Белорусы занимают небольшую территорию по сравнению с русскими. Эта территория была освоена белорусами достаточно давно. Белорусы в течение тысячи лет не знали массовых освоений обширных пространств, на которые в ходе своего исторического развития приходили и расселялись русские. Те группы населения современной Беларуси или же те белорусы, которые покидали свой регион (его географические границы – между Полесьем и Южной Прибалтикой), как правило, ассимилировались в местах своего нового расселения и не поддерживали тесной связи с местами, откуда пришли. Эти люди терялись для белорусской культуры и идентичности.

Регион расселения белорусов охватывает в основном территорию нынешней Республики Беларусь и некоторые приграничные районы соседних стран. Заметные миграционные движения на этой территории были, но имели специфическую особенность: миграции, как правило, не были связаны с массовым переселением иноэтничного населения в сельскую местность. Мигранты оседали преимущественно в городах. Такая модель миграций была характерна почти для всех европейских стран. Но в регионе Беларуси эта общая закономерность дополнялась почти полным отсутствием сельских территорий, которые были бы полностью колонизированы иноэтническими мигрантами. Беларусь не знала германизации Судет, мадьяризации ряда карпатских регионов или польской колонизации некоторых территорий правобережной Украины...

В силу специфики региональных политических отношений на территории между Полесьем и Южной Прибалтикой часто разгорались разрушительные войны. В ходе войны, как правило, погибало в основном городское население. Послевоенное восстановление городов всегда осуществлялось за счет активного привлечения иноэтнических элементов. Потери сельского населения, даже очень высокие, достигавшие трех четвертей, в основном возмещались за счет регенерации уцелевших местных жителей. Такими четко фиксируемыми разрушительными периодами в истории Беларуси были Ливонская война 1557–1582 годов (потери коснулись преимущественно восточной части Великого княжества Литовского, то есть белорусских земель).

Война 1648–1667 годов (около половины населения, в восточной части Великого княжества Литовского – около трех четвертей, почти все городское население). Северная война 1700–1721 годов и предшествовавшие ей внутренние войны в Речи Посполитой (до трети населения, прежде всего городского). Вторжение войск Наполеона в Российскую империю (около четверти городского населения).

Первая мировая война 1914–1918 годов (эвакуация около 1,5 млн. человек из Западной Беларуси, уничтожение почти всех городов в этой части Беларуси) и последовавшая Гражданская война на руинах Российской империи, а также советско-польская война 1919–1920 годов. Вторая мировая война 1939–1945 годов (около трети населения, свыше трех четвертей горожан).

Практически всегда после очередного опустошения культурная самоидентификация политического класса Беларуси резко изменялась. А вместе с нею обычно изменялись политическая культура, язык, принятый в среде политического класса, историческое самосознание и конфессиональная принадлежность.

В ходе войн особо сильному воздействию подвергался политический класс. Практически всегда после очередного опустошения культурная самоидентификация политического класса Беларуси резко изменялась. А вместе с нею обычно изменялись политическая культура, язык, принятый в среде политического класса, историческое самосознание и конфессиональная принадлежность.

Рюриковичи эпохи Киевской Руси с киево-византийским православием сменились Гедиминовичами (язычниками и этническими литовцами), которые затем в значительной мере приняли католичество и «старобелорусский язык» в качестве официального языка Великого княжества Литовского. Шляхта XVI – начала XVII века создала миф о своем происхождении в контексте сарматского мифа польской шляхты, развила демократические институты и традиции, прошла через латинизацию и реформацию к неокатоличеству и значительной языковой полонизации. После войны 1812 года произошла мощная полонизация уцелевшей шляхты и магнатов в рамках польского романтизма и национальной консолидации польского народа. В ходе Второй мировой войны и первых послевоенных лет остатки полонизировавшейся шляхты в целом погибли или покинули регион Беларуси.

Таким образом, белорусы – это в основном потомки той части преимущественно сельского населения, которая осталась жива в ходе часто повторяющихся войн. На протяжении жизни каждых трех-четырех поколений повторялись разрушительная война и послевоенное восстановление. Политический класс в регионе Беларуси в ходе войн, оставаясь местным по происхождению, несколько раз радикально менялся по культуре и идентичности. Политическая и культурная традиция в период между войнами никогда не успевала приобрести окончательную устойчивость и несколько раз резко прерывалась. Формирование белорусов как современной нации развернулось в XIX столетии на базе крестьянской культуры и традиции.

Развитие белорусской нации сопровождалось подавлением остатков культурных групп, связанных с Польшей, позднее – с Российской империей. Новый политический класс Беларуси возник в послереволюционный период и сформировался прежде всего на основе крестьянства.

Города были заселены крестьянами и мигрантами из других регионов бывшего СССР в ходе послевоенной урбанизации. Довоенное городское население в ходе Второй мировой войны в массе своей погибло. Бывшие советские партизаны, оказавшиеся у власти в Беларуси в результате Второй мировой войны, в определенной мере являлись социокультурным аналогом боярства времен Киевской Руси и Великого княжества Литовского или шляхты Речи Посполитой. Советская идеологическая интерпретация белорусской идентичности выполнила в регионе интеграционную идеологическую и культурную функцию.

Интеграционная панславистская идеология, которая ныне весьма распространена в Беларуси, особенно среди представителей ее политического класса, может быть понята как своего рода аналог демократической шляхетской идеологии Речи Посполитой – идеологии, которая может способствовать реализации внешнеполитических задач белорусского государства.

Регион Беларуси в моменты своего политического взлета всегда обладал системой ценностей, приемлемой для распространения вовне.

Эта «экспортная» идеология обычно обеспечивала политическую стабильность региона и была формой распространения очередным местным политическим классом своих духовных ценностей. Современное белорусское славянофильство и советский консерватизм фиксируют ценности сформировавшегося в ХХ столетии политического класса Беларуси и обеспечивают успех белорусской внешней политики на самом важном для РБ ныне направлении – на постсоветском пространстве.

В этой связи следует обратить внимание на три важных, хотя и частных обстоятельства, которые часто всплывают во время обсуждения белорусских тем. Несмотря на несколько сотен лет унии с Польшей, Великое княжество Литовское не знало значительных польских миграций на свою территорию. Основными направлениями миграций поляков являлись степные районы Украины. Освоение поляками территорий северо-восточнее Варшавы началось достаточно поздно, в основном после Люблинской унии 1569 года. Согласно этой унии, в ходе которой возникла Речь Посполитая как федерация Королевства Польского и Великого княжества Литовского, последнее сохранило очень высокую степень самостоятельности: свою политическую систему и законодательство, армию, финансы, таможню, государственный язык. Законодательство запрещало подданным королевства занимать государственные должности в княжестве и владеть там землей.

После присоединения Великого княжества к Российской империи массовых переселений русского населения на эту территорию также не было. На территории современных Беларуси и Литвы происходил тот же демографический взрыв, что и в Великороссии, и малоземелье выталкивало самих белорусов за пределы региона, препятствуя оседанию в нем людей «извне». Несмотря на жесткие подавления антироссийских восстаний (1830–1831, 1863–1864 годы) и раздачу конфискованных у восставших земель русским помещикам, доля этнических русских в составе дворянского сословия на территории современной РБ также была невысока – до 5 % землевладельцев.

В период между двумя мировыми войнами в западную часть Беларуси, которая оказалась в составе Польши, было переселено несколько сотен тысяч этнических поляков. Поляки-переселенцы занимали преимущественно административные должности. Некоторые из них получили за особые заслуги перед польским государством обширные земельные участки и составили общину польских колонистов. После присоединения западной части Беларуси к СССР в ходе тяжелых боевых действий 1941–1944 годов, а также в ходе депортаций и послевоенных обменов населением между Польшей и СССР эти поляки-переселенцы в основном либо покинули территорию Беларуси, либо погибли.

Автохтонность белорусов – принципиально важная черта белорусской идентичности, обусловленная историей региона. Распространенное в Беларуси самоопределение «тутэйшыя» («здешние») является одной из базовых черт этнической самоидентификации. Часто эта «тутэйшесть», автохтонность важнее для населения и отдельных микросоциумов, индивидуумов, чем любой политический, культурный или даже языковой компонент.

Полесские болота – это целая страна протяженностью 800-1000 км с запада на восток и около 400 км с юга на север. До проведения широкомасштабной мелиорации через Полесье существовало всего несколько устойчивых сухопутных проходов, и наиболее надежным было пересечь Полесье по немногочисленным рекам.

Севернее Полесья вплоть до Балтийского моря – территория лесов. Южнее леса достаточно быстро переходят в степи. Плодородность земли южнее Полесья несопоставимо выше, чем в лесной части севернее. Климат севернее Полесья гораздо прохладнее. Севернее и южнее Полесья социально-экономические структуры обществ, политические и культурные системы также естественно отличны друг от друга. Экспансия и даже культурная и экономическая коммуникация с севера на юг или с юга на север очень затруднена.

Белорусский высококонцентрированный социально-экономический комплекс начал свое развитие в условиях, когда давняя, естественная Полесская географическая граница еще не была преодолена с помощью мелиорации и современных трасс.

Белорусский феномен – в значительной степени и есть феномен существования сознательно измененного человеком географического ландшафта – Полесья.

Полесье – это около половины территории Беларуси. Мелиорация, насыщение новыми коммуникациями ранее болотистых районов, демографический взрыв на мелиорированных землях и так далее – все это изменило традиционный образ жизни на половине территории Беларуси ничуть не меньше, нежели сверхиндустриализация в районе совсем неполесских Могилева, Полоцка, Витебска или Минска. Среда искусственного ландшафта, переплетаясь с изменениями, вызванными в Гомеле, Мозыре или Бресте современными крупными промышленными производствами, стала неотъемлемой, очень специфичной чертой белорусского социально-экономического феномена.

Основные инвестиционные потоки, определившие развитие Беларуси к концу 80-х годов, были обусловлены геополитическими трансформациями, которые произошли в Восточной Европе в результате Второй мировой войны. Это хорошо прослеживается.

В ходе Второй мировой войны на территории между Балтийским и Черным морями, Москвой и Германией, были практически полностью разрушены города, а городское население почти полностью погибло. В Беларуси разрушение городов было наиболее очевидно. В Минске, насчитывавшем перед войною около 300 тыс. человек, после освобождения от нацистов осталось около 100 тысяч. В Витебске, втором по величине городе БССР, перед войной насчитывалось около 100 тыс. жителей, а в момент освобождения от нацистов – менее 20, кажется, 17 тысяч. В целом потери в городском населении БССР составили свыше 70 %. Столь же тотальными были потери в промышленности, жилищном фонде и городской инфраструктуре.

Разрушения и потери деревни были в целом меньшими, но также очень значительными. В восточной части Беларуси разрушения большими, чем на западе. Во-первых, Восточная Беларусь прошла через волну советской урбанизации в конце 20-х – 30-х годах. Города, промышленность, инфраструктура, образование и наука в восточной части Беларуси были гораздо более развиты, чем на западе. Западная же Беларусь была отсталой частью Польши, населенной этническими меньшинствами, к которым в националистической межвоенной Польше отношение было настороженным, временами агрессивным.

В итоге Второй мировой войны два наиболее развитых города, которые можно отнести к Западной Беларуси – Белосток и Вильна, – не вошли в состав БССР и развивались в составе соответственно Польши и Литовской ССР.

В 1939 году в Белостоке был проведен съезд народных представителей Западной Беларуси, который официально принимал решения о вхождении в состав БССР/СССР и другие постановления, необходимые для легитимного принятия Западной Беларуси в состав СССР. Белосток входил в состав БССР до решения 1944 года о его передаче Польше. Вильна, самый крупный город Западной Беларуси, традиционный экономический и культурно-политический центр польской части Беларуси, также изначально предполагалось включить в состав БССР как столицу одной из белорусских областей. В первые недели после вступления Красной армии в Польшу 17 сентября 1939 года в Вильне размещался обком Коммунистической партии Белоруссии, выходила областная белорусская газета, отстраивались органы власти БССР.

Согласно Договору о ненападении между СССР и Германией от 23 августа 1939 года и протоколу к нему вся польская Западная Беларусь, включая Вильну, признавалась сферой интересов СССР.

В сферу интересов СССР также включалась часть территории Польши между Брестом, Белостоком и Варшавой. Литва признавалась сферой интересов Германии. Таким образом, в случае выполнения этого договора в составе БССР могли оказаться не только территории со значительным польским населением в районе Вильны, Гродно и Белостока, но и территории, прилегающие к столице Польши, где белорусов и вообще православных было совсем немного, а степень польской идентичности населения очень высока. В случае выполнения договора между СССР и Германией от 23 августа 1939 года численность населения БССР превысила бы 12 млн. человек, из которых не менее 3 миллионов составили бы этнические поляки.

В ходе боевых действий в начале сентября 1939 года, еще до вступления Красной армии на территорию Польши, германская армия перешла границу советской сферы влияния в Польше, продвинувшись до Бреста. 28 сентября 1939 года между СССР и Германией был подписан Договор о дружбе. Согласно протоколу к этому договору СССР отказался от территорий между Брестом и Варшавой, заселенных в основном этническими поляками, уже занятых немецкими войсками. Германия, в свою очередь, признала частью сферы советских интересов Литву (без Клайпеды, к тому времени уже занятой немецкими войсками). Сразу после заключения нового договора с Германией Советский Союз осенью 1939 года передал Вильну Литве. В Литве были размещены советские военные базы, а в 1940 году в этой стране произошла «социалистическая революция», в результате которой Литва подобно иным прибалтийским странам вошла в состав СССР. Любопытно припомнить, что именно коммунистическое правительство Литвы, а не «дореволюционное» буржуазное ее правительство перенесло столицу из Каунаса в Вильнюс.

После завершения Второй мировой войны Вильна осталась в составе Литовской ССР. В результате БССР получила самые отсталые части Западной Беларуси, от которых оказались отсечены оба традиционных городских центра притяжения для окрестных сельских территорий.

Рывок индустриализации на этих землях требовал значительных инвестиций извне, так как внутренних ресурсов для рывка в регионе не было. Их не было и в опустошенной войной восточной части Беларуси. Характер ее послевоенного развития определялся в первую очередь соображениями о целесообразности того или иного пути развития, как они виделись из Москвы.

Можно говорить о двух альтернативных путях послевоенного развития Беларуси и всего запада бывшего СССР: с опорой на менее разрушенные войною регионы Западной Беларуси, Западной Украины, прибалтийских республик – либо перенос туда центров экономической активности, либо восстановление разрушенных войною Восточной Беларуси, Восточной Украины.

В рамках первого варианта можно рассматривать идею присоединения к БССР части Восточной Пруссии, отошедшей с Советскому Союзу, и некоторое время этот вопрос активно обсуждался. Предполагалось переместить в Восточную Пруссию часть населения из разрушенных войною местностей БССР, в основном из восточной части республики, и развить бывший Кенигсберг в качестве морских ворот БССР.

Можно без труда реконструировать последствия такого шага для БССР и всего региона. Освоение Восточной Пруссии влекло за собою концентрацию инвестиционных усилий Москвы на развитии в основном западных и приморских районов Беларуси. Разрушенные войной территории восточной части БССР развивались бы относительно медленно. Нечто подобное произошло с западными областями РСФСР.

В послевоенный период эти разрушенные войною области стали резервуаром мигрантов для крупных городов России, Прибалтики, Казахстана. Село в Смоленской, Псковской, Брянской областях РСФСР быстро опустело, и ныне к границе Беларуси с востока примыкает едва ли не пустынное пространство, резко контрастируя с восточнобелорусскими реалиями.

Концентрация ресурсов Польши на освоении прежде всего новых западных земель повлекла за собою медленные темпы развития восточных регионов Польши, которые в ущерб себе стали все тем же миграционным резервуаром для Силезии и Поморья. В результате восточные районы Польши ныне заметно уступают по уровню развития западным, ранее немецким территориям.

В контексте этого подхода – легче построить на новом месте, чем восстанавливать разрушенное в ходе войны, – был и проект переноса столицы БССР из Минска в Могилев. Перенос столицы из разрушенного на 80 % Минска в небольшой Могилев по сути означал бы строительство столицы на новом месте. Однако в конечном счете было решено восстанавливать и развивать Минск.

Не будем втягиваться в дискуссию о причинах принятия решения о восстановлении народного хозяйства БССР после войны, а не об освоении Восточной Пруссии и западной части Беларуси. Скорее всего основной причиной были соображения безопасности и устойчивости СССР в начавшемся противостоянии своим бывшим союзникам по антифашистской коалиции.

Другой важной причиной, видимо, выступило резкое изменение характера экономических связей всей Восточной Европы.

Оказавшись в составе советской сферы влияния, восточноевропейские страны выпали из традиционных экономических отношений с западноевропейскими государствами. Резко упало экономическое значение портов на Балтике и связанных с этими портами коммуникаций. Зато выросло значение континентальных сухопутных артерий: железных дорог, шоссейных магистралей, трубопроводов, линий электропередачи и т. д.

Восточноевропейские страны в послевоенные годы также резко нарастили объемы потребления промышленного сырья в ходе восстановления своего народного хозяйства по советским стандартам: тяжелая промышленность, крупные заводы, большие города... Сырье поступало в основном из глубинных районов СССР, что также привело к резкому росту значения континентальных транспортных артерий, проходящих через территории западных республик СССР.

Восточная Беларусь и Восточная Украина естественным путем после окончания Второй мировой войны оказались в более комфортной ситуации для развития своей промышленности, нежели обезлюдевшая Восточная Пруссия, аграрные Западная Беларусь, Западная Украина и Восточная Польша. Наконец, большое значение имела близость к крупным городским агломерациям. В Советском Союзе с его жесткой иерархией городов близость прежде всего к Москве, в меньшей степени к Ленинграду и Киеву, определяла развитие региона.

Одна из принципиальных черт белорусской истории: регулярно проходившие в регионе опустошительные войны, как правило, были формой столкновения на территории Беларуси внешних по отношению к самой Беларуси военных сил и государственно-политических образований. Государство, в состав которого в момент начала войны входила территория современной Беларуси, обычно не имело сил сразу же остановить вторжение. Опустошение в регион всегда приходило извне и продолжалось до тех пор, пока не выдыхалось.

Территория современной Беларуси давала потенциал к выживанию относительно небольших государственно-политических образований в борьбе с такими же довольно слабыми государствами. Даже после достижения военно-политической стабилизации, как это произошло при Витовте, они то и дело распадались на множество уделов, княжеств, ординаций, воеводств, поветов, магнатских и шляхетских конфедераций... Формы политической самоорганизации регионов менялись, однако после кратковременного успеха роль центральной власти в Беларуси всегда уменьшалась. Военно-политическая ситуация в регионе была устойчивой лишь до той поры, пока вне Беларуси не появлялись новые крупные и мощные образования (условно говоря, «империи»), которые схватывались между собою, вовлекая в конфликт и те относительно слабые государства, которые существовали в регионе.

В ходе очередной войны, которую вели между собою крупные внешние силы на территории Беларуси, политический класс, правивший на этой территории до войны, чаще всего погибал или очень резко ослаблялся.

Вместе с ним и с городами обычно погибала или ослаблялась, маргинализировалась и довоенная культурная традиция. Победители, как правило, были ориентированы на новую систему культурных и международных политических отношений. Обычно устанавливалась доминанта новой конфессии, отрезавшая довоенный культурный опыт. Резко менялись языковая среда и этнический состав населения городов. Ощущение себя «тутэйшими», то есть автохтонами, – в такой ситуации принципиально важная черта местной культурной традиции и идентичности.

Попытка приложить русскую идентичность к белорусской политической истории выглядит нерациональной: российское государство – лишь одно из государств, в состав которого некоторое время входила современная Беларусь, и российская традиция – лишь одна из традиций, которая то погибала, то усиливалась тут вместе с ее носителями. Красноречивым примером в этом отношении стала судьба «восточников» – представителей советской администрации, офицеров и членов их семей, направленных в Западную Беларусь после ее присоединения к СССР в 1939 году. Практически все эти люди погибли в течение первого года оккупации Беларуси немецкими войсками. Часто они были этническими русскими, во всяком случае носителями советской («русской») культурной традиции, установившейся в России – СССР после Октябрьской революции. Это типичная катастрофа очередного политического класса, выстроившего свою власть на территории. Местное население, несмотря на все жестокости оккупации и партизанской войны, уцелело, и именно потомки местных крестьян ныне составляют основную часть населения Беларуси.

Славянская языковая общность на территории современной Беларуси возникла в результате миграции в этот регион славян примерно с VI века. Территория нынешней Беларуси на момент начала славянской колонизации была заселена балтскими племенами. Славяне двигались с территории современной Украины через обширную Полесскую низменность по рекам. В отличие от балтов славяне изначально строили города и развивались, отталкиваясь от городов как сердца своего социума. Стремление восстановить город после очередной войны, в основе своей городская ориентация культурной традиции – это то, что коренным образом отличает белорусскую культуру во всех ее ипостасях от культуры балтской.

У балтских культур город играл меньшее культурное значение, нежели у славян. Приверженность своим обычаям, вере, языку, социальным структурам, внешним чертам своей культуры, память о дославянском господстве на обширной территории – очень важный компонент идентичности балтских народов и этнических групп. История белорусов как этнического явления – это история возникновения и развития славянской культуры в балтском культурном пространстве. Белорусы – общность, которая постоянно развивалась за счет интеграции в свой состав балтов и своеобразного синтеза славянских и балтских культур при несомненном доминировании славянского начала.

Славянская колонизация в каждом столетии, едва ли не в каждом поколении проходила по-своему, волнами, с приливами и отливами, с вбиранием в себя многих черт балтской культуры, но с момента прихода славян в регион севернее Полесья не останавливалась никогда. В литовской и латышской историографии существует обширный комплекс текстов о славянизации территории современной Беларуси. Для нас же важно отметить, что славянизация балтов – перманентный процесс, через который проходило каждое поколение белорусов или их предков. Этот процесс нечасто был насильственным. Обычно славянизация шла посредством культурной экспансии и перехода балтов к белорусской (славянской) самоидентификации и славянскому (белорусскому) родному языку.

Существовала своего рода конкуренция славянских культур: какая из них предложит балтам более привлекательные «ценности».

Возникали сложные переплетения и взаимные влияния славянских культур друг на друга. С тех времен сохранилась до сих пор этническая специфика Виленского края и Латгалии. Важно помнить про это принципиальное отличие белорусской культуры от русской: белорусы на протяжении многих сотен лет находились в состоянии теснейшего культурного взаимодействия с балтами. Причем некоторое время балтская (литовская) династия правила на территории современной Беларуси в Великом княжестве Литовском, а численность балтов и занимаемые ими пространства были весьма обширны.

Принципиальное отличие славянизации балтов в Беларуси от этого же процесса в Пруссии, Ливонии или Польше – мощное проникновение балтской культуры в славянский массив, медленная славянизация, очень значительная площадь ассимиляционного славяно-балтского контакта. Балтский культурный фактор, остатки балтских диалектов, одежды, фольклора, элементы психологии – очень важная составная часть белорусской культуры и идентичности.

Духовный опыт, история культуры белорусов за счет балтского фактора резко отличаются от опыта и культурной истории России, Украины или Польши. В этом регионе до сих пор имеет политическое значение вопрос о том, чья это земля – балтов или славян, хотя славяне пришли в регион полторы тысячи лет тому назад. Именно на балтской трактовке истории были основаны претензии Литвы на Вильнюс (Вильно) в межвоенный период, периодически возникающая в Литве дискуссия о ее праве на Калининградскую область РФ на основании того, что некогда населявшие эту территорию пруссы были балтами; ятвяжское автономистское движение в западной части белорусского и украинского Полесья и многие иные местные политические проблемы.

Географически регион между Балтийским и Черным морями четко делится на две части Полесской низменностью, протянувшейся с запада на восток примерно на 800 км и с севера на юг – на 300–400 км. Южнее располагаются пространства, которые граничат с плодородной степью. Любая политическая консолидация региона южнее Полесья давала импульс земледельческой колонизации степи. Смысл политического процесса в этом регионе в значительной степени определялся перспективой быстрого роста могущества за счет колонизации степи. И, наоборот, именно из степи исходила постоянная угроза местным земледельческим государствам и культурным общностям.

Труднопроходимое для вторжений с юга и малонаселенное Полесье давало славянам современной Беларуси относительную безопасность от тех угроз, с которыми постоянно сталкивались славяне на территории современной Украины.

Полесье же разделяло славян Беларуси и Украины на социумы, которые были вынуждены решать разные политические и хозяйственные задачи. Культурный опыт славян по обе стороны этой обширной низменности был неодинаков. В геополитическом же отношении славяне современной Беларуси были вынуждены ориентироваться на постоянное движение на север за счет балтских земель, на освоение все новых хотя бы относительно плодородных почв севернее Полесья. Объективно это было движением к Балтийскому морю и к балтийской торговле.

Противостояние шведам в Инфлянтах (в русской традиции – Ливонии), проблемы, связанные с революцией цен XVI–XVII веков и европейскими интригами вокруг балтийской торговли и Балтики вообще, – постоянные темы политической и социальной истории белорусов и их предков. После каждого опустошения движение на север вновь становилось актуальной проблемой и задачей для нового поколения славяно-балтского населения в регионе между Полесьем и Балтийским морем. Постоянное вовлечение славян, живших на территории современной Беларуси, в контекст европейской политической борьбы в Балтийском регионе – одно из очень глубоких отличий политической истории, да и духовной традиции белорусов от русской традиции. В контексте последней тяжело представить себе, например, феномен Кревской унии или реформации в том виде, в каком она проходила в Великом княжестве. В контексте же белорусских политических и культурных закономерностей эти феномены выглядят логично.

Белорусская специфика в экономике, советская сверхиндустриализация естественным образом отразилась в культурных процессах. Более того, сверхиндустриализация была следствием не только заинтересованности Москвы в развитии именно в БССР мощного промышленного очага, но и стремления самих белорусов к именно такой форме социального творчества и экономической организации.

Это хорошо видно во всей послевоенной истории БССР. Очень часто инициатива размещения в Беларуси крупных предприятий, проведения мелиорации, быстрой урбанизации выдвигалась самой БССР. Из самой Беларуси также часто приходили и инициативы по сокращению сферы применения белорусского языка и белорусо-язычного образования, подавлению собственной традиционной крестьянской культуры, любых форм несоветской идентичности. И в середине 90-х годов приход к власти А. Лукашенко сопровождался парадоксальными для всех постсоветских стран и восточноевропейских государств референдумами об отказе от «исторической» несоветской символики, о признании за русским языком равного статуса с белорусским.

На референдуме была принята символика, которая подчеркивает преемственность Республики Беларусь к БССР, а не к несоветской Белорусской народной республике, провозглашенной почти одновременно с независимыми прибалтийскими государствами в годы Октябрьской революции. Беларусь перенесла День независимости с Дня провозглашения независимости Беларуси от СССР в 1991 году на День освобождения Минска от нацистской оккупации Красной армией 3 июля (1944 года), герб и флаг РБ в целом повторяют герб и флаг БССР.

В то же время белорусы все годы после распада СССР демонстрируют поддержку всех действий своей власти по отстраиванию институтов независимого и сильного государства. В связи с этим парадоксальным поведением белорусов закономерно всплывает вопрос об особенностях белорусской идентичности и, главным образом, чем белорусы отличаются от русских, разные это народы или один народ, разделенный государственной границей.

Белорусы – вообще тот редкий народ в Европе, говоря о котором до сих пор обычно надо начинать с доказательства, что такой народ существует.

Народы – соседи белорусов, как правило, обладают разветвленной системой представлений о себе и других, и в рамках таких систем нет места белорусам как особому народу.

Русское сознание и национальная философия, как правило, прочно связаны с московским православием, а украинцы и белорусы воспринимаются в лучшем случае как «ветви» триединого русского народа. Литовцы воспринимают Великое княжество Литовское, существовавшее в XIII–XVIII веках, как государство, созданное литовцами, покорившими некоторые русские (восточнославянские) княжества, и с трудом могут вписать в эту схему белорусов в качестве особого народа. Литовская историография не обладает разветвленной системой текстов об этом государственном образовании как государстве двух народов или государстве, где литовцы господствовали над именно белорусами. Польское историческое самосознание помнит белорусов в качестве «забитых» крестьян и с трудом адаптируется к белорусам в качестве образованного народа, обладающего собственным отношением к истории Польши и Речи Посполитой. Польская историческая традиция, как правило, разделяет точку зрения о Великом княжестве Литовском как результате завоевания литовцами части русских княжеств. Украинская традиция сосредоточена на осмыслении тех моментов украинской истории, которые мало касаются белорусского культурного компонента: противостояния Степи и кочевникам, казачества, украинско-польских взаимоотношений.

Народы – соседи белорусов не имеют и развитых негативных представлений о белорусах, связанных с межэтническими столкновениями между ними и белорусами. В массовой памяти этих народов насилия, совершенные над ними на территории Беларуси или с участием белорусов, остались столкновением между этими народами и некой иной, не совсем белорусской силой. Чаще всего негативная память затрагивает эпоху противостояния этих народов и Российской империи, этих народов и СССР. Наконец, почти все соседние народы полагают значительные части территорий, населенные белорусами, частью своего культурного ландшафта и воспринимают местное белорусское население как часть своего народа, лишь временно изменившую этническую самоидентификацию, язык и историческую память. «Возвращение» назад в лоно «материнского» народа «виленских поляков», «кресовых католиков» или даже православных Поднепровья зачастую выглядит в уже устоявшейся культурной традиции литовцев, поляков или тем более русских относительно легкой пропагандистской (просветительской) задачей.

Для констатации существования белорусов как народа, представляется, проще всего отталкиваться от результатов Всеобщей переписи 1999 года.

Белорусский этнический миф, будь то культурно-просветительная деятельность Франциска Скорины, Статуты Великого княжества Литовского, походы великого князя Витовта, Полоцкое княжество и прочие, до сих пор активно оспаривается как национально ориентированными интеллектуалами соседних народов, так и внутри страны. Всеобщая перепись 1999 года впервые проводилась по принципу самоидентификации каждого. Белорусами определили себя 82 % населения, белорусский язык в качестве родного назвали 73,7 % (то есть 86,5 % белорусов), белорусский язык в качестве языка, на котором разговаривают дома, – 36,7 % населения (41,3 % белорусов).

Эти данные соотносимы с данными предыдущей всеобщей переписи 1989 года, где запись об этнической принадлежности опрашиваемых заносилась на основании паспортных данных человека, однако пункт о родном языке заполнялся на основании заявления опрашиваемого. Белорусский язык тогда назвали родным 65,6 % населения.

Примерно те же данные фиксируются и предыдущими переписями (см. табл. 1).

Мы можем уверенно предполагать, что этническая самоидентификация населения на протяжении как минимум послевоенного периода не претерпела принципиальных изменений. Идентификация себя в качестве именно белорусов четко связана с восприятием белорусского языка в качестве одной из отличительных черт белорусской идентичности. Хочется также отметить, что белорусы в массе своей хорошо владеют как минимум двумя языками уже в силу того, что белорусский язык является обязательным для изучения в школах. В сельской местности образование практически все послевоенные годы (а в Восточной Беларуси и в довоенный период) практически полностью является белорусоязычным. Иное дело, что разговорный язык населения региона не всегда совпадает с родным языком и с этнической самоидентификацией.

Массовое использование в быту языков иных народов – прежде всего русского и польского – является нормой для белорусов.

В этом отношении они напоминают современные кельтские народы – с той разницей, что степень сохранности разговорного языка у белорусов в целом значительно выше, чем, например, у ирландцев или шотландцев.

Первой Всеобщей переписью, которая фиксировала родной язык опрашиваемых на основании их самоидентификации, была перепись 1897 года. Большинство населения, проживавшего на территории современной Беларуси, определило своим родным языком белорусский. Даже в католической Виленской губернии белорусы (по родному языку) составляли 56,05 % населения (литовцы – 17,58 %, евреи – 12,72 %, поляки – 8,17 %, русские (великороссы) – 4,94 %). Всеобщая перепись 1897 года фиксировала также вероисповедание опрашиваемых. Большинство населения будущей Беларуси принадлежало либо к Русской православной церкви (РПЦ), либо к римско-католическому костелу, либо к различным направлениям иудаизма. Ни одна из конфессий не культивировала белорусский язык и не идентифицировала себя в качестве национальной церкви белорусов. Более того, практически все церкви отрицали существование белорусов в качестве особого народа и идентифицировали себя в качестве национальных церквей прежде всего русских, поляков, евреев. Немалая часть населения региона также указывала в качестве своего родного языка не тот язык, который принят в качестве своего рода официального в той конфессии/церкви, к которой они принадлежали. Прежде всего это касается католиков, которые массово указывали в качестве родного языка как польский, так и белорусский и литовский языки.

Массовый би– или полилингвизм является одной из ярких черт белорусского культурного ландшафта, что отличает Беларусь от гораздо более моноязычной в своей массе России. Статус белорусского как особого языка, а не диалекта иных языков был четко сформулирован еще в 1903 году в труде «Белорусы» Е. Карского. Ныне этот статус филологами практически не оспаривается. На белорусском языке существует обширная литература.

Итак, следует признать, что белорусы как особый народ существуют и четко фиксируются по всем принятым в этнографии признакам на протяжении достаточно длительного периода. Следовательно, предметом анализа должна быть специфика белорусской идентичности и особенности истории белорусов, а не сам факт их существования, а также в контексте нашей темы – причины плохого знания русскими белорусов.

Различия между русскими и белорусами касаются не только их этнической идентичности и отличий между двумя языками и литературами. В конечном счете, любая идентичность может быть изменена с помощью целенаправленного воздействия пропаганды, язык общения при каких-то обстоятельствах достаточно легко меняется основной массой населения, а литература, случается, предается забвению и отмирает. История многих народов знает много примеров такого рода. Мне представляется, что одной из важнейших причин существования разной идентичности и культуры русских и белорусов является неодинаковый тип взаимоотношений двух народов с тем пространством, в рамках которого они развиваются.

Высокоиндустриализованные промышленность и сельское хозяйство Беларуси сложились в ходе послевоенного развития всего региона между Полесьем и Балтийским морем, между Германией и Россией.

Белорусы на территории РБ – это в первую очередь «западники». Распад СССР совпал с внутренней трансформацией белорусской национальной культуры из преимущественно «восточно-белорусской» по корням основной части ее носителей в преимущественно «западно-белорусскую».

Доля людей пожилого возраста в численности «восточников» как культурной группы непропорционально велика и составляет порядка 30–40 % численности группы. В то время как у «западников» доля пожилых лиц колеблется между 20 % и 30 %.

Степень сохранности семьи у выходцев из разных частей Беларуси также разная. В целом в 1996 году в Беларуси было расторгнуто примерно 50 % браков от численности заключенных в этом же году. При этом в восточных областях, прежде всего в Могилевской, было совершено 76 % разводов от численности заключенных браков, а в Брестской – около 30 %. Такая же тенденция и соотношение разводов и браков по регионам, но при более низком общем уровне разводов наблюдается в Беларуси уже несколько десятилетий.

Если в течение ближайших 10–15 лет не произойдет валообразного возврата в Беларусь белорусов из бывших союзных республик, то после физического угасания ныне пожилых людей соотношение между разными культурными группами белорусов стабилизируется.

Но при этом доля восточников в численности населения упадет достаточно заметно в силу высокого процента пожилых лиц и низкого по сравнению с западниками темпа физического самовоспроизводства. Вероятно, тогда через 10–15 лет доля «восточников» составит порядка 25–30 % населения Беларуси, доля «западников» вырастет до 55–65 % при росте доли небелорусов в населении республики за счет беженцев и нелегальных мигрантов до 20 % от примерно тех же 10 млн. человек населения, которые имеются сейчас.

Миграционный потенциал северо-западной части Беларуси, который в иной политической ситуации ушел бы в основном на север, составляет на протяжении 15 лет несколько сотен тысяч человек. Это добавочный миграционный потенциал к общему относительно высокому давлению на города сельского населения Западной Беларуси, где перед распадом СССР успела начаться быстрая урбанизация. Общий миграционный потенциал Западной Беларуси составляет свыше миллиона человек в течение 15 лет. Эта грубая величина получается исходя из простых расчетов: население Западной Беларуси в начале 90-х годов составляло около 4 млн. человек. Из них в деревне проживала примерно половина, еще около 20 % в городах с численностью населения до 50 тыс. человек, которые также могут давать заметную миграцию в крупные города.

Любая экономическая стабилизация в Беларуси вновь развязывает процесс исхода населения в города. Если учесть, что в развитых странах в сельском хозяйстве занято около 3 % населения, а проживает в деревне около 10 %, то можно грубо предположить примерный миграционный потенциал западно-белорусской деревни. Из двух миллионов сельских жителей Западной Беларуси дети до 16 лет составляли немногим больше четверти населения, или 600–800 тыс. человек.

Неизбежное продолжение урбанизации рабочих мест в сельском хозяйстве означает, что дети должны будут или уезжать, или изменять род деятельности. Очевидно, что сменить род деятельности без смены места жительства проще жителям деревень, прилегающих к крупным городам. Пригородные деревни относительно просто превращаются в части близлежащего города. Однако в Западной Беларуси крупных городов почти нет. Небольшие города не могут выступить столь же мощными центрами превращения крестьян в горожан, будь то посредством смены места жительства или за счет смены рода деятельности. Особо подвержены миграциям молодые люди 16–25 лет. Можно с уверенностью говорить, что не менее половины из них должны покинуть деревню при наличии экономического роста в стране. Это еще до 100 тыс. человек в начале 90-х годов ХХ столетия и около 200 тысяч на протяжении 15 лет.

Небольшие города всегда являются источником миграции в крупные города. Миграция из небольших и даже из средних городов (50-200 тыс. жителей) может стимулироваться упадком градообразующего предприятия. Оценить сложно, но можно предположить, что потенциальная миграция из таких населенных пунктов также велика.

Таким образом, при грубых расчетах получается, что миграционный потенциал Западной Беларуси в начале 90-х годов составлял свыше миллиона человек на протяжении 15 лет, но вряд ли достигал двух миллионов. 200–300 тыс. человек, которые в результате распада СССР должны были переориентироваться на белорусские города, составляют заметную долю потенциальной сельской миграции и создают не самую, конечно, большую проблему Беларуси, но учитывать ее надо. И очень желательно для внутренней стабильности Беларуси не допустить, чтобы потоки мигрантов из католических деревень северо-запада встретились в Минске или в иных городах с мигрантами из юго-восточных чернобыльских районов.

Мигранты из полесских районов Брестской области Беларуси в культурном отношении в основном представляют собой особую культурную группу, как и поляки северо-западной приграничной «полосы». Столкновение западно-полесского миграционного потока с потоком католических мигрантов вполне может сопровождаться нарастанием культурных противоречий между этими группами населения в городах нового места проживания. Политика регуляции миграционных потоков посредством манипуляции инвестициями в развитие инфраструктуры тех или иных городов Беларуси – одна из важных естественных задач белорусского государства.

Эту же закономерность можно сформулировать иначе: всякое торможение индустриального развития Беларуси, тем более деиндустриализация способны притормозить миграцию из сельской местности в города. Но деиндустриализация Беларуси обязательно развязывает миграционные потоки из мелиорированных регионов Полесья и чернобыльской зоны.

Можно также попробовать сформулировать основные параметры новой системы расселения, которая напрашивается с учетом наличия в Беларуси высокого внутреннего миграционного потенциала и трех особо склонных к нему культурных групп:

› Беларусь действительно вынуждена отказаться от равномерной системы расселения, к которой шла с 60-х годов;

› Минск должен развиваться либо в крупный мегаполис, чтобы принять основной массив мигрантов, либо в агломерацию, за счет развития городов-спутников, которые примут основную массу мигрантов;

› желательно чернобыльскую миграцию осадить в районе Витебска с его городами-спутниками, а западно-полесскую – в Бресте – Барановичах. Таким образом, две разные культурные группы будут разведены и не соприкоснутся друг с другом активно;

› католическую миграцию из полосы вдоль границы с Литвой и Латвией направить в несколько относительно крупных местных городов: Лида, Полоцк, Молодечно, Гродно. Другой вариант – вырастить город-дублер Вильнюса, который примет на себя основную часть потенциальной виленской миграции. Таким городом мог бы стать Молодечно;

› развивать Минск в агломерацию посредством создания вокруг Минска сети качественных дорог и широкого пояса пригородов;

› новая неравномерная система расселения должна возникнуть вокруг транспортной оси Брест – Минск – Витебск. Именно эта ось как часть трансъевропейского коридора между Парижем и Москвой является ныне местом сосредоточения наибольшей экономической активности в Беларуси. Эта ось должна быть устойчивой: Московская агломерация обязательно должна быть плотно связана транспортным сообщением со столицами наиболее влиятельных государств ЕС. Благополучная экономическая конъюнктура по оси Брест – Витебск – это долгосрочный фактор влияния европейской интеграции на Беларусь. И она же следствие развития особо тесных отношений Беларуси и России в тени европейской интеграции.

Сложно представить себе, чтобы централизованное государство в Беларуси могло придерживаться иной политики в области расселения, хотя возможны рецидивы корпоративного мышления. Неравномерная система расселения – самый дешевый вариант ответа на скрытую повышенную миграционную активность белорусского населения. В той или иной форме, стихийно или осознанно, именно так и происходит в Беларуси. Миграционные тенденции не привели к социальной дестабилизации и в целом находятся под контролем власти. Скрытая высокая готовность населения к миграциям – очень важный параметр сложившейся в Беларуси демографической ситуации. Ни в одной стране в регионе между Черным и Балтийским морями нет аналогичной обстановки. Беларусь должна сохранять высокую степень управляемости всеми социальными процентами из центра и продолжать урбанизацию, либо миграционное давление может создать сложный дестабилизирующий социальный фон.

Кроме того, слабый контроль за социальными процессами неизбежно повлечет за собою рост миграции в Беларусь извне. В начале 90-х годов Беларусь уже сталкивалась с этим явлением. Общины выходцев с Кавказа стали тогда заметным дестабилизирующим культурно-политическим фактором во всех сколько-нибудь крупных городах, прежде всего по линии трассы Брест – Москва. В отселенные местности чернобыльской зоны потянулись многочисленные переселенцы из разных горячих точек, возникших на территории бывшего СССР и депрессивных ранее индустриальных регионов России и Украины.

Социально-экономическое развитие Беларуси и всего региона к концу 80-х годов по мере завершения урбанизации в полосе вдоль советско-польской границы требовало выработки совершенно новых масштабных региональных проектов и определения новых параметров развития всего региона. Дальнейшее развитие региона определялось и определилось характером следующей стадии европейской интеграции, к которой переходила Европа в течение 90-х годов ХХ столетия.

Выскажу два предположения. Во-первых, неспособность противостоять мощным внешним угрозам, опираясь на потенциал своего региона, сделала жизнеспособными в Беларуси такие формы политической активности, которые вовлекают в обеспечение своих интересов крупные внешние силы даже вопреки их желаниям. Во-вторых, существование в Европе, на границе со степью и Москвою, обширного слабого региона привело к выработке в этом регионе традиции не только политической унии. Здесь появилась также традиция вовлечения наиболее активных религиозных деятелей разных стран в обеспечение интересов региона, в основном в области безопасности. Готовность пойти на допуск деятельности на своей территории разных миссионеров, готовность пойти на церковную унию и массовую смену конфессиональной принадлежности политическим классом и населением во имя победы над каким-то мощным противником – одна из базовых особенностей духовной и политической культуры региона, где находится Беларусь.

Крещение Руси князем Владимиром, Даниил и Миндовг с их католическими «вариантами». Массовый переход в православие литовцев, отправившихся княжить или служить в славянские города в период, когда в Великом княжестве правила языческая династия. Флорентийская уния, проповедь Иеронима Пражского и помощь гуситам, реформация. Брестская уния и антикатолический альянс православных и протестантов, спокойная ликвидация унии – все эти явления сложились в местную традицию, когда ради достижения политической цели считалось вполне допустимым сменить веру при каких-то критических обстоятельствах. Безусловно, у этой традиции были яркие противники, и каждая церковь имеет своих мучеников, отказавшихся менять веру или даже нюансы веры. Однако тем не менее примерно каждые 150 лет основная часть населения региона самостоятельно, без внешнего завоевания меняла или очень резко трансформировала конфессию под влиянием политических соображений.

Православная церковь Великого княжества не уходила в самовольную автокефалию после провала Флорентийской унии, как это сделала православная церковь в Москве, и не подчинялась Московскому патриарху вплоть до середины XVII века. В конце XVI века лишь два светских сенатора Великого княжества из 25 были католиками, остальные – преимущественно протестантами. В конце XVIII века не более 5 % населения нынешней Беларуси были православными. Беларусь являлась преимущественно греко-католической и римско-католической страной. Россия знала совсем иную традицию религиозной жизни. Русские религиозные споры – это споры внутри одной веры и одной церкви.

Рискну предположить, что одна из причин столь высокой динамичности в смене конфессий – компрометация той или иной церкви соседнего государства и связанных с нею единоверцев. Такие церкви всегда являлись духовным ядром тех государств («империй»), которые решали в регионе Беларуси свои масштабные задачи. В ходе затяжной опустошительной войны религия завоевателя компрометировалась в глазах религиозно активных людей. Соответствующая церковь начинала восприниматься всего лишь как инструмент идеологии и пропаганды жестокого врага.

С другой стороны, собственные иерархи или иные хранители ценностей, как правило, в ходе опустошительной войны быстро погибали или утрачивали возможность оказывать прежнее влияние. Во всяком случае, местные церкви никогда не обладали материальным потенциалом для создания мощной образовательной или пропагандистской машины, чтобы противостоять церкви очередной «империи».

На таком духовно-политическом фоне логично рассматривать церковные и религиозные вопросы в качестве разменной моменты в ходе геополитических комбинаций для отражения очередного нашествия. Абсолютно очевидно, что такого рода практичное, отчужденное отношение к церкви и даже к религии коренным образом отличает белорусскую политическую традицию от русской. Государство в регионе Беларуси редко бывало последовательным хранителем веры. Оно было, как правило, бюрократическим, а не идеократическим. Ни одна церковь не могла претендовать здесь на гарантированную устойчивость, ибо здесь не могло быть устойчивым ни одно государство. Церковь бывала влиятельна в основном в силу своей способности привлечь внешнюю поддержку.

Говоря немного возвышенно, если мы начнем разбирать ситуацию в каждый момент, предшествовавший смене конфессиональной принадлежности основной массы населения, то будем изумлены глубиной кризиса, поразившего церковь, от которой отказывались люди. И вряд ли сможем однозначно осудить их за попытку найти выход из сложившейся ситуации и сохранить веру и душу в рамках иной церкви, показавшейся на тот момент наиболее светлой и чистой. Надо отметить, что каждый новый политический класс региона Беларуси искренне исповедовал близкую ему религию. Религиозная индифферентность характерна для данного региона лишь в эпохи стабильного развития.

Столь высокая религиозная толерантность не была характерна для России. Великое посольство Льва Сапеги об объединении трех стран или походы Лжедмитриев провалились в немалой степени из-за нежелания московского общества допустить на своей территории массовое строительство неправославных храмов и распространение влияния неправославных христианских церквей.

Интеграция Беларуси в состав Российской империи произошла только тогда, когда Россия оказалась в состоянии вобрать в себя католическую на тот момент страну, а католическая страна оказалась способна ужиться внутри православной империи.

Даже иезуиты в начале XIX века формально оказались в составе Полоцкой иезуитской провинции, тогда как в абсолютном большинстве стран Европы деятельность их ордена была тогда запрещена. В Полоцке же совсем незадолго до вторжения Наполеона в Россию была открыта очень консервативная иезуитская академия (1812–1820).

Конфессиональные процессы, происходящие в Беларуси, беспрецедентны и имеют региональное значение. Беларусь – единственная страна в Европе, где на наших глазах нетрадиционная, не связанная с исторической или иной культурной традицией церковь стала второй по влиянию на религиозно активную часть населения. Речь идет о неопротестантах, в основном о пятидесятниках – «христианах веры евангельской». Нельзя исключать, что при благоприятных политических обстоятельствах эта новая церковь может выйти на первое место. Ни в одной стране Европы нет подобной конфессиональной ситуации, чреватой столь масштабным культурным переворотом. Возможно, по значению этот фактор является более значимым для Европы, чем приверженность Беларуси крупным заводам и советскому культурному наследию.

С конца 80-х годов социологи фиксируют рост общей религиозности белорусов. Сегодня верующими считают себя свыше половины населения Беларуси.

Это обстоятельство создает предпосылки конфликта с советизированной частью общества. Однако еще более опасно то, что религиозность белорусского населения распределена неравномерно. Наиболее религиозным является население Западной Беларуси, то есть религиозная идеология может выступить одной из форм самовыражения западнобелорусских региональных культур и региональных элит. Соответственно сложности во взаимоотношениях конфессиональных групп часто отражают сложности во взаимоотношениях не только церквей, но и региональных элит. Важно и то, что в среде религиозно активного населения темпы роста числа неправославных религиозных объединений превышают темпы роста количества православных приходов. Это создает почву для напряженности между православным населением и слоями, ориентированными на православно-русские духовные ценности, и неправославными группами.

С 1994 года Беларусь по формальным признакам утратила свой относительно православный характер: количество официально зарегистрированных приходов Русской православной церкви (РПЦ) впервые с 1838 года стало меньшим, нежели количество официально зарегистрированных приходов двух других основных конфессий (см. табл. 2).

В 1995 году ситуация в этом направлении изменилась еще: количество фактически существующих протестантских общин примерно сравнялось с количеством приходов РПЦ (как официально зарегистрированных, так и находящихся в стадии становления) и ныне лишь незначительно уступает Русской православной церкви, несмотря на худшие, чем у нее, политические условия для развития.

При сохранении сложившихся тенденций в случае любой политической заминки, которая уберет некоторые административные препятствия для регистрации новых протестантских общин, можно ожидать, что протестанты превзойдут РПЦ и по количеству официально зарегистрированных церковных общин.

Особое значение в конфессиональных процессах имеет региональный фактор.

Все три основные конфессии РБ базируются в Западной Беларуси. Такая ситуация сложилась после уничтожения церковной жизни в Восточной Беларуси в 30-х годах. На 17 сентября 1939 года, в момент вступления Красной армии в Западную Беларусь, в самой БССР было, по разным данным, от одной до десяти действующих православных церквей и то ли ни одного католического костела, то ли один-два. В то же время в Западной Беларуси действовало около 700 православных церквей, свыше 200 костелов и до ста протестантских общин. Церкви в Восточной Беларуси были открыты лишь после 1941 года.

Все три конфессиональные группы базируются в западнобелорусской деревне.

У православных в этом регионе расположено примерно 300 приходов в деревнях, у католиков – около 120, у протестантов порядка 170 официально существующих общин. Эти общины, как правило, существовали и во времена СССР либо отпочковались от существовавших в 1939–1941 годах и после 1988 года. В основе каждой из трех основных белорусских конфессий лежит массив традиционных, преимущественно сельских общин, которые после начала в СССР политики перестройки весьма успешно перешли к активной миссионерской деятельности на практически безрелигиозном до того востоке Беларуси.

Принципиально важным общим элементом белорусской церковной жизни стала слабость влияния клира во всех конфессиях и соответственно высокая степень самоуправления общин. В Беларуси до самого последнего времени был всего один православный монастырь и совершенно не было католических монастырей. Общие многолюдные церковные праздники при советской власти не практиковались, основой церковной жизни была община и все, что связано с потребностью именно этой церковной первичной организации. К моменту распада СССР клир был подготовлен очень слабо: в Беларуси лишь после распада СССР была расширена православная семинария в Жировичах, открыта католическая семинария в Гродно и ряд других высших и средних учебных заведений традиционных церквей. Подготовка православного клира, мягко говоря, была слабовата, и священник был нацелен скорее на апологетику традиционных моральных ценностей, чем на активную миссионерскую деятельность. В костеле ситуация усугублялась его польским культурным характером и традицией – парафия (приход) умершего ксендза могла десятилетиями ждать разрешения на приезд нового ксендза из Польши. Наконец, советское церковное законодательство рассматривало общину в качестве материально ответственного лица, а священника – в качестве наемного работника у прихожан. Тем самым даже юридически механизм функционирования приходской и парафиальной жизни был приближен к механизму функционирования протестантской общины.

Наполняемость активными верующими общин всех основных конфессиональных групп примерно одинакова. В некоторых регионах у католиков наполняемость приходов ниже, чем у православных, в других местах – в Могилевской или Брестской областях – католические приходы зачастую очень малолюдны.

С точки зрения функционирования общины крайне сложно представить себе устойчивое управление общественным целым, где только ядро активных верующих составляет свыше 150–300 человек. Обычно эти 150–300 человек охватывают своим влиянием еще 600-1200 человек, которые относительно регулярно ходят в церковь или костел. Это и есть средняя западнобелорусская церковная община. У протестантов средняя численность крещеных в деревенской общине составляет те же 150–300 человек, под влиянием которых находится обычно 600-1200 детей, их родителей, родственников, друзей, коллег, соседей. Конечно, встречаются и крупные общины, приходы, парафии, но в среднем наполняемость активными верующими и их влияние на более пассивную часть единоверцев примерно сопоставимы по всем конфессиям.

У православных основной массив общин располагается в Западной Беларуси, в основном в Брестской области (католических парафий в этой области меньше 60, из них около 20 – в одном районе этой области, близ Барановичей). У католиков около 200 общин концентрируются вдоль границы с Литвой, преимущественно на стыке границ Витебской, Гродненской и Минской областей. Православных здесь примерно столько, сколько католиков у границы с Украиной, то есть почти нет.

Все три конфессиональные группы практически не связаны с белорусской национальной идеологией, хотя обладают широкой внутренней автономией в рамках своих конфессий. Белорусская православная церковь является экзархатом Русской православной церкви. Во главе польского по традиционной ориентации католического костела стоит кардинал. Протестанты самоуправляемы по природе своей организации и вообще индифферентны в отношении национальных проблем.

Наконец, все три конфессиональные группы обладают очень высокой степенью организационной консолидации.

В Беларуси пока не было ни одного внутрицерковного конфликта, который можно было бы назвать церковным расколом.

Растут в числе и православные, и католики, и протестанты. Прочие деноминации, особенно экзотические, практически незаметны. То есть изначально белорусские верующие распределены между крупными устойчивыми хорошо организованными конфессиями, политизация которых может пройти очень быстро.

Ныне восстановлены практически все православные церкви, существовавшие в Западной Беларуси в деревне до 17 сентября 1939 года. Католических костелов открыто меньше. Основная причина – послевоенные репрессии и массовый отъезд поляков в Польшу во второй половине 40-х годов. Так, сегодня в Брестской области поляков очень мало, хотя до войны они составляли на этой территории свыше 14 % населения. Однако там, где компактное сельское польское (католическое) население сохранилось, довоенные костелы обычно восстановлены.

Строительные программы в деревне сегодня можно считать близкими к завершению. Волна строительства новых молитвенных учреждений перекидывается из деревень в города. А вместе с этим возрастают и актуальность конфессиональной проблематики, и межконфессиональные противоречия. В частности, особенно опасным внутри всех конфессиональных групп стало противоречие между политизированными и относительно неполитизированными частями. Тем более что эти части конфессий базируются в разных регионах Беларуси и в качестве социальной базы используют разные общественные группы. В Восточной Беларуси церкви изначально возникают в основном в городах, при том что доля сельского населения на востоке гораздо меньше, чем на западе: примерно 25 % против примерно 50 %. В силу слабости общины и отсутствия культовых сооружений клир здесь более нуждается в поддержке влиятельных и богатых структур для реализации строительных программ и потому более самостоятелен относительно общины.

В конце 80-х годов католический костел в РБ пошел на создание трех особых диоцезий (церковных округов) вместо существовавшей до того одной единой. Границы диоцезий проведены по границам культурных регионов Беларуси: Гродненский епископат охватывает всю Западную Беларусь без Западного Полесья (Брестской области), которое выделено в особую единицу. Эту Полесскую диоцезию непосредственно возглавляет кардинал Казимир Свентэк. Восточная Беларусь охватывается Минско-Могилевским епископатом. В каждой диоцезии сформировалась специфичная система взаимоотношений между клиром и прихожанами, в каждой диоцезии у костела свое место в общественно-политической структуре региона, особенные проблемы и задачи.

В Гродненском епископате господствует традиционный польский костел. Здесь внутренняя тональность обычно задается потребностями и спецификой традиционных сельских приходов. В Полесской диоцезии католики – небольшое, нелюбимое и достаточно изолированное этноконфессиональное меньшинство в центре православного и протестантского массивов. В Минско-Могилевском епископате костел сталкивается со значительным влиянием национально ориентированных сил и в гораздо меньшей степени выступает носителем польской культуры и идеологии, нежели в Западной Беларуси. Здесь действует несколько белорусских парафий, и в костелах все шире используется русский язык.

Именно в Восточной Беларуси была отформатирована греко-католическая ветвь костела. Греко-католики вобрали в свои парафии в основном ранее православную белорусско ориентированную молодежь. Только в Восточной Беларуси сегодня заметен переход в католичество значительного числа православных. Еще большее значение для судьбы костела в этом регионе имеет концентрация католиков в рядах белорусской оппозиции разных идеологических направлений и выдвижение национально ориентированной оппозицией тезиса о греко-католичестве как национальной религии белорусов в противовес православию[2] .

Усиливающееся давление Запада на А. Лукашенко привело к усилению внутри правящего слоя Беларуси тех сил, что ориентированы на получение в России поддержки со стороны наиболее антизападных, националистических кругов. Сближение государства и православной церкви стало неизбежным. В Беларуси началось отступление от модели последовательно светского государства. Началось выстраивание законодательно оформленной иерархии основных конфессий по тем правам, которыми они располагают в стране. Еще в конце 90-х годов в Беларуси было введено законодательство, которое поставило под очень жесткий государственный контроль иностранных миссионеров. Граждане иных стран могут заниматься религиозной деятельностью в Беларуси только на основании относительно коротких, часто годичных, разрешений, которые могут продлеваться решением органов власти. Иностранец не может заниматься миссионерской деятельностью вне пределов своей церкви или иной локализированной культовой территории. Для проведения совместных с иными религиозными общинами религиозных мероприятий миссионер должен получать специальное разрешение местных органов власти. Это положение отразилось в основном на католическом костеле.

Вскоре после принятия этого положения было отказано в разрешении на миссионерскую деятельность примерно 100 ксендзам, монахам и монахиням, наиболее радикально настроенным и особенно склонным к полонизационной деятельности через костел. Костел был вынужден быстрее начать подготовку кадров для своего клира из числа граждан Беларуси, а сам клир, костяк которого по-прежнему составляют в основном иностранные граждане, стал очень осторожен в высказываниях и деятельности, которая могла бы быть истолкована как провокация межнациональной или межэтнической вражды. Для белорусского костела, который на протяжении сотен лет был социальным институтом, где формировалась и развивалась и польская культура, это революционное преобразование.

Надо сказать, прошло это преобразование без заметной напряженности в отношениях государства и костела, и католические регионы по-прежнему являются регионами поддержки А. Лукашенко в ходе всех политических кампаний в РБ. Разве что уровень этой поддержки в католических районах у А. Лукашенко немного ниже, чем в православных районах Брестской области или религиозно индифферентной Восточной Беларуси. Пожалуй, поддержка католиками А. Лукашенко даже выросла, хотя этот рост и не связан непосредственно с постановкой государством деятельности костела под свой очень жесткий контроль.

Можно предположить, что католический клир отдает себе отчет в сложности положения костела в Беларуси в случае его прямого конфликта с государством. Опираться на польскость в Беларуси – значит опираться на очень слабые, культурно отсталые регионы вдоль границы с Литвой и Польшей, переживающие отток населения в города. Доля людей с высшим и средним образованием среди белорусских поляков примерно в полтора раза ниже доли людей с таким образованием среди этнических белорусов. В собственно католических районах – еще ниже. Нет ни одного сколько-нибудь крупного города, который можно было бы рассматривать как место концентрации польской региональной интеллигенции. Даже в Гродно поляки составляют лишь около трети населения и не могут доминировать в культуре города, где еще примерно треть жителей – этнические русские и треть – белорусы.

В Минске, Могилеве, Гомеле, Витебске... костел может развиваться как костел преимущественно русскоязычный, и именно эти новые пространства для активности дают костелу перспективу.

Вероятно, открытые возможности к миссионерской деятельности вне польского культурного массива и составляют главную причину относительно бесконфликтных отношений костела и белорусского государства, несмотря на все ограничительное законодательство, принятое в РБ.

Протестантизм, развившийся на западном белорусско-украинском Полесье, не должен вводить в заблуждение своими внешними формами. Это не столько развитие новой конфессии, сколько оформление живого местного религиозного движения, которое не находит себе места в рамках традиционных церквей. Сами протестанты обычно называют себя просто «верующие» или «христиане», полагая остальных не очень последовательными в одной с ними вере. Местные протестанты также не испытывают потребности в кадрах миссионеров и проповедников. Скорее наоборот, сами ведут достаточно активную миссионерскую деятельность вне Беларуси.

В конечном счете, костел в Восточной Беларуси по мере своего распространения все более трансформируется в особый по идеологии комплекс, приспособленный к наступательной деятельности в условиях русскоязычного постсоветского города. В отличие от Западной Беларуси костел в восточной части государства ориентирован скорее на распространение католичества на новые социальные слои и массы восточных белорусов, чем на удовлетворение потребностей уже сложившихся католических общин.

Становление восточнобелорусского костела влечет за собой, с одной стороны, дальнейший рост внутренней напряженности в костеле РБ между польским и непольскими течениями. С другой стороны, дальнейший успех костела в Восточной Беларуси позволит католицизму усилить свою экспансию в Россию с опорой на Беларусь.

Различие между западно-белорусской и восточно-белорусской частями РПЦ не менее глубоко. В течение 1995 года внутренняя напряженность в РПЦ привела к выплескиванию противоречий между разными группами иерархов на уровень Московского патриархата и в СМИ. Невольный лидер этого своеобразного оппозиционного течения архиепископ Могилевский и Мстиславский Максим присутствовал в Могилеве на учредительном собрании православной политической партии, которая немедленно выступила с крайне радикальной, православной, прорусской политической программой. Процесс политизации РПЦ в Беларуси тогда был остановлен. Церковь сохранила свое единство и управляемость, но характерно, что сторонниками жесткой политизации и сближения между РПЦ и государством выступали православные активисты из восточно-белорусских епископств. В Западной Беларуси, несмотря на то что именно там концентрируется основной массив православных приходов и активных верующих, подобных выступлений практически не было.

Белорусская православная церковь находится в более сложных условиях, нежели католическая. У БПЦ вот уже много десятилетий нет «тыла». Часто забывается, что в СССР до 1988 года свыше 60 % приходов располагались в Западной Украине и Западной Беларуси. Прежде всего в Западной Украине (см. табл. 3). Восток СССР был бесцерковным.

После 1988 года в Западной Украине произошла катастрофа РПЦ: в трех галицийских областях (Львовской, Ивано-Франковской, Тернопольской) из ее состава вернулись в греко-католичество практически все приходы. Православные приходы на Волыни и в остальных частях Западной Украины также покинули РПЦ, присоединившись либо к Украинской автокефальной православной церкви, либо к УПЦ Киевского патриархата. За несколько лет РПЦ лишилась массива общин, который был ее основой на протяжении как минимум 40 послевоенных лет. Вновь открытые приходы в России и в Восточной Украине несоразмерны случившейся потере, ибо пока не обладают сформированной церковной общиной. Клир для вновь открытых приходов приходится готовить на скорую руку и набирать в далеко не традиционно православных сельских районах... На этом фоне Беларусь находится в неплохом положении. Здесь сотни общин в южной части Западной Беларуси составляют компактный массив, где практически нет католиков. Этот массив не «ушел» из РПЦ и продолжает поставлять относительно качественное пополнение для кадров клира и православного актива. Но у этого массива в сегодняшних условиях нет возможности рассчитывать на реальную поддержку православной церкви России. Россия не может дать ни необходимых кадров, ни достаточного количества православной литературы, ни денег, ни образованных клириков. Белорусским православным еще длительное время надо рассчитывать только на свои силы, и никакое «единение» с Россией Белорусской православной церкви не поможет. Скорее напротив, подтолкнет оппозиционно, европейски ориентированную часть населения переходить в католицизм и протестантские церкви.

У католического костела такой тыл был, есть и, можно быть уверенным, еще долгое время будет. Это Польша. Именно оттуда в костел идут литература, идеи, образование, деньги и кадры. Почти все работавшие в Беларуси ксендзы, монахи и монахини еще недавно были гражданами Польши. Ныне число граждан Польши удалось уменьшить примерно до 70 % состава клира. Вероятно, вскоре доля граждан Польши упадет еще, но в целом польское присутствие в белорусском католическом клире еще долгое время будет очень заметным.

Структурная зависимость белорусского костела от польской поддержки заложена и в темпах становления самостоятельных костельных структур. В РБ Гродненская католическая семинария лишь в 1995 году дала первый выпуск в 25 человек. При таких темпах подготовки костел в РБ будет еще очень длительное время нуждаться в иностранных миссионерах, а те реально могут прибыть в первую очередь из Польши. Имеет значение и то, что костел в Беларуси традиционно является польским по духу и идеологии. Такой же создана и Гродненская семинария.

Напротив, массив РПЦ в Западной Беларуси сегодня находится в своеобразном православном «выступе», если не на острове, внутри католического мира. На наших глазах в католицизм вернулась Галиция. Костел усилился в Литве и в части Латвии. Произошла его реанимация в северной части Западной Беларуси. В любой момент очередная политическая неурядица в Минске или в Москве может привести к власти политиков, которые не смогут или не захотят сдержать возврат в Беларусь католических орденов...

У РПЦ в Беларуси нет собственных ресурсов выдержать конкуренцию в борьбе с католицизмом за души своей паствы. Речь может идти только о выработке нового типа православной организации, приспособленной к выживанию в условиях многоконфессионального общества. Вероятно, именно потому сторонники политизации православной церкви и превращения ее вновь в элемент российской государственной машины не находят широкого отклика в среде западно-белорусского большинства своих единоверцев.

Особое место в религиозной жизни Беларуси занимают протестанты. Иностранных миссионеров в Беларуси практически нет. Те, кто приезжает, зачастую являются местными выходцами, проживающими в США или Канаде. Свыше 95 % протестантских общин РБ принадлежат к Христианам веры евангельской или к Евангельским христианам баптистам. В РБ нет неконтролируемого роста христианских сект. Здесь идет своего рода конфессиональная революция, когда относительно новая конфессиональная группа превращается в наиболее влиятельную, что для Европы исключение.

Внутри региона концентрации протестантов можно выделить несколько локальных центров: Пинск – Столин (свыше 100 общин), Брест – Кобрин (до 100 общин), Слуцк – Солигорск (около 60), Барановичи (около 50), ныне быстро формируется пятый такой центр в районе Калинковичей – Мозыря. Заметными протестантскими «островами» являются Могилев, Гродно и особенно Минск.

Евангелизация новых территорий за пределами западнополесского ядра отличается рядом специфических черт. Наибольшее количество новых общин возникает в белорусской провинции, в провинции же концентрируются миссионерские усилия протестантов. В качестве наиболее яркого примера можно привести серию миссионерских акций республиканского масштаба, предпринятых в 1992–1994 годах в городе Лида. Создание мощного протестантского ядра в этом городе позволило бы сомкнуть Западное Полесье с Вильнюсским протестантским очагом и перейти к широкой миссионерской деятельности среди католического населения Виленского края по обе стороны литовско-белорусской границы.

Миссионерская деятельность протестантов после создания независимой Республики Беларусь в целом эффективно координируется в республиканском масштабе. Уклонение от широкой пропаганды в Минске – вероятно, сознательный акт. Тем самым протестанты остаются вне поля зрения белорусских политиков идеологизированного типа. Прежде всего вне поля пристального внимания белорусских националистических сил, близких к католицизму. Сохранение протестантами имиджа малозначимых «сектантов» для столичных интеллектуалов и политиков никак не мешает протестантской пропаганде в белорусской провинции, ибо на провинцию эти интеллектуалы имеют незначительное влияние. Евангелизированные регионы словно охватывают Минск с юга и с запада.

Тем не менее в самом Минске рост неопротестантов напоминает по темпам взрыв, который в основном происходит за счет внутренних миссионерских ресурсов. Наиболее быстрыми темпами растет число пятидесятнических общин.

Структура минских протестантских общин отличается от белорусской провинции:

› минские общины возникли относительно недавно, они еще наполнены множеством очень энергичных неофитов;

› в минских общинах не произошло выделения мощного ядра верующих, сплоченных в комплекс породнившихся между собой больших семей;

› в общинах не произошло стабилизации состава и еще велика доля людей, чья принадлежность к церкви неустойчива;

› очень велика доля молодежи, что придает минскому протестантскому движению совершенно непатриархальный культурный фон.

Впрочем, даже при сохранении имеющихся темпов роста минские общины в ближайшие 5-10 лет не смогут составить столь значимой социальной группы, какой являются протестанты в Западном Полесье. Реальным центром протестантизма в РБ еще длительное время будет оставаться юго-западная часть Беларуси, а Минск, вероятно, будет регионом активной миссионерской деятельности.

Протестанты Беларуси концентрируются прежде всего в одном регионе: в Западном Полесье и прилегающих регионах. Их распространение происходит не за счет создания новых регионов концентрации в других частях государства, а преимущественно за счет расползания западно-полесского ядра на все новые пограничные территории. Тем самым сохраняется единая структура управления протестантским движением и предотвращаются возможности его раскола из-за обособленного развития каких-то групп общин на базе разных культурных субстратов и культур.

Протестанты продемонстрировали способность находить ключи к культурным кодам всех основных групп белорусов.

Общины вбирают в себя людей в Бресте, несмотря на то что в этом городе около половины населения составляют русские и другие мигранты не из этого региона. Протестанты оказались в состоянии закрепиться в полукатолическом регионе Барановичей и даже в религиозно индифферентной восточно-белорусской Случчине.

Причем и в районе Барановичей, и в районе Слуцка большинство верующих – это местные крестьяне и(или) их переселившиеся в город дети. Ныне на наших глазах протестанты бурно растут на базе специфичной чернобыльской культуры Мозыря и Калинковичей и столь же быстро распространяются в среде молодежи и интеллигенции в Минской городской агломерации.

В основном регионе протестантского влияния в Западном Полесье за последние семь-восемь лет произошла качественная трансформация этой конфессиональной группы – построено до десятка крупных молельных домов, рассчитанных более чем на тысячу посадочных мест каждый. В Минске в 90-х годах построен молельный дом Христиан веры евангельской, рассчитанный на 2500–3000 мест. Вероятно, это самая крупная в Европе и бывшем СССР пятидесятническая церковь. Следует также учесть, что у пятидесятников более быстрые, чем у баптистов, темпы роста новых общин. В отличие от баптистов они направляют имеющиеся средства и возможности преимущественно на миссионерскую деятельность, потому количество пятидесятнических общин, подавших документы на регистрацию или готовящихся к этому, гораздо выше, чем у баптистов.

Вокруг крупного молельного дома группируется по несколько десятков небольших «дочерних» общин. Фактически протестанты перешли к епископальной структуре построения и вышли за рамки семейной полулегальной церкви. Кроме того, ими открыты высшие учебные заведения (библейские институты у евангелистов и баптистов), радиостанция, печать, система детских лагерей и так далее. Планы развития протестантских церквей предусматривают создание опирающихся на уже построенные дома объектов: школ, газет, издательств, приютов для престарелых, детских летних лагерей. Новые молельные дома должны будут строиться небольшими, рассчитанными на жителей близлежащих микрорайонов или деревень. Это будут преимущественно «дочерние» молельные дома, ориентированные на крупный дом поблизости.

Протестанты продемонстрировали способность к росту на базе всех основных культурных групп белорусского населения. Им «сдались» и православные западные «полешуки», и католики в районе Барановичей (а также в Вильнюсе в Литве), и белорусы-«восточники» в Слуцке, Солигорске, Могилеве, и чернобыльцы Мозыря – Калинковичей.

Свыше 50 % общин принадлежат к Союзу ХВЕ, еще около 40 % – баптистские, однако и среди членов баптистских общин до половины составляют евангелисты, так что они составляют до 70 % верующих протестантов. При этом догматические различия между этими деноминациями очень незначительны, и речь фактически идет о двух течениях одной церкви, между руководящими структурами которой пока не фиксировалось ни одного конфликта.

Сегодня мощь аппарата власти в РБ позволяет с помощью разных средств сдерживать миграционные потоки, но миграция из деревень в города все же идет.

В интересующем нас контексте важно, что мигранты из деревень Брестской области часто не уходят за пределы Западного Полесья. Вероятно, и дальше сельские мигранты станут оседать преимущественно в областном центре, вблизи него, в небольших городках типа Кобрина и скорее всего в регионе расположенного на той же трассе города Барановичи. Тем самым в район Бреста и Барановичей следует ожидать продолжения притока протестантской молодежи из деревень в южной части области. Особенность ситуации также в том, что в отличие от православных мигрантов протестанты интегрируются в городе почти исключительно через церковные, общинные структуры. То есть приток протестантской молодежи будет и далее вести к разбуханию городских общин и к увеличению их миссионерского и экономического потенциала.

Наконец, протестантам очень помогает последовательное уклонение от политизации церковной жизни. Более того, как правило, в местах возникшей межконфессиональной напряженности или внутрицерковных конфликтов немедленно появляются протестантские проповедники, которые, указывая на «мирскую» вовлеченность активистов – католиков или православных, увлекают религиозно активную часть местных верующих в свои структуры. Скажем сильнее: любая попытка использования в политических целях православно-католических противоречий ведет, по крайней мере в условиях Западной Беларуси, к росту протестантских структур. Уже потому политизация любой из традиционных конфессий чревата катастрофическими последствиями для нее на совершенно неожиданном для многих направлении.

Если на волне «единения» с Россией РПЦ будет действительно превращена в опекаемый государством организм, то это может вызвать не только рост противоречий между БПЦ и костелом, не только рост внутренних неурядиц внутри самой церкви, но и заметный отход религиозно активных православных активистов Западной Беларуси в протестантские общины.

Сегодня реально остановить рост протестантизма в Беларуси в прямом миссионерском противостоянии не в состоянии ни одна из традиционных конфессий. Теоретически противостоять протестантам могли бы католики, но только в том случае, если бы в РБ прибыли массы миссионеров из католических орденов, но это невозможно по политическим соображениям другого порядка.

С другой стороны, протестанты невольно позволяют ослабить потенциально возможный кризис в отношениях Беларуси и Украины по вопросу о принадлежности населения большей части Брестской области. Согласно наиболее распространенной на Украине версии, местные диалекты являются диалектами украинского языка, а местные жители – украинцами. В каждом «украиноязычном» районе Брестской области существует украинское культурное общество, а украинские дипломаты в Беларуси периодически заявляют о 1,5-2-миллионном украинском меньшинстве в Беларуси. Однако рост протестантизма несколько меняет ситуацию в белорусскую сторону: на Украине протестантов примерно в четыре раза больше, чем в Беларуси, но там они не приближаются к статусу второй и тем более первой конфессиональной группы, как в РБ. На Украине огромным влиянием обладают традиционные конфессии (см. табл. 4), а главное – национальное движение в этой стране неизмеримо весомее, нежели в Беларуси.

Мощный украинский национализм рассматривает протестантов как носителей космополитического, антиукраинского в своей основе типа идеологии и культуры. Более того, наиболее радикальные украинские национальные группы нередко оценивают протестантов как силу, объективно союзную Соединенным Штатам, а сами США считают главным геополитическим противником Украины.

Кроме того, протестанты на Украине далеко не так едины в деноминационном и догматическом плане, как в Беларуси. Они концентрируются в трех разных регионах: Западном Полесье – Волыни, в Закарпатье, близ Одессы. В каждом из этих регионов преобладает своя деноминация. Возле границы с Беларусью ситуация с протестантами точно такая, как в РБ: баптисты и евангелисты, причем в абсолютных цифрах на украинском Западном Полесье протестантов больше, чем с белорусской стороны.

Несмотря на прозападную риторику украинских властей, после распада СССР положение протестантов в Украине зачастую было худшим, чем в Беларуси, в основном за счет более мощной конкуренции со стороны традиционных конфессий. Худшие, чем в РБ, условия существования и, главное, худшие перспективы не позволили протестантам на Украине создать настолько мощную организационную структуру, какая есть у их белорусских единоверцев. Раз остановить дальнейший рост в Беларуси протестантизма маловероятно, значит, логично рассчитывать на рост притяжения украинских единоверцев к белорусскому протестантскому очагу. То есть притяжение части населения белорусского Западного Полесья к Украине по языковому признаку может быть при необходимости компенсировано белорусским руководством ростом притяжения к Беларуси части населения Западного украинского Полесья по конфессиональным соображениям.

Возможно разыгрывание протестантской карты и по другим внешнеполитическим направлениям. Самое же главное – фактом своего существования протестанты делают для любой политической силы в РБ крайне рискованной попытку создать привилегированное положение для какой-то одной конфессиональной группы. Беларусь должна быть либо последовательно светской, либо политически нестабильной.

Таким образом, дальнейшее сближение России и Беларуси влечет за собою осложнение межконфессиональных отношений в Беларуси и чревато прежде всего:

› ростом в РБ межконфессиональной напряженности;

› ослаблением позиций православной церкви за счет роста католического костела и протестантских церквей;

› превращением Беларуси в одну из точек опоры католического костела и протестантов для активной миссионерской деятельности в России.

Отказ же от сближения с Россией чреват быстрым перерастанием межконфессиональных сложностей в комплекс затяжных межконфессиональных конфликтов в силу ориентации заметной части белорусской националистической оппозиции на католицизм и неготовности православной церкви противостоять иноконфессиональному давлению без хотя бы некоторой поддержки со стороны государства.

Беларусь имеет принципиально отличную от России культуру политического обустройства. В этом регионе тяжело создать сильную и устойчивую центральную власть. Практически отсутствует долгосрочный экономический источник такой силы: ни шведских рудников XVI–XVII веков, ни богатств Сибири XVII–XVIII веков, ни осваиваемой причерноморской степи XIX века. В то же время регион между Полесьем и Балтийским морем практически невозможно оккупировать и устойчиво господствовать над ним, опираясь лишь на собственную военную силу. Наконец, этот регион сам по себе не очень привлекателен по сравнению с Балтийским морем и его торговым значением, степью или, повторюсь, Сибирью.

Этот регион – всегда зона обширного транзита, который может быть успешным только если будет политически обеспечен согласием на него местного населения.

Своего рода локальный Хартленд. Каким бы образом ни возникла власть, которая претендовала на этот регион, ей приходилось устанавливать на данной территории отношения сотрудничества с множеством местных элит, слабо связанных общими интересами между собой. Естественное стабильное состояние политической системы для этого пространства – рыхлая конфедерация, которая время от времени сплачивалась для решения региональных задач. В некотором смысле все опустошительные войны в этом регионе – это очередная неудачная попытка военным путем обеспечить контроль новой внешней силы над регионом ради достижения более важной и масштабной геополитической задачи. Такие задачи пытались решать Алексей Михайлович, Карл XII, Наполеон, Вильгельм II, Гитлер... Однако вооруженным путем контролировать этот регион долго нельзя. Местная политическая традиция, которая в состоянии обеспечивать выживание на этой территории и прогресс, – это культура унии, перманентной консолидации региона в контексте более широких объединительных процессов. Если российская политическая традиция – это традиция захвата и покорения, то традиция белорусская и шире балто-славянская, региональная – это стремление объединиться на определенных условиях с сохранением каждым субрегионом своих прав, обязанностей и отличий. Политическая культура белорусов – это прежде всего культура переговоров об очередной унии или уточнении условий уже заключенной унии.

Такие исторические события и персонажи, как коронации князей Миндовга и Даниила, Кревская и Люблинская унии, вся история правления Ягеллонов, Великое посольство Льва Сапеги в Москве, Станислав Понятовский, даже Александр Лукашенко с его курсом на интеграцию с Россией без потери самостоятельности Беларуси – абсолютно логичны в политической культуре и традиции белорусов, но алогичны в культуре и политической традиции русских. И наоборот, совершенно естественно в рамках российской политической и культурной традиции стремление даже нынешней, слабой России вобрать Беларусь в свой состав «семью субъектами федерации», как предложил в 2002 году президент Владимир Путин.

Непонимание российскими интеллектуалами и политиками сути политической инициативы Беларуси относительно союза с РФ без вхождения в состав последней абсолютно естественно, ибо эта инициатива не укладывается в традиционное для Москвы восприятие себя самой как «собирательницы земель» под единым скипетром – сильной централизованной властью. В то же время с точки зрения белорусской политической традиции совершенно нормально стремиться к объединению, но не к растворению в единой стране. Так были организованы Великое княжество, Речь Посполитая и даже отчасти Советский Союз с его союзными республиками.

Россия развивалась в иной политической и географической обстановке, где жизнеспособной оказалась именно культура и традиция натиска и деспотии, нереальные в Беларуси. То, что называют толерантностью белорусов, – это, как правило, специфическая форма прагматизма, адекватная местной политической среде.

Белорусы в отличие от русских всегда находились в тесном культурном контакте с западно– и центрально-европейскими народами. Территория современной Беларуси не была завоевана монголами, и на нее не была распространена система баскаков и подушных податей. Напротив, Великое княжество Литовское позднее отвоевывало у татар славянские княжества. Крестоносцы были остановлены преимущественно за счет внутри-европейской дипломатической комбинации с участием католической Польши. Великое княжество в момент своего взлета сумело вовлечь в сферу своего влияния Крым, регион Дона и Южного Буга. Оно оказало помощь гуситам и в той или иной форме приняло участие в ранних войнах с турками на Балканах. Беларусь оказалась в зоне влияния революции цен и стала неотъемлемой частью европейской экономики, для которой в XVI веке район Балтийского моря имел первостепенное значение.

Беларусь испытала реформацию и латинизацию. Города региона были преобразованы по европейскому образцу, и городское население широко пользовалось Магдебургским и иными видами европейского городского права. Уже в начале XVI века был создан письменный свод законов – Литовский статут, который действовал на территории нынешней Беларуси с изменениями и дополнениями вплоть до 1839 года. Шляхетская демократия и правовая культура достигли высокой степени влияния. Многоконфессиональность была нормой с момента возникновения Великого княжества.

Регион Беларуси не знал традиционного для Москвы господства одной церкви – православной. Вплоть до XVII века православие находилось здесь в подчинении константинопольским патриархам. Беларусь не знала православного мессианства (концепция Третьего Рима) и самодержавия, принципиально важных для Москвы. Беларусь не знала эпохи широкой колонизации новых пространств, что было характерно для Москвы и русских.

Беларусь рано освоила книгопечатание. С конца XVI столетия в Вильне существовала иезуитская академия, позднее ставшая университетом. Европейская, преимущественно католическая система образования, католические ордена и протестантские церкви распространили свое влияние на всю территорию Беларуси.

Вплоть до разделов Речи Посполитой крестьянство здесь не знало крепостничества на уровне приписывания к заводам и продажи крестьян отдельно от земли, как это делалось в России. И позднее крепостничество в этом регионе имело формы, отличные от существовавших в великорусских или малорусских частях империи. Деревни были устроены по «европейскому» образцу согласно реформе конца XVI века («Устава на волоки»). Реформа 1861 года в Беларуси носила более мягкий по отношению к крестьянам характер, чем в собственно России.

Военная стратегия в регионе Беларуси много веков базировалась на использовании большого количества замков, а не государственных крепостей, как в Московском государстве.

Практически все города, обладавшие Магдебургским правом, и частные города были обнесены стенами. Даже относительно небольшое частное владение часто представляло собой укрепленный военный объект. Замки и города должны были сдержать противника на границе государства, пока внутри страны будет собрано мобильное шляхетское ополчение и наемные войска, которые в маневренной войне разгромят врага. Регулярная армия в регионе Беларуси, как правило, была небольшой и собиралась лишь изредка.

Беларусь не знала территорий, неподконтрольных власти в течение долгого времени, – наподобие Сибири, Дона или Запорожской Сечи. Пространство Беларуси было, как правило, территорией, где господствовало принятое законодательство, тогда как антисистемные вызовы порядку обычно приходили извне. Бунтарский социальный элемент, как правило, был вынужден покидать этот регион.

Очевидно, что в Москве – России многое из перечисленного было иным, даже противоположным. Политическая традиция и культура русских и белорусов сформировались в пространствах, весьма отличных по своей организации.

Белорусы много столетий, практически всегда развивались в европейской среде – как один из очень своеобразных и относительно небольших народов. Попытка выстроить в Беларуси политические схемы без учета этого фактора обычно влечет за собою неудачи.

Так, в Беларуси нельзя установить при помощи государства одну, скажем, православную, конфессиональную доминанту. Множество храмов, сохранившихся до сих пор, включая Софию Полоцкую, являются униатскими как по ориентации по сторонам света, так и по архитектуре. И уже сам архитектурный ландшафт будет аргументом в массовом восприятии православного фундаментализма как чего-то не совсем правильного. С другой стороны, значительная часть населения Беларуси в разные исторические эпохи относила и относит себя к тем или иным протестантским вероучениям. Жесткая поддержка государством одной церкви сразу стимулирует рост числа протестантов за счет оттока религиозно активных людей из покровительствуемой государством же церкви (примеры – Реформация середины XVI века, межвоенная Польша, нынешняя ситуация с баптистами и пятидесятниками).

Любая демократизация или смена режима в Беларуси мгновенно поднимает множество исторически обусловленных вопросов разного масштаба. О собственности на церковные здания. О трактовке многих событий местной истории. О взаимоотношениях между разными культурными группами населения. О роли государства и права в регуляции тех противоречий, которые могут расколоть регион в случае доминирования какой-либо одной радикальной трактовки его истории и культуры.

Русские оказались способны в силу ряда причин стать сердцевиной общества и государства, ставившего перед собою глобальные задачи.

Белорусы умеют мыслить себя в контексте большого целого, культура и традиция белорусов позволяет им находить свое место внутри большого политического и культурного организма, не растворяясь в нем.

Русские как народ таким опытом практически не обладают. Зато у русского народа есть традиция мыслить себя вселенски, абсолютно, безоглядно бросаясь достигать самые масштабные цели.

Русские обладают относительно непрерывной исторической и культурной традицией, хранителями которой выступают церковь, государство, русский язык, обширное пространство расселения русского народа и его численность. Утрата одного или некоторых из этих факторов, любые трансформации внутри институтов государства и церкви, любые реформы языка не влекут за собою прерывания традиции в целом, ибо одновременно все эти факторы уничтожены или трансформированы быть не могут. В некотором смысле русский народ живет в ощущении времени как вечности, в которой он будет «всегда». У белорусов не один раз могло быть уничтожено все или почти все: язык, государственность, церковь, которой они были привержены в данный момент истории, этническая самоидентификация. Иногда, как, например, во время нацистской оккупации, речь шла о возможности физического уничтожения или прямого порабощения белорусов. Белорусская идентичность неизбежно вобрала в себя осознание возможности гибели и дала на него рациональный ответ – программу выживания и победы во имя выживания. Белорусы не живут в гарантированной «вечности» и вынуждены жить рывками и расчетом. Выходом из такого расчетливого, более «скучного», чем в русской системе ценностей, существования не может быть простой переход к русской самоидентификации.

Действительно, русским человеком быть в Беларуси нельзя. Обычные, самые невинные философские размышления в русском духе ставят человека в Беларуси перед угрозой полной неадекватности.

Скажем, как определить, какая церковь является у белорусов национальной? Как примирить белорусскую идентичность с ее толерантностью и русскую идеократичность и «имперскость»? Можно ли, живя в Беларуси, резко отбросить в своем сознании деревню, сельские корни? Как, наконец, понять, почему в современной Беларуси может одновременно реализовываться очень «русский» по идеологии политический курс с арестами активистов националистической оппозиции и обострением отношений с Западом, и одновременно оказывается очень жестко разгромлен весь спектр русских националистических организаций и СМИ?

Белорусская идентичность в отличие от русской является в основе своей рациональной формой приспособления к окружающей действительности. Беларусь не манифестируется, а постигается. Белорусская националистическая традиция, которая является полным и вполне зрелым аналогом национализмов соседних народов, более ста лет неудачно пытается выстроить «белорусскость» через манифестацию. Неудачи преследуют всех идеологов, которые пытаются увидеть белорусскую идентичность, проявляющую себя через апологетику некой внешней формы культуры – язык, кодифицированный исторический миф, конфессиональный патриотизм. Отдельный разговор, почему это не получается. Но это разговор в значительной мере внутри-европейский, вне русского контекста. Он касается феномена белорусов в контексте европейской общности – поскольку те особенности белорусской истории, культурной и политической традиции, о которых шла речь выше, сближают белорусов и Беларусь со многими народами Центральной и Восточной Европы, но отличают их от русских и России. Манифестационность не свойственна белорусской традиции и идентичности. «Белорусскость» выражает себя скорее через действие, через движение к понятной практической сложной цели.

Здесь даже на индивидуальном уровне нельзя ни доказать, ни реализовать ни одной ассимиляционной идеи и практики. Здесь нельзя долго хранить ни одной культурной формы. Помню, как папа римский, выступая перед толпой в 800 тыс. человек в Вильнюсе, сказал, обращаясь к белорусам по-белорусски: «Не бойтесь себя», то есть храните свою идентичность как ценность. Это европейский контекст белорусской идентичности, но он понятен и через русско-белорусский дискурс: белорусская идентичность не так тесно связана с культурной формой, как русская или европейская. Это также входит в противоречие и с католическим пониманием значения эстетики и красоты, столь важным именно для польского варианта католицизма... Форма никогда не успевает отстояться до своей быстрой гибели. К сожалению или к счастью – это, видимо, закон развития культуры в Беларуси: быстрое прогорание не успевшей созреть культурной формы. Вот и сейчас мы видим, как советская форма белорусской культуры и идентичности также рушится, сменяемая еще не понятными новыми глубокими подвижками. Понятно, если бы советская идентичность исчезала, заменяясь под влиянием процесса евроинтеграции ныне стандартным, европейским, либеральным национальным сознанием. Но ведь новая белорусская идентичность является еще и чернобыльской, неведомой остальной Европе...

«Белорусскость» – это, в общем, неверное слово, оно вводит в заблуждение, предполагая понимание принадлежности к Беларуси и белорусам как чего-то самодостаточного, абсолютно ценного, предполагая апологетику формы культуры – а апологетики-то и нет.

«Белорусскость» – это скорее технология жизни в данном конкретном регионе. Иногда – это технология выживания. В этом смысле белорус – это «тутэйший», белорусом можно быть, в общем, только в регионе Беларуси.

Белорусом можно быть, только сделав сознательный выбор в пользу именно такой формы выживания, жизни посредством «белорусскости», определенные черты, формы и закономерности которой я и попытался описать выше.

Нынешняя эпоха в развитии белорусов – с одной стороны типична для белорусской культуры. В рамках Российской империи в XIX столетии вследствие прекращения разрушительных войн и технического прогресса на территории современной Беларуси произошел демографический взрыв. Численность белорусов резко выросла: примерно в три раза в период после войны 1812 года. Вместе с тем произошла кристаллизация специфичной крестьянской культуры как отдельной по самоидентификации от культуры традиционного правящего класса. Почти вся помещичья земля в Беларуси даже в начале XX столетия принадлежала римско-католической, часто уже польской по самоидентификации шляхте. Фактически Беларусь превратилась в территорию кастового общества: культурно-идентификационные границы между социальными классами были почти непроницаемы. Крестьяне обычно были лояльны царю, и их социальная настроенность против шляхты часто использовалась российской властью для подавления ее антироссийских восстаний. После ликвидации Греко-католической церкви и ее объединения с православной церковью в ходе Полоцкого церковного собора 1838 года крестьяне стали преимущественно православными.

Шляхта в течение XIX века пережила мощную культурную полонизацию и в значительной мере перешла к польской идентичности. Шляхта была преимущественно римско-католической, часто политически антирусски настроенной.

Русского населения в Беларуси почти не было. Города в течение XIX века стали по составу населения преимущественно еврейскими.

Урбанизация, начавшаяся в Беларуси в основном после перехода к массовому строительству железных дорог во второй половине XIX века, привела к притоку в города масс крестьян.

Вместе с урбанизацией в регионе нынешней Беларуси, Литвы, части Украины возникла и развилась деятельность интеллигентских групп, которые выстраивали свои проекты создания особых наций на базе специфичных крестьянских культур региона.

Из множества такого рода проектов постепенно развились в нечто реальное лишь несколько: литовцы, латыши, украинцы и белорусы, хотя были и другие варианты: кривичи, ятвяги, черноруссы и т. д.

Победа белорусского культурного проекта объясняется скорее всего тем, что он формировался на базе проводившейся самой Российской империей идеологии триединого российского народа. Белорусы понимались как одна из ветвей российского народа. Крестьяне в массе своей уже к концу XIX века усвоили эту относительно новую для них идентичность, наполняя ее в основном официально дозволенной интерпретацией – белорусы как ветвь русских, происходящая от кривичей, и т. д. Эта концепция в Беларуси носила название западнорусизма. Западнорусизм, кстати, не отрицал наличия белорусского языка, но трактовал белорусский язык по-разному: от понимания его как комплекса диалектов русского языка до принятия его в качестве отдельного славянского языка (академик Е. Карский. «Белорусы» и т. д.). Белорусская идентичность пришла на смену более антироссийской вариации идентичности крестьян как литвинов или русинов-униатов.

В конце XIX – начале ХХ столетия белорусскость стала все более трактоваться частью интеллигенции (часто шляхетской по происхождению) как проявление культуры особого восточнославянского народа. Эта версия стала получать распространение по мере кризиса Российской империи. Социальные и межконфессиональные противоречия на территории Беларуси стали все чаще принимать форму межэтнических противоречий. Возникла белорусоязычная литература, и сформировался белорусский литературный язык.

Крах Российской империи привел и сопровождался кризисом российской идентичности и распространением нероссийских вариантов самоидентификации крестьян на территории Беларуси, Литвы, Латвии, Польши, Украины. Между национальными проектами началась политическая борьба. В ходе этой борьбы белорусы в большей степени, чем другие народы региона, оказались поддержаны советской Москвой.

Советская интерпретация белорусской идентичности представляет собою в значительной степени западнорусизм, который постулирует белорусов как отдельную нацию, а не часть русского народа. Основные постулаты западнорусизма остались в советской интерпретации белорусов неизменными: прародители белорусов – кривичи (добавились дреговичи и радимичи), Полоцкое княжество как первое белорусское государство (добавилось Туровское княжество), белорусы как угнетенный народ Великого княжества Литовского, белорусы как крестьяне, угнетенные поляками до освобождения, происшедшего в ходе уже Октябрьской революции, белорусский язык – язык крестьян, который, правда, был государственным языком в Великом княжестве, национальная мечта белорусов «всегда» – воссоединение с русским и украинским народами в рамках Московского государства.

С большим или меньшим успехом советский вариант белорусской идентичности распространился и на востоке Беларуси в БССР, и на западе, попавшем под власть польского, весьма националистического государства. Наиболее массовой политической организацией западных белорусов оказалась Коммунистическая партия Западной Беларуси (КПЗБ). КПЗБ пронизывала едва ли не все крупные деревни. Политическая, культурная, вооруженная борьба белорусов против Польши в межвоенный период проходила, как правило, в виде поддержки коммунистических или социал-демократических промосковских организаций и идей, под лозунгом воссоединения белорусов в рамках БССР.

В ходе Второй мировой войны Беларусь воссоединилась в рамках БССР и произошла мощная вспышка белорусского национального чувства. Белорусы в целом выступили против нацистов и, как правило, поддерживали советских партизан. Нацисты пытались опереться на несоветскую интерпретацию белорусского национализма, и немалая часть белорусов поддержала нацистов.

Война с нацистами превратилась в Беларуси еще и в войну двух типов национальной идентичности: советская белорусская культура противостояла несоветской, формально проевропейской и антирусской интерпретации белорусов.

Война в Беларуси была очень ожесточенной, и культурно-политическая поляризация белорусов оказалась очень жесткой, тотальной. В ходе разгрома нацизма сторонники несоветского варианта белорусской идентичности были в основном убиты или покинули страну, составив костяк эмигрантских общин белорусов на Западе. Ненависть победившей версии белорусской культуры к нацистским коллаборантам, как правило, автоматически переносится и на исторические белорусские символы, которые использовались ими, и на все, что связано с несоветским вариантом белорусской идентичности и идеологии, вплоть до литературы и (временами) белорусского языка. Есть и обратное неприятие белорусскими эмигрантами на Западе едва ли не всех сторон жизни Беларуси после войны. Этот раскол нации не преодолен.

На территории самой Беларуси носителей несоветского варианта белорусской идентичности после войны остались буквально единицы. Никакой Западной Беларуси как эквивалента Западной Украины не сформировалось. Западные белорусы, особенно православные, как правило, придерживаются той же советской белорусской идентичности с некоторыми локальными ее вариациями. Белорусское советское культурное наследство стало неотъемлемой частью реально существующей в Беларуси белорусской этнической культуры.

В ходе Второй мировой войны произошла резкая политическая трансформация: погиб почти весь правящий класс, сформировавшийся в довоенной БССР и межвоенной Польше. Было уничтожено почти все городское, оно же в основном еврейское, население. БССР покинули многие поляки. Новый правящий класс сформировался в основном из числа бывших советских партизан и подпольщиков. Для этого правящего класса Вторая мировая война, Великая Отечественная война была неотъемлемой частью социальной культуры и корпоративной идеологии.

Именно «партизаны» добивались и добились инвестиций из союзного центра на развитие в БССР крупных заводов, восстановление и развитие городов, мелиорацию и сверхиндустриализацию. Этот правящий класс по-своему позиционировал себя в Москве. Его внутренняя солидарность и моральная чистота были для бывшего СССР, вероятно, беспрецедентны. Однако, будучи по происхождению крестьянским, этот социальный слой, безусловно, не обращал слишком большого внимания на историческое сознание белорусов, ограничиваясь культом «Беларуси – партизанской республики». Тем более что националистические интерпретации белорусской идентичности как раз обращаются в основном к истории и к языку. Ненависть к националистам-коллаборантам у «партизан» была в общем тотальной.

С другой стороны, свободная от исторических сомнений и споров советская белорусская культура оказалась прекрасно приспособленной к технократическим культурным экспериментам и к созданию сильных институтов государственной власти в БССР. А также – к восприятию прежде всего технических достижений, к быстрой урбанизации и развитию в БССР крупного промышленного производства.

«Партизаны» как социальный слой и основа политического класса послевоенной БССР ушли из жизни естественным путем незадолго до распада СССР. Они не были свергнуты в ходе внутренней культурно-политической трансформации, они состарились и умерли. Однако в рамках послевоенной индустриализации БССР успела сформироваться новая генерация белорусского политического класса: директорат крупных промышленных предприятий и близкие к нему социальные группы.

Советские белорусские хозяйственники также были преимущественно крестьянами по происхождению. Они также совершили своего рода жизненный подвиг сообща: пусть и в тени политической поддержки неграмотных «партизан» они вышли из деревень, получили образование, пробились в городах, создали и развили «свои» заводы и фабрики, свои колхозы и животноводческие комплексы, институты и университеты. Их технократизм и неглубокая гуманитарная культура, их советская белорусская идентичность были естественны для послевоенной партизанской Беларуси. Никакой культурной революции в белорусскую культуру Слюньков, Соколов или Кебич (лидеры этого социального слоя) не привнесли и не могли привнести.

СССР рухнул как раз в тот момент, когда внутри Беларуси генерация хозяйственников успела прийти на смену «партизанам».

В коллапс 90-х годов Беларусь вступила с новой генерацией политического класса, которая в общем органично унаследовала страну и культуру от предыдущего поколения людей власти. Никаких крупных внутренних расколов внутри этой генерации не было. Все культурные противоречия регионального или конфессионального плана, даже языкового и этнического, хозяйственники не могут и не склонны рассматривать как слишком значимые.

Нынешние выдвиженцы, «лукашенковцы» – это новая генерация белорусских управленцев и политиков, которая приходит на смену уходящим на покой советским хозяйственникам.

Никаких расколов внутри этой новой генерации также нет, никаких заметных клановых или культурных разделов, никаких неподконтрольных Минску группировок. Это важно понять при всех расчетах белорусских «революций»: после Лукашенко будут «лукашенковцы». Иных управленцев в Беларуси нет. Конфликт между ними и советскими хозяйственниками практически отсутствует. Выдвиженцы-»лукашенковцы» уже органично, в силу смены поколений, переняли власть у советского «директората».

Ничего неожиданного для Беларуси советская интерпретация белорусской идентичности не представляет. Регенерация культуры после очередного опустошения произошла за счет деревни. Новый правящий класс сформировал свою идеологию на базе своей Победы, не вдумываясь слишком глубоко в исторические интерпретации тех событий, которые были «до него».

Спецификой послевоенной белорусской культурной ситуации является неожиданное значение послевоенного белорусского культурного антинацизма. Последовательный антинацизм целой этнической европейской культуры – это редкость. Лишь евреи, создавшие Израиль, могут сравниться с белорусами в неприятии нацизма. Белорусы оказываются в культурном одиночестве в Восточной Европе. Увы, антисоветские и антироссийские интерпретации восточноевропейских культур и идентичностей обычно содержат в себе готовность примирения с традицией коллаборантов и с нацизмом хотя бы в какой-то его части.

Антинацизм белорусов выводит белорусскую культуру за рамки культуры крестьянской, локальной, противопоставляющей себя лишь соседям, готовой удовлетвориться мифами о своей истории и литературой на национальном языке. Последовательный антинацизм программирует осмысление белорусами истории и своего места в ней сквозь ценности большие, нежели примитивный корпоративизм, свойственный националистическим идеологиям, распространенным в Восточной Европе.

Конфликт между национальным «возрождением» 90-х годов и советской белорусской культурой был, помимо прочего, конфликтом между обычным восточноевропейским провинциальным языковым национализмом и культурой, вырвавшейся за рамки регионального мышления. Курс на союз с Россией для белорусской постсоветской культуры столь же органичен и столь же не разрушителен, как стремление сохранить себя в рамках Европейского союза от «русификации» со стороны небольших восточноевропейских национализмов.

Сверхиндустриализация дала белорусской культуре материальную мощь вырваться за рамки восточноевропейской культурной «клетки». Сохранение крупной промышленности Беларусью означает сохранение белорусами преемственности по отношению к своей советской культурной традиции. И напротив, белорусский европейского толка национализм непременно настроен на уничтожение самого фундамента белорусской советской идентичности в виде крупных заводов, технократического мышления и почти эсхатологического антинацизма. Увы, примирение между белорусским национализмом и сильной, националистичной в отстаивании интересов своей страны белорусской властью в нынешнюю эпоху белорусской истории невозможно.

Советская белорусская идентичность – уникальное явление для Восточной Европы. Обычно местные национальные культуры развивались как культуры, противостоявшие России/СССР, во всяком случае манифестировавшие такое противостояние. Антинацизм и советская культурная традиция выводят белорусов на глобальный уровень осмысления своих культурных приоритетов и ценностей, выводят за рамки регионального мышления и вообще за рамки региона.

Происходящее ныне сближение между Беларусью и Россией вновь раскрепощает протестантский очаг в Юго-Западной Беларуси для миссонерской деятельности в России. Об этом факторе в белорусско-российских отношениях часто забывают. А ведь к моменту окончательного присоединения Западной Беларуси к СССР в 1944 году протестанты на востоке были уже 15 лет как почти полностью физически уничтожены или досиживали свое в тюрьмах и лагерях. Лишь в Западной Беларуси и на Украине протестантские очаги еще продолжали существовать.

К моменту распада СССР советская баптистская община (в нее, впрочем, автоматически включали при подсчетах и остальные протестантские деноминации) считалась самой крупной в Европе. В ней было, по разным подсчетам, от 400 до 800 тыс. верующих, и в очень большой степени это были скрытые евангелисты. Не секрет и то, откуда они взялись, – полесские протестанты, сохранившие организационный и людской потенциал в послевоенных лагерях и ссылках, в ходе миссионерской деятельности на просторах СССР сливались с остатками российского протестантизма и разносили свою веру по огромной стране. Советское государство не смогло остановить рост единственной конфессиональной группы – протестантов.

Сегодня средняя западнобелорусская община, существовавшая до 1939 года, имеет порядка 30–40 дочерных общин, созданных ее членами в Восточной Беларуси и Восточной Украине, Казахстане и Средней Азии, Сибири, даже в Туве на границе с Монголией. «Единение» с Россией рискует раскрепостить протестантов, вставших на ноги за годы независимости Беларуси, позволит им вновь двинуться на Россию и наконец заменить в России многочисленных американских и корейских проповедников.

По состоянию на 1 января 2005 года в Беларуси зарегистрировано 1315 православных общин (1092 храма), на втором месте протестанты – 983, среди которых только ХВЕ – 482, обошедшая по этому показателю вторую по «историчности» римско-католическую церковь, представлена 433 общинами. Нельзя забывать и то, что, как правило, протестанты характеризуются гораздо большей активностью и актуализацией исповедования своей веры, то есть, проще говоря, «воцерковлены». Таковыми являются если не 90 %, то никак не меньше половины общего числа причисляющих себя к этому направлению христианства. Аналогичный показатель в православной среде не превышает 1 %. Весьма значительная часть из числа «исторически исповедующих православие» попадает под ту категорию, к которой относит себя и глава государства, – «православные атеисты». Близкая к этому ситуация и в католической церкви. Естественно, такая ситуация не может не оказывать парализующего действия на «исторические церкви». Положение усугубляется и тем, что конфессиональная самоидентификация как «православного» или «католика» очень часто играет роль своего рода «бренда», указывающего на определенную национальную и даже политическую направленность.

Наблюдается вполне понятная прогрессирующая тенденция – чем более «расцерковлено» религиозное сообщество, тем легче оно позволяет себе числить в своих рядах случайных людей, что, в свою очередь, еще больше расцерковляет его.

Вероотступничество выражается в том, что от имени Церкви позволяется говорить и действовать чуждым и даже враждебным к ней людям. При этом «церковные люди» это варварство склонны от души приветствовать как некую милость, как знак «возросшего авторитета церкви». При этом у «внешних» по отношению к церкви людей культивируется совершенно ложное ощущение, что «церковники наращивают влияние» и вот-вот «заставят молиться». Таким образом, церковь оказывается в двойном проигрыше – она выхолащивается изнутри и настраивает настороженность снаружи.

В этом смысле показательна история с принятием нового закона «О свободе совести и религиозных организациях». Многим показалось, что это уж точно «милость». В законе провозглашается особенная роль православия, а за ним и других «исторических» религий. Интересно, что среди протестантских деноминаций «историчный» статус придан наименее влиятельной и «разбавленной» – лютеранству. Прочее протестантство, несмотря на то что оно по общественной значимости уже на равных конкурирует и с православием, и с католичеством (а возможно, и поэтому), не удостоилось упоминания среди конфессий, «сыгравших историческую роль».

Вольно или невольно такими актами укрепляется всякого рода «религиозный атеизм» и поверхностное восприятие религии как своего рода «культурного» феномена, в котором важны только «традиции», под маркой которых часто культивируются откровенные предрассудки и языческие ритуалы. Церковь буквально разлагается изнутри.

Может показаться, что хоть в чем-то, но, например, православная церковь выиграла – с государством заключено общее «рамочное» соглашение и еще 14 различных программ сотрудничества с ведомствами и министерствами – от силовых до образования и даже туризма и спорта. Некоторые из этих программ завершаются уже в 2005 году. Но реальных плодов «сотрудничества» не видно. Более того, в некоторых сферах, связанных с идеологией (образовании, например), религиозное влияние становится все более «неуместным», поскольку даже в самом урезанном виде не вписывается в активно реанимируемые советские схемы идеологизации воспитания.

Политику нынешнего руководства Белорусской православной церкви в отношениях с государством и внешним миром можно смело считать проваленной. Оно полностью предалось воле властителя и безропотно принимает все шаги власти, в том числе и по ограничению церкви. Изгнание из школ (по новому закону воскресным школам отказано в аренде помещений общеобразовательных учреждений), жесткие условия для разрешения строительства новых храмов (необходимо наличие на руках средств, составляющих больше половины сметной стоимости храма), многократное увеличение налога на землю, легшего ощутимым и зачастую непосильным бременем на приходы. Лишь иногда проскальзывает робкое «печалование» среди общего тона приветствий на праздничных мероприятиях церковно-государственного характера, но это «печалование» остается безрезультатным. Ведь всем видно, что у нас в отношениях церкви и государства «все хорошо». Зачем же еще что-то предпринимать?

Если говорить о других «национальных» особенностях религиозной жизни в Беларуси, то принято упоминать об униатской ветви католичества и автокефальном православии. Быть может, такое внимание к этим факторам обусловлено близостью к Украине. Так или иначе, но означенные ветви христианства в Беларуси играют мизерную роль. Греко-католическая церковь некогда охватывала до двух третей населения, но было это слишком давно – с 1596 по 1839 год. Соответственно в отличие от Украины память о ней практически умерла. Униатство оказалось в парадоксальном положении: с одной стороны, нечто никому не известное и новое, а с другой – претензия на «народность» и национальные корни. В начале 90-х наблюдались активные шаги по возрождению униатства как «национальной церкви» белорусов – без большого успеха, и похоже, что даже римское католичество оказалось более привлекательным в качестве такой «новой» религии. На текущий момент в Беларуси зарегистрировано всего 13 общин греко-католиков.

Вокруг православия тоже затевалась известная интрига с автокефалией, но она оказалась еще более бесперспективной, чем возрождение униатства. Здесь тоже делался акцент на идее «национальной церкви». Быть может, на этой волне и можно было кого-то привлечь, если бы не слишком уж нарочито бросающаяся в глаза немощь белорусской автокефалии, да еще раздробленной на враждующие группировки с откровенно «самосвятской» иерархией. В сколько-нибудь приемлемом виде «автокефалы» сохранились только за рубежом. Откуда периодически грозят «походом на Минск». Видимо, в ответ на это и принято уникальное решение – зарегистрировать за Белорусской православной церковью МП «коллективное право собственности» на использование названия «православный» и его производных. Но, как кажется, это преувеличенные опасения. Во всей стране не найдется и одной пусть незарегистрированной, но ощутимо представительной общины.

Таким образом, протестантское движение в РБ, да и во всей Средней Европе обречено на успех. Ничто в ближайшие 10–15 лет не может остановить его рост. Рост неопротестантизма – это своеобразное, часто изолированное от культурного мейнстрима движение. Но тот культурный вызов, который несут своим культурам неопротестанты, настолько неожидан и сложен для них, что при политической разбалансировке региона неопротестанты могут взрывным путем приобрести очень заметное политическое значение. Возможно, перед нами новая форма эволюции части культурного пространства Беларуси, подчиняющаяся более общим закономерностям, нежели рассмотренные нами. В любом случае рост протестантизма способствует укреплению белорусского государственного организма и уже тем самым создает предпосылки к геополитической стабилизации всей Средней Европы как комплекса стран, не входящих в состав некоего большого образования ни на Западе, ни особенно на Востоке.

Не исключено, что формирование в РБ устойчивого мультиконфессионального общества с заметным присутствием протестантского делового и политического элемента в правящей белорусской элите займет все время внутренней миграционной стабилизации региона. Тогда настанет новая фаза в развитии неопротестантизма, которая может представлять собой попытку распространения этой конфессиональной группы, опираясь на Беларусь, за ее пределы. Вероятно, прежде всего в виде помощи неопротестантам России.

С другой стороны, миграционная и экономическая стабилизация Средней Европы, дальнейшее углубление европейской интеграции может потребовать отказа местных обществ от национальных идеологий, основанных на языке, историческом самосознании и государственности. Процесс европейской интеграции заставит перейти к новым, наднациональным идеологиям и модернизировать традиционные национализмы. Вполне вероятно, что тогда одним из «подарков» Средней Европы Европейскому союзу может выступить эта сегодня достаточно экзотическая и локальная конфессиональная группа и субкультура неопротестантов.