После смерти Сталина его «наследники» оказались в трудном положении. Жизнь большинства народа ещё оставалась очень тяжёлой, но люди верили, что под руководством великого Сталина она будет улучшаться. У Сталина была харизма Спасителя страны от порабощения нацистской Германией. Он оставался ещё непререкаемым авторитетом, хотя неудачи первых лет войны и понесённые вследствие этого неисчислимые жертвы во многих уже зародили сомнения в непогрешимости вождя.

Маленькое отступление в подтверждение только что сказанного. Я знал одного научного работника, который перед войной был убеждённым сторонником Сталина, но в один день стал ярым антисталинистом. Служить ему довелось на Балтийском флоте, и в первые недели войны он пережил весь ужас похода, когда советские корабли уходили из Таллина в Кронштадт под непрерывными бомбёжками немецкой авиацией, без какой-либо защиты с воздуха с нашей стороны. На его глазах уходили под воду наши корабли, тонули тысячи моряков. И сам он тонул, был уже без сознания, но по счастливой случайности был поднят на борт мимо проходящего корабля. И впоследствии его уже ничто не могло убедить в мудрости советского руководства, а к Сталину он уже испытывал патологическую ненависть.

Портфели в правительстве и в руководстве партии «наследники» поделили быстро, ещё при жизни безнадёжно больного вождя, а сразу после его смерти оформили свой сговор соответствующими решениями Пленума ЦК. Однако нужно было, чтобы новую власть признали «низы», а на этот счёт у неё могли возникнуть сомнения. Ведь сразу после смерти Сталина в народе стали ходить слухи, будто ему «помогли» уйти из жизни, тем более, что совсем недавнее «дело врачей-убийц» оставалось в памяти, и оно ещё не было закрыто. Нужно было срочно предложить народу какие-то планы, показывающие светлую перспективу, а эти люди давно уже служили лишь исполнителями предначертаний вождя и утратили инициативу и способность самостоятельно мыслить (если она у них вообще была раньше).

Благоприятное впечатление на общественность произвело постановление о снижении налога с крестьян, подписанное Маленковым, и до сих пор доживают свой век старушки, которые, тогда ещё молодые женщины, чуть не молились на Маленкова за этот неожиданный подарок. Чиновничий аппарат был доволен упорядочением рабочего дня государственных служащих, которые при Сталине, в соответствии с режимом дня вождя, вынуждены бывали дежурить на своих местах до поздней ночи. Но требовались масштабные преобразования в жизни страны, а отчётливого представления о них у новых руководителей не было.

Много просмотрел я разных источников, где описывается ход борьбы за власть в СССР после смерти Сталина. Обычно он рисуется таким образом: Берия захотел стать первым лицом в государстве, но Хрущёв, заручившись поддержкой наиболее влиятельных членов Президиума ЦК КПСС, его переиграл. В итоге Берия был арестован, отдан под суд и по приговору суда расстрелян. В действительности же картина была гораздо более сложной и запутанной. Чтобы её понять, надо вернуться к расстановке сил в руководстве партии и страны в последние годы жизни Сталина и сразу после его смерти.

Сплочённость и монолитное единство руководства партии и государства, демонстрировавшиеся при жизни Сталина, были мифом. В действительности соратники вождя, стремясь показать своё рвение, не чурались интриг, взаимного подсиживания и даже доносов друг на друга. Не случайно, вскрыв сейф с документами, стоявший в кабинете Сталина, они решили предать их огню, не читая, ибо в противном случае оказались бы в положении героев гоголевского «Ревизора», слушавших чтение письма Хлестакова Тряпичкину. Наверное, Берия имел основания, когда называл Политбюро ЦК КПСС «змеиным гнездом». Но это не мешало высшим руководителям партии и государства находиться в дружеских отношениях и образовывать временные союзы, хотя Сталин стремился не допускать каких-то личных, внеслужебных отношений между людьми его ближайшего окружения.

Союзы эти были именно временными, один союзник после достижения своих целей мог предать остальных, но это не должно нас ни удивлять, ни огорчать: люди, в быту, может быть, очень хорошие, в политике руководствуются только интересами. Конечно, и интересы бывают разные. Но и самый высоконравственный политик, если его цель — служение государству, не может руководствоваться в своей деятельности ничем иным, кроме интересов государства, которые, как правило, для него связаны и с личными интересами и не всегда находятся в гармонии с обычными нормами морали.

Давняя дружба связывала Маленкова и Берия. В частности, есть подозрение, что именно они поспособствовали смерти Жданова, которого ненавидели (особенно Маленков). А затем они вместе раскручивали «ленинградское дело», приведшее к гибели не только Вознесенского и Кузнецова (которых Сталин якобы прочил в свои преемники — первого на пост председателя Совета Министров, второго — на должность Генерального секретаря ЦК КПСС), но и тысяч других партийных и советских работников Ленинграда и области.

Но Маленков был в дружеских отношениях и с Хрущёвым. Хрущёв же стремился завязать отношения и с Берия. Но особенно близкие отношения были у Хрущёва с Булганиным — ещё с того времени, когда Хрущёв возглавлял столичную парторганизацию, а Булганин был председателем Моссовета. Добавьте к этому виртуозное поведение Микояна, прожившего «от Ильича (Ленина) до Ильича (Брежнева) без инфаркта и паралича», симпатии и антипатии других членов Президиума ЦК, заместителей председателя Совета Министров и руководителей ведущих министерств и ведомств, и картина жизни «в верхах» окажется вовсе не простой.

Когда Сталина свалил инсульт, у его постели дежурили по очереди две пары: Хрущёв с Булганиным и Берия с Маленковым. Позднее к ним присоединились Молотов, Микоян, Ворошилов и др.

Ещё в последние часы жизни Сталина Хрущёв высказал Булганину свой взгляд на сложившуюся ситуацию и нашёл полное понимание у своего собеседника. Когда же Сталин умер, Берия произнёс свою знаменитую фразу «Хрусталёв, машину!» и первым покинул дачу покойного вождя. Микоян тут же так прокомментировал этот шаг, обращаясь к Хрущёву: «Берия в Москву поехал власть брать». Хрущёв ответил: «Пока эта сволочь сидит, никто из нас не может чувствовать себя спокойно». А значит, надо было Берия убрать.

Хрущёв знал, в чём заключается главный смысл плана реформ, выработанного Берия. Центр власти должен переместиться от Президиума ЦК в Совет Министров. А значит, Хрущёву отводилась второстепенная роль. Хрущёв не мог примириться с такой перспективой как по соображениям личной карьеры, так и в силу своего понимания роли партии. А главное — не для того он десятилетиями маскировался, терпел унижения и насмешки со стороны вождя, и вот перед ним забрезжил свет, вырисовалась перспектива стать первым лицом в государстве, чтобы осуществить свои планы разрушения системы, созданной Сталиным. Упустить такой шанс Хрущёв не мог и готов был ради достижения этой заветной цели рисковать даже жизнью.

Чтобы воспрепятствовать Берия в осуществлении его плана, надо было не допустить, чтобы тот вновь взял под свой контроль органы госбезопасности.

Хрущёв заговорил об этом с Маленковым. Но Маленков уже договорился с Берия о разделе основных постов, и потому ответил Хрущёву: «Вот соберёмся вместе, тогда и поговорим».

Вместе все собрались скоро. Берия предложил назначить Маленкова председателем Совета Министров СССР. Предложение было принято.

Маленков, в свою очередь, внёс предложение назначить Берия первым заместителем председателя Совета Министров СССР и министром внутренних дел, причём в состав этого министерства вновь включить органы госбезопасности. Хрущёв счёл за лучшее не возражать против этого назначения. Министром обороны был назначен Булганин, а чтобы его некомпетентность в военных вопросах не повредила делу, первым заместителем ему определили маршала Жукова (который, как говорят, ненавидел Берия).

Первыми заместителями председателя Совета Министров стали также Молотов (одновременно он был и министр иностранных дел), Каганович и Булганин. Микоян вошёл в состав нового, меньшего по численности Президиума ЦК КПСС. Ворошилов был назначен председателем Президиума Верховного Совета СССР, а прежде занимавшего этот пост Шверника переместили на должность председателя ВЦСПС. О Хрущёве было сказано довольно туманно: ему надо сосредоточиться на работе в ЦК КПСС, в связи с чем его освободили от руководства столичной парторганизацией. Но было ясно, что именно он возглавит центральный аппарат партии, он сам высказал такое пожелание.

Насколько удачны были эти назначения, если исходить из интересов страны и решения вставших перед ней новых задач? О Маленкове будет сказано ниже, а остановлюсь на назначении Кагановича, которому было поручено курировать транспорт.

Я по образованию инженер путей сообщения по эксплуатации железных дорог, и этот вопрос мне хорошо известен. Во время войны Каганович оказался не на высоте положения, и его дважды снимали с должности наркома путей сообщения. Вспоминаю, как в 1954 году он приезжал в Институт комплексных транспортных проблем АН СССР, где я тогда работал. В своём выступлении Каганович заявил, что новые виды тяги — электрическая и тепловозная — хороши, но дороговаты. А потому старый добрый паровоз ещё послужит нам не один десяток лет. Ясно, что при таком взгляде на перспективы ожидать быстрого научно-технического прогресса на железных дорогах не приходилось. К счастью, его руководство транспортом продолжалось недолго — до июньского (1957 г.) Пленума ЦК.

Старые члены Политбюро вообще жили представлениями прошлой эпохи, и они при жизни Сталина влияли на принимаемые им решения не лучшим образом.

Молотов, как заместитель председателя СНК СССР и нарком иностранных дел, получал донесения от советских послов за границей о подготовке Германии к нападению на СССР, но реагировал на них так: «Вот, взялись пугать нас Германией. Куда ей до нас — с голыми руками. Пороху не хватит. А ещё хочет весь мир завоевать. А чем завоёвывать?»

В предыдущей главе я писал о роковой ошибке Сталина, который отверг предложение Гитлера о разделе мира. Реально участвовать в этом сговоре, конечно, было нельзя, но, если мы хотели оттянуть войну, то отвергать предложение, выдвинув встречные требования (например, о передаче нам проливов Босфор и Дарданеллы) было неразумно. Добавлю к этому, что и Сталин считал этот шаг Молотова ошибкой и упрекал своего заместителя в отсутствии гибкости. По его мнению, надо было в конце раунда переговоров оставить дверь открытой.

Берия поддерживал ровные деловые отношения с Молотовым, но считал его опасным человеком, бездушным исполнителем воли Сталина, автоматом, который готов без рассуждения расстрелять всякого, кто казался подозрительным с точки зрения марксистской идеологии. Он даже передал германскому послу в Москве Шуленбургу, что «при известных условиях» Советский Союз готов присоединиться к трёхстороннему пакту, но было уже поздно, Гитлер понял, что это с нашей стороны только игра.

Об уровне понимания реальной ситуации двумя другими ближайшими соратниками Сталина свидетельствует такой эпизод. В первый же день войны Маленков и Ворошилов (который много лет был наркомом обороны и лишь после неудачной для нас финской войны был снят с этого поста) говорили, что нападение немцев — это кратковременная авантюра, которая продлится несколько дней и закончится полным провалом агрессора. В принципе они оказались правы, агрессор был в конце концов разгромлен, но этот короткий период растянулся почти на четыре года и обошёлся нам в десятки миллионов человеческих жизней, не считая колоссального материального ущерба.

Удивительно ли, что при господстве таких взглядов в его ближайшем окружении Сталин в глубине души так и оставался в убеждении, что войны с немцами в 1941 году удастся избежать?

А почему эти люди так недооценили мощь Германии и переоценили нашу способность дать врагу сокрушительный отпор?

Потому что они не имели реального представления о войне и оперировали цифрами — количеством дивизий, танков, самолётов и т. п., не понимая, что уже наступил век качества. С точки зрения цифр, конечно, мы могли быть спокойны: танков у нас было в несколько раз больше, чем у немцев. А то, что наша армия не имеет опыта войны, что использовать эту технику могут лишь немногие, это им и в голову не приходило. Кроме того, практически никто из них не имел опыта реальной работы «низах» (если не считать деятельности подпольщиков), не руководил хотя бы предприятием. Вся их жизнь протекала в руководящих кабинетах, да и жизнь страны осмысливалась через бумаги, проходящие через канцелярию.

О некомпетентности Булганина рассказывали анекдоты, вспоминали, что его карьера в Моссовете началась с должности ответственного за работу канализации. Сталин назначил было его ответственным за создание ракет, но он это дело провалил. Когда он позднее был назначен министром обороны, то не мог даже разбираться в оперативной обстановке, представленной на картах. И хотя говорят, что был он большой интриган, его амбиции всё же не были слишком велики, и Сталин, выезжая после войны на отдых, именно Булганина оставлял вместо себя.

Примерно так же мало соответствовали задачам развития страны и другие назначенцы. Сталин, конечно, был двумя головами выше любого деятеля из его ближайшего окружения. Говорят, он часто ругал своих соратников, порой даже переходя на оскорбления. Микояна он бранил за глупые мысли, Ворошилова называл болваном… Его раздражал даже внешний вид соратников — чрезмерная полнота и «бабий вид» Маленкова (которого коллеги называли в разговорах между собой Маланьей) или «квадратная» физиономия Хрущёва. Сталин хотел видеть в старых членах Политбюро идеальных исполнителей его указаний, но они и с этой задачей справлялись плохо, потому что не учились, за что он их распекал. Придирался Сталин и к Берия, носившего «меньшевистское» пенсне.

Сказанное, конечно, не означает, что наши руководители были каким-то исключением на мировом благополучном фоне. XX век вообще был крайне скуп на выдающихся личностей в правящих элитах. И Черчилль, например, лично познакомившись с Молотовым, очень высоко оценил его деловые и человеческие качества. Но соратники Сталина имели дело со Сталиным, а не с Черчиллем.

Вообще-то и неправомерно предъявлять к руководящей элите требование, чтобы она состояла из самых умных, верных, благородных деятелей, как об этом испокон веков мечтали лучшие представители человечества. В действительности, как правило, правящая элита состоит из таких же средних людей, как и мы с вами, читатель. Только они предстают перед нами в блеске шитых золотом мундиров золотых погон с большими звёздами, увешанные аксельбантами и орденами, и потому воспринимаются в «низах» как некие небожители. Даже человек, действительно одарённый в какой-то области деятельности, во всём остальном может быть (и чаще всего бывает) обыкновенным обывателем.

Когда я думаю об этом, мне вспоминается рассказ Чехова «Мужики». Антон Павлович, описав почти звериный быт крестьян в деревне, в которой происходит действие рассказа, замечает, что всё же это люди, но они брошены «верхами» на произвол судьбы, и добавляет:

«Те, которые богаче и сильнее их, помочь не могут, так как сами грубы, не честны, не трезвы и сами бранятся так же отвратительно… Да и может ли быть какая-нибудь помощь или добрый пример от людей корыстолюбивых, жадных, развратных, ленивых, которые наезжают в деревню только затем, чтобы оскорбить, обобрать, напугать?»

Распространите это суждение на уровень повыше деревни, и вы почувствуете, насколько тщетны надежды «низов» на ум и благородство «верхов». Члены Политбюро, конечно, ощущали, что в стране происходит что-то не то, реальная жизнь не соответствует рисуемой в отчётах картине, но что надо сделать для улучшения реальной жизни, не знали.

Не удивительно, что «наследники», оставшись без «отца родного», довольно долго пребывали в состоянии некоего замешательства, чувствуя необходимость каких-то радикальных сдвигов, но не зная, в чём они должны заключаться. Единственным, кто не поддавался этому настроению, а, напротив, прямо-таки фонтанировал инициативами, забрасывая Президиум ЦК своими записками, был первый заместитель председателя Совета министров СССР и руководитель органов внутренних дел и государственной безопасности Лаврентий Павлович Берия, по совместительству курировавший также военно-промышленный комплекс страны.

После первого распределения портфелей ни один из руководящих деятелей СССР не обладал всей полнотой власти, что было для нашей страны делом непривычным. Сами руководящие деятели это чувствовали, и наиболее энергичные из них сразу же стали принимать меры по усилению своих позиций во власти.

Первым атаку на наследие Сталина предпринял Берия, уже примерявший мысленно шапку Мономаха на свою голову.

Сейчас есть две крайних точки зрения на смысл этих инициатив Берия.

Одни, например, Ю.И.Мухин, считают, что Берия был преданным коммунистом, верным соратником и продолжателем дела Сталина, которое покойный вождь только начал, но не успел завершить. Дело это заключалось в свёртывании роли партии, за которой должны остаться только идеологические и воспитательные функции, и в повышении ответственности правительства за развитие экономики. При этом рисуется образ Берия как благородного рыцаря революции, преданного борца за коммунистические идеалы, созидателя по натуре, умного, дальновидного политика, простого и доступного в обращении человека, а главное — выдающегося организатора, с именем которого неразрывно связаны все крупнейшие достижения СССР с конца 30-х годов вплоть до его безвременной гибели.

Другие (и таких большинство) считают Берия самым ярым противником Сталина и врагом советского строя, коварным интриганом, садистом, палачом и вообще мерзавцем. Кое-кто из них даже не исключают, что Берия ускорил смерть Сталина. Так, уже упоминавшийся С.Семанов в своей книге о Сталине пишет:

«В Сталине наметился (имеются в виду последние годы его жизни. — М.А.) явный отрыв от знания и понимания народной жизни, чем он всегда отличался, в особенности от своих соперников, сплошь фанатиков разного рода умозрительных и утопических идей. Подводило и здоровье. Притупился всегда острый ум. Усилилась подозрительность, превратившись в мнительность.

Сложившейся обстановкой умело пользовался коварный Берия. Ненавидя всё русское, он подсунул Сталину липовые «материалы» о Жданове и его сторонниках (что в конце концов и привело к возникновению кровавого «ленинградского дела». — М.А.). Именно Берия почувствовал некую ревность Сталина к прославленным маршалам Жукову и Рокоссовскому, вскоре после Победы подкинул против них нечистый «компромат». (Интересно, считать ли компроматом обширный список дорогих часов, отрезов тканей и других «трофеев», вывезенных Жуковым из Германии и обнаруженных чекистами у него дома во время негласного обыска? — М.А.)…

Несомненно, что Сталин готовил замену прежнему партийно-государственному руководству, хотя осталось неизвестным, как он собирался это сделать и какие лица имелись в виду при тех перестановках…

13 января в «Правде» появилось сообщение, в котором МГБ объявляло, что им раскрыт заговор врачей, и приводились фамилии врачей, замешанных в заговоре. Большинство этих фамилий еврейские, да иначе и быть не могло, так как в «кремлёвке» представители этой этнической группы составляли подавляющее большинство, занимали самые высокие посты. Теперь у Сталина имелись основания (справедливые или нет — это для данного сюжета всё равно) быть недовольным работой МГБ, ибо оно просмотрело заговор. А кто главный специалист в СССР по делам госбезопасности? Берия. И Сталин тал подозревать Берию!

Есть сведения, что Сталин запросил материалы о Берии, его личное дело: а в этом деле (это ныне уже документально доказано) есть очень сомнительные места, да к тому же Берия еврей…

Берия был в курсе опасных для него настроений Сталина. Но не в правилах Берии знать и медлить. Он начинает действовать.

Власик (начальник охраны Сталина. — М.А.), на которого Сталин мог положиться всецело, вдруг попадает под арест, всё к тому же Берия. Затем следует арест А.Н.Поскрёбышева, секретаря Сталина, которому Сталин тоже полностью доверял. Теперь, когда наиболее близкме и верные Сталину люди удалены от него, Берия может нанести упреждающий удар. И в ночь на 2 марта 1953 года у Иосифа Виссарионовича Сталина случается инсульт. Поражение правой стороны мозга, речи нет…

Что в точности произошло, мы, очевидно, никогда не узнаем. Версий высказывается очень много. Но то, что опытная рука Берии была здесь замешана, — весьма вероятно. Берия вновь становится во главе МГБ». (Семанов С.Н. Сталин: уроки жизни и деятельности. М. 2002. С. 515, 539–540).

Сын Лаврентия Берия Серго Берия написал книгу о своём отце, которого он очень любил и, естественно, не мог возводить на него напраслину. Он утверждает, что в последние годы жизни Сталина у отца были очень плохие отношения с вождём. Берия считал и внешнюю, и внутреннюю политику Сталина глубоко ошибочной и предсказывал что Сталин приведёт страну к катастрофе или втянет её в опустошительную и проигрышную войну. Он дома ругал Сталина, зная, что все разговоры там прослушиваются и записываются и что его слова тут же будут доложены Сталину.

Серго также свидетельствует, что его мать была грузинской националистской и ненавидела всё русское.

Сергей Хрущёв, сын Никиты Хрущёва, в своей книге «Рождение сверхдержавы» рассказывает, как 26 июня 1953 года отец утром убеждал в беседе с глазу на глаз Микояна в необходимости ареста Берия. Но Микоян согласия на это не дал. Хотя это грозило провалом заговора, отступать Хрущёву уже было поздно. Вечером, вернувшись домой, он огорошил семью известием: «Сегодня арестовали Берию. Он оказался врагом народа и иностранным шпионом».

Вот так, только что арестовали Берия, сообщение об этом появилось лишь 10 июля, ещё не было ни следствия, ни суда, а Хрущёв уже узнал, что Берия враг народа и иностранный шпион. (Как известно, широко распространена версия, что Берия был не арестован, а сразу же убит.)

Так какая из этих двух точек зрения правильна?

Для ответа на этот вопрос надо напомнить основные моменты биографии Берия (подробно излагать её здесь я, естественно, не имею возможности, да в последние годы об этом персонаже отечественной истории написано несколько книг — в самом разном толковании).

Выходец из крестьянской менгрельской семьи, Берия с юных лет не хотел мириться с участью рядового безвестного человека, его всегда отличало стремление быть хоть немного выше других. Жизнелюбивый, весёлый, остроумный, физически крепкий, Берия умел налаживать нужные связи. Его мечтой было стать архитектором или инженером-строителем, но для этого нужно было учиться в Москве или Петрограде. Берия с отличием окончил Бакинское механико-строительное техническое училище, однако в то революционное время сделать настоящую карьеру можно было, только участвуя в политической борьбе. Вряд ли Берия был в юности убеждённым марксистом и пламенным борцом за установление социальной справедливости, но он хотел войти в элиту послереволюционной России и выбрал партию большевиков.

Партия послала его работать в органы госбезопасности, и Берия проявил там энергию, инициативу и высокий профессионализм, хотя дело не обходилось и без интриг. Вскоре ему довелось встретиться со Сталиным, который приехал в Грузию на отдых. Берия произвёл на вождя хорошее впечатление. С подачи Сталина Берия стал первым секретарём ЦК партии Закавказской Федерации.

Берия жил весьма скромно. Даже будучи руководителем всего Закавказья жил с женой и сыном в обычной четырёхкомнаной квартире. Когда Сталин, приехавший повидаться с матерью, пришёл к нему в гости, он с удивлением осмотрел квартиру и произнёс:

«И это квартира первого секретаря всего Закавказья? Да у нас в Москве иной конструктор лучше живёт… То, что живёшь скромно, я по-человечески хвалю. Но как вождь — не могу такого позволить. Ты руководитель республики, даже, можно сказать, трёх республик, поэтому не только можешь, но и обязан жить соответственно твоему положению. Иначе наши кавказцы тебя уважать перестанут». И по настоянию Сталина для Берия был выстроен приличный особняк.

Берия выполнил заказ Сталина — написать «подлинную» историю большевистской организации в Закавказье. В книге была показана решающая роль Сталина в создании этой организации и руководстве ею. Сталин был доволен.

Берия вёл здоровый образ жизни, не курил, не употреблял крепких спиртных напитков, а пил лишь хорошие грузинские вина, занимался спортом, хорошо играл в волейбол. Это тоже импонировало вождю, в окружении которого было немало алкоголиков.

Но особенно понадобился Берия Сталину, когда развязанный в стране террор 1937–1938 годов принял такие размеры, что маховик репрессий, набравший при Ежове неслыханные обороты, было даже трудно остановить. Тут нужен был преданный Сталину человек, обладавший железным характером и неукротимой энергией, и к тому же высочайший профессионал. Сколько ни перебирал Сталин свои кадры, лучше, чем Берия, он найти никого не мог. Берия был вызван в Москву и назначен сначала заместителем наркома, а после снятия Ежова с должности — наркомом внутренних дел. Затем он вошёл в первый ряд правящей элиты СССР — стал членом Политбюро ЦК ВКП(б).

Берия говорил, что его призвали потому, что измученная террором страна находилась на грани восстания. Ему удалось снизить масштабы репрессий, множество заведомо дутых дел о врагах народа было пересмотрено, тысячи невинно осуждённых людей были освобождены, многие восстановлены в партии и вновь заняли видные места в партийном, советском, хозяйственном аппарате, в армии и на флоте, в культурном строительстве. Впрочем, не исключено, что у Берия были свои планы и свой, избирательный подход к реабилитации.

С переездом Берия в Москву и его вхождением в правящую элиту у него появились новые приятели, в том числе Маленков и Хрущёв. Именно тогда у Берия сложилось представление о Хрущёве как о темпераментном и энергичном руководителе, но простодушном человеке, что впоследствии сыграло с Берия злую шутку. Завязались и первые связи Берия с московской, преимущественно академической, интеллигенцией, которые сослужили ему впоследствии хорошую службу. И всё же работа в Москве не вполне удовлетворяла Берия.

Большинство кавказцев, внешне смирившись с вхождением их края в состав России, а затем и СССР, в душе мечтали о восстановлении национальной независимости. А потому они недолюбливали Россию, эту громадную империю, давящую их самим фактом своего существования. И Берия, хотя и старался выглядеть человеком великорусской культуры (каковым считал себя Сталин), в душе оставался грузинским националистом. И по мере того, как крепло Советское государство, эта неудовлетворённость Берия, сознававшего, что работает на усиление ненавистного монстра, нарастала.

Но у Берия оно не выливалось в интеллигентское брюзжание. Он ведь стоял у рычагов государственной машины и мог как задержать её ход, так и добиться каких-то льгот и выгод для родной Грузии. И он служил. Уж лучше делать карьеру в этой чуждой стране, чем нигде, чем прозябать в неизвестности. Это не значит, что Берия был просто диверсантом. У него был свой идеал устройства общества — западная демократия, он по-своему хотел лучшего стране и делал всё возможное, чтобы подорвать тоталитарный советский строй и преобразовать его в буржуазно-демократический, но действовал так, чтобы его не обвинили во вредительстве.

Сталин, остро чувствовавший настроение своих соратников, подозревал Берия в неискренности, что серьёзно осложняло отношения этих двух грузин в советском руководстве.

Те «патриоты», которые видят в Берия чуть не главную причину провалов советской политики в последние годы жизни Сталина, никак не могут членораздельно объяснить, как же это хороший и мудрый Сталин мог столько лет держать при себе столь плохого и вредного Берия, не разглядев его подлой душонки.

Обычно это объясняют тем, что Сталину нужен был именно хороший мастер репрессий, хотя такое утверждение вряд ли основательно.

Ведь Берия пришёл к руководству НКВД только в 1938 году. И он не только приостановил машину репрессий, но и выступил с инициативой сквозного пересмотра дел всех репрессированных за несколько предшествовавших лет. Хотя есть мнение, что это нужно было Берия для того, чтобы, бросив огромные силы чекистов на подобное занятие «эпохи раннего реабилитанса», затруднить выполнение ими текущих задач и тем ослабить советского государственного монстра. Достигнуты были и побочные эффекты. Во-первых, это возможность свалить все грехи на предшественника (Ежова). Во-вторых, рост авторитета среди чекистов (за счёт безжалостной чистки аппарата от тех, кто не верил в правильность и прочность курса на реабилитацию). Наконец, успокоение общественности и спад царившей стране в предшествовавшие годы шпиономании, тем более что уже ожидался поворот в отношениях с Германией в сторону дружбы. (Правда, Берия не одобрял сближение с Германией и считал, что не стоит подписывать пакт с Гитлером; при этом он не доверял также ни Англии, на Франции.)

Мавр сделал своё дело, мавр может уходить. Репрессии ослабли, справедливость восторжествовала, насколько это было возможно, общественность успокоена. И в начале 1941 года НКВД разукрупняют, из него выделяют самостоятельный наркомат государственной безопасности, военную контрразведку передают в наркомат обороны. Казалось, звезда Берия закатилась: под его началом остались, грубо говоря, только милиция и пожарные команды. А он, говорят, был рад такому повороту событий, потому что сам же эти преобразования и предложил. Работой в органах он не просто тяготился, и давно. Он знал, что рано или поздно шефа органов безопасности самого отправят в расход и спишут на него все репрессии и прочие злодеяния. Поэтому, когда за ним осталось только руководство НКВД и на него ещё была возложена ответственность за работу оборонной промышленности, он был рад вдвойне: и освободился от опасной должности, и остался крайне нужным Сталину.

В июне 1941 года Сталин получает множество предупреждений о намечаемом Гитлером в ближайшее время нападении на СССР. Сведения крайне противоречивы, раздаются и успокаивающие голоса: не может Гитлер, не сумевший пока одолеть Англию, решиться на войну с такой могущественной державой, как СССР. И как раз 21 июня член Политбюро ЦК ВКП(б) Берия подаёт Сталину записку, в которой объявляет слухи о германском нападении ложными и провокационными.

Но 22 июня немцы нападают на Советский Союз. Сталин потрясён тем, что Гитлер его обманул, переиграл, но спокойно отдаёт распоряжения, будучи уверенным, что доблестная Красная Армия в ближайшие дни выбросит вон с советской земли наглых захватчиков. Ведь именно в этом убеждали его советские военачальники. «И на вражьей земле мы врага разгромим малой кровью, могучим ударом», — пели мы, мальчишки, в начале 1941 года.

Но события развиваются совсем иначе. Немцы стремительно продвигаются в глубь страны, руководство наркомата обороны даже не знает обстановки на фронтах, в плену оказываются сотни тысяч красноармейцев. Удручённый Сталин уезжает на дачу и пребывает там в одиночестве — как раз в тот момент, когда армия, партия, народ, страна ждут его слова.

И тут Берия находит способ вернуть своё прежнее влияние и даже усилить свои позиции в рядах советской правящей элиты. Говорят, именно он, вспомнив опыт Гражданской войны в СССР (а он во всякой ситуации изучал исторические прецеденты), когда всей жизнью страны управлял Совет обороны, предложил членам Политбюро поехать на дачу к Сталину с призывом взять всю полноту власти в свои руки в качестве председателя Государственного Комитета Обороны.

Известно, что Сталин не был обрадован, когда члены Политбюро явились к нему на дачу. Некоторые даже уверяли, что он испугался, думая, что его хотят отстранить от руководства и арестовать. Но когда он услышал, что предлагается создать ГКО, то спросил только, кто будет председателем. Услышав же, что власть останется у него, задал ещё один вопрос: кто станет членами ГКО. Тут Берия и назвал тех, кого включить в состав ГКО, в том числе и самого себя. Сталин согласился.

Война потребовала, чтобы все спецслужбы были собраны в единый кулак в составе НКВД. Члену ГКО, наркому внутренних дел Берия присваивают звание Генерального комиссара государственной безопасности, приравнивавшееся к званию Маршала Советского Союза.

Теперь Берия пришлось заниматься не реабилитацией жертв ежовщины, а ликвидацией вражеских шпионов и диверсантов и проведением диверсий, которые осложнили бы операции врага. Увы, многие работники, которые призваны были готовить к проводить такие диверсии, попали под молот репрессий, в том числе и во времена, когда НКВД возглавлял Берия. Нельзя не упомянуть и о том, что тогда отмечались многочисленные случаи, когда при отступлении наших войск врагу оставлялись невзорванными важные мосты через реки. Однажды при эвакуации были «потеряны» списки нашей резидентуры в тылу врага. Настораживали и иные промахи органов госбезопасности, но разбираться с этим Сталину, сверх меры загруженному руководством военными действиями, было некогда.

В октябре 1941 года, когда немцы стояли у ворот нашей столицы, Берия был единственным членом Политбюро, который считал, что Сталин должен оставаться в Москве. Он обещал Сталину превратить Красную площадь в аэродром, если обстановка потребует всё же эвакуации вождя. Тем самым он вновь оказался жизненно необходим Сталину.

В 1942 году на грани остановки оказалась работа железнодорожного транспорта, что грозило скорым поражением СССР в войне. «Железный нарком железных дорог» Каганович, в мирное время любивший рапортовать об успехах своей отрасли (а ему тогда давали огромные средства из бюджета), в военных условиях (когда нужно было использовать внутренние резервы) со своими задачами не справился. Возник вопрос, кого поставить во главе наркомата путей сообщения. В числе других называлась и кандидатура Берия, но он всеми силами от этого поручения отбивался, понимая, что с такой махиной, как железные дороги, он не справится. Наркомом на короткое время стал начальник тыла Красной Армии генерал Хрулёв.

А в 1943 году, когда стал очевидным коренной перелом в ходе войны, НКВД вновь был разделён, органы госбезопасности и военная контрразведка были выведены из его состава. Берия вновь остался руководителем милиционеров и пожарных, хотя в числе сопровождавших Сталина принял участие в работе Тегеранской конференции глав трёх держав. Именно там Сталин представил его главам союзных государств как «нашего Гиммлера».

Меня давно удивляли некоторые обстоятельства, связанные с судьбой сына Сталина Якова Джугашвили. Долгое время считалось, что Яков попал в плен к немцам, и Сталину было передано письмо от него. Думается, это тяжело отразилось на душевном состоянии Сталина. Дело было не столько в самом Якове (отец не очень жаловал своего первенца), а в том, что немцы использовали его имя, агитируя бойцов Красной Армии тоже сдаваться в плен. Недавно на основании графологической экспертизы было установлено, что письмо Якова отцу — фальшивка, искусная подделка. Берия, без сомнения, знал, какой душевной раной была для Сталина вся эта история. Почему же он, ас разведывательной работы, не предложил провести экспертизу тогда?

Звёздный час для Берия наступил в 1946 году. В СССР проглядели возможность создания атомной бомбы. И когда стало известно, что американцы вот-вот применят это оружие страшной разрушительной силы, у нас было принято решение немедленно развернуть работы по создание собственной атомной бомбы.

Был образован Специальный комитет при Совете Министров СССР. Во главе его Сталин поставил своего ближайшего соратника Молотова. Но дело шло плохо, Молотов с его пристрастием к бумажному, канцелярскому стилю руководства не находил общего языка с учёными-атомщиками. Берия искусно руководил потоками информации, пропуская к Сталину в первую очередь те документы и письма учёных, касающиеся атомного оружия, в которых отмечалась роль Берия и данных, полученных от разведки. (Первые разведывательные данные о ходе работ над атомным проектом в США были получены нашими чекистами ещё в бытность Берия во главе объединённого НКВД. Секретные данные передали западные учёные, страшившиеся монополии США в производстве атомной бомбы.) И Сталин вынужден был пойти навстречу учёным. 20 августа 1945 года он поставил во главе комитета Берия, согласившись освободить его от обязанностей наркома внутренних дел и назначив заместителем председателя Совнаркома СССР. Это было необходимо потому, что главе комитета подчинялись три важнейших отрасли народного хозяйства: энергетику, машиностроение и транспорт, не считая добычи сырья (в том числе урана и никеля).

Но почему учёные добивались назначения главой комитета именно Берия? Потому что академики того времени, особенно физики, в душе были диссидентами, и они чувствовали слегка диссидентский настрой Лаврентия Павловича. Академик Семёнов вспоминал, как в разговоре с ним об академике Капице Берия произнёс фразу, какую немыслимо было услышать ни от кого из ортодоксальных коммунистов: «Такой талантливый человек, а работает на большевиков». Позднее генетики, гонимые в Академии наук, находили приют в институтах, находившихся в ведомстве Берия. Поэтому для учёных Берия был «свой среди чужих» партократов. А учёным, непосредственно работавшим над проектом атомной бомбы, он в эти годы, когда во многих областях страны люди пухли и погибали от голода и даже бывали случаи людоедства, создал фантастически благоприятные условия, в том числе и снабжение «по потребностям». И за каждый успешный результат на них проливался дождь наград и премий. Наверное, можно поверить академику Игорю Васильевичу Курчатову, когда он говорил: если бы не Берия, атомной бомбы у СССР долго ещё не было бы. Но то же самое можно сказать о множестве других дел, возлагавшихся на плечи Берия.

Кстати сказать, этот диссидентский настрой помогал Берия, позволял ему глубже вникать в суть изучаемых проблем. Ведь он смотрел на них с двух сторон — и с позиции партии, и с точки зрения диссидентов, это делало его взгляд более ёмким.

В распоряжение комитета Берия были выделены огромные ресурсы — денежные, материальные, интеллектуальные, людские. И Берия мог доложить Сталину о том, что советская атомная бомба создана и успешно испытана. Вот как описывает это, со ссылкой на свидетелей испытания бомбы, С.Семанов:

«Берия проявил в работе по руководству «атомным проектом» несомненный организаторский талант, хотя свою холодную жестокость вовсю проявлял и тут… Кульминация событий произошла в августе 1949 года… Вся зона на короткое время осветилась очень ярким светом. До прихода первой мощной взрывной волны осталось тридцать — сорок секунд… Раздался первый громовой рык… Курчатов застыл, произнеся только одно слово: «Вышло!»

Берия тепло, от всей души обнял Курчатова, потом Харитона… И всё произносил шёпотом в их лица: «Было бы большое несчастье, если бы не вышло!»…

Берия позвонил Сталину…»Она взорвалась! Как у американцев!». «Я уже знаю». И отбой.

Берия рассвирепел. Сталину, оказывается, уже доложили. Пока он лобызался с этими учёными, его опередили».

Это не единственный раз, когда Берия запаздывал, и его опережали, в последний раз это стоило ему жизни.

Сталину, конечно, было приятно, когда люди восхищались его гением, но открытой лести он не любил. И не терпел он болтунов, не умеющих организовать дело. Берия Сталин не любил, но когда требовался человек-организатор важного для страны дела, подчас для предотвращения катастрофы, приходилось вызывать Лаврентия Павловича. А когда дело было сделано, Берия вновь отодвигали на вторые роли.

Сталин много раз обличал членов Политбюро в лени и неумении работать, в нежелании учиться. Они, действительно, устали от страшного напряжения в течение десятилетий и хотели, наконец, отдохнуть от трудов праведных. А Берия был полон энергии, и поручаемые ему задачи всегда успешно выполнял (правда, он умел и отказаться от тех дел, которые не принесли бы ему политических дивидендов).

У писателей Михаила Пришвина и Ионы Друцэ есть сходные высказывания, смысл которых можно передать так: немец хорош, когда речь идёт о делах возможных. Но когда требуется совершить невозможное, для этого больше всего подходит русский человек. Берия знал эту особенность русского человека и умел мобилизовать людей на невозможные достижения.

Берия говорил, что у Сталина нет человеческих привязанностей, люди для него — лишь инструменты для решения определённых задач. Он использует человека, а затем безжалостно отбрасывает. Если же этот человек к тому же в курсе некоторых дел, сведения о которых могли бы повредить репутации вождя, то такой человек не просто отбрасывался, но и уходил в небытие. И потому Берия считал, что залогом его выживания в среде, созданной Сталиным, является создание ситуаций, при которых он будет постоянно нужен вождю.

В то время как Сталин старел и терял нити управления партией и страной, Берия укреплял свои позиции в руководстве СССР. От былой его беззаветной преданности вождю не осталось и следа. Он всё более критически относился к Сталину и вырабатывал свой, альтернативный политический курс, несравненно более либеральный. А Сталин нуждался в Берия, потому что атомных бомб у нас было ещё много меньше, чем у США, и свёртывать атомный проект было невозможно. А менять на ходу его руководителя — значило бы загубить дело, да и назначить на место Берия было некого.

Сталин нуждался и в людях, способных к конструктивной критике его взглядов и действий. А вокруг были в основном люди, которые, выслушав указание вождя, щёлкали каблуками и спешили показать свою исполнительность. И по этой причине Сталину нужен был Берия, так же как и Маленков, который, как секретарь ЦК, видимо, не испытывал нежных чувств к Сталину, державшему в последнее время курс на ослабление влияния партии.

Сталин уже начинал бояться Берия. Ведь представление о всевластии вождя — не более чем миф. Возможно, Сталин и собирался убрать Берия, но не успел.

Так Берия и оставался заместителем председателя Совета Министров СССР и председателем специального комитета до дня смерти Сталина.

Берия взошёл на советский политический Олимп поздно, в конце 30-х годов, когда руководящее ядро партии и государства уже сформировалось. Соблюдая правила политической и идеологической игры, принятые в сталинскую эпоху, Берия на публике выступал как марксист-ленинец и верный соратник Сталина. Однако он, видимо, вследствие более глубокого знания реальной жизни, чем у давно уже засидевшихся в своих кремлевских кабинетах соратников вождя, раньше других увидел несовпадение радужной картины успехов страны и подлинного её состояния. Ему казалось, что западная демократия открывает больше возможностей для всестороннего прогресса, чем общественная система, установившаяся в СССР. Это и привело его к конфликту с системой и с теми руководителями КПСС, которые привычно оценивали жизнь страны через призму марксистских догматов.

Начнём с разбора его внешнеполитических инициатив. Берия предлагал ликвидировать социалистическую ГДР и осуществить объединение Германии как миролюбивого демократического буржуазного государства. Мотивировал он это тем, что ГДР, требующая от нас повседневной помощи, — это гиря на ногах советской экономики. А объединённая Германия будет навеки благодарна СССР за согласие на её объединение и окажет нашей стране экономическую помощь. На мировой арене такая Германия служила бы противовесом США и Великобритании.

Против этой инициативы Берия выступил Молотов, поддержанный Хрущёвым. Эти деятели полагали, что социалистическая Восточная Германия будет служить привлекательной витриной, демонстрирующей преимущество «социалистического образа жизни», и своим примером увлечёт пролетариат Западной Европы, и не только Европы.

Парадокс здесь заключался в том, что всё получилось точно наоборот. Западная Германия стала витриной для Восточной. Началось массовое бегство немцев с востока на запад, а не в обратном направлении. Более того, в июне 1953 года в Восточной Германии началось восстание, подавленное советскими войсками. И «наводить порядок» там Президиум ЦК КПСС послал именно Берия, который уже предложил отдать Восточную Германию Западу. А товарищи по Президиуму воспользовались отсутствием Берия, и заговор против него вступил в решающую фазу. Существует даже версия, высказывавшаяся и в печати, что восстание в Восточной Германии было спровоцировано Хрущёвым, Маленковым и Молотовым для того, чтобы отправить на его подавление Берия именно в это время.

Впоследствии советские руководители соглашались на объединение Германии по принципу «одна страна — две системы», то есть ГДР и ФРГ станут двумя частями нового государства, с сохранением социализма в одной части и капитализма в другой. А уж каковы будут перспективы социализма в соревновании с капитализмом — пусть об этом думают немецкие коммунисты. Но Горбачёв просто сдал ГДР Западу.

Берия, как и Сталин, был против расчленения Германии, потому что тогда главным для немцев станет стремление к воссоединению. Но Берия также полагал, что нам не следует аннексировать Восточную Пруссию, достаточно было бы создать там наши военные базы. А лучше всего, по его мнению, было бы для СССР вернуться к старым границам 1937 года.

Мне кажется существенным такой аргумент против позиции Берия в германском вопросе. Известно, что жители ГДР сразу после объединения Германии поддались чувству эйфории, но для большинства их вскоре наступило отрезвление. Несмотря на то, что Западная Германия вложила в экономику бывшей ГДР триллионы марок, восточные земли остаются менее развитыми, там выше безработица, ниже жизненный уровень населения. Но главное не в этом. И сегодня, спустя много лет, восточные немцы («осси», как пренебрежительно называют их на западе страны) в большинстве своём сожалеют о потере тех социальных благ, которые они имели в ГДР, и презирают своих западных собратьев («весси») за их бездуховность и тупую погоню за материальными благами. Западные немцы платят им плохо скрываемой ненавистью. Иными словами, социализм в ГДР пустил глубокие корни, и если не предательство горбачёвской клики, ещё неизвестно, как пошло бы развитие Центральной Европы.

Расчёт Берия на то, что объединённая буржуазная Германия станет нейтральной страной, подобно Австрии, вряд ли оправдался бы. Слишком велика была заинтересованность правящих кругов США в превращении Германии в мощную военную силу, способную противостоять Советскому Союзу в конфликте, который обе противостоящие стороны считали почти неизбежным (Надеюсь, я не раскрою военной тайны, если скажу, что советский Генеральный Штаб разрабатывал планы выхода наших танковых колонн к Ла Маншу в ответ на планы нанесения американцами ударов по крупнейшим городам СССР).

Берия считал, что и в других странах Восточной Европы не следует насаждать социализм советского образца. В частности, он отговорил Сталина проводить в Польше коллективизацию. По его мнению, лучше иметь в Польше не коммунистическое, а лояльное к СССР коалиционное правительство, в которое вошли бы и деятели окопавшегося в Лондоне эмигрантского кабинета министров. Дескать, те деятели вообще ничего делать не могут, а потому надо дать им почётные должности, на которых они доживали бы свой век.

Ещё до войны, когда решалась судьба пленных польских офицеров, находившихся в советских лагерях и свозимых в Катынь, Берия предлагал сохранить эту силу, чтобы использовать для создания союзной нам польской армии в случае, если Германия нападёт на СССР. Но Ворошилов, Маленков, Жданов, Молотов и Каганович видели будущую Польшу только социалистической, а её армию — рабоче-крестьянской, для которой пленные офицеры — классовые враги. Серго Берия пишет, что впоследствии Молотов признал свою неправоту в этом вопросе.

Самым лучшим решением Берия считал объединение славянских стран народной демократии в две федерации — вокруг Польши и Болгарии. Пусть лидеры этих демократических государств стоят за социализм, но не за большевизм. Он, видимо, понимал, что многовековая ненависть поляков (во всяком случае — польской шляхты) к России и русским вряд ли сделает возможным превращение Польши в нашего верного союзника.

Берия также полагал, что разрыв с Тито был ошибкой, и намечал её исправить. («Пусть югославы строят, что хотят».) В отличие от Сталина, рассматривавшего Югославию как важный плацдарм для проникновения в Западную Европу, Берия видел цивилизационную несовместимость России и западных славян, давно уже устремлённых в сторону Запада. Народы «стран народной демократии» Восточной Европы, хотя и стали нашими союзниками, всё-таки принадлежат к европейской цивилизации и чужды, если не враждебны, России, и никакой пролетарский интернационализм не сможет устранить эту их чужеродность нам.

По мнению Берия, проведение предлагаемой им политики позволило бы надеяться на прекращение «холодной войны», вину за которую он возлагал на Сталина. Более того, в новых условиях СССР мог бы рассчитывать на американскую помощь по плану Маршалла. Вероятно, он был просто не в курсе секретной договорённости между Рузвельтом и Сталиным.

Дело в том, что для США главная цель во второй мировой войне заключалась не в разгроме гитлеровской Германии. Победа над немцами была нужна им как средством для решения более важной задачи — развала Британской империи. США хотели вытеснить Англию из её колоний, ресурсы которых должны были быть поставлены под контроль американских монополий. Сталин тоже хотел развала колониальных империй, потому что рассматривал национально-освободительные движения в колониях как союзника в борьбе за победу социализма во всём мире. Потому-то Сталин гораздо чаще находил взаимопонимание с Рузвельтом, чем с Черчиллем.

Вот и по вопросу будущего послевоенного устройства мира у Сталина и Рузвельта была достигнута договорённость. По сути, это был план раздела мира между двумя сверхдержавами. СССР принял участие не только в создании Организации Объединённых наций, но и образовании «финансовой ООН» — Международного валютного фонда, в правлении которого решающую роль должны были играть две сверхдержавы. СССР даже заплатил солидный первоначальный взнос в МВФ. И первоначальные намётки будущего «плана Маршалла» тоже учитывали интересы Советского Союза. Но после смерти Рузвельта (которая произошла при загадочных обстоятельствах) президентом США стал Трумэн, ставленник совсем другой финансовой группировки, и в политике США произошёл резкий поворот.

Берия, видимо, не знал всех подробностей договорённости Рузвельта и Сталина и не разглядел хищнической сущности плана Маршалла в новой редакции, который преследовал цель, если бы наша страна его приняла, затянуть её в долговую кабалу и завладеть её природными ресурсами. Берия боялся разрыва союзнических отношений с Западом, установившихся у нас во время войны, потому что тогда терялась бы внешняя опора, нужная для установления в СССР демократического строя. Берия был убеждён в том, что Сталин вскоре развяжет новую мировую войну, которую он выиграет, но это будет иметь катастрофические последствия для всего человечества. До начала этой войны Сталин должен был, по мысли Берия, уничтожить противников этих его планов в своём ближайшем окружении. И борьба Берия против планов Сталина была для него борьбой за собственное выживание.

Берия считал ошибкой проарабскую позицию СССР в арабо-израильском конфликте и предлагал сделать ставку на Израиль, что обеспечило бы нам поддержку всей мировой еврейской диаспоры. Он всерьёз считал возможной помощь еврейского капитала в восстановлении разрушенной войной экономики СССР.

Сейчас, когда мир столкнулся с разнообразными проявлениями исламского терроризма, жертвами которого стали и тысячи наших соотечественников, стало очевидным, что в нашей позиции по ближневосточному вопросу был допущен известный перекос. И вообще в арабском мире не нашлось ни одной страны, в которой идеи социализма пали бы на благоприятную почву.

Среди намеченных им мер во внутренней политике было немало разумных. Начну с частности. Зачем советским людям, выходящим на первомайскую демонстрацию, нести портреты членов Президиума ЦК КПСС, тем более что они часто и не знали, кто на этих портретах изображён?

Берия настоял на прекращении «великих строек коммунизма», которые, как он считал, истощали экономику и служили лишь дымовой завесой усилившейся милитаризации страны. По его подсчётам, если бы десятую долю расходов на военные нужды употребить на производство товаров народного потребления, жизненный уровень трудящихся можно было поднять в четыре раза! Для чего строить сотни километров каналов, если народ голоден, разут и раздет? И прежде чем рыть каналы в пустыне, следовало бы поднять Нечерноземье. Заодно с о стройками, отдававшими гигантоманией, были прекращены и вполне оправданные работы из «сталинского плана преобразования природы». Например, прекратилось насаждение полезащитных лесополос, которые гарантировали бы от мертвящих засух большие территории в Европейской части страны.

Берия поручил группе специалистов составить подлинную историю СССР и КПСС, десталинизировав её, оценивая события и деятелей без ярлыков. Например, троцкизм надо рассматривать как идейное течение, а не как собрание шпионов иностранных государств. (Он даже распорядился об издании трудов Бухарина и Троцкого, а также Столыпина, Витте и ряда других деятелей дореволюционной России.) Такое изменение оценок бывших оппозиционных течений тоже должно было бы способствовать привлечению еврейского капитала в советскую экономику. Однако он не учитывал, что, встав на путь сначала идейной, а затем и политической борьбы, оппозиция, опасаясь поражения, способна и встать на путь прямого предательства национальных интересов, примеров чего не счесть в анналах истории, в том числе и российской (включая советскую).

Берия считал, что надо построить в Москве Пантеон для захоронения великих сынов и дочерей Родины, освободив Кремль от останков героев.

Думается, членам Политбюро пришлось бы по душе предложение Берия построить для них государственные дачи, с тем чтобы ныне занимаемые они могли передать детям по наследству. Но Хрущёв воспротивился этому, опасаясь, что такое решение может быть впоследствии использовано Берия как компромат.

Берия выступил инициатором проведения широкой амнистии заключённых. Под неё подпало свыше миллиона человек (всего в системе ГУЛага, по некоторым данным, находилось 2,5 миллиона узников). С одной стороны, это было как бы актом справедливости и милосердия. С другой, были амнистированы тысячи опасных преступников, которые и не собирались исправляться и жить честной трудовой жизнью. Это привело в «холодное лето 1953 года» к сильному всплеску преступности, но в то же время как бы давало основания для повышения роли МВД в жизни страны, что было наруку Берия.

Серьёзными были и предложения Берия по реорганизации Советского государства.

В качестве первого шага Берия считал необходимым передать управление экономикой и культурой союзных республик в руки национальных кадров и придать там национальным языкам статус государственного. Это, дескать, и будет выражением доверия национальных республик Центру. Далее предполагалось создавать национальные воинские формирования (против чего возражал маршал Жуков), позднее учредить национальные ордена.

У Берия были тесные связи с руководителями Татарской АССР, и он стремился сделать её союзной республикой и обеспечить ей выход к Каспийскому морю, обосновывая это тем, что Астрахань-то ведь не русский, а татарский город… В этом случае весь блок поволжских мусульманских территориальных образований получил бы прямой выход к союзным мусульманским республикам и даже к Ирану (через Каспий). А в Татарстане сепаратистские настроения имели глубокие корни!

А уж последующие шаги можно расценить, по сути, как предложение распустить СССР, освободить союзные республики от экономической зависимости от Центра, чтобы затем эти страны, став самостоятельными, создали новое объединение на добровольных началах. Он видел, что Европа идёт к экономической интеграции, но самостоятельные государства там останутся ещё надолго. А СССР, по его мнению, должен проделать обратный путь, так как экономически республики объединены и требуется лишь обеспечить возрождение наций. При таком развитии событий Европа станет противостоять не СССР, а Соединённым Штатам. И американцы вынуждены будут уйти из Европы.

Берия понимал, что ликвидировать ненавистную ему КПСС в ближайшие годы невозможно, поэтому нужно постепенно сводить её роль на нет. Ещё при жизни Сталина он говорил, что партия в СССР занимается не своим делом, руководит экономикой, не отвечая за результаты своего руководства. Партийное руководство нужно было, пока мы использовали буржуазных специалистов, а теперь все наши кадры советские, зачем за ними нужен контроль? Надо, чтобы страной управлял не ЦК КПСС, а Совет Министров СССР. А партия путь занимается идеологией, воспитанием, культурой, формированием нового человека. В партии потому и процветают интриги, что она не имеет собственного дела. Пусть партия, если не может руководить и нести ответственность за результаты своей деятельности, хотя бы не мешает развитию экономики.

Берия способствовал смягчению отношения Сталина к религии и Церкви. Но если Сталин руководствовался при этом соображениями пользы для государства, то Берия, вероятно, видел в религии силу, которая смогла бы если не противостоять ненавистному ему марксизму, то хотя бы ослабить влияние этого учения пусть и на небольшую часть общества. Кроме того, он хотел, чтобы государство пошло навстречу не только Русской Православной Церкви, но и Ватикану. Обосновывал он это желанием сохранить канал для влияния на Запад и получения информации оттуда, хотя не исключено, что он хотел создать условия для возникновения в нашей стране ещё и церковного раскола.

Нетрудно понять, что Берия не очень почитал Маркса, считая, что теория марксизма заводит социалистические страны в тупик. А Ленина, приведшего партию к захвату власти, но не знавшего, что делать дальше, Берия вообще считал не способным ни на что, кроме интриг. И у него в спецхране было собрано множество документов, показывающих не созданный пропагандой благостный образ Ленина, а подлинный — циничного и жестокого правителя, который этой жестокостью прикрывал свою неспособность не только решать, но даже и понимать вставшие перед страной новые задачи. Когда сын Берия Серго по молодости стал чересчур восхищаться Лениным, отец принёс ему одну из папок с такими материалами и тем избавил от этого вида идолопоклонства.

Берия не просто с удовлетворением воспринял решение Сталина о роспуске Коминтерна, «рассадника интриганов и стукачей», но и высказался в домашнем кругу о партии, в состав руководства которой он сам входил: «Даже наши партийные органы, эти сборища скорпионов, далеки от Коминтерна». Ненавидел он и политорганы в Советских Вооружённых силах.

Если говорить по сути, то Берия предложил деидеологизировать жизнь страны. Вопрос о том, нужна ли обществу идеология или она только мешает его развитию, нуждается в отдельном рассмотрении. Но Берия ведь не мог не понимать, что партия уже осталась без передовой идеологии. Руины марксистской идеологии ещё оставались каким-то препятствием на пути идеологии буржуазной, которая проникала в СССР по тысячам каналов. И полная деидеологизация означала бы в тех условиях только капитуляцию пред буржуазной идеологией, что мы и наблюдаем сегодня.

Если отвлечься от конкретной обстановки тех лет, то в предложениях Берия было немало разумного. Но даже то, что в них можно было считать в общем правильным, по большей части оказывалось несвоевременным или, по крайней мере, нуждавшимся в идеологической подготовке, причём с позиций, Берия совершенно чуждых.

Но главное слабое место в воззрениях Берия было то, что он не понимал русского народа и величайшего, всемирно-исторического значения нашего главного достижения — советского образа жизни.

В русском народе Берия видел лишь носителя рабской психологии, управлять которым можно лишь с помощью большой дубинки. И, соответственно, в большевизме и диктатуре пролетариата он заметил лишь одну, репрессивную, сторону.

Как ни рядился Берия в одежды верного ученика Ленина — Сталина, как высоко ни поднимался в партийной иерархии, он по своему мировоззрению остался мелким буржуа. В этом отношении показательны следующие примеры.

Сталин, видя, как рассыпается фронт в первые дни войны, в ярости спрашивал: «Где же этот ваш проклятый рабочий класс?» Он не мог понять, почему тысячи и тысячи бойцов и командиров отступают, даже убегают без боя, а десятки тысяч сдаются в плен. И Берия ему объяснял: потому что они не собственники. Если бы они владели собственностью, то сражались бы как львы.

Не знаю, почему Сталин не возразил ему: во французской армии было немало собственников, однако она не стала по-настоящему сражаться с немцами, а отдала свою страну под пяту оккупантов. Мелкий буржуа готов отстаивать свою собственность, когда покушаются непосредственно на неё, в одиночку, но о народе, стране, национальных интересах и национальном достоинстве у него голова не болит. С другой стороны, в России, когда на неё напал Наполеон, не только крестьяне, но и купцы, и дворяне жгли свои дома со всем имуществом, но не покорялись вторгшемуся врагу. Это сейчас у нас всячески насаждают идею о мелком собственнике как главной силе общества, но она до сих пор не очень приживается в России.

Берия, мечтая об установлении в СССР буржуазной демократии, делал ставку на советских солдат и офицеров, прошедших по дорогам войны не только своей страны, но и половину Европы. По его убеждению, эти люди, увидевшие, что «освобождённые» от ига капитала живут в свободном обществе и материально обеспечены гораздо лучше своих «освободителей», вернувшись домой, захотят перестроить жизнь страны на тех же началах, какие сделали западное общество богатым. Но, к его удивлению, советские люди, русские солдаты и офицеры не стали «новыми декабристами», они отнюдь не желали такой перестройки и не понимали тех, кто мечтал об установлении у нас западного строя жизни.

Советский строй даже в том несовершенном виде, в каком он сформировался при Сталине, оказался для русских людей гораздо более своим, чем желанный Берия строй западной демократии.

Если представить проблему в самом упрощённом виде, то она будет выглядеть примерно так.

Общества, цивилизации, экономические системы можно разделить на два типа — целеустремлённые и рыночные.

Общества, в которых люди вышли из животного состояния, стремятся стать лучше, совершеннее, справедливее, и потому у них есть идеал. Это и отличает человека, вышедшего из животного состояния, от человека, остающегося животным. Классики марксизма так и понимали коммунизм — «окончательный выход человечества из животного мира». Необходимость подъёма человечества на более высокую ступень нравственного развития — одна из центральных тем русской культуры, в особенности литературы. Герой рассказа Чехова «Дом с мезонином» страдал от того, что «человек остаётся самым хищным и нечистоплотным животным на земле».

В обществах целеустремлённого типа велика роль государства, экономики управляется централизованно. Но в них должна быть обеспечена и достаточная свобода личной инициативы, в противном случае они быстро вырождаются.

Общества же рыночные, в которых люди стремятся просто урвать всё, что можно, для себя, для своей семьи, для своей корпорации, по большому счёту представляют собой стада животных.

Целеустремлённые общества, в свою очередь, можно разделить на утопические, государственно-социалистические и реально-социалистические. К утопическим обществам можно отнести, в частности, коммунистические (по Марксу и по Ленину) и нацистские («Третий рейх» по Гитлеру). Государственно-социалистическим можно назвать советское общество при Сталине. Зачатки реального социализма прослеживались в России 20-х годов прошлого века — в период от ликвидации нэпа до установления сталинского режима.

Рыночные общества — это общества хищнические, даже если они государственно-рыночные (как на современном Западе) или с господством транснациональных корпораций (куда ведут мир современные глобалисты). В период упадка рыночные общества превращаются в бандитские (что мы видим на примере современной России).

От общества государственного социализма наша страна должна была идти вперёд, к обществу реального социализма. Берия же, как и все предыдущие и последующие реформаторы либерального толка, звал и тянул страну назад, к демократии западного типа, то есть обратно в животный мир. Следовательно, в политике он был реакционером.

Это делало Берия неадекватным стране, жизнь которой он собирался так круто перестроить. Поэтому можно быть уверенным в том, что если бы даже его не устранили, по большому счёту он не смог бы стать вождём страны, руководителем народа. Однако крови, при неблагоприятном развитии событий, он мог пролить много, попутно разрушив эту чуждую ему страну. А потому его устранение с политической арены СССР в целом надо считать положительным явлением.

Берия рассчитывал убрать своих коллег по руководству партией и страной, предварительно запугав их тем, что расскажет об их непосредственном и активнейшем участии в массовых репрессиях, и готовил новый съезд КПСС. Если бы его план удался, то мы услышали бы доклад не о враге народа Берия, а о врагах народа Хрущёве, Маленкове и других соратниках Сталина. Но он совершил ряд ошибок, и противники его опередили.

Нетрудно убедиться, что почти всё, что предлагал Берия, впоследствии осуществили частично Хрущёв, а остальное — Горбачёв и Ельцин. Не случайно и такой либеральный «реформатор», как Александр Яковлев, положительно оценивал многие шаги Берия. Значит, Берия был не продолжателем дела Сталина, а скорее предшественником Горбачёва.

Осталось проследить, как развивались события в стране и её руководстве после того, как суть затеянной Берия «перестройки» стала ясной остальным членам Президиума ЦК.

Первой дала трещину дружба Хрущёва и Маленкова. Сразу после вступления их на свои новые посты они держались на равных, однако постепенно Хрущёв стал, как принято говорить в таких случаях, всё больше «тянуть одеяло на себя». Сказать по правде, у него были для этого все основания.

Когда Хрущёв вернулся с Украины и снова стал первым секретарём парторганизации Москвы и Московской области, его поразило запустение подмосковных деревень, даже расположенных в часе езды от столицы. Маленькие колхозы, в которых если что и выдавали на трудодень, то сотню-другую граммов зерна, всюду царили бездорожье и повальное пьянство крестьян. Всё это было резким контрастом с колхозами Украины. А за сельское хозяйство отвечал в Политбюро Маленков, который в этом деле совершенно не разбирался.

Маленков считался вторым (после Сталина) человеком в партии, но он был типичный аппаратчик. «Писарь», — говорил о нём Сталин; дескать, резолюцию он вам напишет грамотно, а конкретное дело ему поручать нельзя, он его не знает. Это было не совсем справедливо. Ведь во время войны Маленкову, как члену Государственного Комитета Обороны, поручалось контролировать производство некоторых видов вооружения, а позднее, когда Берия возглавил атомный проект, Маленков отвечал за работы по созданию ракет. Но Хрущёв считал, что на этих участках работы Маленков чувствовал себя крайне неуютно. Хрущёв, бывший членом Военного Совета фронта во время Сталинградской битвы, видел, как Маленков, командированный Сталиным на Сталинградский фронт, показал свою полную некомпетентность в военных вопросах. Зато мастер аппаратной игры он был первоклассный, что часто воспринимается как отрицательная характеристика. Между тем для политика и организатора знание механики аппаратной борьбы совершенно необходимо. Хотя некоторые авторы именно Маленкова считают главным организатором «ленинградского дела» и ряда других подобных акций, что не прибавляло ему популярности в партии, он в первые месяцы после смерти Сталина сумел внести свой весомый вклад в обеспечение мирного перехода к последующим преобразованиям.

Однако, по мнению Хрущёва (повторяю, не совсем справедливому), и на новом посту председателя Совета Министров СССР Маленков, не проявил себя компетентным руководителем. Хрущёв на заседаниях Президиума ЦК всё чаще поправлял своего незадачливого коллегу и постепенно брал инициативу в постановке и решении обсуждаемых вопросов в свои руки.

Маленков обижался, но однажды, когда он опоздал на заседание Президиума ЦК КПСС, Хрущёв уже прочно занял место председателя, а вошедшему Маленкову предложил вести протокол. И больше уже Маленков на равных с Хрущёвым не выступал.

Но Маленков неверно оценил обстановку в руководстве страной в целом. Во-первых, он решил, что раз его уже назначили председателем Совета Министров СССР, то помощь Берия ему уже ни к чему. Более того, он стал опасаться, что Берия, считавший пост премьера самым главным в стране, теперь будет стремиться занять эту должность. Если Берия ещё и вступит в союз с Хрущёвым, направленный против него, Маленкова, то премьеру своего поста не удержать.

Вообще-то эти опасения Маленкова были не совсем без оснований. Одно время в литературе появлялись сообщения о сговоре Хрущёва, Булганина и Берия против Маленкова. Хрущёв предполагал использовать Берия, чтобы поставить на пост председателя Совета Министров СССР более близкого ему Булганина, которым он мог манипулировать (этого он добился через два года). Хрущёв мог рассчитывать и на то, что ему удастся, проводя свои непопулярные меры, сделать это руками Берия, чтобы затем самому уйти от ответственности. Он, признававшийся, что у него руки по локоть в крови жертв репрессий, сумел ведь впоследствии представить дело так, будто виноваты в истреблении невинных работников другие соратники Сталина, а не он. Впрочем, этот якобы союз с Берия, возможно, был нужен Хрущёву для усыпления бдительности своего главного противника и для прикрытия собственных планов совсем другого рода.

У Берия тоже был интерес в смещении Маленкова. К тому же Берия допустил большой просчёт: он составил досье на Маленкова, собрав документы, свидетельствующие о его ведущей роли в самых главных делах периода массовых репрессий. Показав это досье Маленкова, Берия считал, что тем самым запугал и нейтрализовал его. Эффект же получился обратный, Маленкову захотелось избавиться от человека, который так его шантажировал. И потому Маленков, обычно тонко чувствовавший, откуда дует ветер, сдержав своё раздражение, решил сблизиться с Хрущёвым, чтобы отдалить его от Берия.

Это была роковая ошибка Маленкова, которая коренным образом изменила расстановку политических сил. Хрущёв будто только и ждал этого момента, и во время прогулки в подмосковном лесу сумел убедить Маленкова в необходимости устранения Берия.

Затем Хрущёв вовлёк в заговор Молотова. Берия вернул Молотову любимую жену, которая при Сталине была арестована и отбывала ссылку далеко от Москвы. И всё же Молотов, встречавший в штыки многие инициативы Берия, не только сам включился в заговор, но и стал связующим звеном между Хрущёвым и старыми членами бывшего Политбюро. Вскоре в заговор были вовлечены Каганович, и Ворошилов.

Все эти действия заговорщиков совершались тайно, только при личных встречах в уединённых местах, без использования телефонов, которые у всех у них прослушивались. Если вспомнить, насколько велика там была вероятность предательства, то надо признать, что заговорщики рисковали головой.

Берия в принципе мог бы нейтрализовать своих оппонентов 5 марта, сразу после смерти Сталина. Даже Жуков, не питавший дружеских чувств к Берия, считал, что именно так и нужно было поступить. Берия этого не сделал, может быть, опасаясь обвинений в «бонапартизме». А теперь у него не было возможности немедленно взять власть в свои руки, потому что для этого ему надо было расставить своих людей не только в органах госбезопасности, но и в других структурах, он пока не имел опоры ни в Вооружённых силах, ни в партийном аппарате. Позднее Горбачёв, избранный Генеральным секретарём ЦК КПСС, оказавшись примерно в таком же положении, постепенно, усыпляя бдительность соратников пустопорожними речами, укреплял свои позиции, и лишь потом, собрав рядовых членов ЦК пенсионного возраста, поблагодарил их за службу Родине и предложил им написать заявления об отставке, что они тут же и сделали. После этого руки у него были развязаны, он уже успел расставить на ключевые посты своих людей — типа Александра Яковлева и Эдуарда Шеварднадзе.

А у Берия таких возможностей не было, да и долго ждать он не мог. Впрочем, создаётся такое впечатление, что Берия и не намеревался устранять ни Маленкова, ни Хрущёва, сознавая, что второй раз подряд во главе России — СССР не может стать грузин. Ему, видимо, казалось, что достаточно будет приставить к Маленкову и Хрущёву своих «комиссаров» в качестве заместителей, без визы которых ни одно распоряжение «первых лиц» не будет иметь силы.

Здесь он мог опираться на опыт прежних лет. При Сталине любое постановление Совета Министров скреплял своей подписью не только он сам, председатель, но и управляющий делами (Чадаев).

Точно так же указы Президиума Верховного Совета СССР подписывали председатель (Шверник) и секретарь (Горкин). Теоретически председатель Президиума Верховного Совета мог подписать любой указ. Но на практике указ вступал в силу только после того, как секретарь Президиума скреплял его печатью и давал указания о регистрации в книге и снятии надлежащего количества копий для рассылки в соответствующие инстанции.

Да и директор предприятия мог подписать любой документ, но если бумага имела отношение к финансам, то под ней должен был поставить свою подпись и главный бухгалтер. Допустим, главный бухгалтер возражал, а директор не соглашался с его доводами. Тогда главбух ставил свою подпись, но одновременно должен был сообщить о факте неоправданного, по его мнению, расходования средств своему вышестоящему начальнику. Не говоря уж о том, что все действия хозяйственников находились под контролем партийных органов, которые наблюдали за соответствием этих действий политической линии, заданной ЦК. Так что у Берия, думается, был расчёт на то, что он станет фактическим главой страны, диктатором, даже если формально первыми лицами её будут Маленков и Хрущёв.

А это была уже роковая ошибка Берия. Хрущёв был не из тех, кто смиренно согласился бы играть роль чьёго-то ставленника. Он слишком долго маскировался под безобидного и лишённого амбиций простачка при Сталине, чтобы теперь, когда перед ним открылась возможность осуществить свои планы социально-экономических преобразований (замечу сразу — зловещие, о чём речь пойдёт ниже), теперь плясать под дудку какого-то Берия.

В обстановке, когда старые члены бывшего Политбюро пребывали в оцепенении после смерти Сталина, а Хрущёв затаился, вынашивая свои планы прихода к единоличной власти, Берия оказался единственным активно действующим членом руководства партии. Удача в проведении первых намеченных им мер повергла его в состояние некоторой эйфории и ослабила обычно присущую ему бдительность. К тому же он знал, что после смерти Сталина в руководящей элите было достигнуто негласное соглашение о том, чтобы не прибегать к расстрелам по политическим мотивам. А о том, чтобы его могли просто снять с занимаемых им постов, он и думать не хотел. Ещё намного раньше он говорил, что попытка устранить его приведёт к восстанию чекистов, а это такая угроза, которую не может игнорировать никакая власть. И для него было полной неожиданностью его устранение заговорщиками, руководимыми Хрущёвым.

Принято считать, что Берия пал жертвой борьбы за власть, а предъявленные ему обвинения — пропагандистские измышления, основанные на различных фальшивках. Так ли это?

То, что противники Берия стремились всячески его очернить и во многом его оклеветали, несомненно. И что обвинения, предъявленные ему, выглядели тогда совершенно неправдоподобно, тоже факт. Но со времени суда над Берия прошло ровно пятьдесят лет, и в свете того, что произошло со страной за это время, многое в приговоре преступнику выглядит совсем иначе. Разберём некоторые из пунктов обвинения.

Ну, такой пункт, как стремление к захвату власти, можно опустить. В этом грехе были повинны и Хрущёв, и Маленков, а впоследствии и многие другие руководители страны. Конечно, если под захватом власти понимается и физическое устранение соперников, то его придётся считать преступлением.

Более важным надо считать обвинение в желании ликвидировать советский рабоче-крестьянский строй, осуществить реставрацию капитализма и восстановить господство буржуазии. Допустим, Берия не хотел прямо восстановить капитализм. Но он, несомненно, полагал, что власть должна быть не рабоче-крестьянской, а общенародной, демократической, без диктатуры пролетариата или какого-либо другого класса общества. Желание в известном смысле можно считать похвальным, но события в нашей стране, происшедшие после августа 1991 года, должны убедить и слепого в том, что устранение КПСС как руководящей и направляющей силы общества, без выработки правильной идеологии, выражающей назревшие потребности государства, может обернуться только распадом этого государства. Возможно, Берия этого не мог предполагать, субъективно это его в какой-то мере оправдывает, но объективно не делает его намерения менее преступными.

Берия обвинили в подрыве дружбы народов СССР. Возможно, Берия стремился лишь создать более благоприятные условия для роста национальных кадров, занятых в партийных, советских и хозяйственных органах союзных республик, их творческих работников. Но мы ведь видели, во что вылилась такая забота после 1991 года. Там, где нет твёрдого централизованного руководства идеологической жизнью всей страны, вместо роста национальных кадров воцарился разгул националистических и сепаратистских настроений. Под этот националистический угар подпали (надеюсь, на время) широкие народные массы, которые сейчас горько сожалеют об утраченных достижениях и ценностях социализма. Партийная элита союзных республик возглавила националистические движения, требовавшие независимости от Центра, и СССР распался, точнее — был развален совместными усилиями перерожденцев и предателей в центре и на местах, при всесторонней поддержке реакционных кругов Запада.

А как отнестись к обвинению Берия в том, что он был английский агент, иностранный шпион? У него, несомненно, были какие-то контакты с Западом через своих агентов, среди которых, вероятно, были и двойные агенты, работавшие как на СССР, так и на иностранные разведки. Ведь он установил контакты с Ранковичем («югославским Берия») задолго до того, как между руководством СССР и СФРЮ возникли официальные связи. Но если убедительные доказательства его прямой шпионской деятельности пока и не представлены, то по крайней мере «агентом влияния» Запада, первым в советском руководстве, проводником либеральной буржуазной идеологии и диссидентских взглядов Берия несомненно был.

Так что если обвинения, предъявленные Берия, тогда казались многим смехотворными, то по прошествии времени, как это ни странно, они оказались весьма обоснованными. И устранение Берия, повторю ещё раз, было явлением положительным. Оно было бы совсем положительным, если бы не открыло дорогу к власти гораздо более серьёзному врагу советского строя — Хрущёву, о чём пойдёт речь в следующей главе.