектуальным уровнем, чтобы не допус­тить такого рода противоречия. Вот пример.

Д. О., 58-летний инженер, не отдает зарплату жене, ведущей хозяйство, объясняя свое поведение воспитательными целями. Он утверждает, что жена его в общественном отношении неразвита, беспомощна и только таким образом он может научить ее само­стоятельности в борьбе за существование. Конечно, Д. О. питает­ся вне дома, оставшиеся же деньги кладет на книжку, поскольку живет в постоянном страхе перед беспомощностью, когда пойдет на пенсию. Д. О. старше жены на 20 лет. Никто, кроме непо, не верит, что такого рода воспитание жены может дать положитель­ный результат. Когда этому пациенту приводились примеры за­щитных мотивов с подобной структурой у других людей, он с легкостью находил (заключающуюся в них ошибку. Только к соб­ственному мотиву он относился некритически.

Конечно, иначе обстоит дело с людьми умственно отсталыми. Когда женщину, страдающую слабоумием в степени дебильности, изнасилованную группой хулиганов, судья спросил, почему она не звала на помощь, она от­ветила: «Не кричала, так как боялась, что может прий­ти милиция». Шизофреник на вопрос, почему он пишет грубые пасквили на начальство, ответил: «Делаю так, потому что меня бросила невеста». И в первом и во вто­ром случаях мотивы являются обоснованными. На таком уровне ориентировки или при нарушениях такого рода обоснование, более связанное с программой действия, объективно невозможно и мотив этот нужно считать не защитным, а патологическим.

Можно назвать также другой вид защитного мотива, когда программа логически не противоречит цели, но в то же время связана с ней только частично. В качестве примера приведем упомянутого в предыдущем разделе Г, Й. Анализируя его мотив, мы должны согласиться с тем, что включение в программу деятельности контроля за распоряжениями начальства в известной мере обосно­ванно, то есть ведет к цели, которая для Г. Й. заключа­лась, как он утверждает, в заботе о благополучии учреж­дения. Эта цель, казалось бы, оправдывает выступления на собраниях, сочинение петиций, агитацию коллектива, обращение к вышестоящему начальству. Программа Г. Й. не содержит якобы ничего другого. Однако Г. Й., как ад­министратор с многолетним стажем, должен был знать, что одно только мелочное «контролирование» начальст­ва, раздувание пустяков никогда не приведут к постав­ленной им цели. Тем более что Г. Й. не вносил никаких позитивных предложений, которые могли бы противосто­ять начинаниям новой администрации. Это была критика ради критики.

Таким образом, в мотиве этого вида цель, строго говоря, логически не противоречит программе, но обосно­вывает ее лишь частично. Следует заметить, что я не имею в виду ошибок, то есть ошибочно установленной программы, которая при первой возможности будет пере­смотрена. Речь идет о таком мотиве, содержание кото­рого не подвергается изменениям, несмотря на то, что практика иногда ощутимо показывает его нереальность. Этот тип защитного мотива особенно выразителен у су­тяг, нарушение приспособления которых имеет реактив­ное происхождение.

Например Б. Л., адвокат на пенсии, постоянно затевает слож­ные судебные процессы о возвращении ему взятых много лет назад 150 злотых. Целью, к которой применена его программа, является «торжество справедливости». Не подлежит сомнению, что если нанесен ущерб, следует его возместить, необходимо бо­роться с несправедливостью. Но в данном случае программа ока­залась в явной диспропорции с экономической стоимостью, кото­рую можно получить в случае успешной реализации программы. Не имеет смысла так рьяно затевать дела с целью возвращения 150 злотых. Мы, однако, видим, с каким удовлетворением Е. Л. пишет все новые заявления, как охотно, с излишними подробно­стями рассказывает о своих боях. Е. Л., во всяком случае, не про­изводит впечатления пострадавшего старика. Он полон энергии, часами просиживает в здании суда, присутствует на слушании многих дел, любит давать советы ожидающим свидетелям. Ана­лиз его биографии, психологические беседы в достаточной степени убеждают нас в том, что его мотив висит защитный харак­тер. Как бедна, бессодержательна была бы жизнь этого пенсионе­ра, если бы он вдруг выиграл свое дело!

Значит ли это, что в каждом таком случае мы имеем дело с защитными мотивами? Конечно, нет. Как уже го­ворилось, о защитном мотиве может идти речь только тогда, когда личность в ходе реализации своей цели не в состоянии из-за невротических нарушений произвести реалистический анализ программы действия и установ­ленной цели. В случаях когда в основе сутяжничества можно вскрыть первичные по отношению к действию психические нарушения, мы уже имеем дело не с защит­ным мотивом, но с мотивом патологическим, связанным с бредом преследования или со слабоумием, «структур­но» делающим невозможным правильное отношение к своей программе действия.

Указанные выше два критерия защитного мотива от­носятся к содержанию самого мотива. Как, однако, пока­зывает опыт, наиболее надежный показатель дает анализ хода реализации программы, заключающейся в мотиве. Деятельность человека, направляемую защитным моти­вом, характеризует негибкость, выливающаяся в полную неспособность делать выводы из практики и, как прави­ло, все большее расхождение между целью и программой действия.

Даже опытного психолога поражает, как часто люди с высоким интеллектуальным уровнем, с большими зна­ниями и жизненным опытом в некоторых «сферах дей­ствия» совершенно не используют свои познавательные возможности. Приведу следующий яркий и довольно ти­пичный пример.

Мать-вдова поссорилась с сыном, пытаясь бестактно контро­лировать его переписку, телефонные разговоры, воздействовать на его «симпатию», чтобы помешать встречам и т. д. Свое поведе­ние она объясняла стремлением создать дома спокойную обста­новку, чтобы сын мог беспрепятственно закончить учебу и не сошел с пути истинного. Долгое время это приводило к резким спорам, после чего сын в конце концов переселился в другой го­род под предлогом изменения направления в учебе. Следует заме­тить, что молодой человек был очень уравновешенным, хорошо относился к матери. Решение оставить ее он принял после дол­гих раздумий и нескольких бесед, во время которых старался склонить мать к изменению поведения. Это не дало никакого результата. Даже тогда, когда сын ушел, недвусмысленно дав понять матери, что было причиной «изменения направления в уче­бе», мать продолжала считать, что поступала правильно, сожалея лишь о том, что слишком мало приложила усилий для контроля над сыном. Вместе с тем мать — разумная, культурная женщина. После смерти мужа она смогла приобрести профессию, обеспечить себе и ребенку хорошие материальные условия и завоевать ува­жение окружающих.

Приведенные выше три критерия являются, как ка­жется, вполне достаточными для отличения защитного мотива от такого мотива, назовем его реалистическим, в котором программа полностью согласуется с целью. Еще раз при этом подчеркиваю, что в случаях особенно труд­ных следует всегда убедиться, не имеем ли мы дело с патологическим мотивом, связанным с психическим де­фектом.

Анализируя структуру защитного мотива, мы обрати­ли внимание на противоречие между вербализованной в мотиве целью и программой, реализация которой должна содействовать достижению этой цели. Как в приведенных примерах, так и во многих других аналогичных ситуа­циях стоит обратить внимание на определенную сущест­венную особенность, связанную с подбором цели в за­щитном мотиве. Цели эти, как правило, касаются ценно­стей, признаваемых обществом позитивными с точки зре­ния культуры, формирующей данную личность. Речь идет, следовательно, о «лояльности», «выполнении долга», «за­боте о благе другого человека» или «посвящении своей жизни» какой-нибудь идее или призванию. Это цели, ко­торые в нашей системе морального воспитания считаются особенно достойными человека. Клинический психолог, работающий с невротиками, часто встречается с достаточ­но типичным для нашей культуры парадоксом, когда не­приспособленная личность начинает говорить о патрио­тизме, долге, общественной лояльности, заставляя нас за­думываться, в чем, собственно, состоит дело, что за этим скрывается. Мы не доверяем человеку, который не может устроить своих собственных дел, а пытается исправлять мир. И как правило, мы при этом не ошибаемся. Проще написать книгу об идеале воспитания, чем воспитать соб­ственного ребенка. Проще заботиться о моральном уров­не окружающих, чем сохранять свой собственный на должной высоте.

Дело тут, однако, не только в «технической» просто­те или трудности. Как уже говорилось, во многих случа­ях нарушений приспособления мы встречаемся с тем, что осознание цели, к которой, в сущности, ведет программа действия, вынудило бы изменить эту программу, а на это человек порой не может согласиться. Мать, которая так беззаветно заботилась о сыне, должна была бы изменить способ своего действия, если бы отдала себе отчет в том, что она заботится не о благе сына, а только о себе самой, что она боится душевного одиночества, пустоты, которая открылась бы перед ней, если бы ей пришлось признать, что она уже не так необходима сыну. Работа для блага сына была смыслом ее жизни. А что должен был бы сде­лать Г. Й., осознав, что действия его направлены на ком­прометацию нового руководства? Он считал себя слишком правым для того, чтобы изменить свою программу дейст­вий. Понимание того, к чему ведет программа деятель­ности, вытеснено из сознания этих людей как слишком неприятное, неудобное, а сильные эмоциональные напря жения, которые сопутствуют таким видам деятельности, и все новые конфликты и столкновения затрудняют спо­койный анализ ситуации. Мы видим, что в этих случаях следствие деятельности сказывается порой совершенно неожиданным для них. Реакция окружающих становится часто новым фактором, не предвиденным человеком, фор­мулирующим цель и программу: Г. Й. деградировал в общественном отношении, вдова осталась без сына. (Бо­лее подробный анализ подобных случаев будет дан в гл. II.) Здесь же эти примеры позволяют проанализиро­вать три понятия, существенные для наших дальнейших рассуждений.

Первое — цель деятельности, данная в мотиве, цель осознанная, которую в дальнейшем мы будем называть просто цель.

Второе — то, на что фактически направлена програм­ма действия, которая, как мы уже знаем, может согласо­вываться с целью, определенной в мотиве, может быть связана с ней чисто внешне и, наконец, может не обна­руживать никаких связей. Постараемся избежать неточ­ного термина «неосознанная цель» и в большем согласии с фактами используем в таком случае термин направле­ние действия. При этом необходимо помнить, что направ­ление может быть тесно связано с целью действия и мо­жет не иметь с ней ничего общего.

Третье понятие — результат действия, то есть послед­ствия реализации действия в определенных условиях. Ре­зультат действия в такой же степени связан с мотивом, как и с актуальной внешней ситуацией. Так, если бы я решил, испытывая свои силы, переплыть реку, меня мог бы съесть крокодил, но этого могло бы и не случиться, поскольку, например, в этой реке нет крокодилов. Ре­зультат реализации моей программы был бы, следова­тельно, различен в зависимости от того, что скрывают в себе воды реки, хотя мотив оставался бы тем же са­мым.

Идеальной в процессе регуляции деятельности была бы ситуация, в которой цель, программа и результат дей­ствия находились бы в тесной связи между собой. Но нас интересует реальная жизнь, ее светлые и темные сторо­ны, точнее, пожалуй, темные стороны, поэтому проиллю­стрируем вышеприведенные понятия еще одним отрицательным примером.

Художник Б. бросил жену, объясняя себе и знакомым, что жена, «обывательница» и «мещанка», отрицательно влияла на его художественное развитие. Б. убежден, что принес жертву на ал­тарь искусства. (Психологический анализ показывает, что направ­лением действия, приведшего к разводу, было освобождение от постоянного контроля жены, которая принуждала его к работе, зная его лень и неумение организовать свой день. Это не соот­ветствовало стилю жизни Б., очевидно не благоприятствовавшему его творческим достижениям. Существование этого направления Б. отвергает, пожалуй, искренне. После развода отсутствие по­стоянного допинга, каким являлось влияние жены, привело к тому, что он стал более известен в ночных кабаках, чем в худо­жественных салонах. Б. не имел таланта в той степени, чтобы одной или двумя работами завоевать себе место в художествен­ном мире. У него не было творческой страсти, потребности вы­сказаться в искусстве. Он был просто художником-профессиона­лом, который мог достичь мастерства только благодаря напряжен­ной и систематической работе.

Анализируя его поведение, можно различить форму­лирование цели, направление и результат действия.

1. Формулирование цели — цель вербализованная, обосновывающая действие. Охраняется защитными ме­ханизмами приспособления путем ограничения познава­тельного процесса. [6] Таким образом, сформулированной целью Б. является создание условий для художественно­го развития.

2. Направление действия — цель невербализованная, не допущенная в сознание. Согласуется с жизненным стилем Б., с тем, на что направлена его деятельность. Тре­бования жены были несовместимы с установившимся. в ходе личного развития стилем жизни Б. По мере усиле­ния этих требований все большую действенность приоб­ретало стремление избежать их давления. Б., будучи, од­нако, человеком порядочным, человеком с «принципами», приступил к реализации этой программы только тогда, когда сформулировал приемлемую для себя цель.

3. Результат такого поведения в данном случае стал антитезой цели, сформулированной в мотиве, и выразил­ся в понижении уровня мастерства.

Повторяю еще раз, что, говоря о сформулированной (в мотиве) цели, я определяю ее как цель, вербализован­ную индивидом (эквивалент английского термина purpo­se) [7], в то же время, говоря о направлении действия, имею в виду неосознанную цель, в общем соответствую­щую стилю жизни. Стиль этот можно проследить в каж­дой биографии как повторяющийся, проявляющийся в самых различных жизненных ситуациях способ удовлет­ворения потребностей. Первым обратил внимание на это явление Адлер, демонстрируя с его помощью индивиду­альные способы достижения «идеала сильной личности» (1948, стр. 24—-28). Говоря о результате действия, я имею в виду бихевиористское понимание цели как преде­ла действия (goal). Результат этот определяет ход чело­веческого действия и условия, в которых действие про­текает.

Из предыдущего раздела следует, что анализ содер­жания мотива не дает возможности узнать, почему Ян, например, поступил так, а не иначе, а устанавливает только то, как Ян обосновал свое поведение. Можно сде­лать вывод, что мотив не всегда является точным отраже­нием в сознании фактора, влияющего на возникновение деятельности. Вероятно, ряд факторов может затруднить правильное осознание причин собственного действия. К ним относятся, кроме уровня умственного развития, определяющего границы познавательных возможностей личности, также факторы эмоционального характера, свя­занные с предшествующим опытом человека и существу­ющим у него в данный момент взглядом на мир.

Но если знания мотивов поведения человека недоста­точно для понимания его поведения, возникает необходи­мость в дополнительных источниках информации, чтобы понять, почему Ян поступил так, а не иначе.

Первым шагом должно быть, очевидно, расширение информации о самом мотиве и о ситуации, в которой он возник.

Вопрос, поставленный в начале работы, звучал: «По­чему Ян поступил так, а не иначе?» Отвечая на него, мы получили формулировку, которую определили как мотив. Мы оценили его роль в возникновении и ходе деятель­ности, но вместе с тем признали, что этого недостаточно для ответа на наш вопрос. Знание мотива позволяет оце­нить деятельность только с моральной и правовой точек зрения. Теперь необходимо перейти к следующим вопро­сам. Предлагаю шесть, по моему мнению наиболее целе­сообразных, вопросов из того множества вопросов, кото­рые ставятся в подобной ситуации.

1. «Как Ян обосновывает выбор именно такой про­граммы деятельности, которую привел в мотиве?»

Ответ на этот вопрос позволит лучше понять выбор мотива, поможет раскрыть обман или выявить нротиво­речие между целью и программой действия, если оно су­ществует.

2. «Как Ян осуществлял или осуществляет свою деятельность?»

Ответ на этот вопрос можно получить уже не только со слов Яна, но и на основе наблюдения за его поведе­нием. Он углубляет информацию, полученную в ответе на первый вопрос, и служит основной предпосылкой от­вета на третий вопрос.

3. «Привела ли реализация Яном этой деятельности к цели, указанной в мотиве?»

Вопрос этот можно, пожалуй, сразу поставить вторым. Тем не менее практика показывает, что полезнее этот естественный вопрос поставить только после углубления задачи. Случается, что простой на первый взгляд ответ может предстать в совершенно ином свете, особенно после отрицательного ответа на следующий вопрос.

4. «Прекратил ли Ян эту деятельность?»

Ян достиг цели, но, несмотря на это, продолжает в общих чертах реализацию программы деятельности, ус­тановленную в мотиве. Нечто подобное происходит с су­тягами. Например, Ян хотел путем скандала вынудить соседей отказаться от пользования общей кухней. Цели он достиг достаточно быстро, но скандалы не прекрати­лись. На этот раз поводом для них могут служить игры детей.

Когда ответ на третий вопрос положителен, а на чет­вертый отрицателен, можно уверенно утверждать, что на­правление действия Яна не совпадает с целью.

Для понимания общей картины большое значение имеет ответ на пятый вопрос.

5. «Могут ли (или могли ли) использованные средства действия, в общем, привести к цели?»

Суммированием вопросов и предпосылкой для оценки мотива на фоне общего действия является ответ на ше­стой вопрос.

6. «Каковы будут (или были) последствия такого поведения?»

Эти шесть вопросов построены так, чтобы можно бы­ло охватить проблему во всей полнооте, застраховавшись таким образом от потери какой-либо важной информации.

Приведу примеры практического применения этих во­просов.

Студентка Р. М. не сдает подряд третьего экзамена. До этого времени считалась способной, интересовалась учебой. Р. М. объ­ясняет факт провала на экзаменах тем, что поступила намеренно, обдуманно. Она не предполагает работать. Пошла учиться, чтобы успокоить родителей. В настоящее время у нее есть жених, она хотела бы побыстрее выйти замуж и иметь ребенка, при этом она боится, что через три года, которые остались до конца учебы, может быть уже поздно. Семья настаивает на окончании универ­ситета. Р. М. решила «провалиться» на всех экзаменах, чтобы по­казать родным, что продолжение занятий не имеет смысла и да­же при ее желании учиться это было бы уже невозможно. Жених поддерживает ее в этом. Он подтвердил ее объяснение.

Каков мотив Р. М.?

Следует добиться исключения из университета, чтобы склонить семью согласиться на брак. Таким способом Р. М. сможет соединиться с любимым, иметь ребенка и заняться домашним хозяйством, что более привлекает ее, чем работа по специальности.

1. Чем Р. М. обосновывает выбор средств?

Тем, что она исчерпала уже все другие аргументы и остается только этот способ или же она вынуждена бу­дет поставить семью перед свершившимся фактом, а это­го она, как любящая дочь, делать не хочет.

2. Как Р. М. реализует программу своей деятельности?

Согласно своему решению, она не сдала экзаменов.

3. Привело ли ее действие к поставленной цели? Да.

4. Остановилась ли она на этом? Да.

5. Могли ли примененные средства привести к цели? Да, хотя возникает вопрос, были ли это единственно возможные средства.

6. Каковы были последствия такого поведения?

Они соответствовали цели. Прекращение учебы и брак с согласия семьи.

С обычной точки зрения эту ситуацию можно считать выясненной уже после третьего и четвертого вопросов.

Мы знаем, что Р. М. прибегла к обману, чтобы реа­лизовать то, что хотела. Своей цели она достигла. Счи­тает, что поступила правильно, в настоящее время удов­летворена своим поступком. И на этом проблема оказа­лась решенной. Бывают, однако, к сожалению, случаи значительно более трудные. Человек формулирует мо­тив, реализует программу, но, несмотря на это, остается неудовлетворенным, находится в напряжении, изменяет программу, чувствуя, что получается «снова плохо», ста­новится нервным. Ясная в начале ситуация начинает за­путываться. Возникает так называемое безвыходное по­ложение, когда никто не знает, что, собственно, следует сделать, чтобы разрешить нарастающие (неизвестно по какой причине) конфликты.

Большое значение в это время приобретает ответ на пятый вопрос: могли ли примененные средства действия привести к цели, указанной в мотиве?

Покажу это на примере.

Молодой (супруг С. Л. (Жалуется на плохие отношения со своей женой, преждевременно состарившейся, кроткой женщиной, «матерью единственного ребенка. В доме много месяцев происхо­дят шумные ссоры. Наступающей стороной, как оказывается, яв­ляется С. Л., который свое постоянное брюзжание и язвительные замечания, получившие уже форму издевательства, обосновывает тем, что должен найти наконец общий язык с женой, что такая жизнь дальше невозможна, что он, хотя бы это ему и дорого обошлось, принудит жену к выполнению определенных норм со­вместной жизни и порядка. Спрошенный о «вине» жены, он от­вечает общими фразами, приводит какие-то несущественные мело­чи, свидетельствующие, пожалуй, о том, что женщина боится его и старается ему угодить, хотя и не всегда умеет скрыть раздра­жение, вызванное создавшейся обстановкой. На сделанное ему за­мечание — не думает ли он, что, может быть, именно его педаго­гические методы вызывают такую атмосферу в доме, он отвечает с возмущением, что это исключено, что, наверное, «жена что-ни­будь наболтала», а он как раз стремится к ликвидации напря­женной атмосферы в доме, чему препятствует «глупое упорство жены».

Каков мотив С. Л.?

Путем поучений привести к установлению более снос­ных отношений в семье, что в свою очередь должно лик­видировать источник ощущаемого С. Л. неудовлетворе­ния жизнью, постоянного раздражения и дать ему созна­ние исполненного долга.

1. Чем С. Л. обосновывает выбор этих средств?

Он считает, что только совместное обсуждение этих вопросов имеет шансы на успех, а инициатива должна при­надлежать ему, поскольку он является стороной с более высоким интеллектуальным, уровнем и знает, чего хочет.

2. Как С. Л. реализовал свою деятельность?

Используя постоянные поучения и вызывая скандалы из-за мелочей, которые в его глазах вырастают до вели­чины проблем.

3. Привело ли это действие к реализации поставленной цели?

В настоящее время нет, а наблюдение показывает, что цель эта все более отдаляется.

4. Остановился ли он на этом?

Нет, и постоянно считает, что цель не достигнута.

5. Могли ли примененные средства привести к цели, указанной в мотиве?

Нет, не могли. Таким методом никого не вос­питаешь.

6. К какому следствию приведет реализация деятельности СЛ.?

Здесь возможны три вида следствий: а) полная тер-роризация жены; б) С. Л. будет иметь основания для ухода от жены после какого-нибудь резкого столкнове­ния; в) оба возненавидят друг друга и будут мучить се­бя, не имея возможности расстаться.

Такое выраженное противоречие между программой деятельности и целью у человека с нормально развитыми умственными способностями должно возбудить сомнения. Почему С. Л. избрал такой мотив поведения и каково, в сущности, направление его действия, какой оно имеет скрытый смысл?

Ответы, приведенные выше, показывают, как мало мы преуспели в попытке объяснить поведение С. Л. Оно и далее остается непонятным, несмотря на то что проана­лизирована ситуация, содержание словесных высказыва­ний исследуемого, собрано определенное количество дан­ных наблюдения. Можно даже сделать предварительные выводы: 1) мотив у С. Л. играет защитную роль; 2) на­правление действия С. Л., по-видимому, не согласуется с целью деятельности; 3) средства, применяемые С. Л., не могут привести к поставленной цели и 4) обоснование выбора этих средств неубедительно. Сделана попытка также предположить, к чему это действие может приве­сти. Однако весь ход событий не помогает понять, како­вы были, по существу, причины того, что С. Л. сформу­лировал именно такой мотив, и мы не знаем, в каком направлении должна развиваться программа его деятель­ности.

Мы собрали только группу фактов и допугцений, по­могающих определить исходную точку поиска причин именно такого поведения. Здесь мы приблизились к од­аой из наиболее сложных проблем в психологии, к вопросу об основных потребностях человека.

Позволим себе заметить, что вопреки тому, что мы ранее решили, не только вопрос С. Л., но и поступки сту­дентки Р. М. требуют дальнейшего объяснения. Ответ типа: «Я сделала так, ибо хотела иметь мужа и ребенка и стремилась избежать конфликта с родными» — не мо­жет удовлетворить психолога. Возникает следующий во­прос: «А почему хотела иметь ребенка?» Другие девуш­ки в ее возрасте от такой возможности уклоняются, по­чему же она, только имея ребенка, почувствовала бы се­бя удовлетворенной? Может быть, Р. М. ошибается? Воз­можно, кто-то ей внушил взгляд, который является лож­ным и не соответствующим ее действительным интере­сам? Может быть, она должна была следовать именно со­ветам родных и получить образование? Психолог спра­шивает таким образом о сущности потребности Р. М. Правильный ответ на этот вопрос — это возможность ука­зать человеку правильный жизненный путь. Тут нельзя надеяться на «чутье». Потребности становятся, таким образом, для советчика-психолога самой серьезной про­блемой.

Этой важной, но трудной темы мы коснемся, одна­ко, только в дальнейшем, а теперь суммируем наши вы­воды.

Как я упомянул выше, несмотря на ответы на постав­ленные шесть вопросов, а скорее даже благодаря им, чет­ко обрисовались другие пробелы в нашем понимании поведения исследуемых лиц. Мы уже знаем, что должны понять, а это не такое уж частое событие в работе иссле­дователя. То, что мы стремимся узнать, будет ответом на два следующих вопроса, дополняющих перечень из шести вопросов на стр. 40—41.

7. Почему Ян сформулировал именно такой мотив?

8. К чему ведет его программа или каково, собственно, направление его действия?

Эти вопросы можно задать только теперь, после предварительных разъяснений. К сожалению, однако, ответы на них не будут столь простыми, как ответы на предше­ствующие вопросы. Механизмы, связанные с выбором мо­тива и с направлением действия, достаточно сложны. Им следует уделить внимание. При этом мы введем несколь­ко новых понятий.

Как я попытаюсь показать, соответствующим поня­тийным инструментом для получения ответа на сешьмой вопрос будет термин «установка», а на восьмой во­прос — термин «потребность». При этом проблема потреб­ности (ключевая для понимания направления действия) может быть представлена более ясно только после рас­смотрения некоторых вопросов, связанных с установка­ми. Следующие главы, таким образом, будут целиком посвящены проблеме установок и потребностей, и нам придется прокладывать путь среди массы понятий, родив­шихся в результате бесчисленных попыток определить сущность отношений людей друг к другу и к миру, кото­рый их окружает.

Примечания:

2

Под алгоритмом мы понимаем, согласно Трахтенброту, «...точное предписание о выполнении в определенном порядке некоторой системы операций для решения всех задач некоторого данного типа» (Б. А. Трахтенброт, Алгоритмы и машинное решение задач, М., 1957, стр. 7).

Программой мы называем каждый, даже наиболее общий план достижения какого-нибудь предназначенного состояния — цели. Различие это является настолько удобным, что позволяет отграничивать точно и всесторонне разработанные программы от типичных в л овсе дневной жизни планов, намеченных только в общем, оставляющих возможность импровизации.

4

A. Lеwiсki, Psychologia woli, UAM, rok. akad. 1(954/55. «Психический процесс» в понимании Левицкого не равен «процессу сознания».

5

Например, Мак-Киннон (1948), который определяет мотив так же, как и Хилгард, пишет: «Потребность, позиция, установка в психологическом плане равнозначны» (стр. 126).

6

Это определяется также как «техника замещающего приспособления». Камерон (1947) включает сюда такие защитные механизмы, как стремление привлечь внимание окружающих, идентификация, компенсация, рационализация, проекция, а также механизмы бегства, например негативизм, инсуляция, регрессия, вытеснение, фантазия. Они начинают свое действие тогда> когда достижение цели нормальным способом становится по какой-либо причине невозможным. Идентично понимают эту проблему и другие авторы, пишущие о приспособлении, например Хейнс (19)58) или Шеффер (1956).

7

Следует всегда считаться с тем, что можно впасть в ошибку из-за обмана. Исследуемый, излагая свой мотив, может знать, что осознанное обоснование цели было другим. Однако это уже вопрос техники исследования и профессиональной подготовки психолога.