|
||||
|
«От автора» Когда я работал психотерапевтом (это было давно-давно, более двух лет назад), меня особенно волновало, что происходит с успешными случаями. И я решил сам стать таким случаем. Честно спросив себя, чего я хочу, и честно ответив, я уехал на юг, купил велосипед и с тех пор редко наблюдал два заката через одно окно. Много чего делал, например, сажал растения. Но психология и психотерапия — это такие мысленные вирусы, что от них просто так не отделаешься («нахлынут горлом и убьют…»). Как растения и как субличности. Они требовали ухода и реализации. Вот я и ухаживал, и реализовывал. Со стороны все выглядело диковато, но как в пустыне не выбираешь, чем укрыться, я шил свое «Лоскутное одеяло», озвучивая и придавая смысл всему, что меня тревожило. Я знаю, чего хотел: хорошее одеяло — как ковер-самолет — путешествует само. Книга состоит из «лоскутков», каждый из которых в остальных не нуждается. Но для того чтобы вышло одеяло, он сшивается с двумя-тремя соседними. Книга читается так: с лоскутка на лоскуток. После окончания каждого идут (мои любимые) дорожные указатели — туда! сюда! Если их несколько, приходится выбирать. Например, после этого предисловия сразу расходятся три тропинки — в сны, в истории и в диалоги. Читатель, который попрет напрямую, читая подряд, будет подобен теленку из СНА О ТЕЛЕНКЕ (С—20, стр. 83), жующему яства вместе со скатертью, и всё из одного угла. Если не обращать внимания на указатели, придется наглотаться всякой дряни, и есть риск растерять в чаще остатки здравого смысла, читая, например, комментарии к сну на полкниги раньше самого сна. Наоборот, «прыгая» по указателям, можно держаться более-менее единого стиля и тематики (например, «художественный» читатель может пробираться по историям и снам, а «психологический» или «философский» выберет диалоги и комментарии). Можно представить себе, что одеяло сшито из лоскутов пяти цветов («пять цветов утомляют глаз…»): красные — «Молитвы», зеленые — «Истории», синие — «Сны», белые — «Диалоги» и серые — «Комментарии». В ссылках раздел, к которому лоскут принадлежит, его «цвет», виден из номера (например, С—1 — это первый из снов, И—5 — пятая история и т.д.). Значительная часть текстов — не мои, в том смысле, что изначально написаны не мной. Перечень источников напечатан в конце. В тексте мне такие ссылки не нравятся. Пусть увиливает от стыда за то, что здесь написано, случайный читатель, но не тот, кто принадлежит к семье, с которой всё начиналось. Михаил Михайлович Антоненко! Семейный стыд за всё, что ты натворил, пронизывает книгу, которую я писал без тебя, как нитки тигриной шерсти. «ЧТО Ж, ДЕВОЧКА, — СКАЗАЛ ЗМЕЙ…» (Д—1, стр. 9) ВЕЧНАЯ ИСТОРИЯ О СЭРЕ ЭЙНШТЕЙНЕ И ЕГО ДРУГЕ СЭРЕ ЧАРЛЬЗЕ ДАРВИНЕ, РАССКАЗАННАЯ ИМ САМИМ. (И—34, стр. 120) Примечания:«ДИАЛОГИ» — ЧТО Ж, ДЕВОЧКА, — СКАЗАЛ ЗМЕЙ, опустив морду на сложенные лапы (уютно, гад, устроился!), — тебе и голову сложить не жалко, столько там глупостей понапихано. — Ну и сложу. — Ну и сложи. — Ты, змей, ничего не понимаешь. То есть ты знаешь много, и про пустыню, и про город, но у тебя нет главного. — Чего? — змей поднял морду и сощурил глаза. — Что такое братство, — медленно сказала девочка. — Чтобы все заодно. — Поползли, — сказал змей. — Я тебе одну вещь хочу показать. Всё равно тебе в яму рано прыгать. Девочка нерешительно последовала за ним. — Быть живым или мертвым — вопрос согласованности с окружающими, — разглагольствовал змей. — Прошу обратить внимание на вон те постройки. Ты знаешь, что это? — Кладбище. — Правильно. Чем тебе не братство, где все заодно? И позже: — Тебя не смущает, что я всё время прав? Девочка не ответила. — Расскажи мне, кем был твой отец. — Он был… Ну, я не знаю точно, как эта профессия называется. — Тебе всё равно? — Наверное, да. — Посмотри туда. Ты видишь лошадь? — Да. — Это и есть твой отец. — Почему? — Что значит почему? Ты не веришь? — Нет. — А зря. Это правда. А что здесь странного? Он всегда хотел, чтобы его считали за лошадь. Все желания исполняются. Кем бы ты хотела увидеть свою мать? — Пантерой. — Жалко. Не в этот раз. Вон попугай в золоченой клетке. Это она. Дай ей семечек. — Я тебя ненавижу, змей. — Это причина отказать ей в семечках? Дай. Она будет рада. — Почему я? — У тебя они есть, а у меня — нет. — А где твои родители, змей? — В зоопарке. — Как? — Она замерла, застыла. — Как? В зоопарке? — А что ты удивляешься? Змеи почти все живут в зоопарках — или в музеях. В пустыне мало кто живет. — В музеях? В музеях мертвые змеи. — Это вопрос согласованности, малыш. Мне не нравится об этом говорить. Ползем дальше, чего ты остановилась? — Хорошо, пойдем. Расскажи мне про зоопарк. Мы туда сейчас идем? — Да чего я поведу тебя к своим родителям? Я туда вообще очень редко хожу. — А как они туда попали? Их поймали, змей? — Нет, они сами записались туда. Прошли по конкурсу, дождались очереди. Слушай, что ты мне травишь душу? Я не люблю об этом говорить. Зачем тебе нужно знать про зоопарк? — А зачем тебе нужно было знать, что я делала на краю ямы? — Логично. Но если ты просто поддерживаешь таким образом светскую беседу… — Нет. Расскажи мне. Я хочу знать, как твои родители попали в зоопарк. — Думаешь, я это знаю? Я мало следил за процессом, мне тогда нужно было о себе заботиться. Но я потом видел много змей, переселявшихся туда. Думаю, у моих родителей всё было точно так же. — Как? — Видишь ли, мы, змеи, меняем кожу, несколько раз за жизнь. У нас несколько шкур. Три шкуры есть у всех, их меняют еще в детстве. Скажем так: когда меняют третью, это считается превращением во взрослого. На самом деле шкур больше. Семь, десять, может быть, это неизвестно. И неизвестно, одинаковое количество шкур у всех или нет. У некоторых их бывает 15, это точно. Но сколько их у тебя…… Никогда не узнаешь, пока не сбросишь старую кожу, — есть там новая или нет.  Ну вот, и после того, как кожа меняется в третий раз, почти все начинают бояться — вдруг это всё, последняя. Скажем, так: это общая версия, что нужно бояться за шкуру, я в последнее время думаю, что здесь что-то не так. И, в общем, получается, что все как бы боятся за свою кожу — обычно четвертую или пятую. Чтобы она не поранилась, не замерзла, не вымокла, не высохла или сама собой не начала меняться. А где ее хорошо беречь? Ее хорошо беречь в зоопарке или в музее. — Но в музее же они мертвые! — Конечно, с ними уже не поговоришь. Но и те, что живут в зоопарке, говорят только об условиях содержания. А в музее — о господи, что ж тут непонятного! Если ты хочешь сберечь шкуру — то как ее лучше всего сберечь? Удалить остальное. Они идут в зоопарк, к родителям змея, уже по городу. Лица встречных становятся злее и напряженнее, и девочке становится легче, привычнее. Змей ползет по асфальту, ему хуже. — Змей, тебе нравится город? — Ужас. — А мне здесь прекраснее, чем где-либо. — Как странно ты начинаешь говорить: твои слова отделяются от тебя. Они похожи на ваши деньги: они так долго были не твоими, в смысле, каждая купюра становится твоею на такой короткий срок, что как бы никогда твоей и не становится. Они всегда чужие. — Что? — Деньги. — Да… Мне очень важно, что я живу в городе. Для меня это не просто город, это Город. Это особое пространство, совершенно независимое от зданий и трамваев. Хотя здания — тоже, они в меня проникают… Мне кажется, что моя душа построена так же, как этот Город, в ней та же структура улиц и иерархия фонарей. Там, внутри, всё построено по тому же плану. — Господь, большие города обречены небесным карам… — Ты ужасно вредный сегодня. «Когда? — ужасается про себя змей. — Она знает меня только два часа. Кто здесь кого гипнотизирует? Она уже моя жена. Адаптируемость резко возросла при переходе из пустыни в город. Зря я согласился вести ее к своим родителям. Впрочем, куда еще? Куда бы я повел ее?» «Может, он обиделся? — скачет мыслями девочка. — А интересно, какие его родители, такие же, как он, или нет? А вдруг они все одинаковые? Почему мне совсем не страшно? Я стояла у края ямы… Хитрец, как он отвлек меня? Обманул? Я сама во всем виновата…» И тут они вдруг исчезли, разъединенные одинокими мыслями: девочка стала прозрачной и растаяла в воздухе; змей высох, и его чешуя и кости слились с песком пустыни. — Змей, сегодня мой день рожденья. — Грустно. — Почему это грустно? — Ты, наверное, ожидаешь чего-нибудь веселого и особенного сегодня. Но, скорее всего, ничего не произойдет, и ты обидишься. — Как ты угадываешь? Слушай, это же точно такая история, которая была со мной, и из-за которой… ну, в общем, я оказалась у ямы. Ты слушаешь? — Да. — Понимаешь, когда я была совсем маленькой девочкой, ну, не совсем, мне было семь лет, так вот, один раз я гуляла по берегу моря. Это было утром, а ночью до этого на море был шторм, настоящая буря, а я всегда мечтала пойти после бури на берег и пособирать то, что выбросит. А родители меня не хотели отпускать далеко. Я обошла наш пляж, который был возле дома, но ничего не нашла такого интересного, кроме одной двустворчатой ракушки. И я хотела идти собирать дальше, но родители мне запретили. Папа просто сказал — во, как я хорошо всё помню — он сказал: «Слабая аргументация для небезопасного предприятия», и я начала плакать, а мама сказала — она у меня всегда была гений коммуникации — «А разве на нашем пляже ты ничего не нашла интересного?» Я показала ей ракушку, а она воскликнула: «Ой, это же жемчужница! Смотри, Петя (так папу зовут) — это моллюск, в котором вырастает жемчуг!» Я посмотрела: обычная ракушка, полосатая такая, чуть выгнутая, а мама распелась: «Настоящая жемчужница, как тебе повезло, только пока она слишком маленькая, ей нужно подрасти, и внутри нее обязательно вырастет жемчужина». Папа тоже тогда подключился: «Да, её нужно посадить в аквариум, в аквариум, в аквариум, у нас как раз такой аквариум есть на балконе, и создать в нем необходимые условия, поддерживать температуру, ухаживать, и через десять лет ракушка откроется и подарит тебе жемчужину…» И вот я, маленькая дура, завернула эту ракушку в мокрую тряпку, принесла домой, вымыла старый аквариум и десять лет делала всё, как сказали родители: и воду меняла, и температуру поддерживала. И через десять лет я ее открыла, и оттуда выпал камешек, вот такой обыкновенный серый камешек, какими завален весь наш берег… Они помолчали. — Вот такие родители гады? — спросил змей. — Нет, не гады… Но это же обман, понимаешь, они меня обманули, это просто подло, они же знали!… — И теперь тебе кажется, что там, дальше, за пляжем, лежало настоящее сокровище, которое могло стать твоим? — Я об этом не думала… меня убил их обман. Они же обещали. Пусть бы уж подсунули туда жемчужину, если… — Какая прекрасная история. Я завидую тебе, малышка. Сейчас тебе семь лет, и вместо того, чтобы идти на берег моря, за пляж, ты бежишь к яме… Твоя жизнь полна смысла. Тебя обманывала погода? — Да. — А подруги? — Да, и тогда они переставали быть подругами. — А я? — Ты же обещал мне что-то показать! Я только поэтому пошла с тобой. — Вот видишь, я ж говорил: твоя жизнь полна смысла. Мир не пуст для тебя. Даже в пустыне, на краю бездонной ямы, для тебя нашелся кто-то, кто обманул. — Так ты обманул меня? — А ты меня? — А я тебе ничего не обещала. — Вон, — сказал змей. — Вон, чтобы духу твоего здесь не было. Когда ты уйдешь, воздух здесь станет чище. Извини, что отвлек тебя. Исчезни. Я поползу к своим камням, которые ты пока не оскорбила, начав превращать в жемчужины. — Нет, змей, нет! — закричала девочка. Начался ветер. Змей пополз против него и исчез в норе. Девочка, борясь с ветром, сделала несколько шагов, но ветер — это был уже настоящий ураган — сорвал ее с места и увлек вдаль. Началась песчаная буря. Кости, слова, чешуя — простые кусочки смерти. Ветер стихает, и птица падает грудью в песок. — Я знала, что ты придешь. Когда и где — этого не знала. Но мне стало всё равно, когда. Проходит не жизнь, проходят дни, а жизнь, как и смерть, безразмерна, и только их смена отмечена временем. Мне недавно снился сон, что ты входишь ночью в мою комнату. Я сплю сейчас одна, муж у себя, и вот ты вползаешь ночью, и свиваешь кольца у моей кровати, кладешь голову рядом с моей. Мне становится так хорошо… И вдруг я слышу, как муж идет по коридору. Я вскакиваю, а ты уползаешь за дверь, и муж то ли пугается тебя, то ли обижается, потому что я слышу, что он идет обратно к себе. Я выскакиваю из комнаты и бегу за ним и думаю: ну как ему объяснить, что это же ты, и тебе можно появляться когда угодно и где угодно, а если нельзя, ты всё равно появляешься… Но только я понимаю, что он ничему не поверит, и возвращаюсь обратно в спальню. И то ли это происходит там же, то ли уже другой сон, только я вижу, как ты изо всех сил дуешь мне в лицо. Так сильно дуешь, и мне хорошо — безумно, я хохочу, а ты дуешь, дуешь… И вот ты правда пришел. — Я здесь уже три дня. — Где здесь? Что ты имеешь в виду? — Я приполз в город, нашел твой дом и наблюдал за тобой. Ну, не фантазируй, я не подглядывал везде, я только смотрел, как ты ходишь на работу, как гуляешь с ребенком и стоишь в магазине. Всё было очень мило и, конечно, довольно скучно, и сегодня я решил перестать партизанить и явиться перед тобой. Ты стала взрослой? — Я? Скорее, одинокой. Как выразился недавно один мой приятель, я обезнадежилась. Я ужасно рада, что ты пришел. Что-то я никак не соображаю. Ты хочешь есть? — Нет. Да. Ну вот, ты и меня запутала. Как тебе моя новая кожа? — Я не заметила. По-моему, ты совсем не изменился. — Этого не может быть. Ты невнимательна. Посмотри мне в глаза. И начался их бесконечный разговор глазами, который вряд ли они могли бы произнести вслух: — Мне совсем не нужно ничье внимание. Если бы оно мне было нужно, оно бы у меня было. Я живу в пустоте. — Откуда ты это знаешь? — Я ни от кого не завишу. Я не принадлежу никому и ничему. Может быть, я уже умерла. Я живу в пустоте. — Нет, ты обманываешь себя. Ты не живешь в пустоте. Твоим Богом является тело. — Пусть так. Мне всё равно. Я думаю так, ты думаешь иначе. Какая разница теперь? — Как какая разница? Я же пришел. — Наверное, слишком поздно. Я вытравила из себя всё, что относилось к тому времени. И историю с ямой, и историю с раковиной, и то, что ты бросил меня одну, — я бросила все эти истории вверх, и они так и не упали обратно. Я перестала смотреть на себя и стала смотреть на космос, а на него смотри — не смотри, он одинаково безразличный и бессмысленный. И я стала такой же. А приди ты раньше, я бы просто тебя прогнала. — А ты и гнала. Ты совсем не изменилась. Капризная девчонка. — Да, капризная девчонка. — Бросай всё, пошли со мной. — Ты сошел с ума. — Если ты живешь в пустоте, какая разница? — Да, в пустоте, но всё же… — Ага! Ты не живешь в пустоте. Твоим Богом является тело и чужое мнение. — Пусть так. — Ничего себе пусть! Кому ты живешь? — Хорошо, не себе. — Бросай это. Пошли со мной. — Но… — Не тяни! Ты еще большая змея, чем я. Ты извиваешься бесконечно. Ты способна увидеть свой хвост, что ты тянешь за собой по жизни?  — Какой хвост, что за бред… Я живу в пустоте… — Врешь, ты просто из пустоты соорудила стенку. Ты живешь во времени, причем стараешься во всем сразу. Ты растягиваешь себя на целую жизнь, ты пытаешься занять собою всё время и пространство. Сократись! — Я… — Посмотри мне в глаза! — Не торопи меня! — Не торопить тебя куда? — Угнаться за тобой… — Посмотри мне в глаза. И позже, за секунду перед тем, как исчезнуть: — У нас не получилось в пустыне, на улице и в городской квартире. Давай встретимся на верху горы. — Давай. Перед тем, как пойти на гору, она долго мылась, причесывалась, одевалась. Хорошо замужней женщине ходить на свидания. Она как-то с нежностью представила себе мертвеца, который хоть раз в году или в месяц может встать из могилы и пошататься — даже ему в этом народная мудрость не отказала. — Здравствуй. — Привет. — Что это с тобой? — А, это… Ты имеешь в виду цепь и ошейник? Я решил стать твоим ангелом-хранителем и думал, что я могу сделать по этому поводу. Вот, хотел сесть на цепь, да только на мне ошейник не держится. Выползаю, и ничего не могу с этим поделать. — Почему на цепь? — Чтоб всё было честно. Ангел-хранитель, во-первых, должен делить судьбу своего подопечного, а во-вторых, выполнять хоть немного его желания, то есть, обычно, садиться на цепь. — Ёрник, насмешник, дурак и… Ты за этим меня звал? — Много званых, да мало избранных. — Не морочь голову. У меня не так много времени. — О! Вот это уже интересно. Расскажи мне про время. — Время сильнее всех. Оно как асфальтовый каток, хотя от его дыхания не дрогнет пушинка. Я связана им по рукам и ногам. И с каждым моим действием меня становится меньше. — Говори, говори еще. — Время — самое липкое… Меньше всего его в часах. У него несколько ужасно глупых детей: справедливость, память, забвение. — Говори еще, говори… Ты знаешь, нет ничего красивее тебя в пустыне. Ты вся переливаешься, ты создана почти из ничего, ты ничего не понимаешь, но ты удивительно прекрасна. Помнишь, я тебе говорил, сколько у тебя в голове глупостей понапихано, — прошло много лет, а глупостей стало еще больше, и нравишься ты мне еще сильнее. Я как дурак откликаюсь на каждый твой зов, я злюсь, если ты меня забываешь. И та пещера драгоценностей, к которой я тебя вел… — Так ты вел меня к пещере драгоценностей? Змей хохочет. — Я никак не могу привыкнуть к твоей запутанности. Знаешь, раньше у многих людей были звери. Но очень мало кто теперь умеет добраться до человека, так сильно там всё запутано. Вот, пожалуй, у меня получается, потому что я — змей вертлявый. У слонов и тигров еще иногда получается, они идут напрямую, крушат всё к чертовой матери, но всё же проходят. Мне вообще кажется, что у людей теперь больше связи с бактериями. — Почему? — Ну, они незаметные, одинаковые, всепроникающие и всё время что-то синтезируют. — Кто — люди или бактерии? — Вот именно. — А ты не такой? — Я — царский сын. А ты? Она помахала рукой: — Поди сюда, я тебе что-то скажу на ухо. Так вот, змей: я останусь на воле. Понимаешь? — Ага. — Я буду всегда ближе к тебе, понимаешь? — А не к старческому маразму? — Я всё равно буду жить в городе, в своем времени людоедов и в своем племени людоедов. — Ага. — Но я буду приходить на гору. А ты спускайся в город. — Ага, однажды ты залезешь сюда, а меня не будет, и тебе скажут: «Он куда-то уполз». А тем временем я буду в городе, и решу тебя немного подождать, и стану чистильщиком обуви — или сыщиком! Вот, я всегда мечтал стать сыщиком! Между тем ты отправишься в пустыню, чтобы найти меня там… — Тебе никогда не надоедает болтать? — Надоедает. Иногда. — Тогда завязывай. Тогда он завязал себя узлом и сказал: — Я люблю тебя. И сказка пошла дальше, а я пошел домой. ЛЕНА И ХОРОШИЕ ЛЮДИ. (Д—2, стр.20) ВЕЧНАЯ ИСТОРИЯ О СЭРЕ ЭЙНШТЕЙНЕ И ЕГО ДРУГЕ СЭРЕ ЧАРЛЬЗЕ ДАРВИНЕ, РАССКАЗАННАЯ ИМ САМИМ. (И—34, стр. 120) Лена и хорошие люди СГ: Хорошо, ребята, давайте начнем. Меня зовут Александр Борисович, можно просто Саша, Саша Гранкин, я психотерапевт с двадцатилетним стажем. Веду группы с вот такими, как вы. Давайте мы начнем знакомиться, каждый скажет что-нибудь про себя, лучше что-нибудь интересное, в смысле, себе самому интересное. Что чувствует, что ожидает. Ну, давайте. Отсюда, с вас, хорошо? Л: Меня зовут Лена. Я почти никого здесь не знаю, и я никогда не была в психологических группах. Я не знаю… Мне кажется, что те люди, которые сидят вокруг — приветливые, ну, добрые… Мне кажется, что психологи вообще отзывчивые люди, в общем… СГ: И ты можешь себе представить, зачем ты нам это говоришь? Л: Нет… СГ: Ты говоришь: «Здравствуйте, хорошие люди. Я — хорошая девочка. Я пришла к вам». А добрые люди тебе отвечают: «Шла бы ты на фиг, хорошая девочка». Что ты сейчас чувствуешь? Л: Что вы не хорошие люди… НЕТ, НУ ЭТО ГРУБО. (К—1, стр. 35) ПРИНЦЕССА НУРАБ-АЛЬ-МАШДИ ВОРОТИЛА СВОЙ ПРЕЛЕСТНЫЙ НОСИК… (И—1, стр. 85) ВЫ ХОРОШИЕ ЛЮДИ. (М—1, стр. 66) ГРУППА НАЧИНАЕТСЯ С МАРАЗМА. (К—2, стр. 35) Разговор ни о чем СГ (заканчивая разговор с Леной): Хорошо, спасибо, понял… Это все, что ты хотела сказать? Л (очень неуверенно): Да… СГ (переводит взгляд на сидящую рядом с Леной Киру): Угу… К: Теперь я? СГ: Что вы со мной делаете? К: Ничего. СГ: Совсем ничего? К: Совсем ничего. СГ: Хорошо, продолжайте. К: Ничего не делать? СГ: Это уж как вам хочется. К: Ну, добре. Меня зовут Кира Андреевна, или просто Кира, мне совершенно не хотелось бы показаться вам такой умудренной зрелой женщиной… СГ: Это у вас написано спереди на футболке? К: Простите?.. СГ: Ну, когда вы заходите в комнату, у вас есть какая-то надпись здесь, на груди, — ну, например, «я зрелая опытная женщина». А что написано сзади? К: Где? Здесь? СГ: Нет, повыше. На той же футболке, на спине. Передняя надпись — это как бы ваш парадный, преподносимый облик. На первые пять минут. А сзади — это тайное сообщение. Скажем, спереди написано «я — матрона». А сзади? К: Может быть, «уважайте мои седины»? СГ: Ну да, «а кто не поклонится — убью!» К: Нет, ну зачем убивать… СГ: А что делать? К: Ну что вы меня превращаете, прости господи, в старую ведьму? СГ: Действительно, странно. Вроде сидела, ничего не делала. Ведь вам совсем не хотелось показаться умудренной годами женщиной? К: Да хотелось, хотелось! СГ: Зачем вы мне это так говорите? К: Чтоб уже отстали. СГ: Действительно, что привязался, сукин сын? Это, знаете, как приходит ко мне пациентка, говорит: «Поработайте со мной», а через три минуты говорит: «Что вы ко мне пристали?» Чувствуете сейчас злость ко мне? К: Нет, вы очень милый человек… СГ: А что чувствуете? К: Пожалуй, некоторую тревожность. СГ: Почему? Боитесь, что потолок на голову упадет, раздавит? К: Нет… СГ: Точно нет? К: Меня нет… Вас — может быть… ТАК НАЗЫВАЕМОЕ ПСИХОЛОГИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ… (К—3, стр. 36) РОДНАЯ МОЯ МАСКА! (М—2, стр. 66) ОСНОВНОЙ НЕДОСТАТОК КНИГИ… (К—18, стр. 46) КАЖДЫЙ ДЕНЬ ДЗУЙГАН СИГЭН обращался к себе: — Подлинное «я» — и тут же отвечал: — Да, слушаю. — Проснись, проснись! — говорил он и тут же отвечал: — Хорошо, хорошо. — В будущем не давай другим повода презирать тебя и не позволяй оставлять тебя в дураках! — и отвечал: — Нет, нет. КАК БУДТО ДВА ХОЗЯИНА… (К—35, стр. 57) СОН О ГЕНИАЛЬНОМ ПСИХОТЕРАПЕВТЕ (C—5, стр. 74) Поклонение дьяволу СГ: Лена, ты можешь крикнуть? Л: Не знаю… СГ: Ну, крикни. Л (после паузы): Нет, наверное, не могу. СГ: Как это — не можешь? Л (молчит, улыбается) СГ: А ты живая? Л: Да. СГ: Ну, крикни. Л: Чего это я буду на вас кричать? Вы мне ничего плохого пока не сделали. СГ: То есть мне надо сделать что-нибудь плохое, чтобы ты крикнула? Л: Наверное. СГ: Слышь, Лен, а ты и в детстве трупиком была? Л: Кем? СГ: Ну, такой: «Ах, меня нигде нету. Нет-нет, не беспокойтесь, я тут, с краешку. Нет-нет, мне ничего не надо. Главное, чтобы вам было хорошо». — «А ты дышишь?» — «Да так, немножечко. Вы только не беспокойтесь». — «А ты какаешь?» — «Нет, что вы!» —«А писаешь?» — «Иногда. Чуть-чуть». Л (смеется) СГ: Это у тебя мама была такой? Л: Нет, такой была бабушка. СГ: Вот только бабушку сюда не надо. А то сейчас начнется — если бы не дедушка, если бы не лошадь… Ну что, крикнешь? Л: На вас — не буду кричать. СГ: А на кого будешь? На себя будешь? Л: За что? СГ: За то, что дура такая, загнала себя в угол, где ни вдохнуть, ни выдохнуть. Л (молчит). СГ: Так не будешь на себя кричать? Л: Нет… СГ: А как себя будешь наказывать? Тайком? Л(краснеет, молчит). СГ: Весь вопрос, ребята, как мы собираемся поклоняться дьяволу. Потому что если человек этого не знает, то он будет делать это тихо и некрасиво… Ну, ладно. А вообще, ты когда-нибудь кричала на мужчин? Ну, показывала им открыто свою агрессию? Л: Да… СГ: И чем дело кончилось? Л: Замуж вышла… ПЕРВЫЙ АКТ ПСИХОТЕРАПЕВТИЧЕСКОЙ ДРАМЫ: АГЕНТЫ Я РАССКАЗАЛА НА ГРУППЕ СОН… (И—4, стр. 86) СОН ПРО МОЮ ЖЕНИТЬБУ. (С—17, стр. 80) В ДОМЕ МОЕМ ПОСЕЛИЛСЯ ТРУПИК. (С—14, стр. 79) БОГАТЫЙ ТОРГОВЕЦ ПРИНИМАЛ В ГОСТЯХ странствующего знаменитого раввина. Прислуживая гостю за столом, он нечаянно уронил жирный кусок мяса на его одежду. — Ах, я идиот! — воскликнул хозяин. Он страшно огорчился. Пятно действительно было большим и уродливым. Раввин вышел из-за стола, затем из комнаты. Минуту он отсутствовал, а затем вернулся к хозяину, который горестно охал и мотал головой. Одежда раввина была совершенно чиста. Он сел на свое место. Хозяин просиял. Он опять всплеснул руками и воскликнул: — Как замечательно! — А почему ты огорчился, — спросил раввин, — из-за одежды или потому что идиот? — Потому что идиот, — сказал хозяин. — Тогда я не понимаю, что изменилось, — промолвил гость. — Можешь огорчаться дальше. ОДИНАРНЫЙ УМ СМОТРИТ ТОЛЬКО ВПЕРЕД… (К—38, стр. 60) Замануха Кира: Представляете, сижу я недавно дома, на кухне, размечталась и вдруг говорю: «Хочу домой!» А моя дочка — ей девять лет — говорит: «Мама, ты же дома». А я говорю: «Нет, хочу в ТОТ дом!» Понимаете? Вот в тот дом, где я маленькой была, а не в этот… СГ: Да, ничего себе. К: И что мне с этим делать? СГ: Страдать. К: Вы серьезно? СГ: А как еще привлечь внимание родителей? Только грустью и депрессией. К: Каких родителей? Мои ведь ничего этого не видели! Они вообще живут так далеко… СГ: А-а-а, каких родителей. Да уж, конечно, не твоих несчастных папы с мамой. Что они могут! А вот настоящих родителей, истинных, небесных, которые видят каждую твою слезу, и чем больше ты будешь плакать, тем больше принесут тебе игрушек, счастья… Чего ты там еще хотела вчера? А, смысла жизни. Этого — навалом. Только надо достаточно поплакать. ВТОРОЙ АКТ ПСИХОТЕРАПЕВТИЧЕСКОЙ ДРАМЫ: ВОЙНА. ОДНАЖДЫ УТРОМ ПОСЛЕ БЕСЕДЫ… (И—8, стр. 88) Сумочка с нежной кожей СГ: Скажите, зачем вам нужно держать эту сумочку на коленях? Надежда: Я очень люблю эту сумочку, и мне нравится держать ее при себе… Так уютнее. СГ: Ага… С сумочкой уютнее… Ну, и что бы вам сказала эта сумочка? Если бы она умела говорить, как в сказках Андерсена, что бы она сказала мне, вам? Н: Я сумочка, очень изящная, из такой нежной кожи… Во мне много красивых вещей… СГ: И что поэтому? Н: Поэтому меня будут беречь… СГ: Умная сумочка. Холить и лелеять? Н: Да, холить и лелеять! СГ: Улавливаете сходство сумки с собой? Н: Нет, почему? СГ: Совсем-совсем не улавливаете? Н: Ну нет, я, например, думаю, в отличие от сумочки. Она просто набита красивыми вещами… СГ: А вы? Н: А я… Ой! (закрыв лицо руками, смеется). СГ: Так, отлично, есть инсайт. Надя, что вы сейчас ко мне чувствуете? Н: Интерес. СГ: То есть возбуждение? Н: Можно так… СГ: Почему-то думают, что возбуждение — сексуальное чувство. Это может быть просто возбуждение к мужчине, который что-то знает и может научить. Н: Да, конечно. СГ: А может, сексуальное. Ты стыдишься? У тебя с этим проблемы. Что ты сейчас чувствуешь? Н: Ой, что чувствую, ой, что чувствую… (Наклоняется вперед, закрывает лицо руками, смеется) СГ: Ой, ой, щас я вам так и скажу… Н:(машет головой) Не скажу. СГ: А может, раскроешь… цветник? Н(отрицательно мотает головой). СГ: Что тебе мешает? Н: Столько людей… СГ: «Александр Борисович, только ты и я. Когда мы останемся наедине…» Н: Да это у вас проблемы, доктор! СГ: У меня — безусловно. Я слишком падок на сумочки с нежной кожей. Н: О боже, у меня от смеха болит голова! СГ: Это симптом. Ну, ничего. Сегодня пришел симптом — завтра придет мужчина. Н: Нет, нет, хватит. Хватит мужчин. СГ: Ой, ну что ты мне рассказываешь. Прямо ты сейчас бросишь водить глазками и начнешь работать. Н: Может, и начну. СГ: Посмотри мне в глаза. Н.не может, хохочет. СГ: Ну, не сейчас. Но кокетство — это уже хорошо. Эту энергию потом можно будет направить по делу. Главное — оторвать ее от мужчин. Мужчины к ней на самом деле не относятся. И если они этого не понимают и сунутся — ой, как им несдобровать… Ой, что с ними будет… Н: Мне их не жалко. СГ: Вот именно. КОКЕТСТВО — РОДНАЯ ИГРА ДЛЯ ПСИХОТЕРАПЕВТА. ПЕСЕНКА ПРО ЛИБИДО (М—3, стр. 66) Маленький закаканный ребенок и большой асфальтовый каток А: Андрей. У меня много работ, я многое умею делать. Вообще-то я врач, и работаю в психотерапии последние несколько лет. Вот, заинтересовался вашей методикой, оказался здесь. СГ: Что ты сейчас чувствуешь? А: Хорошо я себя чувствую, мне интересно. СГ: И как тебе ее выступление? (кивает на Надю). А: Выпендривается слегка… Играет, конечно. СГ: А можно принять то, что не все люди осознаны? А: Да, вполне можно. Я могу. СГ: А можешь представить себе, как я к тебе отношусь? А: Вы ко мне? СГ: Ну, зачем ты переспрашиваешь? А: А, простите. Как вы ко мне относитесь — ну, с симпатией, я полагаю. СГ: А еще? А (молчит). СГ: Ну, сыграй меня, вот здесь на стульях, спроси и ответь себе за меня. Интересный разговор получится. А (за себя): Как ты ко мне относишься? А (за терапевта): Как кошка к мышке. Поиграю и съем. СГ: Ничего себе фантазия. Ну-ну, продолжай. А (за терапевта): Ты говоришь какие-то умные слова, крепишься, а сам, как москаль в том анекдоте, идешь прямехонько к яме. А (за себя): Да откуда вы все это знаете? А (за терапевта): А так, решил. А (за себя): И как вы ко мне относитесь? А (за терапевта): С бо-ольшим уважением. СГ: Приехали. Сам-то понял, что сказал? А: Не-а. СГ: Ну, давай, разберем, проанализируем. А: Ну, конечно, мы сейчас проанализируем, раскопаем и найдем маленького закаканного ребенка на горшке, ткнем в него пальцем и скажем: «Смотри, Андрей, это ты». И будем очень радоваться, пожмем друг другу руки, какие мы тут крутые аналитики. СГ: Зачем ты мне это говоришь? А: А это мышка пищит перед смертью… СГ: Ну-ну, мышка… А то, что ты же и мышка, ты же и кошка, понимаешь? А: Да, вполне. СГ: Ты как одна моя пациентка. Она мне говорит: «Доктор, я не могу тут с вами долго разговаривать. В шесть часов на Октябрьской площади я должна попасть под асфальтовый каток. Он уже выехал». Я говорю: «Да ладно, давайте поговорим». Она: «Нет, он уже выехал. Пора». ГРУППА НАЧИНАЕТСЯ С МАРАЗМА. (К—2, стр. 35) Я СИЖУ В КВАРТИРЕ. ИЗО ВСЕХ ЩЕЛЕЙ ДУЕТ. (С—4, стр. 73) САМОЕ КЛАССНОЕ В ЖИЗНИ — ЭТО ИМЕТЬ АВТОРИТАРНОГО Разговор с мамой СГ: Слушай, что ты всё время смущаешься? А: Я смущаюсь? Да, наверное. СГ: Смущение, в принципе, — это предательство. Ты отказываешься сам от себя. И я не вижу причин — сейчас — это делать. Что тебя заставляет? А: Не знаю… Привычка… СГ: Или тебе мама так говорила? «Сиди, сынок, тихо, смущайся, не то еще ляпнешь что-нибудь не то…» А: Мама… Да, говорила… СГ: А ты ей что говорил? А: Я ей… ничего не говорил… СГ: Нет, ты говорил, ты своим поведением говорил: «Хорошо, мамочка, будет исполнено, мамочка, буду смущаться, буду всю жизнь сидеть тихонько на стуле и не пукать без твоего разрешения». А: Да нет, почему, я и не слушался ее тоже… СГ: Для вида. А теперь слушаешься. Да или нет? А: Слушаюсь… СГ: Хреново. Ну, поговори с ней, посади ее на стул, встань на колени и скажи: «Спасибо, мамочка, я на всю жизнь теперь такой пришибленный, что уберегло меня от страшных опасностей». Давай, устрой разговор. А: Посадить ее на этот стул? СГ: Что ты сейчас со мной делаешь? А: Слушаюсь… Хорошо, здесь сижу я, здесь сидит моя мама… СГ: Ты как раскланиваешься во все стороны. А (что-то говорит тихо) СГ: А? А: Слушай, ты мне дашь поработать или нет? СГ: Я что, мешаю? А: Мешаешь. СГ: Ну, понятно, если бы я не мешал, всё давно было бы сделано. А: Так… Здесь сижу я, здесь сидит моя мама. (Садится на свой стул). Мама! (молчит). СГ: Что, сыночек? А: Я… Я не знаю… (Пересаживается на стул мамы). Сынок, ты что-то хотел? СГ: Я? Да так, хотел пожелать тебе доброй ночи. А (Пересаживается на свой стул): Мама, я хотел поговорить с тобой. (Пересаживается на стул мамы). Может, лучше завтра? (На своем стуле) Нет, сейчас. Я уже вырос, мама. (За маму) Не вижу. (За себя) Ты не видишь, а я вырос. И я не могу больше слушать всё, что ты мне говоришь. У меня есть свой ум. (За маму) Конечно, у тебя есть свой ум, но два ума лучше. (За себя) Это так, я не спорю, но я хочу сам решать, что мне делать, а что нет. (За маму) Ну, решай. (Обращаясь к Саше) Ну, всё. ГОВОРИЛА В ДЕТСТВЕ МАМА МНЕ И БРАТИКУ… (К—21, стр. 48) СГ: Всё? А я чуть было не заснул. Перлз спал на своих группах, надо и мне научиться. Так что сказала мама? А: «Решай сам». СГ: А, ну чудесно. Ты закончил работу? А: Да. СГ: Молодец, садись. Ты собой доволен? А: Не очень. СГ: Чего? А: Ничего не изменилось. СГ: А, ты заметил? По-моему, тоже, это было жалкое подобие левой руки. «Мамочка, асисяй?» — «Асисяй, сынуся». А: А что надо было сделать? СГ: Тебе или мне? А: Хорошо, что ты бы на моем месте сделал? СГ: Это серьезный вопрос. А что делал на своем месте? А: Я сейчас вспомнил: когда учился на первом курсе, то хотел перейти на другой факультет — на философский. И пришел поговорить об этом с мамой. Она сказала… что-то типа: «Через мой труп». Я сказал, что я всё равно перейду… Короче, мы ссорились полночи. А в конце она сказала: «Если ты сделаешь это, ты сделаешь несчастной свою жизнь и мою». СГ: Зачем ты мне это рассказываешь сейчас? А: Так… вспомнил… СГ: Зачем ты мне это сейчас рассказываешь? А: А? Ты просил вспомнить, я рассказал. СГ: И как это поможет тебе разобраться? А: Не знаю. Может, мне лучше сесть на место? СГ: Слушай, а ты можешь маме прямо сказать, что ты о ней думаешь и что ты к ней чувствуешь? Прямо, и не убегать от конфликта, если он есть, а пережить его. А: Знаешь, сколько раз я его уже переживал? СГ: Не знаю. Думаю, что ты никогда его не переживал. Ты всегда манипулировал маминой значимостью, выставляя ее садисткой, и никогда прямо не говорил ей, что ты к ней чувствуешь. А: Наверное, я не могу ей этого сказать. Она не поймет. СГ: Здесь сказать, здесь! Для себя. А:(долго молчит) Знаешь, Саша, я, по-моему… Я знаю, что я запрещаю себе сказать. Я могу сказать ей всё, что угодно, но я не могу сказать ей, что я её ненавижу, а… так получается, что к этому всё сходится. СГ: И кого ты по этому поводу намерен играть? А: Я не хочу играть; но и сказать ей этого я не могу. СГ: Вот так гнев превращается в горечь… Одна минута гнева, если её не пережить, может дать несколько дней горечи. А горечь можно превратить в несколько лет депрессии. А: Да, наверное, это так… СГ: Что ты сейчас чувствуешь? А: Вот эту самую горечь. СГ: Ну, крикни, разрядись. Здесь хорошая обстановка. И маме никто не расскажет. А (сидит, молчит). Кто-то из группы: Блин, хочется уже крикнуть за тебя, или убить тебя на фиг. А (поворачивается): Ну, убей! СГ: «Умру! Погибну! Но не предам святых идеалов!» А: Ну ладно, смейтесь… СГ: Слушай, открывай общество жертв родительского насилия. Сразу куча народа запишется. Вон Лена — Лен, пойдешь, в общество к Андрею? Лена (смеется): Пойду… Но не хочется… СГ: А кому хочется? Что поделаешь — надо. «Мы путей не выбираем». Там, где есть долг и вина, вообще нет выбора. ТАМ, ГДЕ ЕСТЬ ДОЛГ И ВИНА… (К—33, стр. 55) ВТОРОЙ АКТ ПСИХОТЕРАПЕВТИЧЕСКОЙ ДРАМЫ: ВОЙНА. ИНТЕРВЬЮ С САШЕЙ ГРАНКИНЫМ В КОРОТКИЙ ПЕРИОД УВЛЕЧЕНИЯ ДЗЭН-БУДДИЗМОМ. (Д—16, стр. 33) БОЛТАЮТ ДВА МАЛЫША в автобусе. — Как тебя зовут? — Саша. — А меня Рома. Как тебя зовут? — Вова. — А меня Виталик. — Сколько тебе лет? — Семьдесят. — Да ну, если бы тебе было семьдесят, ты был бы уже старым. Даже когда человеку двадцать, он уже старый. — А ты что будешь делать, когда тебе будет семьдесят лет? — У меня есть друг Валера по фамилии Алеша. Мы с ним поедем на поливальной машине на пенсию. ЭТЮД О НЕПОСРЕДСТВЕННОМ САМОВЫРАЖЕНИИ. «ПАПА, МНЕ ПРИШЛА МЫСЛЬ…» (И—11, стр. 89) Кира:ВЫ К ЛЮДЯМ НЕУВАЖИТЕЛЬНО относитесь. СГ: А что делать… Андрей: Вернер Эрхардт обращался обычно к участникам: «Жопы!» СГ: Ну зачем… А тоже хорошо. Ведь когда я обращаюсь к тебе «Кира», ты же знаешь, хоть приблизительно, что я обращаюсь не ко всей тебе, и отвечать ты мне будешь соответственно. Если я сейчас спрошу у тебя, есть ли у тебя любовник и чем отличается секс с ним от секса с мужем, ты же мне не ответишь. То есть ты знаешь, к какой части тебя я обращаюсь, называя тебя Кирой. Вот и чудесно. А теперь представь, что в тебе есть часть, которую иначе не назовешь, как жопой. То есть не представь, а почувствуй. Не ягодицы. А — ну, понимаешь. И уже наше с тобой общение обогатится. Иногда я буду говорить: Кира, и ты мне будешь врать одно, а иногда: Жопа! — и другое. А там, глядишь, еще что-нибудь обозначится. КАЖДЫЙ ДЕНЬ ДЗУЙГАН СИГЭН… (Д—4, стр. 22) ВТОРОЙ АКТ ПСИХОТЕРАПЕВТИЧЕСКОЙ ДРАМЫ: ВОЙНА. Этюд о непосредственном самовыражении СГ: Так, у нас полчаса до конца, давайте немного поделимся своими чувствами за день. Надя: Знаете, вчера я на вас злилась. СГ: Это хорошо. Н: Я злилась, глядя на то, как вы работали — и с Андреем, и с Леной. СГ: Это плохо. Н: А сегодня я просто наслаждалась. СГ: Это хорошо. Н: И еще я хочу сказать Андрею, что как я вчера к нему хорошо относилась, так и сегодня, без изменений. СГ: Это плохо. Н: Ну вот, смотрите, с вами можно нормально разговаривать? СГ: Нет. Зато со мной можно кричать. Давай крикнем. Н: А-а-а!!! СГ: Молодец. Дай я тебя поцелую. НЕСКОЛЬКО РАДОСТНЫХ ВЕЩЕЙ… (М—9, стр. 69) РЮНЗЮ СПРОСИЛ У РЭНДЗАЯ: — Как приходит просветление? Рэндзай ответил: — Как ветер пробегает по траве. Рюнзю поклонился. ЭТО ПОХОЖЕ НА САМУЮ ИДИОТСКУЮ… (К—41, стр. 61) КОГДА ДОКЕН СПРОСИЛ У ЭЙНЕНУ: «ЧТО ТАКОЕ ПРОСВЕТЛЕНИЕ?», тот засмеялся и сказал: «Ты этого не знаешь». «ТЫ ЭТОГО НЕ ЗНАЕШЬ!» (К—43, стр. 63) «ВЫ К ЛЮДЯМ НЕУВАЖИТЕЛЬНО…» (Д—12, стр. 31) Интервью с Сашей Гранкиным в короткий период увлечения дзэн-буддизмом — Так в чем же состоит цель такой терапии? — Цель состоит в том, чтобы убивать людей. Когда все убиты, появляется живой человек. — Стоп, стоп, стоп! Так вы работаете убийцей или психотерапевтом? — Я работаю липучкой для трансферов. И почти всегда ловлю образ комнатного бога. Я — отец народа, как Пушкин. Они меня ловят, чтобы использовать, как родителей, для борьбы с собой, но я ловчее и сильнее, и я уворачиваюсь, и вовремя отнимаю сисю. — То есть вы как бы поздний родитель, проводящий ребенка ко взрослости, причем вам это удается лучше, чем биологическим родителям, потому что вы сильнее. — И еще скромнее. — А это в чем выражается? — Когда Тао-ву, китайский мастер дзэн, сидел однажды, погруженный в медитацию, и к нему подошел некий монах, спросивший: «В чем величайшая глубина учения?», то Тао-ву встал со своей скамеечки, опустился на колени и сказал: «Ты пришел сюда издалека, но боюсь, я ничего не смогу тебе ответить». — То есть дохлый номер, нет никакой истины, ничего найти невозможно и т.п.? — Ничего невозможно найти ТАК. За вопросом должен стоять весь человек, действие должно быть абсолютным, и пока этого нет, я играю в Станиславского и лениво говорю: «Не верю». На самом деле я еще скромнее и не думаю, что я что-то сильно могу усилить. Созревание — внутренний процесс, и я для него — символ, хорошо, если красная тряпочка. — Созревание сознания или бессознательного? — Ни того, ни другого. Бессознательное у всех гениальное, это без вопросов. Сознание тоже у кучи народа отличное, не хуже моего, то есть гипертрофированное. Отношения между ними — вот это главное. — Дружат — не дружат? — Господи, да хоть вообще берут друг друга в расчет. А то ведь как: сознание, например, живет так, как будто бессознательного нет, инфлируется, и начинается кошмар и психосоматика. А сознание всё гонит интеллектуализации и рационализации во всё возрастающем количестве. — И чтобы вывести человека из рационализаций, вы смеетесь над ним? — Я смеюсь над масками, я не смеюсь над людьми. Мы все в одном корыте свои маски полощем. Так что можно и посмеяться. — А если людям это не нравится? — Я легионер, а не проститутка. СНЫ Первый сон Мне снилось, что передо мною — чучело половины тигра. Кто-то объясняет мне, что оно очень тяжелое — я пробую поднять, но не могу или только чуть-чуть приподнимаю. Я спрашиваю, почему, и мне объясняют: оно всё многократно прошито нитками, сделанными из тигровой шерсти, так что на самом деле здесь гораздо больше шерсти тигра, чем кажется. Возможно, это нужно контрабандистам. КНИГА О ДЗЭН — ЧУЧЕЛО ТИГРА. (К—25, стр. 50) Второй сон (в пустыне) Я иду по дороге, у которой стоит нищий. Кто-то дает мне денег, чтобы я мог подать этому нищему. Я мешкаю, и нищий исчезает. В руке у меня остаются деньги; я присматриваюсь и вижу: ого, да это больно крупные монеты для нищего! «ТЫ ЦАРЬ; ЖИВИ ОДИН…» (К—31, стр. 54) «МИТЯ, ПРИВЕТ! ТВОЙ СОН В ПУСТЫНЕ…» (К—32, стр. 55) Сон Спящей Красавицы Итальянская, южная дорога. Вечнозеленые деревья, золотой песок, голубое небо. Маленькая девочка сидит у дороги и плачет. Я подхожу, хочу ее утешить. Как-то спокойно я замечаю, что это моя мама. Сидит, такая маленькая, и плачет. Я ее утешаю, глажу по голове, говорю ей: — Что ты, моя маленькая? Она всхлипывает: — Мне страшно, мне страшно тут одной. — Почему тебе страшно? — Я расту. Я расту, скоро я стану старой и никому не нужной. — Так ты хочешь вечной молодости? — спрашиваю я. Причем опять, я так спокойна, как будто точно знаю, что нужно делать. — Хочу вечной молодости, хочу вечной молодости! — причитает она, и я помню еще, что на секунду подумала: да знает ли она, такая маленькая, что такое вечная молодость? Я опускаюсь рядом с ней на песок и говорю: — Хорошо, будет тебе вечная молодость. Я буду жить с тобой, я буду твоей дочкой, и пока я буду маленькой, ты будешь молодой. Она смотрит на меня и говорит: — Спасибо, — и первый раз, так несмело, гладит меня. — Давай делать воздушные пузыри для мужчин. — Давай. Мы сидим рядышком на песке и выдуваем пузыри, на которых нарисованы жирные красные губы. К нам приближаются мужчины, они пытаются обнять пузырь, он лопается, мы орем: «Нет!!» и хохочем. Потом она кормит меня из бутылочки, вначале чем-то белым, затем чем-то красным. СТРЕМЛЕНИЕМ К БЕССМЕРТИЮ… (К—30, стр. 54) НАСТОЯЩАЯ ИСТОРИЯ СПЯЩЕЙ КРАСАВИЦЫ. (И—2, стр. 85) КОШМАР АМЕРИКАНСКОГО БИЗНЕСМЕНА, ПЛАНИРУЮЩЕГО КРУПНЫЕ ИНВЕСТИЦИИ В РОССИЙСКИЙ РЫНОК. (С—8, стр. 75) Я СИЖУ В КВАРТИРЕ. ИЗО ВСЕХ ЩЕЛЕЙ ДУЕТ. С потолка капает. Оно капнет, я говорю: «Кап!». Прибегает теща, начинает кричать: «Какой ужас!» еще с порога. Я вскакиваю, становлюсь перед ней в дверях, так, чтобы заслонить квартиру, и говорю: «Всё нормально, какой там ужас, всё чики-чики» — и так плечом ей обзор затемняю, лишь бы, думаю, не увидела лужу, которую накапало посреди комнаты. И тут вдруг замечаю, что стою я перед ней голый, в одних трусах и ботинках. Блин! Пузо торчит, трусы какие-то розовые… Я весь аж скукоживаюсь от неудобства — и просыпаюсь. СТРАХ ПЕРЕД ЖЕНЩИНОЙ — СТРАХ ПЕРЕД ДУШОЙ. Сон о гениальном психотерапевте Я — на группе у Александра Борисовича, причем проходит она в каком-то пансионате и проводится довольно странно: каждый приходит по одному в комнату к А.Б., и он с каждым говорит отдельно, как бы дает индивидуальные наставления. Вот приходит моя очередь, я прохожу в его комнату. А.Б. стоит у окна, я сажусь в кресло. Я начинаю говорить ему что-то, но вижу, что его лицо становится всё скучнее и скучнее, он отворачивается. Тогда я внезапно говорю: «Я знаю, что мне надо делать». Он поворачивается ко мне: типа, ну? Я говорю: «Но я боюсь». Тогда он вытаскивает из кармана конфету — мне кажется, леденец, — и говорит, очень явственно: «На, скушай конфету. Но обертку не разворачивай». Я беру конфету, послушно засовываю в рот, и со вкусом бумаги просыпаюсь. ЧЕЛОВЕК СТРЕМИТСЯ ПРОЖИТЬ СВОЮ ЖИЗНЬ… (К—46, стр. 64) Сон композитора Я лечу прямо под облаками и вижу, как моя тень падает на стекло едущей подо мной машины. Водитель недоволен, он сворачивает, виляет по шоссе, но мне ужасно весело, я лечу за ним, и тень все время на переднем стекле авто. Он останавливает машину, выбегает на обочину (он же видит, что там солнце), но я тут как тут — опять заслоняю его тенью. Тут он в ярости поднимает голову и видит меня. Я машу ему руками, чтобы он летел вверх ко мне и еще так показываю, как надо махать руками, как крыльями, чтобы взлететь. Он пробует, поднимается немного, но потом опускается и показывает на машину — мол, нельзя ее так оставить. Я направляю на машину палец, стреляю — и она исчезает. Он в ужасе: лазит по земле, где стояла машина, бегает, мечется во все стороны. Я делаю пальцем «пух!», машина опять появляется, он в счастливом изнеможении прислоняется к ней. Я еще зову его, но его уже не дозовешься. Ну и черт с ним. Я улетаю. РЮНЗЮ СПРОСИЛ У РЭНДЗАЯ… (Д—14, стр. 32) Я СТОЮ НА УГЛУ в ожидании некой важной встречи. Жду уже довольно давно, разглядываю витрины, траву. Вдруг я вижу, как на другой стороне улицы появляется тот, кого я жду. Но он не спешит ко мне. Я вижу, как он подходит там к какому-то парню, здоровается, тот узнает его, горячо жмет руку. Батюшки — тот парень — это же я! Они идут бок о бок по тому делу, ради которого встретились, заходят в кафе. С огромным облегчением я провожаю их взглядом, ощущаю сумасшедшую легкость, прыгаю и бегу покупать мороженое. Я проснулся, повторяя: «В нашем театре закончился клюквенный сок». БЫЛ ТАКОЙ ДОМ МАСОК. (И—6, стр. 87) Кошмар американского бизнесмена, планирующего крупные инвестиции в российский рынок Я сижу на лошади перед дворцом Спящей Красавицы. Какое-то мгновение вокруг — застывшая картинка: я, одетый в цвета национального флага, дворец сумасшедшей величины, пространство перед ним, всё заросшее кактусами. Потом картина оживает: ко мне подбегают какие-то монстры паукообразного вида с погонами на плечах, я их рублю саблей. Начинаю прорубаться через заросли. Время от времени вместе с кактусами рублю разных стражей. Наконец, добираюсь до дворца. Там уже нет кактусов, зато стражников больше и почти темно. С боями добираюсь до главной опочивальни. Около нее — два гигантских молодца, я их пугаюсь, подкрадываюсь, но оказывается, что они восковые. Захожу в спальню. Она в том же полумраке, что и весь дворец, только в конце комнаты (она длинная), где стоит альков, горит свет. Я приближаюсь к ложу царевны. Гордо, гремя сапогами, я подхожу к постели… На постели лежит Владимир Ленин. Это внутренность Мавзолея. Тихо-тихо, на цыпочках, чтобы не разбудить, я пробираюсь обратно к выходу. НАСТОЯЩАЯ ИСТОРИЯ СПЯЩЕЙ КРАСАВИЦЫ. (И—2, стр. 85) ИДЕЯ ПРОГРЕССА (К—44, стр. 63) Альтернативный сериал «Кошмары Александра Борисовича» Поймали враги мальчика Сашу Гранкина, посадили в клетку. У всех у них глаза пустые, грудь пустая, вместо сердца — лампочка на проводе. Самая главная врагиня — Ида Матвеевна, и у нее и кожи-то не видно, все паутиной заросло. Говорит: «Будем тебя мучить, кожу щипать и выкручивать, сверлить и сердце из тебя вырвем. Станешь ты у нас членом коллектива». А Саша в сторону смотрит, из последних сил, там всё же небо и деревья. Зубы сжал, мускулы сжал, чтобы сердце не выскочило. А члены коллектива пустоглазые всё стараются ему на глаза попасться и чувства высосать. СЧАСТЛИВЫЙ КОНЕЦ. (И—35, стр. 130) Сон про моральное падение Я прихожу в иностранное кафе. Я знаю, что я связная, и в этом кафе я должна встретиться с агентом. Захожу туда, вижу массу арабов (это арабское кафе), которые сидят за всеми столиками. Сразу замечаю столик агента, к которому я пришла. Он сидит за ним один, и на всем столе стоит только одна чашка кофе. Я подхожу к нему и вижу, что этот агент — мой старый друг, которого я не видела много лет. Я так радуюсь этому, что забываю о всякой конспирации. По идее, я должна сесть за этот столик как бы незаметно, но я так рада его видеть, что сразу называю его по имени и сажусь к нему. Он делает мне знаки, что-то вроде «Дура, сейчас всё провалишь», но я громко разговариваю, мне ужасно хочется болтать с ним. Потом я смотрю на его стол и думаю: «Почему он ничего не ест, у него только одна чашка кофе». Тогда я вспоминаю, что у меня есть передача для него, такой пакет. Я лезу в сумку и достаю этот пакет. Он завернут в иностранную газету. Я передаю этот пакет через стол ему (хотя понимаю, что, наверное, должна была сделать это как-нибудь тайком), и делаю это как-то неловко, так, что газета рвется в одном месте. Через это порванное место я вижу, что там лежат деньги — пачки каких-то иностранных банкнот. Он, кажется, опять делает мне знак, типа «Ну что ты делаешь, всё пропало», но я понимаю, что уже поздно, все всё уже увидели, и мне всё равно хорошо, что я передала ему эти деньги, и теперь он сможет себе купить что-нибудь получше кофе (причем его чашка наполнена одной гущей, до краев). Тут я, наверное, и просыпаюсь. ПЕРВЫЙ АКТ ПСИХОТЕРАПЕВТИЧЕСКОЙ ДРАМЫ: АГЕНТЫ В МАСКАХ. (К—5, стр. 38) ТРЕТИЙ АКТ ПСИХОТЕРАПЕВТИЧЕСКОЙ ДРАМЫ: МОРАЛЬНОЕ ПАДЕНИЕ. (К—7, стр. 39) Сон легионера Иду к товарищу Ершову. Он живет в 38-й квартире. Подхожу к двери, там табличка:
А рядом еще табличка:
Жму звонок. Он открывает. Я знаю, что пришел к нему под видом доктора, должен его осмотреть. Я прохожу в его комнату, говорю: «Раздевайтесь». Он снимает какой-то огромный, безразмерный свитер. На руке у него написано:
На попе другая татуировка:
Я что-то ищу, осматривая его, но никак не нахожу. Наконец врубаюсь: оно же на лбу. Ага: на лбу у него кнопка звонка. Около нее опять табличка:
Я жму. Открываются ворота, и жуткий голос произносит: — Ершова кому? Я смело отвечаю: — Мне. Оно говорит: — Ищи. Я бросаюсь искать. Я знаю, что если я не успею найти до какого-то момента, то ворота захлопнутся. Но Ершова нигде нет. Есть обрывки людей: у кого нет ноги, у кого головы. Каждый притворяется, что он и есть товарищ Ершов. Жуткая лажа. Я начинаю стрелять по ним по всем из пистолета. Кто-то разбегается, а кто-то сладостно говорит «Еще!» и распахивает передо мной одежду. Я просто зверею. Начинаю орать: «Ершов!», и он вдруг отзывается: «Аюшки!» Я кричу: «Ты где?» А он так лениво говорит: «Щас выйду». Я ору: «Быстрее!», а он: «А подергай вон там». Я поворачиваюсь — там висят какие-то толстые, отвратительные колбасы. Я ору ему изо всех сил: «Пошел ты!… Не буду я дергать!» Бегу обратно, пока не захлопнулись ворота. Теперь он бежит за мной: «Подожди!» Но я уже выбегаю, счастливый, что успел выбраться. Вся злость прошла. Я облегченно вздыхаю: «Ф-фух», стираю со лба пот… Просыпаюсь. Так хорошо. О ГЛУБИНЕ ВЗАИМОПОНИМАНИЯ. (И—30, стр. 109) КРАСАВИЦЫ И МИЛИЦИОНЕР. (И—31, стр. 110) Сон проститутки-пушкиноведа Мне приснилось, что я — на конференции пушкиноведов. После открытия и торжественной речи всем раздают по Пушкину. Я думаю, что это, наверное, будет шоколадный Пушкин, вроде медвежонка, но это оказываются такие куклы, как Барби. Я беру своего Пушкина-Барби за волосы и тихонько ломаю. Так, чтобы никто не видел, у всех соседей тоже свои пушечные куколки, они ими восхищаются, показывают друг другу, двигают их ручками, ножками, ну, в общем, все в восторге, и я тоже, только я зажимаю своего Пушкина между ногами, вырываю волосы, выкручиваю руки, пытаюсь нашарить член, но его нет, и тогда я откусываю ногу и жую, с диким кайфом, просто обжираюсь, причмокиваю, вся такая счастливая, и тут вижу лицо соседа — или соседки — с вытаращенными на лоб глазами — и просыпаюсь. КОНЕЦ КАРЬЕРЫ ПСИХОТЕРАПЕВТА. (К—26, стр. 51) ХОРОНЯТ МОИХ РОДИТЕЛЕЙ. Причем они умерли уже давно, но хоронят их только сейчас. В открытую могилу я бросаю свои цепочки, кольца, заколки. Потом могилу зарывают. Я не поднимаю головы, но знаю, что землю кидают мои самые близкие люди. А потом я взлетаю, меня подхватывает и несет ветер, высоко над землей. Вдруг вижу: из облака высовывается пятка. Я подлетаю и щекочу ее. И хохот — я даже не знаю, чей это, он как бы и мой, и идущий сверху, или, может, снизу — вот этот хохот, он заполняет собой всё. И куда я ни посмотрю — везде огонь. Когда я проснулась, я точно и живо всё это помнила и еще повторяла: «Поляны, поляны». ПОСЛЕ СМЕРТИ МАГГИД ЯВИЛСЯ К СВОЕМУ СЫНУ… (И—25, стр. 104) В ДОМЕ МОЕМ ПОСЕЛИЛСЯ ТРУПИК. Я кормлю его сладостями. Он очень забавный, с синим хвостиком. Мы сидим и играем с ним на дворе нашего дома: строим из ящиков какое-то возвышение. Потом он залезает наверх, становится в такую гордую позу, как царь, и стоит там. Я поднимаю голову — почему-то мне его плохо видно, как будто он стоит против солнца — я поднимаю голову и вижу, что у него на голове — шлем с перьями, как у австрийского императора, и перья немыслимой высоты, с дом. Я думаю: ну ничего себе! — и лезу за ним. Но никак не могу долезть, гора оказывается какой-то складчатой, я проваливаюсь в щели между ящиками. Короче, скоро я оказываюсь в каком-то таком месте, что ни вверх, ни вниз. Я еще думаю: ничего себе видик со стороны, наверное, это похоже на такой мемориальный памятник победителю, где фигура наверху, а по бокам — деяния. ЕСЛИ ПЕРЕСТАТЬ СОБИРАТЬ БЛЕСТЯЩИЕ МОНЕТКИ… СОН ПРО ВНЕШНИЙ ГЛАЗ. (С—18, стр. 81) Сон про начало Два огромных зверя кусают друг друга за хвосты. Они оба зеленые, громадные; у одного золотистые (оранжевые?) глаза; у другого лица как бы не существует. Долго, топчась на месте, они жуют друг другу хвосты. Потом начинают толкаться мордами. Потом у них вырастают пасти, становятся длинными, как у крокодилов, и они кусают друг друга за нижние челюсти. А я — маленькая — прячусь где-то рядом, я сижу в земле, и они постепенно ко мне приближаются. Я боюсь. Лапы их топчутся так близко, что я зажмуриваюсь. И одна лапа — бах! — наступает на меня. Темнота. И я вижу, как зеленой искоркой прохожу по лапе, внутри, по сплетению артерий, вхожу к нему в живот и растворяюсь. Я заполняю зверя изнутри, я становлюсь им, то есть ею, теперь я знаю — это самка. Я вхожу во владение мускулами и топчусь, и вижу оранжевые глаза другого… МЕЗОЗОЙСКАЯ ПСИХИАТРИЧЕСКАЯ. (И—27, стр. 105) Сон юного горожанина Геббельс пришел ко мне и говорит: «Чувак, выходи за меня». Я достал говномет и выстрелил ему в рыло. Меня пытают в гестапо. Я, оказывается, польский разведчик — Ежи Валенса. Юрмала. Берег Балтики. Подводная лодка. Капитан — Суворов Александр Васильевич машет мне рукой. Слышу за спиной «Фая». Геббельс дает отмашку. Качусь по песку. Мертвый Паулс поет какую-то мелодию. Режиссер кричит «Стоп». Больница. Я совокупляюсь с санитаркой. Поллюция. ПРОКЛЯТЫЙ ДОКТОР ЗЕММЕЛЬВЕЙС (И—32, стр. 113) Сон про мою женитьбу С моим мужем мы приходим в огромное здание. Одеты скромно и очень опрятно. Посреди зала — стол, там сидит какой-то огромный и рыхлый человек. Мы останавливаемся и кланяемся ему до земли. Видно, что мы ему неприятны. «Ну?» — спрашивает он. — Да вот, — говорит мой муж, — Вы нам извините, что мы к вам обращаемся. Мы сами люди не местные… — Он уже совсем опускает голову и бормочет в пол. — Разрешите жениться… — Вчера познакомились? — вопрошает туша. — Уже год, — быстро отвечает муж. — Значит, в грехе жили, — морщится оно. — Ну, люди не местные, у вас прописка-то есть? — Временная, — муж подает документы. — А жениться хотите постоянно? Неувязочка. Мы молчим, подавленные его правотой. Я боюсь. — Ладно, — наконец выскрипывает чудище (я не смотрю на него, и мне кажется, что у него три головы). — Регистрирую брак. Вас как зовут? — Я — Михаил, — говорит муж. — Я — Светлана, — говорю я. — Вы теперь не я и я. Вы теперь мы! — Понимаем, — мы быстро-быстро кланяемся и пятимся назад. — Понимаем: мы теперь вы… Тут сзади раздается грохот, свист, крики, мы оборачиваемся: там стол размером с площадь, конца-краю не видно, и там справляют нашу свадьбу. Они орут: «Лук да морковь — совет да любовь!» — и кидают в нас луком и морковкой. Скоро их вырастает гора, и я понимаю, что мне всё это нужно будет чистить… Мне становится совсем худо, я сжимаю зубы и просыпаюсь. ЭТЮД О НЕПОСРЕДСТВЕНОМ САМОВЫРАЖЕНИИ. (Д—13 стр. 32) Сон про внешний глаз Мама подарила мне внешний глаз, она это так называет, хотя я не очень понимаю, что это такое. Помню, что он круглый и всё время смотрит. Я бегу во двор и закапываю его в песочницу. Тут приходит мама и говорит, чтобы я его немедленно вырыл. Я не хочу, пытаюсь убежать, но мне очень трудно двигаться, и она меня ловит и держит. Вместе мы откапываем этот глаз, и она всучивает его мне, я понимаю: мамин подарок, иду, сжимая его, и ничего не вижу из-за слез… ГОВОРИЛА В ДЕТСТВЕ МАМА МНЕ И БРАТИКУ… (К—21, стр. 48) Сон про общее дело По огромной площади какого-то города прогуливаются люди. Это похоже на праздник. Все как бы гуляют и одновременно чего-то ждут. Я тоже гуляю по площади. Гуляю. Гуляю. Жду. Людей становится всё больше, так что даже трудно ходить. Внезапно по краям площади начинают работать с жутким ревом комбайны или трактора, что-то вроде огромных снегоуборочных машин. Такими щитами они сдвигают людей к середине, утрамбовывают в толпу. Площадь становится маленькой, мне даже кажется, что это — комната. Откуда-то начинает звучать громкий голос, читающий что-то вроде праздничной речи. По-моему, он просто всё время повторяет: «Да здравствует общее дело, ура! Да здравствует общее дело, ура!» Появляется какой-то ритм. В этом ритме я начинаю пританцовывать и оглядываться. Мои соседи заняты кто чем. Стоит дядька с длиннющими усами и двигает ими: одним обнимает свою подружку, второй (когда он двигает носом и губой) тайком лазает по ее жакету. Дети с жуткой скоростью меняются жеваными жвачками. Девушка снимает с шеи медальон, раскрывает, начинает рассматривать: там аккуратно перевязаны пряди волос (наподобие набора маленьких катушек с нитками): жесткие черные, курчавые рыжие, хлипкие седые… Я не понимаю: чего они отвлекаются, мы же открываем памятник общему делу. Меня уже всего крутит от этого ритма, а соседи спокойны, как будто привыкли. И вот посередине площади или комнаты я вижу фигуру, накрытую брезентом. Я знаю, что это — памятник общему делу. Подходят служители, стаскивают с памятника брезент. Там стоит дракон, только он не каменный, а живой. Тут же он начинает жевать тех, кто стоит поближе. Но никто не кричит, даже не волнуется, все улыбаются, как будто так и надо. Многие, перед тем как их жуют, целуют дракона в морду. Он сияет улыбкой, все смеются и улыбаются. Меня трясет дрожь. АЛЬТЕРНАТИВНЫЙ СЕРИАЛ «КОШМАРЫ АЛЕКСАНДРА БОРИСОВИЧА». (С—9, стр. 76) Сон про теленка В комнате накрыт шикарный стол. Я сижу возле него верхом на теленке. Теленок жует скатерть с угла, медленно поглощая ее вместе с блюдами. Я пытаюсь его отпихнуть от стола, не для того чтобы прогнать, а чтобы показать ему, что можно есть сами кушанья, без скатерти, но он мычит, не выпуская скатерти изо рта. И я понимаю, что если он уже взялся с одной стороны, то фиг его собьешь с дороги.  |
|
|||
|
Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх |
||||
|
|
||||
