Младжан Динкич

Экономика деструкции[179]

МОНТЕСКЬЕ: Значит, раз вы уничтожили политическое сознание, то приметесь и за уничтожение морального сознания. Ваши намерения теперь совершенно ясны.

МАКИАВЕЛЛИ: Мои намерения никогда не будут ясны до конца, даже моим ближайшим соратникам. Я никогда не поступлю так, как сказал, и никогда не скажу, как поступлю. А каким могуществом наделяет властителя эта таинственность, когда она сливается с силой его поступков. Меня окружает ореол обожания.

И так я буду властвовать десять лет, не меняя ничего, поскольку тяжкое бремя должно стискивать грудь моего народа, пока процесс бурления не будет завершен окончательно. А потом я ослаблю тяжесть и верну некоторые свободы.

МОНТЕСКЬЕ: А ваш народ вам ответит тогда: «Нам от вас не нужно ничего. Мы сами возьмем то, что нам принадлежит».

МАКИАВЕЛЛИ: Такого не случится. Цель достигнута, люди разоружены, доведены до полнейшего равнодушия к идеям и принципам революции. Кроме того, меня будет окружать целая школа политиков, наученных мыслить, как я. Держу пари, малейшее эхо свободы породит такой ужас, что меня будут умолять во имя спасения государства предпринять что-нибудь для ее предотвращения.

МОНТЕСКЬЕ: Но неужели вы не понимаете, что ваша доктрина зиждется на вашем же восприятии народа исключительно как пассивных наблюдателей и испуганных жертв; вы не видите живых людей, людей, мыслящих собственным разумом, имеющих собственные желания, потребности, моральные ценности, а ко всему прочему способность и силу распознать и помешать любой игре, ведущейся против их здравого рассудка. Человек всегда будет бороться за человечность. Против манипулирования. Против лжи о неизбежном. Против гонений во имя свободы и против несвободы во имя сохранения мира. Неустанно и вопреки всему.

МАКИАВЕЛЛИ: Даже если это будет добровольное безумие или безнадежный вызов? Не так ли, почтенный Монтескье?

Сколько себя помню, Югославия была страной, где инфляция считалась таким же нормальным явлением, как и то, что фабрики принадлежат рабочим, а земля крестьянам. Я хорошо запомнил наставления отца: «Пока у нас социализм, в социалистических банках надо брать как можно больше кредитов, а то инфляция все съест». Тогда я плохо представлял себе, что такое инфляция, а как это она «съест», и того хуже. Помнится только, что отец, бывало, показывал квитанции, выписанные на смехотворно малые суммы (например, 0,5 динара), о выплате какого-нибудь ранее взятого кредита[180] . Я долго жил с убеждением, что инфляция – «Богом ниспосланная» данность, пока не стало происходить нечто, совершенно сбившее меня с толку. А именно, мои родители оба были экономистами и работали в государственной администрации. За обедом они обычно с жаром обсуждали все произошедшее за рабочий день, не щадя при этом ни меня, ни моего младшего брата, поэтому волей-неволей мне приходилось выслушивать их дискуссии о текущих экономических проблемах страны. Чем старше я становился, тем больше дома говорили о каких-то дефицитах, дисбалансах, депрессии, девальвации, дестабилизации и тому подобных вещах, а слово «инфляция» все чаще звучало с негативным оттенком. Закончив словесные дебаты, родители обычно усаживались перед телевизором, чтобы не пропустить последние новости, и я видел торжественно-суровые лица дикторов, глухо, точно из бочки, информировавших общественность о нечеловеческих усилиях правительства по снижению инфляции, о создании рабочих органов и комиссий, в обязанность которым вменялась разработка различных стабилизационных программ, о дискуссиях на партсобраниях по всей стране, на которых «товарищи» постановляли, что инфляцию нужно искоренить как можно быстрее, что этого можно достичь одновременными совместными действиями всех граждан – трудящиеся и крестьяне могут помочь своей самоотверженностью. После таких сеансов я никак не мог уяснить, как же эти «товарищи», раз они такие сплоченные и единые в воззрениях, не могут договориться и победить общую напасть (инфляцию). Еще я не до конца мог взять в толк, что это за товарищество, которое их объединяет. Тогда я не понимал, что инфляция «кому-то мать, а кому-то мачеха», что кое-кому из «товарищей» она приносит и материальную выгоду... Достаточную для того, чтобы вслух выступать против, а на практике делать другим в ущерб, а себе на пользу.

Таким образом, инфляция в Югославии – явление весьма продолжительное. Она закономерно проистекала из социалистической экономической системы, основанной на неэкономическом принципе коллективной собственности, подкрепленном тьмой решений вроде «объединения труда и средств», «автономного заключения соглашений и общественного договора»[181] и т. д. Такая система не только порождала бесполезные предприятия, но и поощряла их нерациональную деятельность[182] . Покровительство государства убыточным предприятиям практически обессмыслило функционирование инстанций по рассмотрению дел о банкротстве, давая таким предприятиям полную свободу немилосердно транжирить средства, доверенные им обществом, и будто не замечая, что покрытие убытков обходится в копеечку. Однако был забыт один жесткий экономический принцип: что когда-нибудь по счетам придется платить.

На общегосударственном уровне нерентабельное хозяйствование привело к превышению государственных расходов над доходами. Социализация убытков на микроуровне неминуемо должна была отразиться и на макроуровне. Попросту говоря, тратилось больше, чем создавалось. Дыры (дефицит бюджета) «латали» двумя способами: иностранными кредитами и эмиссией денег. 1960-е, а особенно 1970-е годы отмечены огромными зарубежными долгами. Перманентный приток средств, точно колыбельная, убаюкивал политических комиссаров (директоров) социалистических предприятий, с полной уверенностью полагавших, что «легкие» деньги можно так же легко тратить. Это был период мегаломанских инвестиций и начинаний, зачастую продиктованных ностальгией по родным местам некомпетентных руководителей. Каждый вкладывал в свое село или город, вероятно, воображая, что его будут вечно помнить и прославлять как чудотворца или благодетеля. Подъем целых регионов зависел исключительно от хлопот и места их земляка в экономико-политической иерархии государства. Участившиеся хозяйственные промахи никого особенно не беспокоили. Народ жил относительно хорошо и был доволен. Экономисты считали, что одалживаться за границей можно без конца, или беря новые кредиты, или перераспределяя старые. Неприятности начались в конце 1970-х – начале 1980-х гг. Тогда резко ухудшились условия иностранного кредитования, что привело к сокращению поступления денежных средств из этого источника. Случайно или нет, но это совпало со смертью Тито. В той ситуации нагромождение и рост убытков отечественных предприятий можно было покрыть только выпуском денег. В 1965–1970 гг. годовой уровень инфляции в СФРЮ составлял чуть менее 10%. В 1970-е гг. она росла, но не превышала 30%. Однако уже в 1980 г. инфляция достигла 40% в год, а затем ее увеличение продолжалось: в 1983 г. она составила 58%, в 1987 г. – 162%, в 1988 г. – 251%, в 1989 г. – 2733%. Итак, напрашивается вывод, что интенсивность югославской инфляции напрямую зависела от источника погашения дефицита бюджета. Когда в 1980-е гг. резко сократилось кредитование по стране и за рубежом и увеличился выпуск денег, произошел взрыв инфляции.

В конце 1980-х гг. инфляция в тогдашней СФРЮ достигла внушительных размеров. Ежемесячный уровень роста розничных цен превысил 10%. Этот факт был зафиксирован в августе 1987 г. А уже во второй половине 1988 г., а особенно в 1989 г., ежемесячный рост цен более чем на 20% стал обычным явлением. В конце 1989 г. инфляция переросла в гиперинфляцию. Максимальная отметка была достигнута в декабре 1989 г., месячный уровень роста цен превысил 59,1%. Тогда союзное правительство осуществило антиинфляционную программу, с помощью которой в первой половине 1990 г. инфляцию удалось обуздать, вернув ее в прежние рамки. Между тем мало кто в тот момент осознавал, что это лишь затишье перед бурей. Распад СФРЮ, гражданская война и еще некоторые события (о чем речь пойдет далее) спустя некоторое время вызвали одну из самых разорительных инфляций в истории. Приведем краткую хронологию важнейших событий, прямо или косвенно связанных с этой гиперинфляцией.

Март. После объявления вотума недоверия Союзному исполнительному вечу (федеральному правительству) Бранко Микулича был утвержден новый состав кабинета министров во главе с Анте Марковичем. Думаю, что его члены вряд ли знали, что участвуют в работе последнего союзного правительства в истории СФРЮ. Основной экономической проблемой, с которой столкнулся вновь сформированный кабинет министров, была растущая инфляция, уже тогда преодолевшая порог 20%. Однако СИВ на тот момент решило, что условия для разработки эффективной антиинфляционной программы отсутствуют, поэтому окончательное разрешение вопроса об инфляции было отложено.

Июнь. Национальная истерия в Сербии достигла своего апогея. Массовая поддержка «национальной программы», предложенной Союзом коммунистов Сербии и его лидером Слободаном Милошевичем и на начальном этапе вызванной борьбой за защиту ущемленных прав сербов и черногорцев в автономном крае Косово, в полной мере проявилась в конце 1988 г., когда повсеместно в Сербии проходили «спонтанные» митинги, называемые тогда «митингами правды». Массовый митинг в том году состоялся в середине ноября в Белграде. Помимо «догађања народа» (народного действа)[183] , на нем бушевали антисловенские страсти, подогреваемые утверждением, что Словения перманентно грабит сербскую экономику. Самое колоссальное скопление народа отмечалось на Газиместане 28 июня 1989 г. (в День св. Витта, или Видовдан) по поводу празднования 600-летия со дня Косовской битвы. Организаторы торжеств утверждали, что на митинге присутствовали два миллиона человек[184] .

В течение июня 1989 г. была объявлена подписка на заем для экономического возрождения Сербии. Развернувшаяся невиданная кампания в СМИ имела целью мобилизовать валютные средства пробужденного сербства. Кредит предполагалось взять на сумму 1 млрд. долларов США и 2 трлн. югославских динаров (около 225 млн. немецких марок) для «оживления производства» и старта «нового инвестиционного цикла». Между тем национал-патриотические чувства газиместанских паломников моментально остывали, когда требовалось лезть в карман и вкладывать деньги в разоренную сербскую экономику. В конце концов заем с треском провалился, что послужило уроком для правительства насчет сбора свободных денежных средств у населения.

Сентябрь. Приняты поправки к конституции Словении, положившие начало выхода этой республики из состава федерации. Это была первая ласточка в череде сепаратистских правовых актов югославских республик, которые неумолимо вели к расколу единого государства. Принятие поправок сопровождалось ростом экстремистского словенского национализма. В те дни на фасадах некоторых зданий в крупных городах Словении появились зловещие граффити: «Сербов на вербы, боснийцев в цепи!».

В этом месяце инфляция достигла 48% и переросла в гиперинфляцию.

Декабрь. Сербия вводит «негласную» экономическую блокаду против Словении. Милошевич решил научить словенцев уму-разуму. В воззвании, выпущенном Радмилой Анджелкович[185] , председателем Социалистического союза трудового народа, труженики Сербии призывались к бойкоту словенских товаров. Г-жу Анджелкович послушались, так как знали, кто за ней стоит. В последующие дни журналисты наперебой хулили все, что имело отношение к недавно братскому народу. Например, выпуск «Политики» от 5 декабря пестрел заголовками и комментариями типа «Нам не нужно ничего словенского», «Сербия не словенская колония», «Пирот: рабочие „Тигра“ не желают иметь деловых отношений с провокаторами распада страны»[186] и т. д.

Инфляция преодолевает порог 59%. На годовом уровне рост цен составляет 2733% (относительно декабря прошлого года). 18 декабря Анте Маркович представил программу экономической реформы и мер для ее реализации в 1990 г. В центре внимания был план борьбы с инфляцией. Югославский динар вновь стал конвертируемым, а валютный курс установлен 7:1 относительно немецкой марки. Граждане получили возможность свободно покупать валюту в банках.

В конце года принимаются поправки к конституции Сербии, по которым она окончательно распространялась на всю территорию. Автономные края Воеводина и Косово практически лишались своего статуса, утвержденного союзной конституцией 1974 г.

Январь. Распался Союз коммунистов Югославии. Словенская делегация демонстративно покинула XIV внеочередной съезд СКЮ (20–22 января). Это была вершина конфликта республиканских политических элит многонациональной СФРЮ. Хотя трения между республиканскими руководствами начались гораздо раньше, довольно долго действовало негласное соглашение об избежании открытой конфронтации и о невынесении спорных вопросов на суд общественности. В начале 1988 г. это соглашение было нарушено. После этого органы СКЮ становятся плацдармом для открытых дебатов двух противоположных течений: реформистского, ориентирующегося на Запад, и традиционалистского, тяготеющего к «аутентичным ценностям социализма». Приверженцами первого были словенские руководители при осторожной поддержке хорватских, вторую же точку зрения отстаивало сербское руководство при поддержке остальных членов СКЮ[187] . Кульминация конфронтации произошла на XIV съезде, после чего конфликт вокруг судьбы Югославии интенсифицировался и обострился. Стремясь заручиться поддержкой местного общественного мнения в борьбе с политическими элитами других республик, республиканские руководства через «свои» СМИ акцентировали внимание на угрозе своей нации и республике со стороны других наций и республик. Так подогревался ультранационализм, подорвавший основы федерального государства и приведший к власти в республиках самых рьяных своих сторонников[188] .

Февраль. Стабилизационная программа дает первые положительные результаты. Уровень инфляции снижен до 13,6%, и есть предпосылки дальнейшего снижения цен. Валютный резерв страны спустя лишь два месяца после осуществления программы увеличен более чем на 1,5 млрд. долларов США. Черный валютный рынок полностью уничтожен.

Словения принимает контрмеры против Сербии в ответ на ранее установленную экономическую блокаду.

Май. Инфляция взята под контроль. Месячный рост цен составляет всего 0,3%. Валютный резерв увеличился (по сравнению с началом программы) более чем на 2,7 млрд. долларов США. Между тем обнаруживаются первые негативные тенденции: промышленное производство в первые пять месяцев спало на 10%, увеличились проценты роста и сбои в секторе заработной платы. Последнее стало представлять особую угрозу для программы. Больший рост заработной платы, нежели предусматривалось, тесно связан и с проведением первых послевоенных многопартийных выборов в Словении и Хорватии. В обеих республиках победу одержали оппозиционные партии с подчеркнуто национальными программами (ДЕМОС в Словении и Хорватское демократическое содружество (ХДС) в Хорватии). Президентом Словении стал Милан Кучан, Хорватии – Франьо Туджман.

Июнь. Инфляция отрицательная (–0,3%).

Июль. Словения провозглашает Декларацию о суверенитете (2 июля), где утверждается принцип главенства словенской конституции и законов на территории республики над федеральными. В качестве возможной формы устройства единого государства остальным республикам предложена конфедерация.

Союз коммунистов Сербии переименован в Социалистическую партию Сербии. 16 июля состоялось учредительное собрание СПС. Маневр с переименованием произведен в целях подготовки к предстоящим в декабре выборам.

Август. Валютный резерв достигает максимума (10,1 млрд. американских долларов). По сравнению с началом программы увеличение составляет 4,2 млрд. долларов США. Инфляция все еще под контролем и равняется 1,9%.

Сентябрь. Принята конституция Республики Сербия, в которой Сербия фактически провозглашается самостоятельным и суверенным государством. Утверждено главенство республиканских законов над союзными.

Экономическая программа СИВ входит в кризисную фазу. Инфляция достигает 7,3%. Уровень валютного резерва уменьшается на 114 млн. долларов США по сравнению с августом. Сбои в секторе заработной платы продолжают увеличиваться.

Октябрь. Дала трещину единая денежная система СФРЮ. Словения, Хорватия и Сербия начинают незаконную эмиссию денег. Валютный резерв страны резко снижается.

Декабрь. Сербия совершает показательное «вторжение» в денежную систему СФРЮ, несанкционированно эмитируя огромное количество денег. Речь шла о сумме, приблизительно равной половине первичной эмиссии, предусмотренной на весь 1991 г. Только в этом месяце валютный резерв уменьшился на 1,5 млрд. долларов США. Это было очевидным крушением программы Марковича. Этим событием воспользовались как одним из основных поводов для выхода Словении и Хорватии из состава СФРЮ.

Вторжение в платежную систему произошло как раз накануне первых многопартийных выборов в Сербии, состоявшихся 9 и 23 декабря (в два круга). Часть средств, полученных таким образом, пошла на предвыборную выплату зарплат и пенсий. Убедительную победу на выборах одержала СПС (46% голосов), которая выглядела еще убедительнее вследствие мажоритарной избирательной системы (78% депутатских мандатов). На выборах президента Сербии с большим отрывом лидировал Слободан Милошевич. Одновременно на выборах в Черногории побеждает Союз коммунистов Черногории (64% голосов)[189] , а президентом избран Момир Булатович. Сербия и Черногория стали теми республиками, где после выборов полноту власти сохранили «реформированные» коммунисты.

В день проведения в Сербии второго круга выборов в Словении состоялся плебисцит, на котором 86% населения высказалось за самостоятельность и независимость республики. В тот же день была провозглашена конституция Республики Хорватия, согласно которой она становилась самостоятельным и суверенным государством. В конституции утверждалось право хорватов на отделение и прописывалась процедура его осуществления.

Распался единый югославский рынок. В конце 1990-го – начале 1991 г. Сербия, Хорватия и Словения установили ряд правил, с помощью которых взаимно дискриминировали друг друга экономически. Сербия приняла закон о специальном налоге с оборота товаров и услуг определенного происхождения (читай: словенских и хорватских) и специальных таксах, постановление об уплате специальной таксы на регистрацию фирмы, на пользование коммерческой площадью и землей под строительство, предписание об обязательной выплате депозита за некоторые виды товаров и т. д. Хорватия приняла схожие меры по отношению к Сербии, как, например, постановления о надбавке на цены нефтяных дериватов и о специальных республиканских таксах на регистрацию фирмы и пользование недвижимостью. Словения приняла закон о налоге на скот, мясо, молоко, мясные и молочные продукты, поставляемые Сербией, и т. д. «Такого количества односторонних постановлений и недружественных мер федеральных единиц в такой короткий промежуток времени не было принято ни в одной федерации. Неизбежным результатом этого стала деструкция Югославии как политического союза»[190] .

В конце месяца на основании решения Народного банка Югославии от 21 декабря приостановлена свободная продажа валюты гражданам. Чуть позже последовало полное замораживание валютных вкладов населения. Так возникла проблема «старых валютных сбережений», решение которой взяло на себя государство (как гарант). Не считая нескольких спорадических голодовок, народ стоически перенес этот шаг, доверяя, вероятно, намерениям государства честно разрешить сложившуюся ситуацию. Во всяком случае было организовано Содружество «старых» валютных вкладчиков.

Годовой уровень инфляции составил 121,7% относительно декабря прошлого года.

Январь. Динар девальвирует. Спустя чуть больше года паритет динара относительно немецкой марки изменился и был зафиксирован на 9:1.

Македония принимает «Декларацию о суверенитете Македонии» (25 января), в которой утверждается принцип главенства республиканских законов над союзными.

Абсолютно неизвестный финансист Ездимир Васильевич, владелец малоизвестного предприятия «Югоскандик», робко открывает свой банк. Никто тогда даже не мог предположить, какой глубокий след в югославском банковском деле оставит этот во многом неординарный человек. Его действия как банкира на первый взгляд необычны: он предлагал и выплачивал 10% ежемесячно с суммы валютного вклада!

Июнь. СФРЮ распалась. Это произошло 25 июня, когда Словения провозгласила «Конституционный устав о самостоятельности и независимости Республики Словении», а Хорватия – «Декларацию об установлении суверенной и самостоятельной Республики Хорватии». Непосредственно после этого была развязана «малая война» в Словении, вскоре завершившаяся выводом Югославской народной армии с территории бывшей республики. Между тем это было лишь прелюдией к великой югославской военной драме. Уже в конце лета начался гораздо более жестокий вооруженный конфликт в Хорватии, спровоцировавший гражданскую (этническую и религиозную) войну на территории недавней СФРЮ[191] . Кроме того, предпосылки войны следует искать в глубоком экономическом кризисе, разразившемся еще в начале 1980-х гг. Этот кризис привел к экзистенциальной шаткости и вынудил к «возвращению к нации» как к естественному сообществу. В таких условиях призывы национальных вождей, диктуемые стремлением захватить и удержать власть, пали на благодатную почву и ускорили смещение лояльности населения с Югославии на республики. Гомогенизация наций усилила их враждебное отношение к другим нациям в рамках одного государства[192] . Чувство враждебности между нациями, подогреваемое национальной пропагандой, в середине 1991 г. переросло в кровавые сведения счетов[193] .

Сентябрь. Инфляция в Сербии и Черногории преодолевает порог 15%. Начиная с этого месяца финансовые власти отказываются от реструктивной денежной политики и начинают ускоренный выпуск денег. Вместе с тем, контроль над денежной эмиссией и оборотом взяли на себя несколько республиканских институций. Тем самым обессмыслилась деятельность центральной финансовой структуры страны – Народного банка Югославии (НБЮ).

Октябрь. Основан «Дафимент-банк» (9 октября). Предлагая еще более выгодные проценты с валютных вкладов, чем «Югоскандик», он станет в следующем году причиной одной из сильнейших сберегательных лихорадок в истории банковского дела. Но кто знает, имел ли бы место этот эпизод, если бы многочисленные вкладчики узнали, что владелице банка Дафине Миланович разрешили открыть свое предприятие несмотря на то, что на тот момент у г-жи Миланович был условный срок заключения, и вопреки требованию республиканского общественного обвинителя запретить ей распоряжаться чужими деньгами, учитывая неоднократное привлечение ее к ответственности за различные финансовые махинации.

В Словении (9 октября) и в Хорватии (23 октября) произведена замена денег. Динар сменили новые национальные валюты – толары и хорватские динары. Одновременно Сербию наводнил поток динаров, изъятых из оборота в бывших югославских республиках, вызвав обвал на черном валютном рынке. Это дало инфляции дополнительный импульс (15%), учитывая, что ответная замена денег на территории Сербии и Черногории была произведена весьма несвоевременно и бестолково.

Ноябрь. Введение Европейским сообществом экономической блокады против Сербии и Черногории, обвиняемых в поддержке и непосредственном участии в вооруженном конфликте в Хорватии.

Декабрь. Месячная инфляция превышает 21%. Годовой рост розничных цен составил 235% (относительно декабря прошлого года). В то же время курс немецкой марки на черном валютном рынке увеличился более чем на 1100%.

Январь. Начинается нехватка моющих средств, растительного масла, сахара... Правительство Сербии во главе с премьером Радоманом Божовичем принимает постановление об ограничении оборота стратегических продовольственных товаров – пшеницы, кукурузы, муки, сахара и растительного масла. Таким образом, государство установило искусственную монополию на продукцию, которой в Сербии было в изобилии. В то время как обычные граждане сновали по магазинам и облегченно вздыхали, находя основные продукты питания, отдельные представители власти и близкие к ним «предприниматели» обогащались, продавая эти продукты по монопольным ценам, понемногу выбрасывая их на прилавки с переполненных складов.

Февраль. Инфляция перерастает в гиперинфляцию. Рост цен составляет 50,6%.

Март. Увеличивается разрыв курса между черным и официальным валютными рынками. На черном рынке немецкая марка стоит в 3,7 раза больше, чем на официальном.

Апрель. В конце месяца (27 апреля) создано новое совместное государство – Союзная Республика Югославия (СРЮ), объединенное государство Сербии и Черногории.

Инфляция составляет 77,5%. Правительство Сербии объявляет антиинфляционную программу.

Май. Введение экономических санкций против СРЮ. Решение принято 30 мая 757-й Резолюцией Совета Безопасности ООН. Все страны – участницы всемирной организации приняли на себя обязательства прекратить торговые отношения с СРЮ, использование воздушного и водного транспорта, запретить гражданам своих стран осуществлять какую-либо деятельность на территории Югославии, заморозить югославские счета в иностранных банках, ограничить разрешения на транзитные перелеты югославских авиалайнеров, запретить участие югославских спортсменов в международных соревнованиях и прекратить научно-техническое и культурное сотрудничество. Формальным поводом для введения санкций стало участие СРЮ в военных действиях, развернувшихся в апреле в Боснии и Герцеговине.

Инфляция зашкаливает за 80%. Цены на товары меняются по 5–6 раз в месяц. На совещаниях высших государственных органов все чаще «подчеркивается необходимость принятия существенной антиинфляционной программы». Решением НБЮ запрещена продажа валюты на улицах и высказана мысль об открытии обменных пунктов, однако за исключением отдельных случаев показательных арестов дилеров существенных изменений не произошло.

Июнь. Инфляция перевалила за 100%. Валютный курс на черном рынке в семь раз превышает официальный. 30 июня произведена деноминация динара. «Зачеркнут» один ноль.

Радоман Божович заявляет о «решительных мерах против последствий несправедливых санкций». Государственные товарные резервы пущены в ход для закупки пшеницы. Введены талоны на бензин. Процветают дефицит, контрабанда и теневая экономика. Жизненный уровень резко падает. За упаковку стирального порошка уже тогда надо было отдать почти целую среднюю зарплату.

Июль. Избран новый президент СРЮ Добрица Чосич и председатель союзного правительства Милан Панич. Панич заявляет, что его работа в области экономики будет направлена на обуздание инфляции, не подозревая, вероятно, что должность союзного премьер-министра не даст ему никаких шансов воплотить в жизнь свое намерение.

Остановилось 40% промышленных предприятий в общественном секторе. По инициативе сербского правительства скупщина принимает пакет законов, «направленных на смягчение эффекта от действия санкций», среди которых самым важным является закон, гарантирующий трудящимся занятость и выплату заработной платы на период действия санкций мирового сообщества. Помимо этого, правительство лимитировало заработную плату работающих граждан и заморозило цены примерно на 50% товаров. И к тому же было заявлено, что «в будущем общественные затраты будут финансироваться из реальных источников»! В те дни начали открываться частные обменные пункты и сберкассы.

Сентябрь. После летних отпусков начинается период отпусков вынужденных. Около 300 тыс. работающих граждан оказались не у дел. Свой гарантированный заработок они пополняют доходами от контрабанды, торговли валютой и спекуляции всякой всячиной. Улицы Белграда заполняют импровизированные, зачастую неопрятные прилавки[194] , торговцы и дилеры из всех общественных слоев. Все это очень напоминает зарисовки из жизни беднейших латиноамериканских стран.

Что-то странное творится с черным валютным рынком: курс не менялся целых 48 дней! В то же время перед «Дафимент-банком» выстраиваются длиннейшие очереди. Граждане переводят свою валюту в динары и кладут их в этот банк. Логика проста: в условиях относительно стабильного курса и огромных процентов со вкладов в динарах (70–75% в месяц) шанс быстро обогатиться выглядел практически осязаемым. Но только на первый взгляд. Все это было слишком просто, чтобы осуществиться. Однако, увы, чему имеется множество примеров в истории, алчность затуманивает рассудок даже самым разумным людям. Вкладчики круглосуточно осаждали кассы этого банка.

Ноябрь. Согласно официальной статистике, инфляция составляет «всего» 33%. В это время курс немецкой марки на черном рынке перевалил за 87%. Приближаются внеочередные парламентские и президентские выборы на союзном, республиканском и местном уровне. А при таких обстоятельствах статистика, как правило, становится маркетингом.

Ужесточение санкций против СРЮ. Резолюцией ООН № 787 от 16 ноября запрещен международный транзит основных видов сырья и продукции через территорию СРЮ.

Декабрь. Рост розничных цен согласно официальным данным составляет 46,6%, а курс немецкой марки на черном рынке равняется 100%. «Дафимент-банк» предлагает 100–120% в месяц со вкладов в динарах и 15–17% в месяц со вкладов в валюте. Спустя немалое время увеличивает проценты с валютных вкладов и «Югоскандик». Ездимир Васильевич выдвигает свою кандидатуру на должность президента Сербии. Количество вкладчиков в этот банк увеличивается как никогда.

Выборы состоялись 20 декабря. Бразды правления удержала власть. «Новыми» президентами Сербии и Черногории стали Слободан Милошевич и Момир Булатович. Ездимир Васильевич получил ничтожное количество голосов.

Годовая инфляция достигает 19 755%, а годовой рост курса немецкой марки на черном рынке составляет 18 789% (относительно декабря прошлого года).

Январь. Частные сберкассы начинают массовую скупку безналичной валюты. Гражданам предлагается продать этим учреждениям свою валюту по безналичному курсу, который выше уличного. В свою очередь, частные сберкассы гарантировали выплату эквивалента в динарах на счет, который продавец валюты установит сам. В январе безналичный курс на 5–10% превышает уличный. Частные сберкассы появляются как грибы после дождя.

«Дафимент-банк» возвращает проценты с валютных вкладов на довыборный уровень (11–14%), но увеличивает ежемесячные проценты со вкладов в динарах до 120–150%, а в начале февраля даже до 150–195%. «Югоскандик» повышает уровень ежемесячных процентов с валютных вкладов до 14%. Ажиотаж вокруг этих банков достигает пика.

Инфляция составляет 100,6%. Курс на черном рынке выше официального почти в 9 раз.

Февраль. Сформировано новое правительство Сербии с Николой Шаиновичем во главе. Обнародована экономическая программа, содержащая три основных цели: «прекращение спада и рост производства, борьбу с гиперинфляцией и начало работы с общественностью для стимуляции экономической деятельности».

Инфляция уже составляет 211,8%. Валютный курс на черном рынке выше официального в 30 раз. Безналичный курс превышает уличный на 15%.

Март. В ночь с 7 на 8 марта Ездимир Васильевич покидает страну. Через два дня после этого «Югоскандик» прекращает официальные выплаты вкладчикам. Вкладчики «Дафимент-банка» в панике. Дафина Миланович – частый гость на телевидении и пытается убедить граждан, что вложения в ее банк исключительно надежны, что она никогда их не обманет. И все же испуганные толпы перед дверями этого учреждения все увеличиваются. Большинство желает забрать свои деньги. Банк ограничивает выплаты и обращается за помощью к государству.

Правительство Сербии предлагает скупщине на рассмотрение пакет законов о налогообложении. Предусматривается уплата налога с товарооборота трижды в месяц. Ожидается, что возмещение недостатка денег в республиканской казне произойдет путем сокращения сроков уплаты налогов и более строгого контроля за их выплатой, однако возлагаются надежды и на дополнительные займы у коммерческих банков и НБЮ.

Инфляция составляет 225,8%. Официальный валютный курс, по которому оплачиваются таможенные пошлины, в 50 раз ниже, чем на черном рынке. Это красноречиво свидетельствует о том, насколько государство было заинтересовано в реальных фискальных доходах. Скупка безналичной валюты принимает все более грандиозный размах.

Апрель. Вновь ужесточены международные санкции против СРЮ. Экономическое пространство страны закрыто наглухо. Резолюцией ООН № 820 от 17 апреля запрещены все иностранные финансовые трансакции[195] . Кроме того, наложен запрет на транзит товара и сырья через СРЮ по суше и по Дунаю, а также использование порта Бар для ввоза товаров на территорию страны. Санкции распространялись на области под протекторатом миротворческих сил ООН в Хорватии, как и на территории в Боснии и Герцеговине, контролировавшиеся боснийскими сербами.

«Дафимент-банк» прекратил выплаты вкладчикам. В отличие от Ездимира Васильевича Дафине Миланович не дали покинуть страну. Обманутые вкладчики среагировали быстро, создав многочисленные общества по защите своих прав.

В начале месяца валютный курс на черном рынке превышал официальный в 70 раз. Наконец, 13 апреля после 147-дневного затишья официальный валютный курс более или менее сравнялся с курсом на черном рынке. Безналичный курс превышает уличный на 20%.

Май. Инфляция составляет 205,2%, а уровень роста валютного курса на черном рынке достигает 468%.

Июнь. Инфляция на отметке 366,7%. За день цены в среднем вырастают на 2,3%. К концу месяца одна немецкая марка на черном валютном рынке стоит свыше 1 млн. динаров. Развернули бурную деятельность более 300 сберкасс. Граждане осаждают магазины, скупая на чеки все подряд, а отрицательный баланс своих счетов покрывают безналичной продажей валюты в сберкассах.

Июль. Государство выпускает огромное количество денег для закупки пшеницы. Валютный курс неистовствует. В первые 17 дней июля средний уровень роста уличного валютного курса в день составляет 10,3%, а переводного – 13,7%. Томясь в очередях перед сберкассами, граждане вспоминают часы и дни, проведенные перед отделениями «Дафимент-банка» и «Югоскандика».

Новый председатель НБЮ Борислав Атанацкович 21 июля отдает распоряжение прекратить работу и заблокировать расчетные счета сберкасс и обменных пунктов. Союзное правительство во главе с премьер-министром Радое Контичем в целях прекращения денежного хаоса принимает критерии направленности первичной эмиссии. В кассах больше «не принимаются» многочисленные нули, и суммы в динарах теперь считаются по тысячам (так называемая техническая деноминация). Жизненный уровень населения упал катастрофически: 3/4 граждан еле сводят концы с концами, будучи не в состоянии удовлетворить самые насущные потребности.

Август. В соответствии с правительственной программой «организованного снабжения населения» введены талоны на муку, растительное масло, сахар и моющие средства. Кроме того, правительство Сербии замораживает цены на основные продукты питания и коммунальные услуги.

После запрета скупки безналичной валюты предприятия осуществляют валютные сделки по договорному курсу[196] . Договорной курс на 50% превышает уличный. В августе инфляция достигает 1880% со средним уровнем роста в день от 10,1%.

Сентябрь. В магазинах пусто. В результате замораживания цен исчезло последнее, что оставалось на прилавках. Многие магазины не работают. На черном валютном рынке одна немецкая марка стоит свыше 1 млрд. динаров.

Октябрь. Инфляция составляет 1896%. Динар деноминирован, зачеркнуто шесть нулей. Правительство Сербии принимает решение о частичном размораживании цен на основные продукты питания. На производителей наложено обязательство за три дня оповещать надлежащие государственные органы о планируемом подорожании. Подобными мерами правительство демонстрировало решимость «пресечь дефицит и гиперинфляцию».

20 октября распущена скупщина Сербии и назначены внеочередные парламентские выборы.

Талоны на потребительские товары времен гиперинфляции

Ноябрь. В начале месяца очереди граждан выстраиваются перед филиалами некоторых государственных банков, которые становятся основными персонажами вампирической скупки безналичной валюты. Валютный курс на черном рынке вновь немилосердно вздыбился. Только в течение первых девяти дней ноября уличный валютный курс вырос в 8 раз, а безналичный аж в 14 раз. В конце концов государство запрещает «скупку безналичной валюты», «перекрывает спекулятивные финансовые каналы» и начинает «гонения на инфляционных аферистов».

В середине ноября, спустя лишь полтора месяца после деноминации динара, курс немецкой марки на черном валютном рынке вновь подскакивает до 1 млн. динаров. Денежная фабрика в Топчидере – единственная в стране, где после введения санкций отмечен рост производства: только в первую неделю ноября было отштамповано наличных денег больше, чем за все предыдущие десять месяцев 1993 г. Ноябрьская инфляция составляет 20 190% со средним уровнем роста в день от 18,7%.

Самая большая купюра времен гиперинфляции 1993–1994 годов

Декабрь. В конце месяца одна немецкая марка на черном рынке стоит 1 биллион (тысячу миллиардов) динаров. В течение декабря НБЮ пускает в обращение четыре новых денежных знака, у самого крупного из которых 11 нулей (см. таблицу 1). Речь идет о купюре, номинальная стоимость которой составляет 500 млрд. динаров. Декабрьская инфляция составляет 178 882% со средним уровнем роста в день от 28%. Одновременно валютный курс на черном рынке увеличился на 569 131%. Немецкая марка становится практически единственным платежным средством в магазинах и на рынке, полностью вытесняя обесценившийся динар. Даже самые бескомпромиссные борцы за сербские национальные интересы вынуждены признать немецкую марку национальной валютой.

В разгар гиперинфляции состоялись внеочередные парламентские выборы в Сербии. По случайному стечению обстоятельств или нет, но проведение выборов опять было связано с православным праздником св. Николая Чудотворца (на этот раз – 19 декабря). И вновь победу одержала СПС[197] .

На годовом уровне рост розничных цен составил 352 459 275 105 195%, или 3,5 х 1014%. Годовой рост курса немецкой марки на черном рынке обогнал рост цен и достиг 4,7 х 1017% (относительно декабря прошлого года).

Январь. Динар вновь деноминирован. Зачеркнуто 9 нулей. Но уже в середине месяца немецкая марка на черном рынке стоит 1 млн. новых динаров. Январский рост цен фантастичен и составляет 313 563 558%. Цены в среднем увеличиваются на 62% в день, 2% в час и 0,029% в минуту. Если взять январь в качестве точки отсчета годовой инфляции (относительно января прошлого года), то получится, что годовой рост цен в СРЮ составил 5,5 х 1020%, а рост курса немецкой марки – 6,7 х 1027%.

а) данные за январь 1989 – декабрь 1990 г. относятся к СФРЮ.

б) начиная с января 1991 г. данные относятся к СРЮ.

в) хотя в феврале 1994 г. отмечалось снижение цен, Союзный статистический институт, придерживаясь своей методики, регистрировал их рост, так как югославская статистика учитывает движение цен до 20-го числа текущего месяца. Поскольку программа Аврамовича вступила в силу 24 января, в данные о февральской инфляции включена информация о росте цен за 20–24 января.

Источник: Союзный статистический институт.

Гиперинфляция окончательно взята под контроль 24 января в результате проведения программы Драгослава Аврамовича. Прекратилась шквальная штамповка денег. Произведена замена денег. Введен новый динар, привязанный к немецкой марке в соотношении 1:1. Новый динар объявлен конвертируемым. Постановлено, что старые динары можно обменять на новые в пропорции 13 000 000:1, однако через несколько дней соотношение изменилось на 12 000 000:1 и сохранялось вплоть до полного изъятия старого динара из обращения в июле 1994 г. После этого цены стали снижаться, хотя страна все еще находилась под действием санкций и несмотря на продолжавшиеся военные действия на территории бывшей СФРЮ.

Денежный хаос в СР Югославии запомнится интенсивностью своего пагубного воздействия, причинами, его вызвавшими, и быстротой перераспределения общественного богатства. Невиданная югославская гиперинфляция – одна из самых разорительных в истории экономики. В момент ее кульминации (январь 1994 г.) уровень роста цен составил 313 млн. процентов. Более высокий уровень инфляции был зафиксирован в Венгрии – 4,19 трлн. процентов (4,19 х 1012%) в апреле 1946 г. и в Греции – 855 млн. процентов в ноябре 1944 г., при знаменитой же немецкой гиперинфляции рост цен в октябре 1923 г. составил «всего-навсего» 32 400%. Если крупнейшие гиперинфляции в истории сравнить по их продолжительности, то можно с уверенностью сказать, что югославская была самой длительной – целых 24 месяца (венгерская гиперинфляция закончилась спустя 12 месяцев, греческая – 13, немецкая через 16 месяцев)[198] .

Большая югославская гиперинфляция не была вызвана естественными законами. Ее инициировали и ей поспешествовали люди, которые не побоялись ради собственных корыстных интересов, хотя и от имени народа[199] , злоупотреблять денежной и политической властью и использовать государственные учреждения, находившиеся под их началом. Обладать властью значило иметь абсолютную монополию на делание денег. Иметь абсолютную монополию на делание денег означало обладать властью. Деньги, несмотря на их выпуск в огромном количестве, были искусственно превращены в «редкий» (монопольный) товар, что дало право финансовой олигархии обсчитывать тех, у кого этого товара не было, но кто в нем остро нуждался. И хотя существовали крупные государственные сберкассы, уполномоченные государственные банки и привилегированные государственные предприятия, парагосударственные банки и предприятия наряду с обычной деятельностью в «национальных интересах» платили особую финансовую дань фактическим распорядителям денег; взамен же руководству парагосударственных структур предоставлялась возможность заниматься разного рода спекуляциями в целях наживы. Разумеется, все эти поборы и подати в конце концов тяжким бременем ложились на плечи обычных граждан. Они были вынуждены непрерывно выплачивать своему государству инфляционный налог с учетом того, что их собственные доходы (пенсии и зарплаты) изо дня в день с катастрофической скоростью обесценивались. Чтобы выжить, многие граждане рано или поздно были вынуждены лезть под матрас за своими валютными сбережениями. Однако после многих перипетий и при участии разных людей и учреждений большая часть этих денег неким таинственным образом перешла в руки политического истеблишмента.

Жестоко и неумолимо гиперинфляция способствовала ужасающего масштаба социальному расслоению. В СРЮ быстро сформировалась малочисленная, но исключительно могущественная финансово-политическая элита. Она возникла в результате любопытного симбиоза трех, в принципе разных, социальных групп: 1) представителей верхушки политической власти (государственный аппарат); 2) небольшого числа директоров государственных предприятий и банков; 3) владельцев некоторых частных, а по сути парагосударственных предприятий. Нельзя сказать, что эта узкая прослойка фантастически богатых людей на вершине общественной пирамиды[200] своим исключительным экономическим успехом обязана собственным выдающимся предпринимательским способностям. Напротив, эта политическая группировка создала свой формальный и материальный статус благодаря различным видам монополий: монополии на эмиссию и распределение денег, монополии на ввоз и торговлю отдельными товарами, монополии на важную (руководящую) должность, монополии на СМИ, привилегированному положению при определении финансовых обязательств по отношению к государству и т. д. Вследствие этого члены элиты никогда не были заинтересованы в процветании и экономическом развитии всей страны, но единодушно поддерживали систему, где политическая мощь гарантировала монопольные позиции. Естественно, господствующая власть с готовностью обеспечивала эти позиции, так как отдавала себе отчет, что, потакая желаниям элиты, можно продлить свое существование, но больше всего потому, что высшие ее представители сами участвовали во всем этом и вкупе со своими элитарными подельниками наслаждались материальными благами.

Народ же все время пугали опасностями, таящимися внутри страны и грозящими извне, призывали терпеть во имя осуществления национальных интересов и всячески противостоять международным Голиафам, разоряющим его слабую родину. Народу внушали, что путь, избранный руководством, тернист, но конечная цель стоит усилий. И народ соглашался терпеть лишения и идти на жертвы (а те, кто не соглашался добровольно, были вынуждены это сделать по экономическим причинам). В конце концов вопрос стал не в том, тернист ли путь, а в том, обут ли тот, кто по нему шагает[201] ! К сожалению, у большинства населения в то время не хватало денег на питание, не говоря уже об обновлении гардероба, особенно обуви. Во время гиперинфляции уровень реальных средних зарплат упал значительно ниже уровня 1966 г., самой давней даты с сопоставимыми статистическими данными.

Народ забыл, что значит жить нормально. Дни рождения, свадьбы, крестины и другие торжества, на которые всегда принято было дарить хорошие подарки, стали в то время головной болью для обнищавшего населения. Знаменитое сербское гостеприимство подавлялось страхом: а вдруг гость захочет выпить бутылку пива, ставшего настоящей роскошью в обычных домах. Когда разбушевалась гиперинфляция, зарплаты и пенсии превратились в жалкую насмешку. Люди днями напролет разузнавали о них, часами терпеливо ждали в очереди их получения и тратили их в секунды. В основном покупали продукты питания, поскольку иные товары большинству граждан были просто недоступны. К примеру, в середине ноября 1993 г. для приобретения самого обычного штепселя надо было отдать две средние зарплаты, а для покупки детской коляски требовалось 97 средних зарплат. На одну среднюю зарплату тогда можно было купить четыре шариковые ручки[202] . В декабре 1993 г. самая высокая пенсия (ее получали всего 300 граждан Сербии) позволяла приобрести на день выплаты один кусок мыла или 1/3 тюбика зубной пасты.

Реальная покупательная способность денежных выплат, которые получало население, была исключительно низкой и в отношении продуктов питания. В декабре 1993 г. одна средняя пенсия приравнивалась к стоимости килограмма моркови! Многие не могли себе позволить даже основных продуктов. В преимущественно аграрной стране, такой как Сербия, имел место жуткий парадокс: в очень урожайный год большинство граждан голодало! Политический истеблишмент и здесь не сжалился, монополизировав большую часть сельскохозяйственной продукции. Искусственно создавая дефицит продуктов, которых на самом деле было в изобилии (например, пшеницы, муки, растительного масла), некоторые дельцы получали баснословную спекулятивную прибыль. В то же время многие граждане, которых голод заставлял переступить через гордость, стояли в необозримых очередях за бесплатной пищей от гуманитарных организаций.

В прессе тех дней появлялось огромное количество историй обездоленных, доведенных до отчаяния людей. Вот некоторые из них: «Я чувствую себя каким-то жалким, когда простаиваю в этой очереди за хлебом, а что поделаешь? У меня нет другого выхода. Нам с женой надо как-то выживать. За что нам такое?» Положение одной несчастной женщины еще плачевнее: «Я боюсь умереть, а то моим детям придется тратиться на похороны. Им самим есть нечего. Я забыла вкус фруктов, мяса, да и молока тоже. Я не завтракаю, не ужинаю, не пью кофе, не курю... У меня нет стирального порошка, мыло приходится экономить. Некому мне помочь, а в последнюю пенсию я получила 8 тысяч динаров, как раз на рулон туалетной бумаги». Об общем бедственном положении среднего класса в период гиперинфляции красноречиво свидетельствует история одной, когда-то известной, женщины-врача: «Я вышла на пенсию четыре года назад. И только я стала подумывать о том, как доживу последние дни в тиши и покое, как моя жизнь полетела в тартарары. Мою квартиру дважды взламывали, машину угнали... Я живу на пенсию, о которой говорят, что она высокая. На эту пенсию я могу оплатить коммунальные услуги и очень скромно питаться. Мне помогают мои бывшие пациенты, которые меня не забыли и время от времени приносят что-нибудь из продуктов. Я живу воспоминаниями о временах, когда ощущала себя человеком»[203] .

Практически вся нация была обречена на томительное ожидание в очередях. Сначала люди толпились в очередях перед филиалами парагосударственных банков и сберкасс. Затем длинные вереницы граждан стали собираться перед магазинами (в основном за хлебом и молоком) и перед кассами банков и почтовых отделений для получения мизерных пенсий. Очереди перед дверями магазинов самообслуживания выстраивались с трех часов утра. Когда же наконец на прилавки выбрасывали ожидаемые с нетерпением продукты, начиналась страшная давка, для некоторых зачастую заканчивавшаяся тяжкими телесными повреждениями. Однажды в газетах появилось сообщение, что в г. Вране «во время столпотворения за хлебом пенсионеры Душан Попович и Андра Йованович получили травмы грудной клетки. Вместо покупки хлеба они попали на рентген. Несколько человек сильно повредили кисти и пальцы рук в момент, когда продавцы магазина самообслуживания резко захлопнули тяжелые металлические двери; сотни людей падали и их едва не затаптывали»[204] . К несчастью, некоторых граждан постигла еще более печальная участь. Газеты писали и о случаях смерти пожилых людей, которым становилось плохо от долгого и изматывающего стояния в очереди[205] . Мало того, некоторые одинокие пенсионеры умирали от голода; случалось так, что их обнаруживали соседи в их квартирах спустя продолжительное время после кончины[206] . Всю глубину трагичности и безвыходности ситуации для простых людей в ту пору лучше всего иллюстрирует «пример пенсионера Б. С., который, получив пенсию, пошел в магазин и купил несколько сот граммов хорошей салями и килограмм хлеба. Наевшись, он повесился. В предсмертной записке было сказано: „Я не хочу умереть от голода!“[207] .

В целях предотвращения социальных волнений власть сознательно поощряла теневую экономику (контрабанду, уличную торговлю и т. д.)[208] . Прикрываясь экономическими санкциями, власть довела до абсурда известный принцип трудящихся построенного социализма: «мне никто не заплатит настолько мало, насколько мало я могу работать». Принудительные отпуска стали массовым явлением[209] , но взамен гарантировалось соответствующее пособие, предусмотренное законом. И хоть оно было не бог весть каким, но все же не намного отличалось от средних зарплат тех, кто продолжил трудовую деятельность. Этот факт лишал работников, пребывавших в принудительном отпуске, мотивов искать новое рабочее место. Они очень быстро поняли, что, уйдя в теневые сферы, можно заработать гораздо больше. Сначала такого рода деятельность являлась для многих дополнительным источником дохода, затем становилась постоянной. Одно весьма интересное и объемное исследование показало, что в 1992 г. доходы населения от неформальной экономики в среднем составили свыше 57% их общей прибыли[210] . Также установлено, что теневая экономика на территории СРЮ отличалась тем, что результатом ее было перераспределение существующих ценностей, а не создание новых. Нелегальными финансовыми спекуляциями в основном занималась узкая прослойка граждан, увеличивавших собственные доходы за счет соотечественников. Наибольшие убытки при этом несли представители среднего общественного класса. Трудясь на общественных, официальных предприятиях, как одно погрязших в нищете, скованные понятиями о чести, они не успевали включаться в деятельность теневой экономики и в результате разделили участь своих фирм, хоть и сохранив собственное достоинство.

Как показала практика, теневая экономика действительно послужила хорошим амортизатором социальных потрясений. Однако она породила упадок морали и иных общественных ценностей. Порядочность стала пороком, непорядочность – добродетелью и главным критерием выживания. А это неминуемо влекло за собой расцвет коррупции и криминала, принявший невероятный размах. Общество деградировало социологически и психологически. События, когда-то имевшие место в Латинской Америке в периоды гиперинфляции, в начале 1990-х гг. разыгрались на территории СР Югославии. Так, например, в Аргентине во время жесточайшей гиперинфляции в народе говорили: «Государство ловит воров, потому что не терпит конкуренции». В случае продвинувшейся дальше Сербии можно перефразировать: «Государство объединяется с ворами, чтобы создать монополию». Поскольку, в конце концов, только за счет воровства можно жить достойно[211] !

Поскольку во время гиперинфляции большая часть отечественной экономики ушла в тень, неминуемо последовал сильный спад реальных фискальных доходов государства[212] . Конечно, финансирование государственных расходов денежной эмиссией без погашения только сильнее разжигало гиперинфляцию, которая, в свою очередь, приводила к дальнейшему спаду реальных фискальных доходов, учитывая, что запоздалая уплата налогов при высоком уровне инфляции автоматически означала их обесценивание. Таким образом, на сцену выходит известный в экономической теории эффект Танзи – Оливера. «Чудовище-гиперинфляция сделало свое дело». Между тем после всего сказанного неизменно возникает вопрос: а было ли государство заинтересовано в сборе налогов и пошлин для пополнения бюджета из реальных источников?

Факты неприглядны и свидетельствуют об одном: все происходившее в области общественных финансов во время гиперинфляции недвусмысленно указывает на отказ государства от потенциально богатых источников дохода, сознательной жертвы общими интересами в пользу интересов отдельных лиц из финансовой элиты. К примеру, доходы от таможенных и других импортных пошлин практически отсутствовали, поскольку пошлины рассчитывались и уплачивались на основании заниженного официального валютного курса. Наоборот, была предоставлена возможность обогащаться политическому истеблишменту, представители которого благодаря монопольному праву на импорт и фактическому освобождению от пошлин получали колоссальные сверхприбыли. Помимо этого, государство сознательно отказалось еще от одного чрезвычайно важного источника доходов – налога с товарооборота[213] . Такова была цена расширения теневой экономики и еще одна жертва в пользу политического истеблишмента. Незаинтересованность государства в налоге с товарооборота наиболее очевидна на примере торговли исключительно прибыльным товаром – сигаретами. Практически вся торговля табачными изделиями проходила через теневые каналы и завершалась уличной торговлей. И хотя речь не шла о жизненно необходимой продукции, нелегальная торговля сигаретами была фактически легализована, поскольку весь процесс без каких-либо осложнений проходил на виду у надлежащих инспекционных органов и милиции. Таким образом, взятки и коррупция вновь сделали свое дело на радость организаторам этого прибыльного табачного бизнеса. Но все же у государства не хватило духу отказаться от всех своих фискальных доходов. Ревностно взимались налоги с личных доходов граждан, и добросовестно сокращались сроки их уплаты в целях смягчения упомянутого эффекта Танзи – Оливера. В течение 1993 г. из этого источника был собран 71% общих фискальных доходов Сербии[214] . Кроме того, значительные доходы шли от специально введенного налога с финансовых трансакций[215] (около 15% общих фискальных доходов), а налогоплательщиками в большинстве случаев опять-таки оказывались простые граждане. Следовательно, государство селективно подходило к выбору налогоплательщиков, причем его выбор (на первый взгляд) кажется несколько нерациональным и абсурдным: бремя налогов было возложено на плечи немощного населения, в то время как могущественная финансово-политическая элита заботливо оберегалась и де-факто укреплялась. Вероятно, речь здесь шла о неких особых национальных интересах, которые ум обычного человека, каковыми и мы себя считаем, не в состоянии воспринять и осознать.

Собираемые таким манером фискальные доходы ни в коей мере не могли удовлетворить даже элементарных потребностей государства, в силу чего они постоянно пополнялись инфляционными доходами. Финансирование дефицита общественного потребления денежной эмиссией и неутолимая жажда валюты у политического истеблишмента привели к денежному хаосу в стране. Он начался летом 1993 г. (великая пшеничная афера), а кульминировал после запрета скупки безналичной валюты в конце осени 1993 г. После того как денежный хаос был запущен в действие, он сам себя подпитывал (государство контролировало черный валютный рынок, но не инфляцию) и в конце концов сам по себе угас.

Результатом денежного хаоса был общий дефицит товара, катастрофическое обнищание большей части населения и полное изъятие из оборота национальной валюты. Большинство магазинов в ту пору выглядели жутковато пустыми. На закрытых дверях многих из них висели таблички с надписью «учет», хотя непонятно было, что можно учитывать на пустых полках. Владельцы работающих магазинов ломали голову, как избежать продажи товара за бесценок. В цены заранее включался ожидаемый рост валютного курса на черном рынке в последующие несколько дней, однако чаще всего это не помогало. Теневая денежная эмиссия оказалась неуловимым и крайне непредсказуемым противником производителей и работников торговли, поэтому их прогнозы в большинстве случаев были чересчур оптимистичными. Последствия таких ошибок становились роковыми, так как вырученная от продажи прибыль не могла покрыть расходов даже на приобретение новой партии товара в том же количестве. Вследствие этого расчетливые, но беспомощные работники торговли были вынуждены изменить тактику выживания. Для сокращения убытков они складировали товар до лучших времен и продолжали продажу только нескольких его видов[216] . Многие магазины самообслуживания сократили время работы с двенадцати до семи часов в день. Тем самым они существенно уменьшали опасность обесценивания своего товара и, что еще важнее, выигрывали драгоценное время для выполнения одной необычайно серьезной, но изнуряющей физической работы – каждодневной смены ценников на товарах.

Наконец выяснилось, что наиболее успешная тактика поддержания существования сферы торговли – это установление расценок на товары по принципу «чем выше, тем лучше». То есть работники торговли поняли, что выгоднее заломить такие цены на товар, по которым его никто не купит, чем продавать его за бесценок. Поэтому цены изначально устанавливались недоступные рядовому покупателю и ежедневно росли для сохранения недосягаемого уровня. Таким образом возник феномен, который общественность назвала «инфляцией немецкой марки», поскольку в результате росли также и цены, выраженные в немецких марках. Возможно, в будущем экономическая наука откроет некие сложные эконометрические модели, которые позволят подвергнуть этот феномен точному расчету; вопрос в том, окупятся ли когда-либо усилия, предпринятые в этом направлении. Наверняка «инфляция немецкой марки» не была результатом мудрствований работников торговли, а появилась из-за страха перед неизвестностью и общего недоверия созидателям экономической политики государства.

Наряду с причинами, которые мы только что привели, дефициту в магазинах способствовала и «ловкая» мера государства, замышлявшаяся как средство борьбы с денежным хаосом. Как оказалось, члены правительства были осведомлены о ситуации, которой сами счастливо избежали, поэтому после августовской инфляции в 1880% они приняли решение о замораживании цен. После этой меры в секторе цен наступило относительное затишье, ибо их рост в сентябре составил каких-то 643%, а в октябре – разумных 1 896%, дефицит на рынке возрос. Несчастные работники торговли, разумеется, среагировали единственным здравым способом: они отправили товар на склады, не желая продавать его за бесценок. Тогда началась «всеобщая» (в действительности выборочная) травля их самих и облава на их товары; государственные СМИ педантично фиксировали практически каждый случай сокрытия товара и обнаружения различных «потайных» складов; дикторы государственного телевидения целыми днями сообщали общественности имена многочисленных нелегальных частников-спекулянтов, деятельность которых вскрыли надлежащие инспекционные органы. Однако, как и много раз раньше, силовые меры оказались тщетными против трезвого экономического расчета людей, поэтому, несмотря на давление государственных репрессий, магазины продолжали пустеть. Многие магазины временно закрывались, а их персонал, не занятый «учетом», дружными рядами «уходил в отпуск». В конце октября правительство окончательно признало свое поражение и отменило замораживание цен, решив контролировать только цены на отдельные виды продуктов и услуг[217] . Но ноябрьская инфляция превысила 20 000%, в таких условиях дефицит невозможно устранить, а только смягчить при одновременном возникновении феномена «инфляции немецкой марки».

Денежный хаос сильнее всего поразил тех, чье существование зависело от регулярных персональных выплат.

В условиях гиперинфляции реальный уровень зарплат и пенсий зависел не от результатов труда, а исключительно от производительности денежной фабрики в Топчидере. Ударным трудом в три смены эта фабрика в день могла отпечатать максимум 1 900 000 штук купюр, из которых 300 000 предназначались для сербских краев. Рабочие в Топчидере воистину были великомучениками тогдашней власти. Они трудились без устали, а все критиковали результаты их работы. И хотя день и ночь штамповались самые крупные денежные знаки, реальное количество наличных денег в обращении неудержимо снижалось. Например, во второй половине декабря 1993 г. не было ни одного момента, когда бы масса наличности превысила сумму в 5–6 млн. немецких марок[218] . Количество (стоимость) свежеотпечатанных наличных денег росло линеарно, рост же цен и курса немецкой марки был экспоненциальным. По этой причине реальные средние недельные выплаты около 3,2 млн. трудящимся и пенсионерам в СРЮ лимитировались производительностью Топчидера практически суммой в 1–2 млн. немецких марок[219] !

В конце 1993 г. динар был полностью вытеснен из практического употребления. Итак, власть, возглавляемая самыми бескомпромиссными борцами за национальные интересы, сделала так, что национальной валютой стала немецкая марка. Динары больше никому не были нужны, все стремились как можно скорее от них избавиться. Многие торговые точки перестали принимать у граждан и чеки. Доверие внушала только немецкая марка. Между тем истощенное двухлетней инфляцией население продавало эту валюту мелкими суммами, а покупало и того меньше. Уличные дилеры, которым раньше и в голову не приходило торговать мелочью, вынуждены были приспособиться к новой ситуации и обеспечить достаточное количество монет, чтобы отсчитывать сдачу обнищавшим продавцам валюты. Это сделало возможным ввести в обращение в мелких расчетах и немецкие пфенниги. Гиперинфляция окончательно обессмыслила вызвавшую ее причину.

В условиях вопиющей бедности у народа хватило сил не пасть духом. Всю свою боль он выражал и заглушал песнями. В этом населению от души помогали отечественные СМИ, транслируя народную музыку в новой аранжировке[220] , смирявшую недовольство и гасившую помыслы о бунте. После римейков отдельных популярных номеров еще времен Тито (к примеру, «Хоть я беден, но люблю жизнь») огромным успехом у публики пользовалась по-новому аранжированная песня с хитом-рефреном: «Друг, у меня нет ни денег, ни счастья». Окрыленные успехом, композиторы множили песни на подобную тематику (во вдохновении недостатка не было), а СМИ их усиленно передавали, стараясь хоть как-то угодить населению, в большинстве своем проводившему вечерние часы перед экранами телевизоров, так как мало кто мог себе позволить выйти в город. Помимо воздействия через музыку на души и сознание граждан, на TВ шла активная скрытая пропаганда: политические энтузиасты неустанно и очень настойчиво обращались к народу. Результат такого насыщенного, но дозированного идеолого-культурного «седативного средства» оказался неожиданно удачным для правящей партии, державшей под жестким контролем все ведущие отечественные СМИ: вопреки пагубным последствиям денежного хаоса и общего отчаянного положения в государстве она одержала очень легкую и убедительную победу на декабрьских парламентских выборах (1993 г.). Как оказалось, многим избирателям гораздо легче было поверить собственным ушам, нежели глазам.

Пелена спала 20 ноября 1923 г. Как и за год до этого в Австрии, конец инфляции наступил внезапно; немецкая гиперинфляция завершилась поразительно легко. Может быть, она закончилась именно потому, что не могла длиться вечно. В тот день, 20 ноября, было объявлено об изъятии из обращения старой рейхсмарки. Вводилась новая национальная валюта – рентенмарка. Одна рентенмарка заменяла биллион старых рейхсмарок. Новая валюта объявлялась конвертируемой и обеспечивалась землей и другой государственной собственностью Германии. Речь, конечно, шла о своего рода фикции: в обстановке творившегося тогда экономического хаоса превратить земельные и промышленные активы в реальные деньги можно было только теоретически, поэтому любой немец, рассчитывавший на это, в серьезных официальных кругах считался повредившимся рассудком. Вся комбинация, однако, неплохо сработала. Помогло стечение обстоятельств[221] .

В тот же день, когда старая марка ушла в прошлое, 20 ноября 1923 г. по странному совпадению скончался президент Рейхсбанка Рудольф Хавенштайн. На его место был назначен Яльмар Шахт, который быстро приобрел репутацию творца чуда, сотворенного рентенмаркой. Шахт слыл экономическим чудотворцем очень долго. Согласно популярному мифу, он был финансовым гением, спланировавшим экономическое обновление Германии в правление Адольфа Гитлера, создавшим финансовую базу для нового вооружения страны и вершившим немецкую экономическую политику в первые, успешные для Германии, годы Второй мировой войны. Мало кто получил столь коварную награду за свою финансовую репутацию: благодаря ей о Шахте пошла молва как о жизненно важном орудии злодейств Гитлера, в результате чего он оказался на скамье подсудимых на Нюрнбергском процессе. Таким образом, в который раз магия денег оказалась роковой для того, кто пытался повелевать ими.

Феномен и репутация Шахта, как, впрочем, и многие другие экономические феномены, стали воистину плодом случайности, того обстоятельства, что он оказался в нужное время в нужном месте. Если бы давление на немецкий центральный банк насчет денежной эмиссии без погашения продолжилось и после 1923 г.[222] , никто не мог бы поручиться за спасение ни новой марки, ни авторитета Шахта. Но население, пережившее все ужасы гиперинфляции, неожиданно поверило в новые деньги и готово было принять любой миф, который подкрепил бы эту веру, так что стабилизация стала возможной и осуществимой.

Двадцать один год и несколько месяцев спустя группа американских экономистов прибыла в Германию для анализа негативного воздействия войны на ее экономику; помимо прочего, они встречались с экс-президентом Рейхсбанка Шахтом, отбывавшим заключение под Франкфуртом, в специальном изоляторе для высокопоставленных руководителей Третьего рейха[223] . Шахт утверждал, что в годы фашизма не имел практически никакого влияния на события. По его словам, ему не удавалось убедить Гитлера, что немецкий бюджет необходимо уравновесить, что следует ограничить банковские кредиты и в целом строго придерживаться неизменного, вечного закона ортодоксального ведения денежной политики. Американские специалисты вернулись домой с убеждением, что Шахт не лгал, что он действительно человек ограниченного и устаревшего склада ума, который, судя по всему, и вправду не мог оказать ощутимого влияния на гораздо более прагматичную национал-социалистскую экономическую политику немецкого Рейха. Позднее и суд пришел к аналогичному заключению и оправдал Шахта.

Если читателю предыдущих строк показалось, что он случайно заглянул в эпилог какой-то другой истории, он прав лишь отчасти. Действительно, вышеизложенное является фрагментами книги Д.К. Гэлбрайта «Деньги: откуда они приходят и куда они уходят»[224] , относящимися к концу немецкой гиперинфляции. Между тем сходство с завершением югославской гиперинфляции столь разительно, что мы не могли их не процитировать. Вообще говоря, у всех гиперинфляций в экономической истории начало было схожим, протекали они специфично, а заканчивались одинаково.

Югославская гиперинфляция неожиданно прекратилась 24 января 1994 г. с применением старого, отработанного средства. Была произведена замена денег: в обращение пущен новый динар, который приравнивался к 12 млн. старых[225] . Курс новой валюты относительно немецкой марки устанавливался 1:1, новый динар объявлялся конвертируемым, гражданам предоставлялась возможность свободной купли-продажи валюты в банках. Между тем эта конвертируемость была односторонней и по сути фиктивной. На тот момент государство располагало валютными резервами на сумму в 300 млн. немецких марок, но это мало кому что-то говорило. Населению разрешалось продавать валюту государству без каких-либо ограничений, а вот покупка лимитировалась административным ограничением: в день можно было купить не более 100 марок. Разумеется, поначалу никто и не стремился покупать валюту, так как новых динаров катастрофически не хватало, тем более что процесс внедрения новых денег только начался. В банках выстраивались длинные очереди жаждущих продать свои валютные запасы, чтобы приобрести деньги на насущные нужды. Валютный резерв страны постепенно рос[226] . Совершалось новое экономическое чудо.

К величайшему изумлению населения, до той поры убежденного, что конец гиперинфляции не наступит никогда, цены стали падать. Боязнь поверить в новую ситуацию вскоре сменилась всеобщим воодушевлением, восторгом и безграничным оптимизмом относительно будущего. Хотя снижение цен объяснялось тем, что денежная реформа и прекращение лавинообразной эмиссии остановили гиперинфляционные ожидания производителей и работников торговли, а также тем, что предусмотренный в ценах валютный курс на 60–100% превышал установленный 24 января, то есть цены снизились в результате адаптации к новым паритетам[227] , сам факт их снижения чрезвычайно благотворно сказался на психике граждан. После длительного периода неизвестности люди хотели стабильных денег, в которые они могли бы верить и которые не были бы мертвым грузом. Их инстинктивная вера была настолько сильна, что мастеру политического маркетинга не составило большого труда создать новый миф о чуде. Этот миф поддерживался еще и тем, что победа над гиперинфляцией была одержана исключительно внутренними силами, без зарубежного вмешательства, в условиях экономической блокады и вопреки продолжавшейся войне на территории бывшей СФРЮ. Удивительно, что мифотворцам и народу в тот момент вовсе не помешало то, что совсем недавно те же факторы считались единственными причинами, вызвавшими страшную двухлетнюю гиперинфляцию.

Подобно тому как когда-то в Германии, заслуга экономического волшебства, создавшего новый динар, была приписана его учредителю и промоутеру, вновь избранному председателю Народного банка Югославии 75-летнему профессору на пенсии, бывшему эксперту Мирового банка Драгославу Аврамовичу[228] . По невероятному совпадению в тот самый день, когда был назначен новый председатель НБЮ, 2 марта 1994 г., умер бывший председатель Борислав Атанацкович[229] . Таким образом, совершив виток, история вновь сыграла злую шутку с судьбами отдельных людей и целого народа.

Вскоре Аврамович приобрел репутацию «чудесного доктора» финансовой системы страны. Новую валюту, его творение, отечественные СМИ прозвали «супердинаром», а вслед за тем и сам председатель НБЮ приобрел прозвище «супердедуля». Население, испокон веков обожавшее мифических героев, с готовностью восприняло рождение нового идола. Аврамович был осиян ореолом славы и со всех сторон осыпан почестями[230] .

Понятно, что во всем этом было преувеличение. Основной замысел прозорливого Аврамовича заключался в фиксировании курса нового динара по отношению к немецкой марке как 1:1. Это, несомненно, сильнейшим образом воздействовало на психику граждан, привыкших во время гиперинфляции осуществлять финансовые операции в немецкой валюте[231] . Кроме того, замена денег и формальная конвертируемость динара способствовали снижению инфляционных ожиданий. Разумеется, в такой ситуации психология не помогла бы, если бы государство внезапно не приняло решение о прекращении лавинообразной денежной эмиссии. Когда это произошло, гиперинфляция прекратилась сама по себе[232] , после чего начался рост производства, обратный эффект Танзи – Оливера, и государственный бюджет стал понемногу уравновешиваться.

Между тем гиперинфляция оставила глубокий след, и от ее последствий СР Югославии нелегко было избавиться. Многолетняя экономика деструкции набросила тень на все ключевые рыночные категории. Она полностью ниспровергла институт частной собственности, чему во многом способствовала спекулятивная деятельность различных парагосударственных институций – банков, сберкасс и предприятий, представлявшихся общественности как частные. Принятие закона о приватизации в условиях астрономической гиперинфляции привело к вопиюще несправедливым решениям, что впоследствии послужило противникам частной собственности дополнительным аргументом для полного отрицания ее преимуществ. Конечно, коммунистическому режиму в Сербии всерьез никогда не было дела до развития частной собственности, это расходилось с его принципами сохранения власти[233] . Форсированием и цементированием общественной собственности на практике власть постаралась, чтобы деньги «не испортили» людей и не настроили их против политических властителей, что неминуемо произошло бы в случае широкого распространения частной инициативы[234] .

Помимо частной собственности, создатели деструктивной экономики ниспровергли и важнейшие постулаты банковского дела. У наученного горьким опытом населения появилось предубеждение к сберегательным вкладам в банки, займам и другим видам изъятия свободных денежных средств. Отдавая себе отчет, что общее недоверие к банковской системе приведет к множеству нежелательных последствий, власть на совесть потрудилась, чтобы хоть как-то смягчить эффект своей неправедной миссии в предшествующий период. Так, например, было принято решение о пересчете стоимости облигаций займа для экономического возрождения Сербии, который гиперинфляция полностью обесценила. К сожалению, эта мера только подтвердила известную народную мудрость «как волка ни корми, он все равно в лес смотрит». Напомним, что на счет этого займа население перевело порядка 130 млн. немецких марок в динарном эквиваленте. Но, применив некую специфическую формулу высшей математики, правительство высчитало, что сумма государственной задолженности составляет 40 млн. немецких марок. С учетом финансовой ситуации, которая, как всегда, в этой стране была объективно тяжелой, в конце концов решили, что гражданам хватит и 24 млн. динаров[235] из бюджетных денег. Таким образом, речь шла о по крайней мере тройном обмане[236] : во-первых, неправильно рассчитан долг государства; во-вторых, правительство великодушно предложило выплатить населению менее 60% от этой неправильно рассчитанной суммы; в-третьих, правительство мудро решило выплатить в пять раз меньшую сумму из государственного бюджета – то есть из денег налогоплательщиков, которые, по сути, являлись заимодавцами. То, как большинство отечественных СМИ прокомментировало этот жест доброй воли со стороны правительства, очень интересно и психологически показательно для постгиперинфляционного периода. Ведущее издание в стране писало: «Оказав помощь своими сбережениями экономическому развитию страны, ожидать, что страна вовремя вернет долг, а ныне получить только половину займа, выглядит как большая несправедливость. Но, учитывая все события, произошедшие в стране за последние несколько лет, особенно в прошлом году, когда у вкладчиков была отнята последняя надежда, этот жест республиканского правительства можно трактовать и как дар государства, которого никто не ожидал»[237] . Видимо, народ надо было довести до нищенства, чтобы он оценил своих щедрых правителей.

Интенсивная деструкция экономики разрушила югославское общество. Народ ограбили и материально, и духовно, отняли у него право на нормальную жизнь. Ненормальные явления стали в порядке вещей, убита здоровая экономическая логика, общество криминализировалось. Люди свыклись с теневой экономикой и черным рынком, финансовые спекуляции и злоупотребления в условиях недействующей правовой системы привлекали больше, чем честный труд, а дача взяток и уплата различных комиссионных стали неотъемлемой частью существования как богатых, так и бедных. Создалась атмосфера, исказившая сознание и психику людей. Народ воспринимал стояние в очередях как объективную реальность, отвык от труда и жизни по результатам этого труда, стал невосприимчив к любым обманам и несправедливостям, идущим от государства, и готов был переносить любые лишения, невзирая на цели. Краски сгущали государственные СМИ, всегда готовые тяжелейшие национальные поражения обратить в эпохальные триумфы, способные глупейшие экономические меры представить как самые рациональные и даже убедить общественность в их полном соответствии светлым принципам рыночной экономики.

Очевидно, что в подобных общественных условиях твердая уверенность, добрые намерения и несокрушимая воля председателя НБЮ Аврамовича не могли быть достаточным залогом его успеха. К счастью, власть оказала ему решительную поддержку. В высших эшелонах наложили суровый запрет на бесконтрольную денежную эмиссию (без погашения) и пришли к соглашению, что в дальнейшем государственный бюджет будет пополняться из реальных источников. Помимо этого, постановили раз и навсегда покончить с «теневой эмиссией», поэтому институции, в предшествующий период участвовавшие в несанкционированных финансовых операциях, постепенно упразднили. Сначала были закрыты народные банки республик и краев, затем ликвидирована Служба безналичных финансовых операций и Казна федерации. Власть предстала в новом и значительно более привлекательном обличье. Решимость довести до конца денежную реформу доказывалась во всем и на всех общественных собраниях. Даже сам президент СР Югославии Зоран Лилич всерьез объявил, что попытка «срыва экономической программы будет рассматриваться как тяжкое уголовное преступление»[238] .

Хотя после 24 января 1994 г. произошли значительные сдвиги в денежной сфере, в реальном секторе экономики практически ничего не изменилось. Однако Аврамович был твердо уверен, что инъекция здоровых денег в больную экономику сама по себе окажет исцеляющее действие. Была развернута кампания по реанимации производства путем краткосрочных банковских кредитов. Между тем эти кредиты выделялись сообразно традиционному духу банковского дела времен реального социализма, неселективно (главными заемщиками были крупные и нерентабельные общественные предприятия), без серьезной оценки финансово-экономической рентабельности и риска возврата средств. Помимо этого, банкам предписывалось предоставлять кредиты по фиксированной процентной ставке максимум 9% в год. Конечно, большинство банков приняло это предписание безоговорочно, понимая, что за ним стоит гораздо более серьезная сила, чем аргументы председателя НБЮ Аврамовича. Желая задобрить власть имущих и одновременно угодить им, некоторые уполномоченные государственные банки предоставляли кредиты, превышавшие их кредитоспособность, в результате чего оказывались в минусе. Но, несмотря на это, результат финансовых вливаний был на первый взгляд впечатляющим: промышленное производство, которое в предшествующий период практически полностью стояло, начало расти, в отдельные месяцы достигая десятков процентов роста. Странно, однако, что мало кому приходило в голову, что это всего лишь логическое последствие резкого прекращения гиперинфляции, которая душила всякое производство, даже не зависевшее от импорта-экспорта. Так или иначе, рост промышленного производства общественность приписывала колоссальному успеху программы Аврамовича и относила к разряду невиданных экономических чудес, несмотря на то что уровень, относительно которого этот рост измерялся, был исключительно низким, фактически нулевым[239] . Мало кто не восхищался экономическими переменами (пусть с известной долей осторожности). Среди пессимистов, которых высмеивали и над которыми злорадствовали, оказался еженедельник «Экономическая политика», сравнивший рост промышленного производства с пресловутым медицинским фактом – «И у покойника ногти растут»[240] .

Вопреки непоколебимому оптимизму и обаянию, которые излучал Аврамович во время многочисленных выступлений перед общественностью, наряду с ростом промышленного производства увеличивалась и неликвидность банков. В начале июля около 80 из 100 югославских банков оказались в минусе[241] . Предприятия, в предыдущий период научившиеся жить в долг, и не думали возвращать кредиты, зная, что против них не будут применяться санкции. Отговариваясь сомнительными причинами, в силу которых они не в состоянии выполнить обязательства перед банками, и преподнося их как объективные, должники настоятельно просили новых и больших кредитов. Но банки, кредитный резерв которых не пополнялся, не могли тут же удовлетворить эти просьбы и искали помощи у НБЮ, требуя уменьшить ставку обязательных резервов и предоставить кредит для обеспечения ликвидности на более выгодных условиях, чем раньше[242] . Председатель НБЮ Аврамович, стяжавший тем временем славу чудотворца и популярность в народе, под закат своих дней не мог отказать себе в удовольствии продлить эти дивные грезы. Вероятно, уступая также нарастающему давлению со стороны политического истеблишмента, он постепенно отпускал поводья денежной политики. В конце концов вопрос ставился не о кредитовании, а о субвенции нерентабельной экономики эмиссией денег. НБЮ даже перестал скупать ценные бумаги крайне нерентабельных учреждений и общественных предприятий, финансируя тем самым их неэффективность. Помимо этого, в конце июня 1994 г. вновь появилась разница в курсах, что также означало спекулятивную мотивацию лоббирования заемщиков и породило новую волну фиктивных импортеров, чьей основной целью было паразитировать на разнице курсов[243] .

Упорно взбадривая производство описанным способом и все еще теша себя надеждой, что процесс денежной реформы не завершился, НБЮ выпускал все больше денег без реального погашения. В основном эти деньги уходили в спекулятивные каналы или в номинально растущие зарплаты работников общественных предприятий, большинство которых находилось в принудительных отпусках. Финансовая недисциплинированность принимала все больший размах, а вместе с этим нарастал и квазифискальный дефицит, предрекая новую инфляцию. Предприятия изворачивались, как могли, лишь бы не выплачивать ранее взятые кредиты. Очень часто они открывали по несколько расчетных счетов в разных банках одновременно, уходя из тех банков, где у них был долг и гарантии по валютным кредитам, и получая новые кредиты в тех банках, которым они еще не были должны. И без того хрупкие валютные резервы страны начали неудержимо таять. Учитывая, что номинальные персональные выплаты населению значительно увеличились, а официальный валютный курс остался без изменений, повысилась и способность граждан покупать валюту. Уже в середине 1994 г. в банках шел процесс, обратный тому, который наблюдался на старте программы «чудесного доктора». Теперь мало кто стремился продать свою валюту, наоборот, все валюту покупали. Поняв, что валютные резервы испаряются, а спрос населения растет, банкиры прибегли к одному весьма необычному трюку.

Они внезапно прекратили продажу самой востребованной валюты – немецких марок и американских долларов – под предлогом ее отсутствия в сейфах. Взамен же гражданам галантно предлагали экзотическую валюту – испанские песеты, японские иены, датские кроны и т. д. Но после кратковременной настороженности граждане стали скупать и «экзотическую валюту», так что в начале осени 1994 г. пришлось полностью прекратить свободную продажу валюты. Новый динар лишился своей ограниченной конвертируемости.

Тем временем промышленное производство, ради которого было пожертвовано стабильностью и конвертируемостью нового динара, стало хиреть, его уровень в 1994 г. был всего на 1,2% выше, чем в период гиперинфляции 1993 г. Председатель Аврамович сталкивался со все более серьезными проблемами, которые ему пока удавалось искусно скрывать от общественности. Просто непостижимо, с какой энергией и вдохновением «супердедуля» убеждал журналистов и экономистов в том, что расход бюджета с середины 1994 г. финансируется исключительно из реальных источников и нет никакой опасности возобновления инфляции, при этом искренне изумляясь, что кто-то и после его заверений рвался скупать валюту. Наверное, Аврамович знал тогда, что обманывает не только народ, но и себя. А после этого произошло нечто, что должно было развеять розовый туман, в котором пребывал председатель НБЮ, насчет стабильных денег, а также развенчать все его надежды на воплощение этой мечты в существующей общественно-политической ситуации. Спустя всего десять дней после громкого заявления об ответственности за попытку срыва экономической программы государство (вероятно, за спиной Аврамовича) осуществило значительную «теневую эмиссию»!

Случилось это в середине октября 1994 г., после почти годичного перерыва, по каналам, применявшимся во времена гиперинфляции[244] . Судя по всему, тогда было эмитировано по меньшей мере 150 млн., а по некоторым данным, 450 млн. «теневых» динаров. Как следствие этого «тяжкого уголовного преступления» вновь взвился валютный курс на черном рынке, достигнув в некоторых городах соотношения 2,2:1 с немецкой маркой. «Теневая эмиссия» неизбежно вызвала рост цен. Первыми выросли цены на бензин, нелегальная продажа которого открыто велась на улицах. Так, 22 октября цены на «super» неожиданно подскочили с 3 до 6 динаров за литр. На эти события сбитые с толку СМИ реагировали растерянно, и общественность так и не узнала, что же произошло на самом деле. Один журналист из «Политики», например, удивленный и озадаченный происходящим, причиной роста цен счел сильную «кошаву» (северо-восточный ветер с низовьев Дуная. – Прим. переводчика) на югославско-румынской границе, заставшую контрабандистов за работой и сократившую поставки горючего во внутренние районы страны[245] . Между тем все споры и сомнения разрешил лично Драгослав Аврамович, заявив, что «направил просьбу Службе безналичных операций о прекращении всех кредитов, которые до тех пор предоставляли казна республики и государственные органы. Речь идет о кредитах, которые они предоставляли банковскому сектору, в то время как банкам предписывалось остановить предоставление кредитов республиканским и союзным бюджетам и другим бюджетам и фондам»[246] . Тем, кто был хорошо знаком с югославской экономикой деструкции и усвоил ее уроки из периода гиперинфляции, не составит труда понять заявления председателя НБЮ.

Драгослав Аврамович оказался в той же ситуации, что и некогда Анте Маркович. Так же как и Марковичу, Аврамовичу не хватило сил оставить свой пост с чистой совестью, прежде чем корабль вместе с рулевыми пошел ко дну. Как и многим известным людям до него, ему, вероятно, помешали тщеславие, необоснованный оптимизм и непреодолимое желание любой ценой сохранить статус человека, творящего чудеса, ведущего к неугасимой исторической славе. Понимая позицию Аврамовича и его внутренние порывы, я искренне надеюсь, что столь амбициозного и благонамеренного человека не постигнет судьба президента немецкого Рейхсбанка Шахта. Хотя сомневаюсь, что история могла бы повториться в таких подробностях. Но и Монтескье сомневался в силе Макиавелли, был уверен, что люди способны распознать и помешать любой игре, которая ведется против их здравого рассудка, верил в борьбу человека против манипулирования, против лжи о необходимости, был убежден, что угнетаемый восстанет против гонений во имя свободы и сохранения мира, но опять оказалось, что это был лишь самообман и вызов безнадежности.

«The show must go on!»

Перевод Евгении Потехиной

Силвано Болчич

Миграция рабочей силы и «утечка мозгов» из Сербии в 90-е годы[247]

Во всем мире, и особенно в Европе, 90-е годы прошли под знаком «новых миграций» (Morokvasic and Rudolf, 1996). Новыми они считаются по тому, что их обусловило, по характеристикам мигрантов и в особенности по характеру самих миграций. Потому что теперешние миграции все чаще представляют собой разновидность мобильности рабочей силы, а не «эмиграцию»-«иммиграцию» населения. Новые миграции, особенно в рамках Европы, означают пересечение государственных границ (не обязательно «эмиграцию»), временный отъезд из дома в целях повышения качества жизни семьи в той среде, в которой не получается жить так, как бы хотелось. Имеются в виду частые миграции в смежных по территории странах Восточной и Западной Европы (Польша, Чехия, Словакия, Германия, Венгрия, Австрия, Хорватия, Словения, Италия и т. д.) Эти страны составляют особое «миграционное пространство», не разграниченное, а пересеченное государственными границами. Многие классические для мигрантов вопросы (например, легально или нелегально они находятся на территории данной страны; временно или постоянно они там проживают; «адаптируются», «ассимилируются» ли мигранты в новой среде и т. д.) теряют свою прежнюю важность. Новые миграции чаще «маятниковые», в виде частых отъездов-приездов. Такие мигранты пребывают в данной среде, пока продолжается найденная работа, работают периодами и часто возвращаются «домой», чтобы потом вновь уехать. Опорой для новых мигрантов являются социальные «сети» родственников (земляков, знакомых, а также «отечественных» работодателей, у которых они работают), а не государственные филиалы (организации по трудоустройству и т. п.), которые в течение предыдущих десятилетий (60–70-е гг.) выступали посредниками в трудоустройстве работников за границей.

Миграции населения Сербии в течение 90-х гг. отличаются от миграций 60–80-х. Они стали носить явный массовый характер в виде вынужденного переселения большой части населения всех возрастов вследствие военных действий на территории бывшей Югославии. Но массовый характер носили и миграции работоспособной части населения молодого возраста (вследствие всеобщего крушения «нового» югославского общества в 90-е гг.). Значительная часть мигрантов из Сербии направилась в те европейские страны (Германия, Австрия, Франция, Швеция), где еще раньше (в виде временно-постоянных «отъездов на работу за границей») были созданы многочисленные общины «югославов». Но участились сейчас миграции (краткосрочные и долгосрочные) и в страны востока (Венгрия, Чехия, Словакия) и юга Европы (Греция, Болгария, Турция). Наконец, достаточно значительна и миграция в заокеанские страны (США, Канада, Австралия, Новая Зеландия, ЮАР). Туда преимущественно переселяются целыми семьями на постоянное место жительства.

Трудно судить о точных масштабах миграции из Сербии в 90-е годы из-за отсутствия достоверной информации (последняя перепись населения была в 1991 г., а в 2001 г. перепись не состоялась). В обществе преобладает уверенность в том, что все виды миграции носят массовый характер и что уезжают в основном молодые и образованные люди. Некоторые публично объявленные оценки количества уехавших несомненно были преувеличены. Если при оценке размеров и характера миграций 1994 и 1999 гг. опираться на данные анкетирования, проведенного Институтом социологических исследований философского факультета в Белграде, то можно заключить, что в 90-е гг. из Сербии уехало (на «долгий срок», а многие, вероятно, навсегда) около 5% всего населения, что превышает показатели предыдущих десятилетий (1971 – 2,5%, 1981 – 3,6%, 1991 – 3,9%, – R a?evi?, 1995. С. 101). Достоверность имеющихся данных опросов об объемах и характере миграций в Сербии довольно ограниченна (респонденты подавали сведения только о двух членах семьи, уехавших в 90-е гг.). Интересно, однако, отметить, что во второй половине 90-х общий процент заявленных в опросах мигрантов выше, чем это было в первой половине 90-х (в августе 1994 гг. – 2,6%, а в августе 1999 г. – 5% мигрантов по отношению к потенциальному количеству членов семей, в которых проводилось анкетирование). Таким образом, хотя вторую половину 90-х гг. мы можем назвать постдейтонским периодом, когда военные действия, в которые была вовлечена Сербия, в основном прекратились, миграции из Сербии, как следует из имеющихся данных, продолжились. В пользу этого факта говорят и данные о «предполагаемых» миграциях (об этом мы можем судить на основании ответов респондентов на вопрос «думаете ли вы об отъезде за границу?») за 1994 и 1999 гг.

(Думаете ли вы об отъезде (на долгий срок) за границу?)

Таким образом, если в первой половине 90-х около трети респондентов подумывали (серьезно или немного) об отъезде из страны, то во второй половине 90-х это количество составило уже почти половину всех респондентов (46%). Сравнительных данных по другим странам у нас нет, но вполне реально предположить, что в Европе, даже в непосредственном окружении Сербии, мало стран, где такое количество граждан хотело бы уехать из страны. Вероятно, столь широкая «предполагаемая миграция» также является одним из факторов, которые поддерживают преувеличенное общественное мнение относительно массовости реальной эмиграции из Сербии в 90-е годы.

Из ограниченных данных анкетирования, проведенного Институтом социологических исследований философского факультета в 1994 и 1999 гг., можно сделать выводы и о некоторых характеристиках мигрантов из Сербии в 90-е гг. Очевидно, что явное большинство мигрантов – молодые люди (в 1994 г. 62% составляли лица, родившиеся после 1960 г., это значит, что к моменту анкетирования им было менее 35 лет, а в 1999 г. эта группа мигрантов составила 63%). Если к этой группе мы добавим еще и родившихся между 1950 и 1960 гг. (а таких в 1999 г. было 28%), тогда очевидно, что среди мигрантов явное большинство (91%) составляют представители младшего и среднего рабочего контингента. Это значит, что Сербия в 90-е гг. теряла значительную часть своей лучшей потенциальной рабочей силы. В краткосрочной перспективе отъезд за границу работоспособных граждан мог уменьшить проблемы с трудоустройством в стране и помешать еще более выраженному росту безработицы, в отличие от официально зарегистрированной в Сербии в 90-е гг. В долгосрочной перспективе, если значительная часть уехавших за границу людей не вернется (для чего есть много причин), с учетом долгосрочно снижающегося естественного прироста населения эти миграции 90-х гг. могут обусловить недостаток рабочей силы (особенно квалифицированной) в Сербии в период нового подъема экономической активности.

Дополнительную причину обеспокоенности долгосрочными последствиями массовых миграций младшего и среднего работоспособного населения представляет факт, очевидно следующий из имеющихся анкетных данных, об уровне образования мигрантов, уехавших на долгий срок за границу в 90-е годы. Действительно, 90-е гг. в Сербии прошли под знаком не только миграции рабочей силы, но и людей с образованием (и с высшим образованием), то есть под знаком так называемой утечки мозгов. Об этом свидетельствуют данные таблицы 2.

Мобильность кадров с высшим образованием – явление общемировое, сопровождающее процессы транснационального развития («глобализации») науки, технологии, финансовых и других экономических трансакций. «Утечка мозгов» – один из видов этой мобильности, и раньше она представляла собой прежде всего многочисленные миграции лучших кадров из Европы в Америку, затем миграции лучших кадров из неразвитых стран Азии, Африки и Латинской Америки в Европу и США с 1995 г. Новая волна более массовой «утечки мозгов» началась в 90-е гг. из бывших социалистических стран Европы на Запад (в Европейский союз, Канаду, США, Австралию). В этой волне оказались и многие лучшие кадры из Сербии. Но помимо этих лучших специалистов, которые прежде работали в Сербии, а уехав на Запад, продолжили там работать по специальности (что изначально и подразумевает понятие «утечки мозгов»), из Сербии уехало много молодых людей с высшим образованием, которые и не начинали здесь карьеру по специальности и были вынуждены потом за границей, по крайней мере поначалу, выполнять работу намного меньшей квалификации, чем их специальность.

Эта вынужденная массовая миграция лучших специалистов стала частью общественного крушения в Сербии в 90-е гг. Это большая потеря не только для общества, но и для тех молодых людей, чьи продуктивные и креативные годы пройдут под знаком профессиональной деградации, застоя в работе по специальности, это высокая цена общественного регресса из-за плохих условий жизни в Сербии в 90-е гг.

Принимая во внимание данные таблицы 3, можно подумать, что процент «потенциальных миграций» по отношению к общему числу населения не столь велик, если серьезными «потенциальными мигрантами» считать только тех, кто ответил «серьезно думаю». Таких в 1994 г. было 11%, а в 1999 г. – 21%. Но если «потенциальными мигрантами» считать и тех, кто ответил «немного думаю об отъезде», тогда общее количество составит треть всех респондентов в 1994 г. (т. е. треть всего взрослого населения Сербии, если считать данную анкету показательной) и почти половину всех респондентов в 1999 г. Данные об увеличении вдвое процента тех, кто в 1999 г. (по сравнению с 1994 г.) «серьезно думал» об отъезде за границу, бесспорно должны настораживать. Эти данные наравне со многими другими говорят об ухудшении условий жизни в Сербии во второй половине 90-х гг., хотя номинально после Дейтонского соглашения были прекращены военные действия, а после реформы Аврамовича реально выросла заработная плата. «Массовый исход» из Сербии, реальный и потенциальный, таким образом, не прекратился, а продолжился и во второй половине 90-х гг.

(Думаете ли вы об отъезде на долгий срок за границу?)

Как среди реальных, так и среди потенциальных мигрантов из Сербии преобладают молодые люди с высшим образованием и с более выраженными предпринимательскими наклонностями. Такая тенденция была отмечена в первой половине 90-х гг., а в конце 90-х она стала еще более интенсивной. Об этом говорят данные таблицы 3.

Данные таблицы ясно показывают, что склонность к миграции более выражена у молодых людей (до 30 лет) со средним и высшим образованием и предпринимательскими наклонностями. В некоторых группах желающие уехать составляют около 3/4, а те, кто не думает об отъезде – оставшуюся четверть респондентов. Так, среди людей старшего возраста те, кто не думает об отъезде, составляют большинство, что понятно. Но интересно отметить, что по сравнению с серединой 90-х гг. тех, кто думает об отъезде за границу (серьезно или немного), в конце 90-х стало больше во всех возрастных группах, включая и людей среднего и пожилого возраста (41 и более лет). Этот факт нужно увязать с буднями сербского общества в конце 90-х, когда происходило долгосрочное падение уровня жизни вплоть до нищенского существования. Об этом свидетельствуют данные об оценке респондентами настоящего и будущего уровня их жизни в 1994 и 1999 гг.

Студенты подписывают петицию в поддержку Свободного Университета

Если такие оценки респондентов в основе своей реальны, то можно сделать следующий вывод: для граждан Сербии, живших из года в год все хуже и хуже, в 1999 г. по сравнению с 1994 г. нормальны более пессимистичные оценки будущего уровня жизни. Принимая это во внимание, становится понятно, почему в качестве одной из самых важных причин раздумий об отъезде за границу респонденты называют уверенность в том, что «в этой стране долго нельзя будет достичь желаемого уровня жизни» (так думали 34% респондентов в 1994 г. и 45% в 1999 г.). Среди других причин респонденты назвали следующие:

– за границей легче достичь желаемого уровня жизни (29% в 1994 г. и 17% в 1999 г.);

– за границей заработная плата соответствует выполняемой работе (14% в 1994 и 1999 гг.);

– за границей можно создать условия для надежного будущего детей (10% в 1994 г. и 12% в 1999 г.).

Источник: Анкеты Института социологических исследований философского факультета в Белграде, 1994 и 1999 гг.

Уверенность в том, что «за границей можно получить знания, необходимые для квалифицированной работы по своей специальности», респонденты высказывали реже (3% в 1994 г. и 7% в 1999 г.). Это значит, что работа по специальности и потребность в профессиональном развитии, являющиеся в развитых странах важными причинами для мобильности и миграции лучших кадров, «утечки мозгов» из менее развитых в более развитые страны, в Сербии 90-х гг. не являлись важным мотивом для миграции рабочей силы. По данным анкеты, из общего числа эмигрировавших в 90-е гг. респондентов половину составляли те, кто был трудоустроен в Сербии. Тогда логично предположить, что именно отсутствие перспективы «светлого будущего» в Сербии, которая в общественном плане разрушалась в течение десятилетия, стало важной причиной и для реальных миграций, и для массового потенциального «миграционного» обращения к загранице, особенно среди молодежи. Медленный выход из состояния общественной разрухи (выраженной в основательном разрушении институтов всех сфер общественной жизни), замедленное, несмотря на политическую смену режима в 2000 г., выздоровление экономики Сербии и включение ее в современные эволюционные течения, замедленное реальное установление законов и основанных на них норм общественных действий – вот причины неуверенности людей в том, что в этой стране в обозримом будущем можно будет жить нормально, как в других современных обществах. Из-за таких мрачных для Сербии перспектив невозможно ожидать прекращения тенденции к массовой миграции из страны, а тем более возвращения в Сербию тех, кто из нее уехал в 90-х. Таким образом, если миграции из Сербии в 60–70-е гг. имели ряд благоприятных краткосрочных и долгосрочных эффектов для общества и экономики страны, то массовые миграции преимущественно работоспособного населения в 90-е гг. будут иметь серьезные неблагоприятные долгосрочные последствия для общего развития Сербии.

Bol?i?, Silvano (1995): «Izmenjena sfera rada» // Dru?tvene promene i svakodnevni ?ivot: Srbija po?etkom devedesetih / S. Bol?i?. Beograd: Institut za sociolo?ka istra?ivanja Filozofskog fakulteta, 79-108.

Laky, Terez (2000): Labor Market Report, 2000, National Center for Labor Research and Methodology, Budapest.

Morokvasic and Rudolf (ред.) (1996): Migrants: Les nouvelles mobilit?s en Europe. Paris: L’ Harmattan.

Mundende and Chongo (1989): The Brain Drain and Developing Countries // The Impact of International Migrations on Developing Countries / R. Appleyard. Paris: OECD.

Ra?evi?, Mirjana (ред.) (1995): Razvitak stanovni?tva Srbije 1950–1991. Beograd: Centar za demografska istra?ivanja IDN.

Перевод Дарьи Костюченко

Слободан Цвейич

Неформальная экономика в условиях постсоциалистической трансформации: теневая экономика в Сербии 1990-х годов[248]

Сфера неформальной экономики – одна из основных, где зарождался процесс распада командной экономики и деконструкции главного институционального механизма европейских социалистических обществ. Резкое разрастание этой сферы, необычная активность носителей экономической деятельности в неформальной экономике, а также разнообразные виды мимикрии теневых бизнесменов в институциональном вакууме и экономическом кризисе в период крупных перемен неминуемо привлекли внимание как специалистов, так и широкой общественности. Сербия в этом отношении не представляет исключения. С учетом некоторых специфических исторических обстоятельств, а именно социалистического экономического наследия, слабо развитого третичного сектора, войны в непосредственном окружении, экономических санкций ООН, продолжительной агонии протосоциалистической системы, а также опустошительных налетов Североатлантического альянса, можно было бы сказать, что Сербия представляет собой особый случай дуализации постсоциалистической экономики. В изучении теневой экономики, помимо объема, структуры и форм проявления, важное значение имеет динамический размер и возможность редукции этого феномена. Автор настоящей статьи пытается дополнить уже опубликованные исследования данными из экономической социологии. Результаты этих исследований (см., например, Mrk?i?, 1994; Bol?i?, 1995; Krsti? i dr., 1998; Cveji?, 2000) в тексте статьи будут представлены суммарно в целях обобщения проблемы неформальной экономики в Сербии в условиях постсоциалистических изменений.

Теневая экономика – феномен не новый ни в эмпирическом, ни в научном отношении. Начиная с экономического кризиса 70-х гг. прошлого века это явление зафиксировано во всех типах экономических систем, на всех уровнях экономического развития и во всех крупных мировых культурах. Тем самым и результаты специальных исследований, экономические, социологические и антропологические, кумулируются и глубже проникают в структуру проблемы. Этим же определяется и попытка представить неформальную экономику в Сербии в конце ХХ века. Что касается теории, то между жестким ортодоксальным экономическим подходом, достигшим апогея в дефиниции Международного бюро труда (ILO), рассматривающего теневую деятельность как исключительную и связывающего такого рода деятельность с урбанистической средой, низким уровнем образования, чрезмерной эксплуатацией рабочей силы и нерегулируемым рынком в неразвитых экономиках, и противоположной точкой зрения, согласно которой неформальная экономическая деятельность является моделью существования в условиях нехватки рабочих мест, народный ответ на жесткую «меркантилистскую» политику в Латинской Америке (E. de Soto) путем проникновения действительных рыночных сил в экономику, скованную государственной регуляцией (А. Portes, 1994:427), возник «срединный подход», относящийся к теневой экономике дифференцированно. Согласно этому подходу, к неформальной экономике относятся все доходные виды деятельности, не регулируемые государством, в обществе, где подобные виды деятельности регулируются (Castells and Portes, 1989:12). Необходимо отличать неформальную экономику от нелегальной, недекларируемой и незарегистрированной экономической деятельности. Но поскольку эти формы могут пересекаться, следует выделить отличительные признаки нелегальной экономики. Нелегальная экономика включает в себя производство и оборот товаров и услуг, запрещенных законом. Уточненное определение неформальной экономики подразумевает все виды экономической деятельности, избегающие затрат и не защищенные законом и административными правилами, регулирующими отношения собственности, торговые права, трудовые соглашения, кредитование и систему социального страхования (Feige, 1990, Portes, 1994:428). Но если попытаться дать краткое и более емкое определение неформальной экономики, то мы неминуемо столкнемся с трудностями как из-за скрытости теневой экономической деятельности, так и из-за огромного ее разнообразия, связанного со специфическими особенностями конъюнктуры. То же самое касается и методов измерения размеров неформальной экономики (Mrk?i?, 1994:23–27; Krsti? i dr., 1998:15–19). В силу этого небесполезно было бы рассмотреть последствия, мотивы и цели ухода в теневую экономику. И хотя в некоторых случаях последствия теневой экономики могут оказаться позитивными (снижение уровня бедности, поддержание пульса экономики, дерегуляция рынка, даже сигментированный экономический рост), все же чем интенсивнее неформальная экономика, тем больше негативные последствия превалируют над позитивными (экономический спад, стихийность и ненадежность в осуществлении трудовой деятельности и найма; Krsti? i dr., 1998:1).

Основные мотивы ухода в область теневого рынка следующие:

1) отсутствие/недостаточность легального рынка (например, неэффективность в условиях командной экономики, оскудение при экономическом кризисе);

2) слишком крупные затраты и риски, связанные с деятельностью на легальном рынке (высокая ставка налогообложения, коррупция, нерегулируемый имущественный статус, неэффективное администрирование);

3) небольшие затраты/риски, связанные с деятельностью на неформальном рынке (неэффективная политика штрафов, слабо развитый социально-культурный капитал).

Возможны и комбинации этих трех мотивов.

С учетом целей различаются три типа неформальной экономики:

– прожиточная неформальная экономика, при которой отдельный человек или хозяйство производят основные продукты питания или предлагают свои услуги на рынке;

– неформальная экономика зависимой эксплуатации, характеризующаяся неофициальным наймом сотрудников в условиях повышенной менеджерской флексибильности и при уменьшенных затратах на оплату труда;

– неофициальная экономика роста, в которой доминирует организованная аккумуляция капитала со стороны мелких фирм, базирующихся на солидаристских отношениях, повышенной флексибильности и уменьшенных затратах (Portes, Castells and Benton, 1989). В реальных обстоятельствах три этих типа не могут возникнуть одновременно. Кроме того, некоторые черты первого типа, изначально соотносимые с бедными обществами, сейчас можно распознать и в развитых обществах, что во многом объясняется влиянием постматериалистической системы ценностей. В процессе социализации в более богатой и надежной среде ориентированность на самообеспечение и самоподдержку рассматривается как позитивная черта идентичности (?tulhofer, 2000:130).

Введение культурных элементов в трактовку экономической деятельности – один из важнейших вкладов социологии в исследования этой проблемы (Di Maggio, 1994). Этот подход описывает два основных течения сегодняшней экономической социологии: одно концентрируется вокруг общественных институций, а второе фокусируется на концепции зависимости от предшествующего пути развития (path dependence) (Stark, 1992) или на понятии включенности экономики в общество (embedded-ness) (Granovetter, 1985)[249] . В этом смысле теневая экономика, как и в целом постсоциалистическая институциональная трансформация (см. Eyal, Szelenyi and Townsley, 1998:15–16), считается зависимой от развития институционального окружения в данной экономике и определяется укорененностью теневых предпринимателей в их специфичном социальном окружении. Систематизация влияния культурных элементов на социальную (а тем самым и на экономическую) деятельность позволила выделить понятия социального, культурного и социокультурного капитала. В исследовании А. Штулхофера (A. ?tulhofer), посвященном хорватскому опыту «транзиции», социокультурному капиталу (СКК) отведено центральное место. Согласно этому автору, социокультурный аспект, приведенный в действие механизмом социокультурного капитала, играет роль катализатора общественных перемен (?tulhofer, 2000:87). Слабым сторонам аспектов социокультурного капитала приписывается (отдельно взятое или в комбинации с элементами макроэкономической политики) решающее влияние на разрастание неформального сектора, коррупции и криминала (там же: 86, 109). СКК – интерперсональная реальность доверия, взаимодействия и ограниченной солидарности, следовательно, и их дефицита, то есть совокупность доминантных норм, ценностей и доверия в рамках определенной общественной группы, которые передаются через социализацию. Аналитический подход, объединяющий понятия зависимости от предшествующего пути развития и включенности экономики в общество, утверждает значимость упомянутых неформальных институций (доверие, взаимодействие и ограниченная солидарность). Они служат не только структурным ограничением экономической деятельности, но и моральной сферой, где берут начало (или блокируются) общественные перемены, и участвуют в создании формальных институций. Формальные институции (законодательные, исполнительные, образовательные, политические, экономические) оказывают обратное воздействие на институции неформальные. Неформальные институции поддерживаются социализацией и инерцией, то есть обладают исторической преемственностью. Их устойчивость проявляется в периоды изменения идеологических систем, а основывается на перцепции функциональности, то есть на той мере, в которой они обеспечивают успешность интеракции. Эта инструментальность неформальных институций не может иметь в качестве исхода экономическую оптимальность (там же: 58, 81–82).

Три основные неформальные институции имеют следующее значение:

1) доверие – вероятность того, что одна сторона в процессе интеракции припишет другой стороне кооперативное поведение (Hwang and Burgers, 1997:67);

2) взаимодействие в переплетении общественных интеракций с точки зрения временной перспективы обеспечивает продолжительность кооперативных отношений, налагая обязательства на носителей интеракции;

3) ограниченная солидарность базируется на основополагающей норме общения и подразумевает готовность одной из сторон отказаться от части собственной выгоды в пользу других участников интеракции (там же: 84).

В связи с вышесказанным Штулхофер отмечает, что механизм транзиционной аномии заключается в разрушении базовых неформальных институций, следовательно, в снижении взаимодействия и доверия между участниками интеракций, вызванном прежде всего появлением новых возможностей некооперативного поведения, особенно для представителей элиты. Подобная ситуация есть прямое следствие нарастания оппортунизма и иерархической нелояльности в социализме за счет горизонтального доверия и лояльности (там же: 92). Деление институций на горизонтальные и вертикальные проистекает из их основной направленности на три цели: 1) уменьшение трансакционных затрат, 2) уменьшение эффекта индивидуальной иррациональности (рациональное профилирование коллективной акции) и 3) поддержание иерархической мощи структуры. Горизонтальные институции направлены на первые две цели, а вертикальные подчиняют их третьей. Природа институциональной организации общественных групп или сообществ влияет и на характер институциональной перемены: там, где доминирует горизонтальная институционализация, перемены преемственны и основываются на адаптации к изменениям в окружении; а в преимущественно вертикально институционализированных общественных группах перемены прерывисты и носят взрывной характер вследствие медленного восприятия внешних перемен и иерархизированного (замедленного) протока информации (там же: 70–72).

Таким образом, реалистичный подход к проблеме неформальной экономики подразумевает многоаспектное и многоуровневое исследование. Если задуматься о границах теневого сектора, то первый возникающий вопрос: возможно ли существование неформальной экономики как автономной системы? В другой формулировке этот вопрос звучит так: устойчива ли автономная экономическая система, в которой государство не играет никакой роли и где экономическая деятельность субъектов является стихийной, а экзистенциальное обеспечение зависит от прямого обмена товаров и услуг? На первый взгляд этот вопрос может показаться тривиальным в контексте модернизационных достижений современного мира. Однако нельзя упускать из виду, что существуют государства с очень низким уровнем институционального развития, в которых стабильные элементы государства проявляются исключительно в контрольно-принудительных институциях, а также тот факт, что иногда формируются и исторически специфичные конъюнктуры, в которых государства на высшей ступени институционального развития перенимают экономические механизмы слаборазвитых стран, естественно, с более сложной системой реализации. В качестве примера институционально слабо развитых государств можно привести хищническую систему Заира при длительном правлении режима Мобуту Сесе Секо (Evans, 1989, цитируется по Portes, 1994:432). Заирское государство деградировало до скопища должностей, свободно покупаемых и продаваемых, основной целью которых было извлечение прибыли из фирм и населения. Государство, таким образом, полностью абстрагировалось от экономических течений и само стало предметом (квази)рыночной конкуренции. Тем самым обозначились границы между двумя экономическими системами, формальной и неформальной, следствием чего стала неконтролируемая эксплуатация природных и экономических ресурсов, а также утрата возможности формулирования долгосрочной перспективы развития как для предпринимателей, так и для экономики в целом. Примером другой клиентурной системы, которую точнее всего можно определить как «политический капитализм», является как раз Сербия в конце ХХ века. Адаптивная реконструкция элит (Lazi?, 2000:33–56) в Сербии 1990-х гг. подразумевала налаживание связей между двумя системами, формальной и теневой, причем в условиях неразвитости демократических и рыночных институций, гиперинфляции и экономических санкций ООН. Длительное существование условий для быстрого и неконтролируемого извлечения прибылей пересеклось с интересом части государственного политико-делового истеблишмента, который путем «литургийной» налоговой политики (Veber, 1976:158), высшей точкой которой являлось налогообложение задним числом, пополнял государственный бюджет, истощенный нереальными политическими амбициями. Сложилась ситуация, когда коллективные интересы правящего класса и класса новых собственников встретились в сфере нелегальной деятельности. Тем самым изначальное структурное (конъюнктурное) сотрудничество старой и новой элит переросло в системное (функциональное), а отличительными чертами вновь возникшей системы стали: этатизм, автаркичность, протекционизм, контроль цен, превосходство политической элиты над экономической, традиционализм и ксенофобия (Cveji?, 2000:297). Конечно, не может быть однозначной аналогии между двумя этими примерами, но в целом понятно, что установившиеся неформальные институциональные механизмы тормозят экономический рост и модернизацию, а подавляющую часть населения ставят в зависимость от прямого натурального производства и обмена. В нарастании и институционализации неформальной экономики и складывании нелегальной экономики настает момент, когда распад экономической системы и политического порядка, который его легитимизирует, в основном зависит только от количества ресурсов в конкуренции и степени развитости социокультурного капитала в этом обществе. Отсюда можно сделать вывод, что долгосрочная автономность системы неформальной экономики невозможна и зависима от институций формальной экономики, зачастую в том, что определенная общественная группа может монопольно контролировать и перераспределять ресурсы и тем самым навязать «правила игры» неформальному сектору. В силу этого мы вправе говорить о неформальной экономике только как о парасистеме.

Предыдущий анализ подводит дальнейшую аналитическую разработку к проблеме общественной структуры. А именно, объем, интенсивность и устойчивость неформальной экономики определяются социокультурными характеристиками носителей неформальной экономической деятельности. Можно предположить, что группы, стоящие на верхней ступени общественной лестницы, решительнее направляют проток ресурсов в этой области (если они действующие) и больше увеличивают совокупный объем неформальной экономики. Однако, дабы не концентрировать внимание только на материальной стороне вопроса, необходимо еще раз подчеркнуть значение контроля над потоком информации и создания доминантной системы ценностей как важного элемента СКК. Отдельные личности и группы, для которых деятельность в этой области является постоянным источником доходов и способом подъема по общественной лестнице, являются не только основными творцами, но и косвенными профитерами в неформальной экономике. Но структурная дифференциация не принадлежащих к элите членов общества не менее важна и, конечно, гораздо более доступна научному измерению. В этом отношении самым наглядным примером является различие в целях, ради которых низшие и средние слои общества уходят в теневые сферы деятельности – для первых это чаще всего средство существования, а для вторых поддержание стиля жизни. Кроме того, количество экономического и социального капитала, которым располагает каждый теневой предприниматель, может повлиять на репродуктивную скорость парасистемы неформальной экономики и тем самым подчеркнуть специфическое динамическое значение данного предпринимателя для функционирования неформальной экономики. Говоря конкретнее, хотя любое соглашение о неформальном обороте товаров или услуг подразумевает две договаривающиеся стороны – предоставляющую и заказывающую услуги, лицо с более низким общественным положением (с меньшим общим количеством аккумулированного капитала) чаще всего может выступать в качестве лишь одной из этих двух сторон (скажем, как поставщик услуг или, работая на дому/на приусадебном участке, как производитель части товаров/продуктов питания для потребления в хозяйстве), в то время как лицо с более высоким общественным положением нередко является и заказчиком, и поставщиком услуг (например, на неформальном рынке труда)[250] , то есть в данном случае сеть деловых контактов гораздо шире и оборот капитала больше. Следовательно, можно сказать, что чем выше уровень общественной иерархии, на котором концентрируются неформальная деятельность и производство, тем ярче выражены дисфункциональность формальной экономической системы и кризис институций.

Оценка эффективности теневой экономики также сложна и требует дифференцированного анализа. В исследовании роли «второй экономики» в транзиции венгерской экономической системы И. Габор (I. G?bor, 1997) высказал несогласие с гипотезой о преобладании благотворных эффектов дуализации, возникшей в конце социалистического периода. Начав свои исследования в конце 1970-х гг., Габор до середины 1980-х гг. полагал, что амбивалентные, отчасти конкурентные, отчасти комплиментарные, отношения между формальной и «второй» экономикой в Венгрии приведут к маркетизации первой. После неудачи реформ его чаяния были устремлены в направлении экспансии «второй» экономики и основанного на ней рыночного механизма, однако и эта позиция изменилась после падения социализма в контексте возросшего потребительского менталитета, нежелания прилагать усилия и слаборазвитой налоговой морали венгерских хозяйств. В приведенной работе опасения Габора оправдываются: полутрудящиеся-полукоммерсанты, экономически социализированные в период социализма, тяжело свыкались с условиями рыночной экономики, а трансформационный кризис сделал этот процесс еще более трудным. Результатом были чересчур многочисленные, чересчур мелкие частные предприятия, не способствующие расширению рынка труда и с коммерческой точки зрения нацеленные в основном на третичный сектор, что ослабляло интерес инвесторов к венгерской экономике. Примеры, где бы социоструктурная концентрация неформальной экономики оказывала преимущественно позитивный эффект и способствовала бы экономическому росту, редки; как правило, они регионального масштаба и связаны с особыми общественными и историческими обстоятельствами. В Центральной Италии мелкие неформальные ремесленные мастерские горизонтально объединены в разветвленную сеть предприятий, специализирующихся на high tech и высокой моде. Такая коммерческая структура принесла региону экономический рост, уменьшила количество безработных и сгладила социальные различия. Между тем подобная форма теневой экономики основана на солидарности, проистекающей из коллективной классовой идеологии «красного» центрального региона, которую исповедуют недавние рабочие, а теперь хозяева этих мастерских. В Гонконге на сети мелких неформальных предприятий, сбывающих и кредитующих свой товар посредством специализированных импортно-экспортных фирм, выстроена успешная экспортная экономика. В ее основе лежит очень низкая суточная оплата труда, что, в свою очередь, компенсируется широким ассортиментом бесплатных или дешевых общественных услуг из области коммунального обеспечения, образования, здравоохранения и транспорта, предоставляемых правительством (Portes, Castells and Benton, 1989:302–305). К этому следует присовокупить и вопрос обособленности формальной и неформальной экономики. А именно, разрастание теневой экономической деятельности становится серьезной проблемой там, где доминирует первичная неформальная экономика (когда большинство коммерсантов действует исключительно в сфере теневого бизнеса), нежели там, где преобладает вторичная неформальная экономика (большинство предпринимателей совмещает деятельность в формальной и теневой экономике), поскольку во втором случае все же поддерживается основная формальная институциональная структура.

Формальные институции маркируют первичные признаки неформальной экономической системы. Для предпринимателей они выглядят двояко: устанавливаются «правила игры» и обеспечивается их транспарентность, а также определяется система штрафов для тех, кто этих правил не придерживается, соответственно предоставляется защита и стимул тем, кто репродуцирует данную систему. На макроуровне эти институциональные признаки профилируются преимущественно через отношения между рынком и государством. Функция рынка – обеспечение оборота товаров, услуг и труда. Рынок образуют две составляющие – обмен в комбинации с конкуренцией, то есть рынок представляет собой конкуренцию вокруг возможности осуществления обмена (Swedberg, 1994:271–272). Концепция абсолютно свободного рынка, где оба эти элемента реализуются самостоятельно, является идеальным типом. В действительности процессы обмена и конкуренции опосредованы для уменьшения затрат, связанных с деятельностью на рынке (контроль, осуществление безопасности, информированность), а также увеличения предсказуемости исхода и возможности планирования. Таким образом, государство играет определенную роль на рынке, вопрос только в том, каково его влияние и в какой мере его интервенция представляет расходную статью для коммерсантов. Как уже говорилось выше, неформальную экономику составляют виды деятельности, направленные на избегание затрат и не подлежащие защите закона и административных правил, а основным мотивом для ухода в теневую экономику является отсутствие/недостаточность формального рынка, слишком большие затраты и риски, связанные с деятельностью на нем, и небольшие затраты/риски, связанные с деятельностью на теневом рынке. Оптимисты бы сказали относительно первого мотива, что речь идет о флексибильности и модернизации, а относительно второго – об импульсе дерегуляции рынка. Все же, как мы уже отмечали, стихийный и непредсказуемый неформальный рынок может привести к блокированию роста и невозможности планирования, так что при разросшейся теневой экономике изначально, вероятнее всего, имелся недостаток доверия и оппортунизм (слабая ограниченная солидарность). Кроме того, издержки отсутствия правовой защиты и регуляции часто превосходят выгоду от избегания затрат. В любом случае укрепление неформальной экономики должно стать сигналом для формальных институций о необходимости реформ.

Существует еще один важный элемент интеракции рынка и государства, который может воздействовать на теневую экономику. Речь идет о мерах социальной политики, предпринимаемых в отношении тех, для кого по тем или иным причинам закрыт доступ на рынок труда. Различные «режимы государства благосостояния» (Esping-Andersen, 1990) создают разного рода условия для развития теневой экономики. Неолиберальная модель зиждется на минимальных функциях социального государства и низком социальном и налоговом обложении, что обусловливает большие ставки заработных плат и более полную занятость. Однако эта система не только способствует развитию дуализма, но и приводит к экономическому расслоению работающих, вынуждая лиц с меньшим достатком искать дополнительные источники дохода. Социал-демократическая модель предусматривает высокие налоги и социальные отчисления, а также многочисленные целевые программы социальной помощи. Между тем намерение сохранять и развивать культурный и человеческий капитал в обществе компрометируется возрастанием оппортунистических настроений, символически проявляющихся в увеличении числа молодежи, хорошо подсчитывающей социальные трансферы и льготы при формулировании собственной экономической стратегии (продление статуса безработного при наличии рабочего места в сфере неформальной экономики, скрытые внебрачные союзы вследствие предоставления бесплатного жилья для матерей-одиночек и т. д.), что в крайней степени выражения опять-таки повлечет замедление роста (Esping-Andersen, 1996; Korpi, 1985)[251] . В консервативных, континентально-европейских режимах благосостояния содержится известная доля фамильяризма. При таком режиме меры социальной политики имитируют модель кормильца семьи. Эта концепция подразумевает присутствие традиционализма в ценностной ориентации в большей мере, чем первые две. Можно ожидать, что акцент на традиционных ценностях и внутрисемейных узах препятствует росту оппортунизма.

Еще одним существенным аспектом проблемы неформальной экономики является преобладающий характер деятельности. Устойчивость теневой экономики в Средней Италии, Гонконге или сообществах этнических меньшинств в США связана с тем, что речь идет о замкнутом круге мелких предпринимательских общин, внутри которого происходят приобретение, производство, дистрибуция, даже инвестирование и кредитование. Парасистема, которая активирует и связывает огромное количество сетей, значительно устойчивее к импульсам, исходящим из формальных институций, чем неформальная экономика, где преобладает, скажем, спекуляция купленным товаром или какая-нибудь другая плохо «снабженная капиталом» (Mrk?i?) отрасль экономики. Одной из важных причин этого является то, что более сложно организованные неформальные парасистемы зиждутся на неписаных внутренних правилах коммерции и развитом чувстве солидарности, в результате чего их особый СКК становится более невосприимчивым к вызовам конкурентных ценностей, создаваемых формальными институциями.

Уже подмечено, что форма и структура теневой экономики могут варьироваться в зависимости от конъюнктуры. Между тем, учитывая, что у стран бывшего европейского социализма был ряд схожих системных черт, одинаковая модель экономики и общества, мы вправе задать вопрос: существует ли «транзиционная» неформальная экономика? Крстич и др. (Krsti? i dr., 1998:10–11) подчеркивают, что в переходных экономиках появляются формы теневой деятельности, свойственные старому способу хозяйствования, а также формы, характерные для рыночных экономик. Авторы приводят их отличительные признаки:

– сосуществование государственной и негосударственной деятельности предприятий. Государственная экономическая и политическая элита связана с неформальным сектором для обеспечения флексибильности предприятий, а также получения личной выгоды;

– неформальный сектор обширный и явный, но часть его деятельности прикрыта двойным функционированием государственных предприятий;

– недостаток либерализма и стабильности экономической системы является причиной ухода в теневые сферы;

– большая часть неформальной экономической деятельности появляется и в формальной экономике;

– позитивные аспекты неформальной экономики – защита низших слоев населения от нищеты и поддержание экономической деятельности;

– доминирует прожиточная экономика. Нет крупных инвестиций, преобладают торговля, услуги и пользование государственным имуществом.

Однако ситуацию в Сербии отличает и ряд известных исторических особенностей, которые отражаются и на характере теневой экономики, а именно в образовании некоторых специфичных форм теневого бизнеса (там же: 9–10). Что касается предприятий с формальной регистрацией, то там имеют место:

– неуплата налогов и подоходных взносов;

– неуплата таможенных пошлин, налога с товарооборота и акцизов;

– хранение валюты на счетах за рубежом;

– «подчистка» годовой отчетности (отсутствие обязательной аудиторской проверки бухгалтерии);

– перекачивание капитала из государственных в частные предприятия по нерыночным ценам;

– бартерные сделки по разным ценам;

– создание параллельных предприятий для неформальной и нелегальной деятельности;

– оплата наличными;

– валютные спекуляции (отсутствие легального валютного рынка);

– нелегальный наем, преимущественно в частном секторе;

– нарушение различных правил (о стандартах качества, установленных ценах, антимонопольной деятельности и т. п.).

Занятые в сфере теневой экономики заняты следующего рода деятельностью:

– ввоз и перепродажа товара без разрешения и в обход таможенных пошлин;

Сербские деньги времен гиперинфляции

– перепродажа валюты;

– денежные ссуды;

– неофициальный труд (в строительстве, ремесле, сельском хозяйстве, образовании, уходе за детьми и стариками, услуги домработниц и т. п.);

– незарегистрированная сдача жилой и коммерческой площади;

– оборот недвижимости без регистрации смены владельца и т. д.

Что касается объема неформальной экономики, то для сравнения стоит привести Западную Европу, где в начале 1970-х гг. доля теневого бизнеса в ВВП составляла 5%, а в 1990-е гг. – в среднем от 7% до 16% (от 5% в Ирландии, Австрии и Голландии до 20% в Греции и Италии). Данные по странам бывшего соцлагеря приведены в таблице 1.

Данные по Хорватии показывают рост доли неформальной экономики в ВВП до 1994 г. и тенденцию спада в 1995 г. В 1990 г. средний показатель равняется 17,8–25,9% от зарегистрированного ВВП, в 1991 г. – 19,4-28,0%, в 1992 г. – 21,7-38,2%, в 1993 г. – 29,7-38,2%, в 1994 г. – 28,6-37,4% и в 1995 г. – 22,7-32,6% (там же: 14). Наконец, в Югославии в 1990-е гг. объем теневой экономики оценивался разными методами. Оценка посредством анализа предложения на рынке труда дает возможность стандартизованного сопоставления за несколько лет и отображает нижнюю границу объема теневого бизнеса (там же: 15–17). Согласно этим данным, доля неформальной экономики в СРЮ в 1991 г. составила 31,6% по отношению к зарегистрированному общественному продукту, в 1992 г. эта цифра была 41,7%, в 1993 г. – 54,4%, в 1994 г. – 44,7%, в 1995 г. – 40,8% и в 1997 г. – 34,5%. На основании опроса, проведенного в 2000 г., был сделан вывод, что в Сербии приблизительно 1,2 млн. человек заняты в сфере теневой экономики (Krsti? i Stojanovi?, 2001:fn.27), а это более 1/3 трудоспособного населения (приблизительно то же количество, что и в 1997 г.).

* ППС – паритет покупательной способности

Источник: EBRD, Transition report 1997, по Krsti? i dr. (1998:12).

Относительно структуры деятельности в югославской неформальной экономике результаты анкетирования 1997 г. свидетельствуют, что 79% тех, кто дал положительные ответы о наличии дополнительного заработка, ищут его путем самонайма, 10% – через фирмы или кооперативы, 8% – через неформального работодателя. У 40% работающих в теневой сфере низкий ежемесячный доход, а на неформальном рынке средний суточный доход на 46% больше, чем на формальном рынке. Такой размер прибыли обусловлен неуплатой налогов, однако эту сумму работодатель и сотрудник делят не пополам, а в соотношении 54% и 46%. Самые высокие проценты вышедших на неформальный рынок труда представлены в следующих группах: среди самонаемных работников 100%, среди безработных 38,8%, среди работающих 31,9% (они составляют 52,1% задействованных на рынке труда), среди работников сельского хозяйства 23,9%, среди пенсионеров 17,3% и среди остальных с личными доходами 20,4%. Схожее распределение мы получим и по среднему ежемесячному доходу от теневой экономики: среди упомянутых групп самый высокий доход зафиксирован у самонаемных работников (2913 югославских динаров), далее у безработных (1471 динар), у работающих (1019 динаров), у пенсионеров (914 динаров) и у работников сельского хозяйства (875 динаров). В качестве мотива ухода в теневую сферу во всех группах доминирует насущная потребность, за исключением владельцев/совладельцев фирм, которые в 61% случаев трудятся в неформальной экономике ради более высокого жизненного стандарта. Еще стоит упомянуть, что среди видов деятельности в теневой экономике лидирует торговля (28,3%), затем идет сельское хозяйство (21,7%), ремесло (18,8%), финансовые услуги (7,2%) и строительство (6,9%), при этом процент занятых в неформальном сельском хозяйстве в пять раз превосходит формальное, а в торговле и ремесле чуть более чем в два раза. Распределение же ежемесячного дохода практически обратное: в строительстве эта сумма составила 1537 динаров, в области финансовых услуг – 1501 динар, в торговле – 1454 динара, в ремесле – 1207 динаров и в сельском хозяйстве – 858 динаров.

Эти данные приводят к нескольким выводам. Прежде всего относительно «переходных экономик». Хотя таблица не предоставляет информацию о ряде вариантов, которые считаются существенными при объяснении феномена неформальной экономики, из общих соображений можно заключить, что ее объем не связан напрямую с уровнем экономического развития, выраженного посредством ВВП. Во-вторых, в странах, где показателем успеха их институционального развития является статус кандидата в члены Европейского союза, объем теневой экономики меньше, чем в прочих, и с тенденцией к дальнейшему спаду. Исключения, как Латвия, с одной стороны, и Узбекистан – с другой, вероятно, объясняются наличием неких специфичных конъюнктурных элементов, однако здесь мы не будем останавливаться на этом подробно. Важнее отметить, что подобными элементами можно объяснить рост югославской теневой экономики. Одним из них являются войны, в результате которых распалась СФРЮ, что отображено в сходстве тенденций неформальной экономики в Хорватии и СР Югославии. Другие элементы могли бы объяснить объем неформального сектора в Югославии. Часть причин исключительно крупной доли теневой экономики в период 1992–1995 гг., помимо упомянутых общественных и экономических перемен, характерных для всех стран постсоциализма, заключается в экономических санкциях, введенных ООН против тогдашней югославской власти и повлиявших на профилирование стратегии экономического существования предприятий и отдельных граждан в Югославии. Однако ни одному исследованию до сих пор не удалось до конца отделить эффект экономической блокады от результата хищнического образа действий тогдашней экономической и политической элиты, поэтому и идентификация тогдашней неформальной экономики в Югославии как хищнической или прожиточной остается под вопросом. Результаты же исследований 1997–2000 гг. показывают, что на тот период в Югославии преобладала вторая модель.

Попытка проследить связь между основными аспектами СКК и неформальной экономической деятельностью основана на данных исследования «Стратегии существования хозяйств в Сербии», проведенного летом 2000 г. в белградской неправительственной организации Центр по изучению альтернатив. Это исследование рисует ситуацию с теневой экономикой в Сербии сходно с данными предыдущих работ в этой области (Krsti? i dr., 1998; Krsti? i Stojanovi?, 2001). Однако в используемый инструментарий не была включена теория о СКК, поэтому для данного анализа я попытаюсь выстроить ее снова. Из нескольких вопросов, являющихся мерилом ценностной ориентации опрошенных, я отобрал по одному самому существенному в качестве параметра основных аспектов СКК. Все варианты сведены к принципу дихотомии для повышения эффективности анализа. Распространение ценностной базы, необходимой для сохранения доверия, выражено в степени обеспокоенности респондентов присутствием безнравственности и обмана в обществе – выказавшие наибольшую обеспокоенность рассматривались как носители доверия в обществе, те же, кого не слишком это беспокоит или не беспокоит совсем, составили противоположную группу. В качестве показателя ценностной предпосылки для установления реципроции брался вопрос о наиболее желательном способе регулирования пенсионных фондов: за их отсутствие высказались те, кто считал, что человек должен сам заботиться о средствах к существованию после завершения трудовой деятельности, в то время как мнение об обязательном наличии какой-либо упорядоченной системы пенсионного обеспечения рассматривалось как солидарность с принципом реципроции. Наличие ограниченной солидарности трактовалось с точки зрения готовности опрошенных платить налоги – тем, кто считал, что налогов не должно быть, приписывалось отсутствие ограниченной солидарности. 76% респондентов ответили, что им очень мешает наличие безнравственности и обмана. 14% считали, что люди должны искать индивидуальные решения своей пенсионной ситуации. 89% опрошенных заявили, что налоги платить необходимо. Все эти проценты равномерно распределены между занятыми и незанятыми в сфере теневой экономики. Модель логистической регрессии, где три эти варианта и их интеракции были экспланаторными, а зависимым являлся дихотомичный вариант о деятельности в неформальном секторе, не прошла тест на значимость. По этой причине был сконструирован ряд дополнительных моделей, посредством которых мы попытались исследовать связь между ценностными позициями и неформальной экономической деятельностью дифференцированно через преобладающую отрасль экономики, общее материальное положение и возраст респондентов. В результате наметилась более удачная модель, но трактовка все еще весьма затруднена. Прежде всего отрасль неформальной экономики, в которой занят респондент, не оказывает существенного влияния на исследуемые ценностные позиции, так что можно предположить, что в каждой отрасли есть те, кто уклоняется от формальных институций вследствие неприятия основополагающих норм общества, и те, кто приемлет эти ценности, но не имеет выбора относительно экономического существования. Возраст в структуре модели присутствует как самостоятельный фактор, но за исключением некоторых интеракций с перечисленными ценностями. Таким образом, дифференциация ценностных ориентаций по возрастному признаку практически не увенчалась успехом, удалось только констатировать факт (более или менее тривиальный), что возраст имеет важное значение для объяснения способов экономической деятельности. Определенное дифференцирование ценностных склонностей достигнуто на основании категорий материального положения[252] . Модель была слаба в плане прогноза (60% случаев распределено верно), особенно шансов ухода в теневую экономику (всего 15%), однако наше внимание привлек один самостоятельный эффект и один эффект интеракции, прошедшие тест значимости, а именно позиция обеспокоенности относительно распространения безнравственности и обмана и интеракция этой позиции и материального положения. Оценки статистики Вальда для этих двух эффектов 5,65 и 5,17, а оценки коэффициента В – 0,48 и 0,17 соответственно. Среди респондентов с наихудшим материальным положением более склонны к неформальной экономике те, кто показал низкий уровень доверия. Среди респондентов с низким, средним и относительно высоким материальным стандартом равное количество доверяющих и не доверяющих занято в теневых сферах, в то время как у респондентов с самым высоким материальным уровнем наблюдалась ситуация, обратная группе худшего уровня: в данном случае уход в теневую экономику зачастую вызван отторжением безнравственности и обмана в обществе.

Чем объяснить столь неконсистентную структуру? Вероятно, тем, что проблема сложна и что связь между общественным положением, ценностными позициями и экономической деятельностью трудно выразить четкой образцовой моделью. Поэтому я воспользуюсь простым описанием группы, которая в подобной ситуации представляется типичной. Эта группа в образце насчитывает всего 20 респондентов, или 1,5%, но является хорошей матрицей для описания динамики форм неформальной экономической деятельности, отступающей от стандарта: неблагополучная экономическая ситуация – слабый СКК – деятельность в неформальной экономике. Каков социокультурный профиль респондентов с высоким материальным положением, занятых в теневой сфере и выражающих озабоченность относительно безнравственности и обмана в обществе? Эту группу характеризует индивидуализированная деятельность в третичном секторе, связанная с основной работой и практически квалифицируемая как основная работа. Помимо обеспокоенности распространением безнравственности и обмана, эта группа солидаризуется и с остальными позициями, представляющими основу развития СКК, а также ориентирована на горизонтальную институционализацию. 70% опрошенных из этой группы уже имеют высшее образование или получают его, у 25% – среднее образование. В особую подгруппу выделены те, кому удалось сохранить или улучшить свой жизненный уровень в годы большого экономического кризиса. В силу вышесказанного ориентацию данной группы респондентов на теневую экономику при мощном потенциале для развития СКК не стоит рассматривать как двойной стандарт на уровне идентичности и деятельности, а прежде всего как динамически более заметную позицию в продвижении СКК, как уже сформированный ценностный ориентир, которому недостает изменения конъюнктурных параметров для перехода всей экономической деятельности в формальную сферу.

Конструирование достоверной и дающей возможность интерпретации образцовой модели, которая объяснила бы суть неформальной экономики в Сербии, требует отдельного исследования со скрупулезной операционализацией основных вариантов. Но и на основании представленного вторичного анализа можно заключить, что горизонтальная институциональная формализация теневой деятельности, которую пытаются практиковать предприниматели с высоким материальным положением и в то же время высоко развитым чувством социального доверия, эффективнее с точки зрения экономического роста, открытия рынка и увеличения жизненных шансов, нежели прожиточная теневая экономика, преобладающая в группах с низким материальным положением. Между тем напрашиваются несколько выводов и на уровне основного теоретического подхода. Как нам представляется, теория СКК нуждается в дополнительной доработке с целью ее применения к динамической и структурной трансформации основных форм экономического и общественного устройства. И хотя несомненна контекстуальная связь между уровнем развития СКК и наличием неформальной и нелегальной экономики, требуются дополнительные элементы для объяснения динамики этой связи. Речь идет не только о том, что основные аспекты СКК неравномерно распределяются среди всех членов общества или общественных групп/сообществ, но и о том, что различные группы своей деятельностью в обществе по-разному влияют на консолидирование неформальных институций. Тем самым принятие поведения и воспроизводство ценностей, охватываемых понятием СКК, будут зависеть от институциональной «готовности» той или иной группы, а также от ее структурной позиции, то есть обладания различными формами капитала.

Социальный капитал, выраженный в интенсивности социальных связей, в этом смысле имеет особое динамическое значение. Поэтому формы деятельности общественной элиты оказывают большее воздействие на профилирование формальных и теневых институций, чем партикуляризированная деятельность представителей более низких слоев общества. Из этого следует, что в ситуации конкуренции двух или нескольких различных форм неформальной институционализации превосходство одной из них зачастую связано с возможностью концентрации в рамках одной общественной группы, отмеченной культурными или политическими «маркерами», или с возможностью основания общественного движения на базе определенной формы коллективной идентичности, как это было на примере демократического движения в Сербии во второй половине 1990-х гг. (Cveji?, 1999). Перспектива преобладающего институционального механизма зависит, как уже было сказано, от того, будет ли он развиваться по горизонтали или по вертикали. Наконец, каналы дистрибуции доминантных механизмов институциональной социализации являются интегральной частью доминантной формы общественного устройства и имеют особое значение в процессе развития формальных и неформальных институций.

С началом исполнения сменившейся властью в Югославии в 2000 г. требований международных организаций и постепенным наведением порядка в экономике и государстве можно предположить, что трансформация теневой экономики будет зависеть от того, в каком направлении и как быстро пойдет развитие экономики. Хотя «пожизненные ренты», как правило, сопровождают системы со слаборазвитой институциональной системой, вряд ли этому виду неформальной экономики в Сербии вновь удастся достичь уровня парасистемы. Между тем в условиях прогрессирующего обеднения и безработицы, с одной стороны, и ориентации правительства на приватизацию и поддержку малого и среднего бизнеса – с другой велики шансы, что часть предпринимателей устремится в теневой сектор, дабы избежать налоговых и других обложений. Модель теневой экономики, практикуемая в Средней Италии, могла бы стать вполне приемлемой для наиболее бедствующих и трудоемких отраслей (например, для сельского хозяйства, текстильной и кожевенной промышленности), а также в регионах, где особенно остра проблема безработицы (Крагуевац и др.). Наконец, с учетом экономической структуры Сербии и масштабов обеднения, а также инертности смешения коллективистских, эгалитаристских, традиционалистских и патерналистских ценностей, особенно на нижней ступени общественной иерархии, следует ожидать, что прожиточная неформальная экономика с большим числом относительно изолированных предпринимателей окажется самой живучей. Ее интенсивность и динамический потенциал тесно связаны с деятельностью формальной экономики, но для борьбы с ней необходим общий экономический рост, а также эффективное функционирование формальных институций и, что не менее важно, развитие СКК. В этом отношении именно выстраивание новых экономических и государственных институций и упор на транспарентность, эффективность и беспристрастность их работы должны стать ключевыми для осуществления на практике трех основных аспектов СКК – доверия, взаимности и ограниченной солидарности. Как показало исследование, приверженность этим неформально-институциональным механизмам на ценностно-нормативном уровне уже распространена. Принимая во внимание полупериферийную зависимость пути реформ югославского общества и экономики от импульсов, которые поступают из центральных международных институций, наслаиваясь на еще свежие воспоминания о многолетней глубокой конфронтации с ними, следует осознавать, что развитие и структурная дифференциация СКК будут гиперчувствительны к предпринимаемым шагам зарубежных институций, пропущенным сквозь призму их амбивалентного имиджа в югославском общественном мнении.

Bol?i?, S. (1995): «Izmenjena sfera rada» // Bol?i?, S., (ur.): Dru?tvene promene I svakodnevni ?ivot: Srbija po?etkom 90-ih, Beograd: ISI FF.

Castells, M. and A. Portes (1989): «World underneath: The Origins, Dynamics and Effects of the Informal Economy» // A. Portes, M. Castells and L.A. Benton (eds): The Informal Economy. Studies in Advanced and Less Developed Countries, Baltimore and London: The Johns Hopkins University Press.

Cveji?, S. (1999): «General Character of the Protest and Prospects for Democratization in Serbia» // Lazi?, M. et l: Belgrade in Protest: Winter of Discontent, Budapest: CEU Press.

Cveji?, S. (2000): «Opadanje dru?tva u procesu dualnog strukturiranja. Dru?tvena pokretljivost u Srbiji 90-ih», Lazi?, M. (ur): Ra?ji hod, Beograd: Filip Vi?nji?.

Di Maggio, P. (1994): «Culture and Economy» // Smelser and Swedberg: The Handbook of Economic Sociology. Princeton and New York: Princeton University Press and Russel Sage Foundation.

Esping-Andersen, G. (1990): The Three Worlds of Welfare Capitalism. Cambridge. Polity Press and Princeton: Princeton University Press.

Esping-Andersen, G. (1996): «After the Golden Age? Welfare State Dilemas in a Global Economy» // Esping-Andersen, G. (ed) Welfare States in Transition. National Adaptations in Global Economies, London: SAGE.

Evans, P.B. (1989): «Predatory, Developmental and Other Apparatuses: A Comparative Political Economy Perspective on the Third World State», Sociological Forum 4 (December): 561-87.

Eyal, Szelenyi and Townsley (1998): Making Capitalism Without Capitalists. Class Formations and Elite Struggles in Post-Communist Central Europe, London, New York: Verso.

Feige, E.L. (1990): «Defining and Estimating Underground and Informal Economies: The New Institutional Economics Approach», World Development 18 (7): 989-1002.

G?bor, I. (1997): «Too Many, Too Small: Entrepreneurship in Hungary – Ailing or Prospering?» // Grabher and Stark (eds.): Restructuring Networks in Post-Socialism. Legacies, Linkages, and Localities, Oxford: Oxford University Press.

Grabher and Stark (eds.) (1997): Restructuring Networks in Post-Socialism. Legacies, Linkages, and Localities, Oxford: Oxford University Press.

Granovetter, M. (1985): «Economic Action and Social Structure: The Problem of Embeddedness», American Journal of Sociology, 91: 481-510.

Hwang, P. and W. Burgers (1997): «Properties of trust: An Analytical View», Organizational Behavior and Human Decision Processes 69 (1): 67-73.

Korpi, W. (1985): «Economic Growth and Welfare State: Leaky Bucket or Irrigation System», European Sociological Review, Vol. 1, № 2.

Krsti?, G. i dr. (1998): Analiza sive ekonomije u SR Jugoslaviji sa procenama za 1997. i preporukama za njenu legaizaciju, Beograd: Ekonomski Institut – izve?taj.

Krsti?, G. i B. Stojanovi? (2001): Osnovne reforme t r? i?ta rada u Srbiji. Beograd: CLDS i Ekonomski Institut.

Lazi?, M. et al (1999): Belgrade in Protest: Winter of Discontent, Budapest: CEU Press.

Lazi?, M. (ur) (2000): Ra?ji hod, Beograd: Filip Vi?nji?.

Lazi?, M. (ur) (2000): «Elite u postcocijalisti?koj transformaciji srpskog dru?tva» // Lazi?, M. (ur): Ra?ji hod, Beograd: Filip Vi?nji?.

Mrk?i?, D. (1994): «Dualizacija ekonomije i stratifikovana struktura» // Lazi?, M. (ed): Razaranje dru?tva, Beograd: Filip Vi?nji?.

Portes, A. (1994): «The Informal Economy and Its Paradoxes» // Smelser, N. and R. Swedberg: The Handbook of Economic Sociology. Princeton and New York: Princeton University Press and Russel Sage Foundation.

A. Portes, M. Castells and L.A. Benton, eds. (1989): The Informal Economy. Studies in Advanced and Less Developed Countries, Baltimore and London: The Johns Hopkins University Press.

Smelser, N. and R. Swedberg (1994): The Handbook of Economic Sociology. Princeton and New York: Princeton University Press and Russel Sage Foundation.

Smelser, N. and R. Swedberg (1994): «The Sociological Perspective on the Economy» // Smelser, N. and R. Swedberg: The Handbook of Economic Sociology. Princeton and New York: Princeton University Press and Russel Sage Foundation.

Sorensen, A. (1998): «On Kings, Pietism and rentseeking in Scandinavian Welfare States», Acta Sociologica, Vol. 41.

Stark, D (1992): «Path Dependence and Privatization Strategies in East Central Europe», East European Politics and Societies, 6: 17-51.

Swedberg, R. (1994): «Markets and Social Structures» // Smelser, N. and R.

Swedberg: The Handbook of Economic Sociology. Princeton and New York: Princeton University Press and Russel Sage Foundation.

?tulhofer, A. (2000): Nevidljiva ruka transicije. Ogledi iz ekonomske sociologije, Zagreb: Hrvatsko sociolo?ko dru?tvo i Zavod za sociologiju Filozofskog fakultetf.

Veber, M. (1976): Privreda i dru?tvo, Beograd: Prosveta.

Перевод Евгении Потехиной

Примечания:

1

Чтобы получить представление о количестве, ср.: Dobrila Stankovi?, Zlatan Maltari? (prir.), Svetska bibliografija о krizi u biv?oj Jugoslaviji, Beograd 1996; Krieg in Kroatien und Bosnien: eine Bibliographie 1989-1996, Bearbeitet von: Natalija Basic, Gudrun D?llner, Christoph Fuchs, Ingwer Schwensen, Hamburger Institut f?r Sozialforschung 1997; The British Library Slavonic and East European Collections: The Balkan crisis, 1990-: catalogue [Part 1], compiled by Sava Peic and Magda Szkuta (www.bl.uk/pdf/balkancrisis1.pdf); The British Library Slavonic and East European Collections: The Balkan crisis, 1990-: catalogue [Part 2], compiled by Sadie Morgan-Cheshire and Magda Szkuta (www.bl.uk/pdf/balkancrisis.pdf).

2

Помимо работ, цитируемых в данном сборнике, к наиболее популярным относятся: Ljubivoje A?imovi?, Svet i jugoslovenska kriza, Beograd 2001; Slobodan Antoni?, Zarobljena zemlja. Srbija za vlade Slobodana Milo?evica, Beograd 2002; Zoran Avramovi?, Drugo lice demokratije: (Srbija, Jugoslavija, svet: 1980-1994), Beograd 1998; Srbobran Brankovi?, Serbia at War with Itself: Political Choise in Serbia 1990-1994, Belgrade 1995; Ljiljana Bulatovi?, General Mladic, Beograd – Banja Luka – Doboj 1996; Vladimir N. Cvetkovi?, Strah i poni?enje: (jugoslovenski rat i izbeglice u Srbiji: 1991-1997), Beograd 1998; Bogdan Deni?, Etni?ki nacionalizam: tragi?na smrt Jugoslavije, Beograd 1996; Milo? Vasi?, Kamenko Paji?, Deveti (9.) mart 1991, Beograd 1991; Ivan ?olovi?, Aljo?a Mimica (Ur.), Druga Srbija, Beograd 1992; Slavoljub ?uki?, Kraj srpske bajke: obnovljeno i novim dagadjajima dopunjeno izdanje s nastavkom price On, Ona i mi, Beograd 1999; Radmila Nakarada (Ur.), Evropa i raspad Jugoslavije, Beograd 1995; Ivan ?olovi?, Aljo?a Mimica (Ur.), Intelektualci i rat, Beograd 1993; Bo?idar Jak?i?, Balkanski paradoksi: ogledi о raspadu Jugoslavije, Beograd 2000; Milenko Jovanovi?, Srbi bez Krajine: 1994/95, Beograd 1996; Miodrag Jovi?i?, Kuda ide?, Srbijo?: hronika srpsko-jugoslovenske ustavnosti (1990-1994), Beograd 1995; Jelica Minic (Ur.), Jugoisto?na Evropa 2000: pogled iz Srbije, Beograd 1999; Rozita Levi (Ur.), Jugoslavija i svet, Beograd 2000; S. Kova?evi?, P. Daji?, Hronologija jugoslovenske krize: (1942-1993), Beograd 1994; S. Kova?evi?, P. Daji?, Hronologija jugoslovenske krize: 1994, Beograd 1995; S. Kova?evi?, P. Daji?, Hronologija jugoslovenske krize: 1995, Beograd 1996; S. Kova?evi?, P. Daji?, Hronologija jugoslovenske krize: 1996,1997; Brana Markovi?, Yugoslav Crisis and the World: chronology of Events: January 1990 – Decembar 1995, Belgrade 1996; Kosta Mihailovi?, Vasilije Kresti?, Memorandum SANU: odgovori na kritike, Beograd 1995; Slobodan Mileusni?, Duhovni genocid 1991-1995: (pregled poru?enih, o?te?enih i obesve?enih crkava, manastira i drugih crkvenih zdanja na teritoriji biv?ih jugoslovenskih republika Hrvatske i ВІН), Beograd 1996; Miodrag Miti?, Medjunarodno pravo u jugoslovenskoj krizi, Beograd 1996; Aleksandar Molnar, Osnovna prava ?oveka i raspad Jugoslavije, Novi Sad 1994; Odgovor na knjigu Noela Malkolma Kosovo – kratka istorija, Beograd 2000; R. Nakarada, L. Basta-Posavac, S. Samard?i? (ur.), Raspad Jugoslavije – produ?etak ili kraj agonije: (zbornik), Beograd 1992; Milan ?ahovi?, Hronika medjunarodne izolacije: (1990-1999), Beograd 2000; Laslo Sekelj, Jugoslavija, struktura raspadanja: ogled о uzrocima struktume krize jugoslovenskog dru?tva, Beograd 1990; Predrag Simi?, Put u Rambuje: kosovska kriza 1995-2000, Beograd 2000; Neboj?a Popov (ur.), Srpska strana rata: trauma i katarza u istorijskom pam?enju, Beograd – Zrenjanin 1996; Svetozar Stojanovi?, Propast komunizma i razbijanje Jugoslavije, Beograd 1995; Vladan A. Vasilijevi?, Zlo?in i odgovornost: ogled о medjunarodnom krivi?nom pravu i raspadu Jugoslavije, Beograd 1995; Du?an Vili?, Bo?ko Todorovi?, Razbijanje Jugoslavije: 1990-1992, Beograd 1995; Ouro Zagorac, Dr Radovan Karadzic: fanatik srpske ideje, Beograd 1996; Mladjan Dinki? (ur.), Zavr?ni ra?un: ekonomske posledice NATO bombardovanja: procena ?tete i sredstava potrebnih za ekonomsku rekonstrukciju Jugoslavije, Beograd 1999.

17

Энвер Ходжа (1908–1985) – лидер Народной Республики Албания (НРА). В июне 1960 г. албанская делегация на международной встрече представителей коммунистических и рабочих партий в Бухаресте выступила с осуждением примирительной политики СССР в отношении Запада. Затем Э. Ходжа выступил на международном Совещании представителей коммунистических и рабочих партий в Москве в ноябре 1960–го с резким осуждением политики Хрущева. Раскол между коммунистами Албании и СССР произошел на XXII съезде КПСС в октябре 1961 г., когда Хрущев предал гласности суть противоречий между обеими странами, а в декабре были разорваны дипломатические отношения Албании и СССР. – Прим. переводчика.

18

1876–1878 гг. – сербско-черногорско-турецкие войны, объявленные Сербией и Черногорией, которые требовали от Османской империи передачи Боснии и Герцеговины под свое управление. В феврале 1878 г. Сербия заключила мир с Турцией на условиях довоенного положения. С началом русско-турецкой войны 1877–1878 гг. Сербия и Черногория вновь открывают военные действия; 1885 г. – война между Сербией и Болгарией, в которой сербы потерпели поражение; 1908–1911 гг. – боснийский кризис после аннексии Австро-Венгрией Боснии и Герцеговины; 1912–1913 гг. – Балканские войны (I Балканская война Болгарии, Греции, Сербии и Черногории против Османской империи; II Балканская война Сербии, Греции, Румынии, Черногории против Болгарии); 1914–1918 гг. – после убийства в Сараево эрцгерцога Франца Фердинанда Гаврилой Принципом, членом подпольной организации «Млада Босния», Австро-Венгрия объявила войну Сербии, ставшую началом Первой мировой войны; 1918 г. – всеобщая забастовка, восстание матросов в Которе, массовое дезертирство из австро-венгерской армии. 1 декабря 1918 г. после освобождения территории Сербии и Черногории от австро-венгерских войск провозглашено образование единого Королевства сербов, хорватов и словенцев. – Прим. переводчика.

19

Имеются в виду события в ходе распада СФРЮ. Военный конфликт со Словенией в 1991 г., предшествовавший ее выходу из состава Югославии (Триглав – горный массив и одноименная вершина в Словении), война с Хорватией в 1991 г., в Боснии и Герцеговине в 1992–1995 гг. (р. Дрина – река на западе Сербии на границе с Боснией, правый приток р. Савы). – Прим. переводчика.

20

Текст написан в 1995 году. Опубликовано: Neboj? a Popov (ur.), Srpska strana rata: Trauma i katarza u istorijskom pam?enju, Beograd, 2002 (II izdanje), 255–281.

21

«Мировое сообщество» – термин, означающий совокупность всех субъектов международных отношений. Слово «сообщество» подразумевает наличие неких общих ценностей в группах, называемых «обществом». Сейчас обычно имеют в виду организованное мировое сообщество, в пределах которого отдельные государства и другие субъекты действуют не анархично и самостоятельно, а посредством форумов для совместных консультаций и принятия решений (в основном международных организаций). Между тем у нас появилась тенденция отмежевания, а подчас и антагонизма мирового сообщества от собственной страны и народа. Об этом свидетельствуют высказываемые вслух предложения о выходе Сербии и СР Югославии из состава организаций мирового сообщества, например из состава ООН. Характерны в этом отношении такие формулировки, как «так называемое мировое сообщество», а также предсказания распада Объединенных Наций.

22

27 апреля 1992 г. на торжественном заседании скупщины СФРЮ, Народной скупщины Республики Сербия и скупщины Республики Черногория народные представители этих двух республик заявили о преемственности государственного, международного, правового и политического статуса СФРЮ в новом совместном государстве – Союзной Республике Югославии (СРЮ). – Прим. переводчика.

23

В преамбуле Конституции Республики Сербии есть ссылки на «государственно-созидательные традиции» сербского народа. Насколько мне известно, это единственная конституция, в которой употреблено такое понятие.

24

Анте Маркович – последний премьер-министр государства СФРЮ. – Прим. переводчика.

25

В течение 1991 г. по инициативе МИД СФРЮ Югославию посетили делегации Совета Европы (генеральный секретарь и председатель Европарламента) и Европейского союза. До этого такие визиты происходили значительно чаще, и считалось, что в скором времени Югославия войдет в Совет Европы.

179

5-е издание. Белград, 1997.

180

Долгое время кредиты в Югославии давались под фиксированные номинальные проценты. Учитывая постоянную и растущую инфляцию, они очень быстро становились реально негативными.

181

Автономные соглашения претендовали на субституирование договоров купли-продажи, в то время как общественные договоренности в некоторой степени заменяли законы. Они возникли как результат «созревания идеи», согласно которой новое социалистическое общество, каковым являлось югославское, требовало и новых институциональных решений в области экономики. Поэтому с отвращением отметались все механизмы, напоминавшие ненавистную капиталистическую рыночную экономику, и приветствовались те, которые в центр ставили рабочее самоуправление, кадры, способные решить сложнейшие проблемы путем взаимовыручки и договора в интересах всего общества. Однако созидатели этих новшеств в своем творческом порыве упустили одну маленькую деталь: что человек – существо себялюбивое и в силу собственных (эгоистичных) интересов вынужден вести себя экономически рационально, «к сожалению», сообразно законам рынка.

182

В период непосредственно после Второй мировой войны этот факт не был выражен так ярко в силу высоких темпов экономического роста. Однако этот экономический бум не был вызван преимуществами социалистического строя, о чем фантазеры-авторы коммунистической ориентации десятилетиями слагали разного рода легенды, изображая себя политически всемогущими и обманывая «трудящиеся массы». Напротив, послевоенный экономический подъем стал результатом совершенно иных факторов: 1) стартовая основа, относительно которой измерялись экономические достижения, была очень низкой (страна была разорена войной); 2) СФРЮ в то время получала исключительно крупную и по большей части безвозмездную денежную и материальную помощь от Запада (в основном от США), который из политических соображений финансировал социализм Тито. В 1945–1954 гг. поступила безвозмездная экономическая помощь в размере 400 млн. американских долларов (около 2 млрд. долларов США по курсу 1994 г.); в это же время СФРЮ получила иностранные кредиты на сумму свыше 360 млн. долларов США (около 1,8 млрд. нынешних долларов) на весьма благоприятных условиях; безвозмездная американская военная помощь в 1951–1958 гг. составила еще 750 млн. долларов (около 3 млрд. нынешних американских долларов); по военным репарациям СФРЮ получила 66 немецких заводов и цехов, промышленное оборудование и станки с 242 заводов бухгалтерской стоимостью свыше 600 млн. долларов (при том что бухгалтерская стоимость полученного оборудования была значительно ниже его рыночной цены); и имелся сверх того приток иностранного капитала с 1945 по 1955 г. в размере 763 млн. долларов (около 3,5 млрд. нынешних долларов США). Об этом подробнее: Bo?ko Mijatovi?. Reparacije kao izvor rasta oko 1950 godine // Ekonomist. Br. 3–4. Beograd, 1994. Str. 181–196.

183

Фраза, произнесенная на том митинге писателем Милованом Витезовичем.

184

Ровно в полдень, словно по голливудскому сценарию, из-за праздничной трибуны на поле вылетел вертолет, в котором находился Слободан Милошевич. По безбрежному морю митингующих прокатился восторженный клич: «Slobo, slobodo!» («Слобо, свобода!»). Народ пел: «Царь Лазарь, не посчастливилось тебе, чтобы Слобо шествовал рядом с тобой». (Цит. по: Slavoljub ?uki?. Kako se dogodio voda. IP Filip Vi?nji?, Beograd, 1992. Str. 271–272).

185

«Радмила Анджелкович принадлежит к тому типу политиков, которые обескураживают дерзостью, с которой берутся за исполнение высших партийных и государственных функций. Они бестрепетно и дисциплинированно исполняют наказы Партии... Известна своим пикантным прозвищем Рада Ламбада, которое получила после вальса, исполненного ею перед телекамерами в паре с Йоже Смоле по случаю последнего словенского поезда братства и единства» (См.: S. ?uki?. Op. cit. Str. 155).

186

Прежде всего «Тигра» вполне устраивало политическое устранение опасного конкурента – «Саввы» из Краньи.

187

См.: Vladimir Goati. Rebubli?ke elite i raspad Jugoslavije // Privredna reforma 1990. – put u tr?i?nu ekonomiju / red. V. Vukoti? i D. Marseni?. Institut dru?tvenih nauka, Beograd, 1993. Str. 390.

188

В этом контексте стоит привести замечание Мирослава Печуйлича: «Опиум национализма, гомогенизация своей нации и превращение ее в монолитную твердыню по отношению к другим нациям-врагам – надежное средство для продления жизни власти» (Взято из: V. Goati. Op. cit. Str. 393).

189

Впоследствии переименован в Демократическую партию социалистов.

190

См.: V. Goati. Op. cit. Str. 389. Помимо прочего, упомянутые республики перестали перечислять в союзный бюджет средства, полученные с таможенных пошлин и налога с товарооборота.

191

«Когда речь заходит о влиянии международного фактора на события в Югославии, необходимо различать два этапа. На первом, который длился до начала войны в Словении, обе сверхдержавы, США и СССР, а также Европейский союз поддерживали идею единой и демократической Югославии. На втором этапе план сохранения Югославии постепенно уступает место тенденции признать распад и стараться влиять на его протекание и фазы. Но это произошло только после того, как распад осуществился сам, изнутри» (См.: V. Goati. Op. cit. Str. 400).

192

Претворение в жизнь амбициозных «национальных программ», означающее возвышение нации большинства, неизбежно должно было вызвать защитную реакцию меньших наций.

193

Подробнее см.: V. Goati. Op. cit. Str. 395–400.

194

Чаще всего товар раскладывался просто на куске картона, положенном прямо на грязный тротуар.

195

Был введен запрет на предоставление финансовых и нефинансовых услуг делового характера юридическим и физическим лицам из СРЮ.

196

Валютный курс, устанавливаемый предприятиями по их усмотрению в процессе переговоров.

197

До тех пор пока эта партия будет находиться у власти, выборы, вероятно, будут проводиться именно в это время, ибо, во-первых, зима – сезон, когда человек, в отличие от весны, биологически менее всего расположен ко всякого рода радикальным переменам в жизни, включая и политику. Принятие важных решений, как правило, откладывается «на потом»; во-вторых, если вдруг дойдет до выборных махинаций (при подсчете голосов), народ не готов заявить свой протест демонстративно, выйти на улицы и тем создать опасность для власти, поскольку холодно и канун новогодних и рождественских праздников, которые дружелюбные (и вечно голодные) сербы не пропустят ни за что на свете.

198

Две самые продолжительные в истории гиперинфляции имели место в Никарагуа (1987–1991 гг., 48 месяцев) и в Китае (1947–1949 гг., 26 месяцев), однако они были значительно слабее по интенсивности по сравнению с югославской.

199

«Pravi demagog citira narod» (Ilija Markovi?. Devedeseta (книга афоризмов). Jugoslavijapublik, Beograd, 1991).

200

Подробному анализу возникновения и основных характеристик этой финансово-политической элиты посвящено исследование: Mladen Lazi? (redaktor). Razaranje dru?tva. IP «Filip Vi?nji?», Beograd, 1994. Известный отечественный социолог Младен Лазич назвал эту элиту «люмпен-буржуазией», его коллега Степан Гредель – «люмпен-олигархией», в данной же работе использован термин «политический истеблишмент».

201

Перифраз одного из афоризмов Илии Марковича: «Неважно, тернист путь или нет, важно, обуты ли вы» (См.: I. Markovi?. Op. cit.).

202

См.: «Dve plate za prekida? „ („Две зарплаты за выключатель“), «Politika“, 18.11.1993.

203

Все истории взяты из статьи «Penzioneri strahuju od ?ivota» («Пенсионеры страшатся жизни»), «Politika», decembar 1993.

204

См.: «Polomljena rebra u redu za hleb» («Сломанные ребра в очереди за хлебом»), «Politika», 20.10.1993.

205

См.: «Smrt u redu» («Смерть в очереди»), «Politika», decembar 1993.

206

См.: «Penzioneri strahuju od ?ivota» («Пенсионеры страшатся жизни»), «Politika», decembar 1993.

207

См.: «Smrt u redu» («Смерть в очереди»).

208

Во время защиты кандидатской диссертации на экономическом факультете Белградского университета, где я лично присутствовал, об этом конфиденциально сообщил один авторитетный член дипломной комиссии. Несомненно, его тогдашние размышления были разумны и «в духе времени», поскольку позднее этот господин стал министром в правительстве Сербии.

209

Проблема избыточного количества работающих в югославской экономике прежде всего проявилась в неэффективности экономической системы страны. Эта проблема возникла значительно раньше введения санкций ООН и разгула гиперинфляции. Конечно, росту безработицы способствовали и другие факторы: распад СФРЮ, потеря российского и иракского рынка, экономическое эмбарго, введенное мировым сообществом, и спад производства, обусловленный гиперинфляцией.

210

См.: Gorana Bo?ovi?. «Siva ekonomija i raspodela», Ekonomski trend, savezni zavod za statistiku. Beograd, septembar 1993. Str. 15–20.

211

Перифраз афоризма И. Марковича (1991 г.). Он же высказал фразу, которая тогда могла бы послужить антитезой: «Легко быть честным, если у тебя нет другого выхода».

212

Абсолютное сокращение реальных фискальных доходов можно приписать объективному сокращению основы их получения вследствие экономического эмбарго, спада производства и т. д. Однако их относительное сокращение (относительно общественного производства) являлось прямым следствием процветания теневой экономики. В целом выплачиваемые общественные доходы в 1990 г. составляли 51,7% общественного производства, в 1991 г. они сократились до 38,8%, а в 1992 г. до 27,7% (источник: Savezni zavod za statistiku; за 1993 г. не существует официальных статистических данных).

213

Согласно данным из экономико-расчетного центра Министерства финансов Сербии, 46,1% бюджетных расходов в 1993 г. финансировалось из фискальных доходов, а остальные путем денежной эмиссии. При этом доходы от налога с товарооборота составили лишь 10,3% фискальных доходов. Источник: Kako se pune bud?eti // Politika, 15.12.1993.

214

Данные Министерства финансов Сербии (взято из Kako se pune bud?eti // Politika, 15.12.1993).

215

Этот налог введен осенью 1993 г. Все финансовые трансакции, производимые посредством банков и безналичных операций (операции с расчетными счетами, перевод денег со счета на счет и т. д.), облагались налогом по линеарной ставке от 2%.

216

Наши соседи жаловались друг другу: «У меня холодильник, как „Србиянка“„. «Србиянка“ назывался ближайший магазин, где на полках можно было найти только хлеб, минеральную воду, поп-корн и консервированную фасоль.

217

Жизненно важные продукты питания и без того настолько дорожали, что даже производители из государственного сектора отказывались их поставлять по чересчур завышенным ценам. Так, в период 01.11.–21.12.1993 г. хлеб подорожал в 320 000 раз, молоко в 380 000 раз, несмотря на то что цены на эти продукты находились под контролем государства.

218

В конце декабря 1993 г. реальная денежная масса была чрезвычайно низкой и составила всего около 17 млн. немецких марок!

219

Следует иметь в виду, что львиная доля выплат работающим в тот период не регистрировалась как личные доходы. Помимо регулярных выплат, трудящиеся получали и разного рода разовые пособия, материальную помощь, беспроцентные займы и кредиты, а чаще всего – продукты питания (натурой) по очень низким ценам с оплатой в рассрочку или бесплатно. По оценкам Гораны Божович, зарплаты и пенсии во время гиперинфляции в среднем составляли всего около 20% совокупных зарегистрированных выплат населению!

220

Эта музыка среди отечественной публики была больше известна как turbo-folk. Это был гармоничный mix народных мотивов с элементами традиционных восточных (турецких), западных диско-мелодий 1980-х гг. и реп-ритмов американских негров начала 1990-х гг. Хотя тогда в моде была так называемая unplugged музыка, интересно, что отечественные композиторы и аранжировщики использовали электроинструменты, звучание которых могло бы не прийтись по вкусу нормальным людям.

221

В экономической литературе часто ошибочно указывают, что немецкую гиперинфляцию вызвали огромные военные репарации, наложенные на Германию по Версальскому договору после поражения в Первой мировой войне, обусловившие дефицит бюджета, который не мог быть восполнен из внешних источников. Между тем впоследствии выяснилось, что Германия в 1920-х гг. получила из-за рубежа денег (безвозмездных займов) больше, чем потратила на репарации. См.: Richard Watt. The Kings Depart. New York: Simon – Schuster, 1968. P. 504.

222

Тем временем Рейхсбанк прекратил переучет ценных бумаг, выпускаемых предприятиями, и повел исключительно реструктивную денежную политику.

223

Этот изолятор носил кодовое название Dustbin («Мусорный ящик»).

224

См.: J.K. Galbraith. Money: Whence It Came, Where It Went. P. 200–204.

225

Напомним, что в процессе гиперинфляции динар деноминировался трижды, было вычеркнуто 16 нулей.

226

В период с 24 января по 31 мая 1994 г. нетто-приход валютных резервов составил 335 млн. немецких марок.

227

До 24 января многие работники торговли устанавливали цены на товар по валютному курсу на черном рынке – от 20 до 25 млн. старых динаров за одну марку. После фиксации курса на отметке 12 млн. старых динаров за одну марку цены начали снижаться.

228

Кандидатуру Драгослава Аврамовича на пост председателя НБЮ предложил лично Слободан Милошевич.

229

Мораль: не стоит браться за исполнение функций председателя центробанка на завершающей стадии гиперинфляции.

230

Среди прочих Аврамович был избран членом-корреспондентом Сербской академии наук и искусств, принят в члены некой Академии компьютерных наук на Украине, удостоился золотого значка «Вечерних новостей» за самый благородный подвиг года и значка Союза пенсионеров Сербии. На торжественном приеме в «Симпо» ему подарили деревянную статуэтку с его портретом. Квазиоппозиционная Новая Демократия преподнесла ему в знак благодарности бронзовый супердинар, увеличенный в двести раз. Союз ветеранов войн 1912–1918 гг. наградил его Орденом сербского воина, а один вновь сформированный союз провозгласил его Витязем сербского народа. Он удостоился вновь учрежденного звания «Созидатель года» от Югославского авторского агентства, а от Союза изобретателей Югославии – награды за инновацию года. Группа пенсионеров из г. Биело-Поле выступила с предложением поставить ему памятник.

231

В экономической теории это известно как «эффект долларизации». Например, во многих латиноамериканских странах, столкнувшихся во второй половине ХХ века с высокой инфляцией, роль национальной валюты фактически выполнял американский доллар.

232

На примере югославской гиперинфляции еще раз подтвердилось эмпирическое правило, что гораздо легче обуздать очень высокую инфляцию, нежели низкую.

233

Тайна столь длительного существования режима крылась в абсолютном контроле над центрами финансовой мощи, а это было возможно только при условии доминирования коллективной собственности. Основным звеном в осуществлении такого контроля являлись директора важных общественных (государственных) предприятий и банков с одинаковыми политическими взглядами. Должность руководителя общественного учреждения была очень заманчивой, но накрепко связанной с политикой. Ее носитель, как правило, обладал возможностью осуществлять финансовые манипуляции и злоупотребления, получать комиссионные и в конечном итоге обогащаться без всяких опасений преследования по закону. Одновременно самостоятельность пресекалась, и сойти с заданного курса было невозможно, учитывая, что получение должности напрямую зависело от воли политического покровителя, а не от знаний и компетентности директоров, которые очень хорошо знали, что на их место метят многие претенденты, амбициозные, послушные и мыслящие политически правильно.

234

Если посмотреть глубже, то простейший рецепт поддержания коммунистических и квазисоциалистических (авторитарных) режимов – доминирование общественной (государственной) собственности + автаркия. И в первом, и во втором случае уменьшается возможность автономного усиления (иностранного притока) частного капитала. Тем самым сохраняется преобладание политики над финансами и не допускается возникновения обратной ситуации (мощный и независимый частный капитал мог бы профинансировать кого-то, кто представлял бы угрозу для существующей власти).

235

Небезынтересно отметить, что на момент принятия закона о ревалоризации займа официальный валютный курс еще был прочно привязан к немецкой марке 1:1, в то время как курс на черном рынке был уже 1,8 к одной немецкой марке.

236

Чтобы не перегружать повествование, мы намеренно опустили такие «мелкие» проблемы, как выплата реальных процентов заимодавцам (население в течение пяти лет было лишено возможности распоряжаться своими деньгами) и вопрос о реальной сумме возмещения убытков в условиях значительно завышенного официального валютного курса.

237

«Politika», 21.09.1994.

238

«Politika», 08.10.1994.

239

К примеру, уровень промышленного производства в январе 1994 г., то есть в самом начале действия программы Аврамовича, составлял всего 38% промышленного производства в феврале 1992 г. (начало великой югославской гиперинфляции), а относительно более раннего периода – на январь 1990 г. и 1989 г. – и того меньше (29,7% и 26,9% соответственно).

240

См.: Ekonomska politika, № 2199. Beograd, 30 maj 1994.

241

См.: Politika, 07.07.1994.

242

В самом начале действия программы Аврамовича НБЮ предоставлял кредиты в динарах неликвидным банкам только на сумму, эквивалентную сумме валюты, выплачиваемой этими банками югославскому центробанку.

243

Нетрудно догадаться, что лобби должников возглавляли отдельные представители политического истеблишмента, которые очень быстро вспомнили старые добрые времена.

244

Как оказалось, заявление об упразднении государственных институций, занимавшихся «теневой эмиссией» в период гиперинфляции, мотивировалось не стремлением покончить с этой криминальной деятельностью. По-видимому, государству важнее было замести следы своей преступной деятельности в прошлом и таким образом обеднить экономическую историю.

245

Источник: Politika, oktobar 1994.

246

Источник: Politika, 22.10.1994. Упомянув «другие бюджеты и фонды», Аврамович, очевидно, имел в виду пенсионный фонд, поскольку именно в те дни производилась выплата пенсий, хотя ранее заявлялось, что фонд находится в плачевной финансовой ситуации.

247

Впервые: Silvano Bol?i?, Andjelka Mili? (ur.). Srbija krajem milenijuma: Razaranje dru?tva, promene i svakodnevni ?ivot. Beograd, 2002. Str. 159–166.

248

С. Цвеjиђ. Сива економиjа у Србиjи // Silvano Bol?i?, Andjelka Mili? (ur.) Srbija krajem milenijuma: Razaranje dru?tva, promene i svakodnevni ?ivot. Beograd, 2002. Str. 123–140.

249

Формально эти направления называются «новая институциональная экономия» и «новая экономическая социология» (Smelser and Swedberg, 1994; ?tulhofer, 2000).

250

Не следует упускать из виду значение экономии свободного времени как ресурса и структурного признака (стиль жизни).

251

Не осталась в стороне и трактовка, близкая концепции СКК (Sorensen, 1998).

252

Материальное положение выражено составным индексом, выведенным на основании более 50 показателей дохода, имущества и расхода.