Общественное мнение страдает плохой памятью на лица. Обычно люди помнят не более десятка политических деятелей и совершенно не представляют себе, с кем приходится иметь дело: кто вещает им с телеэкрана, расписывает «теории» на страницах газет или выступает с предвыборными обещаниями. Беспамятность людей дает в руки номенклатурной пропаганды беспроигрышный ход — поразить обывателя новизной лиц и подвижностью языка невесть откуда взявшихся пророков.

Слова и поступки каждого человека, а политика — в особенности, должны быть освещены моральным правом. Не от всякого человека правдивое слово поведет к истине, не каждый разумный поступок строит разумную действительность. Истинная ценность дела и слова определяется нравственными качествами человека, которому они принадлежат. Правда в устах лжеца — опаснее лжи, человеколюбивый поступок подлеца — страшнее открытого злонравия.

Номенклатура подбирает себе в услужение новых популярных пропагандистов, энергичных «хозяйственников» и образованных «теоретиков», проводит среди них конкурсы правдоискательского словоблудия, реформистских программ и политических деклараций. Через эти конкурсы из безвестности и никчемности выбираются молодые негодяи, дабы оплодотворять систему промывания мозгов идеологической новизной и вливать "молодую кровь" в чахнущие номенклатурные династии.

В этой главе мы дадим портреты и биографии дюжины номенклатурных деятелей Москвы, останавливаясь на некоторых из них более подробно. Повадки этих людей следует узнавать, ибо доверяться им — опасно для жизни.

Представьте себе человека, который встает в пять часов утра, чтобы уделить наиболее продуктивное время суток своему увлечению. Чуть свет садясь к письменному столу, он стремится отыскать в закоулках российской истории причины сегодняшних напастей, одолевающих наше Отечество. В девять утра человек уходит на работу, за которую платят деньги, а вернувшись вечером отходит ко сну, не досмотрев информационной программы «Время». Зовут нашего героя Гавриил Харитонович Попов. А свой распорядок дня он огласил в одном из телеинтервью.

Почему стоит особое внимание уделять фигуре Г.Попова, ушедшего в тень от большой политики, а может быть даже и в политическое небытие? Главная причина состоит в том, что у Г.Попова на языке и на кончике пера именно те мысли, которые его соратники предпочитают держать за зубами. Они как бы уступали Г.Попову приоритет в прочерчивании на бумаге состава их подсознания.

Наследие экс-мэра — кладезь для исследователя нрава политиков. О нем можно написать отдельное исследование. Это поистине один из главных героев номенклатурной революции. Например, его книжку "Что делать?" можно порекомендовать в качестве настольной книги начинающим политическим дельцам. Это Белая книга новой либеральной номенклатуры! Но писана она не для слабонервных. Как и вся биография Г. Попова, изобилующая резкими поворотами и отказами от своего недавнего прошлого.

"ВЕЛИКИЙ ЭКОНОМИСТ"

Пресса часто определяла Г. Попова, как выдающегося экономиста, опытного управленца, прозорливого политика. Уж не мифами ли сформирован авторитет Гавриила Харитоновича в среде демократов? Попытаемся проанализировать эту догадку, опираясь исключительно на известные факты и опубликованные материалы.

Известно, что некоторое время ГХ (номенклатурная кличка Попова) получал зарплату за исполнение должности мэра Москвы — главы столичной исполнительной власти. Возглавляемая им мэрия отметила начало своего существования введением бесплатного проезда для пенсионеров в городском транспорте и массовыми ликвидациями ларьков и киосков, установленных "без разрешения", бесплатными завтраками для младших школьников и назначениями полных профанов на ключевые административные посты. Кроме того, набившая оскомину вывеска «Мосгорисполком» была заменена на вывеску "Правительство Москвы", а до боли знакомые еще с сайкинских времен потрошители городской экономики получили звания министров. Появилась и еще одна административная ступенька для бывших деятелей административно-командной системы — префекты. Вот так экономист! Вот так борец с административно-командной системой!

Пролистаем биографию Попова немного в прошлое. Вот он председатель Моссовета. Ни одного экономического проекта, ни одного предложения. Даже сам язык председателя свободен от экономических терминов. Еще несколько страниц в прошлое. Возьмем в руки сборник статей Попова "Эти четыре года" (1989 г.) или другой сборник — "Блеск и нищета административной системы" (1990 г.), наконец, программную книгу нашего героя "Что делать?" (1991 г.). Мы не найдем ни в одной из книг экономики. В лучшем случае в некоторых статьях проявит Попов некоторую эрудицию в области марксистско-ленинской политэкономии — и все. В остальном же это чисто публицистические работы: сочинения по мотивам популярных литературных произведений, комментарии к событиям недалекого прошлого и любопытные политические портреты коммунистических деятелей.

За «моссоветовский» период работы "выдающийся экономист" не сформулировал ни одной экономической идеи или прогноза, а как управленец — не смог организовать работу депутатов и аппарата Моссовета. Как политик Г. Попов в этот период палец о палец не ударил и для поддержки формирующейся многопартийности, о которой было столько слов поначалу.

Для примера приведем рецепт Попова, который, по его мнению, годится, чтобы сделать мыло дешевле. Вот ответ на прямо поставленный вопрос о том, что нужно делать: "Есть, знаете, еще одна категория людей, еще один род жаждущих бурной деятельности — они ходят по инстанциям. Но чтобы мыло стало дешевле, по инстанциям бегать не надо. Чего проще — встать 20 человекам около каждого магазина и уговаривать народ мыло не покупать. Месяц поуговаривали бы — мыло подешевело бы." Все это говорится без тени иронии, "на полном серьезе". И "на полном серьезе" публикуется (сборник "Эти четыре года").

Вот другое откровение "великого экономиста" ("АиФ", № 14, 1992): "Я знаю, что грязь на улицах может убрать только переделка всей системы." Ни больше, ни меньше! И главное — никакой ответственности. Мэр Москвы грязь не уберет, покуда ему на блюдечке не преподнесут "новую систему". Что-то вроде сказочного «то-не-знаю-что».

В обоих случаях Г. Попова ситуация как бы провоцировала вести речь об экономике. Но напрасны ожидания экономической мысли от доктора экономических наук. Он всегда отделывается либо пустыми банальностями, либо политическими требованиями.

Нет и не было в природе экономиста Попова, но был и приносил ощутимые дивиденды миф о докторе экономических наук с демократическим лицом. Миф, как мы увидим, насквозь лживый. Как по части демократизма, так и по части экономической компетентности.

К ПОСТУ ПРЕДСЕДАТЕЛЯ

Вслед за победой блока "Демократическая Россия" на выборах в Москве последовала череда кулуарных встреч Попова со своими ближайшими соратниками. Фактически шли штабные разработки по вопросу раздела портфелей между своими людьми. Для этого массовка из депутатов, воодушевленных прорывом демократии в Москве, была вовсе не нужна. Представители этой наивной группы метались по Москве в поисках заседающего «политбюро». Пытались даже проводить свои «тусовки». Но гонцы Попова легко разрушали их непритязательные планы. Задачей этих гонцов было не допустить возникновения неподконтрольных Попову структур.

Приведем несколько положений из речи Г. Х. Попова в качестве кандидата на должность председателя Моссовета 20 апреля 1990 г. Это поможет понять, зачем так энергично затевались закулисные интриги.

Прежде всего было отмечено, что возникновение самостоятельных Советов привело к тому, что Узбекистан ограничил вывоз дефицитных товаров. "Теперь никто остановить такое решение избранных органов власти Узбекистана или иной республики уже не сможет. Поэтому встает вопрос о том, что может предложить Москва стране в обмен на необходимые ей товары. Второй вопрос — о том, как научиться жить в ситуации, когда в Моссовете есть различные фракции с собственными позициями, в Москве разные позиции у райисполкомов, разные позиции в микрорайонах…" Другими словами, Попов предлагал задуматься о том, как жить и бороться с плюрализмом мнений.

Ничего конкретного в данном случае предложено не было. Разве вот что: "Для всей страны ликвидация промышленных министерств будет огромным благом. Вся страна вздохнет свободно, когда они будут ликвидированы в течение нескольких месяцев." Вот и способ — ликвидировать министерства, да заодно и весь плюрализм! Как управлять после этого страной, большому экономисту задумываться некогда.

Г. Попов говорил: "… главное — выработка общей программы Московского Совета, программы на 5 лет. Это не должна быть программа Попова или "Демократической России", это должна быть именно общая программа, которая должна быть широко обсуждена в Москве, должна быть одобрена жителями в демократических формах, чтобы можно было на нее опираться." Так Попов ставил задачи перед другими. Сам же, как обычно, этим призывам следовать не собирался. Пока другие маялись над вопросами взаимодействия между различными структурами власти и экономическими программами, "демократический вождь" занимался интригами.

Г. Попов в своем выступлении громоздил один план на другой: профессионализация Моссовета (оплата работы депутатов), создание совета председателей районных Советов, определение статуса Москвы, создание сильного юридического центра, налаживание взаимодействия с Мосгорисполкомом, проведение референдума по основным экономическим вопросам, создание центра по изучению общественного мнения, создание своей газеты, журналов, аренда канала для Моссовета и Москвы у центрального телевидения… Дальнейшая практика показала, что если что-то из этих планов и воплощалось в жизнь, то в форме, удобной и выгодной для клана, сформированного вокруг Попова.

Помимо широкомасштабных планов, Г. Попов пытался вызвать симпатии и своей нравственной позицией: "Не исключено, что мои взгляды и мои намерения, мои подходы к тем или иным вопросам будут расходиться с мнениями Президиума или Московского Совета. В том случае, если эти расхождения касаются путей и способов конкретных действий, то я буду всегда следовать тому, что решил Президиум, что решил Московский Совет. Но если же сложится ситуация, что мои взгляды расходятся с существом позиции Моссовета, то я честно скажу вам об этом и поставлю вопрос о доверии и об уходе с поста Председателя. Если Верховный Совет примет решение, которое я глубоко бы одобрил, о прямых выборах руководителей Москвы (я, правда, не уверен, что это должен быть Председатель Совета, так как я думаю, что это должен быть мэр города), то я приму все меры к тому, чтобы опять-таки подать в отставку с тем, чтобы обеспечить условия для свободных, без давления, прямых выборов руководителей Москвы".

В дальнейшем эта нравственная планка Поповым взята не была. Он даже и не собирался разбегаться, чтобы ее взять (см. главу "Рождение мэрской власти"). Это был заведомый обман, привычка к которому сформировалась долгими годами лицемерия в номенклатурно-научной среде.

НОМЕНКЛАТУРНЫЕ ИГРЫ

На встрече Попова с представителями Московского объединения избирателей 1 сентября 1990 г. он уже не думал, как договориться с республиками, а всесторонне ругал их самостоятельность и сокращение поставок продовольствия в Москву. Ругает он и самостоятельность районных Советов, объявляет о каком-то расколе в демократическом движении (связывая это утверждение почему-то с проблемами кворума на сессии Моссовета). Ругает Попов и бросившихся на дележку имущества работников партаппарата, комсомола, профсоюзов, Академии наук…

Эта встреча отмечена дьявольски точными предсказаниями:

— через год мэры городов будут избраны

— в Москве будет действовать единая исполнительная власть

— будет введена система префектур (по сторонам света)

— выборы в условиях переходного периода состоятся уже через 2–3 года.

Как в воду глядел Попов. А может быть, все планы были уже согласованы и роли распределены? Многое говорит именно за последний вывод. Но окончательного объединения старой и новой номенклатуры еще не произошло. Сговор еще не оформился, мятеж еще не был готов. Потому и ругал Попов дележку имущества, в которой сам принять участия еще не мог.

Это был момент, когда «поповцы» уже поделили Моссовет между собой, но к номенклатурной дележке собственности их пока не допускали. Отсюда и нервозность Г. Попова, столкнувшегося с реальными проблемами управления.

Могучее желание Г. Попова примкнуть к разделу общественного пирога проявилось в конкуренции за право снимать пенки с повышения цен. 15 ноября 1990 г. Попову от Предсовмина РСФСР И. Силаева пришла телеграмма о приостановлении постановления Совмина СССР № 1134 о введении с этой даты свободных розничных цен на предметы роскоши и отдельные товары первой необходимости. Гендиректор Главторга Москвы В. Карнаухов накануне получил из правительства телефонограмму с грифом «секретно». По поручению ВС РСФСР до специального распоряжения предписывалось запретить продажу указанных товаров. Службы Карнаухова и МВД работали всю ночь, учитывая и опечатывая товар.

И вот как Г. Попов обосновывает эту суету: "…непростое решение не повышать цены на товары, которые рассчитаны на привилегированное потребление, — видимо, действительно непростое, но здесь решался важный политический вопрос. А политический вопрос состоял в следующем: присваивает ли себе союзное правительство право повышать любые цены на любой территории страны?

… в нынешней обстановке, с точки зрения экономиста, они (действия по повышению цен — А. К.), в конечном счете, рассчитаны в интересах теневой экономики. Почему? Потому что деньги, которые сейчас есть, будут обесцениваться в ходе инфляции. И когда им сейчас вроде бы по повышенным ценам спустят золото, ковры, все остальное, то это дает им возможность бумажки, которые у них сейчас есть, отоварить в более выгодных условиях, чем те, которые будут через полгода или еще через какое-то время. И с этой точки зрения с этим решением (И. Силаева — А. К.), конечно, никак нельзя было не согласиться".

Более нелепого объяснения, особенно в устах экономиста, представить себе было невозможно. Понятно, что инфляция съест не столько сбережения теневиков, сколько простых граждан. Но с точки зрения клановых интересов все в рассуждениях Попова было логично. Российская номенклатура стремилась перехватить у союзной номенклатуры право на установление цен и прибрать к рукам значительные бюджетные поступления. Попов активно помогал сформировать общественную поддержку таким действиям, чем выслуживал себе место при будущем перераспределении власти.

ОСНОВЫ НАЦИОНАЛ-КОММУНИЗМА

В беседе о национальных аспектах перестройки "Память и «Память» (в кн.: "Блеск и нищета административной системы", ПИК, 1990) Г. Попов по традиции начинает клеймить никому не известного студента, посмевшего высказать свое суждение о русском народе на страницах газеты:

"А задумывался ли этот студент, если уж на то пошло, — возглашает Попов, — на чьей земле стоит его город — Новосибирск? Когда и как там появились предки этого радетеля русской нации?… Ведь народ, который жил в районе Новосибирска до основания города, тоже имеет право на память. И как быть, если память этого народа требует увековечения чего-то другого, а не основания русской крепости?"

Попов мучится вопросами подростка, не называя ни того народа, который хотел бы увековечить свою историю, ни конкретных лиц, высказывающих претензии. Поэтому предмет разговора двух нерусских людей (и по крови, и по духу) о судьбах России превращается в мыльный пузырь, которым «политики» не могут налюбоваться. Они идут «дальше» и «глубже».

Г. Попов копнул в самом центре России: "А если рассматривать проблему глубже и в целом, то большая часть территории, на которой мы сейчас живем, начиная с нашей столицы — Москвы, начиная с главной реки России — Волги, — это места расселения русского народа. (Имеется в виду, что это не исконно русские земли — А. К.) В самом деле, что это за слова: «Москва», «Волга», как они переводятся на русский язык? Эти слова на русский язык непереводимы, если не воспользоваться словарем других народов, которые жили на этих землях раньше, которые давали названия и Днепру, и Дону и т. д."

Вот она — вся убогая идеологическая база для разрушения России! Оказывается, современная Россия должна расплатиться по векселям со всеми народами, которые когда-либо существовали на ее современной территории! Для идеологов распада требуется возбудить распри между племенами (от которых на деле и следа-то не осталось), давно считающими себя единой нацией. И они смогли это сделать, используя самые современные методы организации геноцида через средства массовой информации.

Переписать историю — вот чего жаждал Попов.

"И сегодня еще фактическая история России излагается с московских позиций никто не написал историю России с позиций Твери, которая всегда фигурировала как "богомерзкая Тверь" никто не написал историю России с позиций «богопротивной» Рязани, которая всегда изображалась московскими летописцами как скопище пороков. А как могла выглядеть Москва в глазах первой русской республики — Великого Новгорода? Конечно, чисто татарской сатрапией".

(Позднее московский голова потащится в Тверь с колоколом, дабы подарить его тверскому «князю», компенсируя историческую несправедливость. Может быть, думал, что и его имя впишут в летопись наряду с мудрыми московскими князьями?)

Далее Попов стаскивает читателя на свои идеологические позиции, не приводя ни одного серьезного довода: "Тот, кто стоит за память только своего народа, рано или поздно начинает оправдывать убийц." Т. е. собственной памяти у народа быть не должно, а должна быть именно какая-то безнациональная, «объективная» память, которой позволительно поливать грязью своих предков и заставлять современников выплачивать их «долги» перед историей. Попов дает рецепт вслед за своим учителем: "В. И. Ленин учил нас соединять в единый революционный поток все честные, искренние, демократические движения. И надо помочь здоровым силам «Памяти» преодолеть тенденции "избранной памяти".

Нельзя опустить и литературоведческие изыски Попова на уровне школьника, повторяющего, что Россия была "тюрьмой народов" и что Лермонтов созревал от стихотворения «Бородино» ("слуга царю, отец солдатам") до стихотворения «Родина» ("ни темной старины заветные преданья не шевелят во мне отрадного мечтанья"). В общем Родина в его понимании — поля, леса, говор пьяных мужиков, "а не государственность и ее характеристики". Дальше не составляет никакого труда подключить в аргументацию доводы Ленина с его концепцией поражения своего правительства в войне. Вот это Попов приветствует, одобряет, но пеняет одновременно своему учителю, что в развале России он остановился на «вольной» для Финляндии и Прибалтики. Надо было еще Кавказ и Среднюю Азию (вместе с сотнями тысяч русских!) предоставить самим себе.

Остается добавить, что «вольную», о которой мечтал Г. Попов, выписали три «деятеля» во главе с Ельциным в Беловежской пуще. Результатом была кровь и экономическая разруха. Вот это и было невысказанной мечтой Г. Попова. (Как ни хотелось бы автору воздержаться от использования терминологии из области психиатрии, все-таки придется подобного рода «мечты» назвать «некрофильскими». Следуя Э. Фромму, мы будем применять этот термин для оценки воззрений и политической практики некоторых общественных деятелей.)

В своем основополагающем труде "Что делать?" Попов тоже не обошел национального вопроса и заявил такую позицию: прямые выборы Президента СССР бессмысленны, потому что "всегда будет побеждать кандидат народа, составляющего большинство". Сиречь — кандидат русского народа. «Греку» Г. Попову по душе была бы победа представителя какого-либо другого этноса, но только не русского. На II Съезде «ДемРоссии» Г. Попов высказал такой тезис: Ради будущей стабильности России"…надо немедленно дать возможность выйти из России всем автономиям, которые на референдумах за это выскажутся… Только в таком случае мы создадим государство, в котором каждому народу будет обеспечено то, что ему нужно" ("КП", 12.11.91). А еще через несколько лет (в мае 1994 г.), выступая в телепередаче «Диалог». Г. Попов объявит, что в разрушении СССР повинен русский национализм, и он же является основной опасностью для России.

Этот замес русофобии на почве чувства собственной неполноценности — тот внутренний жар, который сжигал Попова постоянно. Подсознание его постоянно всплывало в те зоны рассудочной деятельности, которые были связаны с политикой. Его окружение, его сторонники — сплошь русофобы, сплошь люди ущербные от сознания своей неполноценности. Эту ущербность они постоянно стремились перенести на других, стараясь в процессе сверхкомпенсации своего первоначально мнимого порока «перебороть» здоровую норму обычных людей.

ЧТО ДЕЛАТЬ ИЛИ НАРОДОВОЛЕЦ ПОПОВ

Не только Ленину Чернышевский перепахал душу. (Надеюсь, читатель помнит фразу вождя пролетарской революции, сказанную в адрес автора книги "Что делать?".) Душу Г. Попова он тоже перепахал. Та любовь к народу, которой, по словам ГХ, славился Чернышевский (см. статью "Н. Г. Чернышевский и отмена крепостного права" в кн. "Блеск и нищета административной системы"), забила ключом в сердце нашего героя в 1990 г. Можно сказать, что декабристы разбудили Герцена, тот растормошил Чернышевского, который в свою очередь растревожил Ленина, а потом все они вместе навалились на Попова. Так родилась в 1990 г. еще одна революционная книжка с традиционным для такого рода литературы названием: "Что делать?".

Главное в этой книжке-брошюрке — метод, которым Попов пользовался в течение всей своей недолгой политической карьеры. Метод основан на фабрикации ничем не обоснованной проблемы, которая потом превращается в основной вопрос современности. Вместо взвешивания на политологических весах всех действующих в обществе сил, формулируется «фундаментальное» в своей аксиоматичности положение: "Самое важное — бороться за немедленное создание коалиции между центром, конструктивной частью аппарата и конструктивной частью демократических сил." Для стороннего (но небезразличного и ненаивного наблюдателя!) "аксиома Попова" должна показаться рецептом предательства, рецептом вычленения из демократического движения «конструктивной» части, т. е. части, способной пойти на сговор с номенклатурой, на формирование новой номенклатуры.

А вот второе «фундаментальное» положение имеет другое свойство: свойство невольно высказанной истины. Попов считает (или делает вид, что считает), что аппарат может отвергнуть предложенную коалицию, и тогда придется отмежеваться от всего того, что аппарат делает в стране. Именно последний шаг пришлось сделать «неконструктивным» участникам демократического движения, сепаратно от которых Попов договорился с номенклатурой. Именно для того, по формулировке Попова, "чтобы не стать сначала ширмой для реализации чуждой нам программы, а затем — козлом отпущения, на которого спишут все провалы…". Правда, козлами отпущения эту часть демократического движения номенклатура все же сделала, как сделала дойной коровой «реформ» всю страну. Чуть ниже по тексту брошюры Попов проговаривается: в по-поповски организованной демократической республике главное — работа аппарата, работа профессиональных чиновников, а не депутатов. Т. е. не о профессиональном росте депутатов Попов заботился, а о «праве» аппаратчиков самочинно заправлять у кормила государственной власти.

Третий «фундаментальный» тезис выдается Поповым за экономический постулат: главное в экономике — дележ государственной собственности (опять дележ!) между новыми владельцами. Знаменитое "отнять и поделить" приобретает у Попова-теоретика новое — демократическое — звучание. Предполагается, что противоположный вариант — недемократическое присвоение собственности бюрократией. Вышло, как на грех, и то, и другое. Только собственниками стали, как старая бюрократия, так и новая — поповского призыва. Остальному населению достались фиговые листочки ваучеров. Попов прям и откровенен в своей случайной «гениальности»: он ставит вопрос о том, кто будет хозяином перестройки. Для себя и своих ближайших соратников он этот вопрос смог решить однозначно — похозяйствовать удалось с большой личной выгодой (см. главу "Попов-фонд").

Политический тезис ДЕСОВЕТИЗАЦИИ тоже попал в брошюре Попова в разряд фундаментальных и был, в конце концов, закреплен залпами танковых орудий по парламенту. Источник этого «фундаментализма» был, в общем то, пустяковый — нежелание отвечать за результаты своей работы в Моссовете: система, мол, виновата. Но именно эта система помогла Попову пересесть в кресло мэра и покуролесить еще год. Опять же, не отчитываясь ни перед кем.

Следующий тезис — ДЕФЕДЕРАЛИЗАЦИЯ (в нашей терминологии он больше похож на тезис о ДЕНАЦИОНАЛИЗАЦИИ, т. е. о ликвидации русской нации). Вот он рецепт процветания — на месте СССР формируются "три, четыре, а то и пять десятков независимых государств"! Тут несколько русских республик — Россия, несколько украинских республик — Украина, и союз союзов — что-то вроде РУБ — Россия-Украина-Белоруссия.

Что же это за бредни! — скажет любой здравомыслящий человек. И будет прав — это бредни. Сам Попов чувствует (хотя и не осознает) это: "Надо откровенно сказать, что даже среди демократов демократический вариант дефедерализации не имеет поддержки большинства. <…> И все же долг демократов — выдвинуть демократический вариант дефедерализации, каким бы нереальным он не казался".

Надо отдать должное, бредовые планы, несмотря на отсутствие поддержки в народе и среди соратников-демократов, все-таки были реализованы. Два десятка государств на месте Союза возникло (считая практически обособленные от России Татарстан, Чечню, Приморье. Якутию, Калининград и др. территории, а также Крым, Приднестровье, Абхазию). Не всем, правда, предстоит выжить. И, скорее всего, ни одному из них не удастся избежать обвальной катастрофы. Но идея народовольца Попова восторжествовала — для подобных людей это главное.

Все, все предсказано Поповым в его «фундаментальной» работе! Только в большинстве случаев с точностью "до наоборот". Не с антиаппаратным путем перестройки оказался связан сам Попов, не антибюрократической фигурой оказался в борьбе за демократию Ельцин. Именно они, а не мифический аппарат без лица и фамилии, провели «мероприятия», от которых предостерегал (а скорее всего тайно их жаждал) Г. Попов: развал СССР и отстранение от власти Горбачева, распродажу богатств страны и превращение России в сырьевой придаток мировой экономики, установление режима диктатуры и проведение фальшивых выборов…

Осталось еще немного, чтобы грезы Попова сбылись окончательно. Вот его прогноз аппаратных реформ, в которые он лично вложил немало: "Процесс деградации будет столь мощным, что Россию и русский народ ждет анархия, и Россию может постичь судьба стран и народов, не сумевших вписаться в ход истории. И Россия разделит судьбу Древнего Египта, Рима или Византии".

БОЛЬШОЙ "ДЕМОКРАТ"

Если Попов-экономист — чисто мифологический образ, то Попов-политик — вполне реальная фигура, способная вписываться в динамичную ситуацию Смутного Времени.

Еще в 1989 г. Г. Попов предсказал основной разворот событий ("ЛГ", 04.10.89): "Главное экономическое противостояние переходного периода состоит в том, что конечной целью перемен является свободный рынок со свободной конкуренцией, но вся ситуация в экономике такова, что любые шаги в сторону свободного рынка ведут к взвинчиванию цен, спекуляции, обогащению распоряжающихся общественным богатством бюрократов. Словом, движение к системе, призванной спасти страну, бьет по основным слоям нашего народа".

Оценивая далее позицию сторонников ведения жесткой борьбы с экономической преступностью и экономическим развалом, Г. Попов говорит, что новая административная диктатура в любом случае обречена проделать тот же путь, что и путь большевиков с 1917 до 1937 г., а также путь французской революции, сделавшей основным аргументом в борьбе с ценами и политическими противниками гильотину. В полном противоречии со своими опасениями Попов пишет: "Неограниченная демократия с правом избирателя на все влиять… может аннулировать все преимущества новой экономики. Демократия ведь всегда обременена опасностью перерастания социальной справедливости в уравнительность." Не удивительно, что при внедрении такого понимания демократии даже избранные населением администраторы полностью избавляются от такой нравственной установки, как ответственность перед гражданами.

Попов-политик постоянно диктовал Попову-управленцу линию поведения с тем, чтобы планировать и дозировать демократию, будто это сыпучий материал. Вспоминается характерный эпизод политической биографии Попова. После памятного ухода Горбачева во время первомайской демонстрации 1990 г. с трибуны мавзолея, Гавриил Харитонович предлагает упорядочить демонстрации следующим образом. Допускать в колонны только тех, кто попал в квоты организаций-участников шествия (например, 1 человек от 50 членов организации), затребовать у этих организаций перечень лозунгов и не допускать появления плакатов с личным мнением, определить способы борьбы с нарушителями и, наконец, "не пущать" демонстрантов на Красную площадь, предназначенную только для государственных праздников.

Что касается всяческих ограничений, таких предложений у Г. Попова было предостаточно. Но может быть поискать в его повседневной практике руководителя Моссовета что-то конструктивное? Попов-управленец за время пребывания в Моссовете родил единственную определенно выраженную идею или "фундаментальный путь решения" (выражение Попова) организационных проблем Моссовета: каждый депутат должен работать только в одной комиссии. Внедрить конторский порядок работы дважды пытались поименным голосованием. Не удалось.

Другая идея — о необходимости "усиления фракционности" в Моссовете, высказанная накануне ухода Г. Попова в мэры, звучала вразрез с другими его тезисами. О пользе фракционности странно было слышать от человека, постаравшегося не дать в Москве никаких шансов новорожденным политическим партиям. Видимо, организованная политическая среда была проявлением той самой неограниченной демократии, которой опасался Попов. Но какая же может быть фракционность без партийной основы?

Противоречие исчезает, если вспомнить, что Г. Попов старался приспособить действительность к своим целям: поддерживая уровень межблоковой конфронтации (ранее «ДР» против КПСС, потом — «ДР» и ДДР против "консервативных сил"), играть роль единственного арбитра. Пусть фракций будет больше, пусть они ссорятся, а мирить будет Попов.

Это было вполне в духе Горбачева, когда-то возглавлявшего Верховный Совет СССР, лавирующего там между умеренными консерваторами и ястребами, ссорящего их между собой, а потом пересевшего в кресло Президента СССР. Заметим, как сходна судьба реформаторов, не умеющих использовать политические инструменты открыто: возникает страстное желание взять в руки рычаги административного управления и подкрепить свои интриги мощным аппаратом подавления. Впрочем, Горбачев использовал технику интриг для противодействия номенклатуре, а Попов — для подавления противодействия номенклатуре.

Растерянность перед сложностями политической и экономической ситуации побуждала в 1990–1993 гг. некоторых политиков играть на нетерпеливом ожидании перемен и предлагать простые рецепты решения всех проблем. Очередное «открытие» появилось в интервью Г. Х. Попова еженедельнику «АиФ» (№ 29, 1991). По словам Г. Х. Попова, пока КПСС и демократы топтались на месте, на политическую арену вышла третья сила — "люмпенский вариант фашизма". Опасность фашизма объявлена главной и, таким образом, борьба с фашизмом выходила для демократического движения на первый план. Не удивительно, что в список представителей «нашего» фашизма можно легко попасть помимо воли (а именно, волей хозяев прессы). Вас, дорогой читатель, моментально можно по распоряжению Попова причислить к люмпен-патриотам, люмпен-шовинистам, люмпен-пролетариату, люмпен-интеллигенции, люмпен-чиновникам (люмпен-аппарату). А все это — "консервативно-люмпенский фашизм".

В нашей критической ситуации пугало было сконструировано с определенной целью. Ради "завершения демократических реформ" накануне августовского путча 1991 г. планировалось ввести единомыслие в демократическом движении, а тем временем реализовать коалицию новорожденной номенклатуры со старым аппаратом. Конечно же речь шла о «конструктивной» части аппарата, о «конструктивных» демократах. При этом совсем не скрывалось, что "новые люди" для "новой партии" придут прежде всего из КПСС, где они поднабрались этой «конструктивности». Знакомый мотив коммунистического гимна слышится и в словах Г. Попова об объединении "ради доведения до конца этапа разрушения старого строя". Объединяющие различные слои общества интересы Г. Х. Попов находил в усилении исполнительной власти, укреплении порядка и дисциплины. Уж не та ли это диктатура, которой пугал и которую тайно протаскивал в общественное сознание наш "большой демократ"?

Реальная опасность фашизма, может быть, и существовала в усилении открытых сторонников национал-коммунизма. Но еще большую и реальную опасность таила в себе ситуация, в которой эти силы на деле добивались того же, что и лидеры популистской «демократии»: монополизации власти, разбойного дележа собственности, подавления оппозиционных формирований и пр.

Опыт истории показывает, что диктатура не приходит с заранее подготовленным оскалом на своей предвыборной физиономии. Она прикрывается демократическими лозунгами и народническими программами. Национал-коммунизм, представителем которого был Г. Попов, и либерализм, взятый на вооружение правительством Ельцина-Гайдара, имели одни цели, одну тактику, а потому и шли рука об руку.

Необходимость пугать других фашизмом возникала из-за собственного страха. Страх Г. Х. Попова, по-видимому, определялся желанием любой ценой сохранить заметную роль в политике. Стремясь укрепить ускользающую монополию на идеологическое оформление реформ, он заранее объявлял фашистами тех, кто может предложить какие-либо альтернативные пути, не будучи связанным ни с консерваторами из КПСС, ни с экстремистским либеральным крылом демократов.

Выдумав миф о люмпенском фашизме, Попов активно разрабатывал эту тему, не уставая повторять слова о той огромной опасности, которую несет объединение коммунистов и националистов. Именно этот шизофренический испуг привел к силовому подавлению забастовки таксистов, возмущенных убийствами своих друзей и безнаказанностью кавказских банд на улицах Москвы. Именно этот психоз стал причиной первой крови, пролившейся 23 февраля 1992 г. Именно по этой же причине Попов истерически призывал "дать отпор" попыткам нового путча, которого он так ждал и увидел, наконец, в попытке народных депутатов ликвидированного СССР (которых, кстати никто полномочий не лишал) собрать свой Съезд в марте 1992 г.

Завершающий теоретические изыскания тезис Г. Попов выдумывает после своего провала на выборах 1993 г.: неблагополучное общество (имелось в виду общество в России) не может позволить себе роскошь всеобщих равных выборов. Из этого тезиса автор сам делает вывод: нельзя давать голосовать селу, пока фермеры составляют в нем 1 %. Другое следствие: полновластие исполнительной власти в переходный период должны защищать специальные элитные части, выведенные из подчинения военных. Так проще будет найти желающих расстреливать парламент и усмирять недовольных ("НГ", 10.12.93).

Вот с таким "большим демократом" пришлось столкнуться демократическому движению.

ДВА ШАГА НАЗАД В СУМЕРКИ ПРОШЛОГО

До того, как Г. Попов стал демократом, он 20 лет разрабатывал ниву марксистской политэкономии, доказывая преимущества централизованного руководства. Будущий критик административно-командной системы писал в одной из емких монографий: "В условиях социализма принуждение, опираясь на авторитет собственности, приобрело государственную форму, охватило все хозяйство и соответствует интересам всех хозяев социалистического производства, то есть каждого члена нашего общества" ("Система методов управления социалистическим общественным производством", 1973 г.). Черное у Г. Попова, многие годы редактировавшего номенклатурный журнал "Вопросы экономики", в нужный момент легко стало белым, белое — черным.

Но идеологическая нечистоплотность — еще полбеды. Бумага все стерпит, а люди просто не станут читать всякую чепуху. Настоящая проблема таится в сумерках прошлого Г. Попова, где прячется не только загадка трансформации взглядов, но и причастность к закулисным играм коммунистической номенклатуры.

Вот какие факты ставятся в вину Попову в статье В. Доброва "Штрихи к портрету профессора Попова" (еженедельник «Ветеран», № 22, 1991) со ссылками на "Советскую Россию" от 13.04.90, "Литературную Россию" от 13.04.90 и газету "Московский Университет" от 25.05.1988.):

1. Попытка добиться академического звания путем рассылки решавшим этот вопрос академикам корзин с коньяком и шампанским. При этом Попов претендовал на академическую вакансию по профилю "Экономика строительства", не имея фундаментальных работ в этой области.

2. Попытка влиять на результаты приемных экзаменов в Университет. Научное и ненаучное руководство сыновьями и дочерьми представителей государственной элиты.

3. Косвенная причастность к махинациям в возглавляемом им Центре управления общественным производством МГУ. Чрезвычайно высокая смертность сотрудников Центра из ближайшего окружения Попова и самоубийство начальника Академии МВД, с которым какие-то дела имел наш профессор.

4. Содействие плагиатору, пытавшемуся защитить докторскую диссертацию ("Соц. индустрия" от 28.10.79 и 27.04.80 и "Московская правда" от 28.11.87 и 05.07.87).

5. Перестройка дачи в пос. Внуково под шикарную виллу. (Вспомним строки из поповской предвыборной программы: "Покажи откуда деньги!")

6. Возможное покровительство секретаря МГК Гришина, фотография которого красовалась на стене в кабинете Попова.

7. Использование сети знакомств для выдвижения кандидатом в депутаты СССР от Союза научных и инженерных обществ (вопреки отклонению его кандидатуры парткомом МГУ и протестам знавших его сотрудников МГУ).

8. Использование служебного положения для сведения счетов.

Многие обвинения трудно проверить. Так или иначе, даже если некоторые упомянутые факты присутствуют в биографии Попова, мы не станем копаться в них, а возьмем более доступный источник — сборник статей "Эти четыре года" и снова вернемся к трансформации взглядов этого "героя нашего времени".

Начнем с того, что только очень ленивый автор или неряшливый плагиатор может допустить, чтобы в небольшой книжке четыре страницы текста были полностью идентичны, располагаясь в разных разделах.

Второй характерный момент — это скука, навеваемая поповским популяризаторством. Все-таки экономисту стоило бы гордиться специальными экономическими статьями. Тем более, что Попов постоянно рекомендует себя, как экономиста-теоретика и специалиста по управлению.

Третий момент касается области идеологии. Прошлые и нынешние соратники были бы удивлены, если бы услышали такое признание: "…я теперь с гордостью говорю, что я — коммунист. Ибо возрождаются славные традиции московских большевиков" (с. 146). Напомним, что публикация относилась к 1988 г., а переиздание соответствующей статьи в книге — к 1989 г.

Книга Попова просто нашпигована цитатами из сочинений Ленина и ссылками на его авторитет. При этом нет ни одной ссылки на экономические работы других авторов. Следует подчеркнуть, что обращение Г. Попова к работам Ленина вовсе невозможно представить, как вынужденное, как необходимое для того, чтобы публикация состоялась. Их слишком много, они подчас совершенно неуместны и всегда абсолютно некритичны.

Почти в одно время с писателем В. Солоухиным Г. Попов пишет работу с идентичным названием — "Читая Ленина". Но если первый гневно обличает большевизм, его кровожадную сущность, то работа второго призывает читать работы Ленина «по-ленински». Убедительно звучит в одном из интервью и ответ на вопрос "не поспешили ли наши отцы с Октябрьской революцией?". Попов твердо отвечает: "Нет не поспешили. Жизнь это показала." И чуть усиливает впечатление: "На это у нас и существует социалистическое государство, чтобы не позволять перерастать индивидуальной трудовой деятельности в антисоциалистическую" (с. 295).

Четвертый момент, касающийся книги "Эти четыре года", позволяет раскрыть некоторые подробности биографии нашего героя. В частности, становится ясным, что организация, посадившая Попова в депутатское кресло — Ассоциация молодых руководителей предприятий, была совершенно номенклатурным образованием. По словам самого Попова, эта Ассоциация помогала комсомолу готовить смену для кормчих социалистической экономики. На деле, как известно, "творчество молодежи" вылилось в перераспределение собственности еще до возникновения каких-либо регламентирующих правил и законов о приватизации. Не отсюда ли пошла волна комсомольцев-бизнесменов, удачно пустивших в оборот свои капиталы, обходя на старте маломощных конкурентов? Спасибо за слово истины Г. Попову, который публично не уставал ругать аппаратные махинации с народной собственностью.

Дымовая завеса сработала. Попов на волне критики стал председателем Моссовета и не преминул поддержать тех, кто старался для него. Московская мэрия при Попове стала уютным гнездышком для комсомольцев-предпринимателей.

НОВЫЕ ПРОГРАММЫ ВМЕСТО ОТЧЕТОВ

При открытии 2-й сессии Моссовета в конце 1990 года прозвучала речь Попова, которая стала единственным подобием его отчета перед депутатами и избирателями.

О работоспособности Советов и проблемах кворума Попов говорил так: "…советская система находится в кризисе именно как советская система, ибо она была своего рода кукольным театром, где нити дергала правящая партия. Когда кукольный театр попытались сделать живущим самостоятельно, реально выяснилось, что механизм этот малоспособен." Эти слова тогда никого всерьез не насторожили, потому что воспринимались как привычные теоретические упражнения председателя Моссовета. А на самом деле в них содержалась скрытая информация: сговор с номенклатурой уже состоялся.

Теория теорией, но депутатам нужно было объяснить, почему Попов несколько месяцев блокировал созыв сессии. По его словам, сессия была отложена из-за того, что Горбачев с Ельциным договорились сделать общесоюзную программу на основе программы Г. Явлинского "500 дней" (тут бы и подготовленные командой Лужкова "Московские 500 дней" пригодились). Договоренность сорвана, говорил Попов, а Россия без выхода из СССР реализовать свою программу не сможет. Поэтому нужно ждать новых переговоров между Ельциным и Горбачевым, а пока реализовывать программу «минимум»:

— дать по 70 руб. на каждого ребенка, не посещающего детсад

— провести приватизацию жилья

— приватизировать торговлю, а исполкому поручить разработать введение карточной системы

— на втором этапе перейти к созданию инфраструктуры рынка — бирж, банков, обеспечить привлечение иностранного капитала, разработать программу борьбы с теневым бизнесом и преступностью, начать разгосударствление образования и конверсию.

Попов лишь вскользь упомянул о задании 1-й сессии исполкома подготовить проекты решений о переходе к рыночным отношениям в экономике Москвы, о приватизации жилья и торговли… Все эти поручения еще не были выполнены, но Попов от этого никакого неудобства не испытывал. Он нащупал новую «программу-минимум», он грезил новыми планами: нужен генеральный план развития города, отраслевой перспективный план, еще какие-то планы… Попову не хотелось увязать в частностях, а тем более — оглядываться назад.

Тут стоит вернуться к предвыборной речи Гавриила Харитоновича, произнесенной еще в апреле 1990 г. В этой речи была в качестве основной задачи определена выработка общей программы Моссовета на 5 лет вперед. Декларировалось, что разработка этой программы пройдет при широком обсуждении среди депутатов и горожан. И в 1990 г., и в 1991 г. Г. Попов подменял реальные планы мифологией исторических целей и реальные отчеты — ничем не подкрепленными планами.

Пустопорожнее планирование, вероятно, является одной из основных черт представителей номенклатуры. Главное — запланировать, а там — хоть трава не расти. Через полгода работы в Моссовете Попов снова говорит о необходимости разнообразных программ (борьбы с теневой экономикой, поддержки культуры и искусства, привлечения иностранного капитала, продовольственной) и планов (восстановления исторических ценностей, развития города как научно-технического, финансового и туристского центра, перевода города на товарное производство). Еще через полгода вновь повторяется банальность о необходимости "составить более цельный и более развернутый план". Ни одного авторского проекта мозг "выдающегося экономиста современности" за все время его присутствия в политике так и не родил.

Позднее Г. Попов говорил о том, что только через год работы в Моссовете он понял, что "КПСС бросила Москву на шею Моссовета" ("НГ", 10.12.93). Уяснив, что камень на собственной шее держать невыгодно, он совершает свое первое бегство — в мэры.

Утвердившись на почве разработки основ коалиции со старой номенклатурой и закулисным созданием новой, Попов не сомневался в том, что ответ за развал системы власти в Москве он нести не будет. В мае 1991 г. депутаты попытались выбить из ускользающего от ответственности Попова отчет о результатах его деятельности за год. Попов сделал вид, что его заставили пойти на неподготовленное сообщение и лишь в общих чертах описал трудности своей работы. Одновременно Г. Попов потребовал от сессии Моссовета при любом исходе выборов мэра (в июне 1991 г.) рассмотреть вопрос о его уходе с поста председателя Моссовета. Т. е. в любом случае никакого настоящего отчета он делать не собирался.

По мнению Попова, уже вовсю ведущего предвыборную кампанию за пост мэра, основной недостаток Моссовета состоял в том, что не был составлен план работы на перспективу ("Куранты", 28.05.91). Спрашивается, о чем же думал сам Попов, который подобных планов Моссовету не предлагал ни разу? Вот снова он стоит на трибуне и от кого-то требует развернутого цельного плана. Снова в качестве оправданий за полный провал своей деятельности Попов привел маловразумительные доводы: 1) ему постоянно мешала активность депутатов, от которых он стремился скрыться за закрытыми дверями кабинета 2) очень много усилий председатель Моссовета истратил, чтобы держать Москву "на плаву".

Вторым своим оправданием он просто расписался в том, что практически полностью был включен в систему исполнительной власти и работал только на нее. Моссовет же был для него тем трамплином, с которого можно стартовать в верхние слои административно-номенклатурной системы.

За день до выборов мэра Попов откровенничал уже в компании своего большого друга — редактора газеты «Куранты» — и снова повторял практически то же самое, что и на сессии. Ни одной новой мысли! К голым абстракциям Попову прибавить было нечего, все уже неоднократно излагалось перед депутатами и год, и полгода назад. Дополняет Попов свои теории только признанием в том, что "год дал очень много" в смысле знакомства с управленческими кадрами. Разумеется, дал он много лично Попову.

Накануне выборов мэра Попов открыто объявил о своих прогнозах и видах на улучшение обстановки: "Отдельные, наиболее острые проблемы с продовольствием мы могли бы решить через год частично. Более реально — через два, если начнут широко развиваться фермерские хозяйства и прямые связи города и села…" ("Куранты", 11.06.91). Для промтоваров Попов поставил срок — 5 лет, а для выхода на мировой уровень — 8–9 лет. Но ни "наиболее острые", ни «частично», ни "через год" не получилось. Да и кто стал бы вспоминать через год какие-то обещания, какие-то прогнозы в условиях катастрофы?

Еще в конце 1990 г. Г. Попов разбавлял свои выступления невнятными рассуждениями о каком-то левоцентристском блоке, который демократам следовало организовать совместно с московскими профсоюзами и МГК КПСС, а также о широком движении всех тех, кто выступает за перестройку. Потом Попов обеспечил себе монополию на право заключать компромиссные соглашения, а расставаясь с Моссоветом обвинил депутатов в объединении с КПСС. Дело в том, что он сам уже на деле реализовал закулисный сговор с практически однопартийным исполкомом Моссовета, а Моссовет надо было добивать одновременно с высшим общесоюзным руководством. Вот и валил Попов своих неподготовленных к схватке противников в одну кучу.

Это нужно было Попову также и для того, чтобы не допустить каких-либо организационных форм сотрудничества различных политических сил на поле общих интересов (а они всегда есть, если есть государство!). Он прикрывает своим авторитетом группу Лужкова и формирует на ее основе по сути однопартийное «правительство», которое подавляет все дискуссии, все альтернативные подходы к управлению и развитию хозяйства Москвы.

НРАВСТВЕННЫЕ УРОКИ И ВЫБОРЫ МЭРА

Малоизвестны, но чрезвычайно поучительны закулисные маневры Г. Попова при навязывании Москве должности мэра и при проведении предвыборной кампании.

Вспомним еще раз, с какой подкупающей прямотой высказывался Гавриил Харитонович перед выборами председателя Моссовета в апреле 1990 г. (цитировано выше). Готовность оставить выборный пост при явном расхождении между взглядами большинства депутатов, отказ от попыток переиграть это большинство в процедурных вопросах — нормальная позиция для всякого порядочного человека. Этой позицией Попов не воспользовался, когда внеочередная сессия Моссовета (29.04.91) сформулировала свою законодательную инициативу по поводу статуса и порядка выборов мэра Москвы. Решение сессии существенным образом отличалось от проектов, подготовленных самим Г. Поповым — кандидатом на этот пост. Поэтому всевозможные усилия были предприняты с его стороны, чтобы в обход Моссовета провести свой вариант реформы управления, опираясь на свои связи в Президиуме Верховного Совета РСФСР (об этом см. главу "Рождение мэрской власти").

В результате Г. Попов добился такой процедуры выдвижения кандидатов на пост мэра, при которой он становился практически единственной фигурой, представляющей демократическое движение Москвы (Т. Корягина, имеющая второй после Г. Попова рейтинг популярности среди москвичей, не успела набрать достаточного числа подписей для включения в список для голосования). Противодействие позиции Моссовета дошло до того, что решения внеочередной сессии, собранной инициативной группой депутатов вопреки воле председателя Моссовета, около двух недель не подписывались Г. Поповым и не направлялись в рассылку. Т. е. происходила грубейшая манипуляция процедурными моментами, которая не позволяла большинству депутатов Моссовета реализовать свою позицию. Ставка в номенклатурных играх для Попова была столь высока, что всякие представления о порядочности оказалось возможным отбросить.

Попов не только не попытался утрясти разногласия с депутатским корпусом, но и не выполнил еще одного обещания, взятого на себя добровольно в уже упомянутом предвыборном выступлении перед Моссоветом. Г. Попов заверил, что если он станет баллотироваться в мэры, для обеспечения выборов главы исполнительной власти "без давления" (т. е. без преимуществ у обладателя наиболее заметного административного поста) уйдет в отставку со своего поста председателя Моссовета и тем самым формально уравняет шансы всех кандидатов на выборах. Не ушел и не уровнял. Наоборот, Попов потребовал у сессии Моссовета особой рекомендации для своей кандидатуры, предупредив в опубликованном накануне ультиматуме, что при отказе в такой рекомендации не только сразу уйдет в отставку с поста председателя Моссовета, но и вообще не станет участвовать в выборах.

Даже при столь жесткой формулировке требований при открытом голосовании выявилось, что за год лидер демократов потерял навсегда более трети своих сторонников в Моссовете. Соответствующей рекомендации депутаты не выдали, считая, что шансы кандидатов и без того в пользу Попова. Но это не помешало последнему «забыть» свои угрозы и штурмовать кресло мэра по просьбе "друзей из Московского объединения избирателей".

На этих выборах перед Поповым стояла задача — победить в первом туре вместе с Ельциным. Второй тур с голосованием только по кандидатуре мэра с большой вероятностью мог не привлечь достаточного количества избирателей. Ради реализации сверхзадачи снова пришлось хитрить и лгать. Неравенство шансов кандидатов в мэры было усилено совместной предвыборной кампанией Ельцин-Попов. Вспомним хотя бы заполонившие столицу плакаты: "Ельцин — для России, Попов — для Москвы!" или "Ельцин: я голосую за Попова и Лужкова!". Нет сомнений, что этот девятый вал плакатов и листовок мало что прибавил к авторитету Ельцина, но шансы конкурентов Попова свел к нулю.

Суть предвыборной кампании Попова кратко выразила газета «Позиция», № 15 (превращенная в агитлисток под грифом "исполком Моссовета", неожиданно появившимся в демократической газете). На первой странице над фотографией Попова и Ельцина читаем: "Они пришли дать нам волю! Неужели откажемся?" Действительно, стоит ли отказываться, если тебя силком стараются втащить в "светлое будущее". Тут и смыслом введения поста мэра интересоваться некогда.

Ради этого поста оказалось возможным выдавать черное за белое. В одной из агитационных листовок москвичам предлагалось порадоваться за увеличение ввода жилья "при Попове" на 18 % за квартал (при страшном провале графика ввода жилья в 1990 г.), за пенсионеров, получивших прибавки к пенсиям из средств города (на деле же — из кармана курильщиков, вынужденных покупать сигареты по коммерческим ценам), за создание 14 тыс. негосударственных предприятий (большинство из которых либо просто сменило вывеску, либо было не в состоянии продуктивно работать) возникают мифические 10 тыс. га под садовые участки в Подмосковье, хитрые цифры дают увеличение объема ремонта дорог на 75 % (за развал работы в 1990 г. пришлось снять с должности начальника московского "Автодора").

Избирательной кампании Г. Попова способствовала и организованная его хозяевами дискредитация представительной власти, которая и в дальнейшем хорошо послужила и Попову, и Лужкову.

ПРОТИВ СТРОПТИВОГО МОССОВЕТА

Весной 1991 г. Г. Попов потряс общественность очередным «эпохальным» произведением с громоздким названием: "Об укреплении демократически избираемой исполнительной власти и демократического порядка (второе открытое письмо председателя Моссовета народным депутатам Моссовета и райсоветов, всем москвичам)".

Г. Попов писал, что Советская система — это "мощная голова в виде Советов и весьма слабое «тело» в виде исполнительных органов". Вывод делался такой: надо перераспределить власть. Вот аргументация человека, целый год палец о палец не ударившего для организации работы возглавляемого им Моссовета: "… какое обсуждение возможно среди нескольких сотен человек, когда автор предложения не то что ответить или пояснить, а вообще, в лучшем случае, может выступить только один раз, а многие его оппоненты не могут выступить ни разу? Представительный орган нужен, но только в составе нескольких десятков депутатов — не более." По логике Попова для того, чтобы узнать мнение депутата, непременно надо сессию собирать. Будто нет механизма согласования интересов на заседаниях комиссий, в предварительных слушаниях, на Президиуме Моссовета. По логике Попова выходило, что механизм народовластия, рожденный на последних выборах уже никуда не годен. Выходило, что избранный всего год назад Моссовет — уже мешает.

И взамен предлагалась очередная реформа: "…избранный народом мэр будет независим от Совета. Эта независимость — азбука демократии (?! — А. К.). Зависеть нельзя ни от органов, ни от депутатов. Зависеть надо только от народа. Народ избирает Совет и мэра, и естественно, они друг другу не подчинены. <…> Итак, надо резко (?! — А. К.) укрепить исполнительную власть, вывести ее из-под ежедневной опеки (превращающейся порой в ежедневный террор) местных Советов. У обеих властей есть своя сфера. А кто из них прав — будут решать избиратели на следующих выборах."

Эту лицемерную фразу о народе стоит запомнить, потому что от имени народа нередко делаются самые черные гнусности. Например, таким образом (продолжаем цитирование): "В сложившейся сейчас кризисной ситуации и с учетом положения Москвы, как столицы, я не вижу иного выхода, как превратить среднее звено исполнительной власти в городе — райисполкомы — в главные органы на уровне городского района, формируемые городским исполкомом и подчиненные только ему. На уровне района нужно иметь Муниципальный совет, но с совещательными функциями по отношению к райисполкому…"

Райсоветы, таким образом, просто выбрасываются на помойку вместе с выбравшими их избирателями и Конституцией, предоставившей им такое право выбора. Предлагается сохранить "потенциал демократии" — бесправных, безопасных для номенклатуры и никому уже не нужных депутатов этих самых райсоветов, но теперь уже в виде работников исполкомов и советов самоуправления микрорайонов. Соответственно, и депутаты Моссовета должны были быть принижены до выполнения чисто совещательных функций при исполнительной власти.

К историческому письму "большого демократа" был приложен проект о введении «столичности» на Москве. «Столичность» заключалась, прежде всего, в том, что "мэр является главой исполнительной и распорядительной власти и подчиняется непосредственно Президенту СССР и Председателю Верховного Совета РСФСР (Президенту РСФСР)." Ну а сессия Моссовета собирается один раз в год не более, чем на две недели. Раз в квартал на срок также не более недели собирается Муниципальный Совет — десятая часть особо уважаемых депутатов, которые вправе направлять мэру свои решения, а тот вправе их отклонять.

Как точно воспроизводит все это предысторию Советов, подмятых номенклатурой КПСС! Как раз такие Советы и нужны номенклатуре, только такие Советы и могут обслуживать ее интересы. Вот Попов и старался обосновать то, что Лужков реализовал в декабре 1993 г.

Что касается до политики, то, согласно мыслям Попова, вся она должна была сосредоточиться в Политическом Консультативном Совете при мэре, состоящем из представителей организаций Москвы, документально подтвержденная численность которых превышает 1 % списочного состава избирателей Москвы, т. е. 60 000 членов. По тем временам такое могла позволить себе только компартия, которая и составила бы половину нового Совета. А вторую половину, по замыслу Попова, он подобрал бы сам. Теперь известно из кого — из уголовников, мздоимцев и прочей нечисти.

Вот так образованщина снова родит большевизм, а большевизм дает горы трупов.

РЕЗАТЬ ПО ЖИВОМУ

Победа на выборах мэра воодушевила Попова на новые «подвиги». Пообещав накануне обсудить административную реформу в городе "с депутатами и с районами", он тут же об этом забывает. Заявив сразу после выборов о необходимости сотрудничества с продуктивно работающим Моссоветом, Попов начинает перетягивать кадры и материальные ресурсы в мэрию.

Не смягчило новоиспеченного мэра и совместное участие московских чиновников и депутатов в подавлении путча ГКЧП. Хоть и говорил Попов слова благодарности депутатам на сессии, но вовсе не собирался работать с теми, кого когда-то называл единомышленниками. Такие, как Попов, работают с другими — с хозяевами жизни и их преданными псами. Временным сподвижникам ставленники номенклатуры обычно лгут в глаза.

Уже через месяц после разгрома ГКЧП на депутатов посыпались со всех сторон постоянно повторяемые в прессе обвинения в непрофессионализме и болтливости. Попов сам показывал пример: для телезрителей он постоянно находит время, чтобы ответить на полтора десятка вопросов, почти никогда не требующих конкретных действий. С депутатами работать неудобно. Они владеют проблемой, и надуть их показным народолюбием непросто. Вот и стало привычным для Гавриила Харитоновича повсеместно поносить "советскую власть".

Дух социального эксперимента с непредсказуемыми последствиями вместе с Г. Поповым переместился из секретариата председателя Моссовета в мэрию. Начав кроить Москву по живому, молодая номенклатурная поросль попросту парализовала основные управленческие структуры. Весь этот правовой беспредел осуществляется под застарелыми антисоветскими лозунгами эпохи застойной диссидентщины. Агитаторы и пропагандисты нового режима стремились убедить доверчивых избирателей, что само название «Совет» изначально означает порочность. Порочными при этом следовало бы признать и Советы или подобные органы, которые сплошь и рядом управляют в т. н. "цивилизованном мире". Но руки у российской номенклатуры доросли пока только до того, чтобы придушить Советы отечественные, которые только-только некоторыми своими черточками стали походить на действительные органы власти и управления. Российским номенклатурным «западникам» эти Советы стали мешать, и подавить их решили общественным мнением, которое было равнодушно или зло по отношению к любой власти.

Реформа административно-территориального управления городом, губительная в нестабильной экономической ситуации, вполне соответствовала целям Г. Попова, который таким образом решил нейтрализовать своих политических противников. И вот свобода слова была поставлена на службу "генеральной линии" Г. Попова, а на ее противников обрушился целый шквал подтасовок и прямой лжи в прессе и на телевидении. В этом гаме журналистской шпаны Г. Попов со товарищи режет Москву по живому, не обращая внимания на то, что рубцы от прежней коммунистической «нарезки» успели затянуться, что в районах Москвы уже сложилась устойчивая инфраструктура управления и жизнеобеспечения. Нет, новой номенклатуре нужная свежеосвежеванная и разделанная туша, чтобы раздать по куску добычи выслужившим ее участникам шайки.

Наш герой творчески воспринял уроки большевизма: однажды сформулированная цель для него стала настолько желанной, что для ее достижения используется чрезвычайно широкий спектр методов. Без особого напряжения постигнув некоторый набор истин такого сорта, люди начинают, не слушая возражений, громоздить из них умозрительные (брошюра "Что делать?") или организационные конструкции (Правительство Москвы, городская Дума, городское Собрание, департаменты, префектуры и прочее). Становясь рабами цели, они начинают лгать сначала окружающим, потом себе, а затем свято верить в это вранье. Причины неудач отыскиваются всюду, но только не в собственных позициях и поступках. Так, в конце концов, дело доходит и до подавления инакомыслия.

Культура без инакомыслия невозможна. Поэтому номенклатуре приходится опираться на тех, кто легко подвержен различного рода страхам, готов рабски верить в мифы и ненавидеть любые проблески здравого смысла. Встречая сопротивление, лидеры, подобные Г. Попову, стремятся достигнуть цели одним рывком, революционным переделом, силовым подавлением несогласия. Им грезятся новые идеи, способные перевернуть мир. Так критики административно-командной системы поражаются ее метастазами и начинают служить меняющему маски авторитаризму.

ПУТЧ, КАК СРЕДСТВО ПОЛИТИЧЕСКОГО ДОЛГОЖИТЕЛЬСТВА

Политические катаклизмы — горе для граждан, но замечательная возможность для номенклатурных деятелей «освежить» свой образ в восприятии восторженных почитателей.

Г. Попов постарался ярко проявить себя во время подавления путча 19–21 августа 1991 г. Из ситуации было выжато все возможное ради того, чтобы набрать максимальное количество очков в политических играх. Попов даже постарался отобрать у других эти очки. Решая свои дальнейшие задачи, Попов сделал основным своим противником подлежащий уничтожению Моссовет. Поскольку основные итоги путча и его бесславный провал были заранее запрограммированы, Г. Попов решил опорочить Моссовет как орган, не способный что-либо предпринять в критический момент. Этому было посвящено столько слов, что многие даже не заметили, что сам Попов встретил критическую ситуацию, находясь где-то в Средней Азии.

Депутаты пытались противостоять путчу на баррикадах, в штабе обороны Белого дома, в районах. Но оказалось, что "родная мэрия" не собирается делиться славой подавления путча с депутатами. Это делалось, например, так. Накануне самой тревожной ночи Г. Попов предложил депутатам не подставлять лбы под пули и идти спать домой. Сам же Гавриил Харитонович обещал оставаться в Моссовете с небольшой группой сторонников до конца, но после депутатского собрания тут же уехал в Белый Дом.

После ликвидации путча мэр и его компания старалась всячески отметить свою роль в сооружении баррикад у Белого Дома. На сессии Моссовета Попов говорил: "Администрация города действовала в соответствии с указаниями правительства, активно помогая. Строительные конструкции, баррикады, транспортные средства выходили на посты, перекрывали улицы, загруженные песком самосвалы становились там, где нужно, и в тех количествах, которые нужны. Короче говоря, все службы города в этот критический момент работали так, как требовало российское руководство, обеспечивая блокирование действий путчистов." Все это было «номенклатурной» правдой. "Столько, сколько нужно" — это было количество, достаточное для создания декораций. Иногда даже не количество материальных объектов, а количество слов. Тут недостатка у Г. Попова не было никогда.

Во время торжеств по поводу провала путча Попов энергично выступал на всех крупных мероприятиях. В этих выступлениях трижды прозвучала фраза о том, что москвичи на баррикадах отработали свои талоны, свои привилегии. Дважды Гавриил Харитонович предлагал присвоить Президенту РСФСР звание Героя Советского Союза. Оба пассажа говорят, пожалуй, о полном отсутствии внутренней культуры.

А в феврале 1993 г. Попову уже мало было лавров главного победителя путчистов. Он начал рассказывать байки о том, как он предотвратил путч еще 17 июня 1991 г. ("Известия", 02.02.93). В этот момент Ельцин находился в Америке (куда же еще податься после всенародного избрания?), а Попов должен был его спасать от "людей Горбачева". Попов находит блестящий (по его мнению) ход, чтобы предупредить Ельцина о готовящемся перевороте — использовать в качестве "почтового ящика" самого президента США! И Попов мчится в американское посольство. Только информация посла почему-то подвигла президента Буша позвонить как раз Горбачеву, от которого Попов что-то там пытался спасать. Попову, надо полагать, обидно стало — мало того, что господин Буш передал не по адресу сообщение особой важности, но еще и «заложил» Попова перед Президентом СССР. Сорвал, одним словом, всю сенсацию. Но нет худа без добра. Через полтора года "спаситель России" дозрел и решил напомнить публике о себе статьей на тему: "предательство, которого не было".

Да, в отношении США Попов не был предателем.

МОНОПОЛИЯ НА ВЛАСТЬ И ДЕЛЕЖ СОБСТВЕННОСТИ

Сразу после подавления путча Попов, исходя из революционной целесообразности, решил приобщиться к дележу собственности КПСС. Одного из преданных помощников (депутата Моссовета по совместительству) он сразу же назначил комендантом комплекса зданий ЦК КПСС. Некоторое время спустя, другие соратники начали занимать посты в правоохранительных органах.

При назначениях был применен известный большевистский тезис о том, что кухарка может управлять государством. Кухарка, как это всегда было, оказывалась с партбилетом. Если раньше это был билет КПСС, то сегодня назначенцы из ближайшего окружения Попова являлись активистами «ДемРоссии». Рекомендовал он их примерно одинаково: "…если под профессионализмом понимать умение вовремя распознать назревающий путч, то один из руководителей «ДемРоссии» Аркадий Николаевич Мурашев — профессионал высокого класса. Такого в милиции нет" ("Куранты", 21.09.91).

Послепутчевая горячка, вероятно, явилась и причиной появления Указа Ельцина № 96, поставившего под сомнение и конституционные права Моссовета (утверждение бюджета, определение правил распоряжения землей и собственностью в городе, порядка проведения приватизации) и перепоручающего, в нарушение целого ряда законов РСФСР, функции представительной власти — мэрии. Нет сомнений в том, что проект такого Указа на стол Ельцину положил Попов, пользовавшийся в это время у Президента особым доверием. Это доверие простиралось до такой степени, что позволяло Попову нагло заявлять: мол Моссовет ему не указ, а все конфликты должны разрешать "вышестоящие организации". Пытаясь дать своей позиции какое-то обоснование, Попов сформулировал удобный для него принцип: "Горизонтальных вторжений в деятельность исполнительной власти не предусмотрено" ("Куранты", 12.12.91). Так он говорил, так поступал, а вся правоохранительная система безмолвствовала.

Уже к осени 1991 г. Г. Попов почти добился своей цели. В лице мэрии была сформирована сила, обладающая монополией в принятии решений по всем вопросам жизни Москвы. Эта сила стремится не к реформированию, а к удушению представительных органов власти, к превращению их в неполноценный придаток мэрии. При этом продолжалась недобросовестная кампания дискредитации депутатского корпуса Москвы и создавались невозможные условия для его работы.

Создание монопольной структуры мэрии отразило общую тенденцию подчинения всей политической жизни интересам альянса новой и старой номенклатуры и формируемой государственной суперпартии ДДР, поставленной в то время в привилегированное положение по отношению к другим политическим силам. Последующая история показала, что суперпартии не получилось, да и вотчиной управлять, при этом отвечая за все — дело непростое.

БЕГСТВО

Менять всю систему — такова установка Попова, оправдывающая тунеядство. Мы помним, что с грязью на улицах Москвы без того, чтобы переломать все, что только возможно, справиться он был не в состоянии. Когда же вкус к разрушению был удовлетворен, управлять городом стало и вовсе не с руки.

Для чего же москвичи избирали Попова мэром? По Попову вышло, что для продавливания его понимания концепции реформ. И если уж не удалось подменить собой Президента, то этот самый Президент должен именно в Москве уничтожить всякое подобие законности. До каких-то пор Ельцин шел на поводу у Попова, и целая цепочка противозаконных Указов вышла из-под его пера.

К осени 1992 г. назойливость Попова перешла все границы. Не терпелось получить совсем уж диктаторские полномочия. Четырежды Попов ходит к Президенту за новыми полномочиями, нужными якобы для радикальной приватизации жилья и торговли. Безрезультатно. Полномочий и так через край, а управление хозяйством Москвы никак не налаживается. Наконец, Попов восклицает: "Что это за система, в которой подчиненный должен висеть на шее у начальника!" и уходит (в который уже раз, но все-таки на этот раз окончательно) в отставку ("НГ", 11.06.92).

В другом печатном месте Попов заявляет, что его уход связан с тем, что российское законодательство не позволяет ему совмещать пост мэра и пост председателя Российского движения демократических реформ ("Куранты", 06.06.92). Будто бы Попов когда-нибудь всерьез воспринимал законы!

В третьем варианте обоснования своего бегства Г. Попов говорит: "Я собирался быть мэром в условиях, когда обществом командует КПСС". К роли хозяина Москвы он оказался не готов. Эта роль по Г. Попову сводится к тому, чтобы делить блага ("НГ", 10.12.93). Делить он не хочет и не умеет. Потому и уходит.

На деле же причина ухода, а точнее бегства, проста. Прошел год, и настала пора отчитаться о деятельности на посту мэра, но отчитываться было нечем. Опять нечем! И вот почему: "Я хорошо знаю свои способности — в моем возрасте пора все это хорошо знать. Я теоретик, я способен разработать политику, способен защищать эту политику, пропагандировать ее. Есть и участки практической деятельности, которые я могу вести. Но мэром я оказался в силу обстоятельств, и при первом удобном случае, как только обстановка будет благоприятной, с удовольствием уступлю свой пост любому другому, который действительно пригоден для такой работы". И еще одна причина: "Я по советским понятиям — богатый человек. Ни в чем не нуждаюсь, все у меня есть. Поэтому знаю, что после ухода с поста мэра буду жить и работать нормально" ("ДМ", № 101, 28.05.92).

Попов бежал, чтобы "жить и работать нормально". Моссовет попытался вдогонку потребовать его отчета, но тут уж руки были коротки. Отставку-то принял Ельцин, и Попов уже не был должностным лицом, от которого можно было что-то требовать. Отставка была принята, и концы спрятаны в воду. Но если бы отчет все-таки состоялся (соответствующие условия, видимо, совпали бы с проведением судебного процесса о нанесении ущерба городу в особо крупных размерах), на поверхность выплыли бы все чудовищные нарушения здравого смысла, законов, экономическая безграмотность и криминальные махинации.

Нет, это для Ельцина было недопустимой роскошью. Ведь Попов всегда выполнял роль его наиболее говорливой и «писучей» половины, а на президентских выборах на плакатах Ельцина красовались надписи: "Голосую за Попова — Лужкова!". Поэтому Ельцин переступил и через закон, и через собственные указы. На пост то ли мэра, то ли главы администрации он назначил Лужкова. Слов о мэре и его полномочиях в законодательстве не было, вот и творил Президент все, что "не запрещено законом". А потом творил свою реальность — без закона и здравого смысла — этот полу-мэр, полу-глава Ю. Лужков.

Уступив свое место, Г. Попов переполз в политическую тень. Но политика достала его и там. Прежде всего, возмутились его недавние соратники по «ДемРоссии». Координационный совет московской организации направил в его адрес открытое письмо, в котором говорится: "Вы даете политический анализ событий после августа 1991 г., допуская ряд инсинуаций, граничащих с прямой клеветой на демократические силы. На посту мэра Москвы Вы, обладая властью, оказались не в состоянии ее использовать, что нанесло значительный урон авторитету демократических сил не только в Москве, но и в России… Организовав Движение демократических реформ, Вы в своих публичных выступлениях стали порочить «ДемРоссию», оставаясь формально ее участником…. В сложившихся обстоятельствах мы просим Вас сделать публичное заявление о выходе из движения, либо публично опровергнуть порочащие его высказывания." ("НГ", 08.09.92).

Получилось так, что пока Попову нужна была массовка в виде «ДемРоссии», он всячески агитировал в ее пользу. Когда она слепо шла за ним, теряя при этом своих сторонников, это было соответствующим политическому моменту. Но вот от «ДемРоссии» почти ничего не осталось, и Попову понадобилось перетаскивать массовку в РДДР. Обычный для Попова маневр, примененный им в отношении Моссовета, сработал и здесь. Таков уж нравственный потенциал "большого друга демократии". «ДемРоссия» испила свою чашу до дна и заслуженно получила то, что получила.

На новой ниве — РДДР — Попов вступил во владение отступным наследством, доставшимся ему от мэрских будней. Он стал во главе номенклатурной организации и снова сделал реверанс в сторону незыблемого, как скала, Президента. Уже в ноябре 1992 г. Ельцину втолковывалась идея "президентского правления" и насильственной отмены действующей Конституции ("КП", 27.11.92). Именно в недрах РДДР был подготовлен сценарий переворота, реализованный в октябре 1993 г.

ПО НИСХОДЯЩЕЙ

На круглом столе «ВМ» (декабрь 1991 г.) И. Заславский отмежевывается от поповского ДДР: мол, ДР представляет интересы среднего сословия, а ДДР — эклектичное движение управленцев: мощный компонент номенклатурных капиталистов, слой идеологов лево-горбачевцев и демократов, которые выдвинули лозунг союза с передовым аппаратом. Блок с ДДР не признан необходимым, Попов теряет вес. Конфликтуя с Поповым, ДДР расползается на международную и российскую организацию. Сторонники Попова остаются в РДДР.

На съезде РДДР в январе 1994 г. от Попова отмежевались даже ближайшие соратники. А. Брагинский (см. главу "Демократ широкого профиля") заявил, что он в Госдуме будет представлять интересы избирателей, а не РДДР. А С. Красавченко, ранее замещавший Попова в номенклатурном журнале "Вопросы экономики", до того расстроился от заключения Попова о "провале западнической модели реформ, проводившейся Гайдаром", что отказался выставлять свою кандидатуру в политсовет движения ("НГ", 01.02.94). За Поповым не оставалось уже практически никого и ничего.

Подобные истории — когда свои предают — в номенклатурной среде дело обычное. Но они в большинстве случаев не кончаются разрывом отношений. Об этом говорит и "история любви" Попова и Ельцина (см. главу "Особый тип нравственности"). В публикации отца административной революции Г. Попова в "Московских новостях" (1987 г.) поддерживается решение об освобождении Б. Ельцина от руководства Московской партийной организации, в отношение бунтовщика приводится цитата из Ленина ("нам истерические порывы не нужны").

В жизни нормальных людей с нормальной психикой после таких пассажей, после такой "ненужной низости" (не составляло труда просто промолчать) руки друг другу не подают. Не то в среде номенклатурной. «Они» и в дальнейшем могут публично лобызаться. Покуда смена политической конъюнктуры не разделит их вновь.

И вот Г. Попов снова отпал от Ельцина, а его ближайшие соратники нашли себе более перспективных хозяев. Оставалось доживать свой политический век, вернувшись к старой проверенной практике — заплетать мозги читающей газеты интеллигенции.

СНОВА НА НИВЕ ПУБЛИЦИСТИКИ

Попов во всем, кроме лжи, показал себя, как человек крайне бездарный. Зато лжи этой было в избытке. Ложь в политике — материальная сила и козырная карта. И все-таки все время обманывать весь народ еще не удавалось никому. На выборах 1993 г. с поповской РДДР не пожелал иметь дело никто. Как ни навязывался Попов к Явлинскому (видимо, как собрат по цеху "экономистов"), как ни пытался оторвать от "Гражданского союза" жирный кусок, ничего не вышло. И голосовать за РДДР никто не стал. Ни в Москве, ни в Питере, ни в провинции.

Тут бы и угомониться, подумать о душе, о грехах своих. Но внутренняя сущность номенклатуры не терпит умиротворения. Покой им только снится. С начала 1994 г. Попов натужно пошел на второй круг своей политической судьбы, начав снова с наигранной позиции — с позиции лжи. Он понимал, что за крутыми событиями последнего года позабылись его художества на Москве, и снова можно было наполнять прессу своими упражнениями в логике. Схема оставалась все той же: покритиковать слегка курс властей, высказать нечто с видом глубокомыслия, а дальше начать наворачивать план мероприятий, обоснованный этим «глубокомыслием».

Вот Попов говорит: "Народ не хочет стрельбы" ("АиФ", № 8). Вроде бы банальность. Но банальность становится целой публицистикой, если добавить еще банальностей: "власть после августа была блоком двух бюрократий: молодой и старой", "нам остается только одно — искать вариант коалиции политических сил", наконец, в правительство должны войти те, кто "способен создавать долгосрочную программу", и те, кто "способен тянуть воз". Как тут не вспомнить умозаключение товарища Л. И. Брежнева: "В магазинах недостаточно гречневой крупы. Товарищи! Надо сеять больше гречихи!" Все кивали головами: надо! И рассчитывали, что делать будет кто-то другой.

Снова Попов рассчитывает на полных дураков и дилетантов в политике. Дуракам все внове, а дилетанты не знают о том, что Попов снова подсовывает вранье. Вот пишет Попов с пафосом обличения: "На самом деле, скажите, в чьей предвыборной программе была шоковая терапия? Ее ни у кого не было. В чьей программе было упразднение СССР? Ни в чьей. В чьей программе было то, что губернаторы, мэры и т. д. назначаются сверху? Опять ни у кого этого не было. Так что после августа 1991 года "под шумок" была выдвинута совершенно другая концепция реформ, отличная от той, которая получила одобрение при голосовании в июне 1991 г. за Президента."

Позвольте, но не сам ли Попов был в авангарде этого надругательства над волей народа? Кто под локоток держал Ельцина, когда тот рулил в сторону разрушения единства государства? (Только через год Г. Попов "не мог себе простить", что не уговорил Ельцина встать на место Горбачева и хоть что-то сохранить от СССР.) Кто придумал в своей же собственной мэрии "правительство реформ" сразу вслед за Гайдаром? Кто выбивал из "всенародно избранного" противозаконные акты по Москве? Да, в конце концов, не мнимы ли эти разногласия с Ельциным, если появились они на страницах газет в тот период, когда звезда последнего, очевидно, закатилась?

Чтобы уж совсем все стало ясно, придется раскрыть программный труд Попова "Что делать?" и обнаружить там и идею расчленения союзного государства, и набросок всероссийской ваучеризации, и «доказательство» неизбежного союза с номенклатурой. Как правильно заметил Попов через два с половиной года, население отвергло послепутчевый курс реформ ("НГ", 25.02.94). Попов, повременив, решил, что выгоднее на время снова быть "вместе с народом".

Поэтому приходится в очередной раз отказываться от самого себя, но встав при этом в позу отверженного мудреца. Приходится говорить слова, обращенные против собственного недавнего прошлого: "На наших глазах усиливается перспектива формирования режима, в котором бюрократы — без содействия КПСС и без масок в виде коммунистических лозунгов — будут держать всю власть". Если раньше Г. Попов был полезен номенклатуре именно как бюрократ без коммунистической маски, то сегодня его маска для номенклатуры совершенно бесполезна.

Вот и мечется супердемократ-недоэкономист. Вдруг приспичило Г. Попову посреди политического затишья 1994 г. создать номенклатурную заказную социал-демократическую тусовку с участием верных ельцинистов А. Яковлева, маршала Шапошникова и других. Затея была шумная и заведомо бесполезная. Социал-демократическую идею быстро и надежно перехватил у Попова экс-президент Горбачев, собравший под свое крыло практически всех социал-демократов 1989–1992 гг. Одна лишь польза была для Г. Попова — есть чем заполнять газетные страницы.

В поисках новых способов привлечь внимание к своей персоне, Г. Попов подключается к кампании охмурения вкладчиков АО «МММ». Откровенно шулерскую деятельность он называет "народным капитализмом" и "капитализмом с человеческим лицом". Лицо "народного капиталиста" Г. Попова стало периодически появляться в спонсируемой группой «Мост» телепередаче. Опять "лицом к городу" — как в мэрские времена! Если старые выгоревшие звезды зажигают снова, значит это кому-нибудь нужно…

Появляется Г. Попов и в клубе «Реалисты», собирающем любителей интеллектуальных упражнений. Там можно, например, побеседовать о геополитических интересах России, которой, оказывается выгодно (!) расчленение Китая. Так утверждает Г. Попов. Кому-то хочется в это верить. Как и в то, что не всякая территория в составе России ей нужна. Например, как заявил Г. Попов в декабре 1994 г., Чечня — слишком маленький клочок российской территории, чтобы за него воевать. Действительно, опыт у Г. Х. по части суверенизации, федерализации, денационализации и по расчленению страны огромный!

Нет, Гавриил Попов так просто из политики не уйдет. Но в конце концов должны все-таки созреть условия, чтобы теоретикам воровских политмалин всероссийского масштаба подобрали достойную среду обитания в местах не столь отдаленных, а буревестникам номенклатурных революций окончательно свернули голову.

Вот наш новый герой ведет светскую беседу с американским бизнесменом. Его глаза светятся добродушием, лицо сияет улыбками. Он — само обаяние. Вот он возвращается в свой кабинет. Лицо становится злым. Наш герой бросает своему секретарю что-то грубое и властное. Тот суетится, боясь попасть под горячую руку. А вот цветная фотография нашего героя в голом виде на обложке журнала «Столица». Здесь все перемешалось. На лице одновременно и улыбка, и колючие глаза. Луноликая голова посажена на распертое жировыми прослойками и покрытое редкой щетиной тело. Образ, созданный фотожурналистом, настолько ярок, что кое-кому может напомнить «видеоужастики» о сексуальных маньяках.

Это Юрий Михайлович Лужков. В Москве его, как говориться, каждая собака знает.

Рассказывают о таком эпизоде. В апреле 1994 г. накануне праздника Пасхи мэр Москвы Лужков в компании друзей смотрел часовую заказную телепередачу о своей роли в восстановлении православного храма на Красной площади. Хозяин Москвы выглядел в фильме весьма и весьма солидно. После окончания передачи телевизор случайно не выключили и вслед за рекламной паузой с экрана вдруг начали вещать что-то совсем непонятное. "Что сделали с нашей Москвой", — говорил голос за кадром. А в кадре целых 20 минут демонстрировались явные признаки бесхозяйственности, антисанитарии и запустения в столице. Лужков тогда пришел в ярость. Такими трудами созданный образ хозяина прекрасного города рассыпался на глазах. Такого города не существовало! В тот же вечер мэр оказался в кабинете начальника московских телепрограмм и устроил разнос. Передачу запретили, сняв с эфира другие подготовленные материалы. Борьба за чистоту и незапятнанность образа мэра Москвы продолжалась.

Вокруг личности главного московского администратора Ю. М. Лужкова столичная пресса несколько лет создавала ореол выдающегося хозяйственника, "своего парня" и в чем-то даже интеллигентного человека. Поток интервью, портретных зарисовок, телерепортажей не ослабевал. Лужков становился все краше и привлекательней. Точнее, все краше был его образ, созданный газетной и телевизионной мифологией. Только крайне оппозиционные издания, рассчитанные на узкий круг читателей, публиковали критические материалы, касающиеся Лужкова.

Прессе, освободившейся от опеки КПСС, но тут же попавшей в зависимость от денежных мешков (вынесенных из подвалов той же КПСС), приходится сегодня обходить наиболее щекотливые моменты из биографии всесильного Лужкова. Например, о его роли в октябрьских событиях октября 1993 г. Где в эти дни находился Лужков, какие команды отдавал? Если журналисты не задают вопросов на эту тему, то и вся предыстория уходит в тень. Исчезают события 1 мая 1993 г. на Гагаринской площади, забываются расправы над демонстрантами в Останкино, меркнет в памяти первая кровь, пролитая в праздник Вооруженных Сил в 1992 году.

От созданного прессой и телевидением наваждения рано или поздно все-таки надо избавляться. Для этого придется посмотреть на биографию Лужкова без восторгов, без наивности, без такой привычной для журналистов любви к сильным мира сего.

ВДРУГ-БИОГРАФИЯ

Дономенклатурное прошлое хозяина Москвы скрыто мраком. Кроме его работы дворником во время тяжких студенческих лет в Институте нефти и газа им. Губкина, почти ничего о нем не известно. Говорят, отец Лужкова был сначала плотником, а потом как-то вдруг превратился в замдиректора нефтебазы. Такое же «вдруг» получается и в биографии Лужкова, который только поначалу пошел по нефтяным отцовским стопам. В НИИ пластмасс за шесть лет он прошел путь от научного сотрудника до начальника лаборатории. Вроде бы неплохое начало для карьеры.

Но лужковское «вдруг» по-настоящему произошло в другой области. В 28-летнем возрасте стал он начальником отдела автоматизации в Минхимпроме СССР и долгие девять лет ждал очередного витка карьеры, очередного «вдруг» ("ВМ", 27.04.90 «Тверская-13», 12.08.93).

В середине 70-х годов вдруг-гендиректор НПО «Нефтехимавтоматика» Ю. М. Лужков стал депутатом Моссовета. Как говорится, крыша не капала над Почетным химиком, Заслуженным химиком и Отличником химической промышленности, лауреатом Государственной премии СССР. Потом Лужков был председателем комиссии Моссовета по коммунально-бытовому обслуживанию. Вероятно, в нагрузку к химии. Работали лучше, чем нынешний депутатский корпус, были асами своего дела — так считает Лужков. Как же! Партия — не только крыша для карьериста, но и рулевой его судьбы… А то, что в 1990–1993 гг. существовало в результате случайной демократии, для Лужкова оказалось неприемлемым — очень уж сковывало "хозяйственную инициативу" асов номенклатуры.

Послужной список Лужкова впечатляет: 14 лет работал во главе НПО, 13 лет депутатствовал в Моссовете… Жаль, что документы об этой деятельности нам недоступны. Немало интересного к портрету нашего героя они могли бы, наверное, добавить. По крайней мере, к портрету любого из современных политических деятелей подобные страницы биографии добавляют достаточно, чтобы им никогда уже не светило всенародное признание.

Номенклатура любит пылких демагогов. Отраженный свет их «горения» исправляет от роду порочные физиономии и лепит мягкие образы самозабвенных работяг, тоже не чуждых борьбе за справедливость. Лужков сиял отраженным светом. Начав однажды дружить с Ельциным, он до сих пор не может выйти из-под лучей его славы. Сейчас это мешает, а тогда…

Тогда первый секретарь МГК Б. Н. Ельцин помог Лужкову сделать очередной рывок по номенклатурной лестнице — добился в 1987 г. назначения в Мосагропром человека, считающего, что эта структура в Москве — нелепость. Заодно Лужков стал и первым заместителем председателя исполкома Моссовета. В 1988 г. он уже — депутат ВС РСФСР, что и соответствовало новой номенклатурной должности в качестве обязательного довеска. (Кстати, чем он там занимался, за что голосовал?)

Мосагропром, а в особенности включенное в него плодоовощное хозяйство Москвы, был в той системе наиболее удобным местом для теневых махинаций по усушке-утруске и утечке отечественной гнили и шикарного продовольственного импорта, которым традиционно наполняли витрину развитого социализма — Москву. В течение 1988–1989 гг. только однажды всплыли дела о нанесении госбюджету ущерба около 100 млн. рублей от оплаты Мосагропромом торгово-закупочным организациям деятельности, которая должна была дотироваться только в отношении реально проданных населению картофеля и овощей. Тогда все проверки были заблокированы партхозноменклатурой. Лужкова спасло от прокуратуры лишь партийно-принципиальное разбирательство в Комитете народного контроля. После партийного вердикта о добропорядочности, прокуратура могла только безмолвствовать ("ЭиЖ", № 24, 1990 «ЛГ», 10.06.92).

Сделав отступление, отметим, что в 1993 г. выяснилось, что лужковская агропромовская система сгноила огромные запасы продовольствия, сделанные заботливым мэром. Зато невероятно взвинченные цены обеспечили и невероятные прибыли привыкшим к обогащению за счет москвичей и облагодетельствованным приватизацией плодоовощникам ("Куранты", 11.08.93).

В 1989 г. Лужков начал дружить с кооператорами. К должности липли не только ордена (только до звания Героя Соцтруда не успел дослужиться Лужков, а орден Ленина от партии, которой отдал полжизни, имел). "Деловые люди", которым будущий мэр оказывал всяческую поддержку, тоже суетились вокруг него. Так сформировался клан из «своих» предпринимателей, которые без всякой конкуренции, без каких-либо особых усилий получили начальный капитал и прочно захватили пустовавший рынок. Не даром старый номенклатурный волк КПСС Зайков, уходя со своего поста "отца Москвы", высоко оценил работу Мосагропрома под руководством Лужкова.

Вспомним, что тем же путем — через кооператоров к демократизаторам, но только от университетской кафедры, шел и предтеча Лужкова — Г. Попов. Это была верная дорога. Особенно, если не торопиться пройти ее до конца.

Вопрос о председателе Мосгорисполкома демократического Моссовета в 1990 г. решился однозначно. В основном потому, что лидеры демдвижения давно искали тесной связи с хозяйственной номенклатурой. Ельцин тогда посоветовал Попову не предлагать на эту должность занимавшего ее Сайкина ("Куранты", 11.06.91). (Припомнил, поди, выступление Сайкина на «историческом» Пленуме ЦК КПСС, где вынимали душу из будущего Президента России.) Сайкин был уж больно одиозной для демократов фигурой. А вот Лужков тогда обаял готовых бороться с номенклатурой депутатов, ответом на вопрос: "Вы в КПСС на какой платформе?" (Тогда была небезызвестная "Демплатформа в КПСС".) Лужков ответил: "На хозяйственной".

Депутатам ответ понравился (при утверждении на пост Лужков получил 297 голосов из 360), а Лужков стал всюду твердить, что он не политик. Лишь изредка он проговаривался и формулировал так: "Кто определяет власть в Москве, тот влияет на ситуацию в стране." Вот Лужков и взялся «определять». С такой энергией взялся, что надругательство над здравым смыслом и законом стало основным признаком столичной власти. В конце концов Лужков так основательно определился с властью в столице, что ситуацию в стране можно было менять без особых усилий. Если оставить подробности изменения ситуации в октябре 1993 г. для других глав, то хорошим примером могущества столичной власти может служить такой факт. В сентябре 1994 г. начальник Мосэнерго отключил электропитание командного пункта ракетных сил стратегического назначения и на полтора часа вывел его из строя. Формальным поводом была неуплата долгов по оплате электроэнергии. За это лужковский чиновник не только не был тут же арестован, но даже не потерял свой пост. Теперь понятно, с кем надо договариваться, чтобы брать Россию голыми руками.

Думается, если у Лужкова спросить, за большевиков он или за коммунистов, он смог бы гордо ответить: "Я за исполнительную власть". Вот она — настоящая и единственно прочная "хозяйственная платформа", определяющая ситуацию в стране.

Достаточно мирно просуществовав год за спиной профессора Попова, решившего взять на себя грех хозяйственного развала Москвы (чтобы потом вовремя смыться), Лужков к исходу 1991 г. приобретает в столице практически неограниченную власть. Во многом этому способствовало обильное мифотворчество о его главенствующей роли в подавлении августовского путча.

В качестве основной заслуги Лужкову приписывается создание вокруг Белого Дома оборонительных сооружений. Но любой очевидец, здраво вспомнив те дни, не обнаружит в своей памяти ни бетонных сооружений, ни тяжелой строительной техники, якобы забившей все подходы к парламенту. Зато кое-кто вспомнит, о саботаже лужковских чиновников попыткам наладить серьезное сопротивление путчистам (см. главу "Продолжение спектакля"). Для окончательного растворения газетного мифа стоит сравнить оперативность и массированность вмешательства в события команды Лужкова в августе 1991 г. и в октябре 1993 г. Контраст очевиден.

Добавим еще, что лично для Лужкова слегка приоткрытая закулисная сторона августовского путча, практически не несет никакой тревоги. Вместо раскрытия истинных механизмов заговора (Ельцина против ГКЧП или ГКЧП против Ельцина) он вспоминает в книге с длинным названием "72 часа агонии. Август 1991 г. Начало и конец коммунистического путча в России" милые сердцу подробности. Он вспоминает, как Ельцин на своей даче в тапочках на босу ногу организует сопротивление ГКЧП и предлагает всем (как трогательно!) сушеные им лично яблоки. Вот такой домашний штаб сопротивления путчу…

Кстати, публикация книг — своеобразный метод пополнения личного бюджета номенклатурных деятелей. Вряд ли кто-то поверит, что Лужков или Ельцин при своей загруженности по работе и природной косноязычности могут что-то написать. Вот и нанимаются за государственный счет литературные негры. А потом в игру вступают книгоиздательские фирмы, которым требуется высокое покровительство. Они могут и за рубежом издать бессмертное творение очередного хозяина. А хозяин получит вполне законный гонорар.

Упражнение по арифметике.

Дано: В 1992 г. зарплата мэра составляла 14.5 тыс. рублей в месяц ("Сегодня", 07.07.93), в 1993 г. — 50 тыс. ("НГ", 10.03.93). Вопрос: может ли мэр построить себе дачу, оценочная стоимость которой в ценах 1993 г. составляет 100 млн. рублей? Может ли он еще и дочь отправить обучаться за границей на 3,5 года при общей стоимости обучения 14 тыс. долларов ("АиФ", № 41, 1992)?

Ответ: может, но зарплата тут не причем.

ХОЗЯЙСТВЕННЫЙ ГЕНИЙ

Полтора месяца проработал Лужков в послепутчевом Комитете по оперативному управлению страной в качестве первого заместителя И. Силаева. Работа комитета с треском провалилась. Принять бразды правления Союзом оказалось некому. Способные к этому люди сидели в тюрьме. Да и задачи такой, как видно, не ставилось. Поэтому Лужков решил в Комитете вопрос обеспечения Москвы продовольствием и сбежал на прежнее место работы. Москва в результате получила за подавление ГКЧП свою пайку, а страна распалась.

Дальнейшая работа Лужкова на высшем хозяйственном посту Москвы связана с распространением другого мифа, который даже ярых его противников вводит в смущение. Это миф о хозяйственных успехах столицы под руководством Лужкова, якобы держащего город "на плаву" в трудные времена. Неискушенный читатель «мэрских» газеток легко верит, что все в Москве прекрасно: и жилье строится, и дороги ремонтируются, и тепло в каждой квартире.

Простейший анализ официальных статистических данных показывает, что Москва не только наравне со всей страной хлебает горькую кашу, заваренную безответственными реформаторами, но еще и дополнительно страдает от комбинаций собственной администрации (см. часть 2 книги). Москва, несмотря на громадные льготы от российского правительства, несмотря на иностранные инвестиции и прочие преимущества своей столичности, поражена кризисом заметно более других крупных городов.

Здесь Лужкову совершенно нечем похвалиться. Даже успехи в жилищном строительстве, которыми он привык козырять везде и всюду, на поверку оказываются чистейшим блефом (см. главу "Ралли на квадратных метрах"). Моссовет не раз пытался разоблачить лживые восторги по поводу успехов строительного комплекса. Его разогнали и за это тоже. Чего теперь ждать 700.000 очередников на получение жилья? Вероятно их снова будут кормить мифическими цифрами и радостно сообщать, что квартиры в 1994 г. получали уже (!) очередники 1981 года.

А чего стоит тот «интим», который Лужков постоянно вводил в процесс формирования бюджета города! «Интим» нужен был Лужкову для того, чтобы скрыть свою профессиональную несостоятельность. «Интим» — это та «заначка», вынув которую в конце года, можно свести в городском бюджете концы с концами. При этом не надо надрывать свой административный организм — собирать налоги, разворачивать социальные программы, отчитываться за каждый рубль. Лужков лучше будет обвинять в непрофессионализме депутатов, а потом ликвидирует всю эту игру в демократию под корень.

Лужков начинал готовиться к корчеванию демократии заблаговременно — с районного звена управления Москвой. На развалинах районов появились префектуры и муниципальные округа. Хрен редьки не слаще, ведь более года продолжался паралич управления городом в низовом звене, да расцвели буйным цветом коррупция и воровство мелких чиновников. Эти издержки Лужкову были известны, но зато ему удалось бюджет огромного города полностью забрать под себя и практически приватизировать, приняв в долю свое ближайшее окружение.

Средства массовой информации, привыкшие лебезить перед начальством, твердят: Лужков распорядился выделить средства, Лужков профинансировал, Лужков нашел деньги… Спрашивается откуда? Должен бы из бюджета, должен бы при соответствующем контроле, должен бы в рамках своих полномочий. А реально получается, что есть такой благодетель, который единолично распоряжается всем бюджетом Москвы, как своим карманом. Конечно, роль благодетеля весьма полезна для Лужкова, для укрепления его мифологического образа. Но его конкретная деятельность была разорительна для города и государства, вынужденного содержать прожорливую столичную бюрократию.

Сокрытие доходов и сокращение под предлогом дефицита бюджета социальных программ — обычное для Лужкова дело. Зато суперпроекты, вроде «Сити», Детского парка чудес, торгового суперкомплекса в Нагатино и тому подобного, грозят перенапряжением всей социальной инфраструктуры города. Не то чтобы всерьез что-то собираются строить, но есть свой интерес в громадье планов. Масштабность замыслов всегда как-то приподнимает их потенциального вершителя и придает смысл суете его соратников. Избавиться от захватывающего воображение плана и его автора становится так непросто — ведь такие проекты рухнут! (А может и пусть их?).

Гигантомания — вечный порок номенклатуры. Для московского градоначальника это тоже непроходящий синдром. Мыльный пузырь АО «Сити» был сначала наполнен средствами от льготного налогообложения ("МК", 19.05.93), а потом и прямыми вливаниями из бюджета ("РГ", 31.07.93). В другом случае — для нужд Нагатинского суперкомплекса — из городской казны только на первом этапе под строительство казино и ресторанов планировалось зачерпнуть ни много ни мало — 100 млн. долларов ("Тверская 13", 18.03.93). Третий пример разорительной гигантомании — коттеджное строительство. Якобы для преодоления жилищного дефицита за 10 лет предполагалось обчистить казну на 4 трлн. рублей ("НГ", 18.03.93).

Скрывать доходы города в суете гигантских проектах и лабиринтах финансовых махинаций выгодно еще по одной причине. При администрации кормится все та же армия «своих» предпринимателей и общественников. Они настолько полезны городу (а на самом деле Лужкову с компанией), что грех не предоставить им всевозможные льготы. Только приходится наводить тень на плетень всякими разговорами о поддержке предпринимательства, чтобы не дать ходу мысли обывателя о судьбе выплаченных им налогов. А то еще начнет судить, да рядить — мафия! мафия!

ЗАБОТЛИВЫЙ ОТЕЦ ГОРОДА

Итак, хозяйственная деятельность Лужкова разорительна для Москвы и России. Он и сам иногда проговаривается на этот счет. "Плохо делаем, но ведь делаем!" — так впопыхах оценил свою работу на хозяйственной ниве сам Лужков ("Тверская-13", 12.08.93). Но вот в чем никогда не признается Лужков, так это в презрении к неимущим.

Мэр московский всюду и везде подчеркивал свою заботу о стариках, детях и инвалидах. Но так ли он озабочен, как говорил и говорит, как писали и пишут о нем? Хороший повод для размышлений на эту тему дают воспоминания самого Лужкова.

Когда обстановка вседозволенности для Лужкова была обеспечена, главе столичной номенклатуры можно было, разомлев, вспомнить без сожаления и о былых грехах. В одном из интервью Лужков рассказывает, что с самого начала (лето 1990 г.) «продавливал» строительство Северной ТЭЦ, несмотря на решение Моссовета, только что назначившего его на высший хозяйственный пост Москвы. Тогда Лужков молчал, ибо его положение было еще не столь прочно. Теперь же от сознания своей неуязвимости он может позволить себе фантазии: мол, у ТЭЦ такая труба, что отходы производства скорее под Архангельском почувствуют, чем в Москве. Теперь эта громадная полосатая труба «украшает» пейзаж и наполняет атмосферу ядами, от которых будут болеть дети и чахнуть старики. И нипочем Лужкову ни болезни людей, ни текущие теплосети. На суперпроекте привычно погреют руки не только отечественные «хозяйственники», но еще и зарубежные их партнеры. А это уже выход на международный уровень! Для пущей важности Северную ТЭЦ можно сделать образцовым объектом, вытряхнув необходимые ресурсы за счет усечения средств на реконструкцию других «грязных» предприятий. Такая вот «теплая» забота о городе и горожанах…

Лужков, говорят, заботится о москвичах? Но при Лужкове армия московских чиновников выросла чуть ли не вдвое. Одновременно удельный вес затрат на важнейшие продукты питания в бюджете московских семей вырос более чем в три раза. Кого же кормит Лужков из своего (уже не московского!) бюджета? Конечно же брата-чиновника.

О ком там еще заботится Лужков? А, о порядке на улицах!

При Лужкове Москва стала центром преступного мира. В 1993 г. В Москве зарегистрировано около сотни криминальных взрывов, за девять месяцев 1994 г. — еще столько же, использование автоматического оружия в столице стало обыденным делом. Милиционер с автоматом, зашедший в булочную, уже стал привычным признаком столицы. По некоторым данным, в руках у москвичей к середине 1994 г. находилось около 400 тыс. стволов самого разнообразного оружия (от духового и газового до гранатометов). А Лужков все продолжает наращивать оснащение милиции. Может быть, все это оснащение как раз и пополняет арсенал криминальной мафии, которая срослась с милицией (особенно в верхнем эшелоне)? Мы еще подробнее обсудим эту тему в разделе "Силовые резервы номенклатуры".

Так о чем заботится Лужков? Может быть, о нравственности? Вот он восстанавливает храм иконы Казанской Божьей Матери на Красной площади, жертвуя на это из своего кармана 50 тысяч деревянных, планирует целую программу восстановления церквей и даже Храма Христа Спасителя (см. главу "Номенклатурным лицом к церкви"). Замечательно! Но разыгрывать добродетель за счет городского бюджета — одно, управлять городом — другое. Если вспомнить, что наша Москва стала в это же самое время экспериментальной площадкой для производителей порнографии (законодатели порноэстетики — обласканные Лужковым "Московский комсомолец" и его редактор), да еще и центром "интимных услуг" (в 1993 г. количество соответствующих фирм достигло 1000), можно понять цену мэрским стараниям и той табличке с мэрским именем, «украшающей» построенный храм.

Какие там заботы еще остались? Бесплатный проезд для пенсионеров? О бесплатности мы уже говорили, она дорого обходится для москвичей. Добавим к этому еще один штрих. Один из чиновников, оставленных Лужкову в наследство от прежнего мэра, однажды неосторожно заявил, что в процессе приватизации мы только проедаем собственность Москвы. Действительно, если отдавать за бесценок накопленное веками, останется средств только на бесплатный проезд и завтраки для школьников. Остальным будут владеть те, кто вовремя завоевал доверие московских властей.

Большой успех московской мэрии в 1992–1993 гг. состоял в том, что торговое ворье из категории работников и чиновников переместилось в категорию собственников, а воровство и хамство стали законными правами частных владельцев 10 тысяч магазинов и нескольких десятков тысяч киосков (см. главу "Приватизация через черный ход"). Это по Лужкову и есть забота о москвичах и рыночная реформа.

Лужков всегда строит из себя правдолюбца, не стесняющегося говорить о своем хозяйстве все до конца. Но вот данные о том, какие товары и в каких количествах потребляет средний москвич, Лужков выдать журналистам отказался. Он прямо заявил, что не хочет обременять себя лишними обязательствами на этот счет ("МП", 18.05.93). Возникает вопрос, а на каком основании тогда этот мэр занимает свой пост? Если он не желает нести ответственность за реальную ситуацию и получать "обратную связь" от москвичей в полной мере, то стоит заняться чем-то другим. Например, торговать в частном киоске, подтверждая свою деловую хватку.

Необходимо отметить и такой момент. Что бы ни делал Лужков в городе, он всегда пользовался теми идеями, которые давным-давно высказывались, но всегда представлял их как новинку, продукт своего хозяйственного гения. Мэр приходил к этим «новинкам» год-полтора, когда первые попытки внедрения новых управленческих и экономических решений уже основательно забывались. Заодно, бывало, ситуация выходила из-под контроля. Это касается, например, лицензирования торговли и введения в удобоваримые рамки расплодившегося палаточного бизнеса. Сначала джин выпускается из бутылки, а потом делается выдающийся вклад в наведение порядка на улицах Москвы. Это метод Лужкова.

Паразитизм номенклатуры известен давно. Дело в том, что общественные тенденции развития необратимы, а в борьбе различных группировок и кланов решается только один вопрос: кто лично будет использовать новые возможности и присваивать себе лавры прогрессистов. Поэтому номенклатура затаптывает все проблески интеллекта, чтобы, ограбив действительных авторов новых идей, внедрять эти идеи на свою пользу. При этом цена, выплаченная обществом, — это упущенное время и номенклатурные извращения здравых предложений.

ОНИ ВСЕ ЗА НАРОД

Кого бы ни поддерживал Лужков, с кем бы ни боролся, он следует главному правилу номенклатуры — необходимо создавать видимость борьбы за интересы народа. Вот Лужков распекает публично и с завидной периодичностью своих подчиненных, вот он вступает в бой с Правительством России, вот он с запальчивым патриотизмом выступает перед ветеранами… Он то требует, то выпрашивает, то обещает, то негодует, то жалуется, то умиляется — целое представление.

Со своим показным человеколюбием Лужков иногда выходит даже на международную арену. "Как гражданин и мэр" он вынужден был подать свой голос в защиту соотечественников за рубежом и приостановить поставки продовольствия Латвии. Поставки действительно одно время притормозили. Это позволило Лужкову хвастаться изобретением термина "моральный геноцид". "Этот термин придумал я!" — скромно сообщает он корреспонденту. Что Лужкову до русских в России или в Прибалтике! Ему важно показать, как он болеет за народ, пусть даже через ощущение пустоты в желудке у того же народа.

Для Лужкова тут главное — иметь сиюминутный политический эффект. Он уверяет, что ругался с Гайдаром по поводу антинародной политики последнего. Но не упоминает при этом, что скорее просто держал кукиш в кармане, пока тот был премьером и вице-премьером. Ведь Гайдар с точки зрения Лужкова все-таки создал Рынок (именно так — с большой буквы!). А рынком мэр московский называет ситуацию, когда при наличии денег можно купить все, что угодно ("Известия", 13.04.93). Как известно, перед ослом, груженым золотом, открываются ворота самых неприступных крепостей. К такому средневековому рынку и вели нас, слегка переругиваясь, Гайдар, да Лужков. Только в условиях финансового и экономического краха осенью 1994 г. Лужков вдруг понял, что надо проклясть прежний режим, чтобы выжить самому. В связи с планами введения новой налоговой системы он вспомнил о реформах Гайдара, почти прихлопнувших водочный завод «Кристалл»: "Это были преступные действия первого вице-премьера господина Гайдара. За такие вещи надо судить" ("НЕГ", 12.10.94).

Летом 1994 г. Лужков публично сцепился с Чубайсом по поводу собственности, которая приватизировалась в городе. Оказалось, что самый жирный кус — промышленность — уплывает из-под контроля столичной администрации. Все дело в том, что ваучерная приватизация предполагала изъятие собственности у государства почти за бесценок. Поскольку ваучеры были скуплены в основном теми структурами, которые контролировал сам Чубайс, Лужков вынужден был сделать ответный ход. Он выставил себя перед публикой защитником интересов москвичей и интересов трудовых коллективов, которые работают на приватизируемых за бесценок предприятиях.

Действительно, все основные фонды ЗИЛа были оценены тогда в 3 миллиарда рублей (около 3 млн. долларов по курсу), в то время как оборудование одних только автоматических линий стоило 30 млн. долларов. Таким образом, слишком уж богатый подарок достался бы тем фирмам, которые скупили выброшенные на рынок акции. Просчитав ситуацию, Лужков заявил, что необходимые городу производства должны акционироваться только членами трудовых коллективов ("Куранты", 05.08.93). В этом случае для городской администрации оставалось достаточно рычагов для воздействия на предприятия. Правда, все остальные москвичи по-прежнему оставались посторонними в таком процессе приватизации.

Лужков сравнивал положение ельцинского правительства с положением пловца, достигшего середины бурной реки и не собирающегося поворачивать обратно ("Известия", 13.04.93). Не понятно только, кто просил, вместо поисков брода лезть в бурный поток, который номенклатура, может быть, и преодолеет с вполне ощутимыми приобретениями, а простые граждане могут и ко дну пойти? Никто не просил экспериментаторов, и никто права им на эксперимент не давал. Сами взяли и швырнули страну в этот поток и, если не выплывет, так черт с ней — не жалко.

Чиновник всегда стремится сделать вид, что он на стороне большинства населения. И население готово этому верить. Но времена меняются, приходят другие благодетели, а развенчанным "отцам города" вместо благодарности плюют вслед…

ВНЕ ПОЛИТИКИ

Вернемся к "хозяйственной платформе". Вот высказывание Лужкова, начисто снимающее его утверждения о том, что он чурается политики: "Я одобряю, что Гавриил Попов на торжественном собрании в Большом театре в честь 8 марта, когда Горбачев спровоцировал голосование за сохранение СССР, единственный во всем театре проголосовал против". Так самораскрываются: нас мало, но мы продавим свое, несмотря ни на что! Поэтому Лужкову и импонирует во всем жесткость. Ему нравится подавлять. Впрочем, эта некрофильская черта присуща большинству политиков-"демократов", выпестованных КПСС.

Тут к месту упомянуть об одной истории. Как-то раз Лужков попытался вышвырнуть из своего кабинета одного навязчивого депутата. Схватил народного избранника за грудки и раскроил о депутатский значок ладонь. Выкинуть депутата не удалось, даже несмотря на то, что тот руки держал по швам, чтобы не вляпаться в историю с «жесткой» разборкой. Наверное, в этот момент Лужков физически почувствовал, что собственных сил для подавления противника у него недостаточно, что для решительных действий нужно собирать головорезов.

Вот еще одна цитата: "Борьба за власть — захватывающее занятие. Нередко весьма опасное. Сегодня идти против реформ с голыми руками — занятие безнадежное. Остановить реформы способны лишь танки, и ГКЧП-2, помня о попавших на скамью подсудимых предшественниках, патронов не пожалеет. Голосуя за Ельцина, народ спасает себя от кровопролитных переворотов." И вот пришлось Лужкову по злой шутке судьбы, по должности и велению души ровно через пять месяцев после произнесенных слов работать на подхвате у ГКЧП-2. Патронов действительно не жалели.

Создавшие Лужкову мифологический ореол этой стороной биографии своего любимца не интересуются. Ведь сказано — "вне политики!" Приходится борзописцам выполнять заказ и демонстрировать калейдоскоп превращений: Лужков-стихотворец (трудно вынести его рифмованные словоизлияния), он же дипломат (бесчисленные вояжи по заграницам отнюдь не по хозяйственным нуждам), он же и писатель (упомянутая выше книга о путче 1991 г.), он же и спортсмен (морж и футболист), он и семьянин, и интересный собеседник… В своей профессиональной деятельности Лужков и химик, и аграрник, и строитель, и торговец, и великий градостроитель… В общем — корифей всех наук и специалист всех отраслей, способный к народной смекалке и без труда рассчитывающий параметры трубы Северной ТЭЦ на глаз.

Мифологический облик Лужкова — это "свой парень" в пролетарской кепке (где-то это уже было?). Он со строителями может пустить в ход мат, а в обществе "культурной элиты" начать без удержу читать свои вирши. Он порой надевает галстук-бабочку, а когда хочет пошутить, выражается так: "Как я могу сказать, пойду ли я пить пиво, если не знаю точно, нальют ли мне пиво в кружку или жидкость похожего цвета?" В другом месте он говорит о своих оппонентах: "…я у многих, как кость в горле, а может, не в горле, а в заднице, что еще хуже — свербит постоянно" ("Тверская-13", 12.08.93).

Ельцин в обществе испанских журналистов шутит на счет анализов мочи. Лужков тоже не отстает — он на том же уровне юмора. И на том же уровне нравственности. Тут, видать, и сошлись. На этом, пожалуй, и возникла у Лужкова прочная привязанность к политике Ельцина, к способу существования режима, который вынес Лужкова к власти. Но в 1994 г. та же привязанность к Ельцину уже тащила Лужкова в пропасть. Прежний политический курс уже глядел в могилу.

Поэтому московский градоначальник в 1994 г. как никогда нуждался в поддержке газетчиков и новой рекламной кампании. Впереди перемены политических декораций и дружить с большим и давним другом Ельцина многим будет не с руки. Лужков и рад бы «отмазаться», да если это сделать раньше времени — можно попасть под горячую руку. Причем по судам никто таскать не станет. Просто внезапно сгорит человек на работе, и его светлый образ не успеет замутниться в глазах старых товарищей. А в качестве предупреждения столицу могут на время лишить топливной соски, как это было в ноябре 1994 г. Другой вариант предупреждения — декабрьская силовая акция против группы «Мост», руководство которой вместе с мэрией было на несколько часов обложено в здании СЭВ вооруженными до зубов гвардейцами Президента. Тут понимание приходит быстро и к обывателям, стоящим в очередях за бензином или глазеющим на людей в масках и с автоматами, и к чиновникам, сразу понимающим кто в самом деле "держит кон".

Именно поэтому Лужков всячески избегает высказываний о планах дальнейшей карьеры. Мол, буду себе тихо править на Москве, а вы уж там — в верхах — сами разберитесь. Мол, я мирный, я на "хозяйственной платформе" при любом режиме, хоть по рейтингу влияния и занимаю место в первой тройке.

В действительности Лужков — честолюбец. И даже считает, что фактор честолюбия является важнейшим в развитии общества ("Тверская-13", 12.08.93). Для него (и не без его участия) специально готовился пост вице-премьера российского правительства, главное дело которого — держать в узде столичный регион ("НГ", 30.05.94). До поры до времени этот проект пришлось заморозить. Кто знает, надолго ли..?

ПАРАДОКС ЛЖЕЦА

Известный логический парадокс состоит в том, что на острове, обитатели которого известны своей абсолютной лживостью (древние греки считали, что это о. Крит), утверждение об истинности или ложности какого-либо утверждения теряет смысл. Если один из аборигенов говорит — "все критяне лжецы", то его ложь должна означать неправильность исходного утверждения о фатальной лживости критян. Предполагаемая истинность заявления аборигена означает, что не все критяне лжецы, поскольку один из них все-таки не врет. Опять противоречие. Таким образом, в предложенных условиях нельзя установить истинность или ложность любого утверждения. Зато уж если в мире лжецов кто-то заявит, что он правдив — это будет вполне закономерно.

Именно такой мир лжецов сформировался на архипелаге номенклатуры. В качестве иллюстрации приведем пример схватки между Лужковым и Чубайсом по поводу приватизации. Лужков говорит: "Мы, начиная приватизацию, хотели получить средний класс собственника. Собственника нет. Ваучеры скуплены теми, кто готов скупить по программе Чубайса заводы, фабрики. Собственность спущена за бесценок. Ее владельцами стали не хозяева, настроенные на расширенное воспроизводство, а скупщики недвижимости, заинтересованные лишь в том, чтобы с выгодой ее продать. Многократно обещанные Чубайсом каждому россиянину две «Волги» на ваучер — обман. Обещанной народной приватизации не получилось." Чубайс отвечает: "Господин Лужков каждый шаг правительства в приватизации сопровождает собственными «антимерами». Он счел возможным выпустить некую антиприватизационную «конституцию», которую назвал программой приватизации. Лужков запретил регистрацию уже приватизированных предприятий, нарушив не только закон, — в частности закон о приватизации, — не только постановление правительства, но и указы Президента, в верности которому клянется" ("Правда", 03.06.94).

Теперь стоит задать вопрос: правда ли то, что говорил Чубайс про Лужкова, а Лужков про Чубайса? Парадокс лжеца не дает возможности ответить однозначно, где тут правда, а где ложь. Одно понятно: все жители номенклатурного архипелага — лжецы.

Попробуем для понимания реальной логики номенклатурных политиков немного расширить логическую схему. Будем считать, что лживость всегда намеренна, всегда преследует цель дать неверную информацию. Поэтому члены номенклатурного племени все-таки иногда, сами того не ведая, говорят правду. Так, чаще всего они лгут по поводу своей правдивости и, скорее всего, правдивы относительно лживости своих оппонентов из той же среды. А еще есть безотчетная правдивость, которую называют фрейдистскими оговорками.

Разыгрывая правдивого мыслителя, Лужков пытается рассуждать по поводу тех кровавых событий, к которым он имел прямое отношение. Его патологическая страсть прорывается в безотчетных мыслях: "Я невольно задаю себе вопрос: а до конца ли прорвался нарыв? Кончилась ли болезнь?… Стала ли на этот раз наша победа окончательной?… Неужели мы и в третий — а, может, и в четвертый, и в пятый раз должны пройти через кровавый коридор, чтобы окончательно победить?…" ("Правда", 01.06.94).

Лужков откровенен именно там, где сам этого от себя не ждет. Зато в других случаях — когда он предпринимает осмысленные поступки — его лживость представляет собой закрепленную в характере черту.

Так 30 сентября 1993 г. Лужков пишет Патриарху Алексию II письмо, заверяя, что "со стороны Правительства Москвы не будет предпринято никаких попыток применить силу для разрешения возникших противоречий." Лужков обещал проявить милосердие и обеспечить защитников Белого Дома медикаментами, пищей, водой. А в это время в Москве высаживались прибывшие из горячих точек страны отряды штурмовиков.

Лужков обвинял в октябрьском кровопролитии тех, кто сорвал переговоры при посредничестве Московской Патриархии. Но внимательное изучение документов показывает, что именно он всеми силами препятствовал достижению соглашения. Лужков сознательно шел на обострение, на кровь. Это было его целью, когда он 2 октября 1993 г. проводил провокационную пресс-конференцию, когда запрещал показ по телевидению выступлений других участников переговоров, когда по его «милости» представителей Патриархии часами держали у оцепления и не пускали в Белый Дом. Лужков, зная о полной нелепице своих слов, смел утверждать: "Блокада "Белого дома" установлена исключительно для того, чтобы избежать бесконтрольной утечки оружия и проникновения в город вооруженных лиц". Цену его информированности показало утверждение, что у парламента на вооружении находится ракета «стингер», которая, как выяснилось потом, была работником аппарата с такой фамилией.

Мэр Москвы знал, что оружие, направленное против парламента, по своей мощи многократно превышает силу оружия, которое держали в руках защитники Белого Дома. Но Лужков выполнял возложенную на него миссию — подготовиться к оправданию крови, доказать общественному мнению ее необходимость. Такие доказательства он готов привести в любой момент, потому что его путь к власти — это путь через "кровавый коридор". И пока этот лицемер не будет лишен всех взятых им силой полномочий, кровь будет литься "и в четвертый, и в пятый раз" — столько, сколько потребуется Лужкову, чтобы вернуть Москву и Россию в то состояние, в котором править могут только подлецы.

Главное для Лужкова — это активнейшее участие в силовом решении политических проблем, новаторство и инициатива именно в этой области. Лужков лично отдавал команды по аресту депутатов во время исполнения ими своих полномочий в 1991 г. (см. главу "Взять этого"), он пролил кровь в Останкино в 1992 г. (см. главу "Наступление началось"), он организовал бойню 1 мая 1993 г. (см. раздел "С праздничком"), он приказал отключить все виды жизнеобеспечения Белого Дома и раздать оружие из мэрского арсенала в октябре 1993 г. Некрофильство и лживость, объединенные в одном лице, дали Москве страшного по своим разрушительным способностям руководителя.

Злодейство, лживость и непрофессионализм всегда идут рука об руку. Люди, подобные Лужкову, легко одерживают свои победы над здравым смыслом и справедливостью в негодяйские времена.

Так сложилось, что в большинстве своем мы легковерны. Мы доверяем развязным и слезливым журналистам, нахрапистым проходимцам и вздорным мудрилам. Мы часто не верим глазам своим, не видим или не хотим видеть, в какую помойку превращают нашу жизнь. Поэтому так легко приживаются среди нас мифы о голых королях, будто бы обряженных в белые одежды, а мы не замечаем пятна крови на их нечистых руках…

Есть такой тип людей, о которых мало что можно сказать определенного. Они подобны гоголевскому Чичикову: не слишком тонок, но и не так, чтобы слишком толст… В политике это особый тип деятелей, способных быть всюду — и нигде, быть со всеми — и не поддерживать никого. Таков и Николай Николаевич Гончар.

Из биографии Гончара мало что можно выделить. Ярких страниц в ней не найти. Гончар крайне неудобен для критики, сер и незаметен. С какой стороны не подойди, вся критика замыкается на личные эмоции — он мне не нравится! Если же Гончара оценить с других позиций, любя и восхищаясь им, то получается замечательной души человек.

Поэтому Гончар в нашем изложении — это скорее образ, пример блестящей карьеры с долговременной стратегией успеха. Это образ для "юноши, обдумывающего житье". Юноша, мечтающий о номенклатурной карьере, должен делать себя, обучаясь у таких, как Гончар.

ДЛИННАЯ ПРЕДБИОГРАФИЯ

Родился Н. Гончар в Мурманске, закончил Московский энергетический институт в 1972 г. В тот же год стал членом КПСС. Год поработав инженером, он вдруг (традиционное «вдруг» номенклатурных биографий) стал заведующим отделом Моссовета с очень вычурным названием: "по научно-исследовательской работе студентов МГК ВЛКСМ". Два года позаведовав странным подразделением, он перешел к заведованию отделом НИИ комплексного развития народного хозяйства г. Москвы и застрял тут на долгие шесть лет (1976–1982 гг.). Стал Гончар кандидатом экономических наук (после окончания аспирантуры Института управления им. Орджоникидзе), а в 1982 г. резко пошел в гору по административной части. Должность заместителя председателя исполкома Бауманского райсовета столицы — это уже не мелочь в номенклатурной иерархии. Еще через пять лет Н. Гончар поднялся на новую ступеньку — занял кресло первого секретаря Бауманского райкома КПСС, а еще через два года снова вернулся в райсовет — уже председателем.

Человек многие годы проработал на руководящих должностях, а о нем ничего толком не известно. Что это означает? Это означает, что у него не было никогда своей позиции. Он мог действовать напористо, но отстаивая при этом чью-то чужую позицию. Он не заявлял свою позицию "в лоб": мол, нужно делать вот это, а кто не со мной, тот мой враг. Такая агрессивная позиция дает возможность для ответной атаки, для критики. Она заставляет политика быстро исчерпывать себя и уходить со сцены.

Карьера Гончара никогда не была агрессивна (как, например, у Лужкова). Этот тип карьеры делается, несмотря на то, что все вокруг рассыпается, несмотря на отсутствие видимых успехов.

В 1990 г. Н. Гончар в первом же туре голосования избран депутатом Моссовета и одновременно депутатом того же Бауманского райсовета. В Моссовете Гончар тут же был избран заместителем председателя (Г. Попову была важна связь как с прежней номенклатурой, так и с районным звеном), а в райсовете — председателем. Совмещал он две должности настолько скромно, что об этом совместительстве мало кто догадывался.

Демократизация дала, наконец, шанс Н. Гончару. Заняв позицию демократического коммуниста, а потом и коммунистического демократа, Н. Гончар точно угадал веяние времени. И в дальнейшем, оставаясь на этой столь удачно найденной и вечно туманной позиции, он не просто ловил удачу. Удача сама шла к нему.

ВЫЖИДАНИЕ В МОССОВЕТЕ

После избрания С. Станкевича первым замом Г. Попова, потребовалось как-то представить среди высшего руководства и интересы коммунистической части Моссовета. Ведь в то время московская организация КПСС составляла ни много ни мало — 1.100.000 человек.

Г. Попов предложил для избрания своими замами (уже не первыми) одного члена коммунистической группы «Москва», одного члена «ДемРоссии» и что-то ни то, ни се: номенклатурного коммуниста, избранного по списку «ДемРоссии» — Н. Гончара. Откровенного коммуниста все-таки прокатили, а двух других кандидатов замами избрали. Гончар получил 274 голоса «за» и всего 70 — «против». Рекомендация Г. Попова ценилась тогда очень высоко.

Первым делом в Моссовете для Н. Гончара был развал работы первой сессии, которая закрылась под его руководством спонтанно, без необходимого по этому поводу решения. Депутатам просто опротивел метод ведения сессии, предложенный Н. Гончаром. Но, быть может, ему многие были благодарны за то, что можно было в сердцах хлопнуть дверью, отказываясь участвовать в бестолковщине.

Второе дело — это подрыв решения сессии о запрете выездной торговли промышленными товарами на предприятиях. Гончар одним из первых среди московских чиновников начал подписывать разрешения на выездную торговлю "в виде исключения". Решение решением, а номенклатурная принадлежность обязывала. Письмо от депутатской комиссии, курирующей этот вопрос и слегка взволнованной странной практикой моссоветовского руководства, можно было оставить без внимания в связи с летними отпусками.

Моссовет потому и провалился, что депутаты выбирали лидера, а выбрали что-то вроде живой печати. Эта печать штамповала чужие решения, удостоверяла на бумаге чужую волю, не пытаясь навязывать ничего своего, не имея определенной точки зрения. Все рассыпалось, а Гончар был неуязвим. "Коллеги! Тот или иной бюджет надо так или иначе принять… Или не принять…". Что здесь критиковать?!

Главную услугу номенклатуре Гончар оказал на второй сессии — в начале 1992 г., еще не будучи председателем Моссовета. Вместе с Поповым и Станкевичем он добился утверждения чиновников исполкома Моссовета без всякого обсуждения и списком. (Тогда голосование проводилось простым поднятием мандатов, а подсчет велся явно заинтересованными лицами. Поэтому, зная теперь ИХ нравственный уровень, трудно поверить, что они не воспользовались своим положением, чтобы преодолеть нежелание депутатов пропускать к власти старую номенклатуру.) За это Гончар и был включен в состав высшего номенклатурного звена.

Любопытно, как все это было сделано. Попов со Станкевичем только обосновали списочный порядок голосования. Они говорили о необходимости работы командой, о том, что навязывать команду Лужкову нельзя. Ведь ему работать с этими людьми! Депутаты этим доводам не вняли и при первом голосовании списочный принцип провалили. По нормальной логике надо было принять эту позицию Моссовета, как должное и приступить к утверждению исполкомовского руководства другим способом. Но у номенклатуры своя логика.

Гончар применил такой выверт. Не закрыв вопрос о формировании исполкома, он открыл вопрос о ситуации в Литве, связанной с применением армии против населения. Страсти разгорелись. Депутаты стали пугать друг друга танками, которые вот-вот могут появиться и на улицах Москвы. Кто же их остановит, кто обеспечит работу систем жизнеобеспечения города? "Лужков, Лужков обеспечит!" — подсказывали «поповцы». "Только ему надо помочь, дать возможность сформировать свою команду!" Депутатов додавили, и новое голосование утвердило исполком списком. На радостях Гончар свернул сессию, позабыв дать возможность внести поправки в проект заявления Моссовета по событиям в Литве. Дело уже было сделано, и исправлять нелепицы в малоинтересном номенклатуре документе не было необходимости.

СВОЙ ШАНС

Бегство Попова с поста председателя Моссовета поставило последний на грань гибели. Деморосовская команда стремилась всячески сорвать выборы нового председателя, надеясь заслужить благосклонность мэра Попова тем, что злонравный Моссовет будет парализован, а мэру будет обеспечена свобода рук. Предлагались решения, представлявшие собой закамуфлированные методы саботажа: отложить выборы до осени, дождаться решения вопроса о статусе Москвы и определения полномочий мэрии и Моссовета… Высказывались и более откровенные заключения: чем меньше Моссовет работает, тем меньше вредит избирателям Моссовет безнадежен и требуются новые выборы…

И все-таки у Моссовета впереди была еще относительно длинная жизнь. Необходимо было работать. Слишком много дел было начато, слишком много надежд еще не было отравлено.

В ситуации разброда инициативу на себя взяла группа "Сильный Совет", которая определила Гончара, как единственного кандидата в председатели, который может рассчитывать на победу. Вторым кандидатом являлся фаворит оппозиции поповскому курсу Ю. П. Седых-Бондаренко. Ему можно было рассчитывать на пост заместителя председателя, лишь включившись в борьбу за первый пост в Моссовете. Группа "Сильный Совет" ставила именно на это: отдать первый пост с тем, чтобы сохранить Моссовет и провести в зампреды неноменклатурного, честного и способного слушать других человека.

Гончар грамотно разыгрывал свою игру. Он выступил и перед оппозиционным антидеморосовским собранием, подготовленным "Сильным Советом", и перед доминировавшими в руководстве Совета «деморосами», и перед коммунистами. Там и там он отстаивал свое право находиться в КПСС, как нравственную позицию ("этим не торгуют!"), говорил о существующей шаткой стабильности, которую можно сохранить, если не поступить так же, как большевики, расстрелявшие в 1917 г. штаб Духонина ("И казаки потянулись на Дон…", — трагически заключал Гончар).

Первоначально на пост председателя Моссовета претендовало аж 10 человек. Большинство из них хотело именно участия, публичной «засветки», права изложить с трибуны свою программу. Им все это было предоставлено. Четверо из непроходных кандидатов получили в первом туре по одному голосу, остальные — не более 15. Н. Гончар получил 139 голосов, Седых-Бондаренко — 81.

Стратегия группы "Сильный Совет" предполагала обязательный успех выборов председателя. В противном случае Моссовет мог бы закончить свое существование еще в июне 1991 г. Именно поэтому перед вторым туром голосования Седых-Бондаренко снял свою кандидатуру, и Гончар оказался единственным претендентом. В итоге он получил 282 голоса «за» и всего 102 «против».

НАЧАЛО РАЗВАЛА

Поскольку главной проблемой Моссовета к лету 1991 г. являлась организация продуктивной работы, выборы работоспособного руководства стали еще и поводом для политического столкновения. Ведь оставшимся в Моссовете «поповцам» требовался дальнейший развал представительного органа. Они и ставили вслед за своим патроном задачу ликвидации Советов. Всем остальным требовался компромисс. И Н. Гончар оказался именно такой фигурой, по поводу которой компромисс был все-таки возможен. Он смотрелся явно лучше С. Станкевича, успевшего многих обидеть своей ироничной манерой поведения и интеллектуальной нескромностью.

Гончар устраивал и демократов (как член блока «ДемРоссия» в прошлом), и коммунистов (своей принадлежностью к КПСС), и районных лидеров (как председатель райсовета).

Гончар, понимая исключительность своего положения (либо он станет председателем Моссовета, либо председателем не станет никто), так и не взял на себя ни одного четкого обязательства. Он лишь вскользь упомянул в своей предвыборной речи подготовленные группой "Сильный Совет" тезисы по организации работы депутатов: "Все это надо поддержать". Но после выборов делать ничего не стал. Более того, дальнейшая работа группы "Сильный Совет" была напрочь заблокирована. Гончар не дал ей ни провести восстановительные работы в разрушенном «поповцами» пресс-центре (в полном составе эта команда ушла за своим хозяином в мэрию), ни развернуть работу депутатского клуба, ни сформировать группу по организации работы Совета, ни создать совет депутатских фракций. Даже благодарность за поддержку его кандидатуры толком выражена не была. Действительно, что было стесняться после состоявшейся победы?

В одном из интервью после выборов Гончар заявил: "…меня Моссовет избрал для того, чтобы я организовал его работу, а не руководил им". В другом месте он сказал: "…председатель должен быть, прежде всего, организатором, а не выразителем той или иной политической позиции" ("Куранты", 21.06,91). Понимание, для чего его избрали, у Н. Гончара было, но не было с его стороны ни одного шага для воплощения этого понимания в реальные организационные действия.

Это и неудивительно. Сразу после избрания начались переговоры с верхушкой московских чиновников. Предмет был тот же, что и у Попова — о взаимоприятном существовании, выделении ячейки собственных интересов в общем интересе номенклатуры, гарантиях собственной «непотопляемости».

Номенклатурный руководитель заинтересован в поддержании подвластной ему структуры в том состоянии, в котором он ее получил. Это происходит по причине того, что руководитель сам является продуктом этой структуры. Организация работы для номенклатурного руководителя — дело опасное. Структура может перерасти его профессиональный уровень, и неквалифицированный руководитель может стать ненужным. Поэтому последний период пребывания Гончара в Моссовете ознаменован курсом на сведение к минимуму работы по принятию каких-либо решений. Депутаты доводились до физиологического отвращения к нахождению на сессии, провоцировались на склоки и перепалки, выяснения вопросов о том, кто и когда сказал ложь. (Чуть подробнее об этом мы расскажем в главе "Вздох в микрофон".)

Еще одно правило номенклатурного руководителя — давать поменьше обещаний, за выполнение которых потом придется отвечать. Если такой руководитель и дает обещания, то только так, чтобы они выполнялись или не выполнялись независимо от воли обещающего.

Гончар, применяя оба правила, предал Моссовет и своих избирателей так же легко, как и Попов. Но сделал это менее шумно, не ставя себя под удар, не оскорбляя никого лично. И депутаты приняли в своем большинстве этот сговор. Вотируя Гончара на доверие через год его руководства они отдали ему 270 голосов, и лишь 65 депутатов отказали Гончару в доверии. Это был аванс еще на год вперед. Для Моссовета этот год оказался последним, для Гончара — стартовым.

Второй раз вотировать вопрос о доверии Гончару не пришлось. Жизнь сама вынесла вотум недоверия депутатам, молчаливо принявшим участие в сговоре.

МЕТОД УЖА

Уже в декабре 1991 г. Гончар откровенно определил свое кредо: "Моссовет в нынешнем составе напоминает мне волейбольную площадку, на которую вместо шести человек вышли 60 игроков. Какие бы они ни были профессионалы, игра не пойдет". Это и стало оправданием полного бездействия в течение двух последующих лет.

Не многим известно, что сопротивляться бездействию значительно труднее, чем действию. Но не только это облегчило существование Гончара на посту председателя Моссовета. Его бездействие служило депутатам хорошим оправданием перед собственной совестью. Если ничего сделать нельзя, то нечего и утруждаться. Всякая же попытка «накатить» на Гончара вызывала вопрос: если не Гончар, то кто станет председателем Моссовета? Яркого лидера не было. Если бы он даже и был, шансы выбить Гончара из его кресла были бы весьма незначительными. Дело в том, что за год-полтора все индивидуальности в депутатской среде уже выявились и получили свою долю негативных оценок. Мысленно представляя себе любую кандидатуру, каждый депутат говорил себе: "И эта бездарь (этот проходимец, дурак, тупица, экстремист, консерватор, соглашатель…) будет мной управлять? Разве я хуже его?" Именно поэтому всякие попытки поставить лидерство Гончара под сомнение наталкивались на молчаливое противодействие депутатской массы. Новой метлы в своем доме молчаливое большинство не желало. И Гончар это чувствовал.

Гончар занимал свое место, тихо ссорил депутатов между собой и оказывал мелкие услуги номенклатуре. В 1991 г. такой услугой стала «инициатива» бесплатной приватизации квартир, тут же подхваченная Г. Поповым и позволившая чиновникам всех мастей даром получить в собственность элитное жилье вместе со всеми сверхнормативными излишками. Другая услуга — «пробивание» криминального бюджета города, изготовленного мастерами казнокрадства из команды Лужкова. Тут Гончар умел выкручивать мозги, приглашая депутатов на закулисные переговоры, одних пугая роспуском Моссовета, других одушевляя радужными перспективами роста его популярности, третьих урезонивая ради грядущего наступления на беззаконие. И тактика Гончара находила благодатную почву в депутатской среде, где каждый второй был таким же «гончаром», только второго сорта.

Многие депутаты даже не замечали, что уходят из кабинета Гончара уже запрограммированными. Те же, кто не программировались, его не интересовали. Гончар работал с массовкой — податливой и наивной. Работал истово и самозабвенно, как трудолюбивый талант.

Нужно было номенклатуре собрать сессию Моссовета по поводу отмены выборов мэра — Гончар собирал. Нужно было заострить внимание граждан на фигуре Анпилова — Гончар снова собирает специальную сессию. Ну и что же, что реального результата нет, что никакого решения не принято! Достаточно и того шума, который весело обыгрывался средствами массовой дезинформации.

Гибким ужом вился Гончар между острых проблем. Это был настоящий талант — живучий и незаметный. Он даже врагом ни для кого толком быть не мог. Он заставлял признавать себя, как неизбежность, как лучшее из зол, с которым в данных конкретных условиях бороться бесполезно. Так обычно мирятся с паразитами.

В 1993 г. Гончар делает попытку более явно встроиться в систему исполнительной власти, которая уже никому не подчинялась, и провести рекламную кампанию своей персоны. Формально такая попытка могла быть проведена по вопросам городской собственности, поскольку под рукой была такая структура, как Фонд имущества Москвы, являющийся как бы промежуточным звеном между исполнительной и представительной властью. Возглавлял Фонд назначенный сессией депутат В. Бушев. Он и подвиг Гончара выпустить распоряжение о разграничении полномочий Фонда и Москомимущества ("Коммерсантъ-Дейли", 11.05.93), которое по сути дела не имело юридической силы, но было согласовано и с самим Бушевым, и с Лужковым. Одновременно была сделана и попытка политической рекламы: Гончар появился на телеэкране перед недостроенным зданием, которое совсем уж было «ушло» с аукциона, но Фонд имущества признал торги несостоявшимися. Гончару представилась возможность выступить защитником благосостояния москвичей.

Второе направление рекламы — роль миротворца. По горячим (и кровавым) следам первомайских событий Гончар делал реверансы во все стороны. Перед демонстрацией 9 мая 1993 г. он даже привез лидера Союза офицеров на телевидение и предложил ему сказать все, что подобает к случаю. Тот сыграл в предложенную игру — только поздравил всех с праздником. А Гончар, как выяснилось, и оппозиции угодил, и власти не обидел. Настоящий талант!

После бойни 1 мая 1993 г. и чудно-мирной демонстрации 9 мая Гончар так оценивает действия властей: "Власти допустили ошибку. Они выражали мнение очень серьезных экономических сил. Прямым путем. И настрой был — "показать быдлу силу"…. У людей появляется накопленный капитал и некоторые рассчитывают, что еще месяца три существующему правительству надо продержаться, чтобы, скажем, партию меди он успел вывезти за рубеж или выполнить контракт по нефти. А дальше… Дальше у него в Женеве маленький домик" ("АиФ", № 19, 1993).

Несмотря на то, что Гончар в прессе призывал "прийти и понять", он очень желал привлечь к ответственности организатора коммунистических манифестаций своего коллегу по Моссовету В. Анпилова и удовлетворить присланное в Моссовет представление прокурора о лишении Анпилова депутатской неприкосновенности. Но Моссовет, имея в виду выступление Гончара по телевидению, решил, что нельзя давать вести сессию человеку, заранее определившему позицию и высказавшему ее публично. Гончару только этого и нужно было. Он стал пострадавшим, ему сочувствовали все, кто не относил себя к экстремистам. Заодно Гончар вышел из-под шквала критического демхамства в прессе, в избытке доставшегося Моссовету.

Вспомним, что Гончар мог замять дело и не торопиться собирать сессию. Но сессию он созвал именно под дело Анпилова. Работал план — утопить все равно обреченный представительный орган для того, чтобы выплыть в эти бурные времена самому. Депутаты на эту сессию поначалу не собрались. Вопрос сессии никого совершенно не интересовал. Произошла своего рода депутатская забастовка. Тогда вопрос был вынесен на Малый Совет. Пресса не дала москвичам понять, что Малый Совет — это еще не все депутаты. Оценки уже были даны и закреплены в памяти народной. Сценарий сработал.

МЕЖДУНАРОДНЫЙ МАСШТАБ

Продолжая свой «творческий» путь, Гончар выходит на международную арену. Он вдруг организует визиты в Севастополь, встречу с командующим Черноморским флотом, приемы украинских делегаций в Моссовете. Гончару, как человеку, олицетворяющему собой субъект федерации, звонит глава администрации Севастополя и просит зачитать собственное обращение на сессии Верховного Совета России. Гончар по той же аппаратной привычке воспринимает главу администрации, как выразителя чаяний всего Севастополя. Поэтому считая себя (лично себя!) субъектом Федерации, а главу администрации Севастополя (лично его!) — всем Севастополем, Гончар приходит на сессию ВС.

Слова российские депутаты ему не дают. Гончар обижается — субъект Федерации обидели, его инициативы не принимают. По сути дела и инициатив то каких-либо не было. Просто формулировалась надуманная и осторожная просьба вернуться к вопросу и придумать еще что-то. Гончар опасается столкновений на флоте и среди жителей Севастополя. Об обстановке он судит опять же по мнению номенклатурных чиновников.

Здесь стоит припомнить другую историю, демонстрирующую «федеральное» самоощущение Гончара. Был в свое время подписан такой известный документ, как Федеративный Договор. Этот акт стал чуть ли не важнейшим регулятором отношений между субъектами федерации, на него очень любил ссылаться сам Б. Ельцин. В действительности же этот документ — обычная липа. Моссовет — единственный орган, уполномоченный представлять Москву — Федеративного Договора не рассматривал и санкций на его подписание никому не давал. Гончар подмахнул его самовольно. Опять отдельный субъект, пусть и должностное лицо, был отождествлен с субъектом Федерации.

Разобиженный Гончар обвинил российский парламент в сознательном провоцировании горожан Севастополя на создание параллельных Советам органов власти ("МН", № 31, 1993). Отсюда естественно последовал рост популярности Гончара среди тех, кого прежнее решение ВС не устраивало. За предложение Гончара вернуться к вопросу о Севастополе проголосовало около 50 парламентариев. Хоть собственную фракцию формируй!

Вот так входят в элиту — методом ужа. Следующий шаг нашего комбинатора — инициатива о проведении референдума по экономическому союзу стран СНГ, которая созрела к концу июля 1993 г… Идея столь же правильная, сколь и неосуществимая. Для того, чтобы узнать мнение людей, на которое по расчетам Гончара могли бы опереться президенты бывших республик в составе СССР, вкладывать громадные средства в проведение референдума было совершенно бессмысленно. Ответ был ясен заранее. И именно поэтому никакого референдума по экономическому союзу не будет во веки веков.

У Гончара свое понимание политической тактики — предложить неосуществимое мероприятие с известным результатом. Противники особо гневаться не будут (референдум все равно обречен!), а сторонникам есть о чем посудачить. Короче, угодишь всем.

В чем-то этот метод схож с методом Г. Попова. Сначала высказывается абсолютно верная для всех мысль, потом предлагается совершенно неосуществимый на данном уровне согласования интересов различных политических групп метод, а затем идет «наворачивание» логической схемы, которая обволакивает абсолютно негодный метод вытекающими из него предложениями и механизмами реализации отдельных сторон. В проекте-проспекте Гончара это и единая валюта без ликвидации местных валют, и общее правительство, ведающее экономикой, и снятие всех таможен, и единый банк… Из неосуществимой идеи можно черпать и черпать.

В конце июня 1993 г. Гончар устроил встречу посла Украины с общественностью Москвы. Посол не стеснялся в своих негативных оценках России, а Гончар ему подыгрывал. Он сюсюкал что то вроде: "Я полукровка — наполовину русский, наполовину украинец…". Общественностью же оказались по большей части представители украинского посольства и секретариат Гончара.

Для борьбы за административные высоты надо слыть думающим человеком. Времена простаков прошли. И Гончар становится мыслителем. Вот так начинается одно из его многочисленных интервью, появившихся летом 1993 г. ("АиФ", № 30):

"— Николай Николаевич, похоже, что вам что-то не дает покоя?

— Это прогрессирующая в сознании политиков мысль о том, что тот, кто не с нами, тот против нас. Это признак политической импотенции. Договариваться сложно, здесь нужны мозги. А чтобы противопоставить себя другому — нужна луженая глотка, чтобы на митинге орать, что "с этой сволочью больше никаких компромиссов". Конечно, он сволочь, раз у тебя не хватает мозгов… Но наша страна показывает, что каждый раз побеждает тот, кто в предыдущий раз проиграл".

Все в этом откровении правильно и симпатично. Оппозиции понравится предсказание своей неизбежной победы, власть имущим — колкости в адрес голосистой оппозиции.

ПИКНИК НА РАЗВАЛИНАХ

Во время октябрьского путча Гончар пытался играть роль миротворца и метался между Белым Домом и президентской командой. 2 октября он даже появился на Смоленской площади в момент, когда возникла явная опасность штурма импровизированных баррикад фалангами ОМОНа. Случайный и непонятный Гончар, объявившийся среди баррикад, ни у кого не вызвал интереса. Но пресса и телевидение отметили это событие более широко, чем гибель людей в двух шагах от того места, где прохаживался Гончар.

Журналисты рассказывают такую историю. Приехал Гончар в Белый Дом — и тут же к Руцкому. Стал упрашивать его не применять оружие и даже сдать от греха подальше кое-какое снаряжение. Руцкой никак не мог в толк взять, чью же сторону в конфликте занимает Гончар. Все как-то на прямой вопрос ответа получить не мог. Наконец, придя в раздражение, генерал с презрением вымолвил: "Все-то вы будто манную кашу размазываете". Гончар ответил: "Зато не кровавую". Может быть, именно эта фраза позволила Гончару вывезти из Белого Дома 12 автоматов, которые должны были стать символом примирения, но всего лишь снизили и без того невысокую огневую мощь защитников Конституции.

Логика "только бы не было войны" навечно врублена в сознание русского народа. Возможно, поэтому и пользуются успехом политики, подобные Гончару — ни то, ни се. Зато, без "кровавой каши". Только не знают мирные граждане с миролюбивым сознанием, что мир этот покупается предательством. Гончар не только не стал самолично противостоять "демократическому путчу", но даже предложил путчистам свой кабинет под штаб. Это Гончару зачлось. Будем надеяться, что зачтется ему и издевательство над депутатами Моссовета, которых невдалеке от этого кабинета 3 октября 1993 г. держали под дулами автоматов.

Тончайшее чутье подсказало Гончару, как заручиться поддержкой и победителей, и побежденных в октябрьской революции 1993 г. Он сумел без лишней огласки помочь первым и публично пожалеть вторых. 5 октября 1993 г. Гончар был допущен на телеэкран в популярной телепередаче и рассказал душещипательную историю о том, как три дня назад он посетил баррикады на Смоленской площади и увидел там вполне нормальных людей, имеющих дикие выражения лиц лишь из-за того, что у них такая зарплата. В том, что подобные люди приходят на баррикады, Гончар обвинил и законодательную и исполнительную власть. По указанным уже причинам репрессий со стороны ельцинистов не последовало, зато прибавило Гончару авторитета у москвичей.

Подобные «изобретения» Гончара, его известность как председателя Моссовета и отсутствие прямых показаний против его кандидатуры (каждый считал его, по крайней мере, не своим главным врагом) позволили ему победить на выборах в Совет Федерации 12 декабря 1993 г. (К вопросу о цене этих выборов мы вернемся в других главах.).

Выборы в Совет Федерации по Москве проходили с нарушением ранее принятых правил. Вместо необходимого для регистрации кандидатов числа подписей, соответствующих 1 % от числа избирателей, в Москве планка была снижена сначала до 0,35 %, а потом и до 0,25 %.

Чтобы не попасть на выборах под гильотину средств массовой информации, Гончару в очередной раз пришлось применить свою ужиную тактику. Обозначив присутствие в оппозиции ("Московский гражданский союз" был в тот момент единственной оппозицией, допущенной к выборам в Московскую Думу), он тут же начал переговоры с «Выбросом», перешедшие в совместную пресс-конференцию. Команду же из московского ГС он, по сложившейся практике, «отстрелил», никак не возместив ей поддержку своей предвыборной кампании. Команда провалилась, а лидер пошел вверх.

Так номенклатура в лице Гончара использовала наивный романтизм начинающих политиков. Из «начинающих» они уже не смогли вырасти в «опытных». Никакого обозримого политического будущего у них не было. Они были для Гончара совершенно не опасны. По крайней мере — в ближайший период.

ОТ СОЦИАЛИСТОВ К ПАТРИОТАМ

В свое время Н. Гончар, убежденный в неизбежном усилении левого политического лагеря, вместе с рядом лидеров профсоюзов и мелких общественных объединений подписал декларацию о создании Партии Труда. Была надежда, что сильные мира сего откликнутся на эту инициативу, которая могла бы стать альтернативой радикальной оппозиции. Не откликнулись. Партия Труда толком нигде и не проявила своего существования, а Гончар выждал паузу и в состав партии не вошел.

И вот сменились времена. Лево-правый выбор перестал быть популярной проблемой. И Гончар находит выход. Он на время становится националистом. Но также, как и при социалистическом выборе, не до конца, не руша мостов, не привлекая особого внимания.

Осенью 1993 г. в "Независимой газете" (уже после "кровавой октябрьской каши") появляется программная статья Н. Гончара под амбициозным названием "Повестка дня для нации на завтра и послезавтра". Политик без своего мнения вдруг обретает голос и начинает повторять вслед за патриотами-государственниками речи об особой роли России, которая призвана восстановить единство нации. Гончар пишет о том, что все остальные бывшие союзные республики "не способны ни выжить в одиночку, ни интегрироваться на равноправной основе с западными или восточными цивилизационными центрами." Появляются и вообще захватывающе смелые строчки: формула о "либеральном империализме" и инструменте возрождения России — "федерализм плюс атомная бомба". Либеральный империализм — это, оказывается, "консенсус между человеком и государством", а атомная бомба освобождает от напряженной готовности к военной мобилизации.

Н. Гончар в своем переходе в лагерь патриотов вовсе не собирался объединяться со всеми, кому "за державу обидно". Поэтому делаются три важных реверанса. Из прекрасных качеств атомной бомбы следует необходимость преломить шапку перед ВПК, который еще и сверхновыми технологиями нас обеспечит. Второй реверанс — в пользу Православия, которому воздается должное, как "генетическому коду культуры". И третий реверанс — в адрес молодежи, которая "находится в стадии поиска новых ценностей" и ищет идеологию, преодолевающую меркантильное потребительство.

Если два последних реверанса — скорее дань моде, то первый по сути дела является объявлением о готовности представлять интересы ВПК, временно придавленного сырьевыми монстрами.

В сообразительности Н. Гончару не откажешь. Рост патриотических настроений был налицо. Фракция сырьевиков в номенклатурной касте на выборах бороться не собиралась, вполне удовлетворяясь своей доминирующей ролью в правительстве. Зато вымирающий ВПК требовал политической поддержки. Вот Гончар своей неординарной статьей и направлял воротилам промышленности вооружений послание о готовности быть их лоббистом в Совете Федерации.

Дошло ли это послание до адресата, неизвестно. Только вот Н. Н. Гончар, известный москвичам скорее лишь по имени, стал-таки депутатом и даже получил пост председателя комитета по бюджету. Тоже неглупый выбор. По опыту Моссовета Гончар знал, что контроль за финансами — это и есть власть.

Итак, выборы были выиграны, номер с патриотизмом отработан, и от Гончара подобного статье в «Независимой», уже не исходило и исходить не могло. С ВПК, по всей видимости, тоже не было особой необходимости продолжать любезничать. Посадка в номенклатурный эшелон, отходящий от станции под названием "Государственный переворот" состоялась, и уже не Гончару нужно было заискивать перед ВПК. Самим магнатам ВПК теперь пришлось искать его расположения.

Таким образом, тактика политической интриги вполне отработана. Сначала на группе "Сильный Совет", потом — на Партии Труда и, наконец, на ВПК. С кем же сейчас плетет интригу Н. Гончар? Ведь новые выборы не за горами.

ОСТОРОЖНЫЙ ТАЛАНТ

Гончар в Совете Федерации стал председателем комиссии, ведающей финансами. Когда журналисты привязались к нему с просьбой предложить какие-нибудь меры для того, чтобы свести концы с концами в принятом Думой и Советом Федерации бюджете, Гончар находчиво ответил: "Я сам голосовал против этого бюджета".

В такой ситуации другого ответа быть не могло. Бюджет был навязан совершенно нереалистичный, номенклатура ничем не собиралась поступиться и настояла на том, чтобы под обломками бюджета снова ухватить его наиболее жирные куски для личного потребления. Гончар, сросшийся с номенклатурой, конечно же не стал сопротивляться. Но на всякий случай проголосовал «против».

Да и какой Гончар специалист по бюджету, чтобы формировать его грамотно и реалистично, да еще на вопросы журналистов отвечать? По своей моссоветовской практике он был скорее специалистом по проталкиванию бюджета. Причем такого бюджета, который при здравом рассмотрении нельзя не назвать криминальным.

И все-таки быть при бюджете — это еще полдела. Выбор бюджетной сферы — безошибочный политический шаг. Но нужна еще и политическая поддержка. И Гончар в поте лица работает на директорский корпус "красных баронов", увязших в столь удобных для них взаимных неплатежах. Под шум о катастрофе промышленного производства этот слой номенклатуры, не накормившийся гайдарономикой, стремился взять свое, присосавшись к программам стабилизации. И тут особенно пригодился Гончар, который не был связан, как большинство депутатов Совета Федерации, еще и обязанностями по административной части. Гончар был более свободен от диктата «сверху» и вполне подготовлен, для того чтобы снова осторожно разрабатывать ниву номенклатурного патриотизма.

В телепередаче, посвященной выводу (а точнее бегству) российских войск из Германии, Гончар задавал в кинокамеру недоуменные вопросы: "Зачем так поспешно? Как быть с интересами России?" Зная Гончара, можно ожидать, что в запасе у него имеется пламенная речь о пользе разоружения, вывода войск с территорий иностранных государств. Этой речью всегда можно нейтрализовать осторожное подобие критики, перекрыв ее, в случае необходимости, мощным пафосом. Контрастом пугливому недоумению Гончара в той же передаче прозвучало интервью с генералом Лебедем, который напрямую назвал руководство Западной группы войск шайкой преступников. В другом месте он же назвал вывод войск из Германии идиотской акцией. Вот так один тихонько набирал очки и делал карьеру, сохраняя пути к быстрому отступлению, а второй говорил все, как есть, не стремясь удовлетворять любому политическому раскладу. Соответственно, один, крадучись, шел к посту министра, а другой просто оставался честным человеком.

Стоит обратить внимание и на стратегическую линию Гончара и признать ее безошибочность с точки зрения личного успеха. Номенклатурные деятели такого типа готовят себе почву для роста на несколько лет вперед. Они загодя подыскивают себе надежные варианты устойчивого политического роста. Например, вариант "встречных перевозок": ехал в вагоне "Вся власть Советам!", а потом вдруг в какой-то момент пересаживается на встречный состав "Да здравствует сильная исполнительная власть!". Причем, всем еще долгое время кажется, что никакой пересадки не было. Номенклатурный «гончар» един в двух лицах и может материализоваться в том или ином составе в любой момент. Причем игра идет всерьез, каждый раз демонстрируются такие переживания, что хочется плакать. Такой сценический талант!

Сценический талант, ловкое уклонение от конфликтов, невнятность позиции — все это, несомненно, карьерные плюсы для Гончара. Это одновременно и свидетельство того, что Гончар не является самостоятельным общественным деятелем. Гончар скорее годится на роль исполнителя — исполнителя политической роли и чужой политической воли. Он на некоторое время заблудился, попав в представительную власть. Ему прямая дорога в администрацию, в какие-нибудь министры (все равно какие). Попутно можно даже в выборы Президента поиграть.

Гончар стремится всегда быть в лидирующей группе, но не выходить в лидеры. Позиция второго всегда более выгодна, менее уязвима, более экономна с точки зрения расходования сил. Лучше 10 лет быть вторым, чем быть два года первым, а потом никаким. Все бьют по первому, а на этой позиции Гончара никогда нет. Даже когда Гончар выполняет роль председателя, он всегда, в любую минуту стоит в позе подчинения: это не я, это все они меня вынуждают, этого вы сами хотели!

Бороться со «вторыми» бесполезно. Их не стоит пытаться сбить с номенклатурной стези — все равно любой удар придется по прикрывающей массовке. Их нужно лелеять и захваливать, чтобы «вторых» стало больше. Чтобы они стояли в ряд, соревновались друг с другом, толкались, а не шли мирным цугом за подставляющим свою голову лидером. Когда они начнут гнуть свое "это все они, это все вы", общий гвалт одинаковых голосов выдаст «вторых» с головой. Они станут смешны и безопасны! Многим из них придется будет перестраивать свою карьерную стратегию.

Пока бороться с «гончарами» еще никто не научился. Поэтому ближайшее будущее России, по всей видимости, будет принадлежать именно им.

Стареющий мальчик с громадными бровями, печальным лицом и в пиджаке не по росту проходит пружинящим шагом по сцене, энергично садится к микрофону и задумчиво смотрит вдаль. Это Сергей Борисович Станкевич в бытность его первым зампредом Моссовета. Позднее он приобрел себе более подходящий его должности костюм и выглядел менее демократично, зато импозантно.

Станкевича мы включаем в наше повествование с некоторыми оговорками. Собственно, С. Станкевич не является законченным номенклатурным типом. Он интересен нам как пример некоего пограничного состояния, в котором нормальные человеческие качества еще не совсем увяли, в котором борьба человека с номенклатурной деградацией собственной личности еще продолжается.

Предбиография Станкевича коротка, как и весь его путь по номенклатурной лестнице. Он закончил истфак педагогического института. Три года преподавал в Институте нефти и газа им. Губкина. Потом долгие девять лет СБ был научным сотрудником Института Всеобщей Истории АН СССР, где в 1983 г. защитил кандидатскую диссертацию по современной истории США и в 1987 г. вступил к КПСС.

Злые языки утверждают, что дипломная работа будущего политика (а может быть курсовая или что-то в этом роде) была посвящена книге Генсека КПСС Л. Брежнева "Малая земля". Те же языки говорят, что преподавание в нефтяном институте состояло в заведовании "кабинетом научного коммунизма". Кроме того, сам этот институт вызывает некоторые ассоциации. Возникает вопрос, а не там ли СБ завязал первые контакты с людьми Лужкова и будущими активистами Московского объединения избирателей и «ДемРоссии», пригретыми «губкинцами» в 1989–1990 гг.?

Впрочем, это больше похоже на догадки. Настоящей номенклатурной биографии у Станкевича не складывается.

КОМСОМОЛЬСКИЙ НАБЛЮДАТЕЛЬ

Был в свое время изобретен КПСС такой занятный вид идеологической работы среди молодежи — контрпропаганда. Предполагалось, что необходимо всячески разоблачать происки империалистов, стремящихся околпачить советскую поросль строителей коммунизма. Вот и при Черемушкинском райкоме КПСС Москвы была создана комиссия по контрпропаганде. В этой комиссии и получил Станкевич свое политическое образование. В 1987–1988 гг. ему приходилось составлять для райкома разнообразные справки об идеологической направленности различных неформальных групп и приемах работы партийного актива среди них.

Позднее, вместе с растущей известностью Сергея Борисовича, возник интерес и к его статье в газете «Дружба» (орган Института Дружбы народов), где он писал:

"В перспективе коммунистам следует, по-видимому, стремиться не только реагировать на уже возникшие самодеятельные инициативы, но и целенаправленно способствовать их развитию, действуя через стихийно складывающиеся общественные структуры. Это серьезная идеологическая работа. Она потребует от членов партии иного уровня компетентности, иной самоотдачи. Тут очень важно предусмотреть дифференцированный политический подход. Это означает, что нужно свободно владеть политическими методами, чтобы предотвращать разрастание и движение вправо негативных групп и объединений (антисоциалистических, клерикальных, националистических). В иных случаях различать безапелляционную позицию лидера и более сдержанную — в его окружении <…>. Возникновение параллельных или более широких «охватывающих» структур может содействовать перетягиванию умеренной части «негативных» групп на социально приемлемые позиции. <…>

Коммунисты должны непосредственно (не только извне, но и изнутри) влиять на выдвижение лидеров, на выработку программ, организованных форм, на характер действий социалистических общественных клубов."

Сегодня эти строки выглядят более чем откровенно и даже могут быть истолкованы как организация широкомасштабной работы по подрыву демократического движения. Но тогда это было почти фрондой, почти оппозицией внутри самой КПСС.

Неформалы плодились в первые годы перестройки во множестве — на любой вкус. И Станкевич так увлекся своей второй работой, что сам стал неформалом — сначала членом группы "Народное действие", а потом — членом Московского народного фронта. Здесь оказалось интереснее, чем в райкоме, и с 1988 г. Станкевич уже не ведет партийной работы, хотя и остается членом КПСС до лета 1990 г.

Подобно многим политическим деятелям нашего времени С. Станкевич смог оседлать волну демократизации и с ее помощью приобщиться к власти. Это, бесспорно, был не тонкий расчет, а удачное стечение обстоятельств, когда душевные склонности молодого историка совпали с изменениями в обществе.

ПРОРЫВ ЧЕРЕЗ НАРОДНЫЙ ФРОНТ

В МНФ С. Станкевич не пользовался особым влиянием, хотя и входил в его руководство. Интеллектуалов его уровня там было достаточно. Хотя ни один из этих интеллектуалов не мог похвастаться связями в райкоме КПСС. Скорее всего именно эти связи позволили Станкевичу пройти фильтр предвыборных собраний в 1989 г. Возможно, местные стратеги номенклатуры КПСС считали Станкевича "засланным казачком". Рассчитывали, вероятно, и на социалистическую ориентацию МНФ, который становился умеренной и скромной оппозицией, говорящей на том же языке, что и правящая партия. А тусовка неформалов наоборот полагала, что проталкивает своего человека через номенклатурные барьеры. Ходила такая листовка: "Плюнем бюрократу в рожу, голосуем за Сережу!". Так или иначе Станкевич воспользовался ситуацией и стал депутатом СССР.

В Московском народном фронте СБ познакомился с примечательными деятелями — В. Боксером и М. Шнейдером (см. главы "Истерическое начало" и "Антиаппарат"), организаторские способности которых тоже помогли нашему герою стать депутатом. Но главным в успехе предвыборной кампании Станкевича стала защита Ельцина. Он написал обращение в поддержку падшего ангела номенклатуры и обеспечил себе симпатии избирателей. Почти все, кто подписал обращение, выборы выиграли. Поэтому С. Станкевича можно считать первооткрывателем "метода паровоза" в российской политической практике. Потом этот метод обеспечил Г. Попову победу на выборах мэра Москвы ("паровозом" снова был Б. Ельцин).

Победив на выборах в депутаты СССР, Станкевич получил главную компенсацию за природную субтильность — ощущение собственной значимости. Люди видели перед собой молодого, энергичного, умного политика, так не похожего на мордастых функционеров КПСС. Станкевич блестяще выступал по любому поводу, приводил ясные аргументы. Его полюбили как расточек демократии, пробившийся сквозь брусчатку тоталитаризма.

Станкевичу мерещились лавры вождя. В начале 1990 г. в первом номере газеты «Позиция», сыгравшей на выборах важнейшую роль в объединении блока «ДемРоссия», Станкевич стал автором размышлений "Феномен Горбачева". Вот одна из его мыслей: "Вот если бы Горбачев с самого начала обладал серьезной личной властью, и мы три-четыре года пожертвовали бы на авторитарную модернизацию, зажав глотку всем противникам реформ, затянув пояса, апеллируя к народу, объясняя необходимость жертв и трудности, используя полную монополию на средства массовой информации, апеллируя к тем слоям интеллигенции, которые были готовы поддержать авторитарную модернизацию, то перестройка сейчас могла бы действительно гораздо дальше уйти, быть по-настоящему радикальной. Да и экономические результаты были бы значительно лучше. Кстати, поддержка такого варианта была бы широкой. Это в традициях русского либерализма, который именно к ней (надо полагать, поддержке авторитарной модернизации — А. К.) тяготеет по стилю мышления."

Дух захватывает от того, как точно СБ описал политику Ельцина и либерал-большевиков его окружения. Совершенно не понятно, как после этого у «демократа» Станкевича поворачивался язык говорить о многопартийности, верховенстве права и проч. Откровенные мысли наивного периода врастания в политику, скорее всего, временно растворились в диссидентской риторике, принесенной более опытными бойцами с всевластием КПСС. Только их отточенные до глянца идеи могли растрепать партхозноменклатуру прежней закваски. Заодно полетела в тартарары и вся страна, но это диссидентов уже не волновало. При поддержке Станкевича они сделали свое дело, а заодно расчистили путь «демократам» вроде того же Станкевича.

ВСЕ ВРЕМЯ НА ВИДУ

Станкевич делал себя как политика-народника. Он стремился в народ, в газету, на телеэкран. Пожалуй, он был единственным из депутатов первой генерации, чувствовавшим необходимость быть все время на виду.

Во время первого Съезда народных депутатов Станкевич стал героем Москвы, когда первым вышел к людям — на массовый митинг. Его готовы были носить на руках. А потом вся страна, следившая за съездовским спектаклем по телевидению, увидела как стойко сносил Станкевич визг "агрессивно-послушного большинства", стоя на трибуне. И москвичи радовались, когда их герой холодно и свысока бросил в один из орущих ртов: "Это вы мне?".

В апреле 1989 г. происходят события в Тбилиси, когда впервые в массовом порядке применяются войска для разгона митинга на главной площади города. Станкевич входит в группу депутатов СССР, ведущих расследование. Тут, правда, его оттесняет блистательный оратор Собчак. Оттесняет, чтобы блеснуть эрудицией и похоронить дело навсегда.

В июле 1989 г. шахтерские районы захлестнули забастовки. Это было ново. И Станкевич отправляется к забастовщикам. Он спускается в шахту и предстает перед телекамерой с вымазанным угольной пылью лицом. Для того, чтобы в таком виде его узнали телезрители, пришлось представиться телеоператору: "Я — Сергей Станкевич". В последующей жизни этого уже не требовалось. Мягкую картавость Станкевича легко узнавала вся страна.

В начале 1991 г. в Вильнюсе происходит репетиция военного переворота. Захвачен телецентр, танки идут по улицам города, солдатня бьет прикладами демонстрантов. Московские демократы возмущены. Депутаты Москвы (районные, городские и российские) устраивают демонстрацию, которая проходит через Красную площадь, размахивая своими мандатами. Когда депутатская демонстрация выходит к Манежу, Станкевич уже там, контролирует мегафон и бортовую машину, ставшую трибуной. Он говорит что-то не слишком гневное, но отчетливо выражает «недоумение» поведением властей, и его слушают, продолжая любить.

В августе 1991 г. — путч ГКЧП. Станкевич остался не в Моссовете, где ему надлежало быть по должности, а бросился в Белый Дом — к микрофону. Вся "героическая оборона" была наполнена звуком его голоса. Это был настоящий трибун демократии.

Станкевич умел быть там, куда были направлены телекамеры, где в изобилии роились журналисты. Это умение, казалось, обеспечивало ему большое будущее. Но в действиях Станкевича всегда не хватало прочности, профессиональной закалки, умения упорно удерживать политические рубежи.

МОССОВЕТОВСКИЙ МАНИПУЛЯТОР

Станкевич, конечно же, никогда не был номенклатурным генералом. Он как бы все время на подхвате, на вторых ролях. Такой образованный, англоговорящий, демократичный… Демократизм Станкевича, очаровывал иностранцев и людей невысокого культурного уровня. Секретарши были без ума от него.

Станкевич был бесспорным лидером общественного мнения. Но, встроившись в далеко не бескорыстную команду Ельцина, он вынужден был считаться с ней. Станкевича просто заставили уступить первенство в Моссовете Г. Попову. Тот при голосовании на пост председателя Моссовета набрал всего-то 280 голосов (минимально необходимое число составляло 235 голосов), а Станкевич, баллотировавшийся на пост первого заместителя, получил 332 голоса.

Один раз уступив, Станкевич потом уступал всюду и даже как будто впал в немилость у фортуны. Его молодой задор был подорван. В Моссовете Станкевич стал подмастерьем при Г. Попове и единственное, на что он сгодился для новой номенклатуры, так это на поддержку своего патрона. Нужен был в свите такой интеллигент с увядающим шлейфом народной любви. Весомость его выступлений создавалась тем, что выступал Станкевич редко. Иногда казалось, что он в чем-то не согласен с Поповым, от того и молчит. Но дело было иначе. Просто Станкевич хорошо играл отведенную ему роль. И проговаривался редко.

Одна из таких оговорок возникла еще до первой сессии Моссовета. На депутатском собрании развернулась дискуссия о том, насколько конструктивно создавать в Моссовете политические блоки. Кто-то бросил фразу, что вся история показывает обреченность блоковой политики. Станкевич возразил, что история как раз показывает обреченность монолитного единства. Но через минуту тот же Станкевич пожелал монолитного единства блоку «ДемРоссия». Коммунисты в зале ехидно захихикали. А демократы пропустили мимо ушей столь важную оговорку. А ведь тут был «засвечен» важный принцип закулисной политики. Он состоит в том, что "у нас" должно быть действительно монолитное единство, а у всех остальных — плюрализм и разномыслие. Ошибка Станкевича состояла в том, что принцип сплоченности своего "ордена меченосцев" он огласил публично, и его недоброжелателям стал виден политический цинизм.

В дальнейшем удивительный Сергей Борисович до того осторожничал, что ни в коем случае старался не высказать своего мнения. Битый час обсуждается вопрос, относящийся к компетенции исполнительных органов власти, а потом СБ подводит черту: "Итак, есть мнение за это предложение и есть мнение против этого предложения. У уважаемых депутатов есть возможность определиться голосованием. И аргументы «за» весомы, и аргументы «против» достаточно весомы. Депутаты суверенны в том, чтобы принять соответствующее решение. Итак, кто за то, чтобы санкцию на две визитки на одну фамилию дать. Прошу поднять мандаты……… 90. Решение не принято."

Речь шла о том, чтобы по визиткам покупателя, введенным для москвичей Поповым, выдавать продовольственные товары по двойному нормативу тем, кто предъявит две визитки с одинаковой фамилией. Так решили (в конце концов все-таки решили) облегчить закупки для одной семьи. Бестолковщины от этого не убавилось. Бывают ведь и у родственников разные фамилии, и большие семьи, и соседи-инвалиды…

Возникает вопрос, кто же кому навязывал частные вопросы, которые по смыслу своему принадлежат области текущего управления? Вне всякого сомнения, аппарат подсовывал эти вопросы депутатам с ведома и по особому благорасположению тандема Попов-Станкевич. Не зря же лидер всей московской торговли В. Карнаухов вываливал на сессию груду цифири и всяческих соображений по колбасам, сырам, картошке и т. п. Наверняка утверждать явный сговор нельзя, но оснований для предположения вполне достаточно.

Как-то раз Станкевич огласил свой принцип ведения сессии: "Для меня сигнал к постановке вопроса на голосование — отсутствие депутатов у микрофонов". Так и получалось день за днем: очередь у микрофонов не иссякала, и ее всегда можно было пополнить вопросом: "Какие будут предложения?" Игра в первый-второй микрофон с комментариями любой реплики, которые перекрывали по времени все реплики вместе взятые, — стихия Станкевича. Зато по форме все корректно, интеллигентно, а иногда и с тонким юмором. Станкевич усиленно играл роль власти в президиуме сессии, доступной только через этот злополучный микрофон и никак иначе. Поэтому микрофону скучать было некогда.

Пустопорожняя трата интеллекта стала для Станкевича работой.

ЛЮБИТЕЛЬ ПРЕЗЕНТАЦИЙ

С первых дней существования Моссовета нового состава С. Станкевич заявил, что представительный орган должен стать крупнейшей коммерческой организацией города и попытался взять процесс приватизации под себя. Не вышло. Более могучие руки ухватились за это дело, и Станкевича отодвинули на обочину. Ему оставалось только участвовать в презентациях — как известному демократу.

Сергей Борисович с помпой открывал отреставрированный по западным стандартам «Пассаж». Магазин стал сверхреспектабельным и сверхдорогим. Прибыль потекла в карманы частных лиц, а средства города, на которые было создано это великолепие, сыграли роль безвозвратной ссуды, а проще говоря — подарка. Он же возглавлял правление чуть ли не единственного в то время коммерческого Мосбизнесбанка. (После запрета на совмещение должностей удержать контроль над банковской сферой Станкевич не смог.) Он же готовил шоу-фестиваль на Красной площади и выбивал миллионные ресурсы в валюте. (Пробиться в сферу шоу-бизнеса Станкевичу не дали, фестиваль провалился.)

Из воспоминаний депутата Моссовета Г. С. Иванцова:

"В 1991 г. группой депутатов Моссовета была предпринята попытка создания кадрового центра Моссовета, призванного осуществлять подбор людей на ведущие посты в управлении городом на основе конкурсного принципа. Предложение было изложено С. Станкевичу. Он выслушал и одобрил. Совместно со специалистами началась работа над созданием нормативных документов. За несколько месяцев работа была сделана и прошла экспертизу в организациях, занимающихся кадровыми вопросами. Несмотря на то, что у Станкевича постоянно не было времени, за этот период несколько раз накоротке удавалось информировать его о ходе дел. И когда все документы были подобраны, разосланы в депутатские комиссии, то для вынесения их на заседание Президиума Моссовета необходимо было чисто формально получить «добро» от курирующего эту проблему. Он же, замотанный постоянными командировками за рубеж, многочисленными презентациями и пресс-конференциями, уставший от разрезания красных ленточек, не успевал заниматься подобными делами.

Итог работе по созданию кадрового центра был подведен резолюцией примерно такого содержания: "Секретарю Президиума Соколову. Прошу передать в профильные комиссии для рассмотрения целесообразности постановки вопроса." Увидев эту резолюция, я был обескуражен. Так не мог ответить человек, знающий о многомесячной работе. Такое могло произойти только в том случае, если Сергей Борисович рассматривал эту деятельность в качестве периферийной в системе своих интересов или даже нежелательной.

Потом Станкевича эти самые кадры, которыми он не захотел заниматься, убрали и из Моссовета, и из Кремля. И в одной из телепередач он жаловался на то, что ему отключили телефон, лишили пропуска в Кремль. Вот и расплата за любовь к презентациям.

А номенклатуре кадровый центр не нужен."

Справка:

Список должностных лиц, которые должны утверждаться Моссоветом составлял в 1990 году около 5000 человек, из них 3300 должны были избираться непосредственно на сессии. Избран же был только председатель исполкома Лужков.

В презентациях С. Станкевич искал не бесплатных бутербродов. Он презентовал себя. А для этого годились не только разрезания шелковых ленточек. Ради представления публике Станкевич готов был весь Моссовет вывезти на картофельные поля. Его образ с ведром только что выкопанной из колхозной земли картошки был возвышен и целеустремлен. Политики-демократы и московский люд, годами выгоняемый в поля, были едины в своих заботах.

В другой раз ради красного словца С. Станкевич в телепередаче объявил о включении "горячего телефона", по которому москвичи могут сообщать о всех безобразиях, творящихся в системе московской торговли. Был назван, а потом и напечатан в газетах номер телефона депутатской комиссии по потребительскому рынку. Телефон на десятимиллионный город был один. Обвал звонков накрыл комиссию, а точнее двух-трех энтузиастов, пытавшихся помочь тем, кто дозвонился по самому популярному телефону Москвы. Ну а Станкевич у этого телефона ни разу не появился, да и не поинтересовался его судьбой. Дело было сделано, телепрезентация прошла, а там — хоть трава не расти.

В дальнейшем, пока депутаты рубились вокруг повышения цен, приватизации квартир и т. п., Станкевич предпочитал заниматься беспроигрышными делами, тем, против чего никто не возражал, где можно было набирать только положительные очки. "Кто этим занимается? Сергей Борисович? Звезду на грудь!"

УСЛУГА НОМЕНКЛАТУРЕ

Первая серьезная услуга, оказанная С. Станкевичем номенклатуре — это использование своего авторитета для того, чтобы блокировать назначение на пост начальника ГУВД Москвы опытного профессионала и специалиста по борьбе с организованной преступностью генерала В. Комиссарова. Решение этой задачи для номенклатуры укладывалось в более широкую программу. Ей требовалось провести на посты в исполкоме Моссовета прежних своих ставленников, завязанных в густую паутину связей "ты мне — я тебе" и круговую поруку криминальщины.

В нужный момент С. Станкевич бросил весь свой авторитет на чашу весов: "… категорически настаиваю на том, чтобы председателю исполкома Моссовета была предоставлена возможность предложить свою команду, сформировать группу тех людей, с которыми он мог бы эффективно работать, и предложить их на утверждение сессии" ("НГ", 10.01.91). Только первая часть этой фразы была правдой. Станкевич боролся за монополию номенклатуры на власть, за ее право решать все кадровые вопросы. Буквально через несколько дней Станкевич уже поддерживал идею списочного утверждения состава исполкома без всякого обсуждения. Станкевич поддерживал Лужкова всеми своими силами: "… я за истекшие месяцы проникся к Юрию Михайловичу глубоким уважением. Я считаю, что столичное городское хозяйство в нынешней критической ситуации в значительной степени держится на его феноменальной работоспособности, на его могучих плечах" (там же).

На второй сессии Моссовета Станкевич опустился до того, что обвинил тех, кто добивался законного назначения на должность начальника ГУВД генерала Комиссарова, в сознательной провокации с целью дестабилизировать ситуацию в городе ("МП", 08.02.91).

Станкевич знал, на какие плечи опереться. Он угадал вектор политической воли номенклатуры. Но вот с оценкой своего места — явно ошибся. Он надеялся на место среди тяжелых фигур новой власти, а стал всего лишь разменной пешкой.

С ДЕПУТАТАМИ НЕ ПО ПУТИ

Станкевич остро чувствовал перспективу и выбирал для себя позицию силы. К июню 1991 г. он еще мог пробудить прежнюю любовь к себе среди депутатов и стать председателем Моссовета. Стоило лишь несколько раз встать на их сторону в противостоянии с исполнительными структурами, выступить с программой работы Моссовета и предложениями по повышению эффективности деятельности депутатов. Но Станкевич не стал этого делать. Выигрыш был для него слишком незначительным, а возможность разрыва с командой Ельцина — опасной.

Станкевич ясно видел обреченность Моссовета. Он говорил своим избирателям: "…даже если удается путем многочисленных согласований добиться, чтобы Моссоветом было принято какое-то разумное решение, обеспечение его исполнения требует титанических усилий, для которого сплошь и рядом не хватает достаточного количества профессионалов и финансовых возможностей. Не хватает возможностей подкрепить свои решения некой принудительной силой государства, настоять на их выполнении. А это крайне необходимо: создать такую ситуацию, когда неисполнение решения карается в соответствии с законом" ("НГ", 06.06.91).

И выбор делается в пользу номенклатуры: "Чисто представительские органы власти, которым переданы полные права и неограниченное время отведено для дискуссий и согласований, хороши для стран, где имеются устоявшиеся системы, пребывающих в спокойном периоде. Но в периоды интенсивных реформаторских преобразований не может быть абсолютного равновесия сил. Должна доминировать сильная исполнительная государственная власть."

Станкевич был абсолютно прав. Прав, как теоретик. Ибо ни разу он не высказал свое видение ситуации депутатам, не попытался собрать сторонников, превратить теоретические построения в практические действия. Он просто пошел "во власть".

Все рассуждения сводились к одному: готов служить. Позиция Станкевича была и ударом по Моссовету, и одновременно "брачным объявлением" (подобным тому, с каким Н. Гончар обращался к ВПК). Оставалось ждать претендентов на подписание брачного контракта. И повод заключить новый политический контракт, избавивший Станкевича от мучительных ожиданий, представился.

ГЕРОИЧЕСКИЙ ТРАНСЛЯТОР

Станкевич умел в нужный момент оказаться в нужном месте при микрофоне и информации. Во время путча 1991 г. он стал глоткой сопротивления ГКЧП (победа, в основном, и была добыта горлом). Вся информация транслировалась его узнаваемым голосом в усилители и разносилась в души защитников Белого Дома. Любая поступавшая информация и дезинформация принималась сначала с голоса Станкевича. Подобно психотерапевту телевизионного профиля, он все время напоминал защитникам парламента: "Я с вами!"

Человек работал в поте лица, понимая, что такой возможности для набора политического веса у него больше может не быть. И опять Станкевич просчитался, опять не подкрепил недолговечную любовь толпы солидным административным весом. Об этом говорит явно проигрышная позиция Станкевича уже в следующие после путча дни.

Президент Российской товарно-сырьевой биржи К. Боровой со своими брокерами, отмечая провал августовского путча, принял решение снести памятник Дзержинскому. Станкевич пытался и тут стать героем — остановить толпу. Кричал что-то вроде того, что "железный Феликс" может свалиться и пробить своды метро. В его распоряжении были мощные динамики, но толпа не хотела слушать своего вчерашнего кумира. Под покровом ночи обстановку разредили те, кто действительно выиграл в августе. "Железного Феликса" демонтировали с помощью мощной строительной техники.

Станкевич назвал "хунвейбинских специалистов по сносу памятников" случайными людьми (телебеседа 27.08.91). Но случайным в этом спектакле оказался все-таки сам Станкевич, получивший от Ельцина за свои микрофонные страдания лишь пост советника.

Телеведущий (кто-то из легких фигур номенклатуры) в передаче об августовских событиях заискивающе напомнил, что 20 августа 1991 г. господин Станкевич лучился уверенностью в победе. И Станкевич разыграл предложенную комбинацию, кокетливо отрицая такой примитивный образ. За внешней уверенностью, как оказалось, скрывался глубоко переживающий человек. Он, как выяснялось на глазах телезрителей, был уверен в установлении полувоенного режима на 5–7 лет.

Это был действительно спектакль. Зрители жаждали на политической сцене именно таких героев, и им было неинтересно что творится за кулисами. А для Станкевича закулисная игра оказалась в конечном счете слишком сложной, и он снова проиграл почти все.

В ТЕНЬ ЗА СПИНУ ЕЛЬЦИНА

Станкевича всегда обманывали. Имея реальные шансы стать председателем Моссовета, он вынужден был довольствоваться ролью заместителя Г. Попова. И это несмотря на то, что его рейтинг в депутатской среде был выше поповского.

Второй раз Станкевича обманули, не взяв его в мэрию. Оставили на растерзание депутатам, которые причислили его к арьергардному отряду «поповцев», бившемуся против Моссовета на сессиях.

С трудом подыскали Станкевичу место при Президенте. Стал он советником по политическим вопросам, а заодно возглавил Российский общественно-политический центр (РОПЦ) — эдакое общежитие многопартийности в помещениях бывшего ЦК ВЛКСМ. Казалось бы, есть хороший задел для расширения своего влияния, налаживания связей с различными политическими группировками. Это требовало черновой работы, к которой Станкевич не был склонен.

Уже в 1992 г. Станкевич видел, что в московских политических тусовках собираются те же люди, что и в 1987. Те же лица (примерно 500 человек на всю Москву), с теми же разговорами, с той же неспособностью договариваться, с теми же не обеспеченными ни интеллектом, ни ресурсами амбициями. Он был уверен, что христианские демократы Аксючица никогда не договорятся с социал-демократами Румянцева. Вкладывать сюда силы было, с его точки зрения, совершенно бесполезно. Поэтому оставленный на произвол администраторов РОПЦ стал по сути дела пристанищем мелких коммерсантов, рядящихся в политиков.

Станкевича занимали более глобальные проблемы — строительства Государства Российского. Была надежда у госсоветника Станкевича, что в эту работу можно будет втянуть и Ельцина. С небольшой группой единомышленников он разработал пакет документов и положил их на стол Президенту. А дальше состоялось столкновение с суровой правдой жизни. "Фактически Госсовет блокирован, — по итогам своей работы судил Станкевич, — Мои документы были потеряны и потом найдены среди черновиков спустя два месяца. Я мог бы рассказать массу фантастических историй. Откровенно говоря, я имел некие представления об этом мире, но реальность меня просто поразила…" ("МК", 05.10.91). Как тут не вспомнить судьбу пакета документов по кадровому центру Моссовета!

Станкевич с молодой наивностью и восторженностью влетел на политическую кухню Ельцина и остолбенел: на него повеяло могильным холодком эпохи застоя. "Это привычный аппаратно-номенклатурный стиль, он тоже имеет свои преимущества, он обкатывался годами. Ведущим рычагом является там метод аппаратного лабиринта, в котором при желании можно породить любой документ и погубить любой документ. В зависимости от того, что нужно в данном случае. Все виды аппаратной интриги задействованы, и бороться с командой, исповедующей этот стиль, имеющей соответствующую квалификацию, бессмысленно. Для этого нужно стать такой же командой." (там же).

Получалось, что вместо доверительного и демократичного общения с лидером, Станкевичу предоставили лишь место и право участвовать в номенклатурных интригах. Вместо совместных мозговых штурмов с участием Ельцина пришлось ограничиваться скоротечными и редкими встречами. И Станкевич постепенно смирился, растворяясь в тени Президента.

ХУДЕНЬКИЙ ДЕРЖАВНИК

Еще в 1991 г. от Станкевича стали исходить претензии на создание идеологии — некоего "консервативного прогрессизма". Никто не понимал, что это такое, и признанного демократа старались об этом подробно не расспрашивать.

В 1992 г. Станкевич собирался создать мощное ("мощное" — любимое слово больных маниловщиной демократов) державное движение и целую индустрию державных изданий. Он даже выступил с программной речью на молодежном конгрессе "Будущие лидеры нового тысячелетия" (забавы недавних комсомольцев и действующих "поповцев"). Станкевич говорил о том, что с реформами нельзя торопиться, что не надо взнуздывать Россию, что реформы должны постепенно укорениться. Звучало все это в устах советника Президента очень свежо. "Почему же Ельцин не слушает своего политического советника?" — недоумевали наиболее заинтересованные участники молодежного конгресса. Скорее всего, в этот период Ельцин уже перестал обращать внимание на своего пажа, на то, что он думает и о чем говорит.

Был в то время еще один прожект — двуглавые орлы на башнях Кремля. У Станкевича в кабинете даже появился эскиз нового облика резиденции русских царей и генсеков номенклатуры. Но и это дело тоже не выгорело. Номенклатура более высокого ранга приоритеты не уступала. Пусть на монетах появились эти самые орлы, лишенные всех атрибутов власти ("менее сердитые" — по выражению Г. Бурбулиса, "чернобыльская курица" — по народному определению), но приоритет уже был перехвачен. Потом тот же Ельцин, демонстрируя свою приверженность традиционной российской символике, вернул орлу все отнятое (кроме самой России). И Станкевичу очередная презентация окончательно «обломилась».

Дело с крупномасштабной державностью кончилось слабосильной газетой «Ступени» и последующим присоединением к партии С. Шахрая (о «заслугах» последнего перед Москвой см. в главе "Приказ: столицу сдать").

РЯДОВОЙ ПОЛИТИЧЕСКОГО ПРОЦЕССА

После расстрела парламента С. Станкевич понял, что режим обречен, и оставаться при Президенте становится весьма недальновидным. Использовав близость к Президенту для успеха шахраевской партии ПРЕС на выборах в Госдуму, Станкевич тихо-мирно ушел с поста советника Ельцина по политическим вопросам. Это выглядело лишь как легкая оппозиционность при сохранении фундаментальной лояльности, поскольку Станкевич постарался всячески подчеркнуть отсутствие разногласий с Ельциным. Было ясно, что разногласия все-таки есть. Они только в силу врожденной интеллигентности не оглашаются публично.

Станкевич разжаловал сам себя. Сыграть роль второго Бурбулиса при Ельцине не удалось. Тихо снял Станкевич погоны флигель-адьютанта и пошел служить в парламент к Шахраю во фракции ПРЕС. Должностишка мелкая, но хотя бы паленым не пахнет. А когда Ельцин «сгорит» вместе со своими соратниками, то можно рассчитывать не только на снисхождение, но и на новые вакансии на политическом Олимпе.

Чем в Думе занимается Станкевич? А ничем. Как и большинство, просто ждет. Старая партия сыграна, новая еще не началась. Среди фигур прошлого чемпионата номенклатуры места не нашлось, быть может в новом повезет больше. Вот и стал Сергей Станкевич тишайшим депутатом.

В сентябре 1994 г. Ельцин расквитался со Станкевичем за тихий уход из его команды. "Московский комсомолец" (15.09.94) опубликовал хамскую статью, обвиняя Станкевича во взяточничестве, а через несколько дней он был снят с последней почетной должности — с поста председателя совета Российского общественно-политического центра. С должностишкой при Шахрае тоже пришлось расстаться. Новый политический патрон привычно пнул лежачего, предложив Станкевичу приостановить свое членство в ПРЕСе.

Итак, Станкевич окончательно пошел на дно. Ему осталось проиграть очередные выборы, чтобы пойти служить в мелкие клерки. Жаль, искренне жаль…

В предыдущих главах мы уже давали в комментариях биографические справки о тех, кто помогал номенклатуре разрушать Москву. В последующих главах этих справок тоже будет немало. Но всех не перечесть. Ведь сформировался (или был намеренно сформирован) целый чиновничий слой, специализировавшийся на прикрытии номенклатурного произвола. Часть этого слоя вела арьергардные бои в Моссовете, часть перешла в мэрию и по старой памяти давила представительную власть. Депутатам как бы постоянно приходилось бороться с одними и теми же лицами — выходцами из собственной среды. А чиновники тем временем занимались своим делом — набивали карманы.

Сразу после подавления путча ГКЧП Г. Попов, исходя из "революционной целесообразности", решил приобщиться к дележу собственности и власти, оставшихся после краха КПСС. Геофизик Савостьянов возглавил московский КГБ, врач Боксер стал руководителем национальной гвардии Москвы и был представлен на должность заместителя начальника московской милиции (молодой «гвардии», правда, оказалось удобнее рассеяться по конспиративным подвалам), редактор газеты В. Миронов стал главным контролером Москвы и также представлялся на должность замначальника ГУВД. Начальником ГУВД Попов пытался сделать своего бывшего зама по журналу "Вопросы экономики" экономиста Красавченко, но у того хватило ума отказаться. Зато физик Мурашев поддался соблазну доказать, что настоящие демократы не боятся трудностей и общественного мнения.

О подобных деятелях мы уже рассказывали и кратко расскажем в других главах. А сейчас остановимся на некоторых других номенклатурных кадрах. Они нам интересны, как массовка для мятежа номенклатуры.

ЮНЫЕ СТРОИТЕЛИ

Номенклатуре нужна была смена. Геронтократический метод подбора кадров себя не оправдывал. Кандидатуры, готовые верно служить, нашлись без особого труда. Одним из первых в "буферную группу" между Моссоветом и исполнительными структурами вошел Константин Буравлев.

Если бы К. Буравлев занимался предпринимательством — своим заводом керамической плитки (ПО "Гончар") — остался бы, возможно, приличным человеком. Потянуло на политику. А «Гончар» продолжал процветать без своего молодого директора, неизменно публикуя рекламу на первой странице популярной в деловых кругах газеты.

Предвыборная речь Буравлева (1990 г.) в качестве кандидата на пост председателя комиссии Моссовета по градостроительству была столь пустой и глупой, что даже «деморосы» забеспокоились. Но Буравлев не забыл напомнить — он член КПСС с 1979 года. И получил голосов больше, чем Г. Попов при избрании председателем. Коммунисты всех фракций поддержали юного строителя.

Лужков взял Буравлева к себе, возможно, по своей давней любви к кооператорам. С 1991 г. Буравлев становится зампредом Мосстройкомитета. Главные его заслуги перед номенклатурными приватизаторами состояли в том, что возглавляемая Буравлевым комиссия по приватизации стройкомплекса решала все вопросы в их пользу. Став окончательно «своим», Буравлев был пожалован в вице-премьеры Правительства Москвы и начал заведовать всем комплексом московской экономики.

Наш молодой строитель в этом качестве был главным буфером, выставляемым администрацией Москвы на сессии Моссовета вместо Лужкова. Чувствуя поощрительную поддержку со стороны Лужкова, Буравлев смел отстаивать перед депутатами проект горбюджета, не смысля в этом деле, как говорится, "ни уха, ни рыла". Ни разу он не смог ответить ни на один вопрос. Лужков знал, что делал. Непрофессионализм и нагловатые ухватки Буравлева вызывали естественное раздражение и ответную реакцию депутатов. Поэтому в удобный момент можно было «обижаться» на депутатов, делая вид, что всегда готов к сотрудничеству (о подобной обиде мы упомянули в главе "Без шансов на успех").

О квалификации Буравлева говорит хотя бы такой эпизод. На заседании Правительства Москвы обсуждается вопрос о льготах для предприятий службы быта. Справедливо говорится о том, что эти предприятия давно стали самостоятельными, и кормить их за счет бюджета нельзя. Буравлев возражает, объявляя, что раньше он всегда доплачивал парикмахерам, а это значит, что служба быта уже с незапамятных времен живет в рыночных условиях, но это не означает, что раньше для нее не существовало льгот. Такая вот «аргументация» в стиле Гавриила Попова.

Большие заслуги перед Лужковым позволили Буравлеву войти в круг избранных, где не только должности и привилегии раздают, а еще и "запасными аэродромами" обеспечивают. Таким аэродромом для юного строителя стал Московский инвестиционный фонд (МИФ), созданный старыми (еще коммунистической выделки) банками для сбора ваучеров у населения. Тут Буравлев получил место в составе руководящего органа.

Говорят, ко всему прочему, что Буравлев породнился с московской элитой, став зятем одного из первых сподручных Лужкова. Вот вам и механизм проникновения в номенклатурную семью. А дальнейшие шаги делаются, например, так. В августе 1994 г. К. Буравлев принял участие в теннисном турнире номенклатуры высшего ранга "Большая шляпа", проходившем в Сочи. Играть и развлекаться здесь можно с членами правительства и особами, приближенными к уху Ельцина. Это не просто большая честь (если можно говорить о чести подобных людей), здесь делается карьера.

О втором молодом строителе мы упомянем лишь вскользь. Это Николай Маслов. Безвестный инженер-строитель в 1990 г. был избран трудовым коллективом директором предприятия коммунального хозяйства и почти одновременно — депутатом Моссовета. В Моссовете Маслов руководил комиссией по городскому хозяйству и пробивал приватизацию жилья в самом упрощенном варианте — например, он выступал против введения льгот для коренных москвичей. Но и этот проект был Н. Масловым с легкостью отброшен в сторону после решения Ельцина-Попова о бесплатной приватизации жилья. Перечить сильным мира сего не стоило.

Платой за покладистость стал пост заместителя руководителя Департамента муниципального жилья в администрации Москвы. Немного засидевшись на этом промежуточном для настоящего карьериста посту, Н. Маслов решил поиграть в «политику». Он организовал партию народного согласия — этакую подделку под патриотическую организацию на базе административно-номенклатурной среды. Возвышенные слова о необходимости прихода к власти честных политиков, о фальсификации результатов последних выборов, об отсутствии у руководства страны действенной программы реформ, выдвижение Масловым тезиса о "нравственной экономике" — все это создает ему имидж радетеля за народное благо. И вот уже кое-кто готов чуть ли не всерьез рассматривать Н. Маслова, как потенциального претендента на пост Президента России ("Мегаполис-континент", № 27, 1994).

В данном случае мы видим, как номенклатура, скупив молодую поросль карьеристов, начинает играть пешками сразу по всем направлениям — авось одна из пешек пройдет в ферзи. Каждой пешке дают импульс в виде должности, а потом можно просто ждать результата. Ибо пешка сама будет энергично искать пути к ферзевому росту.

СКРОМНЫЙ ИНЖЕНЕР

Как-то раз Лужков в интервью любимому им «МК» говорил о том, что свое продвижение вверх по номенклатурной лестнице он «карьерой» не считает. "Карьера — это когда старший инженер заштатного НИИ становится председателем парламентской комиссии. Вот это взлет!" ("МК", 19.08.92), Кого имел в виду Лужков — не ясно, но рядом с собой подобных карьеристов держал. Один из них — Василий Шахновский, сумевший прибрать к рукам всю кадровую политику при всесильном мэре.

Из скромных инженеров В. Шахновский попал в Моссовет. Его участие в выборах отмечено неприличной историей с агитацией против коллеги по блоку "Демократическая Россия". (Заметим кстати, что в подобном нарушении этики предвыборной борьбы был публично уличен и другой «поповец» — будущий генерал КГБ, а тогда безвестный инженер Е. Савостьянов). Перед вторым туром голосования Шахновский распространил листовки, в которых исключил своего оппонента из списка демократов. И ничего, что сам Шахновский был членом КПСС, а его соперник — нет. Зато это обеспечило победу на выборах.

В Моссовете Шахновский стал одним из ближайших помощников Г. Попова, и до того привязался к патрону, что ушел вместе с ним в мэрию. Назначенный на хозяйственную должность — начальником Управления делами мэрии — быстро превратился в одну из ключевых фигур московской администрации. С тех пор, как Г. Попов оставил пост мэра, на заседаниях Правительства Москвы по правую руку от Лужкова можно видеть молодого человека с ехидной ухмылкой. Это — тот самый В. Шахновский.

В критические для Лужкова моменты В. Шахновский появлялся на московском ТВ в компании с начальником горуправления Министерства безопасности Е. Савостьяновым (июнь 1992 г., май 1993 г.) или представлял Правительство Москвы перед журналистами (в июне 1992 г. после решения Моссовета о выборах мэра). Его единственной мыслью, которая звучала всегда и всегда нравилась пишущей братии, была мысль об устаревшем и запутанном законодательстве, которое исполнять нет никакой мочи. Примерно это выглядело так ("Куранты", 03.12.92): "Дело в том, что события развиваются столь стремительно, что законодательство не поспевает за жизнью. А она ежедневно ставит все новые проблемы, которые надо оперативно решать. Вот тут-то устаревшие законы и вступают в противоречие с реальностью. Лично я — за эволюционный путь преобразований. Если бы мы шли этим путем, то и законодательство совершенствовалось бы эволюционно. А когда общество пытается перейти в качественно новое состояние методом рывка, скачка, как это наблюдается у нас, тогда непременно образуется большой разрыв между законом и жизнью. В подобных случаях все страны в переходной период действовали на основе декретов. Вот тут-то наши Советы и могли бы оказать исполнительным органам реальную помощь путем разработки таких нормативных актов, которые бы развязали исполнителю руки, не делали из него нарушителя." И каким же махровым большевизмом, надо отметить, несет от этих рассуждений!

С этим демосовковым мировоззрением Шахновский и был нужен номенклатуре. Именно с таким мировоззрением и стал он активнейшим участником разгрома парламента в 1993 г. Как настоящий большевик, брал он в заложники своих бывших коллег по Моссовету для обмена на своего нынешнего коллегу по мэрии А. Брагинского или ответной казни.

Говорят, что Шахновский был принят в номенклатурную среду тоже по родственному признаку. Как и Буравлеву, хорошим подспорьем в номенклатурной карьере ему послужили родители жены. Как видим, судьба молодых номенклатурных «кадров» в чем-то сходна.

ДЕМОКРАТ ШИРОКОГО ПРОФИЛЯ

Готовность бросить все и начать с чистого листа возникает у нормальных людей чаще всего от неуспеха и разочарования. У деятелей номенклатуры — от почетных предложений (вспомним приглашение Лужкова в Мосагропром).

Вот так и доктор физико-математических наук А. Брагинский, профессор Института инженеров железнодорожного транспорта, сменил профессию, поруководив сначала комиссией Моссовета по науке и технике, а потом перейдя в мэрию вице-премьером и все время меняя профиль своего вице-премьерства.

В одном из своих первых интервью по телевидению заместитель генерального директора Департамента мэра А. Брагинский неожиданно для себя узнал, что в городе плохо с продовольствием. Для него угроза голодухи была неожиданностью — прямо так и сказал ("Правда", 03.12.91). Да и откуда было взяться опыту, в том числе и чисто человеческому, не должностному?

Для нужного, но неопытного Брагинского в мэрии специально был создан Департамент социально-культурных отраслей. Якобы с целью объединения бюджетных отраслей управления, имеющих сходные проблемы в рыночной системе (культура, образование, здравоохранение, наука и спорт). Нелепость затеи была очевидна почти всем. Но Брагинский объяснил протесты Моссовета и администраторов всех уровней всеобщим дурным менталитетом ("Ъ", № 26, 1992). Три месяца администрация морочила себе голову и, наконец, отказалась от своей инициативы.

А. Брагинский, бывший депутат Моссовета, переметнувшийся на теплое местечко близ Попова, а потом пригретый Лужковым, утверждал, что депутат должен заботиться только о своем микрорайоне — о крышах, благоустройстве, отоплении… ("Тверская-13", 22.04.93). Ну а об остальном позаботится мэрия — о городских финансах, собственности и т. п. Отлично позаботится. Лишь бы никто через плечо не подглядывал и не попискивал в оппозиционной прессе: воруют, мол.

Помалкивал «бывший», что сам то он вовсе не отоплением в Моссовете занимался, и не о протекающих крышах заботился, угнездившись в мэрии. Он создавал очередную номенклатурную партию — Партию демократических реформ, которую сам и возглавил, чтобы потом гордо восседать на так называемом Конституционном совещании. Знакомство с сильными мира сего позволило без проблем пройти регистрацию псевдопартии (якобы имеются целых 44 региональных отделения!) и даже съездить за границу под видом большого защитника демократии. Не случайно и возглавляемый Брагинским Департамент общественных и политических связей мэрии был больше похож на партийный штаб. Штаб, который всячески противодействовал попыткам поддержать становление многопартийности (см. главу "Номенклатура против многопартийности").

А вот о чем позаботились хозяева Брагинского. Спецдом для демократов выстроен на ул. Зелинского. Квартиры получили вице-премьер московского правительства, ставший депутатом Госдумы А. Брагинский, начальник ГУВД Панкратов и недолговечный министр соцобеспечения Э. Памфилова, боровшаяся всю свою сознательную жизнь с привилегиями. ("Оппозиция", № 6, 1994). Вот за такую мизерную плату обменял Брагинский науку на административное упоение.

И все-таки не ужился Брагинский с Лужковым, который так и не смог подобрать ему место, чтобы уж совсем ничего не нужно было делать. Пришлось Брагинскому переквалифицироваться в депутаты. Бывший вице-премьер Москвы, обалдев от своей победы на выборах в Госдуму (спасибо МГУ за такого депутата!), на страницах «МК» опубликовал свои восторженные вирши о думском единстве. Вероятно испуг перед «красно-коричневыми», прихватившими его в мэрии в октябре 1993 г. и державшими несколько часов под арестом, не прошел даром. Вот г-н Шахновский, вызволивший Брагинского из плена угрозами расправы над депутатами Моссовета, на выборы не пошел и умом не подвинулся.

А Брагинский оказался слабеньким. В Госдуме он окончательно сошел с рельсов, долго болел и скоро превратился в выкидыш родной для него номенклатурной системы.

ПРИПАВШИЕ К ИСТОЧНИКУ

Припавший к источнику информации, который контролируется сильными мира сего, никогда не останется внакладе. Надежно, выгодно, удобно. Здесь людям в годах тоже есть чему поучиться у молодежи.

Павел Гусев — настоящий герой нашего времени, лжец и негодяй, каких мало, типичный выкормыш комсомольской номенклатуры. (Автор имеет право дать именно такую характеристику, ибо имеет личный счет к "Московскому комсомольцу" и при удобном случае не откажет себе в удовольствии залепить подлецу пощечину.)

Начинал Гусев с международного отдела ЦК ВЛКСМ. По той же линии добрался до поста первого секретаря Краснопресненского райкома комсомола, а оттуда попал в газету "Московский комсомолец". Деятельность редактора он начинал с разгона старых кадров и антиалкогольной кампании в собственном коллективе (искал бутылки под столами у сотрудников). Карьеру делал на больших заказных статьях о партхозноменклатуре КПСС московского разлива. Пришли «демократы», и П. Гусев переориентировался на Г. Попова. Физиономия эконом-демократа не сходила со страниц молодежной газеты. Потом, в свою очередь, «МК» возлюбил Ю. Лужкова. И тот ответил взаимностью.

П. Гусев всегда знал свое место. Интервью с опальным Ельциным он в 1989 г. печатать не стал. Начав было публиковать на выборах 1990 г. список кандидатов «ДемРоссии», струсил и продолжил дело списками кандидатов МГК КПСС.

Победив на выборах в Моссовет по списку «ДемРоссии», П. Гусев записался в коммунистическую фракцию «Москва» (возможно по заданию новых хозяев, а может быть, от трусости). До самого путча редактор «МК» сохранял в редакции первичку КПСС, а 20 августа 1991 г. объявил коллективу редакции о своем покаянном письме в адрес ГКЧП.

Послепутчевая карьера была головокружительной. П. Гусев становится не только фактическим владельцем «МК», но еще и председателем Союза журналистов Москвы, и министром печати и информации у Лужкова, и лидером московского отделения поповской ДДР. Он и совладелец независимой телерадиокампании, и член худсовета на Мосфильме, и председатель федерации плавания… П. Гусев чем-то напоминает Г. Попова — хитрый, трусливый и вездесущий.

А вот и замечательный ученик П. Гусева, поднявшийся вместе с мутной волной «демократизации» из самых низов. Небольшая история о нем.

В 1991 г. накануне проведения выборов мэра Москвы перед зданием Моссовета состоялся митинг. На этом митинге сторонники Попова впервые начали вопить в адрес депутатов: "Фашисты! Фашисты!". Будущий мэр стоял над толпой на том самом балконе, с которого когда-то произносил речь В. Ульянов-Ленин. Рядом с Г. Поповым стоял некто Лев Шемаев. О нем и речь.

На другом митинге мальчик с наивными глазами подошел спросить у Шемаева: "А Вы действительно, говорят, человека убили?" Л. Шемаев долго брызгался слюной, но в его искренность наивному мальчику что-то не особенно верилось.

Темная биография этого субъекта не смутила «демократов». При их поддержке он пытался в 1990 г. стать депутатом России. Одновременно участвовал в издании газеты Московского объединения избирателей "Голос избирателя", суетился вокруг находившихся на волне популярности следователей Гдляна и Иванова. Но победить на выборах, несмотря на горячечный блеск в глазах и обличительный пафос до багрового покраснения лица, не удалось. Пришлось тогда Л. Шемаеву перейти на ниву культуры.

Своему другу и соратнику, не одолевшему барьера на выборах, Г. Попов отписал Сандуновские бани. Предварительно Шемаеву в утешение создали АО "Московский центр искусств". Потом вышло распоряжение Лужкова о передаче четырех строений, принадлежавших баням, этому самому МЦИ. Постановление где-то затерялось, а директора бань долго уламывали отдать бани Шемаеву, который в одном из строений планировал создать валютную гостиницу. Сандуновцы запротестовали — пошли митинги, пикеты, обращения в ВС и в Моссовет. Г. Попов попытался уволить строптивого директора бань ("НГ", 04.02.92), но в конце концов дело ограничилось передачей Шемаеву банного корпуса высшего женского разряда. Бани разорили, корпус обнесли забором, в 1993 г. за этим забором работ все еще не велось — хозяин потерял к этому делу интерес.

Скорее всего, интерес к банному бизнесу был потерян потому, что в это время Л. Шемаев переключился на издательское дело — любимый конек всех «демократов». Наконец-то припал ярый «демократ» к настоящему источнику — стал редактором газеты «Президент». Великолепная полиграфия и верстка были предназначены для наиболее похабных политических доносов. Шквалом этих доносов взорвался «Президент» в октябре 1993 г. Его погромные статьи мы процитируем в соответствующих главах. Сам же Шемаев во время октябрьских событий руководил действиями ОМОНа по разгону митинга на Советской площади.

Л. Шемаев, помимо всего прочего, глава общества любителей Президента Ельцина. Его испитое лицо и несообразных размеров орден за августовскую защиту "всенародно избранного" появились на телевидении ради того, чтобы собрать после расстрела парламента тех, кто и на этот раз остался верен Ельцину. Штурмовики и партизаны номенклатуры продолжали объединяться.

ИХ ОХРАНА

Преданная охрана, повязанная с хозяевами общими делами — то, без чего номенклатура обойтись не может. Злой и подлый ум — один из главных ресурсов ее власти.

Один из соратников Г. Попова, переданный им в наследство Лужкову — придворный правовед Сергей Донцов. Он не стесняется при посетителях обсуждать по телефону сделку "ты мне — я тебе" с чиновником Верховного Суда. Конечно, не за свой счет. Речь идет о дачке за счет города в обмен на необходимое судебное решение. А не боится потому, что нет силы, способной схватить его за руку.

Донцов любит давать интервью и хвалить свое начальство ("Тверская-13", 04.03.93): "Всякий непредвзятый наблюдатель видит сегодня результаты усилий городской администрации по формированию и становлению новых структур городского управления. Набираются опыта префектуры и их работники, районные суды и органы прокурорского надзора постепенно начинают ориентироваться в сложившейся ситуации, москвичи привыкают к муниципалитетам как административным единицам."

Донцов говорит, что мы не имеем права больше экспериментировать, что это жестоко по отношению к людям. Тогда логично было бы признать, что проведенный эксперимент с системой городского управления тоже был жесток. Но признаться в этом Донцов по долгу службы не может. Он даже боится возврата к прежнему делению города, потому что «шутникам», нагревшим на переделе территорий руки, придется ответить за все. Поэтому Донцов и обращался к "здравомыслящим депутатам".

Начальник государственно-правового управления мэрии Донцов — полковник милиции, носящий по совместительству еще и казачьи погоны. При этом он не гнушается улаживанием дел с бандитами за ресторанным столиком и даже дает об этом интервью ("Известия", 06.08.93). Бандиты — воры в законе — показались Донцову милыми интеллигентными людьми. Они же открыли кандидату юридических наук то, что знает любой москвич: Москва поделена бандитами на зоны влияния. А еще эти милые люди посетовали, что в их среде нет настоящего авторитета. Нужен воровской лидер! Может быть, поэтому и обратились к официальному представителю Лужкова.

Донцов же преследует свои цели. По его мнению, следует издать нормативные акты о процедурах контактов с мафией, и на основе этих контактов как-то контролировать ситуацию. Предлагается также осмыслить на каком-то более высоком уровне просьбу блатных вернуть в Москву известных Донцову чем-то хорошим Славу Иванькова и Япончика, которые должны навести порядок и передушить мелочь, стреляющую на улицах не по делу.

Одним словом, лужковская команда в лице С. Донцова открыто заявила свою готовность к контактам с «сильными» уголовниками, которые уже появились и берут под контроль столицу. Осталось перестроить психологию работников правоохранительных органов, которые по старинке еще собираются гонять и сажать бандитов. Им неведомо, что теперь нужно дирижерской палочкой направлять развитие бессмертной мафии и проводить с насильниками и убийцами круглые столы.

В другом интервью Донцов напрямую заявил, что милиция не может гарантировать защиту честным людям ("Куранты", 18.08.93). Действительно, за первое полугодие 1993 г. число убийств по сравнению с 1992 г. возросло на 50 %. Министр Ерин говорил о 3000 банд на территории России, организованных в 150 преступных синдикатов. Донцов, несмотря на милицейские погоны, защищать москвичей от такой силищи не брался. Зато готов был брататься с мафией, чтобы невзначай не поплатиться своей шкурой.

В октябре 1993 г. Донцов руководил разгромом Моссовета и захватом оказавшихся там депутатов.

ИЗ СТАРЫХ ЗАПАСОВ

Старый конь борозды не испортит. Особенно, если это старый номенклатурный конь, немного побегавший в одной упряжке с демократами.

Первый секретарь Севастопольского райкома КПСС г. Москвы Алексей Брячихин в свое время считался демократом и даже где-то имел отношение к организации "Демократической платформы в КПСС". На съезде Демплатформы накануне выборов его начали обвинять в преследованиях неформалов. Может быть, поэтому Брячихин от демократов решил отстраниться. В Моссовете он стал лидером коммунистической фракции (группа "Москва") и даже пытался конкурировать с Г. Поповым в борьбе за пост председателя Моссовета. После неудачи ушел в тень и тихо ждал своего часа.

Благодаря закулисным играм Брячихин попал в особый почет у Лужкова. Западный округ, переданный в его распоряжение, получил первым возможность строить сверхдорогие коттеджи для иностранцев. Был запланирован к постройке целый поселок для богатых людей — 220 частных домов по 400 квадратных метров каждый.

По складывающейся традиции Брячихин завел дружбу с коммерсантами. Одна из фирм почему-то совместно с англичанами чуть ли не за красивые глазки потратила на концепцию развития Западного округа в 1991 г. 5 млн. рублей (еще не инфлированных!) и 300 тыс. долларов ("МК", 15.06.93). Под эту концепцию администрации округа Лужков дал дополнительные права. Если у Попова был свой экспериментальный Октябрьский район, то Лужков тоже не мог без этого. Для него экспериментальной лабораторией стал Западный округ.

В конце 1993 г. вышла книга префекта Брячихина "Сколько власти нужно власти (опыт регионального управления экономикой)" (М.: Международный гуманитарный фонд «Знание», 1993). В какой-то мере эта книга наследует черты поповских статей до 1989 г. Номенклатурная «теоретическая» традиция предусматривает сплошные банальности, изречение самоочевидных истин вперемежку с явно односторонними суждениями и бесконечные повторы скучных слов. Автору нет никакого дела, что заголовок книги не соответствует ее содержанию. Ни власть, ни региональное управление не становятся предметом его внимания. Ссылки на личный опыт эпизодичны и совершенно не раскрывают вопросов управления. Автор постарался в довольно объемном труде не затронуть ни одной фамилии реально действовавших политиков и управленцев, с которыми ему пришлось сталкиваться.

Единственная тема, достаточно ясно проявившаяся в книге, — упреки депутатскому корпусу в некомпетентности и прославление профессионализма управленцев-практиков, к которым относит себя и сам Брячихин. Вместо реальных предложений о том, как исправить положение, разрешить кризис власти, кризис экономики, господин префект отделывается самыми общими словами: надо выбирать честных и компетентных, надо заниматься подбором грамотных кадров. А как?! То, что нужно делать хорошо и не надо плохо, понятно любому. Но префекту это должно быть не просто понятно, это должно было бы стать предметом его практики. А в книге о такой практике нет ни слова. И чего же тогда стоят упреки депутатам за их бесплодное теоретизирование и претензии на всезнайство? Выходит, что уважаемый префект в этом смысле ничем не отличается от нерадивых депутатов.

И еще один аспект морального плана. Господин Брячихин не только был депутатом Моссовета. Он еще и претендовал на пост председателя Моссовета и выступал на сессии с программной речью. Попытка сесть в кресло председателя не удалась. Чем же кончилось дело? С этого момента депутата Брячихина не стало. Борьба за нормальную работу Моссовета для него прекратилась. Что ж тогда на зеркало пенять, коли рожа крива?

А пенять Брячихину нужно для того же, для чего писал свои убогие статьи Г. Попов. Если вы расстараетесь и опубликуете свои «размышлизмы» в виде книги, то вы уже становитесь специалистом и можете рекомендоваться таковым всюду. Вашу книгу, может быть, никто читать не станет, но сам вид обложки, да еще с портретом автора, впечатляет. Ну чем не долговременное вложение средств в основной капитал — в авторитет у доверчивых и непросвещенных людей, которые на выборах (в высшие органы власти или в мэры московские) должны будут проголосовать за представителя власти, якобы имеющего собственные мысли о власти и управлении.

В старой манере делает карьеру Брячихин. Пишет бездарную книгу. Но это уже публикация! С ее помощью он планирует защитить никому не нужную диссертацию по территориальной власти ("Куранты", 15.06.93). Что ж, это будет звучать гордо: "доктор наук Брячихин". Не менее гордо, чем "доктор наук Попов". И столь же катастрофичны будут последствия деятельности этих полуграмотных наследников коммунистической эпохи.

В случае А. Брячихина это вдвойне опасно, поскольку многочисленные интервью в газетах и на телевидении свидетельствуют: он готовится стать преемником Лужкова на посту мэра Москвы, если тому судьбой будет назначена более высокая роль.

ДРУЗЬЯ НА КОММЕРЧЕСКОЙ ОСНОВЕ

В апреле 1992 г. группа Борового (Московская конвенция предпринимателей) избрала методом выхода на политическую арену атаку на исполнительную власть Москвы. Никакого опыта политической работы у биржевиков не было, и они пытались брать глоткой и хлесткими выражениями. (Была, правда, создана экспертная группа, пытавшаяся отследить просчеты экономической политики мэрии Москвы и выявить признаки коррупции. Но эта группа быстро распалась. От экспертов требовался броский шарж на политику, а не серьезная работа.)

Против Борового тут же была выставлена мощная группировка выращенных за счет мэрии коммерсантов. Они коллективным заявлением дали отповедь Боровому и призвали мэра и Правительство Москвы "пристально рассмотреть" его коммерческие проекты, равно как и проекты уполномочивших его структур. Кто же предлагал применить власть к зарвавшемуся биржевику? Это Ассоциация совместных предприятий и Инкомбанк, сотрудничающие с Лужковым в печально известном АО «Оргкомитет» (Ассоциация в это время получала в распоряжение весь центр Москвы под поквартальную реконструкцию — «Ъ», № 14, 1992) это взращенная лично Лужковым группа «Мост» это переварившая немало государственной собственности Московская товарная биржа во главе с бывшим председателем Октябрьского райисполкома это К. Затулин, приведенный Г. Поповым из Администрации Ассоциации молодых руководителей предприятий СССР к вершинам бизнеса в Межрегиональном биржевом союзе ("Куранты", 17.04.92).

Боровой понял, что ругать Лужкова пока не стоит, надо силенок поднакопить. Ведь против отступников действовала мощная группа, обладавшая немалым капиталом и административными рычагами — Совет по предпринимательству при мэре Москвы. В полном составе члены Совета бросались на защиту своего кормильца по его сигналу. А Боровому накопить ни финансовых ресурсов, ни политического влияния так и не удалось. Оставалось превратиться в коммерческое подобие Жириновского (см. подробнее в главе "Российские наполеончики").

Несмотря на использование их в борьбе с чужаками, Лужков поначалу держал любимых бизнесменов в черном теле. Совету по предпринимательству иногда даже приходилось жаловаться — предложения, сулящие городу (а вместе с городом и инициаторам предложений) многомиллионные суммы, повисают в воздухе. Но Лужков уже "развивал диалог" и все нормативные документы администрации по предпринимательству стали предварительно обсуждаться Советом ("Тверская-13", 05.11.92).

В октябре 1992 г. в мэрии на закрытом заседании Правительства Москвы члены этого Совета попросили начальника управления Министерства безопасности России по Москве и Московской области Е. Савостьянова уделять больше внимания "защите нормальных здоровых коммерческих структур, пока их не забрали под свой полный контроль криминальные элементы".

Типичным объектом защиты стал Константин Затулин, который на заре туманной юности сам был не прочь защищать некие «интересы». Стоит посмотреть на него чуть внимательнее.

Началась биография будущего бизнесмена и политического лидера с исторического факультета МГУ, где он активничал в комсомольским оперотряде. (Может быть, сказалось воспитание отца — полковника КГБ?) С 1977 г. К. Затулин комиссарил на своем факультете, в 1983 г. вступил в КПСС (потом этот факт тщательно скрывал), с 1985 возглавил оперотряд МГУ. Данные об этом вместе с копиями доносов были опубликованы ("МК", 23.01.90).

За успешную ловлю университетских диссидентов в 1987 г. К. Затулин попал в аппарат ЦК ВЛКСМ. Потом номенклатурная стезя привела его в объятия Г. Попова и в администрацию Ассоциации молодых руководителей предприятий СССР. В 1990 г. Попов и Станкевич активно поддерживали Затулина на выборах в Моссовет. Было и обращение избирателей за личными подписями этих известных деятелей, и листовка с фотографией кандидата, пожимающего руку знакомого депутата СССР. Но в этот раз номер не прошел. Зато деловые качества испытанного комсомольца пригодились на поприще коммерции. Затулин попадает в биржевой комитет номенклатурной Московской товарной биржи, а дальше — во всевозможные советы по предпринимательству (то при Президенте СССР, то при мэре) ("Оппозиция", № 1, июнь 1993 г.). Более всего комсомольский чекист сроднился с Лужковым. Чем-то нравятся эти грузные мужчины друг к другу…

Волна номенклатурного бизнеса заносит К. Затулина в окружение С. Шахрая и вместе с ним — в Государственную Думу. Там комсомольский вожак благодаря межфракционным соглашениям занимает сверхреспектабельный пост председателя комитета по делам СНГ. Утвердившись на должности, Затулин решил, что можно уже затевать тяжбу с Шахраем и даже раскалывать думскую фракцию ПРЕСа. В конце концов фракция под нажимом Шахрая все-таки исторгла Затулина, но пост председателя думского комитета ему удалось сохранить. Впрочем, вся эта подспудная грызня шла вяло, как бы нехотя. Делить-то по большому счету было нечего.

У Затулина, как это обычно бывает с подобного рода карьеристами, политическая карьера в конце концов завершилась обретением работы, в которой он смыслил ровным счетом ничего. Если со своим багажом знаний и умений такие карьеристы начинают что-то делать, то их дурь становится видна каждому. Поэтому наиболее умные из толстозадых номенклатурных выдвиженцев стараются не делать вообще ничего. Вот и Затулин, поначалу активно привлекавший к себе прессу, заметно поутих. Молодая оперотрядовская кровь скисла в парламентскую жижицу и неторопливо течет по тяжелеющему организму.

Читатель, путешествующий по страницам этой книги, еще не раз встретит фамилии тех, кто помогал терзать Москву и намерен в дальнейшем участвовать в политике. Судьбы и повадки этих людей дают пищу для размышлений. Мы должны узнавать их и не обманываться внешним добродушием и формально добропорядочными суждениями.