Чезаре Ломброзо Любовь у помешанных В психиатрических статистиках мы всег...

Чезаре Ломброзо

Любовь у помешанных

В психиатрических статистиках мы всегда можем найти порядочную круглую цифру сумасшествий от любви. Esquirol нашел между 1375 умалишенными 37 человек, потерявших рассудок от любви, 18 от ревности и 146 вследствие развратной жизни. Virgilio отметил между 1288 случаями умопомешательства 41 от любви и 17 от ревности; в другие годы он между 863 случаями нашел всего 18 от любви и 4 от распутства. У Descurel приходилось 114 таких случаев на 8275 умалишенных. Zani нашел, что у женщин любовь оказывает влияние на умопомешательство в отношении 11:100, а у мужчин всего 4:100; но зато в неудачных супружествах отношение меняется: 17:100 у мужчин и 4:100 у женщин. В Венеции Figna между 615 умалишенными насчитал всего 1 случай от любви и 7 от развратного образа жизни (Rendiconto Statistico Venezia, 1877); Adriani между 466 всего 7 от любви и 11 от половых излишеств.

Я, однако, думаю, что число действительных сумасшествий от любви значительно меньше того, которое указывают статистики. И действительно, за всю свою долголетнюю практику, в течение которой мне пришлось наблюдать много тысяч умалишенных, я едва могу насчитать дюжину таких случаев. Многие больные попадали ко мне с указаниями родных или близких, будто они загадочные жертвы любви, но когда я, опытный в такого рода делах, исследовал вопрос несколько глубже, то почти всегда убеждался, что дело шло не о страсти, а о похотливости, обманутом самолюбии или о физических и наследственных причинах, которые заставляли усомниться в тщательных этиологических разработках и измышлениях старых психиатрических школ.

Я знаю один только вполне ясный случай сумасшествия от любви. Дело касалось одного честного, храброго итальянца, брата полуидиота, в жену которого он в короткое время страстно влюбился, и не без взаимности. Но однажды он нашел свое место занятым человеком, которого Италия считает между лучшими своими гражданами. Он не сказал ни слова и, не совершив никакой безумной выходки, с этого дня, как бы дав себе зарок, перестал говорить и весь ушел в себя; знаками указывал он на то, что ему было нужно, знаками давал понять, как больно ему всякое сообщение с людьми; вынужденный к тому, он произносил краткое словцо и снова хранил молчание. Таким образом он прожил 18 лет и умер, но даже в последние дни его жизни я напрасно силился вырвать у него хоть одну фразу, которая бы мне указала на источник угнетавшего его недуга. Это была форма меланхолии, которую я назвал бы молчаливой, а случай можно отнести к редким жертвам любви. В настоящее время (1881г.) у Salemi Расе также находится в пользовании "бедная девушка, которой жених объявил, что не может жениться на ней; в тот же момент она поникла головой и наложила на себя печать молчания, которое длится и поднесь, а прошло с тех пор уже 15 лет. Она покидает свое место лишь для того, чтобы идти спать или подышать свежим воздухом на балконе; молча она принимает пищу и молча отвергает ее; молча она совершает прогулку и свой туалет, доказательство того, что не потухла, а лишь застыла, я сказал бы даже "окаменела", эта благородная душа".

Между случаями сумасшествий от любви следует отметить случай филолога Александра Крудена*, который, получив 19-ти лет степень доктора теологии, влюбился в дочь одного своего соотечественника и с такой страстью выказывал ей свое чувство, что отец отказал ему от дома. Горе молодого человека было так велико, что он лишился рассудка. Спустя несколько лет он, по-видимому, выздоровел и предпринял гигантское сочинение о согласии в Библии, на-печатание которого доставило ему великий почет; но он не мог получить обещанной королевой поддержки вследствие ее смерти, и его болезненное состояние возобновилось. Поправившись, он напечатал странную книжонку, но затем стал корректором и проявлял лишь молчаливую печаль.

[Le Pierre. Liter, des Fous. P. 171.]

Однажды один приятель, желая развлечь Крудена, вздумал представить его одному негоцианту, не зная, что сестра последнего была именно той женщиной, к которой он питал такую фатальную любовь, и, к довершению беды, случилось так, что она первая встретила его при входе в дом. Увидя ее, он с криком: "Это она" бросился назад, тесно сжав руку друга; с тех пор он более не успокоился. Преследуемый мыслью, что его должны вознаградить за умопомешательство, он серьезно предлагал сестре и друзьям, вызвавшим его, заплатить ему вознаграждение и пойти на время в одну из тюрем Англии, которую сами изберут. Затем он вообразил, что получил от Бога миссию исправителя народных нравов и стал впоследствии печатать книги, которые раздавал на улицах; кроме того, он губкой стирал со стен безнравственные афиши и терзал министров, которые, если только они не страдали подагрой, при виде его быстро убегали. А между тем он сам не был свободен от эротических стремлений, и, когда одна мисс, которую он беспрестанно преследовал, удалилась из Лондона, чтобы избегнуть этих преследований, он отпечатал и распространил между путешественниками молитвы, чтобы она благополучно совершила свой путь.

Гораздо реже случаи сумасшествия от счастливой любви. Я знаю лишь один такой случай, сообщенный мне профессором Адрияни. "Один только раз мне суждено было, - пишет он мне, - наблюдать восемнадцатилетнюю милую, кроткую, нравственную девушку, которая, влюбившись в молодого человека ее возраста, дошла до такой экзальтации, что всюду видела лишь жениха, шепчущего ей на ухо слова любви; она желала уйти от него и злилась, почему он ее удерживает; затем она оставила все занятия, отвергала пищу и не спала. При виде этой прекрасной девушки, одетой в белое, сдержанной и скромной, выпрямленной и неподвижной, как статуя пред балконом, с тихо поникшей красивой головой, сплетенными руками и ясным, спокойным взглядом, который меланхолически нежно терялся в небесной лазури, так и хотелось передать на полотно чистоту и прелесть ее страданья. А между тем я не стану уверять, что даже в этот момент чувственность не волновала это нежное существо".

Повторяю: случаи сумасшествия от любви крайне редки не потому, чтобы любовь действовала слабее всякой другой страсти, но именно потому, что сотрясение, вызываемое ею, так велико и внезапно, что, если оно не кончается самоубийством*, принимает ту форму острого расстройства, которое, вследствие своего быстрого течения, дает возможность избегнуть дома умалишенных.

[*См. мою работу "О любви в самоубийстве и преступлении" ("DelPamore nel suicidio e nel delitto", 1880).]

Вот пример. Одна девица безумно влюблена в кузена, которому она была обещана; обыкновенные жизненные условия расстраивают свадьбу; девушка перестает говорить, не движется, не ест и лежит в постели, как бы сраженная молнией. На пятый день ей доставляют обратно возлюбленного, но слишком поздно: на шестой день она мертва.

Другая, едва убедившись в индифферентности к ней возлюбленного, заболела воспалением мозга и быстро умерла.

Следует упомянуть и о противоположных случаях сумасшествия, в которых первая супружеская ночь вызывала неожиданную меланхолию, или манию самоубиения, или полуэпилептические припадки с острым слабоумием. О таких случаях упоминают Верга*, Эскироль, Тозелли**.

[*Verga ("Arch. it. per le malattie mentali", 1870) описывает 17 случаев (9 женщин).]

[**Вот два случая, доставленные мне Тозелли: "Здоровая 20-летняя крестьянка, родители которой вполне здоровы, вышла замуж за молодого человека. Брак состоялся весьма поспешно, и ее вследствие этого охватили грустные предчувствия. На свадьбе она была весела, но на следующий день супруг был поражен ее молчаливостью и необщительностью; в ближайшую ночь она отвергла ласки мужа и утром покинула его дом. Она говорила сама с собою о проклятии, имела страшные галлюцинации, не принимала пищи, не спала, пыталась убить племянника. Отправленная в больницу, она оставалась в постели неподвижной, как статуя, заставляя прислугу опасаться, не умерла ли она; но случалось иногда, что в течение целых 24 часов она раздирающим голосом звала свою мать.

Более поучителен другой случай, где сумасшествие не заставило себя ждать до другого дня после свадьбы. Мысль выйти замуж за молодого, богатого, избранного ею человека и оставить дом, где с нею дурно обращались, всецело наполнила радостью сердце красивой 19-летней девушки, которая была всегда здорова, но у которой мать страдала эпилепсией. В дни, предшествовавшие свадьбе, она ужасно много работала, чтобы оставить дом в должном порядке, и, что еще хуже, приостановила начавшуюся менструацию холодными промываниями; в день свадьбы, находясь в поезде железной дороги, ее охватили галлюцинации, затем неистовая мания, которая ухудшилась вследствие кровопускания.

Я наблюдал двух помешанных сестер, которые заболели эротическим умопомешательством в ночь после свадьбы, но у них причина была наследственная, а свадьба только удобным случаем.]

И в таких случаях необходимо предрасположение с какой-нибудь стороны, которое заставляет проявиться скрытое безумие. Шюле находит такой предрасполагающий момент в маточных рефлексах; но важной причиной также служит грубость некоторых мужей, а еще более - неудачные браки (Верга) и те общественные предрассудки, привитые латинской расе, которые делают для новобрачной переход из одного состояния в другое таким внезапным и новым. Тозелли указывает на гораздо более простую причину: холодные промывания для приостановления регул (см. примечание).

Но нас не столько интересует исследование, какое влияние оказывает любовь, как причина, на умопомешательство, сколько вопрос, как эта страсть проявляется у душевнобольных. И в этом отношении многие смотрят на вопрос неправильно. Публика, повторяя пословицу: "Влюблен, как сумасшедший", полагает вместе с тем, что последние легко и часто влюбляются, в то время как можно сказать совершенно противное. Рассуждая так, можно предположить, что влюбленные одержимы хронической болезнью, в то время как любовь, по моему мнению, есть высшее проявление силы и здоровья как в человеческой жизни, так и в жизни растений и животных.

Но, помимо того, известно, что первый нравственный элемент, которого касается безумие, - именно привязанности. Вы сталкиваетесь с эгоизмом, доведенным до такой степени, которую наша фантазия едва могла бы вообразить себе. В то время как обыкновенный человек имеет потребность говорить, сообщаться с другими, делить их радости и страдания и ощущать их близость, душевнобольные избегают общества других и живут в молчании и изолированности, даже когда они группами заключены в одной и той же комнате, так что несколько больничных служителей могут сдерживать тысячи сильных больных. Эта потеря привязанности, в противоположность здоровому состоянию, проявляется у них в прямом отношении к близости кровных и родственных уз, так что они могут проявлять временную радость при входе нового лица или живо чувствовать еще любовь к родине или к дальнему родственнику, но они питают злобу и даже отвращение к сыну или жене, которые до болезни были единственным предметом забот в их жизни; чем сильнее была любовь до болезни, тем сильнее проявляется ненависть теперь, и проявляется в таких жестоких поступках и клеветах, которых не придумал бы самый ловкий и непримиримый враг. Это обстоятельство более, чем умственное расстройство (которое иногда отсутствует или является незаметно), отличает душевнобольного от здорового, так что я, чтобы убедиться, вполне ли выздоровел какой-нибудь больной, имею обыкновение по прошествии нескольких месяцев сближать его с прежними любимцами, и если я вместо сильной радости, которую в таких случаях проявляет здоровый человек, наблюдаю холодность, которая заставляет избегать, а не искать поцелуя, то я считаю этого пациента еще больным.

Немногие, напротив, выказывают преувеличенную привязанность; они покорны в обращении с домашними и боятся оскорбить их каким-нибудь пустяком; каждый раз они бросаются на колени, прося прощения за несовершенные проступки.

Скверно положение тех странных влюбленных помешанных, которых романисты никогда не могли изобразить, ни даже великий английский поэт, с таким совершенством рисовавший на сцене характеры умалишенных, и которых я назову немыми влюбленными. Это мономаньяки, большей частью целомудренные, которые, не объяснившись с воображаемым возлюбленным существом, претендуют на взаимность. Вот один такой случай.

Фар. происходящий от длинного ряда эпилептиков и маньяков, но тем не менее хороший патриот и работник, проявлял такое скудное развитие чувства общественности, что простоял в одной лавке с двумя мальчиками целый год, не проронив ни слова, так что родители этих мальчиков отняли их оттуда из боязни, чтобы они не онемели. Целомудренный и подверженный продолжительным галлюцинациям, он однажды вообразил, что одна девица, у которой он покупал мыло и масло, влюблена в него. В свою очередь он также влюбился в нее, но так как в нем сочеталась трусость людей целомудренных с трусостью мономаньяков, то он был далек от мысли проявить в словах или жестах свою любовь, а хранил ее в душе и все время опасался, что малейшим движением обнаруживает ее, подобно тому как принимал за взаимность фразы и поступки, не имевшие с любовью ничего общего, например, если она говорила ему: это очень хорошее мыло. Возьмите это масло; я вам ручаюсь за доброкачественность. Эти проявления ее страсти он считал такими серьезными, что они, по его мнению, способны были скомпрометировать его честь и честь девушки, и вот по прошествии целого года таких опасных ошибок, как он это называл, он решил завершить свое ухаживание браком и для этой цели попросил руки своей "возлюбленной" в письме столь же загадочном, как и прежнее его ухаживание. Когда бедные женщины открыли наконец глаза и ответили ему, что он фантазирует, он среди бела дня представился матери своей "невесты" с вопросом, желает ли она покончить, и когда та ответила, что ей неизвестно, чтобы у них было что-нибудь общее, он убил ее ножом, прорезав ей печень, и затем спокойный и невозмутимый покинул ее дом и возвратился в Милан. Наша бодрствующая полиция никогда бы и не вздумала ловить его, да никто и не заподозрил бы его в таком преступлении, если бы он сам не явился, чтобы предать себя в руки правосудия; даже после того некоторое время сомневались в его виновности - так безупречно было его прошлое и так неясно проявление его любви. Дело выяснилось лишь после того, как обратились к моей экспертизе, благодаря которой этот психопат, смерти которого публика громко требовала, был переведен из тюрьмы в дом умалишенных, где он написал свою курьезную автобиографию и где, между прочим сказать, он, который был мне обязан жизнью, покушался с куском железа в руках на мою. Я упоминаю об этой частности, которая, по-видимому, должна гораздо более интересовать меня, чем моих читателей, чтобы еще раз показать, что, если здесь непосредственной причиной кажется любовь, она все-таки была лишь толчком, случаем или предлогом для проявления, конечно, в слишком жестокой форме болезни, которая скрывалась в нем уже долгие годы, быть может, со дня рождения.

Это был первый представившийся мне случай немой влюбленности сумасшедшего. Другой подобный случай описал Морзелли с приложением автобиографии и стихов своего больного. Последний, увидев однажды издали из своей комнаты девушку, влюбился в нее, но ничем не проявлял своего чувства даже тогда, когда иногда в праздничные дни имел возможность приблизиться к ней; но вот однажды он вдруг открыл ей и публике свою скрытую страсть торжественной пощечиной в бальной зале, продолжая после того сыпать по ее адресу то кровавые обвинения, то любовные извержения, на которые ждал полнейшей взаимности.

Третий пример представился недавно мне и Перотти в лице 50-летнего крестьянина. Заболев в молодости пеллагрой, он эмигрировал в Соединенные Штаты и в течение пяти лет трудом успел накопить себе порядочный капиталец, с которым он вернулся на родину, но вернулся не исцеленным от своей болезни. Эта старая болезнь и целомудрие, сохраненное им до пожилого возраста, превратились впоследствии в эротическое умопомешательство с бредом преследования. Впервые болезнь выразилась в том, что он сделал предложение одной богатой вдове, на взаимность которой рассчитывал, несмотря на то, что она никогда до того не видела его. Предложение, конечно, не было принято, до того оно показалось нелепым. Он же вообразил и постоянно настаивал на том, что ее отец и дяди употребляют все усилия, чтобы он, отверженный, женился на ней, и затем, чтобы отомстить ему за его воображаемый отказ, публично оскорбили его, заставив одного скульптора снять с него бюст, в котором он выглядел бы на 30 лет старее; так оно длилось до тех пор, пока, встретившись однажды с этими лицами на улице, он три раза выстрелил в них из револьвера. Арестованный, он спокойно и невозмутимо заявил, что сделал это, чтобы избавить себя от нападок, которыми они мучили его с целью заставить жениться на той женщине, и тем восстановить ее честь.

Но есть еще более печальная форма такого сумасшествия, где чрезмерная любовь сменяется чрезмерной ненавистью, как, например, у Калигулы и Нерона.

У некоторых эта противоречивая форма психического расстройства проявляется периодически. Многие жены душевнобольных сознавались мне, что их. мужья в известные дни месяца переходили от излишней нежности к крайней жестокости, прося после припадка прощения и сознаваясь, что они одержимы болезнью, заставляющей их ненавидеть того, кого они раньше обожали. Таковы были любовь и дружба Тассо, и таковы все его герои, которые быстро любят и перестают любить. Но это был гениальный маттоид.

С этой формой умопомешательства тесно соприкасается другая чрезвычайно трагическая и грязная, где любовь смешана с жестокостью и развращенностью и где нельзя сказать, что преобладает: любовь или ненависть, такие нечеловеческо-жес-токие вещи она проявляет. И здесь самый редкий пример дает нам та фатальная семья Цезарей, которая как бы предназначена историей для того, чтобы показать, до чего может дойти и как может быть терпима человеческая жестокость.

Я наблюдал случаи, которые, если только это возможно, превосходили жестокости Цезарей. Один граф, который впоследствии оставил все свое состояние одному достойному ломбардскому городу, выдумывал для своей жены, которую очень любил, такие необыкновенные мучения, что они казались бы невероятными, если бы не были официально подтверждены. Он держал ее целые дни обнаженной и замкнутой в шкафу, передавая ей через отверстие самую скромную пищу, или приглашал трубочистов, чтобы они грубо надругались над нею, в то время как он для усиления бесчестия и издевательства бегал вокруг них, играя на скрипке.

Отсюда один шаг к той половой психопатии, которая жаждет крови (sanguinaires).

Гофман рассказывает об одном субъекте, которого проститутки называли палачом, потому что он имел обыкновение пред совокуплением мучить и убивать кур, голубей и гусей, и о другом, который в течение нескольких месяцев тяжело ранил 15 девиц в половой орган, удовлетворяя таким способом, как он сам сознался, свой половой инстинкт, который почти периодически пробуждался в нем и уже несколько раз доводил его до онанизма и до безнравственных поступков с мальчиками и мужчинами (Lehrbuch der Gerichtl. Medicin., 1871. P. 852).

Майнарди описывает следующий случай, где дело, однако, идет о полуидиоте. Некий Грасси воспылал однажды ночью страстью к своей кузине, но когда та воспротивилась его желаниям, он нанес ей ножом несколько ран в живот и тем же ножом убил отца ее и дядю, пытавшихся остановить его; прикрыв затем трупы, он пошел искать удовлетворения в объятиях жены одного сельского рабочего, которая была его любовницей; но не утолив своей жажды крови, он зарезал своего собственного отца и нескольких быков, стоявших в хлеву.

Другой психопат, Филипп, находил удовольствие в том, что душил проституток. "Я люблю женщин, - объяснил он однажды, - но мне доставляет удовольствие душить их после того, как я их употребил".

Жиль де Ретц, французский маршал, убил для удовлетворения своей гнусной похотливости более 800 юношей, ассоциировав сладострастие с какой-то странной религиозной чертой.

Маркиз де Сад находил наслаждение в том, что, обнажив проституток, бил их до крови и потом лечил их раны; это сладострастие, смешанное с жестокостью, было для него как бы идеалом наслаждения, для которого он составил целую теорию.

Бриер де Буамон рассказывает об одном капитане, который заставлял свою возлюбленную ставить себе пиявки к половым частям перед каждым соитием; это длилось до тех пор, пока у несчастной образовалась глубокая анемия и она отправлена была в больницу. Он же упоминает и о маркизе С., который, заставив своих лакеев связать проститутку, нанес ей несколько ран, после чего пытался изнасиловать ее.

Граф Застров (Casper-Limann. Handbuch. 190 и 495), 50 лет от роду, обладал довольно живым умом, так что составлял даже великолепные поэмы, но был тщеславен и склонен к экзальтации, сентиментальности, эксцентричности; так, например, однажды пытался вылечить раненого брата игрой на рояли и утешить тем же способом вдову, в то время как труп ее мужа лежал еще в постели. Мать его была lipomaniaca, отец его был эксцентриком, а брат его покончил самоубийством. Он сам занимался онанизмом с шестилетнего возраста и находил это занятие чем-то прекрасным и благородным; несколько раз уже он был арестован за то, что неожиданно нападал на мужчин различного возраста (от 14 до 70 лет) и, после нескольких любезных фраз, пытался обнажить их, чтобы мастурбировать с ними, оправдывая себя в стихах или в прозе следующим образом: "У меня сердце Евы и тело Адама, я не боюсь закона государства, любовь - закон всех законов, и самый великий и святой из поэтов сказал: любите друг друга". В последний раз он напал на пятилетнего мальчика и, тяжело укусив его в лицо и член, пытался задушить его.

Он был признан виновным.

От этих случаев мы переходим к той форме половой психопатии, которую в настоящее время наука отделяет от преступления и в которой любовь находит удовлетворение лишь в объятиях трупа, доходя даже до самого жестокого людоедства. Это - некрофиломания.

Georget рассказывает об одном полуидиоте, который, изнасиловав девушку, отгрыз ей часть груди и половых органов; известен также случай сержанта Бертрана, внука умалишенных прародителей, который восьми лет от роду возбуждал себя для мастурбации вырыванием внутренностей у животных; каждые 15 дней он страдал периодической головной болью, во время которой вид открытого трупа возбуждал в нем неукротимый аппетит истого антропофага. Много раз он ночью проникал на кладбище, выкапывал женские трупы, вырывал у них внутренности, наносил раны в шею и грудь, прорезывал суставы и, страшно вымолвить, находил величайшее наслаждение в прикосновении к наиболее разложившимся трупам.

Verzeni, происходящий от больной пеллагрой и крети-нической семьи, с асимметрическим черепом, атрофированным с правой стороны, с чрезмерно развитой челюстью и правосторонней потерей фосфенов, задушил двух женщин и еще нескольких чуть не лишил жизни тем же способом из сладострастного удовольствия, которое он испытывал при обхватывании шеи своей жертвы, как он еще в детстве привык это делать с курами. Когда жертва была задушена, он рассекал ее труп, грыз ее члены и сосал ее кровь*.

[Lombroso, Verzeni e Agnoletti. Лота, 1875.]

После изучения всех этих случаев я не могу вполне признать справедливость приговора суда во Франции, признавшего полную виновность прошумевшего в свое время Menesclou, который 19-летним юношей разрезал на 44 куска и изжарил 4-летнюю девочку. Во время поисков и после ареста он выказал полнейшее безразличие, покоясь на кровавых фрагментах своей жертвы и храня некоторые из них в своем кармане. Его дяди страдали алкоголизмом, а мать умопомешательством с галлюцинациями; сам он на 9-м месяце от роду заболел воспалением мозга и впоследствии страдал беспокойным сном и раздражительностью; с ранних лет онанируя, он поздно развился и был глухим, что ясно говорит о продолжительном влиянии мозговой болезни, которой он обязан тем, что, невзирая на заботы родителей, остался лентяем и несообщительным со своими, которых много раз колотил и обкрадывал, так что был даже посажен в тюрьму; неспособный к какому бы то ни было постоянному труду и учению, домашний вор, преданный онанизму и извращенным поступкам даже с собаками, он мог служить примером той противоречивости, которую часто проявляют сумасшедшие: любя одиночество, он тем не менее искал общества самых порочных мальчиков моложе себя годами.

Еще до совершения преступления он дал знать своим сверстникам, что открыл способ задушить человека, лишив его возможности сопротивляться; он намекнул также о самом будущем преступлении, по поводу которого написал страшные стихи.

Эти стихи, написанные человеком, относившимся с таким отвращением ко всякому учению и труду, точно так же как несколько рисунков женщин, набросанных в темнице, факсимиле которых находится у меня*, отнюдь не способны доказать здравого ума того, кто их составил, а лишь говорят о той эстетической наклонности, которую проявляют слабоумные, и о том странном удовольствии, которое испытывают умалишенные и преступники в неразумных повествованиях о своем собственном преступлении, рискуя даже выдать себя этим. Если он, сознаваясь только в убийстве девочки, отрицал изнасилование что, конечно, делало преступление менее тяжелым - и утверждал, что, схватив ее за горло и встретив сопротивление и крики, он, не зная сам, что делает, задушил ее, то я полагаю, что он говорил правду, потому что он, вероятно, одним убийством удовлетворил свой половой инстинкт, который ведь анатомически невозможно было всецело удовлетворить на пятилетней девочке. Мы, несомненно, имеем здесь дело с импульсом той кровавой любви помешанных, которую так часто наблюдаем у едва развившихся юношей, онанистов, носящих в себе следы мозговых заболеваний с раннего детства. Очевидно, здесь речь идет о нравственной, а может быть, и интеллектуальной слабости, которая значительно должна была смягчить ответственность.

[В тюрьмах он набросал три рисунка, из которых один изображает льва, убивающего змею. Кроме того, он сочинил много стихотворений. - Bonjour printemps - Le temps des cerises. - Здесь кстати вспомнить о стихотворной деятельности графа Застрова.]

Но оставим эту грязь, которая издает зловоние. Нам предстоит еще познакомиться с одной более забавной формой влюбленного умопомешательства с эротоманией, которая, по-видимому, возникла только для того, чтобы доказать действительность той платонической любви, которую Ленау, великий сумасшедший, назвал глупой любовью.

Будучи противными старичками или бедняками или тем и другим вместе, эти лица избирают предметом своей привязанности личность, выдающуюся красотой, могуществом, богатством во всей стране; они воображают, что извещают о своей любви посредством взглядов, вздохов и частых писем, которые, однако, редко отправляются по назначению, но длинные извлечения из которых сообщаются друзьям. И чем выше положение любимой особы, чем труднее доступ к ней, чем решительнее отказ, тем более они верят во взаимность; самые незначительные обстоятельства имеют для них значение самых веских доказательств, заставляющих их считать себя триумфаторами. Чтобы добиться успеха, они забывают про свои обязанности и про самые основные потребности: бледные и лишенные сна, когда любимая женщина удаляется от них, они дрожат от радости при ее возвращении. Неистощимые в своей болтливости, которая, впрочем, всегда касается одной и той же темы, они днем и ночью бредят о ней, принимают бред за действительность, и, переходя от страха к надежде, от ревности к ужасу, они покидают родных, друзей, пренебрегают общественными обычаями и способны на самые необыкновенные, самые странные, самые мучительные поступки для выполнения действительных или воображаемых приказаний своего идола (Эскироль). И все-таки они не лишены здравого смысла. Я знал одного господина, который истратил все свое состояние на подарки принцессам и королевам, которым писал образцовые по изяществу и любезности письма и дошел однажды до того, что для выполнения приказаний своей принцессы, против воли антрепренера, невозможным голосом пропел на сцене романс в честь ее; отправленный, после покушения на самоубийство, в больницу, он остановил свой выбор на прусской королеве, рассуждал сам с собою о брачных условиях, раздавал почести, но в то же самое время не забывал своего положения и в остальном рассуждал довольно здраво.

История свидетельствует, что эта эротомания приобретает иногда эпидемический характер, охватывает целые страны. В XIV столетии в Пуату существовала под именем Gallois и Galloise кучка энтузиастов или, попросту говоря, сумасшедших, которые добивались славы мучеников любви. Летом они носили овечьи шкуры, а зимою ходили голыми по снежным горам, так что часто некоторых из них находили умершими от холода и голода. Один из хроникеров (см. Lacurre. Memoires ser l'ancienne chevalerie) пишет об этом следующее: "И все это длилось известное время, пока большинство из них не умерли от холода; многие умирали от холода и истощения возле своих подруг, а также последние вместе с ними, при издевательствах и насмешках над теми, которые были хорошо одеты и сыты. У многих из них ножом нужно было открывать рот, других приходилось отогревать, так они все были измождены и так поледенели их замерзшие члены, и я ничуть не сомневаюсь, что погибшие Gallois и Galloise действительно были мучениками любви".

О том же явлении в Испании мы узнаем из книги Сервантеса, в которой изображен один из таких эротоманов, кишевших в то время тысячами вокруг него и искоренению которых его карикатура гораздо более способствовала, чем все королевские указы и торжественные проклятия.

Недавно Бартоли сообщил, что в 1735 году во Флоренции толпа самоистязателей бегала в святую пятницу по улицам, заставляя бить себя до крови по обнаженным спинам 6666 ударами и нанося себе уколы в ноги и грудь в честь и подражание Христу, а также в честь своих красавиц, под окнами которых заставляли сильнее бить себя, издавая громкие вопли. И здесь мы имеем дело с эпидемической эротоманией под религиозным предлогом.

Впрочем, случается, что предметом любви бывает сам Бог, к которому обращаются далеко не платонические выражения любви. Чтобы убедиться в этом, достаточно прочитать священные книги некоторых наших аскеток, например, следующее письмо истерической женщины, упоминаемой Моро: "Благодаря моему доброму повелителю (Богу) я узнала тайны своего сердца и нашла им объяснение; мне нужны сильные, могучие объятия, чтобы чувствовать, как мое сердце сливается с сердцем того, к кому меня влечет... Безграничное преобладание Бога в моей душе, его величие, которым измерялось мое ничтожество, понятие, которое я всегда имела о его божественных красотах, с малых лет заставляли меня любить его, уничижать и забывать себя и видеть везде и всюду лишь его одного. Пылкая страсть его любви часто побуждала меня широко раскрывать объятия, чтобы со всею доступной мне силой прижать его к своей груди; материально я не испытывала никакого сближения с ним, но мой повелитель, соединяясь со мною, доставлял мне невыразимое блаженство. Но мало-помалу и тело (sic) стало принимать участие в восторгах души"*.

[Moreau. Des aberrations du sens genesique, 1880.]

Агнеса Бланбекер считалась святою в Вене во времена Рудольфа Габсбургского, и ее откровения прилежно собраны были ее исповедником. Вот некоторые из них.

Однажды ей явился Иисус Христос, весь покрытый ранами, и блаженство, которое она испытывала при созерцании этой божественной крови, было так велико, что она готова была лишиться всякого другого удовольствия, только бы сохранить это; при этом раны на руках означали для нее дарование, а на ногах - прощение; в другой раз Иисус Христос приготовил ей на кухне рагу из молока и миндаля, что означало страдание и сожаление. Однажды ей явился совершенно голый монах, и это означало позолочение церкви (!!)...

Это - новый пример того странного сочетания эротических и религиозных стремлений, которое дало начало стольким обрядам в древности.

Я знал эротоманьяков еще более странных, которые влюблялись в существ вовсе не существующих и которые по двое (folie a deux) выказывали чувство, называемое нами идеологической любовью.

В апреле 1870 года в мою клинику привезены были две сестры, одержимые обе одним и тем же эротически-тщеславным умопомешательством; обе они жестикулировали и кричали в унисон, что, удерживая их в доме умалишенных, оскорбляется их благородство и что скоро придет офицер, чтобы освободить их и отомстить за них.

Одна из них, Коринна, 25 лет, с нежным лицом, каштановыми волосами, несколько продолговатым черепом, но почти нормального объема, с несколько расширенными зрачками и немного уменьшенной чувствительностью к страданию, была одержима галлюцинациями; так, например, она чувствовала запах серы и пороху и слышала голос офицера, который говорил ей то комплименты, то непристойности и к которому она обращалась со словами: "Приди и возьми меня", повторяя эти слова с невыносимым упорством, как будто бы действительно имела дело с живой личностью. Она не питает никакой привязанности к семье, но зато чрезвычайную к сестре, которой беспрерывно пожимает руки, сообщая ей надежду на свое близкое замужество с воображаемым офицером. На просьбы поведать нам, о ком она говорит, она не может ничего ответить, так как никто с нею никаких сношении не имел; от времени до времени она произносит отдельные фразы, характерные для систематического безумия, например: "У него судебные должности на ногах". Нарядно одетая, она отвергала всякое платье, которое не было из шелка, и презирала нашу пищу, она, которая в ожидании счастливого замужества, питалась одними сладостями.

Другая сестра, Лаура, 27 лет, с еще более нежным лицом, одета так же изящно и имеет светлые, тонкие и густые волосы. Продольный диаметр черепа 170, поперечный 145, окружность 520; в средней части suturae coronariae наблюдается возвышение; зрачок неравный; чувствительность притуплена на правой стороне. Она очень интеллигентна, вежлива, сильно любит сестру, не страдает галлюцинациями, но со спокойной настойчивостью повторяет, что здесь ей не место, что она должна выйти замуж за офицера; спрошенная же, кто этот последний и как она с ним познакомилась, она ограничивается одним ответом: "Это офицер". - "Но как его имя?" - "Не знаю; я его видела только один раз на ярмарке". Часто она старается успокоить бушующую сестру, смеясь вначале над ее галлюцинациями, но затем она увлекается ее примером и кончает тем, что начинает кричать, биться головой о стену, рвать на себе волосы, подобно той.

Я старался добиться причины этого двойного умопомешательства и узнал следующее: отец их, тщеславный человек, питал страсть к алкоголю и промотал все свое состояние с друзьями; мать их была чрезвычайно пустым, горделивым существом и умерла, когда дочери были еще детьми; бабушка со стороны матери страдала горделивым бредом и внушила своим внучкам идею, что, выросши, они непременно выйдут замуж за принцев и графов; дедушка со стороны матери был помешанный; одна сестра умерла от чахотки, один брат - пьяница, другой буян, третий перенес уже маниакальный приступ, четвертый, наконец, пьяница и честолюбец, убежал в Америку, похитив отцовские вещи; а все они чрезмерно преданы республиканским и социалистическим идеям.

Лаура, относясь прилежно к своим домашним обязанностям, по временам все-таки любезничала с офицерами и унтер-офицерами; но из тщеславия отвергала их предложения, считая их ниже своего положения, которое, однако, отнюдь нельзя было назвать знатным.

Коринна, подверженная с детства головным и желудочным болям, избегала труда, также мечтая о несбыточном браке; десять лет тому назад она отклонила предложение одного чиновника, потому что однажды видела, как он ел каштановый соус; другому она отказала за то, что он был содержателем кофейни; странная, всегда полупомешанная, она в 1866 году совсем помешалась и стала вопить, что должна выйти замуж за красавца офицера, что она графиня, богата и т.п. Сестра ее вначале относилась недоверчиво к этим галлюцинациям и только из желания успокоить ее поддерживала их, но впоследствии, благодаря постоянному пребыванию вместе с нею, сама дала убедить себя в их действительности и стала подражать ей, а затем, сошедшись на одном и том же бреду, обе стали одинаково объяснять свои ощущения. Если кто-нибудь пел на улице, то это непременно был голос их друга; если никто не являлся, то это объяснялось их недостаточно богатым туалетом. Поэтому они то и дело заказывали полные свадебные гардеробы и расхаживали по комнатам в нарядных костюмах, днем и ночью, с шелковыми зонтиками в руках, все в ожидании его прихода; но так как он не являлся, то они заказывали новые платья, тратя на это все свое состояние, и, чтобы показаться своему фантастическому поклоннику более богатыми, оставили обыкновенную пищу и стали питаться одними сладостями, считая их более подходящими для своего будущего положения. И все время кричали: "Что? Офицер? Отчего же он не приходит? ведь мы. уже одеты?" Так длилось дело до тех пор, пока в один прекрасный день им действительно представился какой-то офицер, который готов был жениться на одной из них, но они поспешили с презрением оттолкнуть его, не встретив в действительной личности того ангельского типа, который они мысленно создали себе; они никогда не выходили из дому и даже не высовывали головы в окно, чтобы при столкновении с практической жизнью их идеал не потерял своего престижа.

В моей клинике Лаура, разлученная с сестрой, вскоре успокоилась и снова взялась за труд, и только по изысканности поз и костюма да по некоторым недозрелым фразам можно было судить о ее болезни. Но зато другая продолжала пребывать в состоянии острой мании; она осыпала нас проклятиями, с отвращением отвергала всякую работу, рвала все платья, которые не были из шелковой материи, и находила недостойными себя белые и чистые больничные покрывала.

Изолированная и подвергнутая лечению водою с целью вызвать у нее обещание работать и не бредить более офицером, она в течение получаса сопротивлялась водяной пытке, но в конце концов сдалась до того, что дала надеть на себя грубое больничное платье, как я это приказал сделать, чтобы вызвать более глубокий переворот; с тех пор она неустанно работала, не проявляя так резко своего безумия, которое, однако, длится и поднесь, но только в более легкой форме.

Нет ничего поразительного в том, что эти две сестры, предрасположенные столькими наследственными причинами и воспитанием, впали в сумасшествие; труднее, однако, понять, каким образом и почему обе заболели одной и той же формой безумия, которое можно назвать платонической любовью в самом крайнем ее проявлении.

Чтобы объяснить это, должно прежде всего распознать сущность идеи. Идея - это миниатюрное изображение, акустическое или оптическое, получаемое мозгом от перципируемых предметов; когда мы здоровы и бодрствуем, впечатление каждой отдельной идеи, каждого отдельного представления до того ослабляется серией других быстро сменяющихся идей, а еще более впечатлением действительных и живых ощущений, что она, идея, не имеет возможности вполне проявлять своего преобладающего влияния; но если, как во сне, чувствительность молчит или если вследствие чрезмерного фанатизма или мании какая-нибудь идея до того преобладает в мозге человека, что все остальные бледнеют перед нею и настоящие действительные ощущения не воспринимаются более, то она выдвигается на первый план.

Мысль о возлюбленном приходит в голову всем нашим девицам, но чтобы эта идея воплотилась в воображаемом возлюбленном, которого ласкаешь, слышишь, видишь, в то время как он вовсе не существует, - для этого нужно болезненное предрасположение со стороны наследственности и воспитания, так чтобы одна известная идея заняла первенствующее место и абсолютно властвовала над всеми остальными действительными ощущениями.

Если этих причин (наследственности и воспитания) достаточно для объяснения происхождения умопомешательства в одной из сестер, то нетрудно понять, как оно передалось другой, которая, также предрасположенная наследственностью и организацией, нашла новый импульс к болезни в сочувствии к сестре и, что еще важнее, в сожительстве с нею, что развило в ней тот инстинкт подражания, который так превалирует в интеллектуально слабых индивидуумах. Известно, что многие инквизиторы, недолго после осуждения колдуний, воображали себя самих одержимыми бесом; а на острове Яве и у самоедов эпидемически господствует у женщин род умопомешательства, которое заключается в подражании движениям других.

Морелъ видел молодую сестру милосердия, которая, находясь в продолжение 15 дней при маниакальной больной, заболела формой умопомешательства, вполне аналогичной эротическому; как у одной, так и у другой болезнь прошла одни и те же стадии и окончилась в одно и то же время.

В "Annales Medico-Psycologiques" за 1863 год рассказывается о двух братьях, которых 15 января обокрали; 24 января они оба во сне или в бреду закричали: "Вор пойман" и набросились на племянника, чуть не убив его. Один из них, продолжая пребывать в бреду преследования, вышел из дому и направился к реке, чтобы утопиться; ему помешали в этом два жандарма, которые, после жестокой борьбы, отправили его в больницу, где он вскоре после того умер от кровоизлияния в мозговые оболочки. Другой брат, ушедший из дому после первого, отправился к той же реке и утопился. Финкелъбург описал (Zeitschr. f. Psychiatrie, 1861) двенадцать случаев умопомешательства из подражания.

Эти единичные случаи, наблюдающиеся большею частью у индивидуумов одной и той же семьи, объясняют те странные формы эпидемического помешательства из подражания, которые известны были в средние века.

Гораздо хуже фантастической любви, несомненно, та любовь, которую я назову лживой, или симулированной, Она наблюдается в особенности у истерических женщин, обвиняющих неповинных людей в том, что они изнасиловали, оплодотворили и истязали их. Одна из таких женщин, чтобы лучше доказать измышленную клевету против двух братьев, вогнала себе in vaginam тринадцать кусков железа, один гвоздь и целую связку стальных прутьев (Апп. d'Hyg., 1864). Другая не только утверждала, что была изнасилована, но даже что родила ребенка, убила и похоронила его; а между тем она оказалась девственницей.

Зоологическая любовь. История упоминает о тех странных умалишенных, которые питали далеко не платоническую любовь к статуям великих скульпторов Греции. Несколько лет тому назад в Милане в суровую зиму застали голого сумасшедшего, расточавшего самые пылкие ласки статуе на Piazza Fontana. Но более общеизвестен тот вид любви, которую я назвал зоологической, хотя вернее ее назвать животной.

В Пезаро я видел слабоумных и эпилептиков, имевших любовные сношения с кошками, курами и козами. Всем нам знакомы те помешанные, или маттоиды, которые оказывают ласки и благодеяния животным - главной цели их жизни. В Женеве или в Милане, если я не ошибаюсь, жила одна дама, которая с королевской щедростью содержала двадцать собак, о свадьбах и родах которых она извещала своих друзей в подобающих письмах*.

[Один высокопоставленный богатый военный относился с такой любовью к своей собаке, что извещал об ее амурах и родах своих знакомых в настоящих циркулярах; она же, быть может вследствие чрезмерных забот, умерла во время родов; он устроил для нее великолепную гробницу, куда поставил ее труп вместе со своей фотографией, но в течение многих лет после этого не мог успокоиться. "Когда в семье, - говорил он, - возникают неприятности, меня ничто более не утешает".]

Всем известна любовь Калигулы к своему коню, ставшему под его покровительством сенатором и затем даже консулом римским, но немногим, вероятно, известно, что граф ди Мирандола оставил в 1821 году все свое наследство рыбе, a Borscey завещал 25 фунтов стерлингов четырем своим собакам.

Но более всех выделяется в этом отношении Gama Machado, который в одном из своих 61 завещания оставил 30 тысяч франков дохода своей компаньонке за заботы о его любимых птицах и 20 тысяч в награду человеку, который, стоя на одном из сенских мостов с громадным объявлением, не давал извозчикам мучить лошадей и мулов*.

[Legrand du Saulle. La folie devant les tribunaux, 1864. P. 218.]

Недавно ко мне обратилась за советом знатная иностранка, рано оставшаяся вдовою, маленькая, бледная, с живым взглядом и продолговатым черепом. Страдая с девичьего возраста истерическими судорогами, большою нетерпимостью к холоду и головокружениями, она не имела никакого полового влечения к своему мужу, к которому питала живую платоническую привязанность. Овдовев, она мало-помалу влюбилась в своего голубя. "Когда я его вижу, я бледнею и затем краснею, сердце бьется в моей груди, а затем, как бы охваченная стыдом и боязнью показаться смешной или сумасшедшей, я бросаю его в сторону, но лишь затем, чтобы после еще любовнее приласкать его".

Я отнюдь не имею в виду смешивать с этими помешанными заслуженных членов общества покровительства животных; но я не могу не сознаться, что у меня возникло сомнение относительно умственной вменяемости тех людей, например, которые не побоялись публично высказать намерение взорвать динамитом всех нас, профессоров Института S. Francesco da Paola, со всеми нашими лабораториями, за то, что мы позволяем себе жертвовать для науки жизнью собак, и которые тратили массу денег на то, чтобы отвлечь собак от наших опытов и затем убивать их по-своему, в то время как эти деньги нашли бы гораздо лучшее употребление, если бы ими оказали помощь тому ближнему, который, не умея более работать вследствие старости или болезни, вынужден просить кусок хлеба и получать его слишком горьким и соленым из рук богача или священника.

Парадоксальная любовь. Есть еще другая серия безумных поступков, где половой инстинкт играет не последнюю роль; как, например, в случае с юношей, который постоянно воровал принадлежности дамского костюма, рубашки, кальсоны, чулки, из которых не делал никакого употребления, довольствуясь одним созерцанием их*. В случае, описанном Гофманом**, молодой человек, имевший многих помешанных родственников и страдавший долгое время головными болями, имел странность похищать у девушек башмаки и убегать с ними. Я не говорю уже о тех эксгибиционистах, одержимых большею частью старческим слабоумием и начинающимся общим параличом, которые находят удовольствие в обнажении своего тела перед прохожими, или, что еще более оригинально, в акте мочеиспускания в присутствии других, как это наблюдал Арндт у одного молодого человека, с детства предававшегося мастурбации, страдавшего меланхолией и каталепсией и имевшего брата-эпилептика и родителей-невропатов.

[* Vierteljahrschr. F. Gerichte. Midizin, 1878. P. 61.]

[** Op. cit. P. 355.]

Извращенная любовь. В высшей степени странна та форма половой психопатии, которую Вестфалъ* назвал превратным половым ощущением (contrare Sexualempfindung), описав любопытные примеры ее. Между прочим, он описал одну девушку, которая с 8-летнего возраста, совершенно избегая общества мужчин, чувствовала сильное влечение к женщинам, с которыми предавалась онанизму; не получив взаимности в одной новой своей страсти, она заболела неистовой манией, перешедшей затем в циркулярное сумасшествие. Она страдала головокружениями и одышкой и проявляла волчью обжорливость; лицо у нее было асимметрическое, голова маленькая; отец ее покончил самоубийством, а мать была испугана во время беременности. Второй случай касается старого вора и мошенника, который был арестован на станции железной дороги в дамском костюме. Он был сложен и развит, как мужчина, но голос его, походка и волосы были женскими. Он сознался, что с детства испытывал особенное влечение надевать на себя дамские платья и украшения и жить с женщинами, питая в то же время полное отвращение к мужчинам; когда же он пытался подавить в себе этот инстинкт, то им овладело какое-то состояние ужаса и страха. На 16-м году он, после испуга, заболел эпилептическими припадками. Находясь в услужении в одной семье, он похитил несколько платьев своей госпожи; однако платья, которые он носил, "чтобы испытать, к лицу ли они ему", были куплены на свои деньги.

[Arch. F. Psych., Berlin, II. P. 73.]

Я знал одного 48-летнего психопата, который истратил все свои деньги на подарки юношам, за которыми ухаживал, желая играть роль женщины; он нападал и колотил тех из них, которые не называли его Луизой; реденькие волосы его были расчесаны и заплетены, а костюм был наполовину мужской, наполовину женский; словом, по внешности это был тип истинного педераста.

Другой чрезвычайно интересный случай опубликовал недавно Tamassia*. Крестьянин Р.С., мать которого страдает истерией, один дядя идиот, а другой причудлив, посещал школу без особенной пользы; с 12 лет он стал проявлять боязнь в обществе мужчин, а в обществе женщин выказывал какую-то стыдливую гордость, когда кто-нибудь позволял себе двусмысленное слово. Между 15-м и 17-м годом он отрастил волосы, заказал платье, которое бы лучше обрисовывало контуры его тела, и иногда говорил, что он не мужчина; в беседе с женщинами говорил "мы" и исковеркал на женский лад свое имя. Находясь в услужении у одного чиновника, он однажды услышал от него совет надеть на себя женское платье; шутка эта, однако, вполне соответствовала его влечению, и он осуществил ее: стал по-женски причесываться, надел дамский туалет, чем возбуждал всегда смех толпы, воображал себя любовницей многих мужчин и даже вообразил, что благодаря своему хозяину забеременел и родил сына!.. Шесть месяцев спустя он снова надел мужское платье, оправдываясь тем, что его побудила к тому необходимость добывать себе пропитание, так как в женском костюме никто не желал принимать его в услужение. Невзирая, однако, на это, он долгое время хранил еще у себя некоторые принадлежности дамского туалета, в которых иногда показывался на улице, но которые преимущественно носил в своей комнате, завивая себе длинные волосы, обнажая шею и высоко приподнимая юбку, чтобы видны были икры. В течение нескольких лет он исполнял обязанности слуги, предпочитая женские занятия и избегая мужских. Ему доставляло большое удовольствие, если мужчины его хвалили, признавали его красоту или подозревали в нем женщину. Из одного дома его прогнали за кражу косметических средств, а способ, употребленный им для совершения кражи, достаточно доказывает его умственное убожество: отрицая кражу, он спрятал похищенные вещи в узелок своих вещей, так что без труда был уличен. Из другого дома его прогнали за кражу кольца у хозяйки, которая, заметив это, подняла тревогу. Он же между тем надел уже кольцо на палец и, публично показывая его, как будто вещь, полученную в подарок, с фатовской ужимкой спросил, "не идет ли оно ему и не придает ли красоты". В тюрьме он допустил телесный осмотр, которому противился на свободе. Он был среднего роста и крепкого телосложения; кожа нежная, скудно покрытая волосами, извивающимися до самых плеч; лоб низкий, выдающийся в верхней части; лицо маленькое, покрытое роскошной бородой, с выдающимися скулами; нос тупой, глаза круглые, темные, брови густые; полные губы открыты и слегка улыбаются. Половые органы нормальны, голос слабый, с фаль-цетным тембром. Для выпуклости бюста он носил подушечки, которые должны были заменять груди, а панталоны были подбиты ватой, чтобы икры казались более круглыми.

[Riv. sperim. di freniatria, IV, 1878. Reggio.]

Гок* описывает подобные случаи у действительных помешанных. Так, например, один еврейский юноша 22 лет, тупоумный, брат помешанного, с женским лицом, страдавший галлюцинациями и занимавшийся онанизмом, обнаружил наклонность прикасаться к половым органам мужчин. Он был отпущен, но вскоре обратно доставлен за свои противоестественные наклонности.

[Arch. F. Psych., V, 564.]

Крафт-Эбинг рассказывает об одной девушке (мать и сестра которой были невропатками), чрезвычайно раздражительной сомнамбуле: вследствие душевного угнетения она 22 лет от роду заболела периодической манией с непреодолимым стремлением к индивидуумам своего пола и вели-чайшим отвращением к мужчинам, которое исчезло на 28-м году. Другая девушка, происходящая от экзальтированной матери и имеющая сумасшедших сестер, в детстве страдала конвульсиями, впоследствии стала раздражительной, эксцентричной и проявляла бред преследования; на 24-м году ее охватила мания с таким влечением к особам ее пола, что невозможно было разлучать ее с ними; через два месяца этот отвратительный инстинкт совершенно исчез.

В Павии я лечил одного 13-летнего мальчика, страдавшего эпилепсией вследствие травматического ранения правой части головы; у него была чрезвычайно нежная физиономия, хорошее сложение, красивая форма черепа; при этом он был интеллигентен и честен. После первых же эпилептических припадков он стал ленивым, не способным к учению, воришкой и, что еще более странно, пассивным педерастом, так что даже шлялся по казармам. Принятый в клинику, он стал для нее настоящим бичом вследствие своей нравственной испорченности; в течение пяти лет, пробытых им в клинике, я мог наблюдать полнейшее приостановление роста и полового развития, так что мы имеем здесь дело с истинной маниакальной педерастией, вызванной приостановкой мозгового развития вследствие поранения.

Я обращаю при этом внимание на то, что почти во всех подобных случаях мы находим аномалии, указывающие на задержание развития: мало волос в бороде, недалекий ум, атрофию яичек (Шюле) и часто эпилепсию.

Эта форма "превратного полового ощущения" - переходный пункт к тому виду педерастов, описанных впервые Каспером, которые от рождения чувствуют влечение к пороку - единственной идеальной цели в их жизни. Вспомним здесь пространное самооправдание Застрова и про замечания Ульрихса, который в своих книжках Vindicta, Atra spes, Inclusa, Gladins fovens, основываясь на том факте, что в первые месяцы внутриматочной жизни оба пола недостаточно ясно отделены, утверждал, что нельзя исключить возможности, чтобы душа женщины заключалась в мужском теле [anima mulieris in corpore virili inclusa], и настаивал, чтобы церковь санкционировала законность брака между мужчинами!

Доля истины имеется в бреду жертв этой странной болезни. Дело в том, что гермафродиты и псевдогермафродиты чувствуют потребность проявлять любовь в направлении, противоположном кажущемуся полу.

Но еще более печальная и отталкивающая форма любви у помешанных - это satyriasis и nimfomanis, которые наблюдаются при общем параличе, старческом слабоумии, эпилепсии, спинальном склерозе, чахотке, гидрофобии или же вследствие чрезмерной жары, глистов, ношения слишком тесных платьев, чтения грязных книг, во время и после чрезмерных менструаций, главным же образом вследствие мастурбации, которая, как отлично выразился Эмингаус*, возбужденная вначале фантазией, потом со своей стороны возбуждает и раздражает последнюю и снова возбуждается ею.

[Emminghaus. Allgemeine Psychopathologie, 1878.]

Я лечил однажды мальчика-онаниста, который восьми лет от роду покушался на изнасилование своей матери. Галлъ наблюдал одного 3-летнего и одного 5-летнего сати-риаков. Субъекты эти большею частью находятся в состоянии полной гиперестезии к свету, к звуку, половым ощущениям; они бросаются на женщину, не обращая внимания на ее возраст; а если им мешают, приходят в ярость и становятся вампирами (Моро).

Нимфомания превращает самую робкую девушку в вакханку, которую по нескромности нельзя даже сравнить с проституткой. Каждый встречный мужчина становится предметом ее страстных желаний; она зовет его, просит, старается возбудить хитростью, ласками и самым утонченным кокетством, но если этим не достигает цели, то пускает в ход насилие и угрозы. Часто она страдает от чрезмерной жажды. Запекшиеся губы, зловоние изо рта, слюнотечение, высунутый язык, подергиванье ног, холодный пот и стремление убивать всякого встречного - вот симптомы, дополняющие картину болезни, похожей на гидрофобию, тем более что, как и при последней, здесь наблюдается боязнь жидкостей и чувство удушья. Позднее наблюдается опухание клитора и лимф, прострация сил и наконец смерть.

Более часта слабая форма нимфомании, которая проявляется в наклонности обнажать свое тело, рвать на себе одежду, презирать свой пол, говорить о брачной ночи и пр. [Emminghaus].

Я видел случай, в котором эта ужасная любовь или, лучше сказать, болезнь проявилась у одной весьма благородной женщины после дифтерита, и я упоминаю о нем здесь, потому что и до сих пор этот случай остался единственным, по крайней мере в психиатрии.

Это была 38-летняя женщина, мать и сестры которой страдали чахоткой. Муж ее был сварливым человеком, что, однако, не мешало ей любить его и быть ему верной; вообще она вела такой скромный образ жизни, что в городе почти не знали про ее существование. Тридцати пяти лет она заболела бронхитом; тридцати восьми лет она внезапно помешалась на том, что ее околдовали, стала онанировать, настоятельно требовала супружеских сношений. Исследование показало следующее: обложенный язык, ненасытная жажда, рвота; в груди плевритическое трение с левой стороны и свистящие хрипы в верхушке; с правой стороны везикулярное дыхание почти уничтожено, при тщательном исследовании с помощью выстукивания и выслушивания получаются все симптомы существования каверн в верхней доле легкого; живот чувствителен к давлению, vulva изъязвлена, с обильным лейкоройным истечением; больная насильно и бурно вводит туда руку и посторонние тела, раздражая этим слизистую оболочку; каждый раз она проявляет желание укусить кого-нибудь и совершенно отвергает пищу. Моча 1015, Фогель 2, мало кислот; через несколько дней 1020, с белком. Через 12 дней наступил паралич мочевого пузыря, при этом сильная боль в гортани, температура 40°. На некоторое время она при этом успокоилась, но затем еще сильнее стала онанировать и впала в спячку. 24 часа спустя реакция мочи стала щелочною, 1025; впервые выступили дифтеритные пленки, которые, как оказалось при вскрытии, перешли и на пищевод, осложнив собою гнойный бронхит; матка очень маленькая с инъецированным, гранулезным зевом, левая почка нормальна, правая срослась с капсулой, кора, чашечки и мочевые каналы представляют гнойно-серозную инфильтрацию.

В более легких случаях женщина старается владеть собою и выказывает лишь сильное беспокойство, перемену в характере, изощренное кокетничанье или упорную грустную молчаливость; при виде мужчины ее дыхание учащается, пульс становится быстрее, выражение лица оживленнее; но вначале сдержанная, она затем забывает о скромности и начинает думать и говорить лишь о распутстве. Женщин она избегает и дурно относится к ним. Я знал одну, которая хвастала тем, что имела 44 любовников; когда она встречалась со студентами, то самым бесстыжим образом приглашала их к совокуплению. Однажды она самым серьезным образом рассказала мне, что имела coitus с каменщиком, работавшим недалеко от больницы, и описание было такое точное, что я почти поверил ей, а между тем это была галлюцинация, точно так же как и рассказ об обезглавлении ее сыновей; однако эти галлюцинации не были так упорны и постоянны, как это обыкновенно наблюдается у мономаньяков.

Женщины, страдающие половой психопатией, значительно превосходят в этом отношении мужчин, и после долголетнего опыта я убедился, что Hergt не преувеличивал, утверждая, что две трети помешанных женщин страдают болезнью половых органов: гипертрофией шейки, язвами зева, маточно-влагалищными сращениями, катарами, оваритами, будь это в виде осложнения расстройств абдоминального кровообращения (Флеминг) или вследствие анемии и слабости, вызываемой обильными потерями крови, или вследствие гиперестезии и раздражения спинного мозга, которые, возбуждая более живые маточные рефлексы и ослабляя психическую деятельность, вызывают конвульсии, благоприятствуют возникновению ненормальных ощущений и превращают их в иллюзии, галлюцинации, импульсивные безнравственные поступки или в более странные виды безумия, которые Крафт-Эбинг, например, наблюдал у девятнадцати женщин, возобновлявшиеся вместе с регулами.

Многие, подобно детям после сказки, нуждаются в том, чтобы им сказали, к какому заключению приводят факты, о которых шла речь, и это обстоятельство трудно обойти. Недостаточно сказать им, что в позитивных науках факты сами за себя говорят. К счастью, в данном случае вывод ясно бросается в глаза; вывод этот тот, что и сумасшествие тесно связано с физиологическим состоянием и что в любви помешанных в преувеличенном виде представлены наклонности здорового человека. И в самом деле: молчаливая меланхолия, возникающая из несчастной любви, - преувеличение того состояния, в котором, как утверждал Данте, скрываются великие страдания.

Точно так же и та форма сумасшедшей любви, которую я назвал немою, может быть в зародыше наблюдаема у более робких влюбленных, которые приписывают влюбленным особам идеи и поступки, на которые они вовсе не способны и которые им никогда в голову не приходили; при этом они воображают, что в каждом их движении и в каждой мысли скрываются эффекты и тайные цели, которых, кроме них, никто не угадывает, а менее всего - их милая.

Эротомания - это платоническая любовь в карикатуре, точно так же как нимфомания - карикатура грубоживотной любви. Эротически-кровавая форма, некрофиломания, напоминает любовь (и происходит от нее) наших отдаленных предков, которые не довольствовались, как это принято теперь, вздохами и золотом, а доходили до жестокой борьбы, в которой те или другие падали мертвыми, будь это для уничтожения сопротивления женщины, для которой брак был новой формой рабства, или для удаления соперников. След этого обычая сохранился в браках дикарей, например, в Австралии, где принято, чтобы муж поджидал жену за забором, сразил ее ударом в затылок и, лишенную чувств, отнес на брачное ложе. От этих обычаев ведут начало некоторые брачные обряды многих наших народов, симулирующих борьбу или похищение; не подлежит сомнению, что след их сохранился в ужасном празднестве Jagraat'a в Индии и в римских вакханалиях, где каждый сопротивлявшийся совокуплению, даже мужчина, разрезывался на мелкие кусочки (Тит Ливий, XXXIX, cap. VIII).

Эта жестокость наблюдается вообще у животных во время течки, когда более сильный соперник убивает или ранит более слабого и остается победителем; но она наблюдается также и у современного человека.

Лукреций, великий мыслитель, наблюдал, что мужчина, которому женщина оказывает сопротивление при совокуплении, становится диким и жестоким и способен поранить и побить эту женщину*.

[Цель вожделений своих сжимают в объятьях и, телу

Боль причиняя порой, впиваются в губы зубами

Так, что немеют уста...

Лукреций. О природе вещей. М.,1958. С.156.]

Мантегацца признался один его приятель, что им овладела сильная страсть душить кур, когда после первого убийства одной курицы он испытал наслаждение в ощупывании ее теплых внутренностей, каковое ощупывание доставило ему чрезвычайное удовлетворение его сладострастия. Один тонкий наблюдатель указал мне на то, что во Флоренции некоторые богатые развратники имеют обыкновение для возбуждения своей похотливости покупать кошек, которых выпускают на свободу из закрытых мешков, натравляя на них свирепых собак. История, впрочем, показывает нам, что всегда в случаях буйств и грабежей жестокость сочетается с самой необузданной похотливостью.

Извращенная или превратная любовь напоминает и объясняет нам лесбийские ужасы; возможно, что она ведет начало от того гермафродитизма, который Дарвин предполагает у наших отдаленных предков и который наблюдается в первые месяцы зародышевой жизни, а также, как верно указывает Гофман, от той аналогии обоих полов, которую я открыл у преступников.

Наконец, самые странные больные, одержимые тео-эрото-манией напоминают тех несчастных, которые всем сердцем отдаются церкви, когда им больше нечего ждать от мужчины.

Что касается преобладания половых и эротических отклонений у женщины, то это обстоятельство снова подтверждает большее влияние, оказываемое на нее любовью и половым аппаратом, в сравнении с мужчиной который, быть может, вследствие этого уже за много веков называл ее на языке семитов, а в Индостане Kala-tra, semen serbans. Если, с одной стороны, и печально, что половая сфера у женщины служит для нее таким фатальным источником нервозности и психопатии, то, с другой стороны, даже психиатрической, это обстоятельство вознаграждается надеждой на ту терапию, которая впервые введена у нас Де-Кристофорисом и Францоли-ни и которая излечивает некоторые психозы и наиболее упорные рефлекторные неврозы посредством удаления яичника*.

[23 летняя Бортолацци родители которой болеют пеллагрой, а бабушка болела нимфоманией, с 18-летнего возраста страдала конвульсиями, переходившими в неистовую манию после каждых регул; по удалении профессором Францолини яичников, находившихся уже в состоянии коллоидного перерождения, наступило внезапное улучшение (Archiv. ital. per le malatie nervose. Milano, 1880. fasc. 6).]

ПРИБАВЛЕНИЕ

1. Серия новых форм любви у помешанных не была, как я это полагал, исчерпана описанными выше.

Недавно мне представился некто Карл Бор. 20 лет, из Турина; он был маленького роста (1,44), противен лицом, с черными волосами и беспокойным взглядом. Он жаловался на частые боли в межреберьях и позвоночнике, в местах, соответствующих поясничным позвонкам.

Но причина, вследствие которой он явился ко мне за советом, состояла в том, что он был подвержен постоянным эрекциям и чрезмерной возбудимости, которая доводила его до изнасилований, когда он видел пред собою какой-нибудь белый предмет, будь это даже стена; в особенности он приходил в возбужденное состояние при виде развешанного и развевающегося белья. Первое проявление этого странного ощущения он относит к самой ранней эпохе своего детства, когда, видя своих сверстников в белых передничках, испытывал возбуждение и живое удовольствие в прикосновении к ним; впоследствии шуршание белья доставляло ему наслаждение, равносильное сношению с женщиной.

Девяти-десяти лет он стал заниматься онанизмом, но извержение семени происходило лишь при виде накрахмаленного белья.

Это состояние было причиной нескольких изнасилований и постоянной потребности совокупления, для удовлетворения которой он стал воровать. Но, как я понял из его истории, склад его души был аналогичен складу души у рожденных преступников.

Не по летам развитой, он вначале любил учение, но на 9-м году стал удаляться от школы; родители били его; он украл у них 22 лиры и отправился в Геную, затем в Неаполь, откуда власти отослали его обратно в Турин. Вернувшись сюда, он некоторое время оставался дома, но затем отправился в Беллинцону, а оттуда, 12 лет от роду, пошел пешком во Францию, где стал каменщиком.

Четырнадцати лет он стал иметь сношения с женщинами.

В Турине он в 16 лет был арестован за нанесение ран острым орудием, а в 18 лет обвинялся в убийстве из-за женщин и был осужден на год тюремного заключения.

Следует еще упомянуть, что Бор. еще мальчиком получил тяжелое поранение головы, от которого долгое время страдал.

Как это обыкновенно в таких случаях бывает, он происходит от невропатов.

Отец Б. здоров, но мать страдает мигренью, сестра истерией; дедушка умер от душевного расстройства, наступившего после финансовых потерь, бабушка случайно умерла от отравы; один кузен - полуидиот, один брат заика.

Я вначале отнесся недоверчиво к его признаниям, потому что, если он и был невропатом, что доказывалось различными неврозами, притупленной чувствительностью, правосторонними парезами и наследственным предрасположением, то дело шло также о преступнике, который мог иметь свой интерес в симуляции, но когда я наткнулся на два случая Манъяна и Шарко, имеющих столько аналогии с моим случаем, то последний стал для меня вполне вероятным.

Вот история случая Шарко.

С., крестьянин 37 лет, отец которого алкоголик, дядя сумасшедший, мать и сестры нервны и меланхоличны, а брат помешан, сам кривоголовый. Пятнадцати лет он увидел сушившийся на солнце белый передник, взял его, обвязал вокруг тела и прикосновением к нему стал онанировать за забором. С того дня он не мог видеть передников, чтобы не завладевать ими для мастурбации, после которой бросал их прочь. Когда он видит кого-нибудь в переднике, то, невзирая на пол, чувствует потребность следовать за ним.

В 1861 году родители отдали его в морскую службу, чтобы положить конец этому состоянию, и действительно, не видя перед собою передников, он успокоился, но в 1864 году, вернувшись в отпуск, он снова проявил свою странную склонность и стал красть передники. И днем и ночью он только о них и думал, и его толкало красть только передники, а не что-нибудь другое. Если бы пред ним лежали тысячи франков и передники, он бы к деньгам даже не прикоснулся, а взял бы одни передники.

Два раза он был судим за такую кражу и приговорен к небольшим наказаниям.

В 1870 году он однажды увидел пред лавкой выставку из ряда очень чистых передников. Он простоял пред ними на страже целый день. Ночью он перелез через стену во двор, откуда можно было проникнуть в лавку и завладеть передниками. Он был арестован и осужден. Отбыв наказание, он, для избежания передников, определился на 2 года на трансатлантический пароход, затем поступил в монастырь, истязал себя и на некоторое время успокоился, но вскоре его страсть снова возникла, и уже в качестве служителя при гостиницах он стал красть или приобретать все новые передники. Он спал с ними. В 1880 году он ночью покушался на кражу передников, которые днем заметил в одном магазине. Он был арестован. При обыске у него нашли массу передников, запятнанных мужским семенем. На сей раз сумасшествие было распознано, и он был отправлен в дом умалишенных.

Еще оригинальнее другой случай. M. X., y которого, между прочим, наблюдаются фимоз, удлиненная на несколько сантиметров крайняя плоть и припухший у основания penis, происходит от в высшей степени нервных, почти помешанных родителей; рано развившись, он трех лет от роду умел уже читать, но, физически очень слабый, он шести или семи лет стал проявлять странную наклонность - смотреть на ноги женщин, чтобы удостовериться, имеются ли гвозди в их ботинках, и вид этих гвоздей наполнял его существо каким-то необыкновенным удовольствием. Он овладел ботинками двух своих кузин, чтобы сосчитать количество штифтов в них, а ночью в постели только и думал о сапожнике, который их вбивал, о мучениях девушки, если эти гвозди ей врезываются в ноги, как у лошадей, или если ей совсем отрезывают ноги, и в то же время онанировал, более для пополнения фантастичности истории (уверял он), чем для материального удовольствия, которое он при этом испытывал.

Отданный в школу, он, не видя пред собой женщин, казался менее возбужденным. Понимая, что дело, быть может, идет о печальной привычке, он старался пересилить себя. С горячей головой и тесно сжатыми кулаками, он употреблял все средства, чтобы успокоиться, но вместо успокоения получался лишь полнейший упадок сил. Очень часто, при мысли о ботинках, возбуждавших его эротические идеи, вращавшиеся вокруг одного и того же предмета, он выбрасывал семя, без всякого прикосновения к чему-нибудь и хотя это было ему противно, ибо прерывало нить его эротических представлений. Ухудшалось это состояние во время каникул, когда он находился вблизи своих кузин; одна из них, более сметливая, обыкновенно клала свою ногу на ногу двоюродного брата, хотя последний никогда с нею на этот счет не условливался, в особенности она любила это делать, когда бывала в новых ботинках, и тогда одного прикосновения к гвоздям бывало достаточно, чтобы он выбрасывал семя.

На 18-м году он стал испытывать сладострастную дрожь при звуке женских шагов на улице (а он в этом отношении приобрел необыкновенную тонкость), если по этому звуку мог догадаться, что" ботинки были с гвоздями; то же самое он испытывал, когда проходил мимо сапожников и видел у них дамские ботинки. Некоторое успокоение доставила ему настоящая любовь к одной девушке и женитьба на ней, но вслед за этим дело пошло еще хуже прежнего. В 1868 году вид гвоздей не вызывал более эрекций, а странное чувство давления в мозге, переходившее на затылок и члены; при этом глотка стягивалась, лицо оживлялось и он испытывал сладострастное ощущение, которое не сопровождалось эрекцией.

Припадок этот бывал слаб, если, например, какой-нибудь сапожник говорил с ним вообще о дамской обуви; сильнее, если эта обувь принадлежала знакомой ему женщине; еще сильнее, если он видел эту обувь на самой женщине и если при этом гвозди были большие; сильнее всего - если женщина, носившая обувь, была молода и красива.

Если он прикасается к этим гвоздям или слышит их звук, в особенности же если прикасается к ним penis'oм, то происходит эякуляция.

Эти мысли внезапно возникают в нем, когда он сильно о чем-нибудь думает. Борьба с ними кончается тем, что он начинает страдать галлюцинациями: ему кажется, что какой-то голос внутри его кричит ему, что всякое сопротивление напрасно. После каждого приступа он засыпает глубоким сном. Вообще же он плохо спит, испытывает тягостное ощущение в затылке и чувствует себя хуже всего летом.

В общем, это был весьма образованный молодой человек и хороший управляющий. Однажды его застали онанирующим пред магазином обуви и арестовали.

M.L., 37 лет, отец которого оригинал, обжора и часто страдает галлюцинациями, а брат проявляет странные и дурные привычки, был прилежен, но ему все трудно давалось, так что он вынужден был переменить несколько занятий. Когда ему было 5 лет, он, лежа со своим 30-летним родственником в постели, испытал эрекцию, когда тот надел свой ночной колпак; точно то же он испытывал, когда его горничная надевала чепчик. Он не онанировал с товарищами. Женившись впоследствии, он не мог иметь эрекций, если не думал о ночном чепце.

2. Преждевременное развитие любви. Мы видели, что все эти только что описанные случаи ненормальной любви возникали и зарождались в раннем детстве; в моем случае уже в трехлетнем возрасте.

Заметим, что вообще извращение полового чувства почти всегда развивается преждевременно, как это видно, кроме описанных случаев Шарко, еще из следующих.

R., упоминаемый Шарко, впервые стал испытывать удовольствие при виде обнаженных мужчин, когда ему было 6 лет, и с этого же времени стал пытаться надевать на себя женское платье.

Я лечу в настоящее время девушку, о матери которой можно сказать лишь одно хорошее, но бабушка которой - развратница, дедушка - пьяница и двоюродный брат - преступник; с 3-летнего возраста она стала заниматься онанизмом, не в состоянии будучи уступить ни упрекам, ни угрозам, ни врачебному лечению; она доходила до того, что онанировала тем самым инструментом, который употреблялся для впрыскивания ей лекарств.

Другая пациентка, происходящая от невропатической семьи, маленького роста, dolichocefala, интеллигентная, восьми лет стала онанировать, наученная тому одной подругой, и продолжала делать это и после замужества, в особенности когда бывала беременна. У нее было 12 детей; из них 5 преждевременно умерли, 4 имели дурное строение черепа и выказывали порочные наклонности. Один из них, интеллигентный, с 7-летнего возраста стал заниматься онанизмом, выказывая в этом необычайное упорство; точно так же и другой брат, умственно отставший, стал онанировать с 4-летнего возраста, находя в каждом движении предлог к мастурбации.

Третья пациентка, 4-летняя девочка, идиотка, с огромными ушами, почти не умеющая говорить и страдающая конвульсиями, также проявляет уже эту похотливую наклонность.

Zambaco* только что описал двух сестер, одержимых странной и преждевременно развившейся страстью к онанизму.

[Encephale п. 1-2, 1882.]

N.К, десяти лет, проявляет преждевременное развитие в выражении лица и в поведении; она тщеславна, горделива и предпочитает общество маленьких мальчиков, насильственные действия над которыми она заставляет прощать себе ласками и любезностями. С нею бывали припадки бешенства, во время которых она металась по земле. С 5-летнего возраста она стала проявлять наклонность к краже даже таких вещей, которые могла бы получить даром.

Обладая пылким воображением, она любила прекрасное, но осмеивала Бога. С 1879 года она стала страдать белями (у нее нашли oxinris), вследствие чего похудела. Семи лет она украла какие-то туалетные вещи и лакомства; застигнутая врасплох, она упорно отрицала это. С тех пор стали замечать, что она старалась уединяться с мальчиками в одну хатку, будто бы для игры в орехи. Но вместо этого она предавалась с ними мастурбации.

В 1881 году она уличена была в новых кражах; в то же время у нее заметили припухлость vulvae вследствие постоянных раздражений. Обыкновенно она старалась так усаживаться на стуле, чтобы можно было вызывать эротическое возбуждение.

Кнут не помог; он только притупил ее, сделал коварной и злой; точно так же не помогли смирительная рубашка и холодная вода, которою она вначале старалась успокоить себя.

Верхняя часть тела очень исхудала, но зато тем лучше развилась нижняя. "Почему я стану лишать себя такого невинного удовольствия? - говорила она и затем прибавляла: - Я знаю, что это дурно, но я не могу поступать иначе".

Она припоминала, что, будучи еще совсем маленькою, она видела, как одна ее наставница делала то же самое в ее присутствии. Позднее другая наставница, запретив ей прикасаться к genitalia, возбудила ее любопытство. Вначале она стала трогать свои genitalia из одного любопытства, не испытывая при этом никакого удовольствия, но впоследствии желания стали являться в определенные часы.

Она испортила 4-летнюю сестру, которая также стала испытывать удовольствие от мастурбации на восьмом году; позднее она предавалась порочным поступкам с мальчиками.

"Для меня нет ничего ужаснее, - говорила она, - как желать сделать это и не быть в состоянии: можно с ума сойти. В такие моменты я чувствую головокружение. Я ничего не вижу, ничего не боюсь, лишь бы я могла это сделать.

Когда я бывала огорчена, я это делала чаще и больше, точно так же когда меня уличали в краже. Я пользовалась круглыми телами. Иногда головными шпильками, вид которых внезапно пробуждал во мне желания, затем молитвенником.

Если мне препятствовали в этом удовольствии, я страшно злилась. Я призывала дьявола, который однажды ночью неожиданно явился. У него было страшное лицо. Я испугалась и на другой день исповедовалась, но затем опять стала призывать его и уговаривать убить моих родителей".