Хотя со дня смерти И.В.Сталина прошло более пятидесяти лет, споры о его роли в истории нашей страны не утихают. Более того, только теперь представляется возможным оценить её объективно. Но до этого далеко, спорящие продолжают видеть одну сторону дела, причём каждый свою. Для одних Сталин — величайший гений всех времён и народов, воплощение государственной мудрости и человечности, спаситель страны. Для других он — злодей, какого не знала история, кровавый палач собственного народа, на десятилетия затормозивший развитие России. При этом «сталинисты» рисуют благостный образ вождя, пользуясь только розовой краской, а «антисталинисты» лепят образ монстра, покрытый не только чёрной краской, но и помоями. Правда, есть и «объективисты», которые отмечают положительные моменты в деятельности Сталина и тут же сводят их на нет различными оговорками.

Сталин — безусловно величайшая фигура XX века, но ещё не понятая, неразгаданная и трагическая. Раскрыть его роль в истории — эта задача сейчас вряд ли вообще кому-нибудь по силам, она требует создания специального понятийного аппарата, вообще отсутствующего в современной науке. О Сталине у меня есть специальная работа, а здесь в мою задачу не входит рассмотрение его роли в истории нашей страны в целом. Мне важно выявить, как он отбивал попытки реставрации капитализма в СССР. И всё-таки не могу не высказать некоторых замечаний по поводу споров о его исторической роли.

Спорящие стороны, отмеченные выше, на мой взгляд, не учитывают, по крайней мере, шести обстоятельств.

Во-первых, Сталин не сразу стал таким, каким мы его представляем по последнему периоду его жизни. В его судьбе больше всего поражает невиданный в истории взлёт из самых бедных низов до руководителя великого государства. Думаю, все согласятся, что грузинский мальчик Сосо, сын бедной крестьянки, вынужденной наниматься прачкой в богатые дома, и незадачливого сапожника, вечно пьяного и драчливого, мог мечтать о такой судьбе. Любящая мать избрала для него поприще сельского священника и отдала его в духовное училище, затем в духовную семинарию. В юности в нём проявился незаурядный поэтический талант, но, движимый любовью к народу и жаждой справедливости, он сделал сознательный выбор, став профессиональным революционером. Можно считать показательным в этом отношении выбор им псевдонима (революционной клички) Коба в честь почитаемого в грузинском народе борца за справедливость. И в дальнейшей, уже взрослой жизни, Сталин менялся с течением времени и по мере того, как развитие событий выдвигало его на всё более высокие ступени советского политического Олимпа.

Во-вторых, надо оценивать его поступки не абстрактно, а исходя из конкретной обстановки, в какой они совершались. Так, разбирая его деятельность в середине 20-х годов, надо иметь в виду, что партия и страна стояли перед выбором: Сталин или Троцкий. И если кто-то критикует действия Сталина в это время, то пусть он покажет, как развивались бы события в случае победы Троцкого. Но к этому наша общественность ещё совсем не готова.

Примечательно, что Сталин как бы и не стремился к личной власти, он лишь не мог допустить победы тех, кто, как он считал, поведут партию и страну гибельным путём. И в глазах партии или хотя бы её авангарда, да и аппарата именно Сталин выглядел человеком, который твёрдо отстаивал единственно верную линию партии, от тех, кто пытался её изменить, приспособить для достижения своих корыстных личных или классовых целей. Ю.В.Емельянов справедливо показывает, что Сталин всегда был с большинством, даже тогда, когда не был с ним согласен. Он был воплощением партийной дисциплины, и это привлекало к нему симпатии наиболее авторитетных членов партии.

В-третьих, надо помнить, что поступки государственного деятеля надо оценивать не просто с моральных позиций, а с точки зрения того, способствовали они укреплению государства или, напротив, его ослаблению, помогали они двигать страну на передовые позиции в мире или же тормозили это движение.

В-четвёртых, в Сталине сочетались любовь к России и русской культуре, восхищение русским человеком в его лучших проявлениях, и особенности грузинского национального характера, наложившие неизгладимый отпечаток на его мышление и поведение, не всегда понятные великороссу. Кроме того, надо иметь в виду: то, как разные люди воспринимают Сталина, часто характеризуют не столько его, сколько их самих. Коварный человек усмотрит в поступках Сталина коварство, добродушный посмотрит на те же деяния иначе.

В-пятых, развитие СССР определялось не только действиями вождей, но и состоянием самих народных масс, особенностями менталитета, уровнем их культуры и нравственности, идеями, господствовавшими в народе в тот или иной период истории, а серьёзных исследований таких явлений не было и нет (и пока даже не предвидится).

Наконец, в-шестых, надо учитывать особенности общемировых процессов того времени. Ведь выдвижение Сталина на высшие посты в СССР происходило примерно в то же время, когда президентом США стал Ф.Д.Рузвельт, в правящую элиту Великобритании вошёл У.Черчилль, в Италии создавал корпоративное государство Б.Муссолини, в Германии шаг за шагом шёл к власти А.Гитлер, не говоря уж о дюжине разных франко, салазаров и хорти.

В 2002 году вышли две книги Ю.В.Емельянова «Сталин: путь к власти» и «Сталин: на вершине власти», в которых подробно рассмотрен жизненный путь вождя. В частности, большое внимание уделяется годам, проведённым Иосифом Джугашвили в духовном училище и духовной семинарии, мимо которых другие авторы обычно проходят, лишь вскользь касаясь сути обучения. Емельянов, видимо, хорошо знающий Православие, показывает, что эта школа, через которую прошёл Иосиф, оказала громадное влияние на его характер, мировоззрение, способ мышления, манеру речи и поведения.

Но особый интерес представляют те места первой из названных книг, где на основании документов показано, что Сталин сыграл исключительно важную роль в становлении партии большевиков ещё в дореволюционный период, и не только в Закавказье, но и всероссийском масштабе. В частности, он подверг резкой критике ЦК партии, возглавляемый Лениным, за потерю связи с партийными организациями и широкими массами рабочих после поражения революции 1905–1907 годов. По его убеждению, центр руководства партией должен находиться в России, и в её руководящих органах ведущее место должно принадлежать рабочим, а не журналистам-эмигрантам. Именно Сталину принадлежала инициатива, впоследствии приведшая к созданию Русского Бюро ЦК и проведению ряда других мер, которые спасли партию от разгрома. Одно время он был единственным членом ЦК, который работал в России, в условиях подполья.

Из недостатков названных книг Ю.В.Емельянова я назвал бы два. Это, во-первых, близкое к карикатурному, изображение тех видных деятелей партии, которые в послеоктябрьский период оказались противниками Сталина, особенно Троцкого, что снижает значимость одержанных им политических побед. Во-вторых, обычное для современных исследователей непонимание масштаба тех теоретических задач, какие встали перед партией и её руководством, о чём пойдёт речь в конце данной статьи.

Как и все «сталинисты», Емельянов демонизирует Троцкого, представляя его только как идеолога «перманентной революции», который думал лишь о том, как бы направить всё большую часть ресурсов нашей страны за рубеж, на поддержку иностранных коммунистических партий, считавшихся инструментами мировой пролетарской революции. Ну, а при таком понимании роли этого вождя вроде бы заранее ясно, что населению СССР вряд ли можно было ожидать от этого человека во власти чего-либо хорошего. Скорее всего, такая его политика привела бы к социальному взрыву.

В действительности Троцкий демоном не был, более того, порой он оказывался дальновиднее других вождей партии. К тому же, как это ни странно, еврей Троцкий порой лучше понимал русского человека и его потаённые стремления, чем полурусский Ленин, чисто русский Бухарин и грузин-русофил Сталин. Впрочем, это не должно нас удивлять, так уж повелось исстари. Толковый словарь живого великорусского языка составил для нас обрусевший датчанин Владимир Иванович Даль, собрал русские былины немец Александр Фёдорович Гильфердинг, свою мечту об организации в Москве музея Андрея Рублёва осуществил грузин Давид Ильич Арсенишвили (для всех троих эти их занятия стали делом жизни). Только тот, кто не считается с фактами, может отрицать, что Троцкий был неплохим организатором, правда, только в чрезвычайных обстоятельствах, текущая организаторская работа была ему не по нутру. Без сомнения, Троцкий сыграл весьма важную роль в создании Красной Армии. Такой огромный авторитет, которым он пользовался в стране и особенно в рядах армии, невозможно было завоевать одними угрозами и расстрелами, которыми так любят попрекать Троцкого наши патриоты. Газет тогда народные низы почти не читали, а телевидение ещё не существовало.

Сталин высмеивал многие «фантазии» Троцкого, например, требование начать строительство Днепрогэса. Построить Днепрогэс, — говорил он, — это всё равно, что дать крестьянину иголки от патефона без самого патефона. И, тем не менее, многие высказанные Троцким идеи, как будет показано ниже, Сталин впоследствии воплотил в жизнь, иногда взяв их целиком, а иногда выделив, как принято говорить, содержавшееся в них «рациональное зерно». И всё же Троцкий был идеолог, но не реальный политик, для которого очень важно уметь налаживать отношения с людьми, идти на компромиссы, повседневно отслеживать обстановку, учитывать соотношение сил, если надо — выжидать, когда настанет момент для решающего удара. Этих качеств у него не было вовсе. Но роль Троцкого — это отдельная тема, которую я в данной главе не могу развивать.

Читатель может спросить, а почему же я не писал об этом в двух предыдущих главах данной работы? Потому что там об этом говорить было рано.

Первая глава была посвящена показу отступления Ленина от линии на строительство социализма к государственному капитализму и к нэпу. Троцкий видел метания Ленина от опыта Парижской Коммуны к народнической модели, вытекавшей из лозунга «Вся власть Советам!» (но эта «пирамида Советов» была абсолютно не способной к решению общегосударственных задач), от неё к «военному коммунизму», а затем к нэповскому капитализму. Он не был согласен с Лениным, но по этим коренным вопросам открыто не выступал против него, предпочитая дать бой по таким более выигрышным вопросам хозяйственного строительства, как, например, роль профсоюзов.

Во второй главе я рассматривал концепцию Бухарина, который довёл ошибки Ленина до логического конца. Троцкий полемизировал с Бухариным, но не выкладывал всех карт, возможно, полагая, что «по воробьям из пушки не стреляют». Бухарина он просто презирал. Известен его убийственный ответ на предложение о союзе с Бухариным против Сталина: «Со Сталиным против Бухарина — да. С Бухариным против Сталина — никогда».

В настоящее сражение Троцкий вступил только со Сталиным. Это предвидел ещё Ленин, который в своём «Письме к съезду» назвал двумя наиболее выдающимися вождями партии (после него самого) Троцкого и Сталина. А ведь формально выше Сталина в партийной иерархии стоял Зиновьев (к тому же глава Коминтерна), которому поручалось делать отчётные доклады ЦК на съездах партии, с которыми прежде выступал Ленин. Имя Зиновьева присваивали городам и предприятиям, издавались тома его сочинений. И если других своих оппонентов Троцкий упрекал в невежестве, в ошибочной политике в том или ином частном вопросе, то Сталину он бросил обвинение в «термидоре», а бюрократическом перерождении партии, в предательстве дела революции. Вот почему несколько слов о Троцком надо сказать именно в этой главе.

Пожалуй, более определённо можно говорить о том, что было бы со страной в случае победы Бухарина. Очевидно, по крайней мере, что власть в СССР оказалась бы в руках сторонников кулака, индустриализация шла бы черепашьим шагом, и к началу 40-х годов современной промышленности у нас бы не было. А вероятнее всего, скоро народные массы свергли бы режим таких «большевиков», которые пытались направить движение к социализму под лозунгом «Обогащайтесь!».

Я не касаюсь деятельности Сталина в партии до 1917 года. Перед Февральской революцией Сталин находился в своей последней, четырёхлетней, ссылке, в далёком станке Курейке далёкого Туруханского края. Пожалуй, это была самая трудная полоса в его жизни. Он подходил к своему 40-летию, не имея никакой специальности, не получив законченного образования, с подорванным, как у многих профессиональных революционеров, здоровьем. Дело революции, которому он посвятил себя с юных лет, казалось, отодвинуто мировой войной на неопределённо далёкое время. Товарищи на воле его почти забыли. Вначале Ленин присылал ему несколько раз некоторую помощь. Но затем, судя по одному из его писем, забыл даже фамилию того «чудесного грузина», который занимался марксистской разработкой национального вопроса.

Февральская революция освободила Сталина, как и всех политических заключённых. Вскоре он оказывается в Петрограде, входит в состав руководства столичной организации большевистской партии и в редакцию возрождённой «Правды», а уже на следующий день, отодвинув Молотова, по праву, как член ЦК, возглавляет их. До приезда Ленина Сталин фактически был первым лицом в партии.

Сталин встречает на площади Финляндского вокзала вернувшегося из эмиграции Ленина. С этого времени и до конца жизни Ленина Сталин входит в ближайшее окружение вождя. Не случайно именно Сталину Ленин, скрывавшийся вместе с Зиновьевым от ищеек Временного правительства, поручил выступить с отчётным докладом ЦК на VI съезде партии. И Сталину принадлежит немалая заслуга в преодолении гипноза евроцентризма в партии. На возражение, прозвучавшее на съезде, что, дескать, даже в передовых странах Европы марксистские партии не ставят пока вопроса о пролетарской революции, Сталин ответил: не исключена возможность, что именно Россия явится страной, пролагающей путь к социализму.

До конца жизни Ленина Сталин относился к нему с глубоким уважением, да и позднее не покушался на его авторитет. Это не мешало ему подчас не соглашаться с вождём и даже подтрунивать над ним, а за отрыв от жизни называть его Лениным Ламанчским. Сталин мягко поправлял Ленина, видя, что тот, вернувшись из эмиграции, плохо представлял себе реалии российской жизни. Сталин не согласился с Лениным, требовавшим немедленного свержения Временного правительства, категорически выступал против «похода на Варшаву». Даже на праздновании 50-летнего юбилея Ленина Сталин отметил в качестве достоинств чествуемого вождя его способность признавать собственные ошибки, и напомнил два случая, когда Ленин, вопреки мнению практиков (к которым Сталин относил и себя), принимал ошибочные решения, но затем под давлением фактов соглашался со своими оппонентами. В дальнейшем, если того требовали интересы дела, Сталин отменял решения Ленина, которые считал ошибочными (например, постановление В.Ульянова о преследовании Православной Церкви), но не устраивал из этого всероссийского шоу.

В названных книгах Емельянова убедительно показано, что Сталин был «рабочей лошадкой» Советской власти и героем гражданской войны. Спасение населения городов Центральной России от голода, оборона Царицына и Петрограда, разгром Юденича, Колчака, Деникина — во многом заслуга Сталина. При этом он нередко находил необычные стратегические и тактические решения, умел найти решающее направление и сконцентрировать на нём все силы, разработал и осуществил план штурма фортов Красная Горка и Серая Лошадь с моря, повторив смелый опыт адмирала Ушакова («Корабли штурмуют бастионы»).

В это время Сталин — открытый человек, доброжелательный к окружающим, но непримиримый к тем, кого он считает врагами, весёлый, который не прочь рассказать анекдот, даже не всегда благопристойный. Он, член Политбюро ЦК и нарком, ходит по улицам Москвы без охраны, запросто общается с простыми людьми. И в то же время он — весь в работе, если не на фронтах Гражданской войны.

Позднее, столкнувшись с множеством актов предательства, закулисных интриг и прямых заговоров, Сталин стал более сдержанным, менее открытым, немногословным. После самоубийства его жены, которая находилась под сильным влиянием бухаринской оппозиции, он сделался ещё более жёстким. А когда Сталин остался по сути единоличным вождём партии и народа, он решил, что ему больше всего подходил имидж мудрого руководителя. А тип такого деятеля он обрисовал в своей речи о том, каким должен быть народный депутат (быть как Ленин). Сталину очень помогал его талант перевоплощения, который позволял ему очаровывать самых разных нужных людей, и своих соотечественников, и зарубежных деятелей (даже такого махрового антикоммуниста и антисоветчика, как Уинстон Черчилль).

Сталин с самого начала резко выделялся из среды других вождей партии и по поведению, и по образу жизни. Троцкий, например, любил бывать в театре и восседать там в царской ложе, был ценителем тонких вин и изысканных блюд, страстным охотником, много писал о литературе и искусстве. Бухарин тоже любил поохотиться, коллекционировал бабочек, разбрасывался, стараясь в своём творчестве охватить разные стороны жизни. Луначарский жил в роскоши, его обеденный стол украшал царский сервиз, у него хранились уникальные исторические документы, автографы многих выдающихся личностей. Даже куда менее заметные партийные деятели вроде Фёдора Раскольникова и его жены Ларисы Рейснер жили на широкую ногу, держали прислугу. При этом они откровенно заявляли, что боролись за хорошую жизнь и теперь наслаждаются жизнью по праву победителей. Сталин ни в каких роскошествах замечен не был, даже скромную квартиру в Кремле ему выделили только после неоднократных требований Ленина. А секретари губкомов (обкомов) партии всегда могли застать его в рабочем кабинете. Стать театралом Сталин мог лишь много позднее, когда со всеми оппозициями в стране было покончено. Но и тогда он сочетал наслаждение творениями искусства с решением политических задач в области культуры.

Вот эта особенность процесса выдвижения Сталина на роль руководителя партии и государства почему-то ускользала до сих пор от взгляда известных исследователей.

Сталин не собирался стать Генеральным секретарём ЦК партии, тем более, что этот пост не считался тогда сколько-нибудь важным. Предполагалось, что генсек просто наведёт порядок в работе разных отделов Секретариата ЦК, выполнявшего преимущественно технические, канцелярские функции. На заседании Политбюро, где обсуждался данный вопрос, предлагали занять эту должность Троцкому и другим участникам, но те отказались. Ведь это работа в основном организационная, текущая, заполняющая всё время, и деятелям, любящим эффектные выступления, но не склонным к повседневному труду, она не казалась привлекательной и дающей шансы занять ведущее положение в партии. По предложению Ленина генсеком был избран Сталин, и, приняв эту должность, Сталин вынужден был стать ответственным за всю оргработу в партии, в том числе и за подбор и расстановку руководящих кадров, контроль за исполнением решений ЦК.

Не намеревался Сталин и заменить заболевшего Ленина. Он только не хотел, чтобы место умирающего вождя занял Троцкий, но того же не хотели и Зиновьев, и Каменев, и Бухарин. Сталин лишь не мешал этим недоброжелателям Троцкого преградить этому самоуверенному «пламенному революционеру» путь к власти.

Не думал Сталин и становиться главным теоретиком социализма, здесь он полагался на знания и опыт Бухарина. И действительно, теоретическую полемику с Троцким вёл в основном Бухарин. Эти два талантливых публициста спорили между собой, состязаясь в блеске, эрудиции и остроумии. Бухарин высмеивал доводы Троцкого, уличал его в некомпетентности и значительно ослабил влияние своего оппонента в партии, но показать принципиальную несовместимость троцкизма с высшими интересами СССР не смог. И Сталину пришлось взять на себя труд окончательного разгрома троцкизма. Это стало возможным лишь после появления работы Сталина «Об основах ленинизма». Только после этого партия обрела теоретическое обоснование курса на построение социализма в СССР.

Сталин не был противником ленинского нэпа и полностью доверял Бухарину, бывшему страстным защитником этой политики. Но скоро он увидел, что её продолжение ведёт к укреплению позиций кулачества. Когда Сталин выехал в Сибирь, чтобы подтолкнуть ход хлебозаготовок, один кулак дошёл до такой наглости, что предложил агитатору сплясать перед ним, тогда он даст хлеб. Сталин, рассказывая об этом эпизоде, умолчал, что этим агитатором был он сам. Поняв, что, вдобавок ко всему, нэп, как он трактовался Бухариным, оставляет страну безоружной перед опасностью империалистической агрессии, он решительно взял курс на обуздание капиталистических элементов города и деревни. А это опять потребовало теоретической разработки вопросов социалистической индустриализации и перестройки деревни на путях общественного хозяйствования.

В последнем вопросе приходилось двигаться не просто вслепую, а преодолевая нагромождения накопившихся неверных идей и представлений. О необходимости кооперирования мелких крестьянских хозяйств говорили едва ли не все марксисты, но из конкретных форм этой кооперации готова была только одна: киббуц — поселение евреев, переехавших в Палестину и занявшихся сельским хозяйством. В таком поселении обобществление было доведено до крайней степени, даже обедать члены такой коммуны должны были только в общественной столовой.

Марксисты, делавшие ставку на пролетариат, всегда с подозрением смотрели на крестьянство, которое в их представлении было последним буржуазным классом, а в России оно составляло четыре пятых населения. Напомню, что один из наиболее видных сторонников Троцкого Преображенский сформулировал «закон первоначального социалистического накопления», согласно которому пролетариат в нашей стране, взяв власть, должен рассматривать крестьянство как внутреннюю колонию, эксплуатируя которую, он получит средства для проведения индустриализации и других социалистических преобразований. Бухарин и Сталин резко критиковали позицию троцкистов, показывая её несовместимость с ленинизмом, основанном на союзе рабочего класса и крестьянства.

Но вот перед Сталиным встала задача индустриализации страны, на которую надо было изыскать громадные средства. Бухарин говорил, где найти эти средства, — в самой промышленности, если начинать её развитие с отраслей, производящих продукцию конечного потребления — с легкой и пищевой промышленности. Тогда на строительство текстильных фабрик средств понадобится сравнительно немного. Фабрика скоро даст ситец, который купит крестьянин, и накопленную в лёгкой промышленности прибыль можно направить на создание тяжёлой промышленности. Но это путь Сталина не устраивал, так как предполагал медленную индустриализацию, причём первые лет десять оставлял страну без тяжёлой промышленности. Теперь, когда мы знаем, что война началась всего через 12 лет после того, как Сталину пришлось сделать выбор между двумя путями индустриализации, очевидно, что в этом споре он был исторически прав.

Но откуда брать эти громадные деньги, причём не просто рубли, а золото и валюту, на которые можно приобрести необходимые для индустриализации машины и оборудование. Их можно было получить только от экспорта, а на вывоз Россия могла предложить только один товар — хлеб. И хлеб, и деньги можно было взять только у крестьян. И Сталин решает обложить крестьянство налогом, чем-то вроде дани, какую взимают победители с населения захваченной колонии.

Бухарин просто впал в истерику, узнав о таком решении Сталина. Он назвал его «неотроцкистом». Да и сами троцкисты заговорили о том, что Сталин взял на вооружение их концепцию, и они были недалеки от истины.

Признавал ли Сталин, что взял эту идею у Троцкого, которого за неё же прежде и критиковал? Конечно, нет. Как всегда в подобных случаях, он объяснял свой поворот тем, что изменились условия. Раньше данное решение было бы невозможным и неправильным, а теперь, когда обстановка изменилась, можно его принять. Вот образчик одного из таких поворотов из речи на конференции аграрников-марксистов 27 декабря 1927 года (я здесь не вдаюсь в обсуждение вопроса по существу — прав он или не прав, а лишь показываю, в какую словесную форму облекался поворот очередной поворот):

«Судите сами, могли ли мы тогда заменить кулацкое производство и кулацкий товарный хлеб производством и товарным хлебом наших колхозов и совхозов? Ясно, что не могли. Что значит при таких условиях предпринять решительное нападение на кулачество? Это значит наверняка сорваться, усилить позиции кулачества и остаться без хлеба…

Ну, а теперь? Как теперь обстоит дело? Теперь у нас имеется достаточная материальная база для того, чтобы ударить по кулачеству, сломить его сопротивление, ликвидировать его как класс и заменить его производство производством колхозов и совхозов».

В СССР на проведение коллективизации были брошены коммунисты из городов, подчас свысока смотревшие на крестьян, не понимавшие ни их забот, ни их психологии. По сути, крестьян силой загоняли в колхозы, где предполагалось тотальное обобществление всего имущества, а те сопротивлялись — пассивно, забивая скот, либо активно, берясь за оружие. Такая коллективизация вылилась в новую Гражданскую войну, осложнённую массовым голодом, её жертвами стали миллионы людей. Сталину, который только что торжественно провозгласил, что в «год великого перелома» в колхозы пошёл середняк, пришлось трубить отбой — писать статью «Головокружение от успехов». По сути, в ней вина руководства партии перекладывалась на исполнителей кампании поспешной коллективизации. Выправлять эти перегибы пришлось долго и трудно, не случайно Сталин в беседе с Черчиллем говорил, что обстановка в СССР в годы коллективизации была гораздо опаснее, чем в начальный период Великой Отечественной войны. Главным теоретическим достижением этого периода стало понимание того, что колхоз — это не киббуц, заимствованный из опыта еврейских поселенцев, а сельскохозяйственная артель — форма, издавна близкая и понятная русскому крестьянину. В русской сельской общине крестьяне вели индивидуальное, семейное хозяйство на своих наделах, но луга, пастбища, леса находились в общем пользовании. В колхозе общим стало и основное производство, а индивидуальное, семейное хозяйство велось каждым колхозником на приусадебном участке. Становление колхозного строя было трудным и болезненным, но без колхозов страна не выдержала бы той страшной войны, какая пришла на нашу землю в 1941 году.

Так и в дальнейшем. Преодолев сопротивление всех оппозиционных группировок, Сталин взял на себя ответственность за всё, что происходит в стране. А тут нерешённые вопросы теории вставали перед ним каждый день.

Надо было проводить индустриализацию страны, создавать вторую угольно-металлургическую базу на Востоке, а для этого — сравнивать варианты размещения гигантских предприятий, выбирать тип технологии, — Сталин берётся за учебники по металлургии, электротехники и по другим специальностям и отраслям экономики. Специалисты потом будут удивляться глубине его познаний в различных областях народного хозяйства.

Надо было срочно перевооружать Красную Армию, выбирать наилучшие виды вооружения, — Сталин советуется со специалистами, конструкторами, — и скоро на равных может обсуждать с ними специфические вопросы по разным типам военной техники, принимать окончательные решения, как правило, безошибочные.

Сталин не собирался становиться полководцем и стратегом, он вполне полагался на знания и мастерство своих военных, в первую очередь Ворошилова. Я хорошо помню хвастливое выступление Ворошилова незадолго до войны, в нём приводились данные о мощи огневого залпа советской дивизии в сравнении с аналогичными показателями дивизий из армий ведущих капиталистических стран Европы. Из выступления складывалась картина неоспоримого превосходства Красной Армии. Бахвальство наших военных доходило подчас до неприличия. Так, кое-кто из них заверял, что в случае нападения на нас единственная задача советских войск будет заключаться в том, чтобы догнать в панике убегающего от нас противника. В таких случаях Сталин остужал таких горе-героев, напоминая, как они драпали от белополяков, потерпев поражение под Варшавой. Не один раз он упрекал военных руководителей в том, что они не учатся, не повышают своего мастерства. Но всё же вплоть до финской войны у него не было оснований опасаться за боеспособность нашей Красной Армии и тем более изучать военное дело, искусство полководца. Всё изменилось после начала Великой Отечественной войны.

Сталина часто упрекают в том, что он плохо подготовил Вооружённые силы к моменту нападения на нас гитлеровской Германии, и даже 22 июня, когда немецкая агрессия стала фактом, не проявил понимания сложившейся обстановки. (Утверждение, будто он в этот день уединился и никого не принимал, давно уже опровергнуто документально. К тому же недавно стало известно, что Сталин давно страдал тяжкими приступами ангины. И в этот день у него было как раз очередное обострение болезни с очень высокой температурой. Он практически не мог говорить.) Но его можно понять.

Он рассчитывал, что в случае нападения Германии немцам удастся потеснить наших пограничников, но затем, как это было в боях у озера Хасан и у реки Халхин-Гол, подойдут регулярные части Красной Армии и выбросят зарвавшихся агрессоров вон со священной советской земли. Ведь наши военные руководители всё время твердили о превосходящей мощи Красной Армии. А ссылки на, что войска поздно получили приказ о приведении их в полную боевую готовность, казались ему неоправданными: разве армия не должна быть готова в любой момент встретить агрессора во всеоружии?

Тут Сталин допустил роковой просчёт. Он, как и профессиональные военные, не понял, что Гитлер применил новейшую стратегию и тактику, позаимствованные немецкими генералами у советских отрядов Будённого и Махно, — прорывы подвижных соединений в тыл противника, захват его войск в клещи и уничтожение в образовавшихся котлах, только роль прежней конницы в новых условиях выполняли танковые дивизии. Поражённые скоропалительным поражением Франции (где, как говорят, де Голль и разрабатывал теорию маневренной войны), советские военачальники проглядели это новое слово в военном искусстве.

Результаты этой недооценки опасности были страшными. Ужасали данные о миллионах красноармейцев, сдавшихся в плен в первые же месяцы войны. Тяжело было пережить потерю огромных территорий, на которых размещалась большая часть производительных сил страны, проживали десятки миллионов наших соотечественников. Было невозможно в короткий срок восполнить утрату созданного с таким трудов вооружения, оставленных врагу огромных запасов продовольствия, горючего, боеприпасов — всего, что копилось для победы.

Жесточайшие поражения Красной Армии и выявившаяся полная неспособность полководцев типа Ворошилова и Будённого заставили Сталина вплотную взяться за овладение стратегией, оперативным искусством и тактикой боёв. И со временем он овладел необходимыми знаниями и в этой области, что признавали почти все наши маршалы, прославившиеся победами в ту великую войну.

И наряду с этой непрерывной и разносторонней работой, требовавшей колоссального напряжения сил, Сталин направлял внешнюю политику страны, решал повседневные задачи внутренней жизни СССР. Мало того — он ещё следил за всем новым в области литературы и искусства, вовремя поправляя тех деятелей, которые, на его взгляд, допускали ошибки, и поощряя других, создававших высокохудожественные произведения и ставивших назревшие новые вопросы.

И так во всём. Жизнь ставила перед Сталиным новые задачи, к которым он никогда ранее не готовился. Но он не уходил от их решения, а настойчиво овладевал нужными знаниями и каждый раз достойно справлялся с новым делом. И часто находимые им решения можно было назвать прозрениями, озарениями, настолько трудно было их объяснить с точки зрения обычной логики (хотя и в логике Сталин был очень силён). При этом он заглядывал далеко в перспективу. Бывший министр финансов СССР Зверев рассказывал, как в разгар войны он пришёл к Сталину за указаниями по текущим вопросам денежного обращения, а тот спросил его, как он мыслит проведение будущей денежной реформы. Профессиональные финансисты даже не задумывались над её необходимостью, а Сталин уже представлял её контуры.

Это редчайший пример в мировой истории, и такая разносторонняя одарённость вызывает законное изумление. Однако у такого стиля руководства есть и обратная сторона.

Если руководитель государства так часто сталкивается с новыми проблемами, которая ставит перед ним жизнь, и он начинает овладевать знаниями, необходимыми для решения вставших задач, то ведь это связано с потерями времени, подчас большими. Приходится сначала принимать решения, которые подсказываются интуицией, и лишь потом, когда вождь созрел для высококвалифицированного руководства, он направляет развитие событий с учётом всех обстоятельств.

Именно потому, что Сталин не собирался становиться вождём великой страны, ему приходилось, когда он им стал, неустанно осваивать всё новые и новые области знания и умения, а потому многие его решения, правильные в целом, принимались с запозданием. А потеря времени, особенно в условиях войны, неизбежно приводила к большим излишним жертвам. Но это, видимо, та особенность политического руководства, тем более в обстановке динамичного развития общества или в условиях войны, которая в принципе не может быть устранена.

Может быть, моя мысль станет яснее, если я проведу небольшую аналогию. В своё время в предреволюционной России вызвала подлинный шок книга В.В.Вересаева «Записки врача». В ней врач и писатель, в частности, рассказал, как он, впервые оперируя задыхавшуюся маленькую девочку, неумело сделал надрез на её горле, и больная умерла. Тогда он решил было, что никогда больше не возьмётся за подобную операцию. Но, поразмыслив, осознал, что иного способа набраться опыта просто нет, и продолжил врачебную практику, в том числе и хирургическую. Врачи учатся на ошибках, а предусмотреть все возможные сложные случаи при обучении в институте немыслимо.

Так же обстоит дело и в политике. Политического руководителя большой страны часто новые обстоятельства застают врасплох, ему нужно время, чтобы овладеть ситуацией. Мудрый политик, пусть и с потерями, находит правильное решение, а случайный человек у власти оказывается беспомощным и капитулирует перед опасностью.

Сталин был мудрым политиком, который часто принимал верные решения, но с большим запозданием, что приводило страну к большим излишним потерям. И потому его прозрения нередко сочетались с опасными просчётами.

На XVII съезде ВКП(б), вошедшем в историю страны как «съезд победителей», все выступавшие до единого, в том числе и бывшие лидеры оппозиции, славили Сталина и его мудрое руководство. Однако при тайном голосовании против Сталина было подано немало голосов. 1 декабря 1934 года был убит Киров, которого Сталин считал своим единственным другом. Расследование обстоятельств этого дела привело к раскрытию сразу нескольких заговоров, в том числе и с участием видных военачальников. Сталин понял, что наступило время «великой чистки», ибо Советская власть висела на волоске. В ходе последовавших затем массовых репрессий было выкорчевано всё оппозиционное подполье и всё, что ему сочувствовало или могло сочувствовать по объективным и субъективным причинам. В числе репрессированных оказались почти все остатки бывшей «ленинской гвардии».

Поскольку оппозиция свили себе гнездо и в правоохранительных органах, она воспользовалась чисткой, чтобы свести счёты и со сторонниками курса Сталина. В сложившейся обстановке в жертвах оказывались и те, на кого поступали доносы, писавшиеся из карьеристских побуждений, и просто в силу психоза, охватившего многих. В ходе репрессий наряду с действительными противниками сталинского курса пострадали и многие тысячи ни в чём не повинных людей. Сталину пришлось приложить немало усилий, чтобы остановить набравший обороты механизм репрессий. При аресте Ежова выяснилось, что тот собирал досье с компроматом и на самого Сталина.

Мощным превентивным ударом быстро, практически в несколько дней, было покончено с разгулом преступности, который я подростком еще застал в Москве.

По окончании этой чистки Сталин остался единственным вождём партии и страны, и он должен был взять на себя полную ответственность за всё, что происходило в СССР.

Главная опасность, как считал Сталин, теперь исходила не от внутренних врагов, а извне. Он понимал, что рано или поздно капиталистические страны нападут на СССР, и за 7 лет, прошедших со времени XVII съезда партии, в стране была проделана гигантская работа по подготовке к обороне.

Одновременно были сделаны большие шаги по демократизации всей жизни советского общества. Важным этапом на этом пути стало принятие в 1936 году новой Конституции СССР. Она, кстати говоря, подвела итог исторического спора двух концепций строительства социализма в СССР — ленинско-бухаринской (нэповской) и сталинской (государственно-социалистической). Этот спор завершился к концу 30-х годов победой курса Сталина.

СССР, покончив с курсом нэпа, за 10 лет превратился в мощную индустриально-аграрную державу — без опоры на частный капитал, без иностранных концессий, без кредитов из-за рубежа. Не изолируясь от мирового рынка, Советский Союз всё же стал экономически самостоятельной страной, его развитие было ориентировано на внутренний рынок. Всё это было достигнуто при отсутствии пролетарской революции на Западе, что означало и посрамление позиции Троцкого.

В области государственного строительства Сталин, формально согласившийся при образовании СССР с Лениным, на деле провёл всё-таки в жизнь свой принцип автономизации. Хотя СССР декларативно, по Конституции, представлял собой союз равноправных республик, каждая из которых имела право на самоопределение вплоть до отделения, в действительности это были всего лишь автономии. В каждую республику, формально возглавляемую первым секретарём национальной компартии, назначался второй секретарь, чаще из русских или украинцев, который представлял волю союзного Центра. Фактически он и руководил всей жизнью республики. Но действовал он в интересах населения национальной республики, которой Центр помогал преодолевать экономическую и культурную отсталость.

Правда, в роли самой бесправной автономии оказалась Российская Федерация. Русский народ, как старший брат в семье братских народов, подтягивая собственный пояс, помогал младшим братьям в их экономическом и культурном росте. Наверное, в этой заботе о других был допущен некоторый перегиб.

Принципиальные достижения СССР заключались вовсе не в одном лишь быстром росте экономического и военного могущества страны. Гораздо более важным было то, что удалось доказать на практике, что можно построить общество без господства паразитического финансового капитала, общество, в котором ликвидирована эксплуатация человека человеком.

Советские люди обрели социальные гарантии, каких мир прежде не знал. Это — 7-часовой рабочий день, гарантированное право на труд, оплачиваемый отпуск, общедоступное и бесплатное образование вплоть до высшего, общедоступное и бесплатное здравоохранение, равенство в правах всех граждан, независимо от пола, расы, национальности, вероисповедания и пр. Различные социалистические партии на Западе, гордящиеся своими достижениями в части повышения жизненного стандарта трудящихся, достигнутого без революции, забывают, что капиталисты пошли навстречу их требованиям под влиянием страха, как бы пример СССР не оказался заразительным.

Огромным достижением стали уверенность советских людей в завтрашнем дне, отсутствие страха банкротства компании и потери работы в зависимости от изменений конъюнктуры на фондовом рынке, и этот социальный оптимизм сам стал мощным двигателем прогресса. Мировая история ещё не знала такого массового порыва миллионных масс «из низов» к знаниям и приобщения их к вершинам отечественной и мировой культуры в столь короткий срок.

А главным теоретическим достижением Сталина стала идея о возможности построения социализма в одной, отдельно взятой, стране. Одно время исследователи спорили, кто первым высказал эту мысль, истоки её искали в трудах Ленина, Бухарина… Но даже западные советологи вынуждены были признать, что приоритет здесь принадлежит Сталину.

Однако речь идёт не о споре по поводу того, кто первым сказал «Э!», — Добчинский или Бобчинский. Если Ленин или Бухарин и упоминали о такой возможности, то при этом неизменно добавляли, что после победы пролетарской революции на Западе Россия снова окажется отсталой страной. Троцкий тоже допускал возможность построения социализма в Советской России, но лишь при условии превращения её в базу для мировой революции. Иными словами, все те, кто продолжал уповать на мировую революцию как на главное условие построения социализма в СССР, ориентировались на то, что наша страна была и останется сырьевым придатком Запада. Сталин ещё до революции побывал в Европе, жил в Кракове, Вене, Лондоне, Берлине, Стокгольме, он видел пролетариев западных стран, и у него были основания сомневаться в их готовности подняться на социалистическую революцию. Во всяком случае, Сталин был первым и единственным из тогдашних теоретиков партии, который утверждал, что в СССР можно построить социализм без помощи извне, что наша страна стала авангардом революционного и освободительного движения в мире, и что советский опыт социалистического строительства — это высшее достижение мирового социализма, пригодное для всех стран и народов. Вооружённая этой вдохновляющей идеей, партия большевиков могла поднять народ на великие свершения. А когда СССР, подвергшийся нападению гитлеровской Германии, не только отразил эту агрессию, но и добил нацистского зверя в его собственной берлоге, Сталин стал для большинства советских людей прямо-таки живым Богом.

Сталин совершил почти невозможное, подняв «лапотную» Россию до уровня мировой державы и превратил её в несокрушимый бастион социализма, о который разбивались все атаки наших бесчисленных противников.

К середине 30-х годов в СССР было создано общество, какого мир ещё не знал, но и советские люди не осознавали его сущности. Даже в начале 80-х годов они с удивлением воспринимали тезис, впервые высказанный генсеком Ю.В.Андроповым: «мы не знаем общества, в котором живём». Эти слова остаются справедливыми до сих пор, хотя советского общества давно уже нет. То, что мы и до сих пор не понимаем ни ушедшего в прошлое советского общества, ни, тем более, общества, в котором живём сегодня, наиболее обстоятельно показал профессор С.Г.Кара-Мурза в двухтомном труде «Советская цивилизация» и в популярной книге «Покушение на Россию», выводами которых я здесь частично воспользуюсь, несмотря на несогласие с автором по важнейшим исходным положениям.

Во вступлении к своей книге Сергей Георгиевич справедливо утверждает: «Понять советский строй — это выиграть целую кампанию войны с теми, кто стремился и стремится нас ослепить. Недаром антисоветизм — одна из главных сегодня идеологических программ. Возможно, главная, причём во всём мире. На её подпитку в России брошены силы всех окрасок. Именно потому, что, поняв советский строй, люди очень быстро нащупают контуры нового проекта — и пробьют к нему туннель. Тогда опять пиши пропало (для антисоветчиков. — М.А.).

Нынешнее состояние России — лишь эпизод нашей Смуты, совмещённой с непрерывной горяче-холодной войной «золотого миллиарда» за питательные соки Земли. В этой войне советский проект был для всей фашиствующей мировой расы как кость в горле. Уже в первой своей, ранней реализации в виде ссср, в ходе трудных проб и ошибок он показал, что жизнь общества без разделения на избранных и отверженных возможна. Возможно и человечество, устроенное как семья, «симфония» народов — а не мировой апартеид, вариант неоязыческого рабовладения.

Поражение советского проекта на территории СССР — тяжёлый удар по этим надеждам».

Итак, нужно различать советский проект и советский строй.

Проект — это тот идеал, к которому стремились в СССР, а строй — то, что успели выполнить из всего проекта.

Проект — это коммунистическое общество, о котором было известно немногое. Девиз его — «от каждого по способностям, каждому по потребностям». Это общество, в котором государство отомрёт, нет частной собственности, не будет нужды в деньгах, а свободное развитие каждого является условие свободного развития всех. В таком обществе будут преодолены не только противоположность, но и существенные различия между городом и деревней, умственным и физическим трудом. Это — прыжок из царства необходимости в царство свободы, конец предыстории человечества и начало его подлинной истории.

Вот, пожалуй, и всё, что было известно о советском проекте. Но советским людям, занятым повседневным трудом по приближению обрисованного идеала, казалось, этого знания было вполне достаточно, потому что коммунизм просто представлялся обществом всеобщего счастья. О том, что счастье — категория индивидуального сознания и не может быть чертой, присущей целому обществу, и что оно не может ощущаться на протяжении всей жизни, как-то не принято было задумываться.

Зато советский строй — явление вполне ощутимое, практически воплощённое.

С.Г.Кара-Мурза различает два типа обществ: общество-семья и общество рынок.

В обществе-семье каждый человек уже по факту своего рождения является членом этого общества и потому имеет право на тот минимум жизненных благ, который полагается и всем остальным. Это — общество, где человек человеку — брат, что вытекает также и из религиозных представлений: Христос пошёл на крест ради всех людей. Люди братья потому, что они имеют одного для всех Отца нашего Небесного. Человек такого общества органически связан и с миром, космосом, и с другими людьми. Производство в таком обществе ведётся ради удовлетворения потребностей его членов. Главное средство производства — земля — находится в общественной собственности. Такое общество самодостаточно и в завоеваниях не нуждается.

В обществе же, в основе которого лежит рынок, человек, явившийся в этот мир без приглашения, не может рассчитывать на жизненные блага, если он не востребован рынком. Здесь всё продаётся и покупается. Востребован ты рынком — живи, насколько позволяют твои доходы, не востребован — не взыщи. Здесь человек — атом, «человек человеку — волк», и связывает людей в гражданское общество только интерес. Учение Христа в таком обществе истолковано в духе Кальвина: Христос умер на кресте не ради всех, а ради избранных, остальные — отверженные, которые пойдут в геенну огненную. А признаком избранности в большинстве протестантских вероисповеданий служит успех в делах, прежде всего в денежных. Богатство — это признак Божьего благоволения, «честная прибыль угодна Богу». Производство в таком обществе ведётся ради извлечения прибыли. Рыночная цивилизация агрессивна, основана на расизме (полноценными считаются только те люди, которые живут в условиях рынка, этого высшего достижения цивилизации), нацелена на захваты, потому что не может существовать без притока ресурсов извне, из колоний.

В действительности деление обществ на эти два типа не вполне корректно, но я это здесь не буду обсуждать. Важно другое: даже приведённой краткой характеристики двух типов общества ясно, что они должны в экономическом отношении развиваться по разным законам. Когда крупнейшие авторитеты экономической науки утверждают, что в экономике, как и в физике, есть лишь общие законы, не зависящие от того, хозяйство какой страны рассматривается, они впадают в грубую ошибку, порождённую тем же евроцентризмом.

С.Г.Кара-Мурза убеждён, что советское общество представляло собой общество-семью. Таким же обществом-семьёй была русская крестьянская община, из которой и выросло, после серьёзных трансформаций, советское общество.

Здесь кроется его главная ошибка. Семейные отношения, вообще частная жизнь никогда не были для русского человека главной ценностью. Россия почти все 800 лет своей истории жила на положении военного лагеря, русский человек — прежде всего служилый человек, государственник. Общинные традиции, братские отношения тоже присутствуют в его характере, но это — маргинальные черты, нечто отживающее. У нас даже на субботник во дворе своего дома жителей калачом не заманишь, соседи по этажу, годами живущие рядом, подчас не знают друг друга.

Тут мне придётся сделать небольшое отступление, чтобы показать основные черты русского национального миропонимания и менталитета.

Русских отличает от европейцев (равно как и от большинства других народов) не какой-то таинственный «коллективизм», а отношение к собственности; русский крестьянин фактически не владел землёй на правах частного собственника, а обладал правом аренды земли у своей общины. Кроме того, мы иначе, чем на Западе, понимали предназначение человека. Если на Западе акцент делается на «талант», то в России — на «призвание».

«Талант» — это возможности человека; «призвание» — это его обязанность в этой жизни. На Западе принято всё мерить правами («права человека»), а у русских — обязанностями. Отсюда вытекает и разное понимание свободы у тех и других. В западном понимании человек свободен, когда он свободен, не стеснён в своих законных действиях. В русском — когда он свободен реализовывать своё призвание. Если у русского человека абстрактная свобода выбора есть, а нет самой малости — возможности реализовать своё предназначение, то это в его понимании не свобода, а каторга. И наоборот, заставьте нашего человека ходить на любимую работу в цепях и под конвоем — он всё равно будет счастлив. Наши выдающиеся конструкторы ракет и самолётов, люди, ставшие впоследствии гордостью страны (такие как С.Королёв, Б.Стечкин и многие другие), но в 30-е годы невинно репрессированные и попавшие в «шаражки», то есть в конструкторские бюро с тюремным режимом, и там проявляли чудеса изобретательности, находили гениальные решения в, казалось бы, невыносимых, не подходящих для творчества, условиях. По русскому пониманию, человек свободен, когда он счастлив. А счастье — это не только «когда тебя понимают», но и когда ты видишь, как сбываются твои мечты, как расцветает страна, — особенно, если самому удалось приложить к этому руку. Вот почему во второй половине 30-х годов была популярна песня «Широка страна моя родная…», в которой были такие слова: «где так вольно дышит человек!». В обществе того времени не было того, что сейчас называют «политическими свободами»: нельзя было говорить и писать всё, что вздумается, критиковать политику власти, но это не смущало наших соотечественников. Просто люди видели, как сбываются их мечты о стране, выбивающейся в люди, о жизни, которая каждый день меняется в лучшую сторону на их глазах. Они были счастливы — и потому свободны!

Именно отсутствие частной собственности на землю породило всё мировоззрение русского народа, космизм его мировидения. В то время как взор европейца упирался в границы его земельных владений, взор русского от пределов его общины («мира») переходил прямо к миру Божьему, мирозданию. Отсюда — и высочайшая духовность русской литературы, и космизм как стержневое направление русской философской мысли.

Русских как фактический народ без собственности отличает не «коллективизм», а мобильность (которую при поверхностном взгляде можно принять за некое коллективное начало): русского легче поднять на какое-то общественно значимое дело, как бы лично его и не касающееся, тогда как у прочих народов грузом висит на ногах собственность.

Если провести аналогию с физикой, то определение «атомарный» больше подходит как раз к общественному состоянию в России, а для Запада подходило бы определение «молекулярный». Лёгкая атомарность у нас и тяжёлая неповоротливость громоздких молекул у них. Можно даже сказать, что русское общество «газообразно»; «газообразность» — одно из его традиционных «агрегатных состояний».

Но на одной такой «атомарности» можно построить культуру подсечного земледелия, а не великое государство. Русские смогли создать великую и самостоятельную цивилизацию, потому что им ещё был присущ государственный инстинкт, то есть открытость государственному импульсу (по научному — этатизм). И это наше качество приняли исследователи за мифический «коллективизм», якобы противостоящий «западному индивидуализму». Когда возникает сильный общегосударственный импульс, «газ» превращается в… кристалл. А на Западе общество остаётся «молекулярным», там человека просто трудно вытянуть за пределы его личных интересов в пользу абстрактных общенациональных и тем более интернациональных, хотя он гораздо легче кооперируется с другими для защиты конкретного общего дела, задевающего этот частный интерес. Нас отличает также лёгкое отношение к собственности и как следствие — отсутствие привычки охранять частную жизнь, свою и чужую. Если продолжить аналогию с миром физических явлений, можно отметить, что среди аморфных веществ числятся не только газы, но и, допустим, сажа, образующаяся при неполном сгорании углеводородов. Сажу можно, воздействуя высокими температурами и давлениями, превратить в… алмаз! А алмаз может попросту сгореть, оставив после себя… сажу.

Аморфная «сажа» и кристаллический «алмаз» — это как бы два основных состояния русского народа. Сгорел алмаз — получилась сажа, пачкающая всё вокруг. «Русская мафия», коррупция, хаос в экономике — вот впечатления от «общества-сажи». Трудно увидеть что-то общее у этих русских с теми, кто создал великое государство и великую культуру. Но ведь Великую Россию построили не инопланетяне и не «варяги» (как утверждала популярная в своё время «норманнская теория» о происхождении российской государственности от скандинавов)! И пока страна не зовёт к подвигу, «частицы сажи» не могут объединяться, вести себя «по-цивилизованному», а «сажа» остаётся аморфной.

Но вот наступает какой-то таинственный момент — звучит труба, государственный зов, мобилизующий нацию на борьбу и подвиг. И чудо — аморфные частицы начинают вроде сами по себе выстраиваться… среда нагревается… пробегает искра — и вместо невзрачной кучки «сажи» взору открывается сверкающий гранями «алмаз»! Но когда встаёт такая государственная задача, тогда, действительно, возникает «общее дело» и, как говорил Гоголь, «вся Россия — один человек!» Тут уже возникают и коллективизм, и общинность, даже больше того — братство.

Это государственническое мироощущение, на которое первыми обратили внимание теоретики евразийства, отличает русских от других славян. Русские, оставаясь славянами по языку и земледельцами по основному занятию, стали нацией первопроходцев, которые в кратчайший исторический срок прошли от Великого Устюга до берегов Тихого океана, как бы «духовными кочевниками» («народом-всадником», как писал евразиец П.Н.Савицкий). Поэтому создатели русской государственности — московские цари — были преемниками не великих князей киевских (Киевская Русь была типичным европейским феодальным государством), а золотоордынских ханов.

Однако то, что русским присущ государственнический инстинкт, не означает их полного слияния с государством. Напротив, как отмечает К. Касьянова, автор книги «О русском национальном характере» (М., 1994), «государство изначально противостоит русскому человеку как нечто враждебное, и на него, как на врага, не распространяются моральные запреты: его можно обманывать, у него можно красть (Помните? «Тащи с завода каждый гвоздь — ты здесь хозяин, а не гость». — М.А.); обещания, данные государству, можно не выполнять», тем более, что всё время правления Романовых государство у нас было устроено по западноевропейскому образцу, и в нынешней постсоветской России установилось такое же. И евразийцы считали, что сфера государства — это сфера силы и принуждения, где менее всего уместно сентиментальное прекраснодушие, способное лишь породить анархию. Поэтому выдвинутый из недр народа правящий слой русских при выполнении властных функций неизбежно должен противопоставить себя народным массам, которые склонны к стихийным и разрушительным действиям. Русский человек не может продуктивно работать в условиях европейской демократии, ему необходима известная суровость общественной атмосферы. «Строг, но справедлив» — вот характеристика идеального правителя на Руси.

Критики Сталина видят жестокость установленной им системы в суровости законов, по которым людей сажали в тюрьму «за колоски», за опоздания на работу, военнопленных объявляли предателями, а сотрудничавших с врагом вешали. Но если государство — сакральное понятие, то государственная (общенародная) собственность — тоже святыня. Винить власть нужно не за то, что она строго карала людей за расхищение государственной собственности, а за то, что не обеспечивала им достаточный жизненный уровень, чтобы они не срывали колоски с ржаного поля. И если Великая Отечественная война — священная война, то суровое наказание воину, не исполнившему свой священный долг, справедливо (другое дело, что власть опять-таки не должна была оставлять его в таких условиях, когда исполнение им долга оказывалось невозможным), и публичное повешение пособников врага — закономерный акт.

Русское государство идеократическое, по природе тоталитарное, в котором каждый гражданин чувствует свою причастность к судьбам страны. Такой русский и есть «соборная личность». И как всякому человеку с имперским сознанием, русскому присуще мессианское понимание своего предназначения. Но русское мессианство в корне отлично от европейского. Если европеец воспринимает как норму только своё миропонимание и всякое иное считает признаком дикости, подлежащей перевоспитанию или истреблению, то русские очень терпимы к своеобразию разных национальных культур. Зато русская непримиримость в идейных вопросах вызывает неприятие у европейцев, считающих «искусство компромисса» главным искусством жизни (отсюда и их помешательство на «правах человека» и правах меньшинств, в особенности сексуальных, которые там могут вскоре стать большинством).

Все попытки «оживить» русскую жизнь без её «огосударствления», как показала история, тщетны, и индивидуализм у нас не привьётся. Развивать же в русских коллективизм тоже не имеет смысла — повторяю, даже на субботник в своем дворе жильцов приходится чуть ли не выгонять. И только если начать срочное восстановление всеобъемлющей государственной машины, можно вытащить наше общество на высокий энергетический уровень, возродить его «пассионарность». Не вертикаль власти, замыкающаяся в чиновничьем кругу, а государственная машина, опирающаяся на народ, нужна сегодня России.

Вот иллюстрация этой мысли. В 1972 году под Москвой загорелись торфяники. А у Гражданской обороны СССР не было своих собственных кадров, только техника и штабы — предполагалось, что людскими ресурсами её при необходимости обеспечат трудовые коллективы. И вот с началом пожаров трудовые коллективы выделили работников для их тушения — алкоголиков, тунеядцев, хулиганов… Целый день командующий Гражданской обороной бегал по окрестностям, закрывая точки продажи спиртного, а дело не двигалось.

От отчаяния решились на крайнюю меру — постановили людей мобилизовать. Их зачислили на довольствие, выдали им форму, напомнили о присяге. И свершилось чудо: казалось бы никчёмные, потерянные для общества люди пошли в огонь! И сделала это не угроза кары, как можно предположить; просто люди зримо ощутили причастность к чему-то великому, национальному, государственному. И произошло преображение.

Вот так же и ныне может преобразиться наш народ, который уже не раз в истории доказывал свою способность подниматься на высоты героизма и подвижничества после, казалось бы, окончательных падений. Но для этого нужна власть, понимающая свой народ и способная поставить перед ним великую цель, которую он воспринял бы как свою. Не пойдут наши люди на подвиг ни ради увеличения барышей олигархов, ни ради демократии, прав человека или каких-нибудь других ценностей, чуждых русскому миропониманию. Только восстановление чувства причастности каждого нашего соотечественника к делам и судьбам государства способно вывести Россию из того исторического тупика, в котором она оказалась.

На первый взгляд, перед Россией стоят те же демографические проблемы, что и перед странами Запада. И у нас, и у них жители городов не желают работать на непрестижных работах, и потому на эти виды труда приходится приглашать «гастарбайтеров». У нас нанимаются на работу водителями городского транспорта украинцы и белорусы, а урожай в сёлах часто убирают турки, китайцы, корейцы, вьетнамцы; в Западной Европе широко используют труд арабов и турок, в США — латиноамериканцев. Однако при всей схожести таких процессов у нас и на Западе между ними по существу есть большая разница. Немец не хочет работать мусорщиком, потому что это грязно и не престижно, он спокойно смотрит на то, как убирает грязь араб, а сам сидит в баре и потягивает пиво, хотя дело в конце концов может кончиться тем, что в Германии арабов окажется больше, чем немцев, со всеми вытекающими из этого последствиями. В России крестьянин плохо работает или вовсе не работает потому, что это дело не государственное. Но если бы, например, свинарь получил звание «агента государственной продовольственной безопасности», можно определённо утверждать, что он совсем иначе относился бы к своему труду. Вот и выходит, что идеология (если она отвечает духу народа) первична, а государственное строительство вторично. Понимание властью своего народа становится сегодня условием выживания и народа, и страны, да и самой власти.

Закончить это небольшое отступление хотелось бы словами основоположника евразийства Н.С.Трубецкого (прошу извинения за длинную цитату):

«Долг всякого нероманогерманского народа состоит в том, чтобы, во-первых, преодолеть всякий собственный эгоцентризм, а во-вторых, оградить себя от обмана «общечеловеческой цивилизации», от стремления во что бы то ни стало быть «настоящим европейцем». Этот долг можно формулировать двумя афоризмами: «познай самого себя» и «будь самим собой».

Борьба с собственным эгоцентризмом возможна лишь при самопознании. Истинное самопознание укажет человеку (или народу) его настоящее место в мире, покажет ему, что он — не центр вселенной, не пуп земли. Но это же самопознание приведёт его и к постижению природы людей (или народов) вообще, к выяснению того, что не только сам познающий себя субъект, но и ни один другой из ему подобных не есть центр или вершина. От постижения своей собственной природы человек или народ путём углубления самопознания приходит к сознанию равноценности всех людей и народов. А выводом из этих постижений является утверждение своей самобытности, стремление быть самим собой… И только в этом установлении гармонии и целостности личности… и состоит высшее на земле счастье. Вместе с тем в этом состоит и суть нравственности… и высшая достижимая для данного человека духовная красота… и высшая доступная человеку мудрость, как практическая, житейская, так и теоретическая… Наконец, только достигнув самобытности, человек (и народ) может быть уверен в том, что действительно осуществляет своё назначение на Земле, что действительно является тем, чем и для чего был создан… Истинный национализм, всецело основанный на самопознании и требующий во имя самопознания перестройки русской культуры, до сих пор был в России уделом лишь единичных личностей… Как общественное течение, он ещё не существовал. В будущем его предстоит создать».

По прошествии 80 с лишним лет можно лишь отметить, что задача эта так и осталась нерешённой, и к её осмыслению мы сегодня только ещё приступаем.

Вот каким сложным оказывается советское общество, и сравнение его с семьёй, как и выведение его из прежней крестьянской общины, просто оскорбительны для русского человека. Советское общество должно было быть (и в лучший период своей истории действительно было) самым передовым в мире, оно стояло несравненно выше всех обществ-семей и обществ-рынков. Передовой советский человек всегда стремился преодолеть ограниченность и семейной, и крестьянской жизни и стать государственником.

Сталину не пришлось ломать голову над тем, какое из двух обществ (По Кара-Мурзе, семьи или рынка) строить в СССР. Ему было ясно: рыночному, товарному обществу у нас не бывать. Ещё в своих юношеских работах он писал, что главная цель будущего производства — непосредственное удовлетворение потребностей общества, а не производство товаров для продажи ради увеличения прибыли капиталистов. Здесь не будет места для товарного производства, борьбы за прибыли, не будет ни конкуренции, ни кризисов, ни безработицы. Здесь будет царить свободный и товарищеский труд. И когда настала пора превратит эти юношеские прозрения в действительность, Сталину это в большой мере удалось.

Созданная под руководством Сталина советская хозяйственная система была совершенно не похожей на западную. Ещё Аристотель различал два типа хозяйственных систем — экономику, целью которой было удовлетворение потребностей, и хрематистику, нацеленную на получение прибыли. Хотя наука о капиталистическом хозяйстве получила название политической экономии, в действительности в странах Запада воцарилась самая настоящая хрематистика — производство ради максимальной прибыли.

В России с её суровыми природно-климатическими условиями прибавочный продукт всегда был скудным, на первом плане стояла задача выживания, а не получение максимума прибыли. А СССР, в дополнение к этому, ещё постоянно находился в положении осаждённой крепости или военного лагеря. Необходимость быстрой индустриализации и перевооружения армии обусловила возникновение у нас мобилизационной экономики. И работа оборонного комплекса, куда шли самые большие и лучшие ресурсы, не могла строиться, исходя из стремления получить прибыль.

Советская хозяйственная система мыслилась как единый народнохозяйственный организм. Собственность на средства производства была общественной — либо государственной, общенародной, либо колхозно-кооперативной. Существовала и личная собственность, причём жилища, формально принадлежавшие государству, на деле находились в пользовании граждан, плата за них была скорее символической. Советские люди, считавшие это естественным положением вещей, и не задумывались над тем, что каждая семья фактически владела жилищем, которое на Западе пришлось бы приобретать за десятки тысяч долларов. Это был один из видов дивиденда, который (как и бесплатное образование и здравоохранение) каждый советский гражданин получал на принадлежащую ему долю общенародной собственности.

Общественное производство велось по единому государственному плану. Предприятия не продавали своей продукции на свободном рынке, а поставляли её в соответствии с планом, но при этом сохранялись денежные расчёты. Однако это были особые деньги — безналичные, их движение отражалось лишь в виде записей на банковских счетах предприятий. Настоящие, наличные деньги выдавались трудящимся в виде заработной платы, пенсий, стипендий и пособий и обращались на рынке потребительских товаров.

Количество наличных денег строго регулировалось в соответствии с массой потребительских товаров и услуг. Это позволяло поддерживать низкие цены и не допускать инфляции. Более того, цены, особенно в послевоенные годы, систематически снижались. При этом действовал такой механизм: отпускные цены предприятия-изготовителя продукции устанавливались в начале года на ранее достигнутом уровне, давалось и задание по снижению себестоимости продукции. Предприятие и его работники поощрялись за сверхплановое снижение себестоимости. К концу года удавалось себестоимость снизить, а это позволяло снизить и цену. На начало нового года устанавливалась новая, сниженная отпускная цена, и процесс повторялся на новом витке. А снижение отпускных цен предприятий позволяло снижать и розничные цены на товары народного потребления.

В такой «двухконтурной» финансовой системе наличные и безналичные деньги не смешивались, безналичные деньги нельзя было обратить в наличные, отступление от этого принципа сразу же разрушило бы всю экономику.

Регулировал денежное обращение Государственный банк с отделениями на местах, однако он, по сути, не выполнял тех функций, какие являются главными для банков в капиталистических странах. Он не выбирал выгодных клиентов, не менял процентных ставок в зависимости от изменений экономической конъюнктуры и пр. Кредиты он предоставлял по плану — тем предприятиям, какие были включены в план, и в размере, соответствующем плановому объему производства. Хотя по кредитам взимались проценты, однако это был скорее лишь инструмент контроля за своевременностью возврата средств, а не источник доходов банка. Деньги в СССР не были товаром, ссудный процент — этот устой капиталистического производства — был ликвидирован. Безналичные деньги были скорее счётными единицами, чем всеобщим эквивалентом товаров, а Государственный банк превращался в единый счётно-учётно-расчётный центр.

Отличной от западной установилась в СССР и система цен. В капиталистических странах цены на товары первой необходимости обычно устанавливаются относительно высокими, а на товары длительного пользования — относительно дешёвыми (вот почему советских туристов удивляла за рубежом дешевизна автомобилей и видеомагнитофонов). Это было обусловлено политикой, проводимой в интересах состоятельных слоёв населения. У бедных почти все их доходы уходили на приобретение дорогих предметов первой необходимости, и потому эти слои населения не имели возможности выбиться из бедности. В СССР, наоборот, цены на хлеб, молоко и другие товары первой необходимости были низкими, почти на уровне себестоимости (а порой и ниже её — тогда государство выделяло предприятиям-производителям дотации), а на товары длительного пользования — довольно высокими. Это приводило к тому, что бедность в стране с каждым годом уменьшалась, богатство не могло стать кричащим, и общество постепенно становилось обществом среднего класса.

Поскольку системы цен в СССР и в странах Запада были принципиально различны, советское хозяйство могло нормально функционировать лишь в условиях изоляции его от внешнего рынка. Внешняя торговля была монополией государства, предприятия самостоятельно выходить на мировой рынок не могли. Рубль был принципиально неконвертируемым и на валюты других стран не обменивался.

Вопреки тому, что утверждают ныне либеральные реформаторы, производство в СССР было весьма эффективным, если под эффективностью понимать не прибыльность, а соотношение затрат и результата. Даже в сельском хозяйстве, которое традиционно считалось самым отсталым звеном советской экономики, при количестве тракторов на 1000 гектаров пашни в 10 раз меньшем, чем у фермеров Запада, себестоимость тонны зерна была в 3–4 раза ниже.

В советской экономике по-иному, чем на Западе, понимали не только эффективность, но и рентабельность. Оппоненты Сталина доказывали, что проводить индустриализацию, начиная с создания тяжёлой промышленности, нерентабельно, и подтверждали эти свои утверждения расчётами сроков окупаемости, прибыльности и т. п. Но Сталин отвечал: на рентабельность нельзя смотреть торгашески, с точки зрения данной минуты, а надо рассматривать её в перспективе многих лет, исходя из высших целей развития государства. В условиях мобилизационной экономики важна не узкоэкономическая эффективность, — нужно думать прежде всего о выживании страны.

Производство обеспечивало СССР своей, «домотканной» продукцией, которая часто по качеству, а ещё чаще по внешнему виду и упаковке уступала импортной, изредка попадавшей в нашу страну. Это происходило не только из-за недостатка вкуса отсталости технологии или отсутствия стимулов у её изготовителей, но и потому, что лучшие ресурсы страна направляла на развитие тяжёлой промышленности и укрепление обороны.

Учёные установили, что жизнь на Земле стала возможной только при уникальном сочетании различных параметров — температуры, влажности, расстояния планеты от Солнца и пр. Так и советская система хозяйства могла существовать лишь при соблюдении тех условий, которые были положены в её основу. И главные черты советского проекта были, очевидно, поняты правильно. Поэтому до конца жизни Сталина советская хозяйственная система в целом работала удовлетворительно. Но при открытии её мировому рынку она немедленно развалилась бы. А значит, это была система «позиционной обороны», но не наступления, и она не могла стать притягательным примером для населения развитых стран Запада.

Несмотря на выдающиеся достижения в теории и практике социалистического строительства, партия и страна уже к середине 30-х годов оказались в идеологическом и теоретическом тупике, а в дальнейшем это привело к прогрессирующему загниванию советского общества, особенно правящей элиты.

Хотя в действительности строительство социализма шло в СССР путём «социалистического прагматизма», часто методом проб и ошибок, формально партия руководствовалась теорией марксизма-ленинизма. Но марксизм появился на Западе, став обобщением опыта развития капитализма в Англии первой половины XIX века. Ленин дополнил построения Маркса, исследовав черты новой эпохи в развитии капитализма — эпохи империализма, но и он строил свой анализ на основе западного опыта. В частности, и при исследованиях народного хозяйства принималась во внимание лишь одна его форма — рыночная экономика, и потому в основу его анализа бралась специфическая наука — политическая экономия. При этом домашнее хозяйство вообще не рассматривалось как часть народного хозяйства (а это — огромная его часть), а к сфере производства средств производства, где рыночные отношения существовали лишь формально, категории политической экономии привязывались искусственно.

Хотя и Маркс, и Энгельс недвусмысленно заявляли, что политическая экономия — это наука только о товарном, капиталистическом производстве, почти все российские марксисты в силу присущего им евроцентризма и не мыслили, что для анализа народного хозяйства нужна совсем иная экономическая теория. Лишь Бухарин в ранних своих работах категорически отвергал возможность товарного производства, рыночных отношений и закона стоимости при социализме, а значит, и существования «политической экономии социализма», но, кажется, Ленин убедил его не настаивать на таком понимании экономической теории. Но и Бухарин не задумывался над специфически российской моделью народного хозяйства.

Сталин, как уже говорилось, с юности отвергал возможность товарного производства при социализме и очень настороженно относился к проектам создания политической экономии социализма. Но экономическая теория была нужна стране. А новую теорию можно было создать, лишь осознав, что Россия — иная цивилизация, чем капиталистический Запад, её не знал Маркс, который только начал исследование азиатского способа производства. Он к концу жизни всерьёз занялся изучение российской действительности и, составляя варианты ответа на письмо Веры Засулич, пришёл, в частности, к выводу, что русская крестьянская община при определённых условиях может стать исходным пунктом движения к социализму.

Эти мысли Маркса вряд ли могли помочь Сталину. Той общины, о которой писал основоположник научного коммунизма, в СССР уже не существовало, а колхозы и совхозы в схему Маркса явно не вписывались. Сталин знал, что товарное производство, развиваясь, неизбежно порождает капитализм.

С одной стороны, в советском хозяйстве товарного производства не должно быть, а с другой — в нём есть деньги и денежное обращение. Как же примирить эти два явления?

Ещё сложнее было объяснить, в каком же обществе живут советские люди.

Марксистская теория которая рассматривала социализм как первую фазу коммунизма, как период перехода от капитализма к коммунизму. Но вот в 1936 году Сталин провозгласил, что социализм в СССР в основном построен. Я уж не говорю о том, с каким недоумением был встречен этот тезис теми коммунистами и беспартийными, кто знал, сколь неустроенной ещё остаётся жизнь на громадных пространствах страны, хоть немного отдалённых от столицы. Действительно, трудно совместить представление о социализме с деревенскими избами, освещаемыми по вечерам лучиной, с тараканами в них и бездорожьем. Главный парадокс заключался в том, что период перехода от капитализма к коммунизму закончился, а коммунизм не только не наступил, но даже и не показался на горизонте. В 1939 году на XVIIIсъезде партии Сталин объявил, что в СССР начато строительство коммунистического общества, но в последующие годы реального движения к коммунизму не наблюдалось. Страна вступила в полосу неопределённости, напоминавшую день «мартобря» из «Записок сумасшедшего» Гоголя. И капитализма нет — он давно свергнут, и социализма нет — период перехода к коммунизму давно закончился, и коммунизма нет — он ещё не наступил и неизвестно когда наступит.

Далее, по теории марксизма-ленинизма на весь период строительства коммунизма должна существовать диктатура пролетариата. Но Сталин разъяснил, что пролетариат — это класс рабочих, лишённый средств производства и эксплуатируемый капиталистами. В СССР рабочий класс уже давно перестал быть таким угнетённым пролетариатом. И колхозное крестьянство уже перестало быть последним буржуазным классом: кулачество было ликвидировано, в рамках колхоза потеряло смысл и деление крестьян на бедняков и середняков. Новая интеллигенция, в основном представлявшая собой выходцев из рабочих и крестьян, казалось, активно включилась в социалистическое строительство. Кто же в этом новом обществе диктатор, ведущий класс, и кого он ведёт?

Наконец, с упразднением частной собственности все средства производства перешли в собственность народа. Но как может народ чувствовать её своею, если на деле ею от его имени распоряжается прослойка ответственных товарищей, именуемая номенклатурой? И хотя Сталин с ненавистью говорил о «проклятой элите», эта элита существовала, и он вынужден был идти на уступки ей во всё больших масштабах. Мощь страны росла, росли и привилегии номенклатуры, а жизненный уровень рядовых тружеников повышался гораздо медленнее.

В 30-е годы советские люди в массе своей ещё плохо питались, испытывали нужду в добротной одежде и обуви, в городах ощущался острейший жилищный кризис (я рос в Москве в семейном рабочем общежитии, в нашей комнате площадью 17 квадратных метров проживали 11 человек). В конце 30-х годов, в предвидении войны, стране нужно было создать стратегические запасы продовольствия, снабжение почти всех городов было сильно урезано, люди часами стояли в очередях за хлебом, и иногда им хлеба не доставалось (недавно была издана книга писем трудящихся руководителям партии и государства с жалобами на эти перебои). После войны во многих регионах страны был голод и случаи голодной смерти. Моя мать в 1947 году кормила семью супом из лебеды, в который подмешивала немного муки (несмотря на это, СССР отправлял эшелоны с продовольствием в Чехословакию и в другие «братские» страны). И у людей возникало ощущение, что на место уничтоженной эксплуатации человека человеком приходит эксплуатация человека государством, от чего в самом большом выигрыше остаётся номенклатура. Только с конца 40-х — начала 50-х годов рядовые советские люди могли хотя бы есть досыта.

Конечно, в действительности общенародная собственность, как уже отмечалось, приносила неплохой дивиденд каждому гражданину в виде бесплатного образования и здравоохранения, низких цен на важнейшие продукты питания, почти символической квартирной платы и пр., но всё это осознавалось потом, особенно когда мы всего этого лишились. А в то время разговоры о том, что номенклатура превращается в прослойку новых эксплуататоров, велись почти открыто, во всяком случае, в рабочей среде, среди которой я рос. Не удивительно, что трудовой энтузиазм, присущий годам индустриализации (и вновь поднявшийся в годы войны — уже когда возникла угроза гибели страны), сменялся растущим «пофигизмом».

Но и номенклатура не была единым образованием. Она состояла из различных групп с очень разными интересами, боровшихся между собой за власть, влияние и материальные блага. Партийная элита претендовала на монопольное право определять политический курс страны. Руководителей советских органов и высшие хозяйственные кадры возмущало то, что указание им даёт партийная элита, за последствия своего руководства не отвечающая, — за все недостатки и упущения спрос с советов и с хозяйственников. Военная элита неизменно требовала увеличения ассигнований на армию и флот. Верхушка творческой интеллигенции, особенно после войны, когда учёные внесли весомый вклад в создание ракетно-ядерного оружия, фрондировала, за глаза высмеивала неумных и малообразованных руководителей партии и государства, требовала расширения возможностей контактов с зарубежными коллегами и, конечно, всё больших своих привилегий…

Но и государственная собственность на средства производства, находившаяся в распоряжении хозяйственников, не была чем-то единым. Она была разделена между монополиями — министерствами и ведомствами, а внутри каждого из этих подразделений — между предприятиями и организациями. Каждое ведомство зорко наблюдало, чтобы не были ущемлены его интересы, как правило, не совпадавшие с интересами смежных ведомств. В итоге проведение каких-либо решений, оптимальных с общегосударственной точки зрения, наталкивалось на сопротивление ведомств, что нередко вело к громадным излишним затратам.

Например, предприятия, добывавшие руду открытым способом, сваливали вскрышные породы в кучу, без сортировки на песок, глину, гравий и пр., поскольку такая операция вызывала бы дополнительные расходы данного ведомства. А строительные предприятия рядом открывали карьеры для добычи песка, глины, гравия, затрачивая большие средства. Подсчитано, что если бы вскрышные работы велись с сортировкой вскрыши (что потребовало бы копеечных затрат), добываемая руда доставалась бы стране бесплатно. Часто ведомства добивались экономии своих затрат, снижая качество продукции, что вызывало многократно большие дополнительные расходы у потребителей. «Рак ведомственности» всё больше разъедал советскую экономику. А сама экономика всё более превращалась в «производство ради производства», становилась всё более «затратной», эффективность производства снижалась.

Ведомственность, как и всякая монополия, тормозила научно-технический прогресс в стране. Но всё это оставалось вне поля зрения Сталина.

Руководствуясь марксистским положением о примате экономики, Сталин проглядел начало нового этапа научно-технической революции. Он по-прежнему мыслил категориями объёмов материального производства. Мне довелось услышать из первых уст рассказ о том, как у Сталина созревали представления о путях перехода от социализма к коммунизму.

Я много лет работал с бывшим министром путей сообщения Иваном Владимировичем Ковалёвым, который в начальный период войны был начальником Центрального управления военных сообщений Красной Армии и потому практически ежедневно, а иногда и по несколько раз в день встречался со Сталиным, главным образом по поводу организации воинских перевозок. Так как за всю войну Ковалёв ни разу Сталина не подвёл, а нередко и подсказывал ему правильные решения в области транспорта (которому Сталин придавал важнейшее значение), то вождь порой говорил со своим надёжным сотрудником и на общеполитические темы.

Летом 1945 года страна отмечала первый после войны профессиональный праздник транспортников — День железнодорожника. В зелёном театре парка культуры состоялось торжественное заседание, на котором Ковалёв выступил с докладом, где, в частности, поставил задачу — разработать трёхлетний план технического восстановления железнодорожного транспорта. Едва он кончил доклад и прошёл в комнату отдыха, чтобы выпить стакан чаю, как ему сообщили, что его срочно вызывает Сталин.

Ковалёв вошёл в кабинет вождя, и Сталин сразу же спросил его:

— Почему вы поставили задачу разработки трёхлетнего плана восстановления транспорта? Разве у нас уже отменено планирование по пятилеткам? (Значит, Сталину уже доложили о б изюминке доклада Ковалёва. Информация о том, что делают и говорят его соратники, была у него поставлена превосходно.)

Ковалёв ответил:

— Нет, товарищ Сталин. Но разработка пятилетних планов — это дело директивных органов. А я говорил о плане технического восстановления железных дорог, исходя из технологических требований. Дело в том, что при восстановлении железных дорог в районах, освобождённых от немецких оккупантов, главным был фактор времени, — мы не могли задерживать наступление наших войск. Поэтому мы использовали подручные материалы. Путь укладывали не из цельных рельсов, а из рубок, шпалы под рельсы клали из сырого леса, без пропитки креозотом. И опоры под временные мосты тоже строили из сырого леса. А сырой лес быстро гниёт, через три года по такому пути нельзя будет ездить, мосты тоже будут обрушиваться. Поэтому нам нужно обновить верхнее строение пути не более чем за три года. Вот почему я говорил о трёхлетнем плане технического восстановления транспорта.

— Сталин смягчился. Походив молча по кабинету, он спросил Ковалёва:

— А как вы думаете, какой должна быть железнодорожная сеть СССР для того, чтобы мы могли сказать, что все предпосылки для перехода к коммунизму в транспортном отношении созданы? Не могло бы Министерство путей сообщения разработать хотя бы в первом приближении проект такой сети?

— Ковалёв ответил:

— Чтобы разработать такой проект, надо знать основные грузовые и пассажирские потоки в стране, размещение важнейших центров производства. Такие данные можно получить, лишь зная политические и экономические перспективы страны. А это — дело высшего руководства страны.

— Сталин с этим согласился, но всё же попросил министра начать подготовку к этой громадной работе, пообещав, что в скором времени очередные задачи перед страной на достаточно длительную перспективу будут поставлены.

Об этих задачах развития СССР на будущее Сталин сказал в своей речи перед избирателями 9 февраля 1946 года. Он поставил целью значительное увеличение объёмов производства (выплавки чугуна до 50 миллионов тонн, стали — до 60 миллионов тонн, добычи нефти — до 60 миллионов тонн, угля — до 500 миллионов тонн), на что должно было уйти примерно 15 лет.

Замечу попутно, что и Ковалёв выполнил своё обещание и представил проект генеральной схемы развития железнодорожного транспорта СССР на 15 лет. Но после смерти Сталина этот план был предан забвению.

Задачи, поставленные Сталиным, были грандиозные, но они исходили из движения страны по инерции, из наращивания добычи и использования природных, материальных и человеческих ресурсов. Сталин оказался под гипнозом ленинского понимания того, что значит «превзойти главные капиталистические страны экономически» — перегнать их по показателям производства на душу населения. Задача понималась как количественная, а речь должна была идти о том, чтобы показать более высокий уровень качества жизни и высшие ценности. А в это время мир уже подходил к порогу новой эпохи, через десяток лет начнётся революция в области информации, передовые страны вступят в постиндустриальное общество, и эти дополнительные миллионы тонн чугуна и стали, на производство которых предполагалось направить все силы народа, теряли своё прежнее значение. Убеждение Сталина в том, что «будут домны — будет и социализм», не оправдывалось на практике. Доменных печей становилось всё больше, а социализма от этого в жизни людей не прибавлялось, и СССР начинал вновь отставать от наиболее развитой страны Запада — США.

Не всё было гладко и в межнациональных отношениях. Сталин беспощадно подавлял малейшие проявления сепаратизма, но в среде «младших братьев» всё же росло недовольство засильем «чужаков» в руководстве республик. Да и в РСФСР росло недовольство чрезмерной помощью национальным республикам за счёт коренных русских областей. Жестокая расправа с обвиняемыми по «ленинградскому делу» показывала, какой смертельной опасностью для единства страны Сталин считал малейшие проявления великорусского сепаратизма (как, впрочем, и всякого иного).

Изменился не в лучшую сторону и состав партии, настрой её рядовых членов. Стремясь обрести опору в борьбе с «ленинской партийной гвардией», Сталин сразу после смерти Ленина объявил «ленинский призыв» в РКП(б). С одной стороны, это упрочило его позиции, а с другой — повело к перерождению партии, потому что в партию, наряду с идейными борцами, массами пошёл обыватель, тем более, что с окончанием гражданской войны быть коммунистом стало безопасно, белые уже не могли коммуниста расстрелять. Обывателя же привлекали не идеи, а возможности стать поближе к власти и к связанными с этим материальным благам. В итоге теоретический уровень коммунистов ещё более понизился, господствующим стилем в ней стал прагматизм — самое презренное и бесперспективное мировоззрение, а в теоретической работе воцарился догматизм.

Все эти изменения требовали теоретического прорыва, осмысления новых реалий страны и мира. Но этого прорыва не произошло.

Пытаясь удержать бразды правления в обществе, в котором нарастали центробежные устремления, Сталин усиливал одну сторону демократического централизма — централизм, что вело к ущемлению другой важной стороны — демократизма. А та демократизация, которая нашла отражение в Сталинской Конституции 1936 года, всё больше выливалась в деидеологизацию и департизацию. Сталин не раз говорил, что членство в ВКП(б) — дело в значительной мере формальное, многие советские люди, и не будучи членами партии, считают себя в душе коммунистами. Появилось такое выражение — «беспартийный большевик», а как высшее выражение нерушимого единства народа преподносился «блок коммунистов и беспартийных». Но очевидно, что это принижение роли партии было лишь отражением теоретической беспомощности партийного руководства. Не имея современной теории, Сталин всё более откровенно возрождал многие традиции дореволюционной России, что никак не соответствовало задаче развития социализма. И это принижение роли партии, игравшей в советском обществе роль Церкви (или, если угодно, квазицеркви) тоже было продолжением курса империи Романовых, которые видели задачу Православной Церкви не в воспитании святых (чем Церковь должна заниматься по определению), а в державно-патриотическом воспитании русских людей. В этом смысле можно сказать, что политика Сталина становилась всё более реакционной.

Особенно ярко это проявилось, когда Сталин из руководителя первого в мире социалистического государства превратился в нового «собирателя русских земель», за что его так почитают современные «патриоты». Правда, многие его шаги при этом обусловливались соображениями безопасности страны и геополитической целесообразности и подчас даже были вынужденными, но сути дела это не меняет. Присоединение Западной Украины и Западной Белоруссии можно оправдать тем, что это было воссоединением земель двух народов, входивших в состав СССР (хотя Западная Украина так и осталась чужеродным телом в Союзе). Но повторное завоевание трёх республик Прибалтики, всегда тяготевших к европейской цивилизации, стало миной, которая рано или поздно должна была взорваться.

Особенно большим промахом Сталина в геополитическом отношении стала его позиция на переговорах с Гитлером. Известно, что в 1939 году Гитлер предложил Сталину раздел мира на таких условиях: Германии — Европа и Средиземноморье, СССР — южное направление к Индийскому океану, Японии — Юго-Восточная Азия. А Сталин потребовал Финляндию и Болгарию, выход к странам Ближнего Востока, а также проливы Босфор и Дарданеллы, хотя и неизвестно, зачем эти новые приобретения были бы нам нужны. Гитлер, для которого жизненно необходимы были поставщики нефти (пока — Румыния, а в перспективе — страны Ближнего Востока), отказался от такой сделки. Дело тут не в сговоре — можно было и не вступать в бой ради завоевания Ирана или Индии. Но если Сталин действительно хотел отодвинуть начало неизбежной войны с Германией, то его отказ от мира с ней ради приобретения балканских государств был колоссальной стратегической ошибкой. Сталина даже не насторожило то обстоятельство, что Гитлер не дал никакого ответа на его «встречный план».

Тут уместна такая историческая аналогия: 10 мая 1796 года великий князь Александр Павлович (будущий император Александр I) писал своему тогдашнему другу графу В.П.Кочубею: «В наших делах господствует неимоверный беспорядок, грабят со всех сторон; все части управляются дурно, порядок, кажется, изгнан отовсюду, а империя стремилась лишь к расширению своих пределов». Вот и в СССР в конце сталинского периода во внутреннем устройстве было много беспорядка, а вождь видел задачу в том, чтобы включить в пределы Союза или по крайней мере в зону его влияния как можно больше земель. В этом смысле Сталин действительно вёл себя как продолжатель курса империи Романовых, буквально помешанных на идее захвата проливов («А Константинополь будет всё-таки наш», — твердил и Достоевский). Не случайно наши «патриоты» именуют Сталина «Советским (или «Красным») императором».

Сталин, вероятно, был знаком с учением евразийцев, на некоторых из них, а также на близкого к ним Устрялова, он иногда ссылался. Но, наверное, оно казалось ему неким чудачеством. Во всяком случае, ему было чуждо понимание того, что простое расширение территории государства отнюдь не всегда ведёт к его усилению, а нередко, напротив, служит причиной его распада. Это особенно часто происходит, когда в государство входят народы и земли, относящиеся к разным цивилизациям. Польша, Чехословакия, Венгрия, Финляндия, Румыния и Болгария всегда равнялись на Западную Европу и старались держаться как можно дальше от России (хотя балканские страны и освободились от османского ига благодаря победам русского оружия).

Евразийцы убедительно показали, что единственным естественным союзником Великороссии служат прежде кочевые народы степной Азии — казахи и киргизы. Уже азиатские народы, ведущие поливное земледелие, например, узбеки, — это представители иной цивилизации, которым с русскими будет не по пути. Царское правительство в своё время добилось включения в состав Российской империи горных районов Северного Кавказа, Закавказья и Средней Азии. Возможно, эти шаги были оправданы особенностями момента, но с цивилизационной точки зрения они были ошибочными. А Сталин с упорством, достойным лучшего применения, стремился расширить СССР за счёт народов, которым идея социализма, как она понималась русскими, была органически чужда. Наиболее яркий пример такого рода — включение в состав СССР Восточной Пруссии. Советский Союз (если не считать поддерживаемой им Польши) оказался единственным государством, который урвал кусок территории поверженной нацистской Германии. Но даже сегодня, когда на этой земле, ставшей Калининградской областью России, живут не немцы, а люди десятков национальностей, приехавших из разных регионов СССР, она всё-таки хочет стать Балтийской республикой и войти в сообщество стран Европы.

Сталин не понимал, что Россия — это не страна, проходившая через различные общественно-экономические формации, выявленные европейской, в том числе и марксистской, наукой, а особый тип общества, Европе неизвестный и непонятный. Он знал, что Россия — страна более азиатская, чем европейская, и даже, провожая японского министра иностранных дел Мацуоку (которого перед этим основательно напоили на банкете), он сказал ему, что мы, азиаты, должны понимать друг друга. Но необходимых выводов из такого собственного понимания не сделал.

Один из наиболее известных «патриотических» апологетов Сталина Сергей Семанов в своей книге о Сталине приводит отклики зарубежной прессы на смерть советского вождя. В частности, югославская газета «Борба» писала: «Сталин похоронил ленинизм в 30-х годах, марксизм — ещё раньше».

Да, это так. Но что, какое учение он взял взамен как своё (и партии) теоретическое оружие? Семанов всей своей книгой отвечает: «великорусскую державность и православие». С точки зрения «патриотов» это вполне достойная замена, но для любого здравомыслящего человека, понимающего, куда идёт мир в третьем тысячелетии, она означала банкротство теоретической мысли Сталина. Вождь не понял, что наступает эпоха, когда на первый план должны выступить именно цивилизационные факторы, и в этом уже был залог скорого распада СССР.

Сама жизнь подсказывала, что классовый подход, лежавший в основе теории марксизма-ленинизма, во многом устарел и нуждался в замене. Разумеется, не могло заменить его и православие, которое оставалось в то время уделом небольшой прослойки маргиналов (я не говорю об учении Христа, которое останется недостижимым идеалом человечества до конца света). Но чем нужно было заменить марксизм — оставалось для Сталина неясным.

То, что теория социализма необходима, Сталин понимал и напряжённо размышлял над теоретическими проблемами советского общества. Итогом размышлений стал его последний труд «Экономические проблемы социализма в СССР».

После опубликования этого труда началась обычная пропагандистская кампания, представлявшая его как высшее достижение марксистско-ленинской и вообще человеческой мысли. По всей стране изучали этот плод сталинских размышлений, и только соратники Сталина — члены Политбюро не проявили к книге сколько-нибудь значительного интереса. Это говорит о том, что Сталина окружали только прагматики, способные решать лишь текущие государственные и личные задачи, но абсолютно глухие к запросам жизни, властно требовавшей новой теории. Сталин на заседании Политбюро спросил их мнение о своём труде, но они промолчали или ограничились мелкими поверхностными замечаниями. Сталина это не только огорчило, но и ещё более укрепило в намерении обновить кадры высшего руководства партии и государства.

Молотов много лет спустя сказал, что зря они тогда недооценили труд Сталина, надо бы к нему вернуться и осмыслить заново. И сейчас почитатели Сталина пытаются найти в этой книжечке глубокие мысли и указания, которые представляли бы ценность для теории социализма. Однако это напрасные потуги.

Хотя у Сталина там были попытки несколько по-новому осветить некоторые вопросы социалистического производства, в целом этот труд никакого прорыва в теории не содержал и не мог содержать, потому что основывался на традиционном понимании марксизма-ленинизма, который уже не отвечал запросам наступавшей эпохи. По свидетельству Молотова, Сталин ещё работал над второй частью своего труда, которая после смерти вождя канула неизвестно куда, но и от неё вряд ли можно было ожидать какого-то прорыва — по тем же самым причинам.

Советский народ остро нуждался в труде, который показал бы особенные черты российской цивилизации, делавшие её такой жизнеспособной, устойчивой, способной на великие свершения. А главная особенность её заключалась в созданной русским народом сложнейшей (более сложной, чем самый совершенный космический корабль) системе управления, позволявшей мобилизовать огромные массы людей на осуществление глобальных проектов.

Тут опять не обойтись без пояснения аналогией — сравнением государства с армией. В течение длительного времени было принято считать (особенно это отражалось в художественной литературе) собственно армией тех, кто воевал непосредственно на поле боя. В лучшем случае к ней причисляли и штабы, хотя частенько от фронтовиков можно было услышать: «мы в окопах кровь проливали, ежеминутно рискуя жизнью, а штабисты штаны просиживали, теперь же и они получают такие же ордена…». А уж об интендантах и говорить нечего, чуть ли не на каждого из них смотрели (правда, не без оснований) как на потенциального вора и казнокрада. Между тем солдат за свою ошибку расплатится лишь собственной жизнью, ошибка же генерала может привести к гибели тысяч солдат. И лишь писатель Богомолов в своей книге «Момент истины», наверное, впервые представил армию как гигантский механизм, объединяющий и солдат в окопах, и штабы вплоть до Генерального, и органы снабжения — и тыл, питающий фронт. Вот это и есть настоящая армия как тотальная организация народа для войны.

Вот и на общество нередко смотрят так же примитивно: реальные блага создают лишь трудящиеся у станков и на полях, а чиновники только проедают созданное тружениками. Марксисты смотрели на государство как на некий паразитический нарост, машину, созданную угнетателями для подавления сопротивления угнетённых, которая, выполнив свою историческую миссию, должна отмереть. Ленин с ужасом смотрел на встававшее на его глазах из пепла Советское государство и призывал к неустанной борьбе с этим нарождавшимся Левиафаном, который представлялся ему воплощением бюрократизма. Так же смотрел на государство и Бухарин. Троцкий видел в государственном аппарате почву для бюрократизации всей жизни страны. С того времени борьба за сокращение армии чиновников стала чуть ли не главной заботой режима, который на этом самом чиновничестве и основывался. При Сталине практически установилось господство партийного и государственного аппарата над страной, тогда как аппарат должен был служить лишь инструментом для достижения высоких целей, поставленных передовой идеологией.

Надо было представлять и советское общество — как армию, ведущую бой за прогресс, за лучшее будущее, и объединяющую всех и вся. Советское общество должно быть таким, тоталитарным, обществом, в котором каждый гражданин призван ощущать собственную кровную связь с судьбами своего государства. Насильно привить это чувство общности со своим народом нельзя, и каждый, кто не захочет этого единства, может жить спокойно, но пусть и не обижается, если на него будут смотреть как на человека второго сорта. Ну, а в среде этих «тоталитариев» необходимо обеспечить равенство или хотя бы внешнюю его видимость. Если теоретики западного общества из трёхчленной формулы Французской революции («свобода, равенство, братство») выбрали единственную составляющую — «свободу», и умело спекулировали на этом в идеологической войне против СССР, то советские идеологи должны были раскрыть сущность равенства и показать архаический характер западного общества при оценке его по этому, более современному критерию. Но это сделано не было.

Сказанное выше о тоталитарном характере советского общества не означает, что государство может брать гражданина за шиворот и тащить его в ряды строителей коммунизма. В советском обществе передовые люди жили в обстановке энтузиазма. Чкалова и его товарищей не надо было заставлять лететь через Северный полюс в Америку — они сами к этому стремились, и их долго приходилось сдерживать. Когда страна стала осваивать Дальний Восток, по призыву партии туда отправились тысячи девушек и женщин (вспомним финал кинокартины «Девушка с характером»). При надлежащей постановке цели в обществе будет действовать некий «общественный нравственный договор». Вот где и должна проявляться «симфония», по которой так тоскуют наши православные патриоты. Видимо, что-то подобное и имелось в виду в 20-е годы, когда обсуждались проекты «милитаризации труда» и «трудовых армий».

В отличие от западных демократий, строившихся «снизу», русское, а особенно советское общество было обществом имперским, построенным «сверху». Это общество, в котором, выражаясь современным языком, преобладало не «сетевое» начало, как на Западе, а «иерархическое».

В советский период, да и по сей день ни малейшего шага к такому пониманию русской цивилизации сделано не было.

И ещё один важный момент. Сталин в своей речи на XIX съезде партии призвал зарубежные коммунистические партии поднять знамя демократии, которое буржуазия этих стран выбросила за борт. Внешне это производит впечатление. Однако Сталин тут показал, что он по-прежнему верит в пролетариат и коммунистов Запада, считает их носителями высоких человеческих качеств, в отличие от буржуазии. В действительности же в капиталистических странах Европы давно сложилось полное понимание между буржуазными лидерами и народными массами, основанное на безудержной эксплуатации «передовыми» державами стран «третьего мира». Уже тогда выяснилось, а в наши дни это должно бы стать аксиомой, что европейцы — это варвары, дорвавшиеся до наисовременнейшего оружия и готовые на любые преступления для утверждения своего господства, если для них нет опасности получить достойный отпор.

В свое время варвары, преимущественно германские племена (готы, франки и др.) вторглись на территорию Римской империи и образовали там свои раннефеодальные государства, а вV веке н. э. группа германских племён — вандалы — захватили и разграбили и сам Рим. С того времени они так и остались варварами, лишь прикрыв свою хищническую сущность цивилизованной оболочкой. Весь исторический опыт России говорит, что ей не стоит рассчитывать на какое-либо взаимопонимание с Европой. Европа была и остаётся нашим главным геополитическим противником, который многие века лелеет мечту об «окончательном решении русского вопроса», её попытался осуществить Гитлер, а ныне предлагают воплотить в жизнь сторонники «Европы от Рейкьявика до Владивостока». Сталин, при всём своём недоверии к Западу, этой «геополитической константы» не понимал.

СССР должен был стать не только могущественным государством в экономическом и военном отношении, но и передовым обществом по тем критериям, которые требовались в условиях второй половины XX века, обществом, которое могло бы открыть спасительные горизонты перед всем человечеством. Октябрьская революция стала началом мировой революции, мощным толчком для освободительного движения в отсталых странах — Китае, Индии, на африканском континенте, но не в развитых капиталистических странах. В немалой степени это произошло потому, что Сталин этих критериев и новых условий не понимал. В итоге он оставил партию теоретически безоружной.

Но и в этом нельзя винить одного Сталина. Само состояние русского народа, как главной движущей силы СССР, не позволяло создать необходимую для выхода из тупика теорию. Наш народ ещё не сделал должного вывода из трёх последних веков своей истории, для которых было характерным истребление в каждом новом периоде того, что утверждалось в предыдущем.

Пётр I рушил устои прежней Руси, после его смерти наступил откат от завоёванных им позиций. Екатерина II вела линию на усиление крепостничества, Павел с маниакальной страстью искоренял повсюду плоды деяний своей матери. Александр I начинал с либеральных реформ, наследовавший ему Николай I «подморозил» Россию и попытался консервировать кое-какие русские начала. Александр II стал самым либеральным правителем дореволюционной России, открывшим её иностранному капиталу, Александр III попытался остановить механизм разрушительных реформ. Николай IIне только не продолжил дело отца, но и пошёл дальше по разрушительному для страны пути деда. Ну, а потом страна просто сбросила эту династию европеизаторов. Как обстояло дело дальше, после Сталина, дела которого очернил Хрущёв, думаю, напоминать не нужно, всё это происходило на наших глазах (во всяком случае, на виду у старшего поколения).

Как видим, развитие России по классической схеме «тезис — антитезис — синтез» никак не получалось. Оно шло по модели «тезис — антитезис — тезис — антитезис…», так и не добираясь до синтеза, когда всё ценное из прошлого сохраняется и служит основой для будущего. И если бы Сталин вдруг, в силу какого-то озарения, и разработал бы нужную стране передовую теорию, ещё неизвестно, приняла ли бы её общественность. Кажется, только теперь, когда советский строй канул в небытие, а постсоветский регресс становится очевидным для всех, не утративших способности трезво воспринимать действительность, созрели условия для разработки и принятия обществом этой передовой теории.

В мою задачу не входит разбор обстоятельств смерти Сталина. С точки зрения истории не так уж важно, умер ли он сам или ему в этом помогли ближайшие соратники. Если его и убили, то в этом немалую роль сыграло то, что он к концу жизни утратил ранее присущую ему бдительность. Ведь врагов у Сталина всегда было много, заговоры против него плелись постоянно, но прежде он умел нейтрализовать подобные угрозы со стороны своих противников. Как он мог поддаться на явную провокацию и уволить бесконечно преданного ему начальника своей охраны генерала Власика, который ведь не зря говорил: «Не будет Власика — не будет и Сталина». Да, Власик зарвался, «пировал и веселился» со своими приближёнными на государственных дачах, предназначавшихся для отдыха Сталина. Но Сталину достаточно было лишь раз цыкнуть на Власика, чтобы привести его в чувство.

Сейчас, когда заходит речь о Сталине, часто возникает вопрос: а как развивалась бы наша страна, если бы он прожил ещё хотя бы несколько лет.

«Сталинисты» предполагают, что Сталин успел бы устранить коренные недостатки созданной им же системы и повёл страну к новым высотам. Ю.И.Мухин считает, что Сталин осуществил бы гениальный проект — передал бы реальные рычаги управления страной Совету Министров СССР, а партии отвёл бы роль идеологического воспитателя народа. Возможно, он успел бы удалить из руководства страны будущих её разрушителей типа Хрущёва, и вырастить своего наследника, который успешно повёл бы страну к новым достижениям.

А «антисталинисты» уверены, что началось бы массовое выселение евреев, а также классово чуждых элементов, на Дальний Восток (мне доводилось слышать рассказы лиц, якобы уже получивших соответствующие повестки). Сталин утроил бы новую чистку своего ближайшего окружения: ведь Молотова и Микояна он уже фактически исключил из руководящего ядра партии и государства, с подозрением относился к Берии и Хрущёву, да и Маленкова ставил не очень высоко. Возможно, если бы он добился решающего превосходства над Западом в области вооружений, то развязал бы войну, даже ядерную, с целью окончательного устранения капитализма на планете. И в области внутренней политики ожидать успехов не приходилось: хотя цены на товары народного потребления ежегодно снижались, рабочим тут же повышали нормы выработки, так что они в лучшем случае не теряли в своей реальной заработной плате. В выигрыше оставалась в основном интеллигенция, «бюджетники». А на крестьян сваливались всё новые налоги, и после того, как обложили данью фруктовые деревья, по всей стране сами сельские жители стали вырубать сады.

То, что новая чистка назревала, это очевидно. Возможно, она не была бы такой кровавой, как прежние (хотя «ленинградское дело» в этом не убеждает). Но вряд ли при этом пострадали деятели типа Хрущёва, которые лучше других были способны лицемерить и являться всякий раз под нужной в данный момент маской. И наследника Сталин вырастить не смог бы. Радикального отступления от марксизма у наследника он не потерпел бы, а на марксистской почве преемник ничего бы путного не создал. Как полагали некоторые исследователи, Сталин решил поставить у руководства партией и страной Суслова, как гаранта продолжения сталинского курса, но успел сделать в этом направлении только первые шаги. Но теперь-то мы знаем, кто такой Суслов и на что он был способен.

Итак, страна нуждалась в теоретическом прорыве, но Сталин не смог его совершить. Не были способны на это ни Ленин, ни Троцкий, ни Бухарин, ни коллеги Сталина по последнему при его жизни составу Политбюро. Слишком велика и самобытна наша Россия, чтобы её можно было и дальше вести вперёд, придерживая на марксистских помочах. Сталин сделал всё, что мог, и большего совершить не мог. В этом смысле можно говорить, что Сталин умер вовремя. И страна в момент его смерти была далека от процветания.

Неудовлетворённость сложившимся положением охватывала не только «простой народ», но и различные слои правящей элиты.

«Элитарии» пользовались значительными привилегиями, в зависимости от положения в своеобразной Табели о рангах. Члену Политбюро полагались весьма комфортабельная квартира, государственная дача, бронированная автомашина, охрана на высшем уровне, секретарю обкома партии или министру — привилегии поменьше… Чем выше занимаемый пост, тем, следовательно, важнее человек и нужнее государству, тем больше и привилегии. А отсюда легко сделать вывод и обратного свойства: чем больше привилегии, тем более ценен работник. Это стимулировало рост карьеризма, погоню за законно получаемыми материальными благами.

Но всех «элитариев» удручало одно: все эти блага оставались им доступными лишь до тех пор, пока они занимали свои должности. Стоило ответственному работнику лишиться должности, как он мгновенно терял всё — и жильё в престижном доме, и государственную дачу, и прикрепление к кремлёвской столовой и поликлинике. А главное — даже если он благополучно доживал на своей высокой должности до конца дней, то его дети уже ничего из этих благ не наследовали, они из отпрысков элиты превращались в обычных граждан. А элитариям хотелось сделать свои привилегии наследственными (или, как не совсем точно говорили впоследствии, «обменять власть на собственность»). Верхи номенклатуры, элита были не классом, а сословием, замкнутым, не допускающим в свои ряды посторонних, а потому обречённым на загнивание и на враждебность к строю, который их воспитал и который они олицетворяли. Уже одно это создавало предпосылки для реванша сторонников капитализма.

В том же направлении действовало и другое обстоятельство. Начиная с 50-х годов СССР всё больше начинает отставать от наиболее развитых капиталистических стран в технологическом отношении. С.Г.Кара-Мурза видит причину падения советского строя в том, что мы, заворожённые красотой упаковки западных товаров, «тоже захотели яркой обёртки, рекламы — захотели красиво жить». Это упрощённое представление о сути эволюции советского общества.

Мы захотели не красивой жизни, а места в авангарде мирового развития. Советская правящая элита начинала осознавать, что СССР не находится на острие социального прогресса, а постепенно скатывается на обочину мирового развития. Не Советский Союз стал маяком для трудящихся стран Запада, а, наоборот, наши люди, попадая в Америку, видели там пример зажиточной и комфортной жизни, что они, в силу отставания теории нового общества, и считали главным признаком передового строя.

Некоторые партийные и государственные деятели из ближайшего окружения Сталина начали понимать это ещё при жизни вождя. К их числу, видимо, нужно отнести Лаврентия Берия, Никиту Хрущёва и Георгия Маленкова, которые привлекли в свой круг и министра обороны Николая Булганина. А, следовательно, надо было ожидать попытки реванша капитализма уже в первое же время после смерти Сталина. Так оно и произошло.