Писатель Сергей Семанов начинает свою книгу «Брежнев — правитель золотого века» (М., 2002) с оправдания выбора её героя. Дескать, либералы высмеивали старческую манеру Брежнева говорить и вообще представляют его в карикатурно-идиотском виде, тогда как он от первого дня своего восшествия на «престол» Партии и Советского государства бразды правления из рук никогда не выпускал.

Далее следовал перечень достоинств этого политического деятеля. Он не был таким замкнутым и нелюдимым, как Ленин, таким жестоким, как Сталин, не впадал в истерики, как Хрущёв, не имел «двойного дна», как Андропов. Брежнев был безусловный патриот, интересы Родины были для него первостепенными. Награды любил, но все они остались в России. Дети особняков и поместий не имели — ни в Советском Союзе, ни тем паче за его пределами.

Ну, а за списком достоинств следовал реестр слабостей, вследствие чего Брежнев так и не стал крупным политическим деятелем. Был он плохо образован, его культурный уровень и вкусы просты до примитивности, слабоволен и недостаточно решителен, а это величайшая слабость для руководителя мировой сверхдержавы.

Но самый главный недостаток Брежнева, считает писатель, в том, что он не имел великой цели, без чего просто невозможно стать великим политиком. У Ленина и Сталина великая цель была. Была она даже у Хрущёва — незамысловатая до убогости, но была — наполнить желудки советских граждан.

Брежнев отбросил хрущёвские истерические метания, что грозило гибелью Советской державе. Он пытался продолжать лучшее, что осталось от его предшественников: державная мощь, космос, прославление страны во всём — от высших научных достижений до спорта. Но именно «продолжал», а не создавал новых идей и не искал новых сил. Иными словами, он был эпигоном, а эпигоны великими не становятся.

Вот так видит Леонида Брежнева писатель, один из самых видных идеологов русского патриотического движения. Да и либералы, ненавидящие Сталина, хотя и поругивают Брежнева за ползучую реставрацию сталинизма, относятся к нему без особой злобы, видимо, полагая, что осмеянный заурядный политик даже ненависти не заслуживает.

В частности, Рой Медведев, написавший книгу о Брежневе, видит в нём человека даже не второго, а третьего плана. Брежнев, по мнению историка, был тщеславен, но не особенно честолюбив, он не стремился к выдвижению на первую роль, а тем более к неограниченной власти, не пробивался вперёд, используя все дозволенные и недозволенные средства, не был не только выдающимся лидером, а вообще лидером. Брежнева продвигали другие, и в этом, может быть, таится загадка столь необычной его карьеры. Он не был даже выдающимся человеком, а посредственным и слабым, несамостоятельным и неглубоким руководителем, скучным и малоспособным бюрократом. Брежнев не обладал харизмой, и его соратники просто им пренебрегали. Время его правления стала «эпохой подхалимажа», вседозволенности руководителей и бюрократизма, торможения и застоя. И если это был период спокойной жизни для страны, то только потому, что назревшие проблемы не решались, а откладывались, чтобы потом, накопившись, разрешиться взрывом.

Так что о Брежневе устанавливается едва ли не единодушное мнение: недалёкий слабовольный человек, почти случайно оказавшийся во главе партии и государства, просидел на своём посту 18 лет, не совершив ничего особенного — ни хорошего, ни плохого.

Ну, с либералов какой спрос. А вот почему русский идеолог Сергей Семанов не заметил исторического подвига Леонида Брежнева, это нуждается в пояснении. Видимо, по следующим причинам.

Во-первых, Сергея Семанова восхищает то, что Ленин был одушевлён великой идеей, не оговариваясь, что эта идея (я имею в виду послеоктябрьский период, когда Ленин возглавлял партию и государство) была гибельной для России.

Во-вторых, у Хрущева он тоже видит идею — накормить советских граждан, тогда как на деле главной задачей Хрущёва было разрушение ненавистного ему Советского государства, которое он, как признаёт сам Сергей Семанов, оставил разваленным, оказавшемся перед угрозой гибели.

В-третьих, писатель считает полноценным культурным человеком лишь того, кто читает серьёзные научные и художественные произведения, а потому отказывает в праве на гениальность вождю, ограничивающемуся просмотром телевизионной программы «Время» и иллюстрированных журналов.

Ну, и, в-четвёртых, Брежнев не позвал к управлению государством русских патриотов (так милых сердцу Сергея Семанова, хотя совершенно очевидно, что к руководству многонациональным и многоконфессиональным СССР они были совершенно непригодны).

Вот и не увидел Сергей Семанов противоречия в собственной оценке Брежнева. Середнячок принял от Хрущёва разваленное государство, находившееся на грани массового голода и вообще развала, — и…

«Царствие» Брежнева для простого российско-советского труженика было самым благоприятным временем во всём многострадальном XX веке. Ни войн, ни революций. Ни голода, ни потрясений. Жизнь медленно, с перебоями, но улучшалась. Советский рубль и вклады в сберкассах были незыблемыми». Ну, и разные другие мелочи: жильё по большей части предоставлялось бесплатно. Юноши и девушки из самых простых семей могли без блата и без взяток поступать в МГУ и другие престижные учебные заведения. Бесплатным было и лечение. Служба в армии почиталась высоко.

Принять разорённую страну и ввести её в «золотой век» — середнячку такой подвиг не по силам. Тут одно из двух: или этого исторического подвига не было, или его организатор — гений.

О личных качествах Брежнева написано много, в какой-то мере эти суждения попытался систематизировать В.Шелудько в книге «Леонид Брежнев в воспоминаниях, размышлениях, суждениях» (Ростов-на-Дону, 1998). Но даже его противники не могут отрицать, что Брежнев, при всех своих слабостях, особенно усилившихся после болезни, поразившей его в последние годы жизни, был воплощением многих лучших качеств нашего народа.

Брежнева отличали доброжелательность, сердечность, верность в дружбе и привязанностях, внимательное отношение к собеседникам и товарищам и забота о них (разумеется, в той мере, в какой это может позволить себе политик, всегда живущий в окружении завистников и конкурентов). К тому же он был внешне красив, по-военному подтянут, и не удивительно, что нередко порождал у окружающих обаяние (которое, как он сам признавался, рассматривал как важный инструмент в политике). И можно понять его удивление в связи с приставленной к нему большой охраной: «Интересно, кто же в меня стрелять будет, кому я что плохого сделал?»

Да, был он, наверное, слишком жизнелюбив, порой до гедонизма, женолюбив (но и хороший семьянин), щедр за государственный счёт, в старости честолюбив и тщеславен, чересчур любил награды и всякие побрякушки. Но интересы страны отстаивал всегда и везде, хотел улучшения жизни своего народа. Его портной с удовлетворением отмечал, что весь гардероб Брежнева, который любил и умел хорошо одеваться, был отечественного пошива.

Ленин вышел из среды революционных интеллигентов, России практически не знал (в чём сам признавался) и русских людей не любил, с простым народом не считался, был готов «сокращать число едоков» и бросить миллионы людей в костёр мировой революции.

Грузин Сталин был человеком русской культуры, но не русским патриотом, каким его считают наши русские патриоты. Он был вождём и патриотом империи, понимавшим, конечно, что русские — стержневая нация государства. (Маршал Баграмян как-то заметил, что воинская часть, составленная из солдат разной национальности, может считаться боеспособной, если большинство в ней — русские, и это Сталин хорошо понимал.) Он не был русским по происхождению, выходцем из русской народной толщи, и хотя мог играть на лучших струнах нашей народной души, многого в ней всё-таки не понимал.

Брежнев был подлинной плотью от плоти своего народа. Генри Киссинджер, кажется, лучше русских патриотов разглядел Брежнева, назвав его «настоящим русским».

Сын рабочего, сам предполагавший стать рабочим, но стремившийся получить высшее образование, Брежнев был устремлён на созидание. Прошёл всю войну, был ранен и контужен, не раз бывал на грани гибели, восстанавливал разрушенное войной хозяйство, делал партийную карьеру не на писании бумаг, а всегда на организаторской работе, причём на самых в тот момент ответственных участках. И до конца жизни сохранил привычки простого человека, любил футбол и хоккей, играл в домино, читал газеты и иллюстрированные журналы, смотрел по телевизору программу «Время», гонял голубей, был страстным охотником. Однако он не был лишён чувства прекрасного, в молодости любил поэзию, до старости мог читать наизусть целые подборки стихов Есенина и некоторых других любимых поэтов.

Хрущёв и Брежнев вышли из рабочих низов. Но если Хрущёв вынес из своих «рабочих университетов» лишь ненависть к советскому строю, то Брежнев был твёрдым советским патриотом.

Биографы Брежнева отмечают ровный ход его политической карьеры, однако это вряд ли верно. Леонид Ильич и сам едва ли думал, даже будучи первым секретарём обкома партии или даже ЦК союзной республики, что окажется во главе партии и страны, тут не раз вмешивался в его судьбу Его Величество Случай.

Да, Брежнев прошёл все ступени партийного и хозяйственного аппарата, начиная с самых низших, никогда не уклоняясь от поручаемого ему дела.

После окончания в 1927 году землеустроительного техникума работал по специальности, был назначен заведующим райземотделом, затем заместителем председателя райисполкома.

В 1931 году вернулся на родной завод, где его приняли в партию. В институте, где он учился на вечернем отделении, был избран группарторгом факультета, затем председателем профкома, секретарём парткома института.

Пришло время служить в армии — стал курсантом бронетанковой школы. И уже в то время были отмечены его способности именно к партийной, воспитательной работе — его назначили политруком роты.

По возвращении из армии был избран заместителем председателя исполкома Днепродзержинского горсовета, затем перешёл на партийную работу и вскоре стал секретарём по пропаганде Днепропетровского обкома КП(б)У.

Угроза надвигающейся войны вынудила ввести в ряде обкомов должность секретаря обкома по оборонной промышленности. В Днепропетровском обкоме эту должность занял Брежнев.

Всю войну прошагал вместе с солдатами, не раз бывал на грани гибели, получил воинское звание генерал-майора.

Понадобилось после войны поднимать народное хозяйство разорённой Молдавии — Брежнев возглавил её партийную организацию.

Говорят, Сталин увидел его на Х1Х съезде партии и сказал: «Какой красивый молдаванин!». Неожиданно для себя Брежнев услышал свою фамилию в числе кандидатов в члены Президиума и секретарей ЦК КПСС. Видимо, Сталин, готовивший коренное преобразование руководство партией и страной, рассчитывал поручить этому «молдаванину» важный участок работы. Однако Сталин уже плохо себя чувствовал и так новый Президиум и Секретариат ЦК в полном составе не собрал. Брежнев оказался, как он в шутку говорил, безработным: из Молдавии он уехал, а в Москве работы не получил.

Всё это так, и всё-таки карьера Брежнева не раз висела на волоске.

После смерти Сталина «старшие» члены Президиума ЦК КПСС вывели Брежнева из состава этого высшего органа партийного руководства и из Секретариата ЦК. Из уважения к военному прошлому назначили его заместителем начальника Главного политического управления Вооружённых сил, повысив в звании до генерал-лейтенанта. Так и сидеть бы ему до пенсии на этой отнюдь не политически важной должности, если бы к власти не пришёл Хрущёв.

Сознавая роль аппарата и личной преданности его высших должностных лиц, Хрущёв стал вытаскивать на видные места своих прежних подчинённых, которым он мог доверять. И Брежнев вполне оправдал его доверие «в первый критический период» хрущёвского правления. В 1957 году на Пленуме ЦК, на котором «старшие» пытались снять Хрущёва, Брежнев твёрдо поддержал своего покровителя, рискуя вместе с ним оказаться в политическом небытии.

Но в особенно опасное положение попал он во время целинной эпопеи. Первый год на целине был получен хороший урожай, но следующий год был засушливым, и Брежнева могли обвинить в провале. Он тогда сказал, что целина ещё себя покажет, на что Хрущёв недовольно заметил, что из таких обещаний хлеба не испечёшь. А Никита Сергеевич был скор на расправу.

Брежневу повезло, следующий год порадовал страну рекордным урожаем на целине, и его как героя перевели на работу в Москву, избрали секретарём ЦК КПСС. Памятуя, что в своё время он в обкоме отвечал за «оборонку», ему теперь поручили курировать весь оборонный комплекс страны.

Затем его снова «задвинули», поставив председателем Президиума Верховного Совета СССР вместо ранее проштрафившегося Ворошилова. То есть сделали фигурой видной, но в основном декоративной. Однако эта представительская должность, когда он был всегда на виду, вручал награды, ездил с визитами за рубеж, настолько нравилась Брежневу, что он был недоволен, когда его сделали вторым секретарём ЦК.

Кстати сказать, и «вторым» Брежнев стал случайно. Хрущёв возлагал большие надежды на Шелепина, хотел лучше подготовить его к руководящей работе, предлагал для этого выдвинуть его на должность первого секретаря Ленинградского обкома КПСС. Но Шелепин отказался от этого предложения, считая для себя переход на эту должность понижением. Затем Хрущёв сделал ставку на Фрола Козлова, но тот не оправдал его ожиданий, к тому же скоро тяжело заболел и умер. Вот тогда-то и всплыла кандидатура Брежнева.

Субъективно для Брежнева, вероятно, самым страшным в послевоенные годы был период его участия в заговоре с целью свержения Хрущёва. Особенно опасным был момент, когда до Хрущёва дошли слухи о каком-то сговоре в Президиуме ЦК с целью сместить его с поста Первого секретаря. По отзывам свидетелей этой сцены, Брежнев испугался, что Хрущёв узнал о заговоре и, пожалуй, решит расстрелять смутьянов. Брежнев был готов явиться к Хрущёву с повинной, и Подгорному и Егорычеву пришлось его отговаривать от такого шага. Но тогда всё обошлось, Хрущёв уехал отдыхать на юг, так и не приняв никаких мер для предупреждения возможного переворота. Но и позднее, накануне Пленума ЦК, решившего судьбу Хрущёва, Брежнев, находившийся с визитом в Берлине, даже не хотел возвращаться в Москву, опасаясь расправы.

На самом Пленуме, принудившем Хрущёва подать в отставку, выступавшие ораторы предъявили Никите Сергеевичу множество претензий. Но инициатор заговора Подгорный, его активные участники Брежнев и Косыгин молчали.

Когда дело дошло до выбора преемника Хрущёва, Брежнев предложил избрать на его место Подгорного, но тот отказался и заявил: «Нет, Лёня, берись ты за эту работу». Так Брежнев, во многом неожиданно для себя самого, стал Первым секретарём ЦК КПСС.

Самый важный фронт идеологической борьбы в партии и стране после свержения Хрущёва проходил по линии отношения к Сталину. Либерально настроенные круги, опасаясь возврата к сталинским порядкам, требовали продолжения курса на разоблачение Сталина, нагнетая картины ужасов его правления. Но и среди партийного аппарата, и в народе уже нарастали иные настроения, предлагалось принимать во внимание не только ошибки и преступления Сталина, но и его заслуги. То, какая из этих двух тенденций возобладает, во многом зависело от позиции Первого секретаря ЦК КПСС.

Брежнев, конечно, не хотел возвращения к практике массовых репрессий. Но, как и большинство тех, кто прошёл дорогами войны и ощущал себя в рядах победителей, он признавал решающую роль Сталина и в проведении индустриализации страны, и в победоносном окончании войны. Не считаться с разными настроениями в обществе он не мог.

Так получилось, что первое публичное выступление Брежнева после избрания его на высший пост в партии должно было состояться в Грузии, где настроения в пользу реабилитации Сталина были особенно сильны. И Брежнев склонялся к тому, чтобы отдать дань этим настроениям. Но его советник, известный «демократ» Георгий Арбатов постарался показать ему, сколь отрицательную реакцию это вызовет у лидеров ряда стран социалистического лагеря, которые при Сталине были репрессированы, и тем более у руководителей компартий Запада. Присутствовавший на этой встрече Андропов также добавил несколько соображений в том же духе, и Брежнев уступил. И он долго ничего не говорил публично о Сталине — не хвалил его и не порицал.

Но однажды в докладе он сказал всего лишь одну, казалось бы, безобидную фразу: дескать, в достижение Великой Победы внёс свой вклад и председатель Государственного Комитета Обороны Иосиф Виссарионович Сталин. И зал разразился овацией, которая продолжалась несколько минут. Вот здесь Брежнев почувствовал, насколько надоела стране кампания по очернению покойного вождя. Правда, когда в Политбюро поступила просьба жителей Волгограда о возвращении их городу названия Сталинград, руководители партии сочли это несвоевременным.

Однако тихая или, как называли её либералы, «ползучая» реабилитация Сталина всё же шла. И вообще в жизнь страны постепенно возвращалось многое из административно-командной или тоталитарной системы. И оказалось, что ничего страшного при этом не происходит, никакого террора власть не развязывает. А значит, сталинизм — это вовсе не какой-то абсурд истории и не перманентный террор, он может быть вполне цивилизованным. Сталинская модель советского общества жизнеспособна, а усилия её очернителей были в основном выполнением социального заказа, в первую очередь из-за рубежа.

Ленин после революции за границу не выезжал. Сталин в советский период за пределами СССР был только дважды — на Тегеранской и Потсдамской конференциях. Большевистский режим правящие круги Запада воспринимали как величайшее зло и питали к его вождям ненависть.

Хрущёв выезжал с государственными визитами во многие страны мира, но не в качестве Первого секретаря КПСС, а сначала как член Президиума Верховного Совета СССР, а затем — как председатель Совета Министров СССР. Руководители стран Запада всерьёз его не воспринимали, но, зная его непредсказуемость, опасались какой-нибудь выходки с его стороны, которая может вылиться даже в вооружённый конфликт.

Брежнев бывал с визитами за рубежом десятки раз, и он первым представлял нашу страну в качестве Генерального секретаря ЦК КПСС (а позднее — и как председатель Президиума Верховного Совета СССР). На Западе его встречали с неизменным уважением. Мир убедился, что руководитель СССР, будучи вождём Коммунистической партии, может быть равноправным членом клуба лидеров ведущих стран мира.

В этом деле приближения не только нашей, но и мировой общественности к объективной оценке советского тоталитарного строя роль Брежнева трудно переоценить.

Брежнев не претендовал на роль теоретика, ещё в бытность председателем Президиума Верховного Совета СССР нередко давал такой наказ составителям его речей: «поскромнее, поскромнее, я не лидер, я не вождь…». Но и позднее, став руководителем партии, он просил о том же: «Пишите проще, не делайте из меня теоретика, ведь всё равно никто не поверит, что это моё, будут смеяться». И сложные, затейливые места вычёркивал (случалось, даже просил вычеркнуть цитаты из классиков: «Ну кто поверит, что Брежнев читал Маркса?»). Для теоретических разработок у него был «серый кардинал» Суслов.

Брежнев усвоил набор догм марксистско-ленинской теории в объёме «Краткого курса истории ВКП(б)», за их пределы не выходил, но к тем, кто их отрицал, относился как к «швали». (Я сам попал под каток репрессий в правление Брежнева в 1968 году, но за компанию с диссидентами, каким я никогда не был. Диссиденты были против Советской власти, а я критиковал «застойную» власть за то, что она была недостаточно Советской. Но тут дело было не в Брежневе, а в Андропове, бывшем тогда председателем КГБ СССР.)

Было ли это его недостатком? По большому счёту — да, ибо страна нуждалась в теоретическом прорыве, в осмыслении начавшейся постиндустриальной, информационной эпохи, но в руководстве СССР не нашлось ни одного деятеля, способного на такой научный подвиг. А если судить вождей страны по критериям марксизма-ленинизма, то отсутствие теоретических поползновений со стороны Брежнева надо было бы поставить ему в заслугу.

Официально партия ещё руководствовалась теорией марксизма-ленинизма, нацеленной на построение коммунизма — общества без государства, а потому в корне ошибочной и совершенно не соответствовавшей советским условиям, а значит, вредной. Так что всякие теоретические работы в этих рамках непременно сводились к схоластическим построениям. А на практике вожди партии руководствовались интересами страны, и именно эту её работу направлял Брежнев.

Многие удивлялись, как это Брежнев почти двадцать лет уживался с догматиком Сусловым. А ведь этот тандем потому и был таким прочным, что между его участниками было чёткое разделение обязанностей.

Суслов тоже не был творцом, теоретиком, идеологом-концептуалистом. Но он твёрдо стоял на страже советского строя, сущность которого, характер власти в СССР чувствовал, как никто другой.

Суслов всегда мог подыскать цитату из Маркса, Энгельса или Ленина, чтобы обосновать необходимость того или иного решения, необходимого для поддержания стабильности в стране. Но он не мог ясно изложить, какой системе служит, потому что для объяснения явлений советской действительности вынужден был пользоваться диким марксистско-ленинским языком. Зато Суслов, понимал, что в партии и стране есть замаскированные враги советского строя и самые настоящие вредители, и строго следил за тем, чтобы в области идеологии не допускались никакие вольности.

Даже ближайшие соратники не понимали Суслова и подтрунивали над его начётничеством, аскетическим образом жизни, педантичностью и житейской осторожностью. (Историк Михаил Саяпин метко назвал Суслова «Победоносцевым Советского Союза», точнее — брежневской эпохи, подчеркнув этим роль охранителя, которую этот идеолог играл.)

Спрашивается, а почему же у советских лидеров были такие туманные представления о советском строе, тогда как враги советской системы чётко знали, чего они хотят? А потому, что у врагов понятия были импортные, хорошо отработанные в десятках зарубежных институтах и антисоветских центрах, а советским руководителям приходилось вырабатывать свои представления на основе интуиции и практики. Вот Суслов и пытался хотя бы не уступить ранее завоёванных позиций в идеологии. А Брежнев, чутко улавливая преобладающие настроения в партийном аппарате, опосредствованно отражающие ожидания общества, направлял практическую работу.

Не будучи теоретиком, Брежнев показал себя великолепным организатором. Он сам говорил, когда его пытались втянуть в обсуждение теоретических вопросов: «Я не по этой части. Моя сильная сторона — это организация и психология».

И действительно, психолог он был выдающийся, людей видел насквозь, сразу же определял, кто на что способен. Нужного человека он умел «обаять». У него, вопреки мнению Роя Медведева, был ярко выраженный талант лидера. И в политических играх не было ему равных. Тут он был, как свидетельствовали современники, беспощадный боец со стальными кулаками, хотя и в бархатных перчатках. Если верить бывшему председателю КГБ Семичастному, Брежнев даже обсуждал с ним возможность физического устранения Хрущёва.

Инициаторы заговора против Хрущёва — Шелепин и Семичастный — согласились на выдвижение Брежнева на пост Первого секретаря ЦК КПСС, считая его временной, переходной фигурой, но жестоко просчитались и вскоре ушли в политическое небытие. Впоследствии и Шелепин, и Воронов, и Шелест высказывали сожаление по поводу того, что голосовали за избрание Брежнева лидером партии, но изменить случившееся уже было невозможно.

После смещения Хрущёва в стране воцарился триумвират Брежнев — Косыгин — Подгорный. В короткое время Брежнев сумел всех поставить на место, не прибегая к репрессиям, никого не запугивая, добился того, что остальные члены Политбюро (в том числе и Громыко, и Андропов, и Суслов) слушались и боялись его.

Уже через два года после своего «воцарения» он добился восстановления должности Генерального секретаря ЦК КПСС и вскоре вообще превратил Политбюро в некий совещательный орган при генсеке, а в работе опирался на Секретариат ЦК. Не проводя массовых чисток, он сменил половину первых секретарей обкомов и крайкомов партии, добился отставки не устраивавших его Мазурова, Шелеста, Полянского, Воронова, Кириленко, затем и Косыгина, и Подгорного. И даже недоброжелатели вынуждены были признать, что Брежнев в политическом смысле стоял выше всех в тогдашнем руководстве партией и страной. Это лишь когда он в первый раз сказал, что подаст заявление об отставке, ему некоторые соратники ответили: «Ну что ж, подавай». В дальнейшем на такого рода его заявления отвечали: «Что вы, Леонид Ильич, оставайтесь на посту, вы наше знамя!».

Примечателен в этом отношении такой эпизод. Брежнев выступил с речью, в которой резко критиковал недостатки в экономике и стиль работы хозяйственных кадров. Это вызвало недовольство Суслова, который не решился выступить против Брежнева в одиночку и привлёк Мазурова и Шелепина к составлению записки, поданной в ЦК. Брежнев, не говоря никому из своих соратников ни слова, уехал в Белоруссию, где в тот момент проходили военные манёвры, и, как председатель Совета Обороны, провёл совещание с руководством Вооружённых сил, заручившись его полной поддержкой. Вот тут соратники поняли, что Брежнев — политик гораздо более самостоятельный, чем они думали. Когда он вернулся в Москву, злополучная записка была её авторами отозвана. Более того, в печати тогда впервые появилась фраза о Брежневе как о «великом ленинце».

У Брежнева сначала были хорошие отношения с Подгорным. Но вскоре Подгорный стал настаивать на том, что он как председатель Президиума Верховного Совета СССР должен играть более значительную роль в определении политики страны, чем ему отведено, а также неоднократно критиковал практику славословий Брежнева. А среди приближённых Леонида Ильича нашлись люди, задававшие вопрос: «А зачем нам два Генеральных секретаря?». В 1977 году Подгорный лишился всех своих постов, а Брежнев стал ещё и председателем Президиума Верховного Совета СССР, и в его руках оказались все рычаги власти.

Не могу сейчас вспомнить, где я читал высказывания одного видного политика Запада: если бы Брежнев ушёл со своего поста по завершении первой половины его правления, он вошёл бы в историю как один из самых великих политических деятелей мира. Да и американский президент Р.Никсон писал, что Брежнев, властный, честолюбивый и беспощадный политик, «при иных режимах мог бы претендовать на титул «Леонида Великого», по аналогии с Иваном IV и Петром 1». Другой американский президент Джимми Картер гордился тем, что мог назвать Брежнева своим другом.

Когда оценивают роль Брежнева в истории, не принимают во внимание того факта, что он принял страну в момент наивысшего напряжения в международных отношениях. После Карибского кризиса опасность нападения НАТО во главе с США на СССР оставалась ещё очень большой, а наши Вооружённые силы были сильно ослаблены хрущёвскими сокращениями и разоружениями.

И здесь Брежнев, не прибегая ни к каким угрозам «показать кузькину мать», наоборот, успокаивая мировую общественность разговорами о разрядке международной напряжённости, тихо и незаметно добился восстановления стратегического паритета с США, что обеспечило сохранение Советской власти ещё на несколько лет. Немногие из наших современников представляют себе, какой ценой это было достигнуто. Ведь мы добились стратегического равновесия сил с группой держав, чей экономический потенциал был вдесятеро выше нашего.

Бывший член Политбюро ЦК КПСС М.С.Соломенцев вспоминает, как Брежнев поставил перед ним задачу — существенно увеличить производство мяса в стране. Решено было начать с Развития птицеводства. Но кормом для птиц служит зерно, а оно считалось важным стратегическим сырьём, его распределением занималось Политбюро. Соломенцев представил расчёт: на 1 килограмм мяса бройлеров требуется в среднем 10 килограммов зерна, на десяток яиц — 2 килограмма. На это Суслов возразил: «У моей мамы бегали по двору куры, которым сбрасывали крошки со стола, вот они и были сыты, и яйца несли, и цыплят высиживали». Зерна на птицеводство выделили мало, и программа увеличения производства мяса была свёрнута. И всё потому, что ресурсы нужны были оборонно-промышленному комплексу.

Страна отказывала себе во всём, лишь бы была обеспечна её безопасность. Этот великий подвиг нашего народа, потребовавший гигантских усилий и затрат, был совершён под водительством Леонида Ильича Брежнева.

Немалых усилий потребовало от Брежнева восстановление разрушенного при Хрущёве народного хозяйства. Пришлось ликвидировать совнархозы и восстановить министерства и государственные комитеты по отраслям экономики, ликвидировать разделение обкомов партии на промышленные и сельскохозяйственные (споры между которыми порой доходили даже, как в Ростове, до драки), отменять нелепые ограничения на развитие личных подсобных хозяйств колхозников и работников совхозов.

При Брежневе не было таких триумфальных, как при Хрущёве, успехов СССР в космической гонке. Но это объяснялось не неспособностью Леонида Ильича продолжить рывок, как полагает Сергей Семанов, а тем, что перед страной встали эти другие, совершенно неотложные задачи. Огромных средств потребовало укрепление обороноспособности страны. Хрущёв ограничивал аппетиты генералитета, часто руководствуясь своими упрощёнными представлениями о том, какие Вооружённые силы нужны для ведения современной войны, если её нам навяжут. Брежнев, став председателем Совета Обороны, шёл навстречу военным во всём, насколько позволяло состояние советской экономики. Именно в это время наша армия получила тысячи танков, новейшие ракеты и другое современное вооружение.

На беду Брежнева и некоторых других членов Политбюро, их советниками стали либералы Цуканов, Александров-Агентов, Арбатов, Бовин, Иноземцев, Черняев, Голиков и др. Эти люди, которые готовили проекты важнейших документов, затем сваливали вину за провалы в экономике и политике на своих шефов, в первую очередь на Брежнева. Уже впоследствии они с торжеством заявляли, что в развале СССР главную роль сыграли не откровенные диссиденты, влияние которых на народ и на политику государства было крайне незначительным, а эти «системные диссиденты», скрытые враги Советского строя, рядившиеся под верных коммунистов.

А тем, кто потешался над «примитивностью» Брежнева, советую прочитать одно место из очерка писателя Анатолия Стреляного. Он вспоминает, как однажды на либеральном междусобойчике «за столом оказался человек, который не разделял общего убеждения, что покойный (Брежнев. — М.А.) не умел говорить своими словами. В начале 70-х ему, этому человеку, работавшему на весьма скромной дипломатической работе, почти случайно пришлось однажды быть переводчиком долгого, чрезвычайно важного и напряжённого, с глазу на глаз разговора Брежнева с послом одной великой державы. Предмет обсуждения был такой серьёзный, от результата встречи зависело так много в мире, что у посла, матёрого дипломата, здорового мужика, дрожали от государственного волнения, не от страха, колени. «По бумажкам такие беседы не ведутся. И вы бы слышали, как Брежнев говорил!». («Свет и тени «великого десятилетия». Л., 1989, с.267).

Хотя внешняя политика СССР при Брежневе была миролюбивой, нашей стране пришлось прямо или косвенно участвовать тогда в ряде военных конфликтов.

В 1967 и в 1973 годах разгорались войны между Египтом и Сирией, с одной стороны, и Израилем — с другой. СССР поддерживал арабские страны поставками вооружения и посылкой специалистов. Президент Египта Анвар Садат просил нашего посла: «Передайте лично товарищу Брежневу нашу благодарность. Именно советское оружие совершило это чудо переправы (через Суэцкий канал. — М.А.)! Это блестящее оружие!»

В 1968 году, когда Брежнев ещё не был всевластным лидером партии и страны, советскому руководству пришлось принимать нелёгкое решение о вводе советских войск в Чехословакию во время тамошней смуты. Брежнев и Косыгин были против этого шага, но большинство Политбюро поддержало точку зрения Андропова.

В правление Брежнева обострились отношения с Китаем, дело даже дошло до вооружённого конфликта. Впрочем, в последнем случае главную роль, видимо, сыграл не Брежнев, а Андропов, которому, как председателю КГБ, подчинялись пограничные войска. Тогда и было решено строить БАМ — не столько по экономическим, сколько по стратегическим соображениям.

Но самые трагические последствия имело решение о вводе ограниченного контингента советских войск в Афганистан.

В начале 60-х годов я работал в Институте градостроительства и районной планировки. Тогда часть наших специалистов разрабатывала генеральный план развития столицы Афганистана Кабула. Отношения между нашими странами были на редкость дружественными. Это и не удивительно: когда в 1919 году правительство Амануллы-хана провозгласило независимость Афганистана от Англии, которая контролировала его внешнюю политику, только помощь Советской России позволила афганцам одержать победу в развязанной англичанами войне. Правда, в 1929 году феодально-клерикальная реакция при поддержке англичан совершила переворот. К власти пришла династия Надир-шаха. Однако отношения СССР с шахом были вполне дружественными, и вряд ли советское руководство желало бы смены строя в Афганистане. С 1933 года королём Афганистана был Мухаммед Захир шах.

СССР оказывал Афганистану разнообразную помощь, в частности, принимал на обучение в своих военных академиях афганских офицеров. А эти офицеры, в основном молодёжь, вместе с азами военной науки воспринимала и идеи марксизма-ленинизма, а значит, приходила к убеждению, что монархия — это некий пережиток средневековья. Так созрел заговор против Захир шаха. Мог ли СССР, руководствовавшийся идеологией марксизма-ленинизма, отказать революционно настроенным афганским офицерам в поддержке?

В 1973 году монархия в Афганистане была ликвидирована, Захир шах уехал за границу. Главой государства и премьер-министром (а с 1977 года — президентом) стал Мухаммед Дауд.

В 1978 году в Афганистане произошла национально-демократическая революция, в том же году был заключён советско-афганский договор о дружбе, добрососедстве и сотрудничестве.

В 70-е годы я работал в Институте мировой экономики и международных отношений АН СССР, и, помню, для отдела, занимавшегося Востоком, не было тогда более важного дела, чем отслеживание ситуации в Афганистане и разработка соответствующих рекомендаций правительству СССР. Носителями революционных идей в Афганистане были силовики и интеллигенты.

Как вспоминал член Политбюро ЦК КПСС В.В.Гришин, Андропов доложил на Политбюро, что 27 апреля 1978 года правительство Дауда свергнуто, провозглашена Демократическая Республика Афганистан и к власти пришёл представитель силовиков председатель Революционного совета Нур Мухаммед Тараки. Секретарь ЦК КПСС заверил членов Политбюро: «Тараки — надёжный товарищ». Однако новая власть слишком ретиво взялась за демократические преобразования, руководствуясь положениями марксистской теории, часто не отвечающими миропониманию мусульман. В стране быстро росла оппозиция новому режиму. В условиях, когда старый строй рухнул, а новый ещё не утвердился, в стране воцарилась обстановка хаоса.

Этим воспользовался представитель другого клана силовиков Амин. Он сверг Тараки и стал расправляться с его сторонниками.

Амин был единственным человеком в стране, который мог бы навести там порядок. Никаких антисоветских шагов он не предпринимал, напротив, обратился к руководству СССР с просьбой принять его в Москве. Однако ему было в этом отказано, потому что Андропов заверил: Амин — агент ЦРУ, и принять его — значит дезориентировать прогрессивные силы в Афганистане.

Те, кто начинал революционные преобразования в Афганистане, решили устранить Амина. Среди афганских интеллигентов нашли подходящую фигуру на роль нового главы правительства — Бабрака Кармаля. У новой власти своей армии не было, и она, в соответствии с действующим советско-афганским договором, попросила военной помощи у СССР.

Андропов убеждал руководство СССР в том, что победа противников нового правительства серьёзно изменит баланс сил в этом регионе и превратит Афганистан во враждебную СССР страну, в новую военную базу США с ракетно-ядерным оружием. Поэтому необходимо вести советские войска в Афганистан, чтобы опередить американцев, уже нацелившихся на захват этой страны.

Но самое чудовищное произошло дальше. Пока самолёты с первыми частями советского воинского контингента поднимались в воздух, советский спецназ взял штурмом дворец Амина и убил главу законного правительства страны. Советские солдаты, взлетавшие с наших аэродромов как воины-интернационалисты, освободители, приземлились в Афганистане уже как интервенты и оккупанты. Это была самая настоящая диверсия против СССР.

Мир возмутился таким беспрецедентным актом вероломства. Большинство тех, кто за рубежом ещё сочувствовал СССР, отвернулись от нас. Вот тогда-то для наших зарубежных недругов и представилась возможность изобразить СССР как «империю зла».

Но всё-таки «перст судьбы», видимо, существует. Афганистан жестоко отплатил Андропову, но об этом пойдёт речь в соответствующем месте.

При Брежневе, пишет Сергей Семанов, советские граждане зажили спокойно и уверенно скучновато. Ему вторит коллега по писательскому цеху Татьяна Набатникова: «Тогдашняя жизнь удручала своей регламентированностью, все ходили по струнке: обязательное среднее образование, обязательная диспансеризация, после института — обязательное распределение. К своему месту работы ты был привязан какой-нибудь очередью на получение квартиры, к своему городку — пропиской, которую в другом месте не так просто получить. Без членства в КПСС — не сделаешь карьеры… Степеней свободы было настолько мало, что адюльтер процветал как единственно возможная «самоволка» из этой по-армейски организованной жизни». (Правда, она добавляет: «И вот мы получили, что хотели: ты никому ничего не должен, но и тебе никто — ничего. Ни образования, ни распределения, ни медосмотра. Как-то стало не до адюльтера». Вот такое прозрение, хотя и весьма запоздалое.)

Вообще правление Брежнева, особенно его вторую половину, принято называть «периодом застоя». Однако странный это застой — когда осваивались богатейшие месторождения нефти и газа на севере Западной Сибири, строились магистральные трубопроводы гигантской протяжённости и Байкало-Амурская магистраль… Видимо, этот застой выражался не в том, что производство топталось на месте, а в чём-то другом.

К сожалению, наша общественность прошла мимо капитального труда крупнейшего мирового авторитета по вопросам глобализации и информатизации Мануэля Кастельса «Информационное общество» (М., 2000), в котором он проанализировал развитие советской экономики после смерти Сталина и чётко обозначил угрозу перспективы превращения России в колонию Запада. Прислушаться к выводам Кастельса особенно полезно ещё и потому, что правительство российских либеральных реформаторов в своё время привлекало его в качестве консультанта, и он, выполнив в России солидное исследование её экономики, однозначно предсказал крах проводимых ими рыночных реформ и «стагнацию на уровне нищеты».

Кастельс напомнил, что «в 80-х годах Советский Союз в ряде секторов тяжёлой промышленности производил существенно больше, чем США: стали на 80 процентов, цемента — на 78, нефти — на 42, удобрений на 55 процентов, вдвое больше чугуна и в 5 раз больше тракторов. Проблема состояла в том, что тем временем мировая производственная система переносила центр тяжести на электронику и специальные химические препараты и поворачивала к биотехнологической революции, а во всех этих областях советская экономика и технология существенно отставали… Советский Союз пропустил революцию в информационных технологиях, которая сформировалась в мире в середине 70-х годов… Советский Союз полностью прозевал начало эволюции персональных компьютеров».

С середины 1940-х и до середины 60-х годов компьютеры в СССР и их программное обеспечение «не слишком отставали от западных аналогов», на них были основаны успехи нашей страны в освоении космоса и в других областях науки. Однако «в 1965 году под давлением военных советское правительство решило приспособить модель IBM 360 в качестве ядра единой компьютерной системы Совета Экономической Взаимопомощи… С того времени … советские электронные центры и заводы (все под эгидой Министерства обороны) вместо разработки собственных проектов и производственных линий занялись контрабандой компьютеров с Запада, воспроизводя модели и приспосабливая их к советским военным спецификациям… Это по необходимости привело к отсталости…

Аналогичные события имели место в программном обеспечении. Советские машины 1960-х годов работали на отечественном языке ALGOL, который пролагал путь к интеграции систем, тогдашнему переднему краю вычислительной техники. Однако в 1970-х годах, чтобы оперировать на компьютерах американского типа, советские учёные разработали свою версию ФОРТРАНа, которая из-за развития программного обеспечения на Западе быстро устарела. Наконец, они стали копировать… любое программное обеспечение, появившееся в Америке, таким образом вводя тот же самый механизм отсталости в область, в которой русские математики могли бы быть пионерами на переднем крае мировой науки».

Попытки догнать передовые страны путём заимствования их технологических достижений (хотя в СССР было больше учёных и инженеров, чем любая другая страна, и отдельные технологические прорывы выше мирового уровня у нас ещё случались) были заведомо обречены на неудачу. Итог известен: СССР всё более проигрывал технологическое и экономическое соревнование с Западом и в дальнейшем (уже через несколько лет после смерти Брежнева) сошёл с исторической арены.

Виноват ли в этом Брежнев? Если считать, что глава партии и государства в ответе за всё в них происходящее, то, конечно, виноват. А если он в силу ограниченности своих познаний и кругозора был не в состоянии разобраться в новой ситуации, сложившейся в мире, увидеть принципиально новые задачи, встававшие перед страной?

Могут сказать: не умеешь — не берись. А кто умеет? Если бы Брежнев не взял власть, её захватили бы другие, совсем не более умные, грамотные и прозорливые. Или же сразу нужно было звать Андропова, Горбачёва и Ельцина?

Свой план реформирования экономики предложил председатель Совета Министров СССР Алексей Николаевич Косыгин, до сих пор, через много лет после смерти, остающийся кумиром российской интеллигенции, причём как левых, так и правых. Предложенные им шаги по переводу советской экономики на рыночные рельсы, в особенности введение показателя прибыли как критерия эффективности работы предприятий, оказавшиеся роковыми для страны, будут разобраны в следующей главе. Если бы этой реформе была открыта зелёная улица, СССР развалился бы на несколько лет раньше. Возможно, Брежнев не понимал всех её тонкостей, но он затормозил процесс распада экономики, что либералы по сей день не могут ему простить.

Одна из мер либерального характера была осуществлена при Брежневе и имела катастрофические последствия для страны: это — продолжение начатого Хрущёвым курса на ликвидацию так называемых «неперспективных деревень» (об этом тоже речь пойдёт в следующей главе). Но когда в последние месяцы жизни Брежнева обступившие его либералы настаивали на проведении обширной программы либеральных реформ, он решительно отказал им в этом. Столь же твёрдо он заявил: «Пока я жив, цены на хлеб не будут повышены».

Наиболее глубокий анализ советской экономики 1960 — начала 1980-х годов содержится в книге академика Ю.В.Ярёменко «Экономические беседы» (М., 1999), к которой нам придётся не раз обращаться в последующих главах. Уже в середине 1960-х годов Ярёменко пришёл к выводу, что в СССР идёт процесс технологической деградации. Этому способствовало изменение роли партии в советском обществе, её вырождение. Партия, которая прежде выступала в качестве верховного арбитра в конфликтах между конкурирующими монстрами — ведомствами, сама превратилась в одного из игроков, ибо у партийного аппарата появился свой собственный экономический интерес, отличный от государственного. Естественно, что она потеряла и рычаги управления. Ведомства, почувствовав свою независимость от КПСС, рвали ресурсы страны на части, но им всё равно было их мало, так как они имели колоссальные ресурсоёмкие программы, очень часто не связанные ни с какими реальными проблемами. Ярёменко вырабатывал свой путь преодоления этих пороков советской системы экономики, исходя из того, что мы создаём «принципиально иную цивилизацию».

Становилось всё более очевидным, что преодолеть застой было невозможно без отказа от марксистской теории, что и в голову не могло придти ни Суслову, ни Брежневу.

У брежневского застоя есть и другая сторона. Опираясь на аппарат, Брежнев по сути все дела на местах отдал на откуп местным руководителям, кадры которых и подбирались таким образом, чтобы они были «маленькими брежневыми».

Поскольку Брежнев не мог не знать, что дела в стране обстоят далеко не блестяще (хотя бы по справкам КГБ, пусть и приглаженным, но всё же отражавшим и положение дел, и общественные настроения), а быстро изменить ситуацию к лучшему был не в состоянии, у него возникла органическая потребность в том, что могло бы принести утешение. Этому способствовала и быстро прогрессировавшая болезнь генсека, всё явственнее проявлявшееся расстройство умственной деятельности. Нередко Брежнев уже не узнавал хорошо знакомых ему людей, многие его поступки были совершенно неадекватны.

Дело не ограничивалось приукрашиванием действительности в сводках и отчётах, рапортами об успехах там, где в действительности уже начинались провалы. Реальное состояние экономики уже почти никто не контролировал, верховная власть удовлетворялась бодрыми отписками с мест. Это вело к расцвету махрового бюрократизма. Андропов, заботясь об укреплении своих позиций во власти в предвидении ухода Брежнева, начал кампанию по расследованию ряда крупнейших злоупотреблений (дела Рашидова, Медунова, «рыбное дело» и пр.). Брежневу о них докладывалась информация лишь в общем виде.

Но одним из самых действенных утешений стали для Брежнева его неустанное восхваление и периодическое награждение высокими знаками отличия.

Четырежды Герой Советского Союза, Герой Социалистического Труда, Маршал Советского Союза, кавалер всех высших орденов СССР и стран социалистического лагеря, и прочая, и прочая, и прочая. Потоком шли и дорогие подарки — от роскошных лимузинов до золотых изделий и драгоценных камней.

Принимая награды из рук тех, кто входил в его ближайшее окружение, Брежнев и для них не жалел наград и прочих благ, всё это, разумеется, за счёт государства. А подхалимы помельче, не имевшие доступа к самому Брежневу, но вхожие в его семью, задаривали дочь и зятя генсека, используя эти связи как «крышу» для своих махинаций. В Крыму строился дачный посёлок для приближённых Брежнева, который местное население называло «царским селом». Пример оказывался заразительным. Коррупция и «теневая экономика» разъедали государственную машину. А Рой Медведев отмечал, что следствием этого стали «нежелание и неумение хорошо работать, политическая пассивность и апатия, нравственная деградация десятков миллионов».

В период застоя происходили сложные процессы в структуре советского общества. «Первоначальное накопление капитала» коррупционерами и «теневиками», предоставление всё новых привилегий верхушке партийного аппарата и «сливкам» советской интеллигенции привели к заметному, хотя ещё и скрываемому (как властью, так и самими «элитариями») имущественному расслоению в стране. Однако чем больше богатели «элитарии», тем сильнее становилось их недовольство тем, что они вынуждены жить подобно герою романа Ильфа и Петрова Александру Корейко, который, обладая миллионами, должен был выглядеть в глазах окружающих рядовым советским служащим с копеечным окладом. Незаконно или несправедливо нажитое богатство им приходилось прятать, пожить на широкую ногу было ещё опасно.

Недовольство росло и в среде рядовой интеллигенции, ряды которой быстро множились. Научно-технический прогресс в СССР был заметен главным образом в отраслях оборонного комплекса, причём по соображениям секретности достижения оборонщиков не распространялись на отрасли, производящие товары народного потребления. В «мирных» отраслях воцарился технологический застой, спрос на новые инженерные и конструкторские решения отсутствовал, а могли ли удовлетворять инициативного работника должности инженеров по снабжению и по технике безопасности, и какие у него были перспективы карьерного роста? Талантливые люди страдали от своей невостребованности.

Изобретательская мысль в стране ещё била ключом, однако на пути внедрения новшеств в производство нагромождалось всё больше препятствий. В то же время оказался великолепно отлаженным механизм утечки появлявшихся в СССР новых идей за рубеж, в силу чего технологии, разработанные у нас, патентовались на Западе, и нам потом приходилось покупать за золото плоды собственных изобретений и открытий.

В среде самой интеллигенции происходили заметные перемены. Молодое поколение интеллигентов впитывало буржуазные ценности, видело идеал в положении интеллигентов в странах Запада (прежде всего в высокой оплате труда) и представляло собой идеальную среду для восприятия западной антисоветской пропаганды.

Жизненный уровень народа постепенно повышался и в среднем составлял уже примерно две трети от западноевропейского. Однако он был далёк от обещанного программой построения коммунизма. В конце 70-х годов стали всё более частыми перебои в снабжении городов продовольственными и промышленными товарами. Поэтому ширилось недовольство не только в рядах элиты, но и среди других слоёв общества, в том числе и среди рабочих и крестьян. Как пишет Сергей Семанов, трудно было приобрести в магазинах самые расхожие товары. Действительно, по собственному опыту знаю, что за ними подчас приходилось либо выстаивать длинные очереди без гарантии, что желанный товар не кончится, либо покупать с солидной переплатой у спекулянтов. Однако ведь не случайно тогда ходил такой афоризм: на прилавках ничего нет, а холодильники в квартирах полны. А нужных покупателям товаров не хватало не только из-за недостатка средств у государства, вынужденного нести тяжёлое бремя военных расходов, но и потому, что производители не были заинтересованы в производстве дешёвой и высококачественной продукции.

Вот в этой обстановке нарастающего почти всеобщего недовольства в СССР возникло невиданное ранее явление — диссидентство, причём не как позиция отдельных представителей творческой интеллигенции, что было уже при Хрущёве, а как относительно массовое движение. Отчасти его возникновение было объективно обусловлено, ибо антисоветская настроенность верхушки творческой интеллигенции должна была проявиться в общественной жизни, но в значительной мере оно стало возможным потому, что его целенаправленно взращивал КГБ СССР, возглавляемый Андроповым.

Диссиденты были очень нужны ведущему свою игру Андропову. С одной стороны, это давало возможность создать видимость борьбы с антисоветизмом и тем подкрепить имидж КГБ. С другой, диссидентство поощрялось, носителей этих настроений посылали в зарубежные поездки, там они должны были свидетельствовать о демократии в СССР. Наконец, под видом борьбы с диссидентством можно было упрятать в места заключения или в психиатрические больницы тех, кто был искренне заинтересован в совершенствовании социализма (автору эта практика известна по собственному опыту).

Но диссидентство — это только цветочки. Ягодками стали появившиеся на всех ступенях социальной лестницы, в том числе и в высшем партийном руководстве, агенты влияния Запада. Открыто они выступили уже после смерти Брежнева, однако свою подрывную работу вели ещё при нём. На их счету немало диверсий против советского строя не только в сфере идеологии, но и, например, в военном деле.

Выдающийся специалист, организатор противоракетной обороны страны Григорий Васильевич Кисунько в своей книге «Секретная зона. Исповедь генерального конструктора» (М., 1996) приводит убийственные данные о том, как вражеская агентура заставляла специалистов принимать тупиковые решения, в том числе и подбрасываемые с Запада. Тем самым сводились на нет плоды усилий сотен тысяч советских людей, искренне считавших, что трудятся на укрепление обороны страны, а на деле лишь пускавших на ветер огромные средства, которых так не хватало другим отраслям экономики.

Роковым решением партийного руководства во главе с Брежневым стал выбор сырьевого варианта развития экономики СССР. Предполагалось, что это временное решение: доходы от экспорта нефти и газа позволят накопить средства, необходимые для развития высокотехнологичных производств. Однако при этом не учли того обстоятельства, что мировой рынок — это отнюдь не стихия спроса и предложения, а тонко управляемая транснациональными корпорациями система, в которой возможно организовать подъёмы и падения цен. Когда после взлёта цен на нефть в начале 70-х годов последовало их резкое падение, доходы от экспорта сильно упали, а экономика СССР уже была крепко завязана на мировой рынок, и выбраться из этой ловушки она не сумела. Сырьевой вариант развития из временного превратился в постоянный, что предопределило нарастание экономического и технологического отставания СССР от ведущих стран Запада.

О том, как «мировая закулиса» грабила СССР через мировой рынок, можно судить по такому примеру. В начале70-х годов на мировом рынке тонна зерна стоила вдвое дешевле тонны нефти. А уже через несколько лет тонна зерна стала стоить вчетверо дороже тонны нефти. Иначе говоря, соотношение цен на зерно и нефть изменилось в восемь раз, хотя никакой технологической революции ни в нефтедобыче, ни в аграрном секторе не произошло. Ясно, что такие изменения не могут быть объяснены изменением спроса и предложения, такая экономическая конъюнктура, крайне невыгодная для СССР, была создана искусственно, путём глобальных финансовых спекуляций.

Мне запомнилась эпопея со строительством газопроводов, по которым наш природный газ перегонялся на Запад. Сначала была заключена сделка между СССР и странами Западной Европы. Суть её сводилась к следующему.

В СССР были открыты громадные месторождения газа, но у нас не было средств на их освоение, и у нас тогда ещё не выпускали трубы большого диаметра, необходимые для строительства газопровода высокой пропускной способности. Запад предложил поставить нам такие трубы, с тем чтобы мы оплатили их стоимость поставляемым ему газом. У меня до сих пор не укладывается в голове, какой же смысл был для нас в этой сделке. Ведь если бы мы не продавали газ Западу, то и трубы не были бы нам нужны. То, что какие-то крохи газа доставались и нашим городам и сёлам, лежащим по ходу газопровода, не может служить оправданием сделки. (Эту практику Россия продолжает до сих пор, свидетельством чего стала постройка скандально известного и убыточного для нас газопровода «Голубой поток» по дну Чёрного моря в Турцию.) А Запад ещё попробовал шантажировать нас, отказав в поставке труб. И тогда наши рабочие и специалисты совершили очередной трудовой подвиг, в короткий срок наладив производство труб большого диаметра. А затем ударными темпами построили сам газопровод.

Можно сказать, что именно в эпоху Брежнева достиг высшей точки процесс складывания новой исторической общности — советского народа. Но к концу этого периода, в обстановке всевластия руководителей союзных и автономных республик, разыгрались аппетиты националистов всех мастей, что привело впоследствии к распаду СССР.

Некоторые подробности этого нового этапа распада советского общества рассмотрены в уже упоминавшейся ранее книге В.А.Лисичкина и Л.А.Шелепина «Третья мировая информационно-психологическая война». Догматизм в теории, игнорирование всего нового, что появилось в мировой науке после Маркса, Энгельса и Ленина, привели к идеологическому разоружению партии и народа, и «в результате в решающие 80-е годы люди вышли на борьбу с завершающей атакой Запада в психологической войне, образно говоря, с берданками против танков».

Союзниками Запада в борьбе за свержение советского строя выступили некоторые видные деятели нашей культуры.

Огромный ущерб образу СССР в мировом общественном мнении нанесли книги Александра Солженицына, прежде всего крайне тенденциозный «Архипелаг «ГУЛаг», тайно переправленный на Запад, изданный там и получивший высшие литературные премии мира, в том числе Нобелевскую. Обласканный Хрущёвым, Солженицын при Брежневе по представлению Андропова был выслан из СССР и, окопавшись в США, стал знаменем самых разнообразных антисоветских сил.

Выразителем диссидентских настроений стал бард Владимир Высоцкий, песни которого получили широчайшее распространение во всех слоях общества. Секрет его успеха заключался в том, что он соединил дух диссидентства с уголовной романтикой, которая имела давние корни в народной душе. Кстати сказать, Брежнев песен Высоцкого (за исключением некоторых на тему прошедшей войны), не любил, хотя в доме его магнитофонные записи были, и дети их часто ставили. Так же относился он и к рок-музыке.

Академик Андрей Дмитриевич Сахаров, искренне озабоченный несовершенством того вида социализма, который сложился в нашей стране, поделился с общественностью своими «Размышлениями о прогрессе, мирном сосуществовании, интеллектуальной свободе». Он искал пути конвергенции, соединения преимуществ капитализма и социализма. Но его ссылка в Горький и начатая травля в СМИ создали ему ореол мученика — борца за демократию и против Советского строя. (Замечу, что либералы, пришедшие к власти в России под знаменем Сахарова, сразу же стали строить у нас капитализм, и никто из них даже не заикнулся о конвергенции, которая должна была бы включить и достижения советского строя.)

И всё главной причиной разложения советского строя было отставание теории, приверженность руководства КПСС и СССР обветшалым догмам марксизма-ленинизма. Бывший министр геологии СССР Е.А.Козловский считал ошибочным слияние партии и системы управления государством: человек закончил Высшую партийную школу, посидел немного инструктором ЦК, после чего его могли назначить заместителем министра, к чему он совершенно не был готов. И второе: после смерти Сталина была утрачена глубина теоретических разработок, за марксизм-ленинизм выдавали выступления Генерального секретаря, написанные неизвестно кем, не проводились дискуссии по вопросам теории. Партия вела народ к ложной цели и вслепую.

Как ни плохо понимал Брежнев в последний год своей жизни положение дел в стране, да и своё собственное состояние, всё же он не мог не задумываться над тем, кто возглавит партию и страну после него. По утверждению разных авторов, он видел своим преемником то Андропова, которого называл просто «Юрой», то Романова, то Черненко, то Щербицкого.

Вопрос приобрёл особую остроту после смерти Суслова в 1982 году. Кто-то должен был занять освободившийся пост второго секретаря ЦК, который ведёт всю работу Секретариата. При решении важнейших вопросов жизни страны голос Брежнева был решающим, однако «трудоголиком» генсек не был, работать до изнеможения не любил, бумаг не писал и даже читал их неохотно, предпочитая воспринимать на слух. В последний период своей жизни он проводил много времени на охоте, на работе появлялся не каждый день, заседания Политбюро свёл к 15-минутным разговорам. Но отсутствие Суслова очень чувствовалось. По предложению Брежнева Андропов был переведен с должности председателя КГБ СССР и избран секретарём ЦК КПСС, однако заседания Секретариата по-прежнему вёл Черненко.

Если верить Михаилу Горбачёву, однажды Андропов первым вошёл в зал заседаний Секретариата и сразу занял место председателя. Как сказал Горбачёву сам Андропов, ему позвонил Брежнев и сказал, что хватит лишь участвовать в заседаниях, надо брать руководство Секретариатом в свои руки. Это была последняя схватка в борьбе за власть между кланами Андропова и Черненко. Если дело обстояло именно так, то, видимо, окончательный выбор Брежнев сделал под давлением своего давнего друга маршала Устинова, у которого были очень хорошие отношения с Андроповым.

Сергей Семанов утверждает, что в последние дни своей жизни Брежнев отдалил Андропова и решил предложить на место Первого секретаря ЦК КПСС руководителя парторганизации Украины В.В.Щербицкого, но не дожил буквально несколько дней до уже назначенного Пленума ЦК, который решил бы этот вопрос. Не знаю, правда, как бы отнёсся к этому предложению сам Щербицкий. Говорят, ещё раньше Брежнев предложил ему пост председателя Совета Министров СССР. Щербицкий под благовидным предлогом от этого предложения отказался, но впоследствии объяснял свою позицию так: «Эту разболтанную телегу (советскую экономику — М.А.) было уже не вывезти. Да и в московские игры я не играю…».

А журналист Евгений Додолев даже пишет, что 10 сентября 1982 года министр внутренних дел Н.А.Щёлоков добился у Брежнева согласия на трёхсуточное задержание Андропова и даже направил три спецгруппы особого подразделения МВД СССР для его захвата, но они оказались блокированными. «Попытка брежневского окружения вернуть бразды правления в одряхлевшие руки генсека провалилась. Андропов оказался проворнее и круче… Ровно через два месяца Брежнев умер. С ним рядом не было в тот момент никого из родных. Только ребята из «девятки» (охраны членов Политбюро. — М.А.) Андроповские ребята». («МК», 14.11.92). Зато, говорят, позднее противостоящий клан сумел отключить аппарат искусственной почки, который только и поддерживал жизнь Андропова.

Говорят, что если бы Брежнев оставался до конца своего правления здоровым, то жизнь страны пошла бы совсем по другому, более благополучному руслу. Нет, это вряд ли. Брежнев выполнил свою историческую миссию — оттянул конец СССР, но обеспечить прорыв страны к новым вершинам был не в состоянии. Как и его предшественники во главе страны, он пережил своё время.

Вообще в советской истории «от Ильича до Ильича» у нас оказывались вожди, с одной стороны, востребованные временем, а с другой — вечно отстающие.

Ленин был необходим, чтобы совершить революцию и взять власть, и никто другой не смог бы заменить его в этот исторически решающий момент. Но он не знал, что делать с властью, как строить Новую, Советскую Россию.

Сталин потребовался, чтобы покончить с космополитами из «ленинской гвардии» и провести коллективизацию сельского хозяйства и индустриализацию страны. Его несгибаемой воле страна обязана тем, что смогла выдержать страшный удар гитлеровской военной машины. Он один мог поднять народ на восстановление разрушенного народного хозяйства. Но Сталин не нашёл пути совершенствовании советского строя, развития советской демократии, и встал на великодержавные позиции, проводя периодические, подчас кровавые чистки своего ближайшего окружения.

Даже Хрущёв, наиболее враждебно настроенный по отношению к Советскому строю, оказался поначалу на месте, чтобы убрать другого недруга этого строя — Лаврентия Берия.

А Брежнев оказался в нужный момент на нужном месте, чтобы восстановить потенциал страны, доведённой Хрущёвым до разрухи, но он не смог отыскать пути её развития в наступавшую новую, информационную эпоху. Достижения этого периода были бы несравненно большими, если бы не крайне разрушительная деятельность председателя Совета Министров СССР А.Н.Косыгина, о чём пойдёт речь в следующей главе.

Как заметил один журналист, Брежнев умер, довольный тем, что он вознёс коммунизм на вершину могущества, так и не осознав того, что он выкопал ему глубокую-глубокую яму.

Не будем судить Леонида Ильича Брежнева с высоты идеальных требований, а воздадим должное тому, что он реально сделал для страны.