10. СКАЖИ МНЕ, КТО ТВОЙ ДРУГ…

Не я, и не он, и не ты,

И то же, что я, и не то же:

Так были мы где-то похожи,

Что паши смешались черты.

(И. Анненский)

Alter ego, к которому стремится человек, всегда выражает глубинные, большей частью неосознаваемые свойства его собственного Я. Поэтому тот или иной тип дружбы всегда соотносится с определенными чертами личности. Отсюда вытекает и традиционный подход к изучению личностных особенностей дружбы — сопоставление отдельных ее характеристик (числа друзей, устойчивости отношений, степени их интимности и т. п.) с индивидуально-типологическими чертами личности.

Например, проведенный нами факторный анализ мнений о дружбе и структуры реального общения ленинградских девятиклассников позволил выделить четыре главные ориентации: 1) на экстенсивное групповое общение с большим числом приятелей своего и противоположного пола; 2) на групповую дружбу со сверстниками своего пола; 3) на дружбу со сверстниками противоположного пола; 4) на интимную парную дружбу. Типы эти существенно различны. Юноши, ориентированные на экстенсивное групповое общение, как правило, не выбирают в качестве идеального друга девушку, и в первом круге их реального общения преобладают юноши. Напротив, тот, кто выбирает идеальным другом девушку, обычно имеет меньше друзей своего пола, склонен думать, что настоящая дружба встречается редко, и сам отличается повышенной рефлексивностью.

Сравнение этих разных ориентации с психологическими особенностями юношей и девушек, измеренными с помощью личностного теста, проливает на эту проблему дополнительный свет. Экстенсивный тип общения положительно соотносится с такими индивидуальными свойствами, как общительность, беспечность и экстраверсия; кроме того, склонные к такому типу общения юноши отличаются менее развитым чувством долга и способностью к самоконтролю. Ориентация на групповую дружбу со сверстниками своего пола почти не дает значимых корреляций с индивидуальными свойствами, хотя юноши из этой группы отличаются несколько большей общительностью и несколько меньшей рефлексивностью и независимостью. Ориентация на дружбу со сверстниками противоположного пола сочетается у юношей с беспечностью, а у девушек также с общительностью, уверенностью в общении и экстраверсией и отрицательно — с независимостью. Потребность в интимной парной дружбе характерна для юношей и девушек, склонных к рефлексивности, у юношей она коррелирует еще и с быстрой возбудимостью.

Однако статистическая корреляция — не причинная связь. Многие черты, от которых зависит коммуникативный стиль личности, относительно устойчивы и постоянны. Скажем, уровень и стиль общительности (преимущественно экстенсивный или интенсивный) устойчиво сохраняются у детей от двух с половиной до семи с половиной лет. Исследователи отмечают также преемственность уровня общительности годовалых мальчиков с характером их общения в девять-десять лет. Сравнение коммуникативных черт группы взрослых мужчин с тем, какими они были в восемь и двенадцать лет, показало, что более теплые, открытые и сердечные мужчины в восьмилетнем возрасте поддерживали устойчивые дружеские отношения с другими мальчиками и в первом круге их общения были также девочки. Напротив, мужчины, склонные держать окружающих на расстоянии и избегать тесных эмоциональных контактов, в детстве не имели близких друзей и не играли с девочками.

Относительно устойчивы и в дошкольном и в школьном возрасте такие характеристики, как популярность и — еще больше — непопулярность у сверстников, сильно влияющие на характер дружеских отношений. К числу стабильных личностных черт относятся самоуважение, степень приятия или неприятия себя, застенчивость, потребность в достижении и в принадлежности к группе, уровень самораскрытия, эмпатия, импульсивность, самоконтроль и конечно же экстраверсия и интроверсия (обращенность личности преимущественно вовне, на других людей и окружающий мир, или вовнутрь, к собственному Я). Но стабильность этих черт, их влияние на личность и характер ее общения не следует абсолютизировать. Во-первых, их соотношение и значимость существенно меняются с возрастом. Во-вторых, некоторые психологические свойства и формирующие их условия в известной степени взаимно компенсируют друг друга.

Давно известно, например, что теплая, заботливая семья и эмоциональная близость с матерью облегчают ребенку в дальнейшем установление хороших отношений и со сверстниками. Так, изучение поведения группы американских старшеклассников показало, что матери юношей, обладающих самой высокой степенью эмпатии, отличались терпимостью, редко прибегали к наказаниям и поощряли сыновей свободно обсуждать свои проблемы. Длительный отрыв маленьких детей (до пяти лет) от семьи, по-видимому, отрицательно сказывается на их эмоциональном развитии,

Согласно теории английского психолога Дж. Боулби, дефицит родительского тепла лишает ребенка необходимого ему чувства уверенности и безопасности, что способствует зарождению особого вида эмоциональной тревожности — «страха отделения», который может сохраняться на протяжении всей жизни. Обследование большой группы взрослых американцев косвенно подтверждает эту гипотезу: среди людей, хронически чувствующих себя одинокими, оказалось непропорционально много лиц, выросших без любящих родителей; особенно неблагоприятным прогностическим фактором оказался при этом развод.

Но разные виды привязанностей могут быть и конфликтными. Слишком тесная привязанность и зависимость ребенка, особенно мальчика, от матери нередко играет отрицательную роль, сковывая его инициативу в установлении контактов со сверстниками. При сравнении группы подростков, воспитывавшихся до пяти лет исключительно матерью, с теми, кто подвергался влиянию нескольких разных взрослых («диффузное материнство»), выяснилось, что сильное материнское влияние в раннем детстве коррелирует у мальчиков-подростков с интроверсией, ориентацией на взрослых и сильным самоконтролем, тогда как «диффузное материнство» благоприятствует экстраверсии, ориентации на сверстников, экспрессивному поведению.

С точки зрения здравого смысла коммуникативные качества легко делятся на «положительные» и «отрицательные»: быть общительным хорошо, а замкнутым — плохо. На самом деле все не так просто. Выбор друзей и характер взаимоотношений с ними во многом зависят от свойств интеллекта, темперамента и уровня самоконтроля, которые, в свою очередь, связаны с типом нервной системы. Но влияние это неоднозначно. Например, более импульсивные люди, обладающие меньшим самоконтролем, легче идут на самораскрытие и сообщают о себе более доверительную информацию, чем неимпульсивные, однако это не гарантирует ни лучшего понимания другого, ни устойчивой эмоциональной близости.

Экспериментально доказано, что люди с развитым самоконтролем, тщательно следящие за своим поведением, склонны выбирать друзей и партнеров по досугу прежде всего по их деловым качествам, необходимым в той или иной конкретной ситуации («Эрик — отличный парень, но в поход я пойду с Иваном, у него лучшие спортивные навыки»). Напротив, люди с низким самоконтролем, придающие меньше значения ситуативным факторам, выбирают друзей преимущественно по принципу симпатии («Хотя Эрик не ахти какой альпинист, с ним мне будет идти приятнее»). Разумеется, реальный выбор зависит от многих конкретных условий, включая оценку важности и трудности предполагаемой задачи: восхождение на Эверест — не прогулка с приятелем в горы. Тем не менее общий тип коммуникативной ориентации сказывается и на личных отношениях. Гипертрофированный самоконтроль, связанный с развитой потребностью в достижении, побуждает личность и свои дружеские отношения рассматривать более инструментально, в связи с какой-то конкретной деятельностью, тогда как более импульсивный человек отдает предпочтение непосредственной симпатии, даже в ущерб эффективности. Некоторые противоречия между развитием соревновательное и эмпатии психологи зафиксировали уже у шести-семилетних мальчиков.

Все это говорит о том, что расхождения в определениях, нормах и критериях ценности дружбы принципиально неустранимы, за ними стоят индивидуальные различия.

Но даже такие свойства, которые на первый взгляд выглядят недостатками, сплошь и рядом имеют свою положительную сторону.

Вот один пример.

Едва ли не самая распространенная и тяжело переживаемая людьми коммуникативная проблема — застенчивость. Из опрошенных американским исследователем Ф. Зимбардо 2500 студентов в возрасте от 18 до 21 года 42 % считают себя застенчивыми (с учетом тех, кто преодолел эту особенность, цифра повышается до 73 %), причем 60 % из них рассматривают застенчивость как серьезную трудность. Особенно тяжело переживают ее юноши, так как застенчивость кажется «немужским» качеством. Может быть, люди преувеличивают эти трудности? Нет. Психологические исследования показали, что те, кто считает себя застенчивыми, действительно отличаются пониженным уровнем экстраверсии, менее способны контролировать и направлять свое социальное поведение, более тревожны, склонны к невротизму (это касается только мужчин) и переживают больше коммуникативных трудностей. Неудивительно, что застенчивость считается нежелательным качеством и люди стремятся от нее избавиться (например, путем психотерапии).

Однако застенчивость имеет разные причины, так что и избавляться от нее нужно по-разному. Кроме того, она тесно связана с другими чертами личности, которые не всегда поддаются коррекции и сами по себе не могут рассматриваться как отрицательные.

В одном психологическом эксперименте людям предлагалось выбрать тип личности, с которой они хотели бы совместно работать и проводить досуг. Как правило, испытуемые, независимо от собственных качеств, предпочитали экстравертированный тип личности. Но как только им приходилось выбирать не просто сослуживца или компаньона по развлечениям, а друга, картина менялась: не только люди, склонные к интроверсии, но и многие экстраверты отдавали в этом случае предпочтение интровертированному типу. Почему?

Интроверсия ассоциируется не только с застенчивостью и другими коммуникативными трудностями, но и с более тонкой душевной организацией. Это мнение никогда не подвергалось экспериментальной проверке, но его разделяли и разделяют многие поэты и философы, которые сами, кстати сказать, нередко испытывали трудности в общении. Как писал в одном из писем А. Блок, «человек, сознавший одиночество пли хотя бы придумавший его себе, более открыт душою и способен воспринять, может быть, чего другой не воспримет». Наши недостатки-продолжение наших достоинств. Можно и нужно совершенствовать свои коммуникативные навыки, но радикально изменить стиль своего общения так же трудно, как тип личности.

Подобную ситуацию тонко передал писатель Л. Бежин в рассказе «Мастер дизайна». Юный герой этого рассказа, застенчивый и неловкий студент Юрий Васильев, попадает в руки энергичного психолога, который вооружает его эффективными средствами общения и воздействия на окружающих. Юрий обретает уверенность в себе, преодолевает былые коммуникативные трудности. Но вскоре выяснилось, что общение, организованное по рациональным правилам, не дает внутреннего удовлетворения и эмоционального тепла. «Душевный культуризм» формирует красивую внешность, но не внутреннюю силу. «Выходило, что застенчивость, делавшая таким трудным его общение с людьми, помогала ему общаться с самим собой, со своими мыслями… Он шел, он видел присыпанные снегом яблоки у лоточницы, он радовался тысяче вещей, которые теперь оставляли его равнодушным. Теперь он боялся одиночества, как боятся его все общительные люди. Ему было скучно с самим собой, и, оставшись один, он всякий раз брал телефонную трубку: „Дружище, заходи… двинем куда-нибудь вместе… давай всей компанией…“ Он рабски зависел от этого „вместе… всей компанией“.»

Наблюдательный читатель, вероятно, уже заметил, что в книге, посвященной дружбе, часто затрагивается проблема одиночества. Иначе и не могло быть. Одиночество — такой же универсальный психологический антипод дружбы, каким в ином контексте выступает вражда. Поэтому, обсуждая тему дружбы, тем более ее связи с типом личности, невозможно обойтись без осмысления психологического феномена одиночества. До сих пор разговор шел о культурно-исторических, социально-средовых и половозрастных причинах одиночества. Теперь важно рассмотреть его самые тонкие, индивидуально-личностные детерминанты.

Но что, собственно, значит слово «одиночество»? В научной литературе, как и в обыденной речи, оно обозначает совершенно разные явления. Во-первых, объективное состояние вынужденной физической или социальной изоляции, выключенное из общения с людьми вообще или с какими-то социально и личностно-значимыми категориями людей. Во-вторых, добровольное уединение, обособление, ограничение «внешних» связей и контактов ради углубленной автокоммуникации, размышления, созерцания искусства, слияния с природой и т. п. В-третьих, одиночество-тоска — мучительное субъективное чувство душевной и духовной изоляции, некоммуникабельности, непонятости, неудовлетворенной потребности в общении и человеческом тепле. Для нашей темы особенно важны второе и третье значение.

Потребность в уединении, как уже говорилось, естественное свойство всякой развитой личности.

Отступи, как отлив, все дневное, пустое волненье,
Одиночество, стань, словно месяц, над часом моим!

Потребность в нем развивается параллельно росту самосознания личности и сопровождается противоречивыми, хотя в основном положительными эмоциями. Немецкий поэт Р. М. Рильке писал своему молодому коллеге, что рост одиночества «болезнен, как рост мальчика, и печален, как начало весны… Нести его нелегко, и почти всем суждены часы, в которые они его охотно променяли бы на любую — хотя бы самую обычную и дешевую общность, на хотя бы призрак близости с первым встречным, с самым недостойным…». Но бежать от уединения — значит бежать от самого себя. Только в тишине собственной души человек осознает глубокий смысл своего личного бытия, а также и реальную ценность общения. «Общество, даже самое лучшее, скоро утомляет и отвлекает от серьезных дум, — заметил американский писатель Г. Торо. — Я люблю оставаться один. Ни с кем так не приятно общаться, как с одиночеством. Мы часто бываем более одиноки среди людей, чем в тиши своих комнат».

Развитая культура не только стремится обеспечить индивиду объективные возможности для уединения (принцип приватизации), но и вырабатывает специальную психологическую технику внутреннего сосредоточения, медитации, особой психотерапии (например, японская школа «морита»). Находясь в состоянии уединения, человек мысленно общается не только сам с собой, но и со своими идеальными, воображаемыми друзьями. Своеобразно выразил это китайский поэт Ду Фу (VIII в.):

Мне выпить надо,
Чтоб забылась скука,
Чтоб чувства выразить
Стихи нужны.
Меня бы понял Тао Цянь[4]
Как друга,
Но в разные века
Мы рождены.

Кроме спокойного, умиротворенного самоуединения существует и напряженное одиночество-тоска, которое всегда мучительно и сопровождается множеством разнообразных отрицательных эмоций — ощущением скуки, грусти, отчаяния, подавленности, жалости к себе, отверженности, неполноценности и т. п.

Переживания такого рода знакомы каждому человеку, но в них можно выделить ряд градаций.

Во-первых, временное, преходящее чувство одиночества и сопутствующее ему грустное. и подавленное настроение — нормальное явление человеческой жизни, которого никто не может избегнуть.

Во-вторых, ситуативное одиночество, порожденное особыми жизненными обстоятельствами: резкой переменой условий жизни и круга общения (перемена места жительства, учебы или работы), кризисными точками индивидуального развития (например, появлением неудовлетворенной потребности в любви), потерей близких, охлаждением или распадом некогда значимых личных отношений и т. д. Каким бы острым ни было это одиночество, с течением времени оно обычно проходит, уступая место новым отношениям и эмоциональным привязанностям.

Другое дело — хроническое одиночество, преследующее человека постоянно и воспринимаемое им самим как неустранимое свойство собственной натуры: «Одиночество — моя судьба».

Какие же психологические качества делают людей одинокими и некоммуникабельными? Оставим в стороне крайние случаи, относящиеся к компетенции психопатологов, например аутизм, когда человек полностью «закрыт» для окружающих и не способен к нормальному общению. Прототип некоммуникабельной, одинокой личности включает ряд сходных переживаний и черт, распространяющихся на ее самосознание ^пониженное самоуважение, гипертрофированное сознание непохожести на других, замкнутости, отверженности), стиль поведения (самоизоляция, избегание социальных контактов) и репертуар наиболее часто испытываемых чувств (бессилие, жалость к себе, апатия, подавленность, гнев и т. п.). Но сочетание этих черт бывает весьма различным.

Американский психолог Д. Янг, автор распространенного теста и метода психотерапии депрессивных состояний, различает 12 синдромов одиночества, каждый из которых имеет специфические эмоциональные, когнитивные и поведенческие признаки.

1. Недовольство одиночеством, неспособность к уединению; оставшись один, человек теряется, не знает, что с собой делать, испытывает мучительную скуку и пустоту.

2. Низкое самоуважение, выражающееся в заниженных самооценках («меня не любят», «я скучен» и т. п.), которое побуждает личность избегать человеческих контактов, в результате чего у нее появляется хроническая печаль и ощущение безнадежности. Это состояние бывает и у людей в высшей степени интересных и значительных. Как писал в одном из писем Т. Манн, «много лет, и лет важных, я ни во что не ставил себя как человека и хотел, чтобы меня принимали во внимание только как художника… Из-за всей нервности, искусственности, нелегкости своего нрава я не даю никому, даже самому доброжелательному человеку, сблизиться со мной или вообще хоть как-то со мною поладить…».

3. Социальная тревожность, неуверенность в общении, застенчивость, постоянное ожидание насмешек или осуждения со стороны окружающих, так что единственным спасением кажется уход в себя.

4. Коммуникативная неуклюжесть, отсутствие необходимых навыков общения, неумение правильно вести себя в сложных межличностных ситуациях (знакомство, ухаживание), часто сочетаемое с низкой эмпатией, результатом чего бывают разочарование и обманутые ожидания.

5. Недоверие к людям, которые кажутся враждебными и эгоистичными; такой человек не просто избегает людей, но испытывает по отношению к ним озлобление и чувство горечи.

6. Внутренняя скованность, немота, неспособность к самораскрытию, чувство своей абсолютной психической «герметичности» и непонятости, заставляющее личность постоянно разыгрывать чьи-то чужие роли.

7. Трудности выбора партнера («негде встретить подходящего человека», «никто мне не нравится»), неспособность завязать интимные личные отношения или постоянный выбор неподходящих партнеров, в результате чего возникает чувство бессилия и обреченности.

8. Страх оказаться отвергнутым, связанный с пониженным самоуважением и неудачным прошлым опытом, боязнь новых разочарований, усугубляемые безотчетным чувством вины и сознанием своей малоценности.

9. Сексуальная тревожность, сознание (часто ложное) своей внешней непривлекательности или беспомощности, которое нередко усугубляется стыдом и затрудняет все прочие личные отношения.

10. Боязнь эмоциональной близости («он хочет больше, чем я могу ему дать»), побуждающая человека избегать углубления дружеских отношений, которые предполагают взаимное самораскрытие.

11. Неуверенная пассивность, постоянные колебания, неопределенность в оценке собственных чувств («сам не знаю, что я чувствую и чего хочу»), отсутствие настойчивости, инициативы в углублении и развитии личных отношений и настороженность к попыткам такого рода со стороны партнера.

12. Нереалистические ожидания, ориентация на слишком жесткие нормы и требования («все или ничего»), нетерпимость и нетерпеливость, в результате чего личные отношения не могут обрести устойчивость и часто разрываются без достаточно веских причин.

Хотя все эти синдромы описательны, а соотношение их компонентов проблематично, их перечень показывает, что одиночество так же многообразно, как и общение, от него нет универсальных рецептов. Одному человеку полезно поменьше думать о собственном Я и включиться в деятельную групповую жизнь, а другому, наоборот, — остановиться, оглянуться.

Главная беда многих одиноких и склонных к депрессии людей заключается в том, что у них складывается специфический атрибутивный стиль — склонность объяснять свои неудачи в общении не конкретными ситуативными причинами, а своими якобы неизменными личными чертами, и эта пораженческая установка блокирует, парализует попытки установить новые человеческие контакты с учетом прошлых ошибок. Если в других сферах жизни, скажем в учебе или труде, эти люди трезво оценивают причины своих успехов и поражений и, учась на своих ошибках, могут достигать высоких результатов, то в сфере общения, где они особенно уязвимы, негативная установка превращается в самореализующийся прогноз: «У меня все равно не получится, поэтому не стоит и пробовать, чтобы не переживать новых разочаровании». С преодоления этой ложной установки начинается всякое самовоспитание или психотерапия.

Наряду с экспериментальной психологией и художественной литературой пониманию индивидуально-личностных факторов дружбы весьма способствует изучение биографических данных и личных документов исторических деятелей, мыслителей, художников и т. д. Мы уже приводили примеры дружбы Маркса и Энгельса, Герцена и Огарева и др. Но далеко не все великие и достойные люди были счастливы в этом отношении.

Хронические и тяжелые коммуникативные трудности переживали М. Сервантес, Г. Мопассан, А. Шопенгауэр, С. Киркегор, Л. Н. Толстой, Ф. М. Достоевский, Ф. Ницше, Р. Вагнер, П. И. Чайковский, А. Стриндберг, Г. Ибсен и многие другие выдающиеся деятели культуры.

Обсуждать эту тему очень сложно. Кроме чисто методологических трудностей (насколько вообще надежна психологическая реконструкция целостной личности по фактам ее биографии и интимным документам) жанр психологической биографии нередко вызывает сомнения морального порядка: допустимо ли вообще разбирать личную жизнь великого человека, читать и обсуждать его интимные дневники, переписку и т. д., отнюдь не предназначенные для опубликования? Сомнения эти, безусловно, серьезны: бестактное копание в чужих делах оскорбляет нравственное чувство. Но без психологического исследования подчас непонятны истоки и личностный смысл творчества художника. Кроме того, жизнь замечательных людей поучительна не только их общественными достижениями. Разве не существенно знать, выражал ли тот или иной идеальный художественный образ реальный жизненный опыт его создателя или несбывшуюся мечту художника?

В нашей книге много говорилось о романтическом культе дружбы. Между тем один из провозвестников романтического типа личности Ж. Ж. Руссо сам был в высшей степени некоммуникабелен. «Как могло случиться, что, имея душу от природы чувствительную, для которой жить — значило любить, я не мог до тех пор найти себе друга, всецело мне преданного, настоящего друга, — я, который чувствовал себя до такой степени созданным для дружбы», спрашивал себя 55-летний Руссо. Любовь и дружба — «два кумира моего сердца…». Однако и то и другое остается для Руссо недостижимой мечтой. Его чувства слишком напряжены и гипертрофированы, чтобы можно было реализовать их в устойчивых взаимоотношениях.

«Первая моя потребность, самая большая, самая сильная, самая неутолимая, заключалась всецело в моем сердце: это потребность в тесном общении, таком интимном, какое только возможно; поэтому-то я нуждался скорей в женщине, чем в мужчине, скорей в подруге, чем в друге. Эта странная потребность была такова, что самое тесное соединение двух тел еще не могло быть для нее достаточным; мне нужны были две души в одном теле; без этого я всегда чувствовал пустоту». Неспособный удовлетворяться более или менее «частичными» контактами, Руссо жаждет полного, абсолютного слияния с другом, но по причинам, понятным каждому читателю «Исповеди», ни перед кем не может раскрыться до конца. Его все время мучает «боязнь обидеть или не понравиться, еще больший страх быть освистанным, осмеянным, опозоренным…». Как бы хорошо ни относились к нему окружающие — а у Руссо было немало искренних доброжелателей, — отношения с ними для него только суррогаты воображаемой подлинной близости. «Не имея возможности насладиться во всей полноте необходимым тесным душевным общением, я искал ему замены, которая, не заполняя пустоту, позволяла бы мне меньше ее чувствовать. За неимением друга, который был бы всецело моим другом, я нуждался в друзьях, чья порывистость преодолела бы мою инертность…» Неудовлетворенные желания создают напряженность в отношениях. Руссо всегда и везде чувствует себя одиноким…

Драматично складывались дружеские отношения В. Г. Белинского с М. А. Бакуниным. Подобно Руссо, молодой Белинский видит в дружбе высшее благо жизни. «Дружба! — вот чем улыбнулась мне жизнь так приветливо, так тепло, и, вероятно, в ней, и только в одной ней, будет сознавать себя моя жизнь до конца своего» Э. Темпераментный, чувственный и одновременно крайне застенчивый, преследуемый мыслью, что природа заклеймила его лицо «проклятием безобразия» и поэтому его не может полюбить ни одна женщина, Белинский не может относиться к людям спокойно. «В людях я вижу или друзей, или враждебные моей субъективности внешние явления, — и робок с ними, сжимаюсь, боюсь их, даже тех, которых нечего бояться, даже тех, которые жмутся и боятся меня».

Его дружба обычно принимала характер страстной влюбленности. «Боткина я уже не люблю, как прежде, а просто влюблен в него и недавно сделал ему формальное объяснение», — сообщает он Бакунину. Подобное чувство не признает никакой психологической дистанции. «У меня всегда была потребность выговаривания и бешенство на эту потребность», — жалуется Белинский. Его письма 30 — начала 40-х годов — одна сплошная исповедь, желание вывернуть душу наизнанку. Дружба, по его словам, взаимное право «говорить друг другу все, не спрашивая себя, как это подействует и что из этого выйдет…».

Но за бесконечными интимными излияниями — фактическое невнимание к личности другого. Поэтому дружеские восторги то и дело сменяются отчуждением и горечью. В письме Бакунину от 1 ноября 1837 г. Белинский говорит о любви и дружбе к нему. А уже через две с половиной недели он пишет: «…между мною и тобою был только призрак дружбы, а не дружба, были ложные отношения». Затем ссора преодолевается, сердце Белинского снова наполнено любовью. «Между нами слово мы имеет особенное значение. Наше мы образует какое-то Я». А через два месяца опять: «Нет, не было и нет между нами дружбы… Ложные отношения произвели ложные следствия».

Эти колебания не просто результат идейного развития и выявления мировоззренческих расхождений обоих мыслителей, а свойство самой романтической дружбы, в которой эмоциональное влечение не сочетается с подлинным взаимопониманием. Лишь горький опыт заставляет «неистового Виссариона» понять, что «дружеские отношения не только не отрицают деликатности, как лишней для себя вещи, но более, нежели какие-нибудь другие, требуют ее… Деликатность и свобода — вот основания истинных дружеских отношений». Чтобы преодолеть истерический надрыв, нужно расширить круг значимой эмоциональной коммуникации. Для Белинского важным рубежом в этом отношении была женитьба (в конце 1843 г.), после которой из его писем полностью исчезают самоанализ и психологические признания. В статье «Взгляд на русскую литературу 1847 года» критик окончательно сводит счеты с «романтическим зверьком» и его понятиями о дружбе, подчеркивая, что «истинные друзья не дают имени соединяющей их симпатии, не болтают о ней беспрестанно, ничего не требуют один от другого во имя дружбы, но делают друг для друга, что могут».

Другой хрестоматийный пример в истории русской литературы — отношения Александра Блока с Андреем Белым. Эта своеобразная «дружба-вражда» зародилась, когда поэтам было по 23 года, причем ощущение какой-то мистической близости сочеталось у обоих с пониманием глубокой личной несовместимости. В отличие от Белинского, который мучился потребностью «выговаривания», Блок с детства чувствует неспособность к прямому самораскрытию. Между ним и его близкими всегда висит какая-то пелена, разорвать которую он не может и не хочет. «Ты… пишешь принципиально, что „немоты не должно быть между людьми“… — обращается он к А. Белому. — Я могу исходить только из себя, а не из принципа… Мне бесконечно легче уйти от любого человека, чем прийти к нему. Уйти я могу в одно мгновение, подходить мне надо очень долго и мучительно…»

Пока молодые люди изъясняются в переписке в отвлеченных выражениях и каждый может вкладывать в туманные формулы другого собственный смысл, им кажется, что они близки. Но как только они пытаются что-то прояснить или заземлить на реальные личные переживания, обнаруживается, что они и мыслят и чувствуют по-разному. Больше того — они не хотят быть понятыми. У Блока это постоянный принцип: «Я… не стараюсь никогда узнавать никого, это — не мой прием. Я — принимаю или не принимаю, верю или не верю, но не узнаю, не умею… Вы хотели и хотите знать мою моральную, философскую, религиозную физиономию. Я не умею, фактически не могу открыть Вам ее без связи с событиями моей жизни, с моими переживаниями; некоторых из этих событий и переживаний не знает никто на свете, и я не хотел и не хочу сообщать их и Вам». Свои тайные переживания Блок выражает лишь обобщенно, переплавив в поэтические образы.

Психологическая биография, как и экспериментальная психология, учит прежде всего терпимости, пониманию того, что люди разные, их нельзя ни подравнять под одну гребенку, ни исчерпать их индивидуальность с помощью нескольких «научных» ярлыков. Моральный кодекс дружбы универсален в своем максимализме, но его реализация всегда сопряжена с какими-то коррективами. Ибо «доминанта на другое лицо», в которой А. А. Ухтомский справедливо видел высший принцип (одновременно психологический и нравственный) человеческого общения, в первую очередь предполагает сострадание, сочувствие, соучастие.

Примечания:

4

Тао Цянь — китайский поэт (365–427 гг.).