Близкое окружение России

В недалеком прошлом геополитическое пространство, контролируемое Москвой, непосредственно граничило либо с территориями, находящимися под покровительством США, либо с Китаем. Теперь же к западу и к югу от России расположены бывшие республики Советского Союза, подверженные высокой степени внутренней нестабильности, открытые для влияния извне, пребывающие в напряженных отношениях или даже в состоянии вооруженного конфликта со своими сепаратистами, друг с другом или с Россией. Наши границы с ними по большей части чисто символические и открыты для нелегальной миграции, браконьерства, массовой контрабанды и прочей криминальной деятельности.

С одной стороны, эти государства признаны ООН и являются законными зарубежными соседями России, имеющими право претендовать на такое же обращение, как все другие большие и малые страны мира. С другой стороны, то, что всего несколько лет назад они вместе с Россией были частями унитарного государства с высоко интегрированной экономикой и жестким однопартийным политическим режимом, общей обороной и внешней границей, коммуникациями, инфраструктурой и энергетической системой, при том, что 50 млн. человек (из них 25 млн. русских) жили вне своих национальных республик, — все это для России существенно отличает их от других иностранных государств. И это жизненная реальность, не имеющая ничего общего с "русским имперским синдромом". Проблемы постимперского толка будут еще десятилетия накладывать глубокий отпечаток на отношения бывших советских республик, для примера достаточно посмотреть на Ближний Восток или Южную Азию полвека спустя после окончания Британского владычества.

Дихотомией отношений России с другими бывшими советскими республиками определяется главная дилемма политики Москвы в "ближнем зарубежье": как найти правильный баланс в отношениях с другими постсоветскими государствами между обращением с ними как абсолютно суверенными иностранными государствами (например, устанавливая мировые цены за энергоснабжение и коммуникации или военную помощь) — и сохранением "особых отношений" с ними (в соблюдении прав русских военных и гражданских лиц за рубежом, использовании промышленных и оборонных объектов, поддержании общей системы обороны, вмешательстве в их внутренние конфликты, защите бывших советских границ и т. д.). Очевидно, что позиции России и ее постсоветских партнеров относительно разрешения этого противоречия будут различны, а порой противоположны.

Как свидетельствуют многочисленные исторические примеры со времен Римской империи, когда огромная держава окружена странами намного меньше и слабее нее, возможны лишь две основные модели отношений между ними: либо крупная держава порабощает, завоевывает своих малых соседей и властвует над ними — либо последние оказывают достаточно сильное сопротивление, объединяя свои усилия и получая поддержку извне, тем самым сдерживая и истощая превосходящую их державу. Страх порабощения толкает слабые государства к созданию сдерживающего барьера и обращению к покровительству со стороны. Боязнь враждебного окружения, изоляции и внешних посягательств толкает более сильную державу к распространению своего господства на прилегающие страны. Динамическое взаимодействие двух моделей на протяжении пяти веков было парадигмой отношений российской/советской империи, колонизованных ею народов и ее непосредственного внешнего окружения.

Конечно, не эти модели действуют, когда более крупная держава — демократическое государство с процветающей экономикой: в таком случае ее отношения с соседями могут основываться на взаимном уважении и экономическом сотрудничестве (как, например, между США, Канадой и Мексикой). В этом смысле эволюция по пути демократических политических и экономических реформ была бы для России наилучшим путем выхода из порочного круга в отношениях со своими более слабыми соседями. Однако это было бы слишком простым ответом на основную дилемму сегодняшней политики Москвы в отношении нового зарубежья. Дело в том, что на перспективы демократического развития России в следующем десятилетии ключевое воздействие будут оказывать ее отношения с ближайшими соседями. И не следует забывать, что исторически двуединая цель обеспечения внешней безопасности и расширения имперского господства была важнейшим фактором, определявшим жестко централизованную, тоталитарную и милитаристскую природу российского/советского экономического и политического режима.

Таким образом, сегодня еще одна важнейшая проблема для России состоит в том, как избежать возникновения враждебного окружения, или "санитарного кордона", из новых независимых постсоветских государств, и как предотвратить их превращение в сферу политического и экономического влияния, а потенциально и военного присутствия других крупных региональных или глобальных держав и союзов. Встать на изоляционистскую позицию означало бы бросить эти республики, далеко не всем из которых легко становиться жизнеспособными суверенными государствами, на волю стихии экономического упадка, территориальных и этнических конфликтов, гражданских войн и хаоса. Это могло бы спровоцировать вмешательство извне, оставило бы русские и другие этнические меньшинства в жертву угнетению и даже геноциду, а в результате смута перекинулась бы через более чем прозрачные границы и на Россию.

С другой стороны, попытки гарантировать себе благоприятное "ближнее зарубежье" путем установления там своего экономического, политического и военного господства могли бы вызвать сопротивление, втянуть Россию в многочисленные войны вдоль периметра ее границ, истощить ее ресурсы и подорвать демократические реформы. Русские, живущие за границей, и другие национальные меньшинства стали бы заложниками в руках местных властей. Присоединение военным путем территорий, населенных этническими меньшинствами [9], превратило бы остальные республики именно во враждебный "санитарный кордон". Это могло бы привести к результатам, прямо противоположным желаемому: внешней интервенции в поддержку сопротивления российским посягательствам, конфронтации с Западом и исламским миром, широкому распространению насилия и дезинтеграции в самой Российской Федерации.

Что касается односторонних российских действий (часто прикрываемых решениями СНГ), то, кроме случая с Южной Осетией, все прочие результаты российского военного участия в урегулировании конфликтов и поддержании мира — в Приднестровье, Абхазии, Карабахе, Таджикистане (не говоря уже об опустошительной и бессмысленной акции в Чечне) — были нередко весьма сомнительны с точки зрения ясности цели и способности России держать ситуацию под контролем. Во всех этих случаях военные акции Москвы действительно привели к прекращению широкомасштабного кровопролития, однако вслед за этим ситуация зашла в тупик, прочный мир не был восстановлен и в конечном итоге российские контингенты стали объектом нападок неудовлетворенной стороны, поводом для растущих противоречий с теми или иными странами СНГ и политической борьбы внутри России.

Несомненно, фундаментальным пороком политики Москвы в постсоветском пространстве была и остается неопределенность в отношении своих конкретных интересов, отсутствие реалистических целей. Спектр взглядов российской политической элиты на этот счет простирается от глухого изоляционизма до восстановления СССР. Соответственно и официальная линия России, в зависимости от момента и уровня принятия решений, конкретных соседних стран и проблем, колеблется — от полной индифферентности до прямого силового вмешательства, инициируемого к тому же подчас на уровне регионального или локального военного командования.

Коренная причина такого положения в неспособности российских политиков самых разных убеждений осознать наконец, что — как бы ни относиться к роспуску Союза в декабре 1991 г., как бы велика ни была специфика отношений России с бывшими "братскими республиками" — они уже не особая группа соседних стран, а государства соответствующих примыкающих к России и очень разных регионов, в каждом из которых Москва имеет специфические проблемы и интересы. Они становятся все более важными по сравнению с общими для всех "постимперскими" вопросами. Ведь ни у кого не возникает сомнений, например, что отношения России с Финляндией и Китаем совершенно разные, хотя обе страны имеют с Россией длинную общую границу и в прошлом входили в сферу российского (советского) господства.

Точно так же отношения России с республиками Балтии, Украиной, Молдовой, а в будущем, возможно, и с Белоруссией — это важнейшая часть ее политики в регионе Центральной и Восточной Европы, а во многом и более широкой стратегии в евроатлантической зоне. Взаимодействие Москвы со странами Закавказья и Центральной Азии — это сложнейший и обширный комплекс проблем черноморско-каспийской зоны, неотделимый от политики Турции, Ирана, Пакистана, Индии, Китая, от событий в Афганистане и все более активной линии США и ряда других держав Запада.

К сожалению, осознание этой новой реальности все еще подавлено "постсоветским синдромом" Москвы, в какой бы форме он ни выражался: в утопических идеях возрождения СССР или Российской Империи, в рефлексиях по поводу вины перед "порабощенными" в прошлом народами, в непропеченных доктринах "всеобъемлющей" или "разноскоростной интеграции" в рамках СНГ или в брезгливом игнорировании прежних "советских родичей" ради новых богатых патронов на Западе. И во всем этом отсутствует главное: реалистическая (в отличие от узкопрагматической) оценка нынешних и перспективных экономических, политических, военных и гуманитарных интересов новой России, соотнесения ее конкретных целей и возможностей, вернее цены, которую она готова ради этих целей заплатить. Оргструктура и огромный ворох соглашений СНГ, из которых мало какие выполняются, служат наглядным пособием для изучения несостоятельности российской политики в этой самой важной области.

Если отделаться от постимперского синдрома, то станет ясно, что от различных республик бывшего СССР России нужно отнюдь не одного и того же. В одних случаях — это реальная экономическая интеграция (если есть совместимость по уровню развития и законодательной базе, взаимодополняемость хозяйственных систем); в других — торговля, участие в освоении природных ресурсов, использование коммуникаций; в третьих — общие интересы безопасности, совместная охрана границ и правопорядка, поддержание военных баз и объектов вне России. В иных случаях особо остро стоит вопрос о предотвращении или разрешении этнических и конфессиональных конфликтов, проведении миротворческих операций, защите прав национальных меньшинств. С некоторыми соседями более важны темы урегулирования вопросов гражданства, собственности и миграции. Зачастую приходится иметь дело с комплексом таких интересов, причем достижение целей России в одной области требует жертв и затрат в другой. К тому же приходится учитывать интересы и возможности держав "дальнего зарубежья" в каждом конкретном регионе.

Однако вместо четкого определения своих интересов и их обеспечения на двусторонней или, где удобнее, на многосторонней основе Москва пошла по пути универсализма и утратила ориентацию в постсоветском пространстве. Первоначально создав СНГ как "крышу" для роспуска СССР (или, как говорили, для "цивилизованного развода"), Россия на какое-то время вовсе позабыла про "ближнее зарубежье", предприняв "большой скачок" в рыночную экономику и интеграцию с Западом. Потом, когда проблемы и конфликты в постсоветском пространстве рванули в полную силу и перехлестнули через российские границы, а скачок в капитализм увяз в глубочайшем финансово-экономическом кризисе, московское руководство в 1993–1994 гг. ухватилось за общественно-объединяющую идею "особых интересов" России и защиты соотечественников в "ближнем зарубежье" (которую невежественно сравнивали тогда с американской "Доктриной Монро").

В итоге СНГ представляет из себя несуразный гибрид НАТО, Европейского Союза и ООН, не эффективный ни в какой из своих ипостасей. Для военного союза и сотрудничества России и ее соседям, за единичными исключениями, не хватает общности внешнеполитических интересов и общих противников. Для экономической интеграции — в большинстве случаев нет совместимости экономических уровней, законодательств и интересов. Россия, как и ее соседи, более всего нуждается в иностранных кредитах, инвестициях и технологиях и, опять-таки за редким исключением, они скорее выступают тут как соперники, чем как партнеры. Даже простая торговля России со странами СНГ составляет всего 19 % от ее общего торгового оборота, намного отставая от торговли России с Западной и Центральной Европой, а доля российских инвестиций не превышает всего 1 % от всех прямых иностранных капиталовложений в странах СНГ. [10]

Наконец, в качестве коллективной системы безопасности и миротворчества СНГ действует из рук вон плохо, поскольку силы России и ее партнеров слишком неравны, а правовые нормы взаимодействия не подкреплены никаким независимым и беспристрастным механизмом их соблюдения (типа института Совета Безопасности ООН). В итоге более слабые страны или становятся полными иждивенцами России или, напротив, более всего опасаются именно ее и ищут защиты на стороне и объединяясь против Москвы.

Все немногие успехи отношений России со странами "ближнего зарубежья" в последнее время строились сугубо на двусторонней основе и имели в виду соглашения по конкретным военным, экономическим или политическим вопросам (в частности с Белоруссией о системе ПВО, Украиной о флоте и его базировании, Арменией о российских военных базах и Азербайджаном о нефтепроводе).

Со своей стороны, ведущие державы "дальнего зарубежья" и международные организации, такие как ООН и ОБСЕ, по большей части противодействуя возвращению России в постсоветское пространство, не проявляют достаточного желания сотрудничать с Москвой даже там, где очевидна законность ее интересов и стремление удовлетворять их на равноправной основе. В то же время международные организации не хотят брать на себя дорогостоящую и опасную ответственность за широкомасштабные операции по принуждению к миру и поддержанию мира в кризисных точках всего гигантского постсоветского пространства. С 1992 г. действовало несколько миссий подобного рода: миссии наблюдателей ООН в Грузии (Абхазия) и в Таджикистане (совместно с ОБСЕ); были также миссии ОБСЕ в Южной Осетии (Грузия), в Молдавии, Эстонии, Латвии, на Украине (миссия по содействию санкций в отношении Югославии), в Таджикистане и миссия ОБСЕ по мониторингу в Карабахе под эгидой Минской конференции ОБСЕ по мирному урегулированию нагорно-карабахского конфликта. Однако участие ООН/ОБСЕ было очень поверхностным и ни в одном случае пока не играло какой-либо серьезной роли в урегулировании конфликтов, не говоря уже о принуждении к миру или поддержании мира в постсоветских конфликтах.

Отчасти причиной была ограниченность полномочий, сложность или неэффективность процедур ООН, и, даже в большей степени — ОБСЕ, при выполнении подобных функций, а также ограниченность ресурсов и нежелание великих держав втягиваться в операции и идти на риск людских потерь, расходов и потенциальных осложнений в отношениях с Москвой и региональными режимами. Эта позиция оказала сильное воздействие на участие Запада даже в событиях в Югославии, не говоря о постсоветском водовороте. Оборотной стороной медали было нежелание России позволить иностранным государствам, ООН и ОБСЕ широко вмешиваться в урегулирование конфликтов, взваливая все бремя по проведению операций на Российские Вооруженные Силы и федеральный бюджет.

Взаимодействие между Россией и Западом на постсоветском пространстве было столь же противоречивым, сколь и беспорядочным за одним исключением: вывода ядерного оружия с территории остальных постсоветских республик. Из-за промахов российской и западной политики посткоммунистическое пространство до настоящего времени остается ареной скорее "перетягивания каната" между Россией и Западом, чем сотрудничества. В результате проступает явный рисунок новых разделительных линий, проходящий через обширные зоны Евразии. В частности, у России сложились союзнические или партнерские политические (а в некоторых случаях и военные) отношения с Белоруссией, Арменией, Казахстаном, Киргизией, Таджикистаном (по крайней мере, с его официальным режимом). С внешней стороны к этому взаимодействию примыкают Сербия, Греция, Кипр, Иран, Индия, в некотором роде Китай.

В то же время более напряженными стали отношения Москвы с балтийскими странами, Украиной, Молдавией, Грузией, Азербайджаном, Узбекистаном и Туркменией. За спиной этих стран все более активно действуют США, государства Западной и Центральной Европы, Турция, Пакистан, Талибское движение Афганистана, Саудовская Аравия. Более того, некоторые из названных стран развертывают деятельность в самой России — прежде всего на Северном Кавказе и в Татарстане. Конечно, эта схема далеко еще не устоялась. Отдельные соглашения, встречи на высшем уровне или политические акции могут улучшать отношения России, например, с Украиной или Азербайджаном. С другой стороны, отношения с Белоруссией, Казахстаном, Арменией, Таджикистаном могут ухудшиться.

Но тенденция к образованию нового водораздела налицо и проходит она по ключевым вопросам постсоветских конфликтов, отношения к расширению НАТО на восток, участия в освоении природных ресурсов (прежде всего энергетических богатств Каспия и Центральной Азии), направления прокладки нефте- и газопроводов, присутствия российских войск, военных объектов и пограничников в "ближнем зарубежье", степени интеграции в рамках СНГ. Этот водораздел чреват не только наступлением "холодного мира", но и растущей напряженностью и даже конфликтами противостоящих сторон, которые угрожают прийти на смену десятилетию сотрудничества после конца "холодной войны".

Примечания:

1

Henry Kissinger. Diplomacy. Simon and Shuster, New York, 1994., pp. 816–817.

9

Например, Южной Латвии и Восточной Эстонии, Крыма и Восточной Украины, Приднестровья, Абхазии, Южной Осетии, лезгинской территории Азербайджана и Восточного Казахстана с Байконуром и Семипалатинском, и т. д.

10

Независимая Газета, 23.12.1997, с. 3.