ГЛАВА VIII ПОТРЕБНОСТЬ В ЭМОЦИОНАЛЬНОМ КОНТАКТЕ 1. КОНЦЕ...

Прежде чем мы приступим к подробному рассмотре­нию потребности в эмоциональном контакте, удовлетво­рение которой способствует развитию общественных форм поведения, необходимо уделить внимание концепции «стадного стремления», которая являлась для меня ис­ходным пунктом в решении этой проблемы.

Мазуркевич в упомянутой уже работе «Введение в нормальную психофизиологию» признал стадное стрем­ление основным элементом всех психических явлений, связанных с характером человека, как психически здоро­вого, так и обнаруживающего патологические отклонения от нормы. Название «стадное» он принял для описывае­мого человеческого стремления, как я думаю, не только по традиции (множество исследователей рассматривали стремления или инстинкты с этим названием), но и для того, чтобы подчеркнуть его непрерывность в ходе эволю­ции от низших млекопитающих, живущих обществами, до современного человека. Не ссылаясь, однако, на эти биологические зависимости, сам автор отмечает близкую связь или даже аналогию между этим стремлением и синтонией Блейлера (Мазуркевич, 1924), которая опреде­ляется как «инстинктивное созвучие с окружающей сре­дой» (см. стр. 125 данной работы). [28]

Мазуркевич полагает, что первые проявления стад­ного стремления у ребенка мы можем установить только тогда, когда его интересы, внимание, способность сосре­доточиваться уже настолько развиты, что делают возмож­ным пробуждение у него своего рода «массового чувст­ва», то есть эмоционального «созвучия» с данным лицом. Он обращает при этом внимание на необходимость отли­чать аутентичное проявление синтонии от поведения, яв­ляющегося условной реакцией, связанной с другими по­требностями, как, например, радость грудного ребенка при виде матери. Эта радость является выражением не какого-либо «общественного по своей природе» чувства, но закрепленного в памяти ребенка приятного ощущения, связанного с матерью, удовлетворяющей его голод или другие физиологические потребности (Мазуркевич, 1958, стр. 48).

Мазуркевич утверждает также, что в то время, как простая синтонность ребенка является конечным этапом развития у него стадного стремления, а следовательно, свидетельствует о правильности его развития, то же са­мое явление у взрослого человека свидетельствует уже о неправильности развития. Происходит это потому, что при последующем правильном психическом развитии, по мере активизации эволюционно более высоких психофизиоло­гических механизмов появляются чувства, соответствую­щие более высокому уровню развития (скоординирован­ные с действием механизмов, управляющих логическим, причинно-следственным мышлением), которые подавляют «живость и непосредственность низших чувств, подвер­гая их критике рассудка». Поскольку же в ходе нормаль­ного развития всегда развивается склонность к рефлек­сии, понятно, что по мере психического созревания насту­пает «шизоидизация [29] детской синтонии», ведущая к так называемой вторичной шизоидии. Это можно считать оп­ределенной закономерностью развития в противополож­ность задержке на уровне первичной шизоидии, которая при полном отсутствии синтонности служит выражением патологического развития и создает основу для формиро­вания психопатического характера, подобно тому как не­доразвитие познавательного стремления является часто основой умственного недоразвития. Формулируя эту мысль проще, можно сказать, что отсутствие синтонности у психически зрелого индивида может быть вызвано или путем активного торможения этой реакции, как следст­вия воспитания, или в результате неспособности к такой реакции; это уже явление, относящееся к области пато­логии развития.

Итак, стадное стремление возникает главным образом как эндогенный, детерминируемый изнутри продукт раз­вития, как свидетельство обусловленности деятельности человека переживаниями и психическим состоянием дру­гих людей. Основы этой зависимости наиболее отчетливо видны при клиническом анализе случаев так называемых «бесчувственных», «холодных» психопатов. Что касается правильного развития, то Мазуркевич, подобно Блейлеру и его предшественнику, создателю понятия «инстинкт симпатии» Дюпре, описывает эту зависимость в общих чертах как созвучие и вытекающее из него совместное действие. [30]

В главе, посвященной структуре ориентировочных по­требностей (стр. 125), подчеркивалось, что у человека, как существа общественного, существует своеобразная ориентировка в психике других людей. Начало такой ори­ентировки можно, собственно, увидеть в синтонии и во внеинтеллектуальном созвучии, представляющем собой своеобразный эмоциональный контакт с другим челове­ком. В соответствии с этим потребность ориентировки в эмоциональном настрое других людей следует назвать потребностью в «эмоциональном контакте». Приступая к более подробному рассмотрению связанных с этой потреб­ностью вопросов, следует, однако, точнее определить са­мо понятие «эмоциональный контакт», поскольку свести его исключительно к синтонии невозможно.

Эмоциональный контакт, несомненно, связан с синтонностью, поскольку он становится возможным только тог­да, когда индивид способен к эмоциональному «созву­чию» с состоянием других людей. Однако речь здесь идет не только о синтонности данного индивида, способного к эмоциональному контакту. Говоря об эмоциональном кон­такте, мы предполагаем существование двустороннего контакта, в котором индивид чувствует, что является предметом заинтересованности, что другие «созвучны» с его собственными чувствами. Без соответствующего на­строя людей, окружающих ребенка, не может возникнуть эмоционального контакта. Может случиться, что дети, по­тенциально способные к установлению эмоционального контакта, но лишенные в ранний период развития воз­можности такого контакта (вследствие нейтральности или даже эмоциональной неприязни окружающих), те­ряют способность к этому контакту в будущем. Можно допустить, что их синтонность подверглась по какой-ли­бо причине торможению.

Выдвигая фактор эмоционального контакта на первый план, мы в то же время предполагаем, что само присут­ствие разных людей около ребенка еще не закрепляет этого контакта, скорее наоборот, учитывая небольшую «познавательную емкость» ребенка, который не способен к запоминанию, а следовательно, и к распознаванию слишком большого числа людей, факт присутствия во­круг него множества разных людей влечет за собой явле­ние прямо противоположное: чувство потерянности и оди­ночества, с которым связан страх. Страх этот ведет к не­гативной реакции на людей или в лучшем случае гасит позитивную реакцию, если даже она начала развивать­ся. О правильности этого предположения говорит обшир­ный фактический материал, собранный разными исследо­вателями за последние 20 лет.

Для иллюстрации можно привести наблюдения за 6—7-летними детьми, воспитанными в больших, имеющих многочисленный персонал Домах ребенка. [31] Такие дети постоянно находились в коллективе, постоянно встреча­лись и со взрослыми и с ровесниками, и, несмотря на это, у них обнаружилось отсутствие синтонности по отноше­нию к окружающей среде. Характерно, что эти дети, при­глашенные на праздничный вечер в разные семьи, же­лающие сделать им праздники более приятными, с одной стороны, чувствовали себя потерянными в ситуациях, в которых их окружало эмоциональное тепло, а с другой стороны, все мероприятие произвело на них значительно меньшее впечатление, чем на детей, воспитанных в ус­ловиях семьи. Так, например, дети из Дома ребенка пос­ле возвращения спрятали полученные подарки и спокой­но перешли к обычному образу жизни, в то время как дети из семей еще долго переживали праздничные впе­чатления.

Об этом свидетельствуют и другие факты. Например, данные катамнеза взрослых, которые в раннем детстве провели долгое время в санаториях, говорят о трудно­стях в осуществлении контакта с другими детьми, неуве­ренности, мучительном чувстве одиночества и т. д. (Пруг, 1956). Так же обстоит дело с детьми родителей эмоционально холодных и равнодушных.

Этим, собственно, я объяснил бы кажущийся пара­докс, что у детей, воспитанных в детских учреждениях, то есть имеющих значительно больше возможностей для контактов, чем те, которые живут в семьях, явно отсутст­вует способность к эмоциональному контакту с другими. Причина заключается в том, что персонал часто относит­ся к своим воспитанникам равнодушно и не проявляет большого интереса к ним как к личностям (см. исследо­вания таких авторов, как Олехнович, 1959; Райбл, 1944 и Боулби, 1961). Такой подход обезличивает детей, они не могут надлежащим образом развивать свои способности к синтонии, которая только вместе с чувством «созвучия» с нами других людей составляет двусторонний естествен­ный эмоциональный контакт.

Некоторые наблюдения, сделанные мною среди паци­ентов Консультации психического здоровья, позволяют развить эту гипотезу далее. Можно отметить, что в слу­чае, когда родители окружают ребенка любовью, которая проявляется преувеличенным образом, когда они посто­янно к-его услугам, не спускают с него глаз, так что он не представляет себе возможности отсутствия эмоцио­нального контакта, также не формируются механизмы, позволяющие осуществить этот контакт, его поиски. По­требность эмоционального контакта не подвергается конк­ретизации (ср. стр. 83), в связи с чем ребенок, выра­стая, не ищет такого контакта. Тогда появляются такие черты личности, как холодность чувств, асинтонность, эго­центризм. В качестве иллюстрации можно привести при­мер девочки, которая родилась два года спустя после смерти брата-первенца и которую родители окружили преувеличенной, пугливой заботой, отражающей их пе­реживания, вызванные навязчивым страхом. Девочка быст­ро развивалась и физически и умственно. Она была веж­лива, трудолюбива, любознательна, малоэмоциональна, избегала нежностей и сердечности. Типичным примером может служить следующая сцена. Когда ей было пять лет, мать, целуя, одевала ее в постели, девочка же стоя­ла неподвижно, с опущенными руками, ожидая, когда все это кончится. Благодаря последующему обдуманно­му поведению родителей и другим обстоятельствам анти­общественного извращения характера не произошло. В данном случае не существовало достаточно часто встречающегося страха перед эмоциональным контактом, вызванного агрессивной любовью эгоистичных родителей. Можно предполагать, что здесь просто не сформирова­лись механизмы, ведущие к поиску эмоционального кон­такта. Аналогичные явления можно наблюдать в разви­тии познавательной потребности у глухонемых, и это ка­сается также других потребностей, даже физиологичес­ких. Иногда встречаются люди, у которых не наступила конкретизация пищевой потребности. Они никогда не ощущают голода, могут чувствовать себя ослабевшими, раздраженными, но голода совершенно не осознают. Только умозрительно, путем анализа ситуации они при­ходят к выводу, что, вероятно, голодны. Ведя с этими людьми подробную беседу, можно установить, что в раннем детстве их кормили не тогда, когда наступало время приема пищи, но как только для этого представлялась возможность. Не допускалось, чтобы ребенок мог почув­ствовать себя голодным. Это еще один пример упоминав­шегося уже явления отделения у человека напряжения, связанного с неудовлетворением какой-либо потребности, от механизмов, направляющих действие.

Говоря об эмоциональном контакте, я буду, следова­тельно, иметь в виду двустороннее отношение, основывающееся на том, что индивид:

1) чувствует себя предметом заинтересованности и симпатии, а также

2) «созвучен» с окружающими, переживая их горести и радости.

Главным тут является то, что человек имеет потреб­ность понимаемого таким образом эмоционального кон­такта. В случае когда эта потребность не удовлетворяет­ся по внешним или внутренним причинам (отсутствие случая для надлежащего контакта или негативное отно­шение), он не может правильно развиваться. О таких людях в психопатологии часто говорится, что у них имеются социопатические черты или признаки расстройства личности. После этих предварительных замечаний при­ступим к рассмотрению отдельных проблем, связанных с этой темой, и фактов, которые успела в этой области накопить психология.

Потребность эмоционального контакта является, по всей вероятности, как я уже упоминал (стр. 127), одной из специфических форм, в которую в условиях челове­ческого бытия преобразовалась общебиологическая по­требность ориентировки. В конце концов тенденция обра­щать особое внимание на другого человека в отличие от прочих предметов окружающей среды является условием удовлетворения ориентировочной потребности. Это стано­вится, пожалуй, даже врожденным качеством. Например, Бейли в своем учебнике социальной психологии (1959) пишет: «Экспериментальные исследования показывают, что очень рано, уже на втором месяце жизни, голос людей больше привлекает внимание грудного ребенка, чем дру­гие звуки» (стр. 68). Ширли (см. Харлок, 1960, стр. 166) идет еще дальше, указывая на основе собственных иссле­дований, что даже недоношенные младенцы особенно сильно реагируют на крик других грудных детей.

Кроме того, с момента, когда ребенок начинает вхо­дить в общественные отношения с окружающей средой, что наступает, по-видимому, тогда, когда он начинает специфическим образом реагировать на окружающих лю­дей, непосредственно не удовлетворяющих его материальных потребностей, мы можем по мере его развития на­блюдать стремление к эмоциональному контакту со все большим числом людей. Обычно это происходит следую­щим образом: ребенок, встречаясь с новым лицом или группой новых лиц, не осуществляет этого контакта сра­зу. Первой реакцией является робость, заторможенность. Ребенок не хочет громко отвечать на вопросы, иногда прячется за мать и даже начинает плакать. «Отважное» по­ведение ребенка в новой для него ситуации, не предваря­емое периодом хотя бы некоторого временного резерва, позволяющего присмотреться к ситуации, оценивается в клинической практике как подозрительное проявление, свидетельствующее об определенном нарушении в разви­тии личности, зачастую об умственном недоразвитии. С другой стороны, так же ненормально ведет себя ребе­нок, всегда старающийся не обращать на себя внимание, жмущийся к стенам и относящийся к каждому чужому человеку с долго не проходящим страхом (пассивная фаза ориентировочного рефлекса?). Когда ребенок, веду­щий себя сдержанно с новым человеком, начинает дер­жаться свободно, естественно, мы говорим, что он «позна­комился», или — менее удачно — «освоился». Только пос­ле достижения ребенком такого состояния, после удов­летворения познавательной потребности, может начаться осуществление эмоциональных отношений, то есть попыт­ки установления эмоционального контакта. Я думаю, что этот пример, а также множество других, которые можно было бы почерпнуть из жизни более старших детей и взрослых, позволяет утверждать, что без предваритель­ного удовлетворения познавательной потребности по от­ношению к данному лицу нельзя удовлетворить потреб­ность в эмоциональном контакте. Иначе говоря, пока че­ловек для нас непонятен, мы не можем добиваться эмо­ционального «созвучия» с ним.

Следовательно, эмоциональный контакт представляет собой состояние, когда индивид не только спокоен, будучи уверен, что ему не угрожает ничто неожиданное (это не обязательно соответствует действительности), но также чувствует, что является объектом эмоционально окра­шенного интереса.

На этом следует остановиться подробнее, чтобы вы­яснить одно обстоятельство. В психологии существует мнение, что «неизвестное», «новое» само по себе вызы­вает, по крайней мере у маленьких детей, чувство стра­ха. Так, например, думала Шарлотта Бюлер, формули­руя закон, гласящий, что «выраженно неизвестный вид какого-либо предмета или явления пробуждает чувство страха, охватывающее организм и вызывающее негатив­ную эмоциональную реакцию, которая только после ов­ладения раздражителем посредством знакомства с ним преобразуется в позитивную» (1933, стр. 79). В то же время Франус (1955) в своих исследованиях первых ре­акций страха у детей показал, что первым всегда возни­кает исследовательский рефлекс. Только позже, напри­мер в случае, когда новый раздражитель оказывается не­понятным или связанным с чем-то, чего ребенок ранее боялся, появляется реакция страха или испуга. Сусулов­ская в упоминавшихся в предыдущей главе исследова­ниях (1960) также не установила, что первой реакцией на что-то новое был страх. Сказанное можно отнести и к концепции Хебба (1958), который считает, что безуслов­ную реакцию страха вызывают предметы очень стран­ные, ведущие к «конфликту наблюдения», не дающие воз­можности соотнести их с чем-то известным, или предме­ты, увиденные в каком-то новом аспекте. Об отклонении от закона, сформулированного Бюлер, говорят многие ис­следования. В противном случае мы должны были бы со­гласиться с тем, что ребенок никогда не научится ника­кой позитивной реакции, потому что каждый новый раз­дражитель будет вызывать вместо реакции ориентировоч­ной, а позже исследовательской, реакцию бегства, а это противоречит фактам. Каким образом ребенок, охвачен­ный эмоцией страха, сможет «овладеть раздражителем посредством знакомства с ним»?

Вернее всего предположить, что страх возбуждает не новое неизвестное, но то, что не может быть понято, или, очевидно, то, что становится понятным, как небезопас­ное. Это также и биологически обосновано. Всегда полез­нее удалиться из зоны действия раздражителя, ценности которого, несмотря на усилия, нельзя понять, чем на­толкнуться на неожиданные последствия.

Страх или испуг влечет за собой невозможность удов­летворения потребности эмоционального контакта потому, что эти чувства в принципе вызывают репульсивную ре­акцию, в то время как удовлетворение потребности в эмоциональном контакте требует пропульсивных реак­ций, то есть реакций, направленных к предмету, а не от­талкивающихся от предмета, к которому относится эта реакция.

Понимание или познание при эмоциональном контак­те имеет, очевидно, разнородный характер. Иногда это просто ориентация на достоинства лица, с которым воз­никает контакт, и их ценность для. познающего, иногда понимание позиции, которую он занимает по отношению к этому лицу. На этих вопросах мы еще остановимся при рассмотрении фаз развития способов удовлетворения по­требности в эмоциональном контакте.

Ребенок определенно стремится к эмоциональному контакту. Наблюдение за проявлениями этой потребно­сти свидетельствует о том, что можно предполагать суще­ствование специфического механизма, который так же как и при других потребностях, толкает ребенка к актив­ности, направленной на удовлетворение этой потребности доступным для него способом.

Существование и сила связанного с этой потребно­стью напряжения проявляется наиболее отчетливо тогда, когда возникают неблагоприятные для его разрядки ус­ловия. Наблюдения клинических психологов, работающих с детьми, показывают, что ребенок стремится к эмоцио­нальному контакту особенно настойчиво тогда, когда пер­воначальный постоянный интерес окружающих к нему начинает угасать, когда взрослые, привыкшие к его при­сутствию или отвлеченные другим ребенком, начинают более явно заниматься своими делами. Тогда в поведении ребенка появляется негативизм, капризы за едой, бла­годаря чему ребенку обычно удается обратить на себя внимание окружающих. У ребенка более старшего, школьного возраста неудовлетворение этой потребности может выразиться в стремлении занять привилегирован­ное положение в группе сверстников, вызвать их уваже­ние паясничаньем или образцовой учебой. Ребенок тогда более действенно концентрирует на себе внимание, воз­буждая зависть или удивление товарищей, или вызывая интерес учителей. Проявлением потребности контакта может быть также соперничество. Известно, как легко по­будить детей к взаимному соревнованию. В подобных случаях часто говорится, что таким образом проявляется «стремление к власти». Это, видимо, не лишено основа­ний, ибо для разного рода проявлений стремления к вла­сти характерно также то, что чем большего успеха уда­ется кому-либо достигнуть, тем большее число людей ин­тересуется героем, проявляя к нему эмоциональное отно­шение. На это обратил внимание в упомянутой работе Бейли, прямо говоря об универсальной тенденции к вы­зыванию реакций у других (Бейли, 1959, стр. 66). При­меры из консультационной практики также свидетельст­вуют о том, насколько сильно это стремление вызывать интерес у окружающих: телесное наказание, применен­ное тогда, когда это стремление приобретает антиобщест­венные формы, не затормаживает, а даже как бы усили­вает его. Это особенно часто наблюдается у детей, роди­тели которых эмоциональный контакт с ребенком огра­ничивают наказаниями. Эти наказания каким-то образом удовлетворяют потребность эмоционального контакта, ес­ли только они не применяются хладнокровно, равнодуш­но. В таких условиях это является единственным, хотя и противоестественным способом удовлетворения потребно­сти эмоционального контакта и лучше объясняет пробле­му, чем попытки представить ребенка мазохистом (с чем часто можно встретиться). Утверждение Фрейда, что ре­бенок действует по принципу уклонения от неприятного и поиска приятного, лежит в основе воспитательных ме­тодов и является в целом правильным, но только при до­статочно широком понимании приятного и неприятного. Обращает на себя внимание тот факт, что некоторые де­ти охотно заменяют пребывание в семье, создающей им очень хорошие материальные условия, но равнодушно относящейся к их потребностям, на пребывание в семье очень бедной, но окружающей ребенка заботливым, сердечным вниманием.

В литературе, посвященной неврозам, часто встреча­ются работы, авторы которых (см. Камерон, 1947; За­вадский, 1950) утверждают, что в основе распространен­ного в настоящее время невроза с явлениями, например, ипохондрии лежит сложившееся в детском возрасте от­ношение к болезни, как к чему-то приятному. Болезнь бывает надежным, а иногда единственным средством об­ратить на себя внимание окружающих, приобрести их со­чувствие. Аналогичным образом часто объясняются упор­но повторяющиеся случаи недержания мочи у старших детей, несмотря на то, что их прямое следствие, например наказания или тягостное лечение, безусловно, не явля­ется приятным.

Эти и ряд других наблюдений позволяют допустить, что эмоциональный контакт отнюдь не должен быть кон­тактом, окрашенным положительным чувством, прият­ностью. Контакт, который ощущается как положитель­ный, то есть не причиняющий неприятности, не вызы­вающий неприятных переживаний, таких, например, как при наказаниях, наиболее полезен с точки зрения разви­тия личности, но, когда он невозможен, тогда ребенок пытается обратить на себя внимание любым доступным ему способом. Это явление имеет особое значение при современной культуре, когда интерес к детям пробужда­ют скорее их выходки, а не их примерное поведение («Награда послушанию была бы слишком деморализую­щей; послушание — это обязанность ребенка», — говорил мне один педагог). Ребенок, как я упоминал, сам стре­мится к эмоциональному контакту. Часто можно наблю­дать, как правильно развивающийся здоровый ребенок не соглашается с ролью подчиненного, которую навязы­вает ему структура семьи. Он борется за свое право на участие в делах родителей, проявляя иногда большую изобретательность в выборе методов, способствующих наибольшей эффективности этой борьбы, и относясь очень агрессивно к тем, кто ему препятствует, например к младшим братьям и сестрам. Собственно, одним из от­крытий Адлера было указание на роль, которую в форми­ровании стиля жизни ребенка играет его положение в семье. Это соответствует истине, а в более общем виде можно было бы сказать, что на стиль жизни влияет спо­соб, которым ребенок может, умеет и должен бороться за необходимые для него условия развития личности.

Когда невозможно удовлетворить потребность в эмо­циональном контакте, дети, которые до того времени не испытывали в этом затруднений, ощущают чувство отвер­женности; в некоторых случаях это может привести к де­формации личности, проявляющейся в разного рода комплексах. Бывает, например, что на почве чувства от­верженности возникает комплекс, который можно было бы назвать «комплексом Золушки». Я пользуюсь здесь этим названием, как более точным вместо названия «ком­плекс неполноценности», поскольку дети, даже когда они открыто выражают убеждение в собственной неполноцен­ности и делают это довольно часто, в общем, в глубине души его не разделяют. Ребенок, имеющий комплекс Зо­лушки, уже согласился с виду с тем, что он хуже дру­гих, глупее или менее красив, но можно легко доказать, что он все время верит в какое-то чудо, в какую-то доб­рую фею, которая в один прекрасный день все изменит. Впрочем, комплекс Золушки является только одним из обличий комплекса, который можно определить как ком­плекс различия и который при каждом такого рода рас­стройстве приспособления играет принципиальную роль. Комплекс различия я рассмотрю подробнее в конце гла­вы. Он может относиться ко всем чертам ребенка, за­трудняющим установление эмоционального контакта, и я полагаю, что реальная помощь в завязывании такого контакта уничтожает его действие.

Внутренняя заторможенность, искаженные позиции — результат затруднений, встречаемых при нормальном удо­влетворении потребности эмоционального контакта. С ни­ми, по-видимому, связаны и трудности у детей старшего возраста. Другой очень интересной проблемой является временное затруднение контакта, например, у детей, ко­торые с рождения воспитываются вне семьи в детских уч­реждениях. В Польше проведен ряд исследований по это­му вопросу, причем оказалось, что даже у детей, привык­ших- к пребыванию в яслях, в дальнейшем могут поя­виться «состояния психической депрессии», не связанные непосредственно с эмоциональным шоком, вызванным рас­ставанием с матерью. Эти дети в грудном возрасте хоро­шо акклиматизировались в яслях (были веселыми, ак­тивными). Состояние психической депрессии появилось у них только позднее, в возрасте около шести месяцев (Олехнович, 1959). Таким образом, нормальная потреб­ность эмоционального контакта появляется у детей имен­но в этом возрасте (см. также Шпиц, 1956; Олехнович, 1957), и, если не принимать ее во внимание, возникают эмоциональные расстройства, даже если ребенок и не пе­режил эмоционального шока после отрыва от матери. Олехнович в указанной работе сделала также попытку систематизации эмоциональных нарушений, которые во­зникают у детей, оторванных от родителей. Это упомяну­тые депрессии и шоки, вызванные непосредственным рас­ставанием с матерью, проявляющиеся в двух формах: 1) реакция отчаяния, когда «ребенок, оставшись в яслях, плачет почти без перерыва несколько дней; на попытку установить эмоциональный контакт чаще всего реагирует усилением плача; нередко отказывается от пищи, не иг­рает, не интересуется окружающим»; 2) реакция остол­бенения, когда «ребенок не двигается, не играет, не ра­дуется, но и не плачет; на приближение взрослого совер­шенно не реагирует или проявляет неудовольствие, ноне протестует, равнодушно подчиняется требованиям обслу­живающего персонала; мимика одеревенелая, глаза без выражения». Эти дети часто считаются недоразви­тыми.

Райбл (1944) на основе наблюдения над 600 детьми приходит к выводу, что отсутствие так называемого mothering, то есть материнской заботы (причем не обя­зательно связанной с матерью), может вести к очень тя­желым соматическим расстройствам уже в двухмесяч­ном возрасте, ибо организм грудного ребенка для пра­вильного функционирования должен получать из внешней среды комплексы раздражителей, которые предоставля­ет ему естественная забота матери. Прикосновение, по­хлопывание, поднимание, прижимание к груди, голос ма­тери, возможность сосания столь же важны для грудного ребенка, реагирующего комплексно, как и соответствую­щая пища и температура. Райбл утверждает, что харак­терных для этого расстройства клинических явлений не наблюдается у грудных детей, даже живущих в негигие­нических условиях, но имеющих постоянный физический контакт с матерью. Между тем эти явления встречаются даже в лучших детских учреждениях, прекрасно обору­дованных, обеспечивающих наиболее рациональный с на­учной точки зрения уход, но неспособных воссоздать тон­кие личные влияния, которые необходимы ребенку для полноценного развития (стр. 635).

Возвратимся к более старшим детям. Следует заметить, основываясь на многочисленных уже упоминавших­ся исследованиях, что приспособление ребенка к ситуа­ции, в которой потребность эмоционального контакта не находит удовлетворения, происходит, в общем, одинаково. Ребенок, отделенный от матери, как правило, пытается по мере возможности осуществить эмоциональный кон­такт с кем-либо из окружающих. Однако это редко бы­вает возможно. Олехнович пишет в уже упоминавшейся статье: «В яслях... отношение воспитательниц к детям часто бывает совершенно безличным. Когда же между воспитательницей и ребенком возникают эмоциональные связи, они порой неосторожно и грубо прерываются». То же случается в больницах, где ребенком занимается вся­кий раз другой человек. Исследования в одной из аме­риканских больниц показали, что в течение 14 дней ре­бенок встречался с 32 новыми для него лицами. Уста­новлено также, что восстановление прерванных эмоцио­нальных контактов возможно не более четырех раз, пос­ле чего ребенок перестает стремиться к такого рода кон­тактам и, в общем, становится к ним равнодушным (Пруг, 1956). В таких случаях принято говорить, что ре­бенок («наконец адаптировался к больничным условиям». Ход такой адаптации описал Шпиц в работе, посвящен­ной проблеме отношений мать — ребенок (Шпиц, 1956, стр. 105 и сл.). В первый месяц сепарации ребенок (в возрасте шести месяцев) плачет, требует мать и как бы ищет кого-либо, кто может ее заменить. На второй месяц у ребенка появляется реакция бегства, он кричит, когда кто-то к нему подходит. Одновременно наблюдается па­дение веса и снижение уровня развития. На третий ме­сяц сепарации ребенок занимает характерную позицию, лежа на животе, «избегает всяких контактов с миром». Если ему препятствуют, он очень долго кричит, иногда часа три без перерыва, страдает бессонницей, теряет вес, легко подвергается инфекциям. У него часто появляются кожные заболевания. На четвертый месяц сепарации ис­чезает мимическая экспрессия, мимика становится за­стывшей, ребенок уже не кричит, а лишь жалобно пла­чет. Показатель развития после трех месяцев сепарации снижается на 12,5 баллов, после трех-четырех месяцев — на 14 баллов, свыше пяти месяцев — на 25 баллов. Ре­бенок, отделенный от матери, теряет ранее приобретен­ные навыки. Если перед этим он мог ходить, то теперь не умеет даже сидеть. Боулби (1956) отметил, что госпи­тализированные дети, приспосабливаясь, часто забывают мать и даже начинают относиться к ней негативно, унич­тожают полученные от нее игрушки, не хотят ее узна­вать и т. д. В своей практике я также наблюдал ребен­ка, который после возвращения из больницы узнавал всех домашних, за исключением матери, что, как я думаю, служит несомненным доказательством невротического вы­теснения (Обуховский, Обуховская, Гонцежевич, Кши-виньская, 1961).

Мнения о продолжительности последствий сепарации сходятся. Как американские, так и польские исследова­ния показывают, что обратимость изменений, вызванных сепарацией, зависит от ее продолжительности: в случае сепарации ребенка, продолжающейся свыше 5—6 меся­цев, изменения в принципе необратимы (Шпиц, 1956; Олехнович, 1957). В 1961 году, однако, было опублико­вано сообщение о процессе действительной психической ревалидации мальчика, измученного пребыванием в боль­нице (Белицкая, Олехнович, Ренчайский, 1961). Авторы, правда, не располагают данными о последующем разви­тии его личности, но, наблюдая процесс выздоровления, дают хороший прогноз. В этом случае «главную причину психосоматического надлома ребенка» они видят в «раз­рыве естественной связи: мать — ребенок». Удачные ре­зультаты лечения они приписывают «методу комплексно­го продвижения вперед. Он основывается на возможно более глубоком внимании к потребностям маленького ре­бенка в эмоциональном и воспитательном воздействии при одновременном использовании всех находящихся в нашем распоряжении средств соматической терапии... На первое место мы ставим возвращение ребенку чувства безопасности путем создания ему возможности эмоцио­нальной связи с одним человеком (курсив мой.— К. О.)...» (стр. 135). Пока, однако, эти оптимистические результаты не вышли за рамки клинических эксперимен­тов.

Я уже упоминал, что катамнезы взрослых людей, харак­теризующихся затрудненным эмоциональным контактом, недоверчивых, не умеющих сотрудничать с другими, час­то свидетельствуют о долгих периодах сепарации от ма­тери в детстве.

Так выглядят нарушения, вызванные, главным образом, как fiojiaratotf исследователи этой проблемы, отделе­нием ребенка от матери и тем самым, как можно судить на основе сказанного, также неудовлетворением потреб­ности эмоционального контакта. Более подробно я оста­новился на этих фактах по двум причинам. Во-первых, они убедительно иллюстрируют тезис, что потребность эмоционального контакта действительно является потреб­ностью и что ее неудовлетворение влияет на приспособ­ление человека; во-вторых, они показывают, какое боль­шое значение имеет эта потребность в раннем периоде развития личности. Почему именно в раннем, я поста­раюсь объяснить в следующем разделе. [32]

Наблюдая способы удовлетворения потребности в эмо­циональном контакте в разные периоды развития, можно заметить, что каждому из этих периодов соответствует определенная фаза развития этой потребности или, ина­че говоря, что по мере развития человека его возможно­сти удовлетворения потребности эмоционального контакта подвергаются существенным изменениям.

Вернемся к затронутой ранее проблеме. Почему, соб­ственно, сепарация маленьких детей от матери так силь­но нарушает их приспособление? Я уже упоминал, что такому ребенку удается снова завязать эмоциональный контакт не более четырех раз. Этот факт позволяет сде­лать вывод, обоснованный с точки зрения возможностей, предоставляемых уровнем развития познавательных ме­ханизмов, а именно, что до трех лет потребность эмоцио­нального контакта у ребенка удовлетворяется прежде все­го, а вначале исключительно в отношениях с одним и тем же известным ему человеком. Принятие такой рабо­чей гипотезы позволяет понять, почему маленький ребе­нок в окружении даже самых доброжелательных людей, если это каждый раз новые для него лица, не может удо­влетворить потребности эмоционального контакта. Не мо­жет, как я думаю, по двум причинам. Во-первых, «познавательная емкость» ребенка очень ограничена. Во-вторых, если даже такой контакт будет временно создан, то его неоднократный разрыв, сопровождаемый эмоцио­нальным шоком, вызывает невроз, являющийся защит­ной реакцией, которая возникла в ходе научения и про­является в форме уклонения от эмоционального контак­та.

Возможность удовлетворения потребности эмоцио­нального контакта с одним и тем же известным ему че­ловеком, а также затруднения, вызванные его заменой, являются, следовательно, признаком первой фазы. Инте­ресны с этой точки зрения (речь идет о подтверждении характеристики первой фазы) исследования (Гебер, 1958) негритянских детей, которые от рождения весь день про­водят с матерью, и даже во время работы находятся за ее спиной. [33] У этих детей не только быстрее развивается речь и межличностные отношения, но и ускоряется ход умственного и физического развития. В негритянских семьях, где дети воспитываются по-европейски, их раз­витие не является столь быстрым. Установлено также, что после отнятия от груди традиционно воспитываемого ребенка темп его роста замедляется. Гебер не связывает этот факт с особенностями питания.

Говоря об этой избирательности на первой фазе, я не утверждаю, что ребенок, скажем двухлетний, будет иг­рать только с матерью, не замечая других людей. Это, ко­нечно, не так. Нормально развивающийся, здоровый ре­бенок живо реагирует на слова и жесты также и других людей. [34] Говоря об избирательности, я хотел подчеркнуть, что в случае отсутствия одного постоянного человека, да­рящего ребенка теплом и окружающего заботой, эмоцио­нальные контакты с другими людьми оказываются не только недостаточными, но могут быть даже заторможе­ны.

На третьем году жизни можно наблюдать начало вто­рой фазы, характеризующейся тем, что возможность удовлетворения потребности эмоционального контакта становится более многосторонней, охватывая все более широкий круг людей, вначале самых близких, а потом более далеких, поскольку условия окружающей среды не препятствуют этому развитию. Иногда эти фазы совме­щаются. Наблюдая детей, живущих в условиях семьи, я заметил, что обе упомянутые фазы могут сосуществовать. На первый план выдвигается тогда потребность контакта именно с матерью, но постепенно появляется потребность эмоционального контакта с другими людьми, безразлично, с детьми или взрослыми. Затем можно заметить, что ре­бенок начинает удовлетворять свою потребность эмоцио­нального контакта с более широким кругом детей или взрослых, уже не всегда ставя на первое место мать. Это период, когда можно говорить о выраженном влиянии на ребенка социальной структуры окружающей среды. Только после этого наступает период социального разгра­ничения — третья фаза, когда ребенок лучше всего удов­летворяет свою потребность эмоционального контакта в группе ровесников, потому что контакт со взрослыми ста­новится все более трудным. В материалах, собранных при изучении детей, являющихся пациентами Консультации психического здоровья, можно найти немало примеров расстройств, возникших по той причине, что на второй фазе ребенок не имел возможности контактирования ни с кем, кроме матери или бабушки (в основном речь идет о «бабушкиных внуках»), или же на третьей фазе не имел возможности контактирования с ровесниками (на­пример, единственные дети из «хороших семей», дети, имеющие слишком взрослых товарищей, и т. д.). Некото­рые дети на третьей фазе постоянно создают себе вообра­жаемых товарищей, которым дают имена, с которыми разговаривают, играют, хвастаются перед ними игрушка­ми и т. д.

Третья фаза связана, по-видимому, с тем, что ребенок уже начинает создавать свою собственную, отвечающую его уровню «концепцию мира», имеет свою оценку, свой способ постижения явлений окружающей среды, способ, которого взрослые не понимают или чаще всего не хотят ни понимать, ни терпеть (за что к ним испытывал жа­лость Януш Корчак), поскольку это требует от них слиш­ком больших усилий.

На первой и второй фазах удовлетворение потребно­сти в эмоциональном контакте было обусловлено приспо­соблением к достаточно простым и, в общем, постоянным требованиям семьи, требованиям определенной среды. На третьей фазе, высшая точка которой относится к школь­ному периоду, ребенок, входя в новую и совершенно от­личную среду, которой является школа, должен изменить многие из ранее сложившихся у него привычек и отно­шений, чтобы найти свое место в группе ровесников. Тут особенно сильно дают себя знать такие последствия все­возможных аномалий развития на первой и второй фазах, как неумение жить в коллективе, эгоизм, нежелание по­нять, что не ты находишься в центре внимания, неспо­собность мириться с этим, чувство обиды. Новые требова­ния в таких случаях падают на совершенно не подготов­ленную почву, часто вызывая нервные расстройства и деформируя личность. Эти новые требования становятся наиболее жесткими в период созревания, который в со­циальном плане характеризуется постепенным выходом из-под влияния семейной среды, поисками собственного пути, влиянием обучения в школе, а также воспитания в молодежных организациях, что поглощает время ре­бенка, все более уменьшая влияние семьи.

Существует ряд исследований, указывающих на боль­шое значение для развития личности соответствующей установки, обусловливающей правильное удовлетворение потребности эмоционального контакта в группе коллег (Гроус, 1930). Интересно, что при воспитании в семье не всегда принимается во внимание то, что ребенок обязательно должен найти свое место среди ровесников. Часто случается, что это противоречит интересам семьи. Семья старается уничтожить позицию ребенка среди то­варищей, чтобы перетянуть его к себе. Так бывает, ког­да ребенок является единственным в семье, особенно единственным ребенком одинокой женщины. Часто мы обнаруживаем этот момент в катамнезах взрослых, ко­торые не только не пытаются найти себе спутника жиз­ни, но даже боятся эмоциональных контактов (см. За­вадский, 1959, гл. «Шизоидная личность»). Принимая во внимание широкую распространенность таких случаев, особенно среди единственных детей (см. Макаренко, 1954), нужно признать, что воспитание в интернате име­ет определенное преимущество перед воспитанием в се­мье. Оно, конечно, не может заменить семейное воспита­ние, но дополняет его и корригирует намечающуюся деформацию личности. Поэтому психологи в консульта­циях часто рекомендуют отдавать ребенка в интернат, признавая это средством терапии. Харцерские лагеря, [35] экскурсии, совместная общественная работа также облег­чают ребенку приспособление в этот период. Тот факт, что на третьей фазе удовлетворения потребности эмоци­онального контакта в коллективе ровесников имеет до­минирующее значение для развития личности (наряду с контактом с родителями и воспитателями), находит подтверждение в спонтанном поведении молодежи, кото­рая охотнее, чем в какой-либо другой период, объединя­ется в группы, создает собственные организации, меньше внимания уделяя контактам со взрослыми, нежели это имело место в «объектном периоде», в первые школьные годы. Это отмечает также Бейли (1959), говоря, что в возрасте старше девяти лет «стремление объединяться в группы, потребность принадлежать к какой-либо компа­нии достигает своего максимума» (стр. 197).

Здесь я хотел бы вернуться к уже упомянутому те­зису, что полное удовлетворение ориентировочной потре­бности, а следовательно, и потребности эмоционального контакта имеет принципиальное значение для развития чувства уверенности в себе, чувства безопасности. Так называемое чувство неполноценности (Адлер) может при таком понимании трактоваться как нечто вторичное. Первичным является чувство обособленности, одиночест­ва. Я полагаю, что чувство неполноценности, столь часто встречающееся, возникает тогда, когда ребенок настоль­ко отличается от своих сверстников, что не может в их среде удовлетворить своей потребности контакта, а по­ведение окружающих внушает ему прямо или косвенно мысль, что это происходит по причине его неполноцен­ности. Это согласуется с мыслями Адлера, который счи­тал, что чувство неполноценности возникает у ребенка, находящегося среди «больших» и «всемогущих» взрос­лых. Трудно, однако, было бы доказать, что этот факт должен действовать и на третьей фазе, когда эмоцио­нальный контакт со взрослыми становится менее су­щественным. Во всяком случае, и в том и в другом при­мере, как я полагаю, принципиальным является не чув­ство неполноценности, но чувство различия. Различие это имеет не только вербальное, но и практическое зна­чение. Считая, что комплекс неполноценности — вторич­ное явление, психолог не будет стремиться к тому, что­бы выработать у пациента, страдающего таким комп­лексом, более высокое мнение о себе (что часто приводит к другой крайности) или научить его определенной фор­ме компенсации, но будет стараться помочь ему в уста­новлении эмоционального контакта с его средой, в уст­ранении или нивелировании разницы, которая не позво­ляла ему установить удовлетворительный эмоциональный контакт. Иллюстрацией этого тезиса могут быть исследо­вания Джона Леви (1937), проведенные с детьми, пере­живающими конфликты на почве изменений культурной среды, например при переезде в другой город или стра­ну. В каждом изученном случае трудности, связанные с приспособлением ребенка, возникали тогда, когда ребе­нок чувствовал себя в изоляции, когда он не был принят новой группой из-за культурных различий, проявляю­щихся в языке, обычаях или религии. Если даже у этих детей развивался комплекс неполноценности по отноше­нию к своим сверстникам, то это была, пожалуй, какая-то форма рационализации, навязанная им отношением общества или семейными образцами. Существенным фак­тором в каждом случае была невозможность установить контакт с новой группой из-за различия, которое разде­ляло группу и личность. Я полагаю, что в результате такой изоляции может возникнуть комплекс различия. [36]

Очевидно, что комплекс различия может иметь разное содержание в зависимости от стиля жизни и от конкрет­ного опыта. Иногда он может проявляться как чувство вины, иногда как чувство неполноценности или прево­сходства — в этом последнем случае человек невротиче­ски реагирует на каждую ситуацию, в которой его хо­тят свести к роли среднего члена группы. Я имел воз­можность наблюдать специфические комплексы различия, касающиеся формы носа, болезни кожи, общественного происхождения, профессии.

Насколько интересные формы приобретает комплекс различия в зависимости от окружающей среды, я пока­жу на примере, приведенном в работе, посвященной пси­хотерапии и конфликтам на почве культуры (Сьюард, 1956). Ребенок эмигрантов, евреев по национальности (дело происходило в США), для преодоления чувства раз­личия, возникшего вследствие частых неприятных стол­кновений с антисемитски настроенной средой, начал от­казываться от своего еврейского происхождения, вместе с тем презрительно отзываясь об обычаях христиан. Де­ло требовало терапевтического вмешательства, поскольку такие позиции у еврея, живущего в еврейской среде, не могли не привести к конфликтам в будущем. Психолог применил следующие терапевтические методы. По его просьбе ребенок был приглашен в одну из христианских семей на рождественский праздник. Там его приветливо приняли, втянули в общие развлечения, игры и пение. Мальчик чувствовал себя очень хорошо, а результатом проведенного таким образом вечера было то, что он на­чал признаваться в своем еврейском происхождении, по­ложительно высказываясь при этом и об обычаях неев­реев. Результат явно парадоксальный. Можно было ожи­дать, что только теперь, после столь приятных пережи­ваний, опасение перед признанием й своём происхожде­нии углубится. Так было бы, если бы ребенок в своем поведении руководствовался стремлением к превосход­ству (выход из полной недоброжелательности среды). Мальчик, однако, реагировал в соответствии с потребно­стью эмоционального контакта, отбрасывая формы заме­щающего приспособления, как только было ликвидиро­вано чувство различия. Психолог правильно понял си­туацию. Когда мальчик убедился, что еврея могут так же хорошо принимать среди неевреев, исчезло основание для установок, которые в будущем могли бы привести к серьезным затруднениям в приспособлении. Исчезли ос­новы для начинавшего создаваться комплекса раз­личия.

На этом мы закончим рассмотрение проблематики потребности в эмоциональном контакте. Мы еще вернем­ся к ней в следующей главе, когда пойдет речь о той фазе жизни, в которой уже недостаточно одобрения ок­ружающих.

Нормальный, правильно развивающийся человек дол­жен когда-нибудь стать перед проблемой собственной оценки своего существования. Пока, однако, не установи­лись новые приспособительные отношения, соответству­ющие новой потребности, ему будет достаточно тех, ко­торые сложились при удовлетворении потребности эмо­ционального контакта. Таким образом, конечная фаза развития этой потребности совпадает с первой фазой развития потребности смысла жизни, потребности, ха­рактеризующей зрелого человека.

Примечания:

2

Под алгоритмом мы понимаем, согласно Трахтенброту, «...точное предписание о выполнении в определенном порядке некоторой системы операций для решения всех задач некоторого данного типа» (Б. А. Трахтенброт, Алгоритмы и машинное решение задач, М., 1957, стр. 7).

Программой мы называем каждый, даже наиболее общий план достижения какого-нибудь предназначенного состояния — цели. Различие это является настолько удобным, что позволяет отграничивать точно и всесторонне разработанные программы от типичных в л овсе дневной жизни планов, намеченных только в общем, оставляющих возможность импровизации.

3

Понятие деятельности является составным элементом всей комплексной теории, контуры которой даны в труде Тома-шевского «Введение в психологию». Я не был знаком с этой работой, когда писал свою книгу. Найдя в деятельности удобный и отвечающий моим предпосылкам термин, я ввел его в свою работу уже после ее окончания, в силу обстоятельств отказавшись от выявления других его аспектов, а также от обсуждения проблем, которые образуют связь между темой моей работы и теорией деятельности. В числе прочего речь идет о таких вопросах, как возможность конструирования гипотез, объясняющих динамику структуры деятельности с помощью понятий, представленных в разделе о направляющей и контролирующей функции мотива, а также связи процессов саморегулирования, происходящих в субъекте с приведением в движение, удержанием постоянного направления и управлением деятельностью (см. гл. II данной работы).

28

«Синтоник... сливается с окружающей средой, с мыслью, которая его занимает, вся его психика настраивается в этом направлении» (Блейлер. Цит. по: Мазуркевич, 1958, стр. 85).

29

«Шизоид, напротив (сравнительно с синтоником.— К. О.) сохраняет свою самостоятельность по отношению к внешнему миру, старается противостоять аффективным влияниям и окружающей среде» (Блейлер. Цит. по: Мазуркевич, 1958, стр. 85). Следует отметить, что Мазуркевич явно проводит параллель между синтонией, шизоидней и соответствующими типами Кречмора (см. Мазуркевич, 1968, стр. 94).

30

Согласно Луневскому (1932): «Силой этого инстинкта индивид соединяется с существами себе подобными, а его основные эгоистические и альтруистические стремления, вытекающие из генеративного инстинкта и инстинкта самосохранения, объединяются в гармоническое целое, необходимое для закрепления непрерывности жизни во времени и пространстве» (стр. 17).

31

Данные получены из бесед с воспитательным персоналом.

32

Не нужно, пожалуй, добавлять, что эти нарушения в раннем периоде развития связаны также с неудовлетворением познавательной потребности.

33

Конечно, упоминаются также и такие факторы, как отно­шение матери к беременности, общая теплая семейная атмосфе­ра, что оказывает влияние не только на ребенка, но и на мать, а также на ее отношение к окружающим.

34

Правда, опубликованные в 1963 году результаты сравни­тельных исследований детей, воспитываемых в яслях и в семье, не обнаружили столь резких расстройств (Пшетачникова с сотр., 1963), тем не менее следует обратить внимание на то, что они касались исключительно дневных яслей, а не детских учрежде­ний, где дети находятся неделями и месяцами, лишенные матери. Кроме того, авторы ориентировались на изучение умственного и моторного развития ребенка. Однако и в этих случаях установ­лено, что у детей, находящихся в яслях, хуже успехи в психо­моторном развитии (улучшающемся на третьем году жизни) и в развитии речи.

35

Соответствуют приблизительно нашим пионерским лагерям. — Прим. перев.

36

Говоря о «чувстве», я имею в виду убеждение, мнение о какой-либо черте своего характера или о своем социальном положении. Когда я говорю о «комплексе», то имею в виду уже сложившуюся установку, выражающуюся в невротических реак­циях на все ситуации, которых эта установка касается. Напри­мер, можно иметь убеждение, что ты более безобразен, некрасив, чем другие, и это реально принимается во внимание. Можно также иметь комплекс на основе собственного безобразия и всегда невротически реагировать, когда речь заходит о красоте, например, считать себя красивым, когда являешься безобразным, считать красивых аморальными, считать книгу ничего не стоя­щей, вздорной, поскольку в ней говорится только о красоте, и т. д.