В 1988 году советские либералы торжественно отметили столетие со дня рождения Николая Ивановича Бухарина, расстрелянного в 1938 году как враг народа и теперь реабилитированного. В изданном по этому поводу сборнике научных докладов о деятельности Бухарина и воспоминаний о нём говорилось, что его жизнь была без остатка отдана делу пролетарской революции и его имя навечно вписано в историю строительства социализма в нашей стране и в историю международного коммунистического движения. Отмечались его открытость, простота, искренность и другие человеческие качества, которые сделали его, по словам Ленина, любимцем партии — в дополнение к тому, что он в течение пяти лет был её главным идеологом и теоретиком. В качестве главной заслуги Бухарина преподносилась его концепция такого гуманного пути строительства социализма, при котором, как и учил Ленин, противоречия между классами будут смягчаться, а не переходить в конфликты, разрешающиеся уничтожением противников. Эта концепция рассматривалась как альтернатива сталинской теории построения социализма, исходившая из той предпосылки, что классовая борьба по мере приближения к социализму будет обостряться.

Несомненно, Бухарин — ключевая фигура для понимания того, что происходило в Советской России в 20 –30-е годы, да и для осмысления происшедшего в 80 — 90-е. Но насколько справедлив приведенный выше панегирик?

Вообще-то это не первый случай такого восхваления Бухарина. В 1927 году, когда Бухарин был одним из двух руководителей партии, вышел очередной том советской энциклопедии. Большинство её редакторов были последователи и даже родственники Бухарина. В статье, посвящённой этому видному деятелю большевизма, утверждалось, что Бухарин — выдающийся теоретик коммунизма, который не уступал по своей значимости Ленину, а подчас и превосходил его, что он первым сказал о возможности социалистической революции в России и что в планах этого светоча теории — продолжение исследований Маркса и т. п. Появилась даже такая формула: «Маркс, Энгельс, Ленин, Бухарин».

Правда, в честь Бухарина не переименовывали города (как это делали в честь Троцкого или Зиновьева), но его имя было присвоено парку, трамвайному депо, разным другим предприятиям, улицам и пр.

Какие же основания были для такой популярности?

Политическая карьера Бухарина от Октябрьской революции до его 40-летия складывалась удачно. Он пришёл в ряды революционеров в 17 лет, был арестован и сослан, бежал из ссылки, в эмиграции познакомился с Лениным, с которым часто спорил, но в конечном итоге соглашался с вождём партии. После Октябрьской революции он благодаря своим разносторонним дарованиям быстро занял выдающееся место в руководстве партии: в 1917 году — член ЦК, в 1919 — кандидат в члены Политбюро и в 1924 — член Политбюро.

Самую громкую известность в первые месяцы существования Советского государства принесла Бухарину дискуссия по вопросу о заключении Брестского мира. Ленин настаивал на немедленном заключении мира, доказывая, что доставшаяся нам в наследство от царской России армия не может больше воевать, и всякое затягивание мирных переговоров приведёт только к лишним тяжёлым потерям. Он говорил, что немцы могут занять столицы, надо готовиться к работе в условиях подполья. Сам он готов был отступить далеко на восток, создать Урало-Кузнецкую республику, даже дойти до Камчатки — лишь бы удержаться у власти до начала неминуемой революции в Германии, а потом мы всё равно своё возьмём.

Вот здесь-то и выступил Бухарин во главе группы «левых коммунистов». Он назвал Ленина соглашателем. На VII съезде партии он с возмущением говорил: «Такой ценой нельзя покупать двухдневную передышку, которая ничего не даст. Вот почему, товарищи, мы говорим, что та перспектива, которую предлагает товарищ Ленин, для нас неприемлема». Бухарин предлагал начать революционную партизанскую войну в тылу врага, чтобы тем самым дать сигнал для мировой пролетарской революции. В интересах этого мирового антикапиталистического пожара он считал даже возможным пойти на временную потерю Советской власти. Такая позиция «левых» казалась Ленину странной и чудовищной.

Но Бухарин не ограничился полемикой в рамках партии. Он попытался вступить в союз с «левыми эсерами», которые замышляли арестовать Ленина и всё Советское правительство. Правда, на такой шаг Бухарин не пошёл, но возможность отстранения Ленина от власти он не исключал. Известно, что на заседании ЦК, где решалась судьба мирного договора, Ленин заявил, что уйдёт в отставку, если предложение о мире не будет принято. И тогда сторонник Бухарина Г.И.Ломмов (Оппоков) дал вождю отповедь: «Если Ленин грозит отставкой, то напрасно пугаются. Надо брать власть без Владимира Ильича…». Впоследствии Бухарин признал ошибочной свою позицию в этом споре.

Написанная Бухариным совместно с Евгением Преображенским «Азбука коммунизма», представляющая собой как бы синтез разъяснения Программы РКП(б) и учебника политэкономии, до сих пор читается с большим интересом, а тогда была по сути единственным опытом связного и в то же время популярного изложения марксистской теории. Книга Бухарина «Экономика переходного периода» была высоко оценена Лениным, а его «Теория исторического материализма» считалась учебником. Не удивительно, что те партийцы, которые занимались теорией, считали Бухарина крупным теоретиком. Не лишены достоинств и некоторые другие его труды (а всего его перу принадлежало около несколько десятков книг и около тысячи статей). Но главная заслуга Бухарина в области теории — это его твёрдое убеждение в том, что социализм и товарное производство несовместимы, и эту мысль он сумел внедрить в сознание партийных кадров.

Чтобы показать, что это значило не только для того времени, но и для будущего, напомню, что ещё Аристотель различал два вида хозяйственной деятельности: «экономию» — производство для удовлетворения непосредственных нужд, и «хрематистику» — производство ради прибыли. Профессор С.Г.Кара-Мурза так охарактеризовал главное противоречие советской экономики, не разрешив которое, СССР распался:

«Вся сила советского строя и чудесный рывок в развитии хозяйства были связаны с тем, что, обобществив средства производства, Советская Россия смогла ввести «бесплатные» деньги, ликвидировать ссудный процент, укротить монетаризм. Это и было впоследствии объявлено «нарушением объективных экономических законов». За это советский строй и заклеймили как «неправильный». Однако, придя к власти и начав грандиозный советский проект. Коммунисты приняли в качестве официальной идеологии учение, объясняющее совершенно иной тип общества и хозяйства — западный… То хозяйство, которое реально создавалось в СССР, было насильно втиснуто в непригодные для него понятийные структуры хрематистики. Была создана химера «политической экономии социализма».

Советское хозяйство было нерыночным. «Недооценка и непонимание нерыночных типов хозяйства (патриархального в деревне, домашнего в городе), составляющего огромную, хотя и «невидимую» часть народного хозяйства, была большим изъяном политэкономии, в том числе марксистской».

Мало кто из читателей «Капитала» Маркса обращает внимание на подзаголовок этого труда: «Критика политической экономии». Бухарин же не просто проштудировал «Капитал», но и признал вывод Маркса о том, что политическая экономия — это теория товарного, преимущественно капиталистического производства, и потому он отрицал саму возможность существования политической экономии.

Хотя «товарники» (учёные и практики, доказывавшие, что производство и при социализме — товарное) год от года усиливали свой натиск, первый учебник политэкономии социализма появился в СССР только в 1954 году. Затем, под влиянием либеральных идей, получивших в стране широкое распространение после хрущёвской «оттепели», положение о товарном характере социалистического производства стало по сути общепринятым. И когда я в начале 80-х годов написал, что это положение не соответствует действительности и что никакой политической экономии социализма не существует и существовать не может, это было воспринято частью общественности с недоумением, другой частью — с восторгом. К сожалению, те, от кого это зависело, не приняли необходимых мер по исправлению положения, и в итоге получилось то, что получилось.

Но если бы марксисты-экономисты 20-х годов (и в первую очередь Бухарин) не встали тогда на пути «товарников», то советский строй, вероятно, рухнул бы уже через несколько лет. А противостоять было очень трудно, потому что на полях книги Бухарина, против строк «Итак, политическая экономия изучает товарное хозяйство» сам Ленин написал: «не только!». И потому попытки создания политической экономии социализма продолжались.

В «Экономике переходного периода» Бухарин писал: «Ценность» (так русские марксисты тогда называли стоимость. — М.А.), как категория товарно-капиталистической системы в её равновесии, менее всего пригодна в переходный период, где в значительной степени исчезает товарное производство и где нет равновесия».

Казалось бы, Бухарин, отрицавший возможность товарного производства при социализме, должен был решительно выступить против ленинского нэпа. Впрочем, так оно поначалу и было.

Напомню, что первым вопрос о замене продразвёрстки продналогом поставил Троцкий, но большинство ЦК во главе с Лениным этот проект отвергло. А когда позже то же предложение внёс Ленин, Бухарин резко выступил против него. Но Ленин провёл кампанию по переходу к нэпу по всем правилам военного искусства, с хитрыми манёврами, обманом сторонников и противников, закулисными комбинациями и сговором и пр. На Х съезде партии было принято всего лишь решение о замене продразвёрстки продналогом. Но сразу же после съезда это «фискальное мероприятие» как один из шагов по улучшению положения в хозяйстве страны стали расширять до «новой экономической политики»: во всей России начался переход на товарно-денежные отношения, которых, по теории, разработанной Бухариным в полном соответствии с учением Маркса, при социализме и даже в переходный период быть не должно.

И вдруг Бухарин, как отмечали современники, даже не в 24 часа, а «в 24 минуты» из противника нэпа превратился в такого страстного защитника этого поворота, что Ленину пришлось его сдерживать. И с того времени главное, что определило его место в истории, — это защита ленинского плана строительства социалистического общества через нэп, кооперацию, мирное врастание в социализм его антагонистов — капиталистических элементов города и деревни.

Сложные перипетии борьбы за власть в руководстве РКП(б) в последние два года жизни Ленина и сразу после его смерти весьма по-разному (с существенными искажениями истины) освещались при Сталине и при Хрущёве, в период «застоя» и в «перестройку», а тем более во время господства радикальных либеральных реформаторов. Порой они напоминают захватывающий детектив. На мой взгляд, наиболее интересные эпизоды этой борьбы содержатся в книге Ю.Г.Фельштинского «Разговоры с Бухариным» и в книге М.Куна «Бухарин: его друзья и враги».

Очень сложные взаимоотношения двух самых видных советских вождей в 1917–1922 годах — Ленина и Троцкого — периодически проходили фазы близости и противостояния. Для того, чтобы крепче держать в своих руках бразды правления, Ленин предложил учредить пост генерального секретаря ЦК партии. Первоначально предполагалось назначить на эту должность Ивана Никитича Смирнова, человека исключительной честности. Но как раз в этот период у Ленина возникли очередные столкновения с Троцким, и он решил сделать генеральным секретарём Сталина, наименее любимого и наименее уважаемого в ближайшем окружении вождя. Хотя это окружение было интернационалистским, всё же в нём несколько снисходительно поглядывали на «кавказцев», а уж Сталина и из числа «кавказцев» не ставили ни во что. Когда-то Сталин отбывал сибирскую ссылку вместе со Свердловым, и у них отношения не сложились. Свердлов поделился своей антипатией с другими ленинцами. Свердлов умер, а характеристика, данная им Сталину, оставалась.

Став генсеком, Сталин начал энергично наводить порядок в Секретариате ЦК, искоренять там «вольницу», проводить линию, которую в модных сегодня терминах можно было бы назвать «укреплением вертикали власти», пока ещё только партийной. Со стороны, в особенности с точки зрения ленинского окружения, привыкшего жить в атмосфере необязательности, бурных словопрений и продолжительных согласований в комиссиях, это выглядело прежде всего как рост бюрократизма. Когда здоровье долго болевшего Ленина несколько поправилось, он, вернувшись к работе, был поражён этими бюрократическими новациями. И Ленин решил: пора менять «мастера острых блюд».

Но Сталин, считая, что он добросовестно выполнял порученное ему партией дело, вовсе не собирался отступать от своей линии на укрепление партийного аппарата. И в конце 1922 года уже сильно больной Ленин увидел, что Сталин далеко вышел за рамки технического руководителя секретариата и стал прямым конкурентом вождю. Ленин начинает борьбу за смещение Сталина с этого руководящего поста, однако он был не только болен, но и растерян. Ведь он создал не только партию нового типа, но и особую систему руководства этой партией «по-ленински», так чтобы никто не смог его заменить. И он предложил концепцию коллективного руководства, когда выбывшего из строя вождя заменяло бы Политбюро в целом, а каждый член этого органа не доверял другим и подсматривал бы за ними.

Но члены Политбюро, которые, мягко говоря, не любили друг друга и не доверяли один другому, восприняли этот принцип скептически. Тогда, чтобы не дать возможности одному из его соратников взять верх над другими, Ленин и написал своё «Завещание», в котором показал, что ни один из руководителей партии в одиночку управлять ею не в состоянии. О растерянности Ленина свидетельствует и то обстоятельство, что, предложив снять Сталина, он так и не указал, кого поставить на пост генсека. Расчёт его был на то, что письмо будет зачитано на ближайшем съезде партии, и члены партии, знакомые с завещанием вождя, не позволят никому из руководителей целиком взять власть в свои руки и управлять единолично.

Однако Ленин просчитался. Поскольку он дал не лучшие характеристики буквально каждому из ведущих членов руководства партии, то в опубликовании «Завещания» не был заинтересован ни один из них.

Согласно пожеланию Ленина, его письмо было оглашено по делегациям XIII съезда партии, проходившего в мае 1924 года. Но съезд единогласно решил тогда этого письма не публиковать, так как оно было адресовано на имя съезда и не было предназначено для печати. По-видимому, и делегатам съезда было рекомендовано не рассказывать о письме в своих парторганизациях. Так что рядовым членам партии, скорее всего, письмо осталось неизвестным. За его опубликование голосовал в Политбюро только Троцкий.

И вот здесь ярко проявился моральный облик Бухарина. По свидетельству Троцкого, «мягкий как воск, по выражению Ленина… Бухарин благоговел перед Лениным, любил его любовью ребёнка к матери». Но когда он увидел, что Ленин вряд ли выживет, то, как и другие соратники вождя, отдалился от него, т. е., как и остальные, отдал его на «заклание» Сталину. (Недоброжелатели Бухарина окрестили это его отдаление от вождя «тушинским перелётом», по аналогии с переходом бояр на сторону «тушинского вора» во время Смуты XVII века.) Если прежде больной Ленин охотнее всего беседовал именно с Бухариным, то после такой перемены в поведении «любимца партии» он не захотел его видеть (как, впрочем, и прочих соратников). По существу, Ленин был посажен своими соратниками под домашний арест. В то же время соратники всячески раздували культ вождя, причём каждый рассчитывал использовать близость к Ленину в своих интересах.

Бухарин в числе других руководителей партии подписал циркулярное письмо в губернские комитеты партии, в котором рекомендовалось не принимать слишком серьёзно статьи больного Ленина.

В «Завещании» Ленин, как известно, особую озабоченность высказал по поводу отношений Троцкого и Сталина.

Будучи крайне самоуверенным, Троцкий не создал своей собственной организации. Он был убеждён в своей незаменимости для дела революции, на что имел некоторые основания. До Октября 1917 года Троцкий считался одним из виднейших руководителей революции, в то время как Ленину для утверждения своей власти необходимы были и организация, и деньги, особенно после прибытия в Петроград. Троцкий же, не скомпрометировавший себя, как Ленин, проездом через Германию, был приглашён возглавить Петроградский Совет. Именно Троцкий (а не Ленин, скрывавшийся в подполье после неудачной июльской попытки переворота) подготовил захват власти Петроградским Советом, в котором преобладали уже большевики. Ленин впервые появился на публике на II Всероссийском съезде Советов и получил взятую для него Троцким власть и возглавил новое правительство, которым, по существу, должен был руководить Троцкий. Но Лев Давидович отказался от этой мысли. По его мнению, нельзя было допустить, чтобы в России говорили, что страной правит еврей. По той же причине отказался и от должности заместителя председателя Совнаркома, которую Ленин ему предложил. Первые месяцы после взятия власти большевиками характеризовались весьма близкими отношениями между Лениным и Троцким (хотя Горькому Ленин говорил о Троцком: «С нами, а не наш»). А в годы гражданской войны Троцкий вообще выдвинулся на первый план, Ленин как бы отошёл в тень, оставив за собой главным образом общее политическое руководство.

В 1923 году, чтобы свалить Сталина, Ленин предложил Троцкому союз, точнее даже — просил о помощи. А Троцкий отказался и занял позицию нейтралитета. Он был убеждён, что и без борьбы займёт после смерти Ленина место главы правительства — его позовут так же, как позвали возглавить Петроградский Совет в 1917 году. Зачем же ему лишний раз портить отношения с коллегами по Политбюро?

Но этот его расчёт не оправдался. Председателем Совнаркома был назначен А.И.Рыков, близкий друг Бухарина. Раздосадованный Троцкий выступает с критикой политики партии, говоря о засилье бюрократизма, о термидоре, о «перерождении партии» и пр. Сталина он, как и вся «старая гвардия», недооценил, называя его «выдающейся (и даже «гениальной») посредственностью». И лишь со временем Троцкий понял, в чём сила его главного противника. Он говорил: «Ленин создал аппарат. Аппарат создал Сталина».

Отдалившись от Ленина, Бухарин всё же приезжал в Горки и издали смотрел на больного Ленина. И 21 января 1924 года он был в Горках. Когда Ленину вдруг стало плохо, оказалось, что в доме нет камфоры. Домашние бросились к Бухарину, он прибежал вместе с ними и застал последний вздох Ленина. (Впоследствии он будет говорить, что Ленин умер у него на руках, но это, видимо, просто красивый образ.)

Позвонили в Москву. Руководители партии приехали в Горки. Начались приготовления к похоронам покойного вождя.

На похоронах Ленина не присутствовал Троцкий, находившийся тогда на юге и не пожелавший прерывать отдых (к тому же Сталин вроде бы сообщил ему неверную дату похорон).

И среди соратников Ленина началась открытая борьба за власть.

Трое из четырёх претендентов на главенство в партии и стране — Троцкий, Зиновьев и Сталин, не покушаясь прямо на главное наследие покойного вождя — на нэп, фактически предлагали (каждый по-своему) такую смену политического курса, которая на деле означала ликвидацию нэпа. Наиболее показательна в этом отношении позиция Троцкого.

Как и Ленин, Троцкий был убеждён в том, что отсталая Россия стала родиной социалистической революции «не по правилам», не в соответствии с теорией марксизма, а в силу удивительного стечения обстоятельств (мировая война, недовольство крестьян малоземельем при громадных помещичьих имениях и пр.). В такой стране революция без помощи пролетариата более развитых капиталистических стран не сможет удержаться, а потому сама по себе не имеет значения. Россия призвана сыграть роль запала в бомбе, которая разнесёт вдребезги капиталистический мир (или, как принято говорить, Россия — лишь вязанка хвороста в костёр мировой революции).

И вот теперь, после смерти вождя, Троцкий, с одной стороны, пытался доказать, что он первым, даже раньше Ленина, поставил вопрос о непрерывной (перманентной) революции, дал партии новую ориентировку после Февральской революции 1917 года и даже предвосхитил многие положения нэпа. Из этого следовало, что он — единственный наследник Ленина по праву. С другой стороны, он видел единственный шанс для себя одолеть своих соперников в том, чтобы выдвинуть сверхреволюционную программу переустройства страны и форсирования мировой революции. Поэтому он выдвигал программу сверхбыстрой индустриализации, а это означало конец нэпа. Расчёт его был на то, что жизнь большинства народа оставалась ещё очень тяжёлой, и многие предпочли бы красногвардейскую атаку на капитал мучениям долгого периода восстановления и медленного развития экономики.

Зиновьев разделял сверхиндустриализаторские устремления Троцкого (впоследствии, когда главный соперник будет повержен, Зиновьев возьмёт на вооружение его программу), но в данный момент ему было важно не допустить возвышения Троцкого, а потому он поддержал Бухарина и Сталина, которые выступали как прямые продолжатели ленинского курса, хотя и по-разному его истолковывали.

Бухарин понимал нэп как союз пролетариата со всем крестьянством. Сталин, замышляя наступление на кулака и форсированную коллективизацию сельского хозяйства, пытался представить такой курс как самое точное выражение ленинского нэпа (хотя очень скоро выступил за «дань» с крестьянства ради ускоренной индустриализации).

Именно потому, что Троцкий был наиболее популярным деятелем из руководства партии («создатель и вождь Красной Армии, организатор всех её побед» и т. д.), он в этот момент был для Зиновьева, Бухарина и Сталина главным и самым опасным противником. И он давал своим противникам множество поводов для обвинений в отступлении от ленинской линии. Уже в 1924 году он потребовал проведения новой дискуссии в партии и напечатал статьи «Новый курс» и «Уроки Октября», в которых обрушился на политику, проводимую большинством в Политбюро. А в тезисах, написанных в 1926–1927 годах, Троцкий рисовал такую картину нарастания контрреволюции в СССР:

«1. За революциями в истории всегда следовали контрреволюции. Контрреволюция всегда отбрасывает общество назад, но никогда — до той черты, с какой начиналась революция. Чередование революций и контрреволюций вызывается некоторыми основными чертами механики классового общества, в котором только и возможны революции и контрреволюции.

2. Революция невозможна без вовлечения широких народных масс. Такое вовлечение, опять-таки, возможно лишь в том случае, если угнетённые массы связывают надежды на лучшую судьбу с лозунгами революции. В этом смысле надежды, порождаемые революцией, всегда преувеличены. Это вызывается классовой механикой общества, ужасающим положением подавляющего большинства народных масс, необходимостью сосредоточить величайшие надежды и усилия, чтобы обеспечить даже и скромное продвижение вперёд, и пр., и пр.

3. Но в этих же условиях заложен один из важнейших — и притом наиболее общих — элементов контрреволюции… Разочарование масс, их возвращение к обыденщине, к безнадёжности является таким же составным элементом пореволюционного периода, как и переход в лагерь «порядка» «удовлетворённых» классов или слоёв, участвовавших в революции».

Переходя непосредственно к нэпу, Троцкий отмечает:

«13. …Нэп возродил противоречивые тенденции крестьянства с вытекающей отсюда возможностью капиталистической реставрации…

15. Крестьянство — частное — воссоздаёт капитализм. Ему нужны высокие цены на хлеб и низкие на промышленные товары. Торговый капитал (и частный, и кооперативный — естественно тяготеющий к кулачеству) вступают в стачку против города. А партия замазывает эти опасности…»

Троцкий считает, что пролетариат сейчас живёт лучше, чем в первые пять лет революции, но только ещё подошёл к довоенному уровню жизни. На это опирается бюрократия, «партия порядка». Она боится теории перманентной революции. «Официально одобренная теория построения социализма в одной стране означает собой теоретическое освящение происшедших сдвигов и первой открытый разрыв с марксистской традицией».

Общий итог рассуждений Троцкого: в промышленности и на транспорте растёт социалистический сектор, а в сельском хозяйстве — капиталистический (кулацкий и фермерский). Социалистический сектор отстаёт в росте от народного хозяйства в целом. Отсюда — диспропорции в экономике, ножницы цен. В политике это означает изменение соотношения сил в ущерб пролетариату, нарастание нажима справа.

Как видим, Троцкий теоретически обосновал неизбежность роста разочарования трудящихся в революции и указал на опасность реставрации капитализма в СССР как в случае продолжения политики нэпа, так и при свёртывании нэпа вследствие принятия курса на построение социализма в одной стране, без пролетарской революции на Западе.

Один из ближайших соратников Троцкого Евгений Преображенский (соавтор Бухарина по «Азбуке коммунизма») открыл «закон первоначального социалистического накопления». Мысль его была предельно проста. Капитализм складывался в недрах феодального общества, там отдельные предприниматели могли и накопить капитал, необходимый для организации своего производства, например, мануфактуры. И уж впоследствии, когда буржуа стали ведущей общественной силой, они могли свергнуть феодальный строй и взять власть в свои руки. А социализм начинается с захвата власти, и до этого нельзя было накопить средства, необходимые для индустриализации страны. Значит, социалистический сектор экономики СССР должен взять капитал, первоначально необходимый для индустриализации, из средств несоциалистических элементов, в первую очередь с крестьянства, которое надо рассматривать как внутреннюю колонию.

Такие взгляды были весьма распространены в партии, и поскольку претворение в жизнь подобной программы могло привести к социальному взрыву, надо было показать их несостоятельность и опасность. В борьбе против Троцкого объединились и Зиновьев, и всегда поддерживавший его Каменев, и Бухарин (во время дискуссии о профсоюзах — верный союзник Троцкого), и Сталин.

Пока три других претендента боролись с Троцким, Бухарин, видимо, рассчитывал на то, что после свержения главного врага у руля партии и государства встанет Зиновьев, а он сможет играть при новом вожде роль «серого кардинала». Хотя Зиновьев сам готовил двадцатитомное собрание своих сочинений, всем было ясно, что как теоретик и литератор он уступает Бухарину. Но он считался самым близким соратником Ленина и к тому же был главой Коминтерна — штаба мировой революции. (Ленин говорил: тут надо поставить человека европейской культуры, знающего иностранные языки). Он также стоял во главе Петроградского Совета и городской парторганизации. Как человек, он был трусоват, его настроение менялось от эйфории при малейшем успехе к панике при первой неудаче (всем было известно его паническое настроение при приближении Юденича к Петрограду). О том, например, в каком в состоянии восторга он пребывал в1923 году, ожидая скорой победы пролетарской революции в Германии, свидетельствует его письмо из Кисловодска, где он отдыхал (а отдыхать Троцкий, Зиновьев, Каменев, Бухарин очень любили) Сталину:

«Кризис в Германии назревает очень быстро. Начинается новая глава германской революции. Перед нами это скоро поставит грандиозные задачи. Нэп войдёт в новую перспективу. Пока же, минимум что надо — это поставить вопрос о 1) о снабжении немецких коммунистов оружием в большом числе; 2) о постепенной мобилизации человек 50 наших лучших боевиков для постепенной отправки их в Германию. Близко время громадных событий в Германии. Близко время, когда нам придётся принимать решения всемирно-исторической важности».

Вот такие «реалисты», рассчитывавшие победить в революции при посылке 50 боевиков, претендовали на главенство в партии и в нашей стране.

Трём претендентам на власть удалось одолеть первого — Троцкого. Но Зиновьев единовластным правителем стать не смог. Более того — с конца 1925 года началось оттеснение от рычагов власти Зиновьева и Каменева, и они стали искать союза с Троцким, который, и отстранённый от власти, ещё пользовался большим авторитетом в стране. Для образовавшейся «новой оппозиции» нужна была теоретическая или идеологическая платформа — признаваться в том, что идёт просто борьба за власть, никому не хотелось. И в 1926 году развернулась критика нэпа «слева», при этом прежде «правые» Зиновьев и Каменев объединились с «левым» Троцким, а прежний лидер самых «левых» (выступавший против Ленина при обсуждении Брестского мира с революционных позиций) Бухарин стал самым видным деятелем «правого» крыла в ЦК, к которому принадлежал и Сталин.

Правда, «левые» критиковали не нэп, а «частного собственника». Большинство Политбюро должно было дать им отпор. Роль главного критика теоретических построений троцкистов была поручена Бухарину.

На статью Троцкого «Новый курс» Бухарин ответил статьёй «Долой фракционность!». В ней он не только обвинил Троцкого в «возврате к меньшевизму», но и приписал ему… самые серьёзные разногласия с Лениным по вопросу о Брестском мире. Члены партии, помнившие, как Бухарин тогда боролся с Лениным, только ахнули от удивления. И таких перлов Бухарин высказал немало.

Бухарин сравнивал «сверхиндустриализаторские устремления «троцкистских чревовещателей» с садовником, который дергает посаженное растение, чтобы ускорить его рост. Ведь промышленность тесно связана с сельским хозяйством. От села она получает сырьё, крестьянам продаёт основную часть своей товарной продукции. Поэтому рост промышленности должен основываться на быстром развитии сельского хозяйства. А если обложить сельских товаропроизводителей непосильными налогами, как предлагают троцкисты, то крестьяне не смогут покупать промышленные товары, внутренний рынок сожмётся, и индустрия, столкнувшись с кризисом сбыта, остановит свой бег, что приведёт к коллапсу всего народного хозяйства.

А как же следует проводить индустриализацию страны, не впадая в троцкистские крайности, не выжимая все соки из крестьянства? Очевидно, надо строить политику индустриализации так, чтобы промышленность сама могла накапливать средства для собственного развития. Скажем, начинать индустриализацию с развития лёгкой промышленности, которая даёт не чугун и сталь, крестьянину непосредственно не нужные, а ситец, ему необходимый.

Предприятия лёгкой промышленности легче и быстрее строить, они производят товар, который немедленно поступает в продажу и тут же приносит деньги, прибыль. А, накопив прибыль за счёт лёгкой промышленности, можно переходить и к строительству металлургических комбинатов, автомобильных и тракторных заводов. Таким образом, и индустрия будет создана, и финансы страны не будут перенапряжены и расстроены. Но индустриализация при этом будет идти гораздо медленнее.

Наверное, сам Бухарин не осознавал уязвимости этой своей концепции. Ленин мог говорить о медленном, постепенном движении России к социализму, потому что рассчитывал на скорую помощь пролетариев Запада. Но Бухарин на словах признавал возможность построения социализма в одной стране, а это обязывало быть сторонником быстрой индустриализации, потому что одинокая страна социализма неизбежно подвергнется в скором времени агрессии со стороны капиталистических держав. А он ухитрялся сочетать несочетаемое, лишь бы формально выглядеть как продолжатель линии Ленина.

В пылу борьбы с троцкистами Бухарин выдвигает свой скандальный лозунг: «Обогащайтесь!», вызвавший гнев у многих членов партии. Вот как он звучит в контексте: «В общем и целом всему крестьянству, всем его слоям нужно сказать: «обогащайтесь, накапливайте, развивайте своё хозяйство. Только идиоты могут говорить, что у нас всегда должна быть беднота; мы должны вести такую политику, в результате которой у нас бедность исчезла бы. Общество бедных — это «паршивый социализм».

Это выступление вызвало множество вопросов: как обогащаться, например, безлошадному крестьянину, который не может выбиться из кабалы у кулака? А если надо обогащаться, то почему только крестьянину, а не нэпману, например? И зачем тогда большевики совершали революцию?

Надо помнить, что русская интеллигенция конца IX — начала XX века, в том числе и революционная, читала Достоевского, и не все большевики считала его, как Ленин, «архискверным». У многих ещё свежа была в памяти концепция всеобщего благосостояния, достигаемого через личный интерес, которую проповедовал один из героев романа «Преступление и наказание» Пётр Петрович Лужин:

«Если мне, например, до сих пор говорили: «возлюби», и я возлюблял, то что из того выходило?.. Выходило то, что я рвал кафтан пополам, делился с ближним, и оба мы оставались наполовину голы… Наука же говорит: возлюби, прежде всех, одного себя, ибо всё на свете на личном интересе основано. Возлюбишь одного себя, то и дела свои обделаешь как следует, и кафтан твой останется цел. Экономическая же правда прибавляет, что чем более в обществе устроенных частных дел и, так сказать, целых кафтанов, тем более для него твёрдых оснований и тем более устраивается в нём и общее дело. Стало быть, приобретая единственно и исключительно себе, я именно тем самым приобретаю как бы и всем и веду к тому, чтобы ближний получил несколько более рваного кафтана и уже не от частных, единичных щедрот, а вследствие всеобщего преуспеяния. Мысль простая, но, к несчастию, слишком долго не приходившая, заслонённая восторженностью и мечтательностию…».

И сколько потом будет попыток теоретически оправдать жизненный принцип «своя рубашка ближе к телу», все они, в какие бы кафтаны ни рядились, по сути повторяли доводы Петра Петровича Лужина. Так что и обращение Бухарина к крестьянству было воспринято в партийной элите через призму лужинской философии.

В сельском хозяйстве методы «военного коммунизма» использовались до середины 20-х годов. Бухарина возмущало то, что зажиточный крестьянин боялся покрыть дом железной крышей, потому что только из-за этого мог бы сразу быть зачислен в кулаки. Такими порядками были недовольны и богатые крестьяне, и та беднота, которая хотела бы наняться к ним в работники. Но постепенно нэповский механизм заработал (в том числе и благодаря энергичным выступлениям Бухарина) и на селе. Однако результаты оказались совсем не такими, какие ожидались. Кулачество действительно обогащалось, но беднота нищала ещё больше и попадала в полную зависимость от кулаков.

Но это была уже не та безропотная беднота, мирившаяся со своей зависимостью от кулака, о какой повествовал в 70-е годы XIX века А.Н.Энгельгардт. Среди бедняков были участники гражданской войны, знавшие, за что они боролись и проливали кровь. Многие имели опыт работы в комбедах, в своё время основательно прижавших кулачество. И они не хотели, чтобы плодами их победы пользовались современные им колупаевы и разуваевы. Словом, деревня вновь оказалась на грани гражданской войны.

С конца 1924 года Зиновьев и Каменев настойчиво добивались исключения Троцкого из партии. Сталин получил возможность сыграть роль миротворца. Он даже предложил Троцкому вступить в союз с ним против Зиновьева и Каменева, но тот отказался. Но давление на Троцкого усиливалось. В январе 1925 года Пленум ЦК решил заменить Троцкого на постах наркома по военным и морским делам и председателя Реввоенсовета Республики. На его место был назначен сторонник Зиновьева Михаил Фрунзе. (Вскоре после этого Фрунзе, давно страдавший язвой желудка, по настоянию Сталина лёг на операцию, во время которой умер.)

Троцкий, любивший эффектные мероприятия, поездки на фронты, но чуравшийся повседневной черновой работы, не был огорчён потерей этих постов. Командовать в мирное время армией, численность которой сократилась вдесятеро, его не прельщало. Но позиции его в партийном руководстве всё слабели.

После XIII съезда партии в ЦК были избраны поровну сторонники Зиновьева и Сталина. Но Сталин, ещё не обладая большинством в ЦК, стал готовить вытеснение Зиновьева и Каменева. Для этого он перетянул на свою сторону большинство секретарей губернских партийных организаций. В то же время он поручил Дзержинскому проследить за подозрительной деятельностью Зиновьева и Каменева, которые лихорадочно собирали своих сторонников, используя недовольство рабочих тяжёлыми условиями жизни, безработицей, ростом дороговизны. Дело дошло до создания подпольных кружков и типографий. Дзержинский в ноябре 1925 года сообщил об этом Сталину и Орджоникидзе.

Борьбу против Зиновьева и Каменева Сталину нужно было начинать с их теоретического разгрома, а для этого ему понадобился Бухарин. Тот без труда разгромил платформу зиновьевцев, почти целиком повторявшую уже разгромленную ранее платформу Троцкого. Но решающее сражение должно было произойти на XIV съезде партии, на котором «новая оппозиция» Зиновьева и Каменева рассчитывала взять верх.

Дело в том, что по решению XIII съезда партии очередной съезд должен был пройти не в Москве, а в Ленинграде, где у Зиновьева были очень прочные позиции. Сталин это понимал, и Политбюро приняло постановление — созвать XIV съезд в Москве. К этому времени почти весь аппарат партии был под контролем Сталина, и он мог повлиять на подбор делегатов.

Съезд (на котором РКП(б) была переименована в ВКП(б)) проходил с 18 по 31 декабря 1925 года. Он вошёл в историю как «съезд индустриализации».

После отчётного доклада Сталина с содокладом выступил Зиновьев. Так как перед съездом Сталин столкнул Зиновьева и Бухарина, а сам как бы остался в стороне, то и Зиновьев главным объектом своей критики выбрал Бухарина. А его выпады против Сталина были встречены криками негодования с мест. Никакой альтернативы планам большинства Политбюро Зиновьев не предложил. Только Каменев осмелился заявить: «Товарищ Сталин не может выполнять роль объединителя большевистского штаба». Но это было просто показателем бессилия оппозиции.

В 1926 году Троцкий, Зиновьев и Каменев за их теоретические ошибки и антипартийную деятельность были выведены из Политбюро. Зиновьев лишился также поста председателя исполкома Коминтерна, Каменев — постов заместителя председателя Совнаркома СССР и председателя Совета труда и обороны.

В 10-ю годовщину Октябрьской революции троцкисты и зиновьевцы провели демонстрацию под лозунгами борьбы с политикой Сталина. Этого большинство в ЦК уже не могло им простить.

Среди отличившихся на поприще борьбы с троцкистами и зиновьевцами впервые числился молодой аппаратчик Г.М.Маленков, сыгравший в ней, по определению сторонников оппозиции, «зловещую роль». С этим персонажем нам вскоре придётся встретиться вновь.

Состоявшийся в декабре 1927 года XV съезд ВКП(б) признал принадлежность к «левой оппозиции» несовместимой с членством в партии. Троцкий, Зиновьев и Каменев были выведены из ЦК и исключены из партии (на следующий год Зиновьев и Каменев, покаявшиеся, были в партии восстановлены, но ненадолго).

Бухарин пришёл к Троцкому и заверял, что не может представить, как это можно — исключать из партии такого видного деятеля. Но именно Бухарину было поручено обосновать ссылку Троцкого в Алма-Ату. Троцкий ему этого не простил.

Бухарин торжествовал. Он занял место рядом со Сталиным, видимо, выжидая, когда тот на чём-нибудь поскользнётся, и у теоретика при генсеке появится возможность стать первым самому. То, что в то время Сталин и Бухарин оказались равноправными партнёрами в руководстве партии, ни у кого сомнений не вызывало. У нас привычно считают, что в борьбе Сталина с Бухариным Сталин был нападающей стороной, а Бухарин обороняющейся. Нет, всё обстояло как раз наоборот.

Как оказалось, торжество Бухарина было несколько преждевременным.

Вскоре Сталин столкнулся с реальной угрозой голода в стране: кулаки не хотели отдавать хлеб государству. Трудности с хлебозаготовками у Сталина вынудили пойти на крайне непопулярные крайние меры, вызвавшие серьёзное недовольство не только в среде крестьянства, но и в партии. Бухарин воспринял это как тот самый критический момент, когда он может взять власть, встать во главе партии и страны. Расстановка сил была для него весьма благоприятной.

Сам Бухарин был фактическим руководителем Исполкома Коминтерна. Это впоследствии Сталин превратит Коминтерн в придаток ВКП(б), а сначала это был высший орган мирового коммунистического движения, а советская компартия считалась лишь одной из многочисленных его секций. Решения Коминтерна были обязательными всех входящих в него партий. Ленин и строил Коминтерн таким образом, чтобы эта «сверхпартия» приглядывала и за РКП(б), в которой уже поднимали голову новые кадры, не жаловавшие старую «партийную гвардию». (Потому он и поставил во главе Коминтерна самого близкого ему человека — Зиновьева, Бухарин стал руководителем Коминтерна после снятия Зиновьева.) Бухарин был членом ВЦИК и ЦИК СССР. В самой ВКП(б) Бухарин был членом Политбюро, редактором центрального органа партии — «Правды», его сторонникам фактически принадлежала монополия в сфере идеологии.

Председателем СНК СССР и СНК РСФСР и членом Политбюро был ближайший соратник Бухарина А.И.Рыков, значит, и исполнительная власть, в том числе и силовые структуры, поддерживала правых. Во главе профсоюзов (а тогда это была большая политическая сила) стоял другой соратник — член Политбюро М.П.Томский. Все трое были членами ВЦИК и ЦИК СССР. Лидеры правых имели значительную поддержку в руководстве Московской и ряда других партийных организаций, они могли опираться на верхушку армии, где были сильны противники Сталина. Социальной опорой правых служили кадры быстро растущей «советской» буржуазии, как определял эту прослойку Сталин. То есть, если судить по раскладу сил в высших эшелонах руководства страны, то власть Сталина висела на волоске.

Однако настроения в низах партии были далеко не в пользу бухаринцев. Ещё на XIV съезде партии Сталин говорил, что если спросить сто коммунистов, какая задача кажется им первоочередной, то 99 из них скажут: «раздеть кулака!». Когда Ленин называл Бухарина «любимцем партии», то, очевидно, имел в виду своё ближайшее окружение. «Продвинутые» партийцы знали Бухарина лишь по его книгам и статьям, а большинство рядовых членов партии видело в нём лишь одного из членов Политбюро и никакого пиетета в отношении его не испытывало.

Когда возникли трудности с хлебозаготовками, Бухарин обвинил в них Сталина, а курс на борьбу с кулачеством назвал одним из проявлений сталинской системы «военно-феодальной эксплуатации крестьянства». Он с сарказмом разбирал идею Сталина об ужесточении классовой борьбы по мере продвижения к социализму. Дескать, если дело обстоит действительно так, то, дойдя, наконец, до социализма, мы не сможем в него вступить — вступать будет просто некому.

Формально вроде бы, действительно, по мере устранения эксплуататорских классов сопротивление социализму должно ослабевать. Однако история показывает: ничто другое не может сравниться с ненавистью, какую свергнутая элита испытывает по отношению к «чумазым», посягнувшим на привилегии благородных. Показателен в этом отношении такой пример.

Во время гражданской войны граф Орлов-Давыдов, сражавшийся в рядах белых, прислал письмо крестьянам своей деревни, остававшейся под властью Советов. В нём он писал: «Берите, хамы, всё, рубите барский сад, только оставьте берёзы, на которых я буду вешать вас, когда возвращусь победителем!». А таких притаившихся маленьких орловых-давыдовых в Советской России оставались тысячи и тысячи.

Новая обстановка заставила Сталина поставить вопрос о правой опасности в ВКП(б). Но Бухарин сначала одержал победу над ним на июльском (1928 года) Пленуме ЦК.

Вот как описывает ход сражения М.Кун:

«Хотя правые допустили тактическую ошибку, исключив участников «объединённой оппозиции из партии» (после чего они остались с группировкой Сталина один на один), всё же при том соотношении сил, какое существовало в мае — июне 1928 года в партийных верхах, у Николая Бухарина имелась реальная возможность создать «единый фронт» против генерального секретаря. Выступи он публично с ясной экономической программой… и дополни её конкретными примерами бюрократических извращений в жизни партии, среднее звено аппарата по меньшей мере заколебалось бы, не говоря уж о недовольных партийных низах. А о всё ещё значительной популярности Николая Бухарина в ЦК и ЦКК свидетельствуют постановления апрельского Пленума 1928 года. Именно по предложению правых после этого Пленума начала свёртываться деятельность особенно ретивых «уполномоченных» в деревне, несмотря на то, что Сталин упорно убеждал Пленум в необходимости «подталкивать» классовую борьбу на селе… Однако, занявшись тактическими комбинациями за кулисами, Бухарин упустил свою первую и, как оказалось, последнюю возможность выступить с открытым забралом…

Постороннему наблюдателю… казалось, что группа Бухарина, Рыкова и Томского … одержала на Пленуме победу. Такой вывод напрашивался и из резолюций, сформулированных в «нэповском» духе…

Бухарин ежедневно приходил на заседание с твёрдым намерением «прейти Рубикон» в отношениях со Сталиным. Однако каждый вечер возвращался домой, так и не отважившись на решительный шаг.

Не вылилось в окончательный разрыв со Сталиным и выступление Николая Бухарина на заседании Пленума 11 июля 1928 года, хотя по своему накалу и логической аргументации оно могло бы стать манифестом очередной оппозиции».

В общем, Бухарину не хватило бойцовских качеств в этом сражении. Даже тогда, когда приведенные им факты народного недовольства произвели сильное впечатление, и ему почти удалось склонить настроение зала на свою сторону, он не предложил конкретных оргвыводов и даже сказал несколько лестных слов о Сталине. Недаром Троцкий сравнивал Бухарина с испуганным солдатом, который спешит стрелять, закрыв глаза и не попадая в цель.

Правда, Бухарин был в это же время чрезвычайно занят подготовкой к VI конгрессу Коминтерна. Сталин приставил к нему в качестве помощника, а на деле соглядатая, Молотова. Ещё недавно эти два деятеля находились в дружеских отношениях, и вот теперь борьба развела их по разные стороны баррикад.

Пленум отменил чрезвычайные меры по изъятию хлеба у крестьян, которые были приняты Сталиным. Победила бухаринская трактовка нэпа. Казалось, ещё шаг — и дело дойдёт до оргвыводов, Сталина выведут из Политбюро. Но тут Бухарин допустил непоправимую ошибку.

Он рассудил, что в сложившейся ситуации Сталин, видящий наступление «правых», будет вынужден обратиться за помощью к троцкистам. И, чтобы опередить его, Бухарин ещё за день до закрытия Пленума тайно посетил Каменева с целью привлечь его и Зиновьева на свою сторону.

В это время Зиновьев и Каменев, сосланные ранее в Калугу, по окончании срока ссылки собирались в Москву. Сокольников пригласил Каменева приехать поскорее и устроил ему встречу с Бухариным. В дальнейшем встреч было несколько, на разных квартирах (у Пятакова, у жены Постышева), но самой важной оказалась первая, и Каменев оставил запись об её содержании.

Бухарин рассказал, что Сталин решил ради быстрого развития промышленности взять «дань с крестьянства». Сам Бухарин считал такую политику Сталина гибельной для страны, для дела революции. Теперь и он понял, что было бы лучше, если бы в Политбюро был не Сталин, а Зиновьев и Каменев. Тезис о нарастании классовой борьбы по мере продвижения к социализму Бухарин назвал идиотской безграмотностью. Вообще он считал Сталина ничтожеством в теоретическом отношении. Жаловался он и на то, что и в Коминтерне Сталин ведёт себя неподобающе, не стесняется окрика на представителей зарубежных компартий. Бухарин сообщил также, что Рыков и Томский разделяют его точку зрения, к ним примыкают Н.А.Угланов, Г.Ягода и его заместитель М.А.Трилиссер. Ворошилов и Калинин также были с ними, но изменили в последний момент, — видимо, Сталин держит их, зная о некоторых их прошлых проступках. Орджоникидзе тоже ругал Сталина, а потом предал оппозицию. Но Оргбюро ЦК — в руках оппозиционеров. При всём этом Бухарин был испуган и ожидал репрессий против него.

Каменев посмеялся над жаждой Сталина (этого «Чингиза Политбюро») стать теоретиком, но при низкой культуре членов ЦК это ему, возможно, удастся. Придётся прикидываться верным сторонником Сталина, нужно входить в партию, стремиться занять важные посты и ждать решительного момента, когда разразится кризис.

Сталин действительно намекнул троцкистам на возможность союза, но, конечно, к ним не пошёл — зря Бухарин запаниковал. Но Бухарин никак не ожидал, что Сталин в условиях наступления «правых» возьмёт программу разгромленных «левых» и даже пойдёт дальше их. Если те выступали лишь против «частного собственника», то Сталин уже ставил под вопрос правильность самой политики нэпа.

А о встречах Бухарина и Каменева Сталин скоро узнал. Все высшие руководители партии и государства жили тогда в Кремле, и соблюдать конспирацию любым заговорщикам было трудно. Да и ОГПУ работало ещё весьма профессионально и из-под контроля Сталина не выходило. А встреча прошла на квартире Сокольникова, за которой давно наблюдали. К тому же на одной из Кремлёвских посиделок пьяный Томский сказал Сталину (с которым они раньше дружески общались): «Наши рабочие в тебя стрелять станут!».

Сталин стал разбираться в происшедшем. Каменев приходил к Сталину и каялся, даже плакал при этом. Сильно повредил «правым» Троцкий, издавший за границей фальшивое «Письмо Бухарина». Над группой Бухарина нависла угроза, и она решила затаиться. Бухарин, вождь «правых», перед очередным Пленумом ЦК писал проект резолюции против правого уклона — чтобы его не сочли «правым».

Сталин, выступая на пленуме МК и МКК партии 19 апреля 1928 года, говорил «О правой опасности в ВКП(б)», не называя конкретных деятелей, её олицетворяющих. Но всем было ясно, о ком идёт речь. Как писал Сокольников, «теперь все поняли, что нападает не только Бухарин, но и Сталин».

И группа Бухарина, видя, что дело может принять неприятный для неё оборот, решила перехватить инициативу.

В открытый бой с большинством ЦК партии за путь к социализму через развитие нэпа Бухарин вступил в январе 1929 года, сделав на заседании, посвящённом пятой годовщине со дня смерти вождя мирового пролетариата, доклад «Политическое завещание Ленина». Под ленинским завещанием Бухарин понимал как раз пять последних работ вождя: «Странички из дневника», «О нашей революции», «Как нам преобразовать Рабкрин», «Лучше меньше, да лучше» и «О кооперации», где нашло своё выражение новое понимание социализма, к какому пришёл Ленин в последние годы жизни. Как было показано в первой главе, по сути, это был курс на свёртывание социализма и на реставрацию капитализма.

Главное условие победы социализма Бухарин видел в том, чтобы сохранить союз пролетариата и крестьянства, причём союзником пролетариата он считал всё крестьянство, а не только бедноту. Ведь «пролетариат ведёт за собой весь трудящийся народ, отвечает за развитие всего общества в целом, становится великим коллективным организатором всего народного хозяйства… Направление развития не идёт по линии раздвигания пропасти между основными классами (рабочий класс и крестьянство)… дело идёт отнюдь не к «третьей революции»… И это должно остаться теоретическим фундаментом при определении нашей большой теоретической дороги».

Показав, что производительность народного труда у нас ещё низкая, Бухарин делает вывод, очень сходный с ленинским: «Мы ещё находимся на чрезвычайно низкой, полуварварской ступени развития». Нам нужна особая осторожность в подходе к крестьянству — только его поддержка может обеспечить нам победу в неизбежной войне империалистов Запада против СССР. Поэтому и средства на индустриализацию страны надо искать не в чрезмерном налогообложении крестьянства, а в максимальном сокращении всех непроизводительных расходов (особенно расходов на быстро разрастающийся бюрократический аппарат) и в повышении производительности труда. Примечательно, что Бухарин не только сам не говорит здесь об опасности для социализма со стороны кулачества, но и подчёркивает, что об этом нет ни слова и в последних работах Ленина. Бухарин убеждён, что и кулак может «мирно врастать» в социализм при правильной политике партии. Пусть будут бедняцкие колхозы и кооперативы, и кулацкие объединения, ведь все они останутся под контролем пролетарского государства. Тут вполне можно было сказать, перефразируя известную русскую пословицу: «Что было у Ленина на уме, то у Бухарина оказалось на языке». И это он говорил как раз тогда, когда в партии развернулась борьба за ликвидацию кулачества как класса.

В других работах этого периода Бухарин, прикрываясь лозунгом пропорционального развития всех отраслей народного хозяйства, критикует курс на чрезмерную индустриализацию, который ведёт к сокращению внутреннего рынка, а это в свою очередь ударит по индустрии. Поэтому, — снова и снова повторял он, — надо начинать с развития лёгкой промышленности, которая даст товар для населения, прежде всего для крестьянства, и быстрый оборот капитала позволит со временем накопить средства для развития тяжёлой индустрии. А пока время для создания тяжёлой промышленности не подошло. Если, например, окажется, что государству не удастся заготовить достаточно хлеба, то надо будет закупить недостающее количество закупить за рубежом, используя для этого ту валюту, которая выделена на приобретение промышленного оборудования.

По мнению Бухарина, принудительно и спешно сколачиваемые колхозы — не «столбовая дорога к социализму». Надо вытеснять частника экономически, а этого нельзя сделать быстро. После революции социализм должен строиться не революционными скачками, а эволюционно.

В критике колхозного строительства Бухарин был отчасти прав. Коллективизация, крайне необходимая, проводилась негодными средствами. Виновато в этом было руководство партии, которое плохо знало свою страну и её народ, его традиции, образ жизни и мышления. Оно пренебрегло традициями общинной жизни русского крестьянства и суждениями тех отечественных мыслителей, которые ещё в конце XIX века высказались за обобществление сельского хозяйства, и приняло за образец кибуц — поселение еврейских колонистов, где обобществление было доведено до крайности. Там человек не имел права даже пообедать у себя дома — нужно было непременно идти в общественную столовую. В итоге первые опыты коллективизации с обобществлением всего, вплоть до кур, к тому же проводившейся варварскими методами, надолго посеяло у крестьян недоверие к колхозам. Сталину пришлось писать статью «Головокружение от успехов», в которой он предостерегал от повторения подобных ошибок. С одной стороны, это помогло несколько выправить положение, а с другой — было воспринято многими как попытка переложить ответственность за допущенные ошибки с руководителей, прежде всего с генсека, на низовых исполнителей полученных сверху директив.

Но выступления Бухарина, преподнесённые как исполнение завещания Ленина, встретили резкую отповедь на страницах партийной печати. Под критическими статьями не стояло подписей членов Политбюро, но было видно, что кампания против того, кто ещё недавно считался главным теоретиком партии, направляется с самого верха. Критики находили, что главная цель Бухарина — это атака на ленинский ЦК партии, на её генеральную линию, которая якобы не соответствует политическому завещанию Ленина. Концепция Бухарина — это антиленинская платформа правой оппозиции в партии. Бухарина обвиняют в том, что он представил в качестве политического завещания Ленина лишь пять его последних статей, тогда как подлинное завещание вождя — это вся сокровищница ленинизма, совокупность его гениальных идей, высказанных как до, так и после Октябрьской революции. Бухарин же «зациклился» на некоторых положениях ленинских работ 1921–1923 годов и повторяет их в 1929 году, не учитывая коренных изменений в жизни страны, вставшей на путь коллективизации сельского хозяйства и индустриализации.

Если исходить из расстановки сил в руководстве партии, то Бухарин выбрал момент для своей атаки на Сталина удачно, Но если учитывать положение в стране в целом, то его выступление оказалось совсем несвоевременным.

Ленин, вводя нэп, мог лишь предугадывать, как пойдёт развитие страны. Х съезд РКП(б) в марте 1921 года принял решение о переходе от продразвёрстки к продналогу, и 21 марта был издан соответствующий декрет ВЦИК. Размеры налога были почти вдвое меньше продразвёрстки. Но в первый год нэпа Россию поразила сильнейшая засуха. В 1922 году урожай зерновых достиг 75 процентов от уровня 1913 года, на довоенный уровень сельское хозяйство вышло лишь в 1925 году. Но Бухарин выступил в 1929 году, когда уже вся страна могла судить о фактических итогах нэпа.

Обычно главным итогом нэпа считают восстановление довоенного уровня производства, однако это вряд ли можно было считать большим успехом. Рост производства продолжался лишь до 1927 года, затем он по сути остановился.

Хотя производство зерна на душу сельского населения несколько выросло, но товарного зерна сельское хозяйство давало меньше половины от уровня 1913 года.

В промышленности, предприятия которой почему-то тоже были переведены на хозрасчёт, остались без оборотных средств. Чтобы хоть выплатить зарплату рабочим, они вынуждены были срочно распродавать готовую продукцию, естественно, по бросовым ценам, конкурируя между собой.

В Донбассе начался голод среди шахтёров, которых увольняли из-за отсутствия денег на зарплату. Власть требовала отделить от предприятий всего, что не связано с производством, т. е. «сбросить социалку». Была прекращена выдача бесплатных продовольственных пайков рабочим, их стоимость включалась в зарплату, в результате чего жизненный уровень снизился.

Быстро росла безработица. Армия безработных в разгар нэпа насчитывала более 600 тысяч человек — это примерно пятая часть от общей численности фабрично-заводского пролетариата перед революцией. Кроме того, сельское население росло быстрее, чем посевные площади и продукция сельского хозяйства, и в деревне увеличивалась скрытая безработица — аграрное перенаселение.

В годы военного коммунизма почти всё городское население голодало, но продовольственные пайки выдавались всем поровну. С переходом к нэпу положение изменилось. В Москве было изобилие продуктов — но по ценам, доступным лишь нэпманам. Я застал многих людей, живших при нэпе, и большинство их говорило о том, как скудно было их питание.

В первые годы после революции сознательный рабочий ощущал себя центральной фигурой общества и мог несколько свысока смотреть на вчерашних господ. «Ешь ананасы, рябчиков жуй, — день твой последний приходит, буржуй!». В годы нэпа общественные отношения сильно изменились. Новых богатеев челядь вновь стала величать господами, барами. К их услугам появились рестораны и проститутки, наркотики и пошлые «культурные» развлечения. Рабочий человек вновь оказывался в приниженном положении.

А на селе в Советах год от года росло влияние кулаков — более грамотных и в хозяйственном отношении сильных, и к их экономической власти постепенно добавлялась и политическая.

Этот процесс был на селе просто заметнее, но он происходил и в городе. И это могло привести к серьёзному политическому кризису, более того — к слому традиционного русского понятия государственности.

Русский народ — народ-государственник, государство для него — святыня. В обычное время русские могли относиться к своему государству вроде бы без особого уважения. Но когда государству было плохо, русские люди бросали все свои частные дела и шли на защиту Отечества. Они смотрели на свою жизнь как на служение.

Русское государство, как это обычно бывает в традиционных обществах, было патерналистским (от латинского pater — отец). Отношения в нём строились как отношения отца и детей. Будь это страна, деревня или семья, там был старший, остальные были как бы его детьми, а между собой — братьями и сёстрами. Хотя цари династии Романовых — от первого и до последнего — проводили антинародную политику европеизации России, в народе почти до начала XX века сохранялось представление о «царе-батюшке».

После Октябрьской революции в России стала насаждаться теория классового государства, принятая в марксизме и до сих пор занимающая видное место в политической науке Запада. Согласно этой теории, пролетариат, взяв власть, установил свою диктатуру, отвечающую интересам большинства народа, и использует её для подавления сопротивления эксплуататорского меньшинства. Однако народ воспринимал её по-своему. Место царя в народном представлении занял Ленин. Диктатура пролетариата воспринималась как братство трудящихся, то есть государство оставалось в принципе патерналистским.

И вот в годы нэпа государство, допустив частный (в том числе иностранный) капитал, вынуждено было принимать законы, защищающие этот капитал, по сути, в какой-то мере объявлявшие частную собственность «священной и неприкосновенной». Ещё несколько шагов в этом направлении, и СССР мог бы придти к западному типу государства, которое есть государство защиты богатых от бедных, орудие постоянной холодной гражданской войны «хозяев жизни» против неимущих.

Не радовали и другие стороны жизни народа. Росло производство и потребление алкогольных напитков. Ширилась преступность, в некоторых районах воцарился бандитский беспредел, причём коррумпированные аппаратчики стали крышей для преступных группировок. Появился даже некий «красный бандитизм» — российские Робин Гуды грабили богатых и помогали бедным. Резко понизился моральный уровень общества.

Всё это привело к тому, что к концу 20-х годов нэп не поддерживали уже ни рабочие, ни большинство крестьян. Становилось всё более ясным, что для Советской России чисто рыночная экономика не подходит, здесь требуется государственное вмешательство в экономику, и прежде всего необходимо планирование развития народного хозяйства в масштабах всей страны. И это делало позиции Бухарина, уповавшего на всесилие рынка, весьма шаткими.

Профессор С.Г.Кара-Мурза приводил результаты экономико-математического моделирования развития народного хозяйства СССР в 30-е годы. Оно показало, что при продолжении политики нэпа «не только не было возможности поднять обороноспособность СССР, но и что годовой прирост валового продукта опустился бы ниже прироста населения — началось бы обеднение населения, и страна неуклонно шла бы к социальному взрыву».

В условиях почти всеобщего разочарования в итогах нэпа позиции «правых» месяц от месяца слабели. Окончательный удар по группе Бухарина нанёс Сталин в своей речи «О правом уклоне в ВКП(б)» на пленуме ЦК партии в апреле 1929 года. Он поставил вопрос так:

Путь к уничтожению классов марксизм видит в ожесточённой классовой борьбе, Бухарин — в её затухании и во врастании капиталистов в социализм. Марксизм видит в крестьянстве и союзника, и последний капиталистический класс, поэтому нам нужен не всякий союз с крестьянством, а лишь такой, который служит укреплению диктатуры пролетариата. Бухарин стоит за всякий союз с крестьянством, а на деле — за союз с капиталистическими элементами города и деревни. Вводя нэп, большевики допустили свободу торговли лишь в известной степени, под контролем государства, а Бухарин фактически понимает нэп как полную свободу торговли. Партия видит ключ к реконструкции сельского хозяйства в быстром темпе развития нашей тяжёлой индустрии и коллективизации села, а план Бухарина делает ставку на индивидуальное крестьянское хозяйство и объективно направлен на торможение индустриализации. Получается, что по всем позициям Бухарин расходится с марксизмом-ленинизмом, с генеральной линией партии. В заключение Сталин высмеял претензии Бухарина на разработку теории социализма, показав его ошибки в настоящем и приведя ряд нелестных высказываний Ленина об ошибках в бухаринских работах прошлых лет. Особенно большой эффект произвели слова из письма Ленина съезду партии, где говорилось, что Бухарин склонен к схоластике и никогда не учился диалектике. Действительно, хорош теоретик марксизма, не владеющий диалектикой! Теоретик-схоластик! А высказывания Бухарина о том, будто в некоторых вопросах он оказался более прав, чем Ленин, были названы «грубой и непозволительной клеветой на Ленина». В целом же теоретические построения Бухарина Сталин охарактеризовал как «образчик гипертрофированной претенциозности недоучившегося теоретика», и большинство участников Пленума согласилось с генсеком. Идейный разгром правой оппозиции был полным.

Апрельский Пленум ЦК осудил правый уклон, а ноябрьский Пленум вывел Бухарина, Рыкова и Томского из состава Политбюро и одобрил чрезвычайные меры по изъятию хлеба. Бухарин потерял положение равноправного партнёра Сталина, но ещё считал возможным реванш.

Активное участие в разгроме бухаринской оппозиции принял молодой партаппаратчик Н.С.Хрущёв. Он был одним из руководителей парторганизации Промышленной академии, где учился вместе с женой Сталина Н.С.Аллилуевой. Через неё он стал известен Сталину. Впоследствии, когда Хрущёв стал Первым секретарём ЦК КПСС, он будет жалеть, что до своей отставки не успел посмертно реабилитировать Бухарина.

В 1932 году полстраны охватил голод. Оппозиция бушевала — «это Сталин завёл партию в тупик», «поссорил её с мужиком». Власть Сталина снова висела на волоске. Но Сталин не растерялся, и благодаря его энергии в следующем году, при хорошем урожае, положение удалось выправить, и даже встал вопрос об отмене карточек на хлеб. Тут и противники вынуждены были признать заслуги Сталина, и народ ему поверил.

Но злоключения Бухарина и его группы на этом не кончились. Бухарин, Рыков и Томский оставались членами ЦК, и лишь в 1934 году они были переведены в кандидаты. В их дальнейшей судьбе роковую роль сыграло убийство С.М.Кирова 1 декабря 1934 года.

Киров был сторонником курса Сталина на индустриализацию, и это делало его противником Бухарина. Но он отчасти разделял теорию «пролетарского гуманизма», которую проповедовал Бухарин, так и не изживший в себе переживаний, вызванных сценами насилия во время коллективизации. Хотя оппозиционеры называли Кирова «сталинским денщиком», он в действительности проявлял некоторую самостоятельность, что раздражало Сталина. Он считал, что нужно мягче обращаться с общественностью, поскольку у нас нет больше непримиримых врагов, которые представляли бы серьёзную силу. То же старался внушить Сталину и Горький, к которому тот в это время прислушивался.

Став после Зиновьева во главе ленинградской парторганизации, Киров продолжил зиновьевскую линию на превращение города на Неве в блестящий научный и литературно-культурный центр, который мог бы бросить в этом отношении вызов Москве. К этой работе он привлёк и многих деятелей бывшей оппозиции. И эта его линия находила горячий отклик у партактива и жителей северной столицы, всегда чувствовавших некое превосходство над обитателями первопрестольной. На одном из литературных вечеров в Ленинграде, где поэты читали стихи в честь советских чекистов, не выдержал даже подвыпивший Калинин и произнёс: «к террору иногда приходится прибегать, но его никогда не нужно славословить». (Говорят, потом «всесоюзному старосте «крепко досталось за это выступление.)

Усталость от жестокостей гражданской войны, ещё продолжавшейся в новых, «мирных» формах, и страх репрессий чувствовали и коммунисты во многих других организациях партии, и потому Киров приобретал всё большую популярность в стране. На XVII съезде партии Кирова неизменно встречали овацией.

После съезда Киров, избранный членом Политбюро и секретарём ЦК, должен был переехать в Москву и взять на себя руководство идеологической работой в партии. Теория «пролетарского гуманизма» вроде бы получала шанс воплотиться в политике ВКП(б). Но переезд Кирова всё откладывался. Наконец, Киров приехал в Ленинград, чтобы сдать дела своему преемнику, и тут его настигла пуля убийцы.

Возможно, Сталин и прислушался бы к сторонникам более мягкого отношения к своим противникам и особенно к общественности. Но этого не хотел аппарат ЦК, особенно Каганович и Ежов (именно их отделы должны были перейти под руководство Кирова). Во-первых, многим его функционерам было бы не сдобровать за их прошлые жестокости. Во-вторых, вообще новый курс могли бы проводить только новые люди, и старым аппаратчикам пришлось бы распрощаться с насиженными хлебными местами.

Понятно, почему в этих условиях убийство Кирова произвело столь сильное впечатление на партию и всю страну. Убийство члена Политбюро и секретаря ЦК в самом сердце парторганизации Ленинграда — в Смольном, на глазах охранника, показало всем членам руководства ВКП(б), что даже при наличии охраны никто из них не может быть застрахован от подобной участи. А ведь до начала 30-х годов Сталин, например, ходил и ездил свободно, без какой-либо охраны. Дело даже дошло до того, что во время праздничной демонстрации один из оппозиционеров, некто Охотников, пробравшись на трибуну мавзолея, ударил его кулаком по голове. И вот, оказывается, каждого видного большевика может поджидать вражеская пуля.

У нас часто говорят о терроре, развязанном Сталиным в 30-х годах, даже вспоминают, что само слово «террор» означает «устрашение». Но часто к этому устрашению прибегают люди, сами подверженные страху, которым начинает мерещиться опасность со всех сторон, и тогда наряду с виновными страдают и невинные люди. Не удивительно, что в воцарившейся обстановке страха меры по искоренению вражеской агентуры были приняты беспрецедентные.

Сталин лично допрашивал Николаева — убийцу Кирова. На вопрос, зачем он это сделал, Николаев ответил, что кто-то ведь должен был решиться показать на неблагополучие в стране, повторить подвиг Желябова. Ответ, конечно, не удовлетворил вождя. Надо было найти «подстрекателей» убийцы. И в поле зрения следствия сразу же попали сторонники Зиновьева, которых в Ленинграде было немало. С некоторыми из них Николаев встречался.

Эти люди, ранее занимавшие более или менее крупные посты, привыкшие играть заметную роль в политической жизни, теперь с трудом мирились со своим скромным положением и всегда были готовы поворчать по поводу новых порядков и сравнить их с «добрыми старыми временами». Строго говоря, это не было тайной организацией, но они собой встречались между собой, и дух недовольство политикой партийного руководства был там неискоренимым. То есть, организации не было, но почва для неё была всегда готовой. Некоторые из этих фрондёров, приезжая в Москву, встречались с Зиновьевым и Каменевым. Заместитель Ягоды Агранов, друг Ежова, представил группу этих ленинградских «бывших» как заговорщиков и террористов. К этой группе следователи «пристегнули» и Каменева.

Есть такое мнение, что Ленин завещал своим соратникам по руководству партией не убивать друг друга, и первое время этот завет покойного вождя строго соблюдался.

Сталин не расстрелял Троцкого (о чём впоследствии очень жалел), а выслал его из страны — туда, где его враг смог безнаказанно (до поры до времени) вредить СССР. На его ликвидацию впоследствии с помощью зарубежной агентуры НКВД пришлось затратить колоссальные усилия и средства.

Бухарин, выведенный из Политбюро, стал редактором «Известий». Более того, его назначили секретарём комиссии по выработке проекта новой Конституции СССР, названной потом «сталинской». Как он сам признавался, его авторучкой текст Конституции был написан от первого до последнего слова.

Каменев, которым очень дорожил Горький (он устроил Каменеву встречу со Сталиным) под честное слово был прощён и поставлен во главе солидного издательства «Академия». Ему даже дали возможность выступить на XVII съезде партии, где его речь имела успех (хотя в ней он обосновал необходимость личной диктатуры, потому что в условиях кризиса стране нужен вождь).

Бухарин тоже выступил на съезде с покаянной речью и даже провозгласил здравицу в честь Сталина — «фельдмаршала всех революционных сил», но его речь была воспринята скептически (Киров назвал бухаринцев «обозниками», плетущимися в хвосте партии). Казалось, наступило некоторое примирение Бухарина с большинством партии.

Но как мог Сталин оставаться благодушным, если на съезде буквально все выступавшие клялись ему в верности и славословили его, а при тайном голосовании оказалось, что против него были поданы сотни голосов. Значит, все они — лицемеры. Если до убийства Кирова Сталин ещё колебался в выборе линии в отношении к старым большевикам, то теперь он убедился, что они в большинстве своём враждебны ему. Ведь они сформировались в условиях борьбы против царского режима, в подполье, их деятельность была по преимуществу разрушительной. Они поэтому настроены неизменно оппозиционно, склонны к критике складывающихся порядков, а потому им уже не место в партии.

Наверное, поэтому, когда перед арестом Каменева привезли к Сталину, он ему, снова кающемуся, уже не поверил и сказал: пусть вопрос о его вине или невиновности решит суд.

А уже в январе 1935 года Сталин получил информацию о готовящемся в Кремле заговоре с целью совершения государственного переворота. Сталин отнёсся к предупреждению серьёзно и поручил начать глубоко засекреченное расследование шефу НКВД Генриху Ягоде. Но, поскольку Сталин со времени убийства Кирова перестал доверять Ягоде, для присмотра за ходом дела был поставлен секретарь ЦК ВКП(б) Николай Ежов, которому после смерти Кирова и Куйбышева (другого сторонника смягчения отношений с общественностью) перешли их функции. В числе других мер по ужесточению режима в стране надо отнести ликвидацию Коммунистической академии, на которую смотрели как на гнездо оппозиционных «теоретиков».

Ягода представил дело так, будто заговор против Сталина и его команды составили несколько мелких кремлёвских служащих, в основном женщин из бывших дворян. Однако ему не удалось скрыть причастность к делу комендантов Кремля — близкого друга Сталина, секретаря ЦИК СССР Авеля Енукидзе и ответственного за личную безопасность живших в Кремле высших руководителей Рудольфа Петерсона (бывшего начальника охраны Троцкого).

Енукидзе и Петерсон были сняты со своих должностей. Хотя Сталин понял, что Ягода обманывает его, но ничем не выдал своих подозрений и даже передал в его непосредственное подчинение Управление коменданта Кремля, а летом 1936 года доверил ему организацию процесса над Зиновьевым и Каменевым. В ходе расследования промелькнуло упоминание о существовании в Красной Армии подпольной троцкистской организации. Так появилась первая ниточка, распутывая которую, следователи раскрыли «заговор красных маршалов». (Подробнее об этом деле говорится в статье Сергея Миронова «Сталин предложил назвать операцию «Клубок». См.: «Чудеса и приключения», 2003, № 3.)

Во время процесса по делу Зиновьева и Каменева неожиданно покончил с собой приверженец Бухарина Томский. Он оставил предсмертную записку Сталину. В итоге стало ясно, что в ряды «правых» Томского вовлёк Ягода.

На место Ягоды был поставлен Ежов. А арестованный Петерсон добровольно дал показания о заговоре в армии, в состав штаба которого входили Енукидзе, Тухачевский, Корк, Путна.

Поскольку сам Томский перед смертью признался в своей причастности к заговорщикам, естественно было предположить, что и его соратники Бухарин и Рыков также тут не без греха. Началось расследование. Кампания против Бухарина в печати то затихала, то вновь возобновлялась. Бухарин энергично защищался, отвергал все предъявляемые ему обвинения, но в конце концов Политбюро постановило: пусть решение о судьбе Бухарина примут следственные органы и суд.

Хотя Бухарин вёл себя тихо и даже в письме Ворошилову одобрил казнь Каменева, следствие теперь уже без особого труда нашло доказательства его вины, как и вины его ближайших сторонников. Ведь и раньше было известно, что Бухарин уже после своих покаянных речей встречался с Каменевым. Троцкисты и бухаринцы объединялись в борьбе против большинства в ЦК во главе со Сталиным. Конечно, ни Бухарин, ни Рыков шпионами и диверсантами не были. Но Бухарин, даже снятый со всех важных постов, стал знаменем, вокруг которого объединялись все недовольные сталинским режимом, и в этом качестве представлял большую опасность. Документ, составленный сторонником Бухарина Рютиным, был по сути новым объявление войны Сталину. Поэтому в феврале 1937 года Бухарин и Рыков с несколькими другими своими сторонниками были арестованы. Улики их деятельности, направленной против руководства партии, были столь очевидны, что отрицать свою вину арестованным было бессмысленно.

Во время суда над новой группой заговорщиков в 1938 году прокурор Вышинский спросил Бухарина об их заговорщической организации. Бухарин в ответ, хотя и витиевато, скажет знаменательные слова:

«Она преследовала, по существу говоря, — хотя, так сказать, может быть, недостаточно сознавала и не ставила все точки над «и», — своей основной целью реставрацию капиталистических отношений в СССР».

Но признание Бухарина было половинчатым. Он признал себя в общем виде виновным в «измене социалистической Родине», «организации кулацких восстаний», «подготовке террористических покушений и дворцовых переворотов», но отверг все обвинения в шпионаже, диверсиях и других конкретных деяниях, в которых его обвиняли, назвав их вздором, и высмеял прокурора. Возможно, ему хотелось выглядеть более достойно в глазах будущих поколений. Но такое его иезуитское покаяние было сочтено за признак того, что он по существу «не разоружился» перед партией ни идеологически, ни политически. Тяжело читать его признания, последнее слово и прошение о помиловании — оно было отклонено. Бухарин и другие члены его группы были осуждены и расстреляны.

Как всегда, политика тесно переплеталась с личными отношениями. Рассказывают, что в 20-е годы Сталин, находясь в отпуске на юге, встретился с Бухариным и предложил ему заключить союз против остальных членов Политбюро. «Если соединить твой талант, Николай, — будто бы говорил он, — и мои организаторско-административные возможности, против нас никто не устоит. Ну, кто такие Зиновьев и Каменев? Ничтожества!» Бухарин по возвращении в Москву передал содержание этого разговора Зиновьеву и Каменеву. Те долго потешались над амбициями Сталина. «Этот шашлычник хочет встать рядом с нами!» Сталин не простил Бухарину такого предательства.

Другая версия того же разговора: Сталин говорит Бухарину: «Мы с тобой — Гималаи, а остальные — ничтожества». Оба приходят на заседание Политбюро, и Бухарин рассказывает о разговоре со Сталиным. Тот в бешенстве кричит: «Врёшь! Ты это придумал, чтобы натравить на меня членов Политбюро!».

Пока Бухарин был союзником в борьбе с троцкистами, Сталин его защищал: «Крови Бухарчика требуете? Не дадим вам Бухарчика!». Но когда стало известно, что сам Бухарин пытался снова установить связь с Зиновьевым и Каменевым, его участь была решена.

Возможно, Сталин тоже не хотел «крови Бухарчика». Всё-таки когда-то их связывали дружеские отношения, каких у Сталина не могло быть ни с Троцким, ни с Зиновьевым, ни с Каменевым. Сталин в письмах ласково называл Бухарина «Бухашкой». Конечно, Сталин мог переступить через любые личные привязанности, но в данном случае он мог быть искренним. Он и раньше давал понять Бухарину, что готов снять некоторые обвинения, если тот откажется от выступлений против его политики, а тем более теперь. Ведь в положении «генерала без армии» Бухарин не был ему страшен, особенно если бы оказался вне СССР.

Сталин отправил Бухарина с женой в командировку во Францию и, вероятно, не возражал бы, если бы тот остался за рубежом. В Париже Бухарин сделал на французском языке доклад о «пролетарском гуманизме». Очевидно, эта идея зародилась у него под впечатлением страшных сцен хладнокровного уничтожения женщин и детей и иного насилия, которыми изобиловали борьба с кулачеством и коллективизация. Тогда многие коммунисты выходили из партии, иные кончали жизнь самоубийством, тысячи заболевали психически или превращались в садистов. Массовое озверение людей, по мнению Бухарина, грозило дегуманизацией советского аппарата и превращением СССР в подобие «Железной пяты» Джека Лондона.

Отпуская Бухарина, Сталин считал, что тот на Западе не был бы для него таким опасным врагом, как Троцкий. Ведь Троцкий был «левее» Сталина, и вокруг него собрались «леваки» из многих стран мира, так что образовался троцкистский интернационал. А Бухарин был «правым», вряд ли кому-то интересным на Западе. Но Бухарин убедился, что сколько-нибудь видного положения в эмиграции он занять не может, а человеку, долгие годы находившемуся в высших властных сферах огромного государства и привыкшему к почёту и уважению, роль рядового эмигранта казалась недостойной его таланта. К тому же, видимо, тогда он ещё рассчитывал на возможность успеха в борьбе за власть в СССР, намеревался вести на Родине борьбу за свою концепцию и считал её не безнадёжной. Поэтому вернулся в Москву, где вскоре и нашёл свой конец.

С падением группы Бухарина решилась и судьба нэпа. Партия увидела, что страна оставалась технически отсталой, у государства не было средств — частники нашли тысячи способов разворовывать бюджетные деньги, получать и не возвращать кредиты. Государственные служащие, получавшие скромную зарплату, видя, как громадные деньги делаются комбинаторами буквально «из воздуха», часто поддавались искушению и брали взятки, аппарат власти гнил на корню. Немногие предприятия, сданные в концессию иностранцам, действовали разлагающе на население: концессионеры платили рабочим больше, чем на государственных предприятиях. А главное — кулак не хотел отдавать излишки хлеба по ценам, устанавливаемым государством, и страна вновь оказалась перед угрозой голода.

Вот тут нэпу пришёл конец — совершенно объективно. Партии стало ясно, что почти десять лет потеряны напрасно, перед угрозой возможного нападения со стороны капиталистических государств надо срочно осуществлять индустриализацию страны. Но индустриализация страны была невозможной без коллективизации сельского хозяйства (чего до сих пор не понимают многие «патриоты», которые хвалят Сталина за создание промышленности и критикуют за коллективизацию). Ведь нужно было не только строить заводы и фабрики, но и обеспечить их рабочей силой, а её можно было получить только из деревни, заменив единоличный труд крестьянина с сохой на своём крохотном поле коллективным трудом на больших земельных массивах с применением самой современной сельскохозяйственной техники. Только так можно было высвободить в деревне миллионы рабочих рук.

Задачу Сталин поставил предельно жёстко: мы отстали от передовых стран Запада на пятьдесят — сто лет. Либо мы преодолеем это отставание за десять лет, либо нас сомнут. А отношение к нэпу он в конце концов сформулировал вполне определённо: «Мы послали нэп к чёрту».

Но эта установка на построение социализма в отсталой стране «верным ленинцам» казалась нарушением самых основ марксизма и ленинизма и объективно толкала их в оппозицию сталинскому режиму. Ряд судебных процессов по делу об антисоветских заговорах и вообще большая чистка 1937–1939 годов окончательно свели с исторической арены прослойку ленинской «партийной гвардии».

В литературе в период «перестройки» и либеральных реформ высказывалось сомнение в том, что Бухарин и его соратники могли в действительности вести сознательно курс на восстановление капитализма в СССР, утверждалось, что свои показания на судебном процессе они дали под пытками или под обещание сохранить им жизнь. Но при этом забывают, что политическая борьба имеет свою логику, что, встав на путь борьбы, человеку часто приходится делать то, о чём по началу он и не помышлял. А сегодня мы можем воочию видеть, к чему привела победа правых в России. Может быть, и Горбачёв не был предателем с детства, а Гайдар и Ельцин тоже в начале своих реформ не думали о восстановлении капитализма в нашей стране. А что получилось? Вот и тогда, в 20 — 30-е годы, начиналась борьба за выбор пути развития страны. Потерпевший поражение, но ещё думавший о реванше начинал считать, что чем хуже дела в стране, тем для него лучше, трудности для руководства дают ему новый шанс. А отсюда недалеко и до содействия тому, чтобы дела шли хуже.

А имеет ли под собой какое-либо основание тезис, будто предлагаемый Бухариным курс мог послужить «гуманистической альтернативой жестокой политике Сталина»? Можно сказать лишь одно: подлинной альтернативы Бухарин не предлагал. К тому же он вовсе не был гуманистом и противником репрессий, просто он никогда не занимал видных постов на военном или хозяйственном поприще, где действительный или мнимый проступок подчинённого часто карался расстрелом. Сталин или Троцкий, столкнувшись на фронте с фактами предательства, измены, саботажа (или когда им казалось, что такие факты налицо), отдавали приказ: виновных расстрелять! Бухарин же действовал в сфере идеологии. Но он вовсе не был принципиальным противником расстрелов. Достаточно лишь напомнить его знаменитое положение из книги «Экономика переходного периода»: «С более широкой точки зрения, т. е. с точки зрения большего по своей величине исторического масштаба, пролетарское принуждение во всех своих формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, является, как парадоксально это ни звучит, методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи».

Бухарин был членом коллегии ВЧК, консультантом в деле о высылке из России видных философов и учёных, проводившиеся в стране репрессии одобрял.

Примечателен и такой эпизод. Когда была выдвинута кандидатура Бухарина в академики, против его избрания горячо выступил Нобелевский лауреат академик И.П.Павлов, сказавший, что это «человек, у которого ноги по колено в крови». Бухарин пришёл к академику, но тот не захотел с ним разговаривать. Но Бухарин увидел у Павлова редкую бабочку и спросил, откуда она у него. Оказалось, что они оба коллекционировали бабочек. После этого разговор всё-таки состоялся, и, думается, он не прошёл для Бухарина без следа.

Все члены руководства большевистской партии были европоцентристами и интернационалистами, близкими к космополитизму, называть их русскими патриотами можно лишь с большой натяжкой. Ленин и в своём «Завещании» много издевался над «русскими держимордами» и «великодержавными шовинистами». А Бухарин и здесь оказался «левее Ленина». Живя ожиданием всемирной революции и думая о справедливом устройстве многонационального государства, он писал: «Мы в качестве бывшей великодержавной нации… должны поставить себя в неравное положение… Только при такой политике, когда мы себя искусственно поставим в положение, более низкое по сравнению с другими, только этой ценой мы сможем купить доверие прежде угнетённых наций».

Такая позиция Бухарина помогала ему повышать свой авторитет в Коминтерне, она была по душе многим деятелям компартий Запада, заражённым, как и всё западное общество, многовековой русофобией. Думается, прав Ю.В.Емельянов, который писал в своей книге о Бухарине:

«Оценка Бухариным социалистического строительства в СССР как создания фатально отсталого варианта общественной формации, его постоянные заверения в подчинённости задач советского строительства целям мировой революции ставили советский народ во второсортное положение на мировой арене. Использование же ярлыка «национал-большевизма» должно было терроризировать тех, кто мог усомниться в правильности такой оценки положения Советского Союза. Внутри же СССР на второсортное положение должна была перейти большая часть населения страны, а использование ярлыка «великодержавный шовинизм» должно было терроризировать тех, кто мог сомневаться в справедливости «низкого положения» русского народа. Эта теоретическая установка довлела над умами партийцев и не могла не сказываться на идеологии и государственной политике. Не в этом ли корни той русофобии, которая десятилетиями тяготела над нашим народом и привела ко многим и тяжким бедам России?..

В своём стремлении совершить необходимые революционные преобразования руководители страны даже не пытались опереться на здоровые и живые традиции общества».

Бухарин внёс весьма весомый вклад в борьбу с проявлениями русского национального самосознания, всем памятны его «злые заметки» о творчестве нашего великого поэта Сергея Есенина и о провидческих стихах Александра Блока, которому критик не мог простить его евразийства.

Это касалось не только подхода к национальному вопросу. «Ориентация на интернациональные стандарты, восприятие России как безнадёжно отсталой страны, подлежащей исправлению, — продолжает Ю.В.Емельянов, — вели к нежеланию внимательно разглядывать свою страну…

В многочисленных выступлениях Сталина, Зиновьева, Троцкого тех лет есть немало рассуждений о «рабочем» и «крестьянине», «середняке» и «кулаке», но в чертах этих персонажей было невозможно отличить сталевара от токаря, донского казака от вологодского землепашца». Случайно подобранные «примеры из жизни» служили лишь в качестве иллюстраций к абстрактным теоретическим построениям.

Отчасти это объяснялось общей обстановкой в стране, жившей на положении осаждённой крепости: страна ждала агрессии извне и потому больше думала о том, что происходит за рубежом, чем о собственных проблемах. Но невнимание руководства страны к её реальным проблемам вело к тому, что оно пребывало в уверенности, что всё обстоит благополучно, и лишь когда гремел очередной гром, с запозданием начинало принимать лихорадочные меры для исправления положения. А это приводило к излишним жертвам, к бедам, обрушивавшимся часто на ни в чём не повинных людей.

Но тут уж ничего не поделаешь, Россия настолько велика и самобытна, что подыскать для неё достойного правителя — задача не из лёгких. И в царское время, когда вроде бы наследников престола готовили лучшие воспитатели и учителя, у нас после Ивана Грозного не было, кажется, ни одного правителя, адекватно понимавшего стоящие перед страной задачи. А уж после революции, в условиях «вакуума кадров», за дело управления Россией брались все, кому не лень. Прав Ю.В.Емельянов, утверждая, что «многие беды страны были совершены людьми, не подходившими ни по интеллектуальным, ни по моральным качествам для занимаемых должностей». Но когда люди с мест, например, Л.Б.Красин, выступая на высоких партийных форумах, требовали замены неспособных компетентными руководителями, «новые «жрецы» не захотели отдавать власть. Они искренне чувствовали себя незаменимыми во всех областях».

Хотя сказанное выше о «неполном служебном соответствии» относится ко всем членам большевистского руководства, всё же некоторые деятели старались учиться у жизни и меняли своё отношение к России. Как это ни покажется удивительным, но из всех тогдашних вождей в наибольшей мере почувствовал свою принадлежность к русской культуре грузин Сталин. У нас часто представляют дело так, будто Сталин был интернационалистом космополитического толка и лишь перед самой Великой Отечественной войной осознал необходимость поворота к русским традициям и ценностям. Это не так.

Ещё перед революцией, выступая на VI съезде партии, Сталин дал решительный отпор тем, кто считал, что Россия может пойти по пути строительства нового общества лишь вслед за более развитыми капиталистическими странами Запада. Он тогда твёрдо заявил: не исключено, что именно Россия покажет пример этим более развитым странам. А уже в 1930 году, вскоре после разгрома «правой» оппозиции, он прямо выступил против пропаганды, принижающей достоинство русского народа. Когда в печати появились несколько пасквилей Демьяна Бедного, Сталин ответил баснописцу письмом, в котором прямо говорилось:

«Весь мир признаёт теперь, что центр революционного движения переместился из Западной Европы в Росси… Революционные рабочие всех стран единодушно рукоплещут советскому рабочему классу и, прежде всего, русскому рабочему классу… Всё это вселяет (и не может не вселять) в сердца русских рабочих чувство революционной национальной гордости, способное двигать горами, творить чудеса. А Вы? Вместо того, чтобы осмыслить этот величайший в истории революции процесс… стали возглашать на весь мир, что Россия в прошлом представляла сосуд мерзости и запустения, что «лень» и стремление «сидеть на печке» является чуть ли не национальной чертой русских вообще, а значит — и русских рабочих, которые, проделав Октябрьскую революцию, конечно, не перестали быть русскими».

А Бухарин продолжал клеймить «рабское», «азиатское» прошлое России, обзывал её «нацией Обломовых». Когда Сталин подверг критике «школу Покровского» и настоял на перестройке преподавания истории в школе, на замене абстрактных схем смены общественно-экономических формаций описанием реальных событий и героев прошлого России, Бухарин этих перемен не принял. Он не желал участвовать в «неонационалистической реабилитации царизма».

На Бухарине, как на виднейшем идеологе партии на протяжении двенадцати послереволюционных лет, лежит немалая доля вины за падение уровня общественной морали в стране. В своих многочисленных выступлениях и печатных работах он, например, хвалил комсомольцев за то, что они разрушали старую мораль, но сетовал на то, что они не поставили новую мораль на место разрушенной. Но откуда же комсомольцы могли взять эту новую мораль, если к её выработке оказались не способны и идеологи партии?

Бухарин играл самую видную роль в развернувшейся тогда в стране кампании по борьбе с антисемитизмом. Сам он, в отличие от некоторых других руководителей партии, был по этой части вне подозрений (его первая жена Э.И.Гурвич, последняя — А.М.Ларина-Лурье). Столь же активно боролся он и с «религиозным дурманом», по части богоборчества он был даже круче Ленина.

Если свести подобные моменты воедино, то надо прямо сказать: Бухарин по самой своей сути был разрушителем. Его энергия сыграла положительную роль в сокрушении старого строя — царского режима и буржуазного Временного правительства. Но он оказался бессильным, когда нужно было созидать новое общество, создавать русскую советскую социалистическую цивилизацию.

Это было главной бедой Бухарина — и не только его, а почти всей прослойки «партийной гвардии» Ленина. И не удивительно, что он разделил её участь.

Бухарин был преимущественно экономистом, и многие его теоретические и политические ошибки проистекают из его экономизма, из представления, будто в основе всего в обществе лежит производство, производственные отношения. Российским марксистам тех лет казалось, что стоит национализировать предприятия, устранить капиталистов — и шагай прямой дорогой к социализму. Они даже Маркса-то как следует не прочитали. Ведь Маркс писал, что корни частной собственности — в разделении труда, а его кавалерийской атакой не ликвидируешь, для этого, может быть, только сейчас, с развитием информационных технологий, появляются необходимые условия. Но в действительности и Маркс до глубинных основ различных типов человеческих обществ — народов и цивилизаций — не дошёл. Не экономика представляет собой основу общественного устройства, а дух народа, который определяет и тип создаваемой этим народом экономики. В конечном счёте всё уходит в область религиозных представлений. Возможно, что-то в этом роде и приходило на ум Бухарину, когда он находился в тюрьме в ожидании суда и приговора. Похоже, он осознал недостаточность своих теоретических построений, потому что в своём последнем слове и в прошении о помиловании говорил о воцарившейся в его душе пустоте.

Говорят, что Бухарин был сыном своей эпохи и её жертвой. Но не все сыны той эпохи стали её жертвами. Сталин, например, не только не пал жертвой эпохи, но и возглавил новую поросль большевиков, которая повела Россию в новую эпоху. Исторический процесс, пока он движется стихийно, т. е. при отсутствии правильной теории у руководящего слоя, беспощаден и кровав. И жертвами его становятся те, кто оказался недостаточно чуток к поступи Истории.

Видимо, несколько преувеличены приятные личные качества Бухарина. Он был умным и образованным политиком, умел быть «своим» и в среде интеллектуалов, и среди рабочих, но тут сказались его способности актёра, присущие любому политику. На деле он был не лишён интриганства и коварства, любил славу и почести, часто демонстрировал свою, как ему казалось, необъятную и блестящую эрудицию, легко переходил от смеха к слезам, отличался шараханиями от «ультралевых» до крайне правых. Случалось, что он шёл на беспринципные уступки, за что Троцкий называл его «Колечкой Балаболкиным». В быту Бухарин отличался известным легкомыслием, неразборчивостью в средствах, жизнелюбием и женолюбием. Вероятно, не совсем неправы те, кто утверждал, что в случае победы Бухарина во внутрипартийной борьбе культ его личности утвердился бы ещё быстрее, чем культ личности Сталина. Думается, он понимал, что, вступая в борьбу за власть, политик рискует проиграть, а участь проигравшего претендента на высшие посты в стране часто бывает незавидной.

Казалось, ликвидация группы Бухарина означала конец всякой оппозиции курсу на строительство социализма, проводимому Сталиным. Но это не так. Сторонники капитализма вновь и вновь поднимали голову. Правда, сам Бухарин, видимо, искренне верил в социализм, и последнем слове говорил, что дело не в личных переживаниях раскаявшегося грешника, а в расцвете СССР, в его международном значении. Однако семена, посеянные Бухариным до 1929 года, возможно, не осознававшим до конца их зловещую роль, прорастали в Советской России неоднократно и особенно обильно взошли ровно через двадцать пять лет.