9. ДРУЖБА ИЛИ ЛЮБОВЬ?

Скажи мне, где любви начало?

Ум, сердце ль жизнь ей даровало?

И чем питаться ей пристало?

(У. Шекспир)

Специфика мужской и женской дружбы, с которой тесно связана проблема возможности смешанной, разнополой дружбы и соотношение понятий дружбы и любви, издавна вызывала споры.

Традиционная теория дружбы, уходящая корнями в античность, считала, как уже говорилось, ее преимущественно мужской добродетелью. М. Монтень писал, что «обычный уровень женщин отнюдь не таков, чтобы они были способны поддерживать ту духовную близость и единение, которым питается этот возвышенный союз; да и душа их, по-видимому, не обладает достаточной стойкостью, чтобы не тяготиться стеснительностью столь прочной и длительной связи». Возможность дружбы между женщинами начали понемногу признавать только в XVIII в., но и сегодня многие убеждены, что женская дружба существенно уступает мужской в глубине, силе и устойчивости. Многие девушки, объясняя свое желание дружить с мальчиками, говорят, что они не только интереснее и умнее, но и более искренни и верны в дружбе.

Как проверить это мнение? Прежде всего нужны достоверные факты о различиях мужской и женской дружбы, касающиеся количества и состава друзей, устойчивости дружеских связей, их структуры, ценностных ориентации, психологических функций, степени интимности и т. д. Кроме того, возникает вопрос, считать ли эти факты проявлением врожденных, универсальных половых различий, или результатом различной социализации мальчиков и девочек, или следствием иллюзии, побуждающей нас воспринимать и категоризировать факты в свете привычного абстрактного противопоставления мужского (маскулинного) и женского (фемининного) начал.

Противопоставление «мужского» и «женского» — одна из всеобщих парных оппозиций человеческой психики: день и ночь, свет и тьма, добро и зло, существующих во все времена и у всех народов. Их категоризация как «распределение» и других парных оппозиционных явлений по логическим категориям подчинена определенным закономерностям. Любые парные категории сначала кажутся взаимоисключающими: «мужское» или «женское». Затем выявляются их количественные градации, между «черным» и «белым» появляется «серое», категории уже не выступают раздельно, а становятся полюсами некоторого связного процесса, заставляя говорить о степени маскулинности или фемининности. И наконец, выясняется, что названные оппозиционные явления качественно многомерны, так что один и тот же индивид может в определенных пределах обладать и фемининными, и маскулинными свойствами. В результате логические категории «мужского» и «женского» из стереотипов, под которые механически подводятся все индивидуальные различия, превращаются в прототипы, условные, крайние случаи.

Обыденное сознание склонно выводить все наблюдаемые различия в поведении и психике мужчин и женщин из биологических законов разделения полов. Но чтобы доказать биологическую природу каких-либо поведенческих особенностей, например уровня общительности или степени устойчивости мужской и женской дружбы, нужно проверить соответствующие факты по нескольким критериям: насколько тесно связано данное социальное поведение с биологическими признаками пола; обнаруживается ли данный тип поведения у младенцев и маленьких детей до начала их форсированной половой социализации или в связи с процессами полового созревания; наблюдается ли аналогичное поведение в разных человеческих обществах, культурах; отмечено ли оно у других биологических видов, генетически близких к человеку.

Поскольку дружба — явление чрезвычайно сложное, эмпирически могут быть сравнимы только ее отдельные предпосылки и компоненты: стиль общения, характер групповых отношений мальчиков и девочек, уровни их общительности, эмпатии (сопереживания), самораскрытия и т. п. Однако частные сопоставления имеют смысл только в пределах некоего целого.

Что касается уровня общительности, способности вступать в контакт с другими лицами, то психологи до недавнего времени отдавали предпочтение мужчинам. Мальчики с самого раннего возраста активнее девочек вступают в контакты с другими детьми, затевают совместные игры и т. д. Чувство принадлежности к группе сверстников и общение с ними для мужчин всех возрастов значительно важнее, чем для женщин.

Однако различия между полами в уровне общительности не столько количественные, сколько качественные. Хотя возня и силовые игры приносят мальчикам громадное эмоциональное удовлетворение, в них обычно присутствует дух соревнования, нередко игра переходит в драку. Содержание совместной деятельности и собственный успех в ней значат для мальчиков больше, чем наличие индивидуальной симпатии к другим участникам игры. Мальчик выбирает прежде всего интересную игру, в которой он может проявить себя; ради этого он вступает в контакт, даже если партнеры ему не особенно нравятся. Мужское общение, как и весь стиль жизни, скорее предметны и инструментальны, чем экспрессивны.

Общение девочек выглядит более пассивным, зато более дружественным и избирательным. Судя по данным психологических исследований, мальчики сначала вступают в контакты друг с другом и лишь потом, в ходе игрового или делового взаимодействия, у них складывается положительная установка, появляется духовная тяга друг к другу. Девочки, наоборот, вступают в контакт главным образом с теми, кто им нравится, содержание совместной деятельности для них сравнительно второстепенно.

С ранних возрастов мальчики тяготеют к более широкому, а девочки — к более узкому кругу общения. Мальчики чаще. играют большими группами, а девочки — по двое или по трое. По наблюдениям психологов, наиболее общительные двухсполовиннолетние мальчики, находясь в обществе сверстников, предпочитали экстенсивные отношения, обычно играли с целой группой мальчиков, самые общительные девочки, напротив, играли с одной или двумя подругами. Эти различия сохранились и через пять лет, когда детям исполнилось по семь с половиной лет.

Социометрическое лонгитюдное исследование дружеских связей в нескольких школьных классах (возраст детей от девяти до двенадцати лет) показало, что дружеские пары девочек более исключительны, закрыты для посторонних, нежели мальчишеские компании. Но мальчишеские компании имеют более строгий и устойчивый порядок, систему лидерства и т. п. Эти выводы подтверждаются соответствующими этологическими и этнографическими данными. Известно, например, что в первобытном обществе важную роль в социализации подростков и юношей играют так называемые «мужские дома» и возрастные классы, которые зачастую охватывают и предподростковый возраст (восемь — двенадцать лет). Чувство принадлежности и эмоциональная привязанность к своей половозрастной группе предшествуют образованию более тесных и индивидуализированных дружеских отношений и нередко поддерживаются всю жизнь. Мальчишеские группы всюду относительно автономны от взрослых, имеют собственную дисциплину и иерархию, нередко ведут себя антисоциально. Напротив, восьми-двенадцатилетние девочки значительно теснее связаны с родительской семьей и реже образуют стабильные большие группы, ограничиваясь более интимными. Структура девичьих групп, лидерство в них менее жестки, а их социальные функции менее определенны, чем у мальчиков.

Разные способы социализации мальчиков и девочек, с одной стороны, отражают, а с другой стороны, создают и воспроизводят психологические половые различия. Причем, как видим, речь идет не просто о различиях в степени общительности мальчиков и девочек, а о качественных особенностях структуры и содержания их общения и жизнедеятельности.

Уже говорилось о половых различиях в эмпатии и самораскрытии, о большей эмоциональной чувствительности и восприимчивости женщин в сравнении с мужчинами. Это проявляется с самого раннего возраста. Новорожденные девочки, слыша плач другого младенца, обнаруживают более острую реакцию, чем мальчики. Четырехлетние девочки превосходят мальчиков в эмпатии. Что же касается потребности и способности к самораскрытию, передаче другим более интимной и личностно-значимой информации о себе и своем внутреннем мире, то женщины во всех возрастах превосходят в этом мужчин.

Швейцарский философ и психолог Ж. Пиаже еще в 30-х годах обратил внимание на то, что мальчики и девочки неодинаково относятся к правилам групповой игры. Мальчики, с их предметным и инструментальным мышлением, придают больше значения соблюдению правил, нарушение которых всегда вызывает в мальчишеской среде конфликт. Девочки в этом вопросе более терпимы, личные отношения для них важнее формальных правил. Эта особенность отражается и в структуре морального сознания: мужские рассуждения и оценки обычно выглядят более безличными и жесткими, чем женские. Например, по данным психолога В. Н. Князева, при оценке человеческих качеств для женщин наиболее значимы черты, проявляющиеся в отношении к другим людям, а для мужчин — деловые качества, связанные с работой.

Стиль мышления, вероятно, связан с особенностями воспитания. Девочек всюду раньше и последовательнее приучают заботиться о других, в частности о младших детях. Это делает их эмоционально отзывчивыми и вместе с тем более ранимыми. Люди, нуждающиеся в эмоциональной поддержке, значительно чаще ищут ее у женщин, нежели у мужчин, и женщины чутко реагируют на подобные обращения. На несчастье, постигшее самых близких людей супругов и детей, мужчины и женщины реагируют одинаково остро. Но неприятности окружающих друзей и знакомых женщины замечают чаще и переживают сильнее, чем мужчины. Возможно, этим объясняется и то, что женщины чаще переживают психологические расстройства. Это явление обычно объясняли повышенной эмоциональностью женщин и их неумением преодолевать стрессовые ситуации, однако известно, что во многих таких ситуациях женщины оказываются гораздо выносливее и сильнее мужчин.

Как бы то ни было, женщины значительно чаще мужчин жалуются на одиночество и непонятость, вдвое чаще испытывают состояние депрессии. Если мужчины в состоянии депрессии обычно жалуются на дефицит самораскрытия или объективные трудности — неспособность плакать, утрату интереса к людям, чувство социальной неудачи и болезненные соматические переживания, то в женских описаниях депрессии превалирует мотив неудовлетворенности собой, нерешительности, отсутствия поддержки и т. д.

Стиль и характер межличностных отношений зависят не только от половой принадлежности индивида, но и от конкретной ситуации общения, особенностей партнера, содержания коммуникаций и т. д. Мужчины легче и охотнее женщин раскрываются перед малознакомыми, посторонними людьми, а вот в общении с друзьями степень самораскрытия зависит не столько от пола, сколько от содержания, предмета разговора. Пока речь идет о более или менее «нейтральных» темах, обсуждение которых считается одинаково допустимым для обоих полов, мужчины и женщины одинаково откровенны. Но стиль общения тесно связан с необходимостью поддерживать принятый культурой нормативный образ маскулинности или фемининности. Мужской стиль общения, направленный в первую очередь на поддержание социального статуса, «сохранение лица», обязывает человека скрывать свои слабости и подчеркивать достижения и притязания. Женский стиль, напротив, традиционно нацелен на уменьшение социального расстояния и установление психологической близости с другими. Эта нормативная установка заставляет мужчин скрывать такие свои черты и проблемы, которые выглядят «фемининными» (например, застенчивость), что резко снижает степень их возможного самораскрытия.

Все это обусловливает противоречивость как житейских, так и научных представлений о степени интимности и устойчивости мужской и женской дружбы. В целом женщины во всех возрастах описывают дружбу в более психологических терминах, подчеркивая ценности доверия, эмоциональной поддержки и интимности, тогда как мужчины делают акцент на солидарности (товарищество) и взаимопомощи. Эти различия появляются довольно рано и тесно связаны с развитием самосознания.

У девочек раньше, чем у мальчиков, появляются сложные формы самосознания. Описывая сверстников, девочки употребляют более широкий набор понятий, их описания дифференцированное и сложнее, чем у мальчиков того же возраста (эта разница начинает выравниваться лишь к 9-10-му классу). Большая рефлексивность девочек порождает и более раннюю потребность делиться своими переживаниями, что составляет одну из главных функций дружбы. Да и сама девичья дружба более эмоциональна, чем дружба мальчиков. По данным ряда экспериментальных исследований, женщины вообще придают большее значение межличностным отношениям и сообщают подругам о себе более интимную информацию, чем мужчины своим друзьям.

Уже упоминавшиеся нами исследования крымских и ленинградских старшеклассников показали, что девичьи критерии дружбы тоньше и психологичнее юношеских и что девушки чаще испытывают дефицит интимности. Девочки-старшеклассницы значительно чаще мальчиков склонны считать «настоящую дружбу» редкой (разница выравнивается только к 10-му классу). В определении понятия «друг» у девочек во всех возрастах мотив понимания выражен сильнее, чем у мальчиков. У юношей акцент на взаимопомощь перевешивает мотив понимания вплоть до студенческих лет, у девочек же этот мотив преобладает уже с 8-го класса.

Да и в само слово «понимание» юноши и девушки вкладывают не совсем одинаковый смысл. Типологизированные А. В. Мудриком ответы московских школьников на вопрос о том, что значит понимать человека, распределяются по пяти рубрикам: 1) хорошо знать человека; 2) сопереживать, чувствовать то же, что он; 3) иметь с ним общие интересы, думать, как он; 4) помогать ему, быть ему другом; 5) уважать и любить его. Мальчики в своих ответах подчеркивают преимущественно момент объективного знания («понимать человека — значит хорошо его знать») или интеллектуального сходства («думать, как он, иметь общие интересы»). У девушек определеннее всего звучит тема сочувствия, сопереживания. В разговорах с друзьями у девушек доминируют «личностные» темы. Они чаще, чем юноши, жалуются на одиночество и непонимание друзей.

По-видимому, у девушек не только раньше возникает потребность в интимной индивидуализированной дружбе, но и вообще девичья дружба сильнее ориентирована на эмоционально-экспрессивные ценности, чем более групповая и деятельная юношеская дружба.

Как же отражается повышенная эмоциональность девичьей дружбы на ее устойчивости? Статистически достоверных массовых сопоставлений устойчивости женской и мужской дружбы — при выравненных ее критериях — психологи не имеют. Возможно, что повышенная эмоциональность женской дружбы и в самом деле делает ее неустойчивой. Свойственная женской дружбе близость по очень широкому кругу вопросов, обсуждение малейших нюансов собственных взаимоотношений усложняют их. Неизбежные в человеческих взаимоотношениях расхождения и недопонимания, помноженные на высокую общую эмоциональность, подрывают устойчивость дружбы. Сдержанная и суровая мужская дружба, в которой душевные излияния не приняты и при взаимопонимании в главном детали обычно не уточняются, согласие молчаливо предполагается, возможно, и в самом деле более прочна.

Но это предположение отнюдь нельзя считать доказанным. А. В. Киричук и Т. А. Репина, пользуясь разными методами и независимо друг от друга, установили обратное соотношение: у дошкольников и младших школьников микрогруппы девочек устойчивее, чем мальчишеские.

Сравнение устойчивости набора предпочтений школьников с 1-го по 10-й класс, проведенное А. В. Мудриком в рамках нашего исследования, также показало, что во всех возрастах и по всем объектам, кроме любимых видов спорта, предпочтения девочек устойчивее, чем мальчишеские. Выше у них и показатель устойчивости в выборе друзей. С этим согласуется и существующее среди психологов мнение, что устойчивость в выборе друзей зависит от общей стабильности предпочтений, а женщинам она присуща в большей мере, чем мужчинам.

Особенно сложен вопрос о различиях в степени индивидуального самораскрытия, психологической интимности и глубины мужской и женской дружбы. Потребность в самораскрытии, по-видимому, одинаково сильна у мужчин и женщин. Но их возможности в этом отношении различны. Традиционное определение мужской роли, обязывающее мужчину быть суровым, сильным, энергичным, несентиментальным и сдержанным, накладывает на него ряд ограничений. Нежность и чувствительность, поощряемые у женщин, вызывают осуждение, когда дело касается мужчин. Это побуждает мужчин к большей эмоциональной сдержанности, препятствуя развитию у них способности к сопереживанию, что делает их отношения с людьми более поверхностными и «предметными». Мужчина, придерживающийся традиционного канона маскулинности, не может вполне раскрыться перед женщиной, считая себя обязанным выступать перед ней в качестве подлинного представителя «сильного пола», хотя это далеко не всегда соответствует его индивидуальности. Еще более жесткое табу существует на проявления нежности в отношениях между мужчинами. Результатом нередко бывает острый дефицит интимности, который, по мнению ряда психологов, отчасти объясняет даже повышенную смертность мужчин в более раннем возрасте.

Из опрошенных психологами Е. А. Хорошиловой и Н. А. Логиновой группы людей взрослые женщины считают свое общение с близкими людьми более тесным и стабильным, чем мужчины, причем у 57 % женщин психологическая близость с возрастом увеличилась и только у 7 % уменьшилась; у мужчин же увеличение близости отметили 25 %, а уменьшение-51 % опрошенных. Большинство зарубежных исследователей также придерживаются мнения, что, несмотря на более широкий круг друзей у мужчин, их дружеские отношения менее интимны, чем у женщин. Когда в процессе опроса 306 английских супружеских пар среднего возраста их попросили назвать фамилию близкого друга, 60 % мужей назвали фамилию дружеской пары, а 63 % жен — имя конкретного индивида, причем жены подчеркивали в их отношениях прежде всего доверие, а мужья делали акцент на совместной деятельности и развлечениях. Пожилые и старые женщины значительно чаще, чем их сверстники-мужчины, имеют интимных друзей, хотя круг личных связей и внесемейных контактов у мужчин шире.

Принимая во внимание все эти данные, нужно, однако, отличать реальные поведенческие и мотивационные свойства мужской и женской дружбы от тех черт, которые им просто приписываются в соответствии с исторически сложившимися полоролевыми стереотипами. Сравнение представлений о дружбе 319 американских студентов показало, что важнейшие критерии оценки дружеских отношений у мужчин и женщин более или менее одинаковы, хотя женщины выше ценят наличие доверия и строже различают дружбу и товарищество, избегая называть дружбой мало-интимные отношения. Дружеские отношения между женщинами, как правило, кажутся и им самим, и окружающим психологически более интимными, чем точно такие же отношения между мужчинами.

Но если полоролевые стереотипы и реальные различия между полами так велики, возможна ли вообще разнополая, смешанная дружба? Мнения людей на этот счет противоречивы.

На вопрос: «Возможна ли, по-вашему, настоящая дружба (без влюбленности) между юношей и девушкой?» — свыше трех четвертей опрошенных нами учащихся 7-10-х классов ответили утвердительно. Но с возрастом сомнения усиливаются: свыше половины юношей-студентов отвечают на тот же вопрос отрицательно.

Говоря о друзьях, люди обычно молчаливо подразумевают лиц своего пола. Опрошенные Л. А. Гордоном и Э. В. Клоповым взрослые, перечисляя своих друзей, называли: мужчины — исключительно мужчин, а женщины — женщин. Это не значит, конечно, что смешанной дружбы вообще не бывает. Однако ей обычно приписывается особый статус. Как писал французский просветитель XVII в. Ж. де Лабрюйер, «хотя между людьми разных полов может существовать дружба, в которой нет и тени нечистых помыслов, тем не менее женщина всегда будет видеть в своем друге мужчину, точно так же как он будет видеть в ней женщину. Такие отношения нельзя назвать ни любовью, ни дружбой: это — нечто совсем особое». В английском языке это имеет и свое терминологическое выражение: друг своего пола — просто friend, а друг противоположного пола — boy-friend (у девушки) или girl-friend (у юноши).

Что затрудняет смешанную дружбу? Прежде всего она противоречит духу гемофилии — ориентации на общение с себе подобными, что подкрепляется половой дифференциацией общения. Кроме того, сказываются различия в темпах созревания и направленности интересов мальчиков и девочек, действие определенной системы культурных норм и запретов.

Даже в условиях совместного коллективного воспитания мальчики и девочки выбирают разные игры и предпочитают партнеров собственного пола. Создатель социометрии — социальный психолог и психиатр Д. Морено пришел к выводу, что у четырех-пятилетних детей выбор мальчиков девочками и наоборот еще довольно велик (до 27 %), а начиная с 7-летнего возраста уровень неформального общения между ними постепенно снижается, мальчики и девочки изолируются друг от друга. Эта взаимная изоляция достигает апогея между 10 и 12 годами (взаимный выбор составляет всего лишь 3 %). Примерно с 13 лет общение опять активизируется; отмечается значительный рост выборов (взаимных и односторонних) девочек мальчиками и обратно. В целом частота выбора разнополых друзей в детстве и подростковом периоде (от 5 до 17 лет), по Морено, минимальна в средних возрастах и максимальна в младших и старших.

Несмотря на то что конкретные данные разных исследователей расходятся, дифференциация общения по половому признаку и предпочтение в качестве друзей сверстников собственного пола несомненны.

Хотя в нашей стране мальчики и девочки воспитываются в дошкольных учреждениях совместно и совершенно одинаково, во всех возрастных группах отмечено четкое различие в круге и характере их общения. Три четверти контактов, устанавливаемых младшим дошкольником, падают на сверстников его собственного пола. С возрастом эта исключительность становится еще более выраженной: мальчики и девочки играют практически отдельно друг от друга.

Дифференциация полов в общении продолжается и в школьные годы. При этом, по наблюдению психолога Я. Л. Коломинского, выбор младшеклассником другом лица противоположного пола имеет большей частью компенсаторный характер: мальчиков выбирают те девочки, а девочек — те мальчики, которые не пользуются симпатиями у детей своего пола. Инициаторами и защитниками этой «сегрегации» чаще бывают мальчики: предпочтения в выборе игр, партнеров и направленности интересов складываются у них раньше и выражены гораздо сильнее, чем у девочек. Уже у трех-четырехлетних мальчиков две трети всех выборов соответствуют стереотипным представлениям о том, каким должен быть и чем должен заниматься мальчик. Девочки в этом отношении гораздо «терпимее», охотней берут в свою компанию мальчиков, играют в мальчишечьи игры и т. д.

Это, несомненно, связано с давлением специфических возрастно-групповых норм. В опытах того же Коломинского мальчики выбирали девочек и наоборот чаще всего в таких ситуациях, когда одноклассники могли не знать о сделанном выборе; напротив, выбирая, допустим, соседа по парте, дети более осторожны, опасаясь насмешек товарищей («если я с ней сажусь, то ребята говорят, что я влюбляюсь»).

Оценивая мальчишескую «групповщину» с ее суровыми, подчас даже жестокими, нравами и чувством исключительности, нельзя не вспомнить первобытных «мужских союзов» и позднейших юношеских групп и корпораций. Современное общество не имеет подобного социального института, если не считать армии. Но стихийные подростковые группы, причиняющие взрослым столько беспокойства, видимо, выполняют ту же социально-психологическую функцию воспитания мужского характера. Для мальчика (юноши) принадлежность к «компании» гораздо важнее, чем для девочки (девушки). Девочка, отвергнутая свои ми сверстницами, может компенсировать это признанием и успехом у мальчиков. Последние же получают подтверждение своей мужественности только в собственной компании сверстников; ни успех у девочек, ни парная дружба не избавляют того из них от чувства неполноценности, кого отвергают сверстники (да и внимание девочек нередко зависит от престижа у ребят).

Исключительность юношеских компаний — серьезное препятствие для разнополой дружбы. Хотя взаимный интерес и количество контактов между мальчиками и девочками в старших классах резко возрастают, эти отношения редко переходят в интимную дружбу, а те, что получают такое название, большей частью предполагают влюбленность.

Ограниченность глубины подобных контактов имеет и свои психологические причины. Вследствие своего более раннего физического и психического созревания девочки существенно отрываются от своих одногодков-мальчиков. Они читают лирические стихи в том возрасте, когда большинство мальчиков еще находится на стадии чтения детективов. Психологическим сверстником девочки в этот период является не одногодок, а мальчик на полтора-два года старше ее. Кроме того, процесс полового созревания придает, хотя и не всегда осознаваемую, сексуальную окраску переживаниям подростка. Обсуждать их с человеком другого пола невозможно.

Зрелая любовь представляет собой органический сплав чувственного влечения и потребности в человеческом тепле, интимной близости с другим. В ранней юности эти влечения, как правило, еще разобщены: объектами эротического интереса являются лица противоположного пола, а потребность в психологической интимности на этой стадии полнее и легче удовлетворяется со сверстником собственного пола.

Взаимоотношения 15-17-летних юношей и девушек психологически весьма напряжены. Французская исследовательница Б. Заззо задавала своим испытуемым вопрос: «В общении с кем вы чувствуете себя наиболее уверенно?» Оказалось, что увереннее всего юноши и девушки чувствуют себя с родителями (половина всех ответов), дальше идут сверстники своего пола (30 % ответов), затем — другие взрослые (10 % ответов) и на последнем месте сверстники противоположного пола (8 % ответов). Несмотря на то что интерес к девушкам и число контактов с ними у юношей старше 17 лет возрастают, их застенчивость не уменьшается. Девушки чувствуют себя с юношами более уверенно. Хотя только 9 % из них назвали общество юношей средой, где они испытывают максимум уверенности в себе, ответивших так юношей еще меньше (всего 6 %). Из числа девушек, которые не считают, что легче всего им общаться с родителями, 21 % лучше всего чувствует себя в обществе юношей. Среди юношей соответствующая цифра составляет лишь 11 %.

По нашим данным, и юноши и девушки увереннее всего чувствуют себя в общении с друзьями. Однако сравнение самооценок девятиклассников с оценками, которых они ожидали от разных значимых лиц (родители, ближайшие друзья, одноклассники и одноклассницы), показало, что, хотя и мальчики и девочки ждут более благоприятных оценок со стороны сверстников собственного пола, у мальчиков разница в ожидаемых оценках одноклассников и одноклассниц, а также неуверенность в этих оценках выше, чем у девочек.

Почти все юноши и значительная часть девушек предпочитают иметь своим ближайшим другом юношу. При этом процент девушек, предпочитающих друга противоположного пола, во всех возрастах выше, чем процент юношей. В процессе взросления эта дифференциация усиливается. В 7-8-х классах треть ребят еще затрудняется выбором. В 9- 10-х классах лишь 14 % юношей выбирают в качестве «идеального друга» девушку, тогда как процент девушек, предпочитающих дружить с юношей, возрастает до 56 % в 9-м и 65 % в 10-м классе. Фактически же и у юношей, и у девушек число друзей противоположного пола в два — четыре раза меньше, чем число друзей своего пола. Однако доля друзей противоположного пола у ленинградских девятиклассниц все-таки почти вдвое выше, чем у их одноклассников-юношей.

Смешанная дружба существенно отличается от однополой. Среди друзей своего пола доля школьников в процентном отношении у девочек больше, чем у мальчиков, имеющих более широкий круг общения. В смешанной дружбе соотношение обратное. Три четверти подруг мальчиков-девятиклассников школьницы; у девочек же среди их друзей-юношей школьники составляют меньше половины, остальные — это военнослужащие, студенты и т. д. Это связано с большей ориентацией девочек на друзей старшего возраста. Смешанная дружба отличается от однополой и по другим характеристикам: встречи чаще вне дома, иная тематика разговоров и т. д.

Различное отношение юношей и девушек к смешанной дружбе не случайно. Прежде всего сказываются различия в темпах физического и личностного созревания юношей и девушек. Дружба представляет собой своеобразную школу психологической интимности, которая вначале легче достижима с человеком своего, нежели противоположного, пола. У девушек эта фаза заканчивается раньше, чем у юношей. То, что кажется 15-летним девушкам потребностью в дружбе, фактически уже потребность в любви. Отсюда и предпочтение «идеального друга» противоположного пола, и жажда психологической интимности, в то время как их сверстники-юноши еще поглощены мальчишеской групповой жизнью и к психологической интимности с девушками не готовы.

Ломка традиционных половых ролей и совместное обучение, расширяя круг общения и совместной деятельности мальчиков и девочек, облегчают личные контакты между ними. Психологические исследования последних лет показывают, что многие традиционные барьеры между мальчиками и девочками уменьшаются. Тем не менее смешанная дружба и сегодня сопряжена с определенными психологическими трудностями и встречается не так часто. Почти 57 % ленинградских девятиклассников и 43 % девушек этого возраста не назвали в числе своих друзей ни одного лица противоположного пола. Еще реже их называют в числе ближайших друзей.

Первые любовные увлечения, особенно у юношей, часто поверхностны, неглубоки и психологически связаны главным образом с потребностью самоутверждения в своей мужской роли. Влюбленность далеко не всегда сочетается с человеческой, душевной близостью. Компания сверстников своего пола остается для многих юношей психологически более значимой.

Привилегированное положение и особая эмоциональность юношеской дружбы в известной мере обусловлены неразвитостью других каналов межличностной коммуникации. С появлением любви значение и эмоциональный накал дружбы несколько снижаются. Друг становится прежде всего хорошим товарищем.

Сравнение уровня самораскрытия группы американских студентов-старшекурсников в их общении с отцом, матерью, членами семьи и ближайшими друзьями своего и противоположного пола показало, что у молодых мужчин, в отличие от подростков, дружба с девушкой предполагает большую психологическую интимность, чем однополая дружба. Потребность в такой дружбе с возрастом усиливается, причем перенос психологической интимности с друга-юноши на друга-девушку происходит в последние годы в более юном возрасте. Это соответствует общей более ранней переориентации подростков на смешанный тип общения. Но такой сдвиг не меняет принципиальной последовательности этапов развития.

Изучение особенностей разнополой дружбы подводит нас к более общей теоретической проблеме соотношения дружбы и любви. В споpax на эту тему, которые ведутся со времён античности, обозначалось по крайней мере пять основных позиций:

1) абсолютное различение: дружба и любовь — совершенно разные чувства и отношения;

2) полное отождествление: дружба и любовь — разные названия одного и того же;

3) частичное разграничение на основе подчинения любви дружбе: любовь-аффективная сторона дружбы;

4) частичное разграничение на основе подчинения дружбы любви: дружба — коммуникативная сторона любви;

5) идея взаимоперехода любви и дружбы как стадий межличностного отношения: дружба — подготовка любви (или наоборот).

При этом большей частью но уточняется, что конкретно имеется в виду: различие ли культурных канонов любви и дружбы, принятых в данном обществе, социальной группе, или вариации индивидуальных переживаний и эмоциональных состояний. А ведь это совершенно разные системы отсчета.

Сравнение нормативных канонов любви и дружбы предполагает наличие каких-то общепринятых критериев. Однако идеал «настоящей любви» так же историчен, как понятие «истинной дружбы». Недаром Ларошфуко писал: «Истинная любовь похожа на привидение: все о ней говорят, но мало кто ее видел».

Разные культуры утверждают принципиально разные каноны любви, высвечивая разные ее стороны. В одних обществах всепоглощающая любовь поэтизируется, утверждается как нравственный и эстетический идеал, в других же она не только не считается необходимой предпосылкой брака, но даже рассматривается как нечто ненормальное. Еще больше варьируется представление о соотношении чувственных и духовных компонентов любви. Так, древние греки разграничивают страстную любовь, жажду обладания любимым существом («эрос») и нежную любовь, потребность в самоотдаче, желание любящего раствориться в любимом («агапе»).

Многие религии Востока видели в чувственности путь к слиянию человека с богом и разрабатывали целые кодексы эротических наслаждений. Напротив, христианство считает все телесное, чувственное грязным, низменным и греховным. «Чистая любовь», согласно учению средневековых богословов, должна быть исключительно духовной, да и то не слишком сильной, чтобы не отвлекать верующего от любви к богу и выполнения религиозных обязанностей.

Однако по ту сторону официального бытия существовала народная «карнавальная» культура, в которой удовлетворение чувственных потребностей занимало весьма заметное место. Но любовные переживания выглядят в ней нарочито сниженными, упрощенными, деиндивидуализированными.

Возникшая в XII в. в Провансе и быстро распространившаяся в Европе поэзия трубадуров с ее культом Прекрасной дамы, ради которой рыцарь готов идти на величайшие жертвы и подвиги, была вызовом и церковному аскетизму, и фривольности «карнавальной» культуры. Канон «куртуазной любви» подчеркивал значение эмоциональных отношений между мужчиной и женщиной, привнося в них мотивы нежности и заботливости.

Но, будучи отрицанием церковного аскетизма и карнавальной фривольности, «куртуазная любовь» вместе с тем вобрала в себя черты того и другого. Прекрасная дама соединяла в себе реальную женщину, которой рыцарь хотел обладать, и мадонну, которой можно только поклоняться издали. Отсюда преувеличенная, подчас даже болезненная экзальтированность этих отношений. Ритуал служения Прекрасной даме не мешал рыцарям удовлетворять свои земные потребности с другими женщинами, насиловать крестьянок, деспотически обращаться с собственными женами.

Разрыв между идеальным образом любви и ее действительностью сохраняется в европейской культуре и позже. В литературе и искусстве XIII–XV вв. широкое распространение получил культ духовной, платонической любви (любовь Данте к Беатриче, с которой поэт не обменялся в жизни ни единым словом, сонеты Петрарки, лишенные каких бы то ни было чувственно-эротических компонентов).

Гуманисты эпохи Возрождения выступают как против религиозного аскетизма, так и против платонической, десексуализированной любви. То, что раньше считалось «плотским грехом», они утверждают как здоровую «телесную радость». Эротические переживания выходят из подполья, занимая подобающее им место в «высокой» культуре. Однако гуманистическая реабилитация плоти превращается в аристократической культуре XVII–XVIII вв. в рафинированное распутство. Индивидуальная любовь заменяется тщательно разработанным ритуалом галантности, единственная цель которой — физическое обладание. «В любви нет ничего хорошего, кроме ее физической стороны», писал французский натуралист Ж. Л. Бюффон. Любовь становится спортом, увлекательной игрой, которой чувствительность и серьезность только вредят. Описания любви в некоторых произведениях литературы XVIII в. напоминают охоту, в которой, однако, в отличие от более ранних эпох, наравне с мужчинами участвуют женщины. Именно этот стиль жизни имел в виду А. С. Пушкин, говоря:

Разврат, бывало, хладнокровный
Наукой славился любовной,
Сам о себе везде трубя
И наслаждаясь не любя.

Замена любви галантностью неизбежно влечет за собой пресыщение и разочарование. Ритуал надоедает, становится скучной рутиной (вспомним пушкинское: «Кому не скучно лицемерить, различно повторять одно, стараться важно в том уверить, в чем все уверены давно…»).

В противовес придворной галантности с ее условностью и лицемерием, сентименталисты утверждают поэзию простых и искренних чувств. Герой-любовник аристократической литературы заботился лишь о своих чувственных наслаждениях, как знаменитый Казанова. Мольеровскому Доп-Жуану даже и это неважно: женщина для него просто дичь, овладение которой укрепляет его репутацию счастливого охотника. Сентиментализм требует от своего героя не удачливости и умения покорять, а способности тонко чувствовать, страдать, жертвовать собой во имя любви. Робкая, почтительная нежность дает любящему гораздо больше, чем физическое обладание. Появляется культ несчастной любви, любви без взаимности, которая рисуется столь возвышенной и прекрасной, что, даже умирая от нее, герой вызывает восхищение и зависть (Вертер).

Романтизм поднимает любовь до уровня рока и религиозного откровения: именно в любви человек открывает свою истинную сущность, она же дает ему отраду и защиту против пошлости и жестокости окружающего мира.

Даже из этого беглого исторического обзора канонов любви видно, что идеал любви отнюдь не является чем-то однозначным и неизменным.

Любое нормативное определение любви молчаливо подразумевает какую-то оппозицию. Антитеза «любовь — вожделение» противопоставляет духовно-личностное начало чувственно-телесному; «любовь — увлечение» отличает глубокое и длительное чувство от поверхностного и краткосрочного; «любовь симпатия» противопоставляет бурную страсть спокойному расположению и т. д. Однако разные лица и даже один и тот же человек в разных обстоятельствах определяют свои чувства и отношения по-разному. Отсюда и разные психологические теории соотношения дружбы и любви.

Австрийский психиатр 3. Фрейд подходил к этой проблеме функционально-генетически, утверждая, что все эмоциональные привязанности и увлечения человека, будь то родительская или сыновняя любовь, дружба, любовь к человечеству и привязанность к конкретным предметам и абстрактным идеям, суть проявления одних и тех же инстинктивных влечений. Только в отношениях между полами эти влечения пробивают себе путь к сексуальной близости, тогда как в остальных случаях они отвлекаются от этой цели или не могут достичь ее. Тем не менее первоначальную природу этих чувств всегда можно распознать по жажде близости и самопожертвования. Тезис о «сексуальном» происхождении всех человеческих привязанностей связан у Фрейда с расширительным пониманием самой сексуальности, в которой он видит единственный источник всякой психической энергии. Тем не менее его психоаналитическая теория слишком упрощает проблему. Ведь даже у животных разные «аффективные системы» — материнская и отцовская любовь, детская любовь к матери, привязанность сверстников и, наконец, половое влечение — не сводятся друг к другу, но каждая выполняет в процессе индивидуального развития свои специфические функции. Тем более неправомерно такое упрощенное толкование чувств человека. Как справедливо подчеркивал А. С. Макаренко, человеческая «любовь не может быть выращена просто из недр простого зоологического полового влечения. Силы „любовной“ любви могут быть найдены только в опыте неполовой человеческой симпатии. Молодой человек никогда не будет любить свою невесту и жену, если он не любил своих родителей, товарищей, друзей. И чем шире область этой неполовой любви, тем благороднее будет и любовь половая».

В отличие от «субстанциалистского» подхода, пытающегося определить глубинные причины, обусловливающие характер любви и дружбы, феноменологическая психология анализирует ассоциирующиеся с этими отношениями субъективные переживания. Французский психолог Ж. Мэзоннёв, изучив многочисленные художественные и автобиографические описания любви и дружбы, обозначил качественные различия между «любовным» и «дружеским» временем и пространством.

«Любовное время» кажется людям быстротекущим, изменчивым, лишенным длительности, это «время, когда забывают о времени», его ритм определяется «биением сердец». «Дружеское время» выглядит более спокойным и однородным. Не так радикально порывая с повседневностью, оно более конструктивно и перспективно. Аналогично обстоит дело с пространством. Любовь стремится к полному уничтожению расстояния между любящими, сливая их в единое целое. Напротив, дружба, даже самая интимная, в силу своего духовного характера предполагает некоторую деликатность и сдержанность, сохранение феноменологического расстояния между друзьями. Дружеское Мы представляется менее слитным, допуская определенные расхождения и психологическую дистанцию.

Новейшие социально-психологические исследования показывают, что эти переживаемые различия тесно связаны с разницей соционормативных определений любви и дружбы. Любовно-романтические отношения считаются более исключительными и обязывающими, чем дружеские. Поэтому они предполагают более точное и строгое осознание и определение субъектом собственных чувств, питаемых к партнеру, — «люблю», «влюблен» или просто «нравится» и сознательное принятие решений, как именно развивать эти отношения. В случае нескольких любовных связей или привязанностей человек обычно задает себе вопрос, какая из них для него важнее, дороже и ближе. В дружбе, при всей ее индивидуальности, взаимоисключающий выбор не обязателен, поэтому люди обращают меньше внимания на тонкие нюансы своих взаимоотношений, их развитие кажется им более плавным, не требующим принятия каких-то ответственных решений.

Детальное обследование взаимоотношений 16 дружеских и 16 любовно-романтических студенческих пар показало, что любовные отношения кажутся молодым людям значительно более исключительными, чем дружеские. Если испытуемый имел две любовные привязанности, то усиление одной из них неминуемо снижало эмоциональную значимость другой. В дружбе этого не происходит. Отмеченных в течение месяца колебаний в оценке уровня дружеских отношений и их значимости было вдвое меньше, чем в любовных отношениях. Однако это объясняется не тем, что в дружбе таких колебаний объективно меньше, а тем, что люди их просто не замечают, поскольку они не требуют принятия сознательных решений и продуманной линии поведения: звонить или не звонить по телефону, приглашать или не приглашать в театр, объясняться или не объясняться?

Но и это различие ощущается и прослеживается не всегда. Например, подростковая и юношеская дружба в этом смысле зачастую неотличима от любви. А. И. Герцен писал:

«Я не знаю, почему дают какой-то монополь воспоминаниям первой любви над воспоминаниями молодой дружбы. Первая любовь потому так благоуханна, что она забывает различие полов, что она — страстная дружба. С своей стороны, дружба между юношами имеет всю горячечность любви и весь ее характер: та же застенчивая боязнь касаться словом своих чувств, то же недоверие к себе, безусловная преданность, та же мучительная тоска разлуки и то же ревнивое желание исключительности. Я давно любил, и любил страстно, Ника, но не решался назвать его „другом“, и, когда он жил летом в Кунцеве, я писал ему в конце письма: „Друг ваш или нет, еще не знаю“. Он первый стал мне писать ты и называл меня своим Агатоном по Карамзину, а я звал его моим Рафаилом по Шиллеру».

Классическая литература неоднократно описывала подобные переживания. Вспомним Тонио Крегера из одноименного рассказа Т. Манна или Жана Кристофа у Р. Роллана:

«Кристоф не знал никого прекраснее Отто. Все восхищало его в друге тонкие руки, красивые волосы, свежий цвет лица, сдержанная речь, вежливые манеры и тщательная забота о своей внешности… Он пожертвовал бы ради Отто всем на свете. Он жаждал подвергнуться ради друга любой опасности и страстно мечтал, чтобы представился, наконец, случай испытать силу его дружбы. Во время прогулок он ждал какой-нибудь опасной встречи, чтобы броситься вперед и прикрыть собой Отто. Он с наслаждением принял бы смерть ради друга». А разве не похожи на любовные те письма, которыми обменивались Жак и Даниэль в романе Р. М. дю Гара «Семья Тибо», вызвавшие такой переполох у отцов-иезуитов?

Различны и любовные переживания взрослых. В своей книге «О любви» Стендаль сравнивает любовные переживания Дон Жуана и Вертера. Далекий от принижения Дон-Жуана, Стендаль признает, что его страсть требует немалых личных достоинств: бесстрашия, находчивости, живости, хладнокровия, занимательности и т. д. Но люди этого типа чаще всего бывают сухими эгоистами. «Дон Жуан отвергает все обязанности, связывающие его с другими людьми. На великом рынке жизни это недобросовестный покупатель, который всегда берет и никогда не платит». Превращая любовь в интригу или спорт, делая ее средством удовлетворения собственного тщеславия, он уже не может отдаваться ей сам. «Вместо того, чтобы, подобно Вертеру, создавать действительность по образцу своих желаний, Дон Жуан испытывает желания, не до конца удовлетворяемые холодной действительностью, как это бывает при честолюбии, скупости и других страстях. Вместо того, чтобы теряться в волшебных грезах кристаллизации, он, как генерал, размышляет об успехе своих маневров и, коротко говоря, убивает любовь вместо того, чтобы наслаждаться ею больше других, как это думает толпа».

Любовь Вертера с его мечтательностью и склонностью к идеализации плохо приспособлена к реальной жизни и чревата неизбежными драмами и разочарованиями. Зато «любовь в стиле Вертера» открывает душу для всех искусств, для всех сладостных и романических впечатлений: для лунного света, для красоты лесов, для красоты живописи — словом, для всякого чувства прекрасного и наслаждения им, в какой бы форме оно ни проявлялось, хотя бы одетое в грубый ХОЛСТ.

Совершенно ясно, что любовные переживания и способы их дифференциации от дружеских чувств будут у таких людей разными.

Многозначность эмоциональных привязанностей не исключает возможности их аналитического расчленения. Например, при изучении эмпирических показателей, позволяющих предсказывать развитие любовных отношений и взаимную адаптацию супружеских пар, весьма плодотворным оказалось разграничение понятий «любовь» и «расположение». В обыденном понимании слова «люблю» и «правится» различаются в основном количественно, по степени («люблю» = «сильно нравится»). Но эти слова имеют и смысловое различие, обозначая разные психологические явления. Расположение, выражаемое словом «нравится», — положительная установка к другому лицу, в которой преобладает оценочный момент. Нравиться может только тот, кто обладает, а точнее, кому приписываются какие-то положительные или желаемые свойства. Если положительная оценка изменяется, притягательность объекта угасает.

Любовь же может включать положительную оценку объекта, идеализировать его, а может и не включать. Какие-то качества любимого человека могут даже активно не нравиться. Любовь амбивалентна, она часто сочетается с ненавистью (вспомним катулловское «ненавижу и люблю»). Недаром так расходятся ее описания в художественной литературе.

Чтобы измерить соотношение этих качеств, американский психолог 3. Рубин разработал специальный вопросник с отдельными шкалами «любви» и «расположения» (по 13 пунктов в каждой). «Любовная шкала» измеряет степень привязанности к другому, заботы о нем и психологической интимности. «Шкала расположения» измеряет, насколько испытуемому нравятся качества данного человека и связанную с этим склонность считать этого человека похожим на себя. Применив свой вопросник к изучению 182 студенческих пар, находившихся в процессе ухаживания, ученый выявил, что «любовь» и «расположение» далеко не всегда совпадают и что «любовная шкала» значительно точнее предсказывает, вступят ли молодые люди в брак.

Но любовь психологически еще многообразнее дружбы. Наиболее разработанная, опирающаяся на эмпирические данные современная классификация различает шесть стилей, или «цветов», любви:

1) эрос — страстная, исключительная любовь-увлечение, стремящаяся к полному физическому обладанию;

2) людус — гедонистическая любовь-игра, не отличающаяся глубиной чувства и сравнительно легко допускающая возможность измены;

3) сторге — спокойная, теплая и надежная любовь-дружба;

4) прагма — совмещающая людус и сторге, рассудочная, легко поддающаяся сознательному контролю любовь по расчету;

5) мания — иррациональная любовь-одержимость, для которой типичны неуверенность и зависимость от объекта влечения;

6) агапе — бескорыстная любовь-самоотдача, синтез эроса и сторге.

Любовные переживания молодых мужчин, как показывают психологические исследования, содержат больше «эротических» и особенно «людических» компонентов, тогда как у женщин ярче выражены «прагматические», «сторгические» и «маниакальные» черты. Маниакальные увлечения типичнее для подростков и юношей, нежели для взрослых.

Приведенная классификация, однако, не только не дает ответа на многие сложные вопросы, но и порождает новые. Например, является ли «цвет любви» устойчивой личностной чертой или же относительно изменчивой установкой, связанной с конкретным эмоциональным состоянием? Как сочетаются разные стили любви у одного и того же человека в зависимости от характера партнера и на разных стадиях любовных взаимоотношений (влюбленность и супружеская любовь)? Известно, что существуют однолюбы, чьи чувства и привязанности практически не меняются, причем это касается и объекта любви, и ее эмоциональной тональности. Но есть люди переменчивые, которые легко влюбляются и столь же быстро остывают. И это отнюдь не только вопрос морали. «Любовная страсть… не может быть сконструирована a priori, потому что ее развитие есть действительное развитие, происходящее в чувственном мире и вреди действительных индивидуумов», — писал К. Маркс.

Многое зависит не только от свойств личности, но и от ситуации, в которой возникает влюбленность. О психологических механизмах этого процесса мы знаем очень мало, но несомненно, его эмоциональные аспекты тесно связаны с когнитивными (познавательными). Согласно теории американских психологов Э. Бершайд и Э. Уолстер, возникновение любовной страсти имеет две ступени: физиологическое возбуждение (не обязательно сексуальное) и его объяснение (когнитивную атрибуцию). Состояние возбуждения, обостряющее чувства, может быть вызвано как приятными, так и неприятными переживаниями (страхом, опасностью), любые стрессовые ситуации повышают эмоциональную чувствительность. Интересный эксперимент был проведен канадскими психологами. К молодым мужчинам, переходившим через каньон, обращалась с просьбой об интервью красивая девушка-студентка, а затем как бы ненароком давала свой телефон, якобы для дальнейшего обсуждения темы ее дипломной работы, причем в одном случае дело происходило на шатком, скрипучем висячем мостике, а в другом — на солидном стационарном мосту. Из 33 мужчин, опрошенных в опасной ситуации, позвонили девять, а в спокойной — только двое. Чувство совместно пережитой опасности сделало девушку более привлекательной в глазах мужчин, вызвав желание продолжить знакомство. Сходные результаты были получены и в лабораторных экспериментах.

Мгновенные страстные влюбленности военных лет, не раз описанные в художественной литературе, вероятно, также связаны прежде всего с потребностью разрядки и переключения эмоционального напряжения. Доказано, что сознание опасности усиливает потребность не только в любви, но и в общении, любой эмоциональной близости с теми, кто эту опасность разделяет. Дальнейшее — дело когнитивной атрибуции: как человек определит свое состояние. Ведь даже разница между «любовью» и «увлечением» — в известной мере вопрос «этикетки». Говоря себе: «Это любовь», индивид тем самым формирует установку на серьезное, длительное чувство. Напротив, слова: «Это просто увлечение» — установка на нечто временное, краткосрочное. «Определение» своего чувства — не просто констатация факта, а своего рода самореализующийся прогноз.

Важную роль в любовных отношениях играют представления о том, каким должен быть любимый человек, которые служат как бы эталоном выбора и критерием его оценки. В социальной психологии по этому поводу имеются три гипотезы.

Согласно первой гипотезе, идеальный образ любимого предшествует выбору реального объекта, побуждая личность искать того, кто бы максимально соответствовал этому эталону. Большинство людей действительно имеют какой-то воображаемый, идеальный образ любимого, с которым они сравнивают своих избранников. Исследователь из ГДР К. Штарке сравнил представления своих молодых соотечественников о том, каким должен быть любимый человек, с их оценкой своего реального избранника по четырем пунктам: «заботиться о сексуальной гармонии», «разделять достижения и трудности», «обладать спортивными интересами», «придерживаться принципа равного распределения семейных обязанностей». Совпадение идеала и действительности, особенно по первым двум пунктам, оказалось очень высоким, хотя и содержание требований, и степень взаимной удовлетворенности у мужчин и женщин не во всем одинаковы: мужчины берут на себя значительно меньшую долю домашних обязанностей, чем хотелось бы женщинам, по они меньше удовлетворены сексуальной стороной отношений.

Однако совпадение идеала и действительности наблюдается далеко не всегда. Идеальный образ любимого, особенно у молодых, неопытных людей, большей частью весьма расплывчат и содержит много нереальных, завышенных или несущественных требований, тогда как некоторые очень важные качества сплошь и рядом не осознаются, их значение проясняется лишь в практическом опыте брака.

Кроме того, не следует смешивать идеал с эталоном. Эталон — всего лишь образец постоянства, принципиально неизменная единица измерения, не зависящая от свойств объектов, с которыми она соотносится. Идеал же живой, развивающийся образец. По образному выражению писателя М. Анчарова, идеал «развивается во времени и растет, как дерево, имеет корни и ствол, и крону, и цветы, и плоды, и семена, которые, будучи высажены в подходящую почву и климат, снова дают дерево той же породы, но уже чуть изменившееся во времени, и потому идеал борется за свое нормальное развитие, а эталон ждет, чтобы его применили». Люди, жестко придерживающиеся эталона, часто оказываются неудачниками в любви, потому что они слепы к реальным качествам своих избранников. Формула «если я тебя придумала, стань таким, как я хочу!» звучит в песне гораздо лучше, чем в жизни: кому охота жить по чужой, пусть даже красивой, «придумке»?! Поэтому-то далеко не все люди выбирают любимых «по образцу» или сравнивают их с каким-то абстрактным эталоном.

Вторая гипотеза выводит «романтические ценности» из бессознательной идеализации предмета любви, которому приписываются желательные черты, независимо от того, каков он на самом деле. Например, Фрейд связывал напряженность любовных переживаний главным образом с «переоценкой» объекта влечения, обусловленной его недоступностью. Согласно теории идеализации, страстная любовь по самой сути своей противоположна рациональному, объективному видению. Недаром ее издревле называли слепой.

Мысль о несовместимости любви и знания высказывали многие философы и классики литературы, которых никто не обвинит в пошлости.«…Истинная любовь, — писал А. Франс, — не нуждается ни в симпатии, ни в уважении, ни в дружбе; она живет желанием и питается обманом. Истинно любят только то, чего не знают».«…Человек любит и уважает другого, покуда не может судить о нем, и любовная тоска — следствие недостаточного знания», вторит ему Т. Манн. Психологические исследования подтверждают, что влюбленные часто идеализируют друг друга, особенно в начале романа, причем женщины склонны к этому больше, чем мужчины.

Однако сводить романтическую любовь к идеализации также неверно. Если бы дело обстояло так и только так, любовь всегда и довольно быстро завершалась бы разочарованием, что не соответствует истине. Если любовь лишь временное ослепление, то самые сильные увлечения должны быть присущи неуравновешенным, невротическим натурам. В отдельных крайних случаях, вероятно, так оно и есть. Но не в массе. При сравнении личностных свойств группы молодых людей со степенью их влюбчивости, возрастным периодом появления первых влюбленностей и т. д. наименее благоприятные личностные показатели оказались у тех, кто имел наибольшее (свыше 12) число романов, и у тех, кто имел одновременно две любовные связи. Экстенсивность их любовной жизни, возможно, свидетельствует о неспособности к глубокой личной увлеченности. У «романтиков» же наблюдаются трудности иного свойства.

Кроме того, приписывание любимому человеку достоинств, которых у него не находят окружающие, не всегда ошибочно. Многие философы и поэты, говоря о «любовном ослеплении», в то же время считали любовь величайшим средством познания. Подобно тому как физическая слепота, лишая человека зрительных восприятии, обостряет другие органы чувств, любовь, притупляя рассудок, иногда наделяет любящего особым внутренним зрением, которое позволяет ему разглядеть скрытые, потенциальные качества любимого. Нельзя отрицать и преобразующую силу самой любви. Девушка, которая знает, что она любима, в самом деле расцветает, становится красивее не только в глазах любящего, но и в глазах окружающих. То же — с нравственными качествами. Как писал М. Пришвин, «тот человек, кого ты любишь во мне, конечно, лучше меня: я не такой. Но ты люби, и я постараюсь быть лучше себя…»

Третья гипотеза, в противоположность первой, утверждает, что не идеальные образы определяют выбор любимого, а, наоборот, свойства реального, уже выбранного объекта обусловливают содержание идеала, по пословице: «Та и красавица, которую сердце полюбит». Видимо, и здесь есть доля истины. Не случайно высокое совпадение черт идеальных и реальных возлюбленных одни авторы интерпретируют в духе первой, а другие — в духе третьей гипотезы.

По всей вероятности, все три гипотезы имеют под собой известные основания! в одних случаях «предмет» любви выбирается в соответствии с ранее сложившимся образом, в других — имеет место идеализация, в третьих идеал формируется или трансформируется в зависимости от свойств реального объекта. Но каково соотношение этих моментов и как они сочетаются у разных людей и в разных обстоятельствах — наука сказать не может.

Как мудро заметил тот же Пришвин, «любовь — это неведомая страна, и мы все плывем туда каждый на своем корабле, и каждый из нас на своем корабле капитан и ведет корабль своим собственным путем».

Индивидуальные переживания любви и дружбы не отливаются в строгие научные формулы. Тому, кто ждет таких формул, следует вспомнить добрый совет, который дала когда-то Ж. Ж. Руссо венецианская куртизанка: «…оставь женщин и займись математикой». Но это не значит, что психология высших человеческих чувств и личных отношений невозможна или бесполезна. Показывая, что эти чувства и отношения коренятся в сфере субъективной реальности, в области не столько наличного, сколько потенциального бытия личности, она побуждает нас присмотреться к тем жизненно важным нюансам, которыми мы склонны в суете будней пренебрегать.

Поэтому, завершая разговор о чувствах и отношениях, обратимся к самому сложному и самому неясному вопросу — взаимосвязи между типом дружбы и типом личности.