Глава 6. Такие разные подпольщики

Вначале 1950 года А.М.Коротков, внимательно следивший за нашей работой, предложил мне возглавить отдел. Перед этим, еще в 1949 году, Александр Михайлович взял меня на встречу с Р.И.Абелем, завершавшим подготовку к отъезду в Соединенные Штаты. С этого момента я занялся работой с Рудольфом Ивановичем, ставшим впоследствии всемирно известным разведчиком.

Абель. О Р.И.Абеле написано очень много. Вряд ли я могу добавить что-нибудь существенное о нем. Но все же я много лет вел его дело, направлял его работу в США, жил его забота ми и тревогами, успехами и радостями. Переживал, когда он попал в американский застенок. Вместе с другими коллегами ломал голову, как вызволить его оттуда. Поэтому я должен рассказать все, что мне кажется важным, о Рудольфе Ивановиче Абеле, а точнее — полковнике внешней разведки Вильяме Генриховиче Фишере. Ибо таковы настоящие имя, отчество и фамилия нашего выдающегося разведчика-нелегала.

В.Г.Фишер родился в 1903 году в Англии в семье рабочего, политического эмигранта из России. В органах государственной безопасности служил с 1927 года. Через четыре года он попадает в нелегальную разведку. Пробыл за кордоном в общей сложности двадцать лет, из них до 1938 года семь лет в Европе и с 1949 по 1962 год, то есть почти тринадцать лет, в США.

В годы сталинских репрессий увольнялся из органов госбезопасности: его отозвали из нелегальной командировки в 1938 году.

С началом Великой Отечественной войны вновь был призван на работу в разведку. Готовил радистов для заброски в тыл немцев. После войны A.M. Коротков привлек его к нелегальной разведывательной работе. По этой линии он выехал за океан в 1949 году.

Выглядел Вильям Генрихович типичным англичанином или американцем. Все же скорее американским фермером из средних штатов США. Худощавый, с подтянутой фигурой, острыми умными глазами. Он обладал обширными познаниями во многих областях науки и техники, прекрасно разбирался в радиоделе и фотографии, был неплохим художником. Работа с ним доставляла большое удовольствие.

Очень внимательный, В.Г.Фишер уверенно решал практические вопросы, связанные с документацией поездки, знал назубок тщательно отработанную легенду-биографию, условия связи с Центром и теми агентами, которых мы собирались передать под его руководство. Перед отъездом он ввел меня в свою семью, познакомив с женой Еленой Степановной и дочкой Эвелиной. Подружившись с ними, я не оставлял их без внимания все время, что Фишер находился за кордоном, особенно после его ареста в 1957 году и вплоть до возвращения на Родину через пять лет.

А откуда Абель? Эта фамилия принадлежит другу Вильяма Генриховича, тоже бывшему сотруднику органов безопасности, уволенному в отставку в 1947 году и вскоре умершему. Фишер назвался Абелем после того, как его арестовали американские контрразведчики, чтобы скрыть от них свои подлинные данные и известить нас, что перешел на запасной вариант своей биографии и будет его придерживаться до конца.

Вот как это было.

В конце июня 1957 года мы получили из вашингтонской точки срочную шифровку, в которой со ссылкой на нашего надежного источника, внедренного в ЦРУ, сообщалось, что в резидентуру этой спецслужбы в Париже явился некто Хейнанен, который заявил, что он сотрудник советской внешней разведки, действующий уже несколько лет в США, и попросил политического убежища. Все данные, сообщенные нашим источником, свидетельствовали: речь идет о помощнике Абеля, кадровом сотруднике нашей службы Вике, который встал на путь измены.

Мы немедленно сообщили о случившемся Абелю и предложили ему по получении нашей шифротелеграммы сразу покинуть Нью-Йорк, перейти на запасные документы, перебраться на юг Соединенных Штатов и ждать там наших дальнейших указаний. Немного позже ушла вторая шифровка, в которой говорилось, что в известной ему стране (вряд ли есть необходимость даже сейчас называть, какой именно) для него имеется подготовленный в Центре запасной заграничный паспорт. Абелю нужно получить его и, не задерживаясь, направиться в Европу. Категорически рекомендовалось не посещать ни в коем случае места своего проживания в Нью-Йорке, которые могли быть известны Вику.

Получив подтверждение Абеля о приеме телеграмм, мы обеспечили все необходимое для его безопасного возвращения в Москву. Уверенный в том, что сделано как надо, я выехал в от пуск в Гагры, оставив дело Абеля на попечение начальника американского отдела.

И вот, находясь на отдыхе, в один из июльских дней я включил радиоприемник и стал слушать новости, передававшиеся, кажется, по «Голосу Америки». Передача шла на английском языке, и вдруг диктор прочитал сообщение: «Сегодня ФБР арестован советский разведчик полковник Рудольф Иванович Абель». Эта новость ошеломила меня. Я сразу понял, что речь идет о нашем нелегальном резиденте Марке (это оперативный псевдоним Вильяма Генриховича Фишера), и бросился к телефону. Начальник американского отдела подтвердил самое худшее. Я попросил выяснить у А.А.Крохина, не нужен ли я в Москве? Мне было сказано, что все возможное для внесения ясности в обстоятельства ареста Абеля делается, я могу не прерывать отпуск и продолжать спокойно отдыхать. Но о каком спокойствии можно было говорить? Все оставшиеся дни до отъезда в Москву я терзался мыслью: где была допущена ошибка? Все известные нам обстоятельства говорили о том, что Абель должен был благополучно выехать из США и вернуться домой, тем более что он сам подтвердил, что надежно укрылся и готов следовать нашим указаниям.

Позже выяснилось, что Абель вопреки нашему совету не появляться по месту своего постоянного проживания в Нью-Йорке на пути за границу решил все же заглянуть в свою квартиру-фотостудию, чтобы — я привожу его слова — «уничтожить возможно оставшиеся там следы своей разведывательной деятельности, какие-либо улики, особенно проверить, не сохранились ли какие-либо сведения о других сотрудниках резидентуры и их связях, то есть гарантировать их безопасность». В этом весь Марк: он, как всегда рискуя собой, прежде всего беспокоился о своих боевых товарищах.

А по этому адресу ФБР организовало засаду. Так Абель попал в руки американских контрразведчиков.

Судебный процесс подтвердил, что наш резидент не оставил ни одного существенного доказательства, которое компрометировало бы кого-либо из связанных с ним лиц. Кроме него самого, фэбээровцы нашли его личную переписку с семьей на русском языке, которую он хранил в тайнике, и ряд пустых контейнеров[29].

В связи с судом над Абелем хочу упомянуть о двух эпизодах.

Первый касался меня лично, я уже обещал к нему вернуться. В книге «Разведывательное сообщество» ее авторы Д.Уайз и Т.Росс пишут, что Вик на допросе сообщил: перед выездом в США в 1952 году он был в багажнике автомашины переброшен через границу из Финляндии в Советский Союз для последнего инструктажа. На вопрос, встречал ли он в Москве В.Г.Павлова, Вик ответил утвердительно и сообщил, что тот в то время был заместителем начальника американского отдела в нелегальной разведке и давал ему указания.

По этому поводу Д.Уайз и Т.Росс с явным сожалением заметили, что, как оказалось, Павлов не понес наказания из-за «первого большого шпионского провала Советов» в Канаде. Более того, он занял ответственную должность в американском от деле нелегальной разведки Кремля.

О втором эпизоде упоминалось в канадской печати в связи с сообщением о награждении Абеля в 1966 году орденом Ленина. В интервью с одним из корреспондентов Рудольф Иванович подтвердил, что во время ареста в 1957 году ему удалось обвести сотрудников ФБР и уничтожить часть материалов, которые могли быть использованы в качестве важных улик. Он сказал, что сумел также избавиться от микроточки, спрятанной в головке булавки, заколотой в галстук. В этой микроточке содержались очень важные сведения.

Я могу подтвердить, что у Рудольфа Ивановича во время ареста действительно была микроточка, но он сумел хладнокровно уронить ее на пол под носом у фэбээровцев. Таким об разом удалось сохранить важные секреты.

Не следует забывать, что Абелю были переданы супруги Питер и Хелен Крогеры, которые имели отношение к так называемому «атомному шпионажу» и поддерживали связь с несколькими источниками, поставлявшими важную информацию. Правда, работали Крогеры с Рудольфом Ивановичем не долго, так как в 1950 году для них возникла опасность в связи с арестом американской контрразведкой одного из наших агентов, не входившего в их группу, но знавшего, что они связаны с советской разведкой. Поэтому Центр принял решение о срочном выводе супругов-нелегалов из США.

Поскольку о характере разведывательной работы Абеля американской контрразведке так ничего и не стало известно, я, естественно, не собираюсь говорить что-либо более конкретное ни о группе агентов, которыми руководили Крогеры, ни о других агентурных возможностях резидентуры. Могу лишь подтвердить, что мужественное поведение Рудольфа Ивановича после ареста — он не выдал американской службе контршпионажа никаких секретов — позволило нашей разведке сохранить ценную агентуру в США.

После возвращения в 1962 году на Родину Абель продолжил службу во внешней разведке, передавая свой богатый опыт и обширные знания молодым разведчикам.

Умер он 15 ноября 1971 года.

С отъездом Абеля в США у отдела появилась новая нелегальная точка, требовавшая особого внимания, прежде всего надо было думать о формировании штата резидентуры, подбирать помощников Рудольфу Ивановичу.

Одним из наиболее вероятных кандидатов был молодой разведчик Гарольд, закончивший подготовку. Вторым по рекомендации А.М.Короткова мог быть также завершавший подготовку Вик. Обоих отобрали еще до моего прихода в отдел.

Гарольд — молодой человек, ранее не работавший в органах государственной безопасности, но рекомендованный своим братом, сотрудником контрразведки. Характеризовался он как человек исключительной смелости. Спортивного склада, красивый, темноволосый юноша быстро ориентировался в обстановке. Это я заметил, когда впервые встретился с ним в Москве, куда мы вызвали его из Польши, где он проходил легализацию и языковую практику.

Надо сказать, что к моменту моего прихода в отдел помимо Гарольда и Вика готовились к закордонной работе супружеские пары Патрия и Боевой, Каро и Аэлита, Анри и Мария, а также Фирин и Гарт. Называю тех, о которых можно сейчас написать. Были и другие, но о них пока еще говорить рано. Итак, по порядку.

Дело Гарольда после относительно легкого варианта выезда Абеля явилось, по существу, моей первой серьезной работой по созданию новой нелегальной резидентуры в США. Если в случае с Абелем пришлось иметь дело с опытным разведчиком, уже не один год проработавшим в нелегальных условиях, и зрелым человеком — в 1949 году ему было сорок девять лет, совсем иначе обстояло с Гарольдом. Это был молодой сотрудник, без оперативного опыта. Его выезд в Соединенные Штаты строился на основе документов родившегося там человека польского происхождения. После соответствующей подготовки в Центре мы отправили Гарольда в Польшу, где он довольно быстро легализовался по документам двойника, который перед второй мировой войной с родителями вернулся в эту страну и во время войны погиб.

Сложной оказалась проблема выезда Гарольда из Польши. Официально обращаться к американцам за въездной визой и к польским властям за выездной он не мог из-за опасности расшифровки. Но молодой человек проявил большую находчивость и сумел завязать такие связи, через которые неофициально обратился в американское консульство и получил разъяснение, что может легально въехать в США, если обратится в Представительство Соединенных Штатов в любой капиталистической стране.

Было принято решение организовать тайное «бегство» Гарольда из Польши, но так, чтобы его путь полностью подтверждался при проверке, если ее захотят устроить соответствующие заокеанские учреждения. Нелегал самостоятельно вошел в круг польских контрабандистов. Завел среди них таких знакомых, которых мог назвать американцам, зная, что они известны в США, где у них проживали родственники. Опасность для жизни Гарольда состояла в том, что люди, бравшиеся организовать его нелегальную переброску за границу, были отъявленными бандитами, жестоко расправлявшимися со всеми, на кого падало их подозрение о возможной связи с властями.

На одной из моих с ним встреч в Польше молодой нелегал высказал опасение только в одном: как бы он не выдал себя во сне. Ведь для завоевания полного доверия контрабандистов ему пришлось участвовать в каких-то их операциях, и иногда они все вместе оставались на ночлег. Гарольд боялся заговорить по-русски во сне. Во всех других отношениях он был спокоен. Контрабандисты не стеснялись обсуждать при нем свои дела и предстоящие операции. Кроме того, они были заинтересованы получить за его переброску определенную сумму в долларах.

Мы обсудили вопросы будущего устройства Гарольда в Нью-Йорке, отработали условия связи на все возможные случаи, и я дал согласие на его выезд по контрабандному каналу.

Теперь нам оставалось ждать. Считалось, что весь путь до США займет пару недель с момента получения сигнала о дне выезда. Но не прошло и десяти суток, как из Нью-Йорка при шло сообщение: появился условный сигнал о благополучном прибытии Гарольда. Можно представить, какое облегчение испытал я. Ведь это была моя первая самостоятельная операция.

Первое серьезное испытание для Гарольда, а вместе с ним и для меня, прошло успешно. Началась подготовка к включению его в практическую работу. До полного закрепления легализации было решено не передавать новичка под руководство Абеля, уже вовсю работавшего в Соединенных Штатах.

К этому времени обострилась проблема обеспечения надежной связи с находившимся в США Кимом Филби. Нужно было подбирать тайники, куда тот закладывал бы информацию, и изымать его закладки, чтобы оперативно переправлять их в Центр. Решили поручить все это Гарольду. Но прежде он должен был в короткий срок найти подходящую работу и получить все необходимые документы. Поскольку нелегал въехал в страну как реэмигрант, родившийся в ней, эта процедура не была сложной.

Месяца через два Гарольд доложил, что готов выполнять порученное задание.

Вскоре канал Филби-Гарольд-Центр начал действовать. Правда, не обошлось и без срывов. Одну из информаций Филби заложил в тайник, устроенный в выемке кирпичной стены нью-йоркского Центрального парка. Место закладки четко обозначалось двенадцатым деревом от начала отсчета. Однако Гарольд сначала не смог обнаружить указанную в стене нишу, где должна была находиться почта, а после нашего повторного описания тайника сообщил, что ниша оказалась пустой. Естественно, в Центре появилось опасение, не обнаружила ли тайник контрразведка. О случившемся был немедленно поставлен в известность Филби, который отреагировал спокойно, хотя и не исключал, что если информация попадет в руки контрразведчиков, то они смогут выйти на него. Сведения, которые он передал, касались англо-американского сотрудничества в работе против Советского Союза и его спецслужб.

Чтобы оградить Филби от возможных неприятностей, пользование этим каналом было приостановлено, а Гарольда переключили на выполнение других дел.

В следующем, 1952 году Гарольд получил американский заграничный паспорт для поездки в Европу. Учитывая, что он нуждался в серьезном лечении из-за обнаруженной болезни сердца, мы разрешили ему приехать в Москву. Маршрут про ходил через Италию. Будучи по легенде поляком-католиком, Гарольд считал необходимым посетить Ватикан. Там вместе с другими туристами-американцами он был на приеме у папы Римского и получил «отпущение грехов». Потом Гарольд шутил, что стал, наверное, первым советским разведчиком, которому папа простил все грехи.

В Москве нелегал впервые увидел своего сына, который родился вскоре после его отъезда в командировку.

К нашему общему огорчению, медицинское обследование выявило необходимость неотложной операции на сердце. Мы предлагали сделать ее в Соединенных Штатах, но врачи настаивали на немедленном вмешательстве. Гарольд согласился прооперироваться в Москве. Но сердце не выдержало, и на операционном столе наш молодой сотрудник скончался. Его жена и ребенок были взяты на государственное обеспечение.

Так печально закончилось одно из первых моих дел в нелегальной разведке.

Философ. В начале 50-х годов из Праги пришло сообщение о том, что в наше посольство обратился молодой американец и попросил разрешения переехать в СССР, чтобы работать на родине предков. Он происходил из семьи русских эмигрантов и только что успешно окончил Массачусетский технологический институт. В то время я находился в командировке в Берлине, и А.М.Коротков по телефону предложил мне съездить в Прагу, побеседовать с американцем и определить наше к нему отношение.

В посольстве по нашему совету ему было предложено вновь зайти через пару дней. К указанному сроку я был уже в консульском отделе и принял посетителя (назовем его Философом). Это был по внешности типичный американец, уверенно державшийся, высокий молодой человек с приятным открытым лицом.

Он повторил свою просьбу, заявив, что, хотя родился в США, считает себя русским и хотел бы работать на пользу нашего государства. Я объяснил ему, что мне нужно подробно узнать о нем, прежде чем решить этот вопрос, и предложил продолжить беседу в более подходящем месте, скажем в кафе. Он ответил согласием, и мы отправились в расположенное в парке тихое заведение, которое я заранее подобрал.

Разговор наш продолжался более пяти часов. Философ оказался интересным собеседником. Он не только хорошо знал Соединенные Штаты, но и был начитан о нашей стране, русской истории и культуре и, я бы сказал, разбирался в современных философских теориях, в том числе марксизме-ленинизме. Виден был его глубокий интерес к жизни в Советском Союзе, и хотя чувствовался откровенно критический подход к ней, но с доброжелательных позиций.

После успешного окончания института Философ получил несколько предложений на престижную работу. Учитывая, что его родители занимали в США высокое общественное положение, он мог рассчитывать на хорошие перспективы.

Из длительной беседы с ним становилось все более ясно, что молодой человек не одобрял политики Вашингтона, затеявшего «холодную войну», осуждал участие американцев в Корейской войне, симпатизировал движению за мир, хотя пока и не участвовал в нем, будучи всецело поглощен учебой. В его высказываниях о родине предков чувствовались патриотические нотки. Как он рассказывал, родители, вынужденные эмигрировать из России в 1917 году, сохранили любовь к этой стране и активно поддерживали меры по оказанию помощи Советской Армии в войне против Германии, принимавшиеся правительством и общественностью Соединенных Штатов.

В результате беседы у меня сложилась твердая уверенность, что Философ — неплохой кандидат в агенты и в будущем может стать полезным источником интересующей нас научно-технической информации. Эта уверенность подкреплялась тем, что на сотрудничество с нами его толкают патриотические мотивы. В конце концов я получил от него твердое обещание защищать интересы его прародины от недругов. Мы условились, что пока он отложит посещение СССР и ни в коем случае не будет афишировать факт своего пребывания в Чехословакии. Я порекомендовал ему вообще скрыть это обстоятельство и заявить об утере паспорта, где имелись отметки о его пребывании в этой стране.

Договорились мы и о том, что Философ постарается устроиться в интересное для нас учреждение и примерно через полгода начнет раз в месяц выходить на условленную с ним явку.

В Москве A.M.Короткое одобрил мой доклад. Вербовка нового агента была оформлена, дальнейшую работу с ним предстояло вести соответствующему географическому отделу. Время показало, что встреча в пражском парке оставила добрый след: Философ передал внешней разведке много полезной ин формации.

Вик и Гарт. Кроме Гарольда для резидентуры Абеля готовились еще двое оперативных сотрудников — Вик и радист Гарт. Как оказалось впоследствии, оба они нанесли большой ущерб нашему делу, особенно Вик.

Когда я появился в отделе, они проходили активную подготовку. Оба были рекомендованы местными органами контрразведки: Вик — в Карелии, а Гарт — в Москве.

Вик, карел по национальности, владел финским языком как родным, чем главным образом и заинтересовал наше подразделение. Находился на подготовке уже более года, завершал отработку своей легенды-биографии. По ней он родился в США в семье финнов-эмигрантов, которые перед войной вернулись на родину.

Несколько встреч, проведенных с Виком, оставили у меня какое-то неясное впечатление. Это был невзрачного вида, мрачноватый человек, неразговорчивый и необщительный, с довольно ограниченным кругозором. Но он вел себя довольно уверенно и заверял, что справится с предварительной легализацией в Финляндии.

Было решено перебросить его в эту страну и в зависимости от результатов первого этапа работы окончательно решить вопрос о дальнейшем использовании. Об Абеле мы Вику ничего не говорили, а Рудольфу Ивановичу подробно рассказали о его будущем помощнике, причем условились, что он, Абель, сам будет решать вопрос о включении Вика в свою резидентуру.

Хотя в Центре не было каких-либо убедительных оснований сомневаться в Вике, но некоторые шероховатости, отмеченные в его семейных отношениях, и крайняя замкнутость побудили нас настойчиво рекомендовать Абелю внимательно присмотреться к нему.

Вик имел жену и сына, которые по его просьбе были переведены из Петрозаводска в Москву, где семье предоставили квартиру.

В начале 1952 года я организовал нелегальную, переброску Вика в Финляндию через Выборг. В США он прибыл в 1953 году. По завершении легализации Абель внес предложение взять его под свое руководство.

Вплоть до 1957 года Абель прилагал много усилий, чтобы включить Вика в активную разведывательную работу, но добиться ощутимых результатов так и не сумел. Поэтому ни к одному серьезному делу он его, к счастью, не привлек.

В 1955-1956 годах Абель стал отмечать пристрастие Вика к спиртному. После того как Рудольф Иванович установил, что Вик пропил 5 тысяч долларов, которые предстояло передать через тайник агенту, он поставил вопрос об отзыве Вика домой. Это и было сделано в 1957 году.

Вик, опасаясь, что растрата обнаружится, на пути в Москву явился во Франции в американское посольство и признался, что он сотрудник советской внешней разведки. Остальное читатели уже знают.

Теперь о Гарте. Он готовился в качестве радиста в резидентуру Абеля и был вывезен в Канаду в 1952 году, с тем чтобы после оседания там и надежной легализации перебраться в Соединенные Штаты.

Однако к 1954 году нам стало ясно, что Гарт не сумеет перебазироваться в США. Такая переброска, учитывая его не очень высокие личные качества (инертность, некоммуникабельность) заняла бы много времени. Тогда мы приняли решение оставить его в Канаде радистом для резидентуры Фирина, который был на пути в эту страну, завершая свою легализацию в Бразилии (о Фирине я расскажу ниже).

Нам пришлось в известных рамках сообщить Гарту о Фирине и привлечь его к подысканию подходящего прикрытия для резидента в Канаде. Личные данные Фирина мы Гарту не раскрывали.

А дальше события развернулись следующим образом. В июле 1954 года, когда я исполнял обязанности начальника нелегальной разведки (A.M.Коротков находился в краткосрочной командировке в Женеве), в Центр поступила срочная телеграмма из резидентуры в Оттаве. В ней сообщалось, что некий «доброжелатель» из числа сотрудников канадской контрразведки установил контакт с одним из работников резидентуры и предложил нам важные сведения о советском разведчике, осевшем в Канаде, который изменил Москве и согласился сотрудничать с местной службой контршпионажа. За подробную информацию он запрашивал не такую уж крупную сумму — речь шла о нескольких тысячах долларов.

Мы сразу решили, что, судя по всему, изменником оказался Гарт. Исполнявший обязанности начальника внешней разведки А.М.Сахаровский сказал мне, что надо послать Короткову телеграмму и спросить его мнение. Однако, учитывая, что сроки ответа «доброжелателю» нас поджимали, а кроме того, по моему убеждению, затрагивалась безопасность резидента Фирина, о предстоявшем приезде которого в Канаду знал Гарт, я настойчиво высказался за то, чтобы немедленно дать согласие резидентуре в Оттаве купить предложенную информацию. Помня об измене Гузенко, я считал, что мы должны сделать все, чтобы локализовать провал и лишить реакционные круги Оттавы возможности использовать дело Гарта для подрыва канадско-советских отношений.

Сахаровский был согласен со мною, но дать санкцию на выплату такой суммы мог только председатель КГБ. Поэтому он предложил мне лично доложить дело заместителю председателя Комитета П.И.Ивашутину, в то время исполнявшему обязанности отсутствовавшего главы ведомства. При этом Александр Михайлович подчеркнул, что я беру на себя большую ответственность, и в случае, если «доброжелатель» обманет нас, мне придется держать ответ.

Зная недоверчивость А.М.Короткова к любым «доброжелателям», я решил не дожидаться ответа и попросил П.И.Ивашутина срочно принять меня. Петр Иванович согласился с моим предложением, и я, не дожидаясь ответа от Короткова, послал телеграмму резиденту в Оттаву с разрешением уплатить деньги за информацию.

Поздно ночью пришел ответ от Короткова. Как я и ожидал, он был предельно категоричен: «доброжелатель» — жулик, верить ему нельзя, денег не выдавать.

Настаивая на своем предложении о выплате пяти тысяч долларов, я понимал, на какой риск иду. В случае, если мнение моего непосредственного начальника оказалось бы верным и выдачу довольно-таки порядочной суммы в инвалюте сочтут неоправданной, мне пришлось бы возместить ее из своего кармана. По действовавшим в то время положениям подлежащие возвращению в казну денежные средства в рублях увеличивались в двадцатипятикратном размере, то есть в данном случае мне пришлось бы внести 125 тысяч рублей. Для меня это была огромная сумма. Я мог погасить ее только в конце своей службы в разведке, да и то при условии, если бы я ежемесячно отдавал почти всю свою зарплату в течение не менее 20 лет. Но об этом я не задумался, ведь речь шла об интересах дела, перед которым мои личные интересы должны были отступить.

Резидент из Оттавы передал подробное сообщение канадской контрразведки о Гарте. Как же провалился наш нелегал?

Все оказалось довольно просто. Гарт установил интимные отношения с одной замужней женщиной. Но ее муж вскоре обнаружил измену и решил объясниться с человеком, который наставил ему рога. Он явился на квартиру к Гарту, между ними произошло бурное объяснение. Но это не помешало ревнивцу заметить, что у соперника на столе стоит радиоприемник специального назначения, используемый обычно в служебных целях. На этот аппарат Гарт устойчиво принимал передачи из Центра.

Что-то еще показалось обманутому мужу не совсем обычным в поведении Гарта. Он решил ему отомстить и обратился в полицейский участок, где поделился своими подозрениями. Короче говоря, эта информация попала в контрразведку. Ее сотрудники решили опросить Гарта. Тот испугался, признался, что он советский разведчик, и согласился сотрудничать с канадскими охотниками за шпионами.

Нам нужно было, во-первых, обезопасить Фирина, о котором Гарту было известно, что он находится в Бразилии и собирается в тамошнее канадское посольство за визой для въезда вместе с семьей в Канаду, а во-вторых, заставить канадскую контрразведку не торопиться с использованием случая Гарта в пропагандистском плане — для раздувания антисоветской кампании.

Обсудив положение, создавшееся в результате измены Гарта, мы приняли следующее решение:

— Фирину отказаться от обращения к канадским властям за визой;

— через Гарта затеять с канадской контрразведкой оперативную игру, чтобы создать условия для его поездки в СССР, то есть заманить изменника под благовидным предлогом на советскую территорию, а затем задержать и разоблачить. Чтобы срочно передать наши указания Фирину, мы быстро направили к нему специального курьера. Им была Патрия, проживавшая в другой латиноамериканской стране. Легальных возможностей связаться с Фириным у нас не было: Советский Союз в то время не имел с Бразилией дипломатических отношений.

Как Патрия выполнила наше поручение, можно прочитать в ее отчете о командировке (о самой Патрии я расскажу не много позже). «В 1954 году в конце августа, — докладывала она, — я получила из Центра по радио указание срочно выехать в Рио-де-Жанейро и по данному мне адресу установить контакт с советским разведчиком Ф., чтобы предупредить его об опасности. Он, в частности, не должен был обращаться к канадцам за визой и не выходить на старую постоянную явку. Мне надлежало помочь Ф. в налаживании приема радиопередач из Центра и оговорить новые условия связи».

Далее Патрия писала: «15 ноября я приехала в страну, где находился Ф. Утром на другой день, проходя по улице, где он живет, я случайно встретилась с его женой, которую знала по работе в Центре, и дочкой. Увидев меня, жена Ф. перешла на другую сторону улицы, а я направилась следом за ней. Когда мы поравнялись, она остановилась и сказала, чтобы я пришла к ним в полдень, когда муж будет дома. Это, по ее словам, не вызовет никаких подозрений, так как в настоящее время их посещает большое количество людей в связи с тем, что они поместили в газете объявление о распродаже имущества из-за материальных затруднений.

Когда я пришла на квартиру Ф., он уже ждал меня. Но мой разговор с Ф. сложился весьма трудно. Он поначалу с подозрением отнесся ко мне, не хотел верить, что я послана к нему Центром (вы не смогли предупредить его о моем приезде). Только после того, как я сослалась на Короткова и Павлова, которых он хорошо знал, была устранена завеса недоверия, и я смогла выполнить поручение в полном объеме».

Фирин был предупрежден, и мы немного успокоились. Но оставался Гарт. Как обезвредить изменника? В затеянной с ним игре нам удалось убедить его в том, что мы довольны проделанной им работой и считаем, что он успешно завершил легализацию в Канаде.

Для того, чтобы усыпить бдительность Гарта и дирижировавших им канадских контрразведчиков, мы запросили, считает ли он возможным направить к нему его жену, и предложи ли ему разработать план вывода ее в Канаду.

Через некоторое время мы сообщили Гарту, что намерены активизировать его работу. Но для этого он предварительно должен овладеть новой техникой. Сейчас Центр вводит в эксплуатацию более надежные быстродействующие радиопередатчики. Мы планируем обучить Гарта работе на таком аппарате. Затем, дав время канадской контрразведке заглотить приманку, мы запросили Гарта, сможет ли он, под предлогом туристской поездки, выехать на несколько недель в Европу? Оттуда он будет переброшен в Москву и пройдет подготовку на радиопередатчике. Тогда же окончательно решим вопрос о выводе к нему жены.

Ловцы шпионов в Оттаве довольно потирали руки, считая, что они провели блестящую операцию, внедрившись в советскую разведку. Они приказали Гарту ответить согласием. Остальное было, как говорят шахматисты, делом техники. Прибыв в Москву в августе 1955 года, Гарт на первой же беседе признался в измене и был передан следственным органам. Суд приговорил его к пятнадцати годам тюремного заключения.

Читателю, наверное, было бы интересно узнать, кто же был тот «доброжелатель», который выдал нам изменника? Сейчас я могу сказать об этом. Дело в том, что в 1986 году в канадской печати промелькнула небольшая сенсация. Пенсионер королевской канадской конной полиции — мы знаем, что такое опереточное название по традиции носит канадская контрразведка, — Джеймс Моррисон сделал признание властям, что это он выдал КГБ важного советского агента, завербованного службой контршпионажа Оттавы, и получил за это мизерную сумму в 5 тысяч долларов, которую потратил на приобретение нового автомобиля и кутежи. Бывает такое не только на Востоке, но и на Западе!

Удивительно только, что побудило Моррисона самому донести на себя тридцать лет спустя? Необычен также и сам факт осуждения за такое давнее преступление, вроде бы срок давности истек.

Но так или иначе, если бы Моррисон не решился на такой в общем-то странный шаг, я не смог бы рассказать этот, надеюсь, поучительный эпизод из моей разведывательной практики.

Нам удалось уберечь от расшифровки резидента Фирина. В результате он еще несколько лет вел активную разведывательную деятельность за рубежом и только в 1960 году вернулся в Москву. Далее, мы помешали реакционным кругам Канады использовать измену Гарта в антисоветских целях, извлекли уроки из этого неприятного для нас дела и убедились в необходимости ужесточить требования к отбору кандидатов на нелегальную разведывательную работу.

Анри. В 1951 году я был назначен начальником отдела. В то время мы активно использовали для подготовки и выезда нелегалов на Запад благоприятные условия, сложившиеся в странах Восточной Европы. Так, кроме Гарольда, успешно легализовавшегося в Польше, там же готовилась супружеская пара Зет, в дальнейшем успешно достигшая страны назначения; в ГДР завершили подготовку Каро и его жена Аэлита; в Чехословакии закрепил легенду-биографию и проследовал по намеченному маршруту через Дальний Восток Фирин с женой.

Но, к сожалению, были срывы, впрочем неизбежные в таком сложном деле, как превращение молодых, малоопытных в жизни людей в профессиональных нелегалов, призванных «раствориться» в иностранном окружении и вести активную разведывательную работу.

В начале 50-х годов мы подобрали показавшегося нам очень перспективным Анри. Он окончил Московский институт международных отношений, знал английский и немецкий языки. Его жена Мария преподавала немецкий язык. Оба по самым строгим критериям подходили к работе в нелегальных условиях и изъявили согласие на это.

После индивидуальной подготовки в Центре они были направлены в ГДР, главным образом чтобы попрактиковаться в диалекте той области Германии, откуда они «происходили» по легенде. Подготовка завершилась успешно, и Анри первым отправился на Запад. Там, в другой стране временного пребывания — ФРГ, он принял свою «невесту» Марию и оформил с нею брак.

Продолжая готовить условия для дальнейшего продвижения на Американской континент, Анри и Мария выполняли в Западной Германии отдельные разведывательные задания.

Примерно через год Мария должна была стать матерью, и ей было разрешено выехать на роды в ГДР. Вскоре мы поздравили Анри с рождением сына, но он на это никак не отреагировал. Не отвечал он и на другие наши запросы. Возникло опасение, не случилось ли что-либо с ним? Чтобы ввести ясность, Мария настояла на поездке к Анри с грудным ребенком. Это было настоящим подвигом с ее стороны. Приехав в ФРГ, она застала Анри — привожу ее слова — «в ужасном состоянии запоя». Как оказалось, он был подвержен алкоголизму, недугу, при котором ни о каком использовании его в разведке не могло быть и речи. Мария попросила разрешения ликвидировать в Германии все дела и привезти мужа домой. Не могу не отметить ее хладнокровие и умелые действия в условиях, когда у нее на руках был ребенок и не менее беспомощный муж.

Анри уволили «по состоянию здоровья» и помогли устроиться на работу. Мария же осталась в органах госбезопасности, где успешно трудилась многие годы. Анри также преуспел на службе, где активно использовал свои знания иностранных языков, и хотя он избавился от алкоголизма, тяжелая болезнь рано свела его в могилу.

Эта неудача была очень неприятной. Мы пытались найти ответ на вопрос, что явилось причиной срыва Анри. Исследовали более тщательно жизнь его близких родственников, но и это не внесло ясности. Очевидно, недуг Анри развился, когда он остался без присмотра Марии, а на своей работе по прикрытию получил более чем свободный доступ к спиртному. В этом проявилась слабость его воли, что рано или поздно могло не благоприятно сказаться на его дальнейшей службе в разведке с наверняка более тяжелыми последствиями. Так что, как говорится, нет худа без добра.

Каро. Более тяжелый срыв произошел с другим молодым разведчиком. Примерно в то же время (речь идет о начале 50-х годов) подготовку к работе в нелегальных условиях проходил Каро, недавний выпускник одного из институтов. Вместе с ним изъявила согласие работать в разведке его жена Аэлита, окончившая институт иностранных языков. Оба прилично знали немецкий и чешский.

Их вывод на Запад для последующего продвижения в США планировался через Чехословакию. По подобранному нами документальному варианту они выдавали себя за судетских немцев, родившихся в Соединенных Штатах.

После усиленной языковой практики, позволившей им довести знание чешского языка до достаточно высокого уровня, супруги были переброшены в ГДР. Для предварительной тренировки мы решили послать Каро в пробную нелегальную поездку по Европе. Снабдили его «липовым» швейцарским паспортом, но строго предупредили: ни в коем случае не ездить в Швейцарию, так как его документ, хотя и был подделан безупречно, однако не выдержал бы более основательной проверки.

Перед отправкой Каро я оказался в служебной командировке в ГДР и вместе с ним предпринял поездку на автомашине по местам его легенды-биографии. «По живой карте» еще раз тщательно проверил, как Каро ее знает, и убедился, что он полностью готов к поездке, уверен в себе и не сомневается в благополучном исходе вояжа с фальшивым паспортом. Когда мы возвратились в Берлин, я дал согласие перебросить его в ФРГ.

Поездка должна была продлиться две недели, и мы стали ждать первого сигнала о появлении Каро в одной из тех стран, что ему предстояло посетить. Но он молчал. Это вызвало беспокойство, ведь Каро в последней беседе со мною не только четко повторил все условия связи, но и твердо обещал неукоснительно их соблюдать.

Как гром среди ясного неба пришло сообщение, что в Швейцарии задержан человек, невразумительно и путано говоривший о себе. Не помню, писала ли об этом швейцарская печать, но по разведывательным каналам нам стали известны некоторые подробности. Мы поняли, что речь идет о Каро. В одной из швейцарских церквей священник обратил внимание на странного посетителя и, разговорившись с ним, никак не мог взять в толк, кто он и откуда, зачем приехал. Незнакомец нес какую-то несусветную чушь. Священник позвал полицейского, н дальнейшие сведения по этому делу, в том числе и о проверке документов Каро, мы узнали из полицейских источников. Полиция быстро установила, что имеет дело с явно ненормальным человеком, от которого невозможно ничего добиться. Кстати, в протоколах отмечалось, что Каро называл разные фамилии, в том числе Короткова и мою, но без какой-либо связи и логики.

Полицейские пришли к выводу, что Каро приехал из Чехословакии, и связались с чешским посольством. Последнее, будучи заблаговременно ориентировано через наших чешских коллег, согласилось вывезти Каро в Прагу для «лечения», тем более что швейцарские психиатры полностью подтвердили подозрения полицейских и поставили диагноз —душевнобольной.

Как стало известно впоследствии, в полиции у Каро отобрали паспорт и провели тщательную проверку, кто же его выдал. Примечательно, что полицейские не подвергали сомнению подлинность документа, так хорошо он был изготовлен. Даже чиновник, чья подпись значилась на паспорте, признал ее своею, но никак не мог вспомнить, когда он его выдал.

Словом, этот случай вновь подтвердил высокое качество работы нашей документальной службы.

В Москве Каро был направлен в психиатрическую больницу. После лечения его вернули в нормальное состояние. Было установлено, что шизофрения, которой он страдал, наследственного характера. Действительно, проведенная нами тщательная проверка выявила, что один из близких родственников Каро тоже имел такой недуг. Это было уроком для нас: в дальнейшем мы стали больше внимания уделять выявлению возможных отклонений в состоянии здоровья родственников подбираемых кандидатов для работы в нелегальной разведке.

Каро и Аэлита были отчислены по состоянию здоровья.

Неудачи с Анри и Каро хотя и были неприятными эпизодами, но особой роли в оценке нашей деятельности не сыграли. Они произошли на фоне успехов Абеля, Гарольда, Патрии и Боевого и других нелегалов.

Фирин. В начале 1954 года возник вопрос о завершении вывода на Американский континент Фирина с женой. Направлялся он через Дальний Восток, а в дальнейшем через Бразилию в Канаду.

Поскольку к этому времени выяснилось, что посланному в Канаду радисту Гарту не удастся перебраться в США, где он предназначался для работы в резидентуре Абеля, было решено создать в Канаде нелегальную резидентуру под руководством Фирина.

К тому времени Фирин уже оформил через Гонконг выездные документы в страну первого назначения, но просил перед отъездом встретиться с кем-либо из руководства для обсуждения накопившихся вопросов, в том числе и принципиальных — о разведывательных задачах и сроках пребывания с семьей на нелегальном положении. Надо сказать, что за время подготовки у него родилось двое детей, которых легализовали по подготовленному варианту документов. A.M.Коротков предложил мне выехать в КНР, где находился Фирин, тем более что я был лично знаком с женой Фирина Аней еще по 1939 году: она была одной из упоминавшихся мною подруг моей жены. Почти четыре года Аня была уже, по существу, на нелегальном положении, хотя и в дружественных странах — ЧССР и КНР, и стала матерью двоих детей. Я мог представить себе трудности — материальные и моральные, которые выпали на ее долю. Мы были рады встрече, особенно с Аней, которая благожелательно отрекомендовала меня своему мужу. Он же знал меня заочно и был доволен, что именно мне Коротков поручил решить все возникшие вопросы.

Должен сказать, что Фирин был человеком большого мужества. В начальный, самый драматический период войны он партизанил в тылу у немцев, был несколько раз ранен. Особенно сильно досталось правой ноге, и он стал прихрамывать. Хотя здоровьем Фирин похвастаться не мог, я не услышал от него ни одной жалобы. Напротив, он был твердо уверен, что выполнит задание. Мы обсудили вопрос: не стоит ли оставить детей в Советском Союзе? Однако Фирин и его супруга отклонили это предложение, ведь возникли бы новые сложности: нужно было менять легенды-биографии, а в Гонконге уже были получены на всю семью въездные визы. Словом, оба были решительно настроены преодолеть все препятствия.

Прощаясь с ними, я выразил надежду, что мы еще встретимся на Американском континенте. И это произошло через четыре года. В Центре решили, что необходимо увидеться с Фириным, работавшим в нелегальных условиях в Бразилии, чтобы обсудить ряд важных вопросов, отрегулировать связь, в том числе по радио, которая почему-то не ладилась у него, и определить сроки его возвращения домой. Последнее вызывалось тем, что он часто болел. Кроме того, с ним находилась семья — жена и теперь уже трое детей, дальнейшее воспитание которых в духе католической религии, господствовавшей в Бразилии, родители не хотели продолжать слишком долго.

Встретиться с Фириным поручили мне в Уругвае. Фирин прибыл ко мне в Монтевидео из Рио-де-Жанейро. Сразу бросилось в глаза, что выглядит он неважно, еще больше хромает, на его лице лежала печать глубокой усталости. Он пожаловался, что чувствует себя плохо, постоянно мучает боль в раненой ноге. Но жена и дети здоровы.

Сев за столик в удобном кафе на открытом воздухе, мы подробно обсудили многие проблемы, но времени не хватило, и мы договорились встретиться еще раз на следующий день.

Вторая беседа состоялась в тенистом парке, мы обсудили с Фириным сроки его возвращения в Москву, маршрут следования через Европу и условия связи во время этой поездки.

Все наши договоренности были точно выполнены. В 1960 году Фирин вместе с семьей благополучно вернулся на Родину.

Питер и Хелен. Так звали по паспорту супругов Крогеров. И фамилии, и имена, конечно, вымышленные. Под ними наши выдающиеся разведчики, Герои Российской Федерации, действовали в составе лондонской резидентуры Бена (полковник Конон Трофимович Молодый, по легенде, канадец Гордон Лонсдейл). А настоящие фамилия и имена этих бывших американских граждан — Коэны Моррис и Леонтина. Они прибыли в Лондон в начале 1955 года, чтобы создать там нелегальный пункт двусторонней связи с Центром.

Для их легализации пришлось преодолеть немалые трудности. Дело в том, что они были сильно засвечены на разведывательной работе в США во время войны и в первые послевоенные годы.

Коротко о Крогерах. Питер, 1910 года рождения, в 1935 году окончил университет и работал преподавателем средней школы. В составе интернациональной бригады он участвовал в борьбе с фашистами в Испании в 1937-1938 годах, был ранен. Там, в Испании, в 1938 году его привлекли к сотрудничеству с нашей разведкой и в ноябре того же года направили в США в качестве агента. С начала 1940 года он был курьером— связником с несколькими источниками, а затем их групповодом-руководителем. Успешно выполнял и некоторые другие разведывательные задания.

В начале 1941 года Питер оформил брак с Хелен, американкой польского происхождения, которая была моложе его на три года. Еще раньше по рекомендации Питера она была привлечена к сотрудничеству с нашей разведкой и фактически являлась помощницей своего будущего мужа.

Во время войны, в 1942 году, Питера призвали на военную службу. С 1944 года он был в действующей американской армии в Европе, участвовал в боях против немцев. В ноябре 1945 года его демобилизовали, а в декабре с ним встретился в Нью-Йорке сотрудник нашей разведки А.А.Яцков. Вскоре, однако, работу с Питером и Хелен пришлось прекратить: резко осложнилась оперативная обстановка в результате предательства Элизабет Бентли. Только в августе 1948 года появилась возможность восстановить связь, и супруги вновь начали активно действовать. Они обеспечивали надежную нелегальную связь с несколькими агентами, поставлявшими особо ценную информацию.

В 1949 году Питер и Хелен были переданы в распоряжение Абеля, который только что прибыл в США. Правда, работать с ними ему довелось недолго. Впоследствии они с юмором вспоминали свою первую встречу с резидентом. Дело в том, что из-за не очень удачно обусловленной связи они вынуждены были не раз появляться около обезьянника в зоопарке, пока не встретились со своим новым руководителем. Они шутили, что надоели даже обезьянам.

Потом Питер и Хелен говорили мне, что Абель оказался опытным, вдумчивым и внимательным другом. Он отдавал им много времени, обучая новым методам работы. В нем им особенно импонировали широта кругозора, глубокие знания в разных областях человеческой деятельности, творческий подход к решению даже самых, казалось бы, простых задач. С новым руководителем было легко работать, несмотря на его высокую требовательность и даже, как им иногда казалось, излишнюю дотошность. Когда они впервые встретились с Абелем, перед ними предстал фермер из Новой Англии: одет в легкую летнюю рубашку, на голове мягкая соломенная шляпа. Словом, его нельзя было отличить от простого американца.

Хелен сожалела, что им пришлось поработать с Абелем всего десять месяцев. Питер, вспоминая о нем, говорил:

— Прежде всего это был очень терпеливый человек и относился к людям с большим уважением. Он никогда не пытался поставить себя выше других. Он мог говорить с Хелен о новых веяниях в моде и женской психологии так же свободно, как со мной об искусстве и истории. Он был точен и объективен в оценке информации. Самое главное его достоинство — умение понять человека. Мы относились к нему как к старшему брату…

Сотрудничество Питера и Хелен с Абелем было прервано из-за ареста американской контрразведкой в начале 1950 года двух наших ценных источников информации. С одним из них Хелен некоторое время поддерживала связь. Оба знали Питера и Хелен как агентов внешней разведки, им известен был даже их домашний адрес, что ставило под удар всю группу, с которой работали супруги, и могло привести к захвату американской контрразведкой самих Крогеров.

30 июня 1950 года они покинули Нью-Йорк (как позже оказалось, навсегда). Маршрут в Москву проходил через Мексику, Голландию, Швейцарию и Чехословакию. Крогеры благополучно добрались до Цюриха и должны были самолетом лететь в Прагу. Но рейса в ближайшие дни не было, и они, стремясь поскорее попасть в Москву, решили ехать поездом. И тут получилась накладка. Для американских граждан, следующих по железной дороге из Западной Германии в Чехословакию, требовалось разрешение оккупационных властей. Но Питер и Хелен об этом не знали. И серьезно обеспокоились, когда западногерманские пограничники, обнаружив отсутствие соответствующей отметки в паспортах, хотели снять их с поезда и передать американской комендатуре. Спасло то, что они ехали в праздничные дни, в комендатуре никого не оказалось. Тогда Питер и Хелен решили разыграть из себя наглых, спесивых и богатых американцев, которых осмеливаются задерживать какие-то «фрицы». Особенно эта роль удалась Хелен, которая разбушевалась вовсю. Немцы в конце концов решили не связываться с важными янки и отстали.

К середине ноября 1953 года в Центре был разработан план дальнейшего использования Питера и Хелен. К этому времени они хорошо отдохнули, подлечились и неплохо освоились с жизнью в Москве. Спустя несколько дней мы познакомили их с будущим руководителем Беном — Кононом Трофимовичем Молодым, который впоследствии стал широко известен на Западе как Гордон Лонсдейл.

Правда, тогда мы не раскрывали перед Питером и Хелен все свои планы. Объяснили, что они и Бен окажут друг другу «взаимную помощь» — супруги должны шлифовать английский язык Бена, а он займется их разведывательной подготовкой.

Такое тесное общение помогло Бену изучить своих будущих помощников, их личные и деловые качества. «Прежде всего, — характеризовал он супругов, — Питер и Хелен серьезно и добро совестно подходят к изучению материала и выполнению заданий. По своей натуре Питер очень педантичен. Он стремится вникать в мельчайшие, зачастую ненужные подробности. Новый материал осваивает медленно, однако запоминает твердо. Для него характерно тщательное обдумывание своих высказываний и поступков.

Хелен по своему характеру и темпераменту полная противоположность Питера. У нее быстрая реакция, она легко схватывает новый материал, но не любит вникать в мелочи. Хелен приветлива по натуре, легко сближается с людьми».

К ноябрю 1954 года подготовка Крогеров закончилась. Учитывая, что они в США были «засвечены», мы решили превратить их в новозеландцев, подданных британской короны. С этой целью подобрали для них документальные «корни», дававшие право на получение заграничных паспортов и беспрепятственный въезд в Англию. По легенде-биографии, в составлении которой участвовали сами Питер и Хелен, они должны были выступать как супруги, проживавшие за рубежом своей страны по общему семейному паспорту.

Чтобы провести операцию по выводу их на Альбион, в начале 1954 года я поехал с ними в Вену. Там супруги сняли дачный домик в Зиммеринге, окраинном районе австрийской столицы, связались с местным адвокатом и, заручившись его помощью, обратились по почте в новозеландское посольство в Париже с просьбой выдать им раздельные паспорта на основании имеющегося у них семейного. Вскоре два новеньких настоящих паспорта на имя Питера и Хелен Крогеров были у них в руках. Можно было смело выезжать в Англию. 3 декабря 1954 года они покинули Москву и, миновав несколько европейских государств, въехали в Англию. В Лондоне Питер избрал в качестве прикрытия занятие антиквара-букиниста. Хелен, естественно, была домашней хозяйкой. Вскоре лондонские книготорговцы познакомились с симпатичным новозеландцем, часто появлявшимся на аукционах редких книг.

После успешного оседания в Англии мы провели с Питером и Хелен встречу в Париже, куда они прибыли как туристы в феврале 1955 года. Им сообщили, что в дальнейшем они будут работать радистами и содержателями радиоквартиры вместе с кадровым разведчиком, создающим в Лондоне нелегальную резидентуру. Встретиться со своим руководителем супругам предстояло в Париже. Они еще не знали, что это будет хорошо известный им Бен, которого они ласково называли «Джонни». Нужно ли говорить, сколь радостной была эта встреча 30 марта 1955 года.

Первое время контакты Бена с Питером и Хелен ограничивались обоюдной визуальной проверкой, пока шло создание радиоквартиры. Вскоре они приобрели подходящий дом в двух километрах от штаба американских ВВС в Англии. Круглосуточная работа операторов этого штаба на длинных и коротких волнах впоследствии надежно маскировала передачи быстродействующей рации резидентуры.

Бен и Питер в доме оборудовали надежную радиоквартиру для работы на портативной рации, передававшей депеши со скоростью до 600 слов в секунду. В течение ряда лет с ее помощью успешно поддерживалась устойчивая двусторонняя связь с Центром. Бен подучил возможность использовать два опорных пункта: у себя дома около Нилжент-парка и на квартире Крогеров.

Кроме обеспечения связи Питер и Хелен обрабатывали разведывательные материалы, добываемые в большом количестве Беном через своих агентов.

Вот что писал Бен в Центр о Крогерах: «Это люди, безусловно преданные нам, идейно и морально устойчивые во всех отношениях. Опыт разведывательной работы у них большой, они могут самостоятельно работать». И далее: «Сотрудники Центра безусловно понимают, что в идейном и духовном отношениях разведчики-нелегалы, несмотря на наличие сотен знакомых и на то, что они живут в больших городах, где жизнь бьет ключом, чувствуют себя одинокими и, конечно, тоскуют, скучают. Лично мне было бы гораздо труднее переносить все эти трудности, если бы мы с Крогерами не оказывали друг другу такой моральной, дружеской поддержки, если бы не было рядом со мною людей, с которыми можно обсудить, скажем, новости из Советского Союза, политические и экономические перемены в стране, мире и поговорить о семье, своих близких, доме».

Читая этот «неслужебный» фрагмент из делового письма Бена, я хорошо понимал резидента, так как часто задумывался над тем, как неимоверно тяжела нашему человеку, решившему стать разведчиком-нелегалом, роль, которую он должен все время играть за кордоном, играть без перерыва, без возможности расслабиться хотя бы на минуту.

Ведь не случайно прославленный мастер шпионского жанра в литературе, английский писатель Ле Каррэ, сам в прошлом разведчик, в романе «Шпион, который вернулся с холода» хотя и уподобляет нелегала профессиональному лицедею, но считает, что актеру все-таки живется легче. Очень верное наблюдение! Оговорюсь, правда, что Ле Каррэ заблуждался, когда считал, что главными стимулами для сотрудников разведки являются не идейные убеждения и патриотизм, а прежде всего деньги, карьеризм и личные амбиции. История нашей службы свидетельствует: у нас эти побудительные мотивы не главные для подавляющего большинства разведчиков-нелегалов, в том числе и для агентов-иностранцев. Напротив, мой пятидесятилетний опыт работы в разведке убеждает, что всегда, когда у человека на передний план выходит меркантилизм и карьеризм, разведчик становится ненадежным. Это подтверждают и те случаи предательства, с которыми мне пришлось столкнуться.

Питер и Хелен исправно выполняли обязанности радистов и содержателей радиоквартиры. Они оказали большую помощь Бену в получении и обработке разведывательных материалов, количество которых все время возрастало.

Бен. В начале 1951 года я встретился с новым кандидатом на службу в нелегальной разведке. Это был симпатичный молодой человек, жгучий брюнет с подвижным лицом и живыми темны ми глазами. Они, казалось, постоянно искрились в улыбке.

— Конон Трофимович Молодый, — представился он и добавил: — Есть желание попробовать свои силы на вашем труд ном поприще.

Ему было 28 лет. Он заканчивал Академию внешней торговли, куда поступил после демобилизации из армии. Всю Великую Отечественную войну Конон Трофимович находился в действующей армии, служил в артиллерийской разведке.

Мы проявили интерес к нему в связи с его совершенным знанием английского языка и некоторым опытом жизни в США. Он провел там свои первые школьные годы у родной тетки, взявшей его на воспитание. В двенадцать лет Молодый вернулся в родной дом. За почти семилетний период обучения в американской школе он приобрел те глубокие знания языка, которые так необходимы каждому разведчику-нелегалу, если он выдает себя за англосакса.

Разговор с ним как-то сразу заинтересовал меня. В моей памяти всплыл образ Нормана Михайловича Бородина, с которым я познакомился еще в 1938 году. В детстве он тоже находился в США с родителями, а его знания языка и американского образа жизни позволили впоследствии успешно работать в нелегальной резидентуре Ахмерова.

В нашей службе К.Т.Молодый получил оперативный псевдоним Бен. Я часто встречался с ним и всякий раз отмечал быстрый прогресс в том, как он осваивал основы разведывательного мастерства. С ним легко было работать. У него всегда было хорошее настроение, ко всему он относился со здоровым юмором.

К 1954 году Бен был готов к выезду за кордон, уверенно ориентировался в разработанной вместе с ним легенде-биографии: под видом канадца он должен был осесть в Англии. Для легализации его сначала направили в Канаду. Оттуда он собирался перебраться в Англию уже с настоящими документами человека, родившегося в Канаде. Этот этап молодой разведчик прошел успешно и в 1955 году оказался на берегах Темзы. Оформление постоянного жительства прошло благополучно. Он занялся бизнесом, создал фирму по продаже и обслуживанию игральных аппаратов. Это было удачное прикрытие для разведывательной деятельности и легализации средств, получаемых из Центра.

Подробности главных разведывательных операций Бена в Англии я вынужден оставить, как говорится, за кадром, так как английской контрразведке даже после ареста и суда над ним об этих операциях не удалось ничего узнать. Исключение составляет дело двух провалившихся агентов — Хаутона и Джи, потащивших за собой Бена, а также Крогеров.

Потеря Бена и его верных помощников была для нас очень чувствительной. Известным утешением послужил тот факт, что разведывательное мастерство Бена, его мужество и стойкость обеспечили сохранение большей части резидентуры. Это позволило нам в дальнейшем успешно выполнять в Англии важные задачи.

Что же произошло? Как удалось английской контрразведке выйти на Бена и его сотрудников?

Резидентура за пять лет деятельности вплоть до конца 1960 года добыла большое количество важных секретных материалов, получивших в Центре и в научных кругах нашей страны высокую оценку. Положение Бена было весьма надежным, и, привыкнув к своим успехам, он, видимо, несколько ослабил бдительность, в частности, в общении с Крогерами, обосновавшимися прочно и действовавшими в высшей степени осмотрительно.

Но в свое время Хаутон был завербован внешней разведкой в Варшаве. Так как происходило это на территории дружественной страны, наши люди прибегли к небольшой технической помощи польских коллег. Тогда Хаутон служил в военно-морском атташате британского посольства в Польше. Вот эта техническая помощь и сыграла впоследствии роковую роль. В конце 1958 года, как стало известно позже, начальник отдела оперативной техники польских органов безопасности полковник Голеневский, имевший некоторое отношение к операции по вербовке Хаутона, встал на путь измены. По собственной инициативе он установил контакт с ЦРУ и сотрудничал с ним под кличкой «Снайпер». Голеневский не замедлил сообщить американцам известные ему сведения о Хаутоне, правда, изменник переврал его фамилию, но указал, что этот человек служит в военно-морских силах Англии. Американцы информировали британскую контрразведку, которая быстро установила Хаутона и взяла его под наблюдение. Вскоре англичанам удалось выйти на любовницу Хаутона, сотрудницу архива военно-морской базы в Портлен де Джи. Как позже убедились контрразведчики, она была основным источником информации, которую Хаутон передавал нашей внешней разведке.

К середине 1960 года английские «охотники за шпионами» зафиксировали одну встречу Джи с Беном, когда та передавала очередной пакет с документами. К концу года англичане смогли установить и Крогеров: Бен однажды воспользовался их автомашиной. Однако все усилия контрразведки выявить других агентов Бена успехом не увенчались.

7 января 1961 года у вокзала Ватерлоо в Лондоне контрразведка захватила Бена, Джи и Хаутона в момент, когда Джи передавала резиденту свою хозяйственную сумку, в которой находились секретные материалы. В тот же день были задержаны и Крогеры. При обыске в их доме контрразведчики обнаружили рацию, специальную фотоаппаратуру и документы из английского военно-морского ведомства, которые Бен не успел отправить в Центр.

Бен, Питер и Хелен во время следствия и на суде держались стойко и построили свою защиту очень умно. В своих мемуарах тогдашний руководитель британской контрразведки Райт засвидетельствовал, в частности, что Бен вел себя исключительно мужественно. Он стремился взять всю вину на себя, утверждая, что Крогеры ничего не знали о его разведывательной деятельности.

Хочу также привести отзыв Джорджа Блейка, который, отбывая свой срок заключения, одно время находился в одной тюрьме с Беном: «Гордон Лонсдейл нес свой крест с несгибаемой стойкостью и неизменно пребывал в хорошем настроении». Блейк вспомнил об одном разговоре, происходившем за несколько дней до того, как Бена внезапно перевели в другую тюрьму.

— Ну, что же, — сказал Бен Блейку в своей оптимистической манере, — я не знаю, что произойдет, но в одном уверен: мы с вами будем в Москве на большом параде в день пятидесятой годовщины Октябрьской революции.

Это звучало фантастично, ведь они только что начинали отбывать длительные сроки тюремного заключения.

— Но оказалось, — подчеркнул Блейк, — Лонсдейл был прав. И в самом деле, пятидесятилетие Октября Бен и Блейк встретили в советской столице. Бена в 1964 году обменяли на осужденного у нас английского агента Винна. А Блейк через два года совершил удачный побег из тюрьмы Уормвуд-Скрабс в Лондоне.

Крогеры не выдали противнику никаких секретов. Воспользовавшись краткой встречей во время предварительного слушания дела у судьи, Бен произнес запомнившуюся Крогерам фразу: «Будем помнить Абеля и следовать его примеру». Этой фразой Бен подсказал своим помощникам линию поведения. Крогеры полностью отрицали свою причастность к делам Бена. Несмотря на изнурительные допросы, они решительно отметали утверждение, будто им принадлежали предметы шпионского обихода, найденные в их доме. Питер и Хелен отказывались дать отпечатки пальцев. Силой их заставили это сделать. В результате американское происхождение супругов было установлено с помощью ФБР. Это обстоятельство в дальнейшем значительно осложнило их освобождение.

Открытый судебный процесс, получивший впоследствии название «портлендское дело», по месту службы Хаутона и Джи, начался 13 марта 1961 года в знаменитом Олд Бейли — уголовном суде высшей инстанции.

На седьмой день процесса Бен сделал заявление, в котором всю вину взял на себя, всячески стремясь доказать, что Питер и Хелен ни в чем не виноваты.

— Я считаю нужным сделать это заявление, — сказал он, — так как не хочу, чтобы Крогеры пострадали из-за меня. Это я оставил свои вещи в их доме.

Я знаю Крогеров с 1955 года. Вскоре я стал их близким другом и в течение последних двух или трех лет часто бывал у них. Когда супруги уезжали, они оставляли мне ключи от своего дома и просили бывать там, поскольку у них были старинные книги и антикварные предметы, имевшие большую ценность. Я жил в гостинице, номер там был тесный, и мне пришлось часть своих вещей хранить в доме Крогеров.

Однажды в отсутствие хозяев я оборудовал в подвале дома тайник, обнаруженный при обыске. В нем я спрятал радиопередатчик и другие предметы. Я прекрасно понимал, что если тайник и его содержимое будут обнаружены, у моих друзей возникнут большие неприятности. Поэтому я решил добыть для них фальшивые паспорта, которые они могли бы использовать, чтобы в случае необходимости бежать из Англии…

Последняя фраза относилась к обнаруженным контрразведкой запасным документам Крогеров, изготовленным для них в Центре.

Несмотря на заявление Бена и категоричное отрицание Крогерами выдвинутых против них обвинений, суд приговорил их к тюремному заключению. Этому, конечно, способствовало то, что ФБР передало англичанам доказательства, что на самом деле подсудимые являются американскими гражданами, которых власти давно разыскивают по подозрению в шпионской деятельности против США.

Однако все попытки служителей Фемиды доказать вину Бена и Крогеров в шпионаже не имели успеха, так как ни контрразведка, ни суд не смогли доказать факта передачи подсудимыми секретной информации какому-либо иностранному государству. Их судили «за заговор с целью совершения шпионажа» и тем не менее приговорили к наказанию, превышавшему даже сроки, назначаемые в Англии за шпионаж: Бена — к двадцати пяти годам каторжной тюрьмы, Крогеров — к двадцати.

Приговор они выслушали спокойно. В тюрьме их несколько раз пытались склонить к сотрудничеству с английскими спецслужбами, соблазняя сокращением сроков наказания и другими посулами, но все безрезультатно.

Интересны некоторые подробности, связанные с делом Лонсдейла и Крогеров, полученные из английских источников. Так, известный журналист Чепмен Пинчер в книге «Их ремесло — предательство» пишет, что только с помощью двух своих агентов, впоследствии выявленных британской контрразведкой (речь идет о Хаутоне и Джи), русские получили важные данные о подводных лодках типа «Дредноут». Другую агентуру английским охотникам за шпионами выявить не удалось. Вообще-то они собирались вести наблюдение за Беном еще три месяца, но им пришлось поторопиться, так как Голеневский, испугавшись разоблачения, 5 января 1961 года бежал из Польши. Опасаясь, что мы сможем предупредить Бена, английские контрразведчики решили срочно арестовать и Крогеров. Впоследствии Скотленд-Ярд сетовал, что информация об этом слишком быстро просочилась в печать, из-за чего «Бог знает сколько участников советской агентурной сети смогли беспрепятственно бежать из Англии». Теперь можно сказать, что благодаря стойкости и находчивости Бена многие наши ценные агенты в Англии уцелели и спустя некоторое время смогли возобновить там свою деятельность. Это, в частности, подтвердил, как пишет Пинчер, «один из советских перебежчиков к англичанам», сообщивший, что Лонсдейла сменил другой разведчик-нелегал, которого контрразведчики так и не сумели раскрыть.

Более того, как свидетельствует Райт, ЦРУ заподозрило, что Голеневский — агент КГБ, которого русские перевербовали незадолго до его бегства из Польши. Вероятно, это явилось одной из причин, что тот помешался. Он стал выдавать себя за одного из наследников дома Романовых и отказывался от бесед с американскими контрразведчиками, требуя, чтобы ему предоставили возможность иметь дело только с президентом США.

Ожидая появления Бена на месте встречи с Джи, английские оперативники в разговоре между собой, по словам Райта, комментировали это дело в уважительном для нашего разведчика духе. Они высказывали мнение, что он — не чета Хаутону, которого они считали обыкновенным предателем, и делал свое дело так же, как они, офицеры контрразведки, выполняют свое. Они понимали, что он добровольно избрал свой путь, хотя мог бы быть легальным разведчиком, но пошел на риск нелегальной работы, прекрасно сознавая, чем это может грозить ему.

Следуя принципиальной установке не оставлять в беде своих кадровых сотрудников и агентов-иностранцев, наша служба проводила активные мероприятия по освобождению Абеля, осужденного в США в 1957 году, а затем и Лонсдейла с Крогерами. Этим участком ведал начальник отдела обеспечения безопасности разведывательной работы нелегального управления полковник Д.П.Тарасов, опытный оперативный работник, успешно освоивший специфику разведки в особых условиях.

К 1962 году были созданы предпосылки для вызволения Абеля, и в том же году его успешно обменяли на осужденного в СССР пилота самолета-шпиона «У-2» Френсиса Пауэрса. Нет смысла описывать, как проходила эта операция, поскольку о ней подробно писали в мировой печати.

В 1964 году удалось освободить и Бена. Его обменяли на осужденного у нас английского агента Гревилла Винна, проходившего по нашумевшему делу изменника полковника Пеньковского, сотрудника ГРУ Генштаба, ставшего английским, а затем и американским шпионом. Бену вместо отмеренных ему судом двадцати пяти лет пришлось отсидеть в английской тюрьме три года с небольшим.

Сложнее складывалось дело с освобождением Крогеров. Американцы требовали, чтобы английские власти передали их в руки ФБР. Но последним было выгоднее держать их у себя, чтобы обменять на кого-либо из своих ценных агентов, которые провалятся в СССР. Такая оказия случилась лишь в 1969 году.

Вот как описывали свое освобождение Питер и Хелен.

В апреле 1964 года в тюрьме они узнали радостную весть: вышел на свободу их руководитель Бен. Крогеры не сомневались, что недалек и их час. В истории советской внешней разведки еще не было случая, чтобы наш разведчик полностью отбыл наказание, определенное ему судом. Так произошло и с ними. В связи с требованиями американцев передать их ФБР Крогеры утверждали, что давно отказались от американского гражданства и являются гражданами Польши. В подтверждение этой легенды переписка с ними велась с польской территории.

25 июля 1969 года Крогеры узнали о предстоявшем освобождении. Примечательно, что Питер пользовался в тюрьме таким уважением, что все заключенные, находившиеся вместе с ним, устроили ему торжественные проводы.

— Впервые в истории британских тюрем, — рассказывал Питер, — группа заключенных села за банкетный стол под присмотром надзирателя. Это было в воскресенье, 1 сентября 1969 года. Позади меня на стене повесили красный флаг с серпом и молотом, изготовленный одним из узников. Перед каждым лежала красиво написанная карточка с его кличкой, меня заключенные звали «дон Педро», признавая мое старшинство, как это принято в Испании, где я когда-то воевал…

После объявления о предстоявшем выходе Крогеров на свободу один заключенный, убежденный противник коммунизма, сказал Питеру:

— Должен признать, что, несмотря на противоположность наших взглядов, я восхищен той борьбой, которую вела ваша страна, чтобы освободить вас.

Интересна реакция американской печати на конец дела Крогеров. В августе 1969 года, когда стало известно, что британские власти согласились обменять советских разведчиков, в США началась шумная кампания, чтобы помешать этому. На прошлой неделе, писали заокеанские газеты, британское правительство пошло на сделку, которая нарушает правила обмена шпионами. Оно согласилось обменять осужденных русских шпионов Питера и Хелен Крогеров на Джералда Брука, английского учителя, который нарушил советский закон в 1965 году, когда его поймали при контрабандном провозе антисоветской литературы и зашифрованных инструкций по приему радиосигналов в Москве для членов НТС. Русские на этот раз отдали пешку и получили в обмен пару ладей, сетовала американская пресса.

И все же, несмотря на противодействие ЦРУ, обмен состоялся. Англичане получили за Крогеров Д.Брука, эмиссара НТС. В октябре 1969 года Питер и Хелен прибыли в Москву, а примерно через месяц, в конце ноября, им вручили ордена Красного Знамени.

Немного отдохнув, Крогеры в домашней обстановке встретились со многими своими коллегами. Тут были и Конон Трофимович Молодый, и Рудольф Иванович Абель, и сотрудники Центра, которые имели отношение к нашей лондонской резидентуре. Жаль, что мне не довелось в тот вечер быть с ними: я находился в зарубежной командировке.

Хотя в 1969 году Питер и Хелен стали пенсионерами, они не прекратили работу в разведке и сделали немало для подготовки молодых нелегалов. В день своего семидесятилетия Питер был награжден орденом Дружбы народов.

Дело Лонсдейла и Крогеров широко освещалось на Западе. Но авторы статей и книг не без подачи английских и американских спецслужб нередко грешили против истины, расписывая «бесчеловечное отношение» советских властей к вызволенным из неволи разведчикам. Например, Джон Баррон в книге «КГБ сегодня» утверждал, что после возвращения Лонсдейла в Москву с ним обращались плохо и не поручали ответственных дел в разведке. Он, мол, очень нервничал, сильно переживал и в конце концов стал алкоголиком. В результате — тяжелый инсульт и смерть в возрасте сорока семи лет.

В этом лживом, клеветническом пассаже правдой является только преждевременная смерть разведчика. Несчастье случилось во время прогулки с друзьями в лесу, где, к сожалению, трудно было оказать немедленную квалифицированную медицинскую помощь. Кстати, медики утверждают, что он был на следственно предрасположен к такому финалу: его отец тоже умер от инсульта в возрасте сорока восьми лет.

Баррон писал, что Лонсдейл оказался в одиночестве. Но это неправда, Бена окружала молодежь, его очень часто навещали друзья. Многие сотрудники Центра считали за честь знаться с ним. Он бывал у них дома, заходил к ним в служебные помещения. Я готов клятвенно засвидетельствовать, что Лонсдейл никогда не был алкоголиком, об этом же говорят и официальные медицинские документы.

— Зачем же все эти клеветнические домыслы? — спросит читатель.

Думаю, делались они для того, чтобы не только как-то бросить тень на Бена, но и очернить внешнюю разведку. Не случайно многочисленные публикации на Западе под покровом псевдообъективности использовались и используются для принижения успехов нашей разведслужбы, замалчивания ее успешных операций и выпячивания неизбежных в острой борьбе неудач и просчетов. Но не зря говорится, что у лжи короткие ноги. Даже тот же Баррон вынужден признать достоинства многих советских разведчиков-нелегалов и высокую эффективность ряда разведывательных операций Москвы. Он пишет: для того чтобы стать «гражданином западного мира», нашему разведчику требуются неимоверный труд, упорство и глубокое понимание образа мыслей народа и особенностей страны, где ему придется действовать. Мало суметь найти хорошую службу и трудиться так, как это делает, скажем, средний американец, если речь идет о США. Нужно еще настойчиво и целеустремленно выполнять свою главную обязанность — добывать секретную информацию. А это дело, как признает Баррон, полное нервного и физического напряжения. Но непрестанное воздействие стресса не должно понижать уровень мышления и быстроту реакции нелегала. Ему нужны не только физическое здоровье и высокий интеллект, коммуникабельность и способность иметь дело с людьми из любой социальной среды, не только упорство, целеустремленность и смелость, энергичная инициатива и богатое воображение. Требуются, как в данном случае верно уловил Баррон, беспредельная преданность своей стране и народу, готовность посвятить всю свою жизнь делу разведки, а если потребуется, то и умереть за это.

Французские историки Роже Гейзен и Жак де Люне написали в 1970 году книгу «История психологической и тайной войны 1939-1963 годов». Справедливо критикуя деятельность западных разведок в годы второй мировой войны, авторы дают достаточно объективную оценку того, что удалось сделать в этот период советской разведке. Они выступают против тех, кто на основе сообщений о провале отдельных советских разведчиков высказывает сомнения в эффективности всей шпионской службы Кремля. В разведывательном деле — и в этом с авторами трудно не согласиться — большую роль играют случайности, неизбежны провалы, что, однако, не дает оснований для негативной оценки всей деятельности той или иной разведслужбы. Они подчеркивают, что в то время, как западные разведки до 1943 года испытали много неудач, советская разведка в канун войны и в ее ходе добилась «блистательных успехов». Это результат мастерства ее сотрудников, которым в большинстве случаев удавалось уходить из сетей, расставленных контрразведчиками гитлеровской Германии, Англии, Франции, США и других западных государств.

Смело могу подписаться под этим. Ведь тут, по существу, речь идет и о деятельности резидентуры Бена. Английской контрразведке помогла чистая случайность, когда изменник, польский полковник Голеневский, оказался в курсе некоторых данных о Хаутоне. В то же время, несмотря на все усилия британских джеймсбондов, им не удалось выявить и десятой доли деятельности, которую Бен вел в течение более чем пяти лет в туманном Альбионе.

Вот почему провал Бена и Крогеров мы рассматривали не только и не столько как горькое поражение, но и как нашу моральную и профессиональную победу над английскими спец службами.

Зёнхен (Сынок). Это первое кодовое имя выдающегося советского разведчика Кима Филби, которое было присвоено ему в 1934 году, когда он стал сотрудничать с нашей службой. За тридцать — подумать только: за долгие три десятка лет непрерывной работы за границей в особых условиях (это, наверно, рекорд в истории всех разведок) он пользовался не одним оперативным псевдонимом. Но нет необходимости перечислять их здесь.

О знаменитом мастере разведывательного дела написано много. Вышла и книга его воспоминаний. И все же мне хоте лось бы рассказать немного о нем. Надеюсь, что мои заметки дополнят портрет нашего большого друга новыми штрихами.

С Филби я впервые встретился в 1963 году, когда он окончательно вернулся в Москву. Нужно было вручить ему советский паспорт, что я и сделал с удовольствием. Встреча была короткой, тем не менее он произвел на меня неизгладимое впечатление. Это был необыкновенно цельный, глубоко эрудированный человек. Мне особенно импонировало то, как он с большим чувством юмора воспринимал, скажем так, некоторые неудобства нашего быта.

Когда мне довелось соприкоснуться с практической деятельностью Филби, я убедился в его замечательных профессиональных качествах. Это произошло в тот период, когда он стал представителем Сикрет интеллидженс сервис в США по связи с ЦРУ и ФБР (октябрь 1949 — июнь 1951 года). Такое везение нечасто выпадает на долю разведки. Для нас же это стало первой возможностью действовать сразу против двух наших тогдашних главных противников — британской и американской спецслужб. Вряд ли стоит напоминать, что за почти два года нахождения на этом посту К.Филби сумел добыть очень много важнейшей информации о деятельности американских спецслужб во взаимодействии с СИС, раскрыл многие сокровенные тайны ЦРУ и частично ФБР, заметно обогатил наше ведомство пониманием методов этих спецслужб. Все это значительно облегчило агентурное проникновение нашей внешней разведки в разведывательное сообщество Вашингтона.

Но еще более важная часть проделанной Филби работы состояла в передаче подробнейшей информации, характеризующей личный состав американской разведки и контрразведки. Особенно ценными оказались исчерпывающие оценки личных качеств и психологических особенностей более двух десятков сотрудников ЦРУ, наиболее перспективных в плане дальнейшего продвижения в этой службе. При этом он не только дал оценку их объективным данным, но и проинформировал о том, как их характеризовал главный контрразведчик ЦРУ Джеймс Энглтон.

Об отношениях Филби с этим опаснейшим для нас противником следует сказать подробнее. Здесь же хочу отметить, что наш замечательный разведчик произвел на меня впечатление как непревзойденный мастер психологического анализа, способный глубоко оценивать людей и их поведение. Изучив данные на выбранных им сотрудников ЦРУ, он пришел к убеждению о возможности их «разработки» с целью дальнейшей вербовки. Филби подобрал возможные пути и средства склонить их к сотрудничеству, но не с нашей внешней разведкой, а с западными спецслужбами, в частности, английской, французской и западногерманской. В отношении двух кандидатов он высказал уверенность, что сам сумеет привлечь их к сотрудничеству с СИС, чем и занялся весьма успешно. Жаль только, что к 1963 году, когда Филби окончательно провалился и вернулся в СССР, эти «агенты СИС» были выведены нами в резерв до лучших времен.

Что касается Энглтона, то в его отношениях с Кимом Филби проявилась необыкновенная способность нашего разведчика вызывать к себе полное доверие как раз со стороны наиболее недоверчивых людей, каким был ловец шпионов № 1. Филби искусно использовал англофильство Энглтона, буквально привязал его к себе и добился того, что у американского контрразведчика не стало секретов от представителя СИС.

Филби характеризовал Энглтона как самого информированного в ЦРУ человека. Он знал все слабые стороны практической деятельности этой службы, все ее наиболее засекреченные источники информации, в том числе и по нашей стране. Полностью доверяя представителю СИС, Энглтон часто советовался с ним по конкретным делам и людям. Иногда нам казалось, что автором переданных в Центр шифровок был не Филби, а главный контрразведчик ЦРУ, так как их текст целиком состоял из информации, полученной от Энглтона.

Когда Филби заподозрили в сотрудничестве с советской разведкой из-за бегства в Москву Маклина и Бёрджеса и в июне 1951 года отозвали в Лондон, Энглтон не поверил этому и защищал своего английского «идола». И лишь спешный отъезд Кима Филби в январе 1963 года в Советский Союз, чтобы избежать ареста, раскрыл глаза Энглтону. Дабы избегнуть обвинений против себя за потерю бдительности, Энглтон сжег все свои записи о встречах и беседах с Филби.

Печальный опыт вызвал у главного контрразведчика ЦРУ тотальное недоверие ко всем и вся, что привело к тому, что в этом ведомстве надолго установилась атмосфера подозрительности и шпиономании. В ней буйно расцвели измышления изменника Голицина, бежавшего в США, о массовом проникновении советских «кротов» в разведывательные структуры Вашингтона, Лондона, Бонна и Парижа. Все это было на руку нашей внешней разведке.

Размышляя о роли Филби в истории с Энглтоном, я пришел к выводу, что СИС невольно оказалась нашим лучшим помощником в противоборстве с американской разведкой. Под прикрытием этой британской спецслужбы внешняя разведка успешно проводила операции, направленные против ЦРУ и ФБР, и отнюдь не только в течение 1949-1951 годов.

Живя в Москве, Ким Филби в течение четверти века (он скончался в 1988 году, и прах его покоится в московской земле) был консультантом нашей службы. Он принес неоценимую пользу, способствуя лучшему пониманию внешней разведкой действий и методов как СИС, так и ЦРУ. Советы многоопытного разведчика помогли успешно использовать таких наших агентов, как Прайм, в течение четырнадцати лет верой и правдой служившего нам, или Уокер (у него была группа помощников), от которых мы получали весьма ценную информацию по американским шифрам.

Максимов. Возглавляя резидентуру в США еще до начала второй мировой войны, И.А.Ахмеров выявил в государственном департаменте нескольких многообещающих молодых дипломатов, которые были настроены резко антифашистски. Он поручил своему помощнику Н.М.Бородину познакомиться с одним из них — назовем его кодовым псевдонимом «Двадцать девятый» — н изучить возможности его вербовки.

«Двадцать девятый» работал в латиноамериканском отделе дипломатического ведомства. Руководство очень благосклонно относилось к нему, и особенно заместитель госсекретаря Уоллес. Перед молодым дипломатом раскрывались блестящие перспективы продвижения по службе.

Бородин свел с ним знакомство и сумел завоевать его доверие. Дело в конце концов завершилось вербовкой. «Двадцать девятый» согласился сотрудничать с советской разведкой «до конечной победы над фашизмом». При этом было оговорено, что он ничего не будет делать в ущерб США.

Вплоть до отъезда Ахмерова и Бородина из Соединенных Штатов в конце 1939 года сотрудничество нового агента с нами развивалось успешно. Подписание Кремлем пакта о ненападении с гитлеровской Германией не оттолкнуло его. Он воспринял это как неизбежное зло и без колебаний заверил, что, раз вступив на путь борьбы, с него не сойдет.

«Двадцать девятый» передал нам много ценнейшей информации по Латинской Америке. И не только ту, что поступала из американских дипломатических представительств в регионе. К нему стекались сведения также из военных ведомств, Министерства финансов. Со второй половины 1942 года он получил возможность знакомиться также с информацией из нового разведывательного органа Вашингтона — Управления стратегических служб.

Все эти материалы представляли особый интерес для нас, ибо они свидетельствовали об активизации немецкой агентуры в Латинской Америке, что с учетом стратегических перспектив требовало повышенного внимания к этому региону. Поэтому там мы планировали создать нелегальную резидентуру.

С конца 1939-го по октябрь 1941 года «Двадцать девятый» из-за отъезда Ахмерова и Бородина оставался без связи, но имел задание собирать информацию о деятельности нацистской разведки в Латинской Америке и вообще на Американском континенте, а также данные об общеполитической обстановке в регионе, влиянии там Германии, позициях и намерениях США

Сразу по возвращении в США Ахмеров уже лично установил контакт с «Двадцать девятым» и стал получать от него исключительно ценные материалы как политического характера, так и оперативного.

Значение этой информации было тем более велико, что к тому времени в Латинской Америке уже вступила в действие нелегальная резидентура под руководством Максимова. Она располагалась в Аргентине, но сфера ее деятельности охватывала весь континент. Эффективность работы резидентуры заметно повысилась с поступлением информации от «Двадцать девятого», в которой на основе посольских депеш и шифротелеграмм анализировалась обстановка в регионе с точки зрения обеспечения интересов США, освещалась активность пронацистских элементов и германской агентуры. Не меньшую важность представляли и сведения об оперативной обстановке в различных странах Латинской Америки.

Чтобы быстро доставлять резидентуре Максимова информацию от «Двадцать девятого», Ахмеров и Зарубин наладили курьерскую связь из США в Аргентину воздушным и морским путем. Все годы она функционировала безотказно.

Эти усилия во многом способствовали успешным операциям возглавлявшейся Максимовым диверсионно-разведывательной сети. С самого начала войны она была нацелена на подрыв коммуникаций, связывавших Германию с Латинской Америкой, на то, чтобы не допустить поставок в Европу сырья, горючего и других стратегических материалов, которые во все больших количествах требовались германской военной машине. Только за два с половиной года (1942-1944) группе Максимова удалось потопить и вывести из строя десятки судов, перевозивших грузы из Буэнос-Айреса в немецкие порты, уничтожить многие портовые склады. Бывали, правда, и неудачи.

Как-то в лаборатории по изготовлению взрывчатых веществ и устройств для нужд диверсионной группы произошел взрыв, серьезно пострадал один из согрудников.

Я должен рассказать более подробно о Максимове — человеке с удивительной судьбой, личности чрезвычайно яркой и неординарной. Теперь это можно сделать.

Его имя и фамилия — Иосиф Ромуальдович Григулевич, но я буду по старой привычке именовать его Максимовым. Он — уроженец Литвы, караим[30]. Во время гражданской войны в Испании сражался в интербригаде, где привлек к себе внимание внешней разведки как смелый, находчивый боевик, уже тогда в совершенстве владевший несколькими иностранными языками, к которым впоследствии добавился еще не один. Там он и был завербован, начал выполнять разведывательные задания.

Личное знакомство с Максимовым у меня состоялось лишь в 1949 году, когда я перешел на работу в нелегальную разведку. Но я знал его заочно по донесениям и тем ориентировкам, которые направлялись ему из США еще в довоенные и первые военные годы.

Когда Максимов после Испании побывал там, объехав, кстати, почти все латиноамериканские страны, его по указанию Берии временно взяли от нас и передали Особому бюро, которое возглавлял П.А.Судоплатов. Это подразделение занималось террористическими и диверсионными актами и замыкалось на наркоме и одном из его заместителей.

Максимова подключили к подготовке первого покушения на Троцкого, совершенного группой Сикейроса[31], но непосредственного участия в террористическом акте не принимал. Из переписки с ним (после того, как он вновь вернулся в распоряжение внешней разведки в 1940 году) мы знали, что его задача состояла в том, чтобы изучить обстановку в Мексике, оценить отношение различных общественно-политических сил в стране к Троцкому. С поручением он справился быстро и успешно. При осуществлении самого теракта его роль сводилась к тому, чтобы стоять, так сказать, «на стреме», наблюдать за обстановкой и предупредить исполнителей, если появится полиция.

Максимов обладал прямо-таки уникальными способностями устанавливать контакты, заводить знакомства с людьми из любой социальной среды. Он лично знал руководящих деятелей практически всех стран Латинской Америки. Общая численность созданной им там нелегальной сети достигала 200 человек, которыми он четко руководил. Только на личной связи у него находилось более 50 агентов и доверенных лиц.

По окончании войны его перебросили в Европу. С нашего согласия Максимов создал для себя очень хорошее, но, прямо скажем, достаточно щекотливое прикрытие. То, каким оно было, я до недавних пор относил к тайнам нашей разведки, которые должны храниться вечно. Но, кажется, сейчас ничто не вечно в нашем мире. Сведения об этом проникли в российскую печать.

Так, в мае и июне 1993 года газета «Известия» опубликовала две статьи: «Шпион по особым поручениям Кремля» и «Несостоявшееся покушение. Как советский агент Макс готовился к террористическому акту против Тито». В них говорилось о том, что Максимов в 1940 году участвовал в неудавшемся покушении на Троцкого, а после войны, прикрываясь должностью костариканского посла в Ватикане, вел разведывательную работу в Западной Европе и по заданию Берии должен был совершить покушение на югославского лидера, вышедшего из подчинения Москве. Второй материал подкреплялся документом из архива Сталина. Это записка МГБ СССР на имя хозяина Кремля (в силу особой секретности ее лично написал от руки один из заместителей тогдашнего министра госбезопасности Игнатьева в единственном экземпляре) с просьбой разрешить подготовку и организацию теракта против Тито с использованием агента-нелегала Макса — И.Р.Григулевича, члена КПСС с 1950 года.

Что ж могу сказать, это был рискованный шаг с точки зрения возможной расшифровки, ибо слишком многие в мире, тем более в Латинской Америке, знали Максимова в совершенно ином качестве. Но цели, которые мы преследовали, риск оправдали. Располагая возможностью выезжать чуть ли не в любую точку земного шара, он неоднократно с успехом выполнял ответственные разведывательные задания.

В конце 1952 года Берия поставил перед руководством разведки, наверное непосредственно перед тогдашним начальником нелегальной службы А.М.Коротковым, вопрос о проведении какой-то особо важной акции. Для ее осуществления требовалось подобрать самого способного нелегала. Выбор пал на Максимова. Представителю нелегальной службы в Вене было поручено провести с ним встречу и сообщить об этом новом задании, не раскрывая его сути и сказав лишь, что оно носит весьма ответственный и рискованный характер и чем-то напоминает ту операцию, к которой он привлекался в Мексике. Одновременно Максимову предложили добиться аккредитации в качестве представителя Коста-Рики в Югославии. Нелегал заверил, что аккредитоваться в Югославии для него не составит особого труда, но к перспективе участвовать в выполнении особого задания отнесся, мягко говоря, без энтузиазма.

Позднее Максимов говорил мне, что категорически отказаться он не мог, особенно памятуя опыт Мексики. Не согласившись тогда принять непосредственное участие в покушении на Троцкого, он сразу же почувствовал недоброжелательное отношение Центра. Преодолеть эту недоброжелательность помогла лишь его исключительно продуктивная деятельность в военное время.

По получении сообщения об аккредитации Максимова в Югославии его срочно вызвали в Москву. Со слов Короткова я понял, что вызов был осуществлен в грубой, категорической форме, без учета возможных последствий для дальнейшей работы нелегала за границей.

В Москве Коротков беседовал с ним с глазу на глаз, и вскоре после этого последовал приказ об увольнении Максимова из разведки. Я неоднократно встречался с ним в тот период и вел его дело. Он достаточно прозрачно дал понять, что ему хотели поручить нечто весьма неприятное и рискованное, но он фактически отказался от задания. После этого Максимов стал серьезно опасаться за свою жизнь.

Я считаю Иосифа Ромуальдовича одним из сильнейших разведчиков-нелегалов на своем участке, терять которого было жаль. Поэтому я попытался узнать у Короткова, в чем причина отказа от его дальнейшего использования. Тот сначала ни чего не хотел говорить, ссылаясь на распоряжение Берии. Но затем из некоторых его высказываний я понял, что верховный шеф госбезопасности поручил ему выяснить, не догадался ли Максимов о конкретном содержании намечавшейся акции. Будь это так, участь его оказалась бы предрешена. Жизнь ему тогда спасло то, что он сообразил: ни в коем случае нельзя показывать, что для него ясна цель поручаемого задания. Впрочем, Максимова, да и никого другого, в нее действительно не посвящали. Лишь теперь, когда недавно была обнаружена записка Берии на имя Сталина с предложением о проведении теракта против руководителя Югославии Иосипа Броз Тито, все стало ясно.

После увольнения из разведки Максимов пережил трудные годы. Но он быстро приспособился к новым условиям. Сказались его талант, неисчерпаемая энергия и колоссальная трудоспособность. Прекрасно зная обстановку в Латинской Америке, разбираясь в хитросплетениях политики Ватикана, обладая незаурядными качествами аналитика, хорошим пером, Максимов — теперь уже Иосиф Ромуальдович Григулевич — без чьей-либо помощи и поддержки достиг немалых высот в науке, стал ведущим советским латиноамериканистом, был избран членом-корреспондентом Академии наук СССР и назначен главным редактором журнала «Общественные науки в Советском Союзе». Им опубликованы многочисленные научные и публицистические работы — книги, брошюры, статьи.

В 1988 году И.Р.Григулевич скончался. К сожалению, те, кто по долгу службы должен был проявить заботу о его семье, вдове, забыли о своей обязанности, и эту миссию пришлось взять на себя ветеранам разведки.