Попытки либеральных реформ в советский период восстановить капиталистические отношения предпринимались не от хорошей жизни. Недостатки капитализма наши вожди представляли себе очень хорошо. А как строить новое общество, свободное от этих пороков, не знал никто, — в истории человечества ранее такого опыта не было. Поэтому, как только социализм вступал в полосу кризиса (а через кризисы происходит развитие любого общества), в поисках выхода из тяжелой ситуации взоры идеологов неизменно обращались к каким-то сторонам капитализма, как наиболее развитого из предшествующих обществ.

Ленин, открыв закон неравномерности развития капитализма и изучая его империалистическую стадию, пришел к выводу о возможности победы социалистической революции (то есть о возможности для революционной партии захватить власть и направить развитие по пути к социализму) первоначально в одной (разумеется, в капиталистически развитой) стране. Но если говорить о России, то он считал, что даже свержение царского самодержавия возможно лишь в отдаленном будущем, — это он утверждал менее чем за два месяца до Февральской революции 1917 года, в январе, выступая в Цюрихе с докладом. Да и позднее он говорил в кругу своих соратников-эмигрантов, что они вряд ли доживут до революции в России. Но когда буржуазно-демократическая революция в России все же произошла, Ленин, вернувшись из эмиграции, блестяще воспользовался сложившейся ситуацией, хотя его знаменитые «Апрельские тезисы» не были сначала поняты не только общественностью, но даже и ближайшими соратниками. Очень хорошо рассказал об этом самый верный продолжатель дела позднего Ленина Николай Иванович Бухарин. По его словам, эти «тезисы о Советском государстве произвели впечатление с громом лопнувшей бомбы, взорванной «от отчаянной жизни» вынырнувшим из неведомого революционного подполья диким фанатиком, фантазии которого нездорово, туманно плавают в каком-то особом измерении, ничего общего не имеющим с нашим трехмерным пространством».

Почти восемь месяцев Ленин пытался убедить руководство и актив партии большевиков в правильности своей линии на взятие власти. Большинство членов ЦК партии после подавления Временным правительством июльского выступления трудящихся Петрограда было уверено, что брать власть до открытия Второго Всероссийского Съезда Советов не следует. Как признавался впоследствии Бухарин, письма Ленина, в которых он призывал к восстанию, ЦК постановил «сжечь». Ленин все же настоял на вооруженном восстании. Если бы большевики промедлили до открытия Съезда, то еще неизвестно, как стали бы развиваться события в стране. Очевидно, Съезд сформировал бы коалиционное правительство, момент для решительной смены политического курса страны был бы упущен, а тогда события пошли бы совершенно иначе.

Несмотря на то, что Ленин должен был оставаться на нелегальной квартире во время восстания, он оказался в Смольном, потому что опасался, что среди большевиков не найдется деятель, способный арестовать Временное правительство. Видимо, прав был Троцкий, говоривший, что, не будь Ленина у руководства восстанием, Октябрьский переворот так и не произошел бы. Это был как раз такой момент в истории, когда ее ход в большой мере зависел от того, найдется ли человек, способный на самые решительные меры. Не часто бывает, когда ход исторических событий зависит от личных качеств общественного деятеля. Здесь в полной мере сработали качества Ленина как вождя. По словам одного из первых российских марксистов А. Н. Потресова, «Плеханова — почитали, Мартова — любили, но только за Лениным беспрекословно шли, как за единственным бесспорным вождем. Ибо только Ленин представлял собою, в особенности в России, редкостное явление человека железной воли, неукротимой энергии, сливающего фанатическую веру в движение, в дело, с не меньшей верой в себя».

Ленин был не только единственным, кто мог подвигнуть большевиков на немедленный захват власти, но и единственным, кто знал, как ее удержать. На Втором Всероссийском съезде Советов именно Ленин выступил с докладами по самым животрепещущим вопросам — о мире и о земле. И если по вопросу о мире большевики занимали позицию, в наибольшей степени отвечавшую народным чаяниям, то их аграрная программа была далека от народных нужд. Пока в партии спорили, что принять за главный принцип — национализацию или муниципализацию земли, Ленин, чутко уловивший требование крестьянства, не смущаясь, предложил от имени большевиков проект декрета о земле, разработанный… эсерами! Разразился шумный скандал: эсеры доказывали, что большевики украли у них аграрную программу. Ленин на это отвечал: я не отрицаю, что вы составили свою программу на основе крестьянских наказов, но ведь вы столько времени были у власти, кто же мешал вам провести этот декрет в жизнь? А мы взяли власть и в первый же день дали крестьянам землю, на что вы так и не решились.

Естественно, Ленин, как лидер партии, захватившей власть и предложившей ожидавшиеся большинством народа декреты, возглавил первое правительство новой, Советской России — Совет Народных Комиссаров. Это правительство впервые в истории объявило на весь мир о своем намерении строить самое справедливое общество на Земле — социализм и коммунизм. Большевики показали, что взяли власть «всерьез и надолго», и не останавливались перед самыми крутыми мерами, чтобы ее удержать. Они не только разогнали Учредительное собрание, отказавшееся утвердить их декреты, но и расстреляли демонстрацию питерских рабочих, выступивших в защиту «учредилки». Ленин гениально оценил Советы как новую форму государственности, имеющую всемирно-историческое значение. Эти его заслуги неоспоримы, и их никто не может у него отнять. Ленина по праву считают создателем большевистской партии — партии нового типа и первого в мире Советского государства.

Но столь же неоспоримо, что к руководству построением социализма в России сам он абсолютно не был готов. Главным для него было — взять власть, а уж с управлением Россией большевики справятся. «Что ж, можно и так, — говорил он соратнику, предлагавшему иное решение, чем его собственное, — лишь бы взять власть». Вот и накануне Октября он писал: «Взять власть есть дело восстания; его политическая цель выяснится после взятия власти». Дальнейшее виделось ему безоблачным. «В России хватит хлеба, угля, нефти…» — писал он накануне Октябрьской революции. То же самое он повторял и после того, как революция произошла, а уже вскоре Россию охватил голод, и в Поволжье стали нередкими картины людоедства. Такова была сила его «предвидения».

Свою программную работу «Государство и революция» Ленин, скрываясь от ищеек Временного правительства в шалаше у станции Разлив, а затем в Гельсингфорсе, писал в августе — сентябре 1917 года специально перед захватом власти, чтобы управлять страной во всеоружии теории. Она была написана на основе идей Маркса и опыта Парижской коммуны и состояла в основном из цитат из работ Маркса и Энгельса, а также из полемики с теми, кого он считал ренегатами марксизма. Лишь в последней главе Ленин предполагал осветить опыт русской революции, но от нее остались только заголовок и подробный план. Представления Ленина о том, как нужно будет строить социалистическую государственность, сейчас поражают своей наивностью.

Вся Россия после свержения капитализма представлялась ему как единая фабрика. Армия отменялась и заменялась вооруженным народом. Полиция также становилась ненужной — рабочие сами способны навести общественный порядок. Суды отменялись, потому что судить на основе революционного правопорядка может каждый. Деньги превращались в некие счетные единицы, каждому гражданину предполагалось выдать расчетные книжки, в которые заносились отработанные часы и получаемые продукты труда. Никаких различий между простым и сложным трудом не признавалось, поскольку служащим любого ранга устанавливалась та же зарплата, что и рабочему. Власть на местах переходит в руки Советов, и государство со временем отомрет. Думается, вряд ли нужно перечислять все прочие наивности, которые содержались в этой программной работе Ленина, — она издавалась несчетное число раз многомиллионными тиражами и доступна каждому. Ясно, что эти схемы совершенно не учитывали обстановки в такой громадной крестьянской стране, как Россия, тем более в обстановке разгоревшейся вскоре гражданской войны. Впрочем, Ленин и сам признавал: «В нашей революции мы двигались не теоретическим путем, а практическим».

Подстать председателю оказалось и первое Советское правительство. Это «самое образованное правительство в мире», как об этом было принято говорить, состояло из людей, никогда прежде не управлявших даже маленькой конторой, а теперь взявших в свои руки судьбы громадного государства. И Ленин с удовольствием вел заседания СНК, на которых распределялись средства и решались организационные вопросы, а сложные задачи, где нужен был созидательный подход, направлялись в комиссии.

Разумеется, я предвижу, что эти мои заметки многими будут восприняты как попытки «очернения» Ленина. Думается, вряд ли нужно даже опровергать подобные утверждения. Ленин, его мысли и дела наложили неизгладимый отпечаток на всю историю человечества в XX веке, с ним спорили зубры от идеологии, но и им «очернить» его не удалось. Лично я, как и большинство советских людей ныне еще живущего старшего поколения, был воспитан на культе Ленина, так что намерения как-то его принизить у меня не могло возникнуть в принципе. Но до сих пор Ленина критиковали защитники капитализма, критиковали за его идеи построения социализма, а моя критика ведется совсем с других позиций. Я критикую его за отступления от линии на строительство социализма. Надо понимать, что Ленин был не Бог, а человек, он не мог знать всего, к тому же у него были свои пристрастия и предубеждения, свои предвзятые идеи, в которые он фанатично верил. Трагедия его заключалась в том, что он, как многие вожди революций до него, не смог удержаться на гребне революционной волны, поднять которую стремился (а деятеля, который мог бы подхватить вовремя знамя социалистической революции, тогда в партии и в стране не нашлось, почему — это особый разговор). Революция переросла Ленина, а он, цепляясь за власть, стал ее тормозом, возможно даже — готовым стать и ее могильщиком.

Поэтому признание всемирно-исторической роли Ленина не означает, что не следует критиковать его ошибочные взгляды, груз которых 70 лет тягчайшей гирей висел на ногах коммунистов и всех советских людей.

Обратимся к тому времени, когда, взяв власть, большевики национализировали промышленность и банки, установили рабочий контроль над производством и, присвоив эсеровский проект Декрета о земле, отдали помещичьи земли крестьянам. Многие их постановления открывали дорогу народной инициативе, перед «низами» открылся путь к вершинам знания и культуры в их европейском выражении (хотя попытки развития самобытной русской культуры не только ими не поощрялись, но и решительно пресекались, Крупская даже запретила рассказывать школьникам русские сказки). Ведь Ленин и его окружение были не просветителями народа, которому они открыли путь к знаниям, а культуртрегерами, принесшими народу передовую, как они считали, культуру Запада. Но даже в этих рамках народное творчество било через край. Такого творческого накала, обилия и разнообразия новых идей, как у нас в 20-е годы, больше, наверное, никогда не бывало во всемирной истории, здесь оказались истоки многих новаторских решений, которые, правда, вскоре у нас были забыты, но затем были подхвачены интеллектуалами Запада. Народ воспринял революцию как свободу, хотя ему и приходилось платить за нее высокую цену, и только интеллигенция восприняла революцию как ужас и хаос.

Часто говорят, что строительство социализма шло бы в нашей стране несравненно успешнее, если бы не навязанная нам эксплуататорскими классами гражданская война. Однако не следует забывать, что в развязывании этой войны Ленин, вольно или невольно, сыграл весьма важную роль.

Во время Первой мировой войны Ленин занимал пораженческую позицию. Он призывал социалистов всех стран превратить войну империалистическую в войну гражданскую. Большевики немало сделали для разложения царской армии, для пропаганды братания солдат на фронтах (хотя решающий удар по старой армии нанесло Временное правительство, в особенности его «Приказ № 1»). Неудивительно, что царское и Временное правительства его обвиняли (может быть, и не без оснований) в том, что он ведет свою разрушительную работу на деньги германского генштаба. В газете «Живое слово», например, в 1917 году прямо писали, что Ленин и Ганецкий (которому приписывали связь с немецким генштабом и роль посредника между немцами и Лениным) — «немецкие шпионы». (Но прав был Керенский, который сам, видимо, не был в этом отношении безгрешен: Ленин был не агент немцев, у него были свои цели, он старался использовать немцев, а они — его). Жители России могли верить или не верить этой информации, пока большевики находились в подполье. Но когда они взяли власть, а Ленин стал главой правительства, для сознательных граждан России вопрос об отношении большевистского руководства к Германии приобрел важное значение. Ленин обратился к немцам с предложением о мире в обход СНК. А немцы, когда с ними начались переговоры о мире, предъявили такие требования, которых нельзя было бы предъявить и к полностью разгромленной стране. Условия мира были настолько тяжелыми и унизительными, что у нас они до сих пор полностью не опубликованы. И когда Ленин, не пытаясь даже хоть что-то выторговать, согласился на подписание Брестского мира (который сам называл позорным и похабным), для многих русских патриотов это стало как бы доказательством того, что Россию возглавил немецкий агент, и они подались на Дон — к Каледину, Краснову, Корнилову, Деникину…

Но почему Ленин так стремился заключить этот «похабный» мир? Говорят, что нужно было во что бы то ни стало получить передышку. Это так. Но была и еще более важная причина, о которой не принято говорить.

Большевикам легко было взять власть в Петрограде, где она «валялась», и нужно было лишь поднять ее. С боями, но взяли они власть и в Москве. Никого не должно было вводить в заблуждение последовавшее затем «триумфальное шествие Советской власти» по стране. Ощущение обретенной наконец свободы миллионами граждан привело к тому, что власть центра оказалась минимальной, в стране воцарились хаос и анархия. Украина, Грузия и другие окраины заявляли о своем отделении от России, возникали даже мелкие суверенные республики в пределах отдельных сел. Но самой страшной и потенциально разрушительной силой стала уходившая с фронта армия. Миллионы солдат снялись с позиций и, вооруженные винтовками, а порой и пулеметами, ехали домой, силой захватывая поезда, добывая себе пропитание как удастся. Брошенный невзначай Лениным лозунг «Грабь награбленное!» был воспринят в стране со всей серьезностью. Большевики приняли самые крутые меры для наведения порядка в столицах, где в их подчинении были отряды латышских стрелков, рабочих и матросов, но что они могли тогда поделать с грозной стихией миллионов демобилизовавших самих себя солдат? Известно, что даже во время переезда Советского правительства из Петрограда в Москву его эшелон едва не был расстрелян анархистами из встречного поезда. Уже в Москве сам Ленин стал объектом нападения бандитов, остановивших его автомобиль. Бандиты вытащили его, сестру Марию Ильиничну и шофера из машины и, приставив дуло револьвера к виску вождя, очистили его карманы. То, что он и сопровождавшие его остались живы, надо считать чудом. Но такие случаи убеждали новую власть, что малейший промах с ее стороны мог стать для солдатской орды поводом направиться к столице, где к ней присоединились бы воры и хулиганы, и трудно предсказать, чем бы такой поход завершился. Поэтому заключение мира стало для новой власти условием выживания.

Такой поворот событий был для Ленина неожиданным. Он, как и Маркс, мечтал о подлинно народной революции, которую представлял себе как шествие когорт сознательных пролетариев, естественно, прежде всего в развитых капиталистических странах, которым русские пролетарии дадут только первый толчок. Но когда он увидел действительную, а не придуманную теоретиками народную революцию, представшую перед ним толпами полупьяных солдат с винтовками, в любой момент готовых поддаться агитации горячих голов и двинуться в любом направлении, чтобы установить тот порядок, какой им казался единственно правильным, его обуял ужас. Эти настроения хорошо выражены в его словах, приведенных Горьким в воспоминаниях о Ленине: «Ну, а по-вашему, миллионы мужиков с винтовками в руках — не угроза культуре, нет? Вы думаете, Учредилка справилась бы с их анархизмом?»

Поэтому первой и главной задачей нового главы правительства России стало разоружение разложившейся русской армии, представлявшей потенциальную угрозу большевистской власти. Этим и объясняется его готовность принять неслыханно позорные условия капитуляции, предъявленные Германией. Тем более, что на оккупированной российской территории немцы — он это знал — уж никакого беспорядка не допустят.

А почему такая картина стала для Ленина неожиданной? Потому что он, как и большинство русских интеллигентов, плохо знал Россию и русский народ. Он сам признавался Горькому: «А мало я знаю Россию, Симбирск, Казань, Петербург, ссылка — почти все!»

Мало знал он не только крестьян, но и рабочих — не тех, что ходили на занятия в руководимом им марксистском кружке или стали подпольщиками — распространителями газеты «Искра», но тех, что работали на фабриках, а после работы пили горькую. Эти думали больше о том, как бы в отпуск заявиться в родную деревню в пиджаке и кумачовой рубахе, в сапогах, с часами и с гармошкой. А во время мировой войны место закаленных пролетариев, как Ленин сам смог убедиться, заняли уклонявшиеся от посылки на фронт.

Добиваясь согласия партии на заключение мира с Германией, Ленин бросил на чашу весов весь свой авторитет, заявив: «…или любой ценой немедленный мир, или я ухожу со всех постов…» Он пригрозил отставкой, хотя знал, что несогласие с таким его шагом высказывают не только многие члены партии, но и широкие народные массы. В Кремль поступали сотни писем и телеграмм с протестом против задуманного подписания мира и с выражением готовности до последней капли крови защищать Отечество (Ленин на это отвечал: пусть лучше они присылают войска, а не телеграммы). Значительная часть членов ЦК поддерживала Бухарина и возглавляемую им группу «левых коммунистов», которые требовали развязывания революционной войны против немцев, что послужило бы толчком для революции на Западе. «Левые» считали, что лучше даже пойти на временную утрату Советской власти в России, чем на такую капитуляцию, порочащую Россию в глазах мирового пролетариата. Ленина утрата территории не смущала — он и Троцкий уповали на то, что не сегодня-завтра ураган мировой революции сметет всех ее врагов и все границы, а из стран Запада ближе всех к революции Германия. «Нам поможет Либ-кнехт. Кайзер падет в этом году» — эти слова Ленина вызывали лишь усмешку среди, руководства партии. Ценой неимоверного давления Ленин добился согласия с его позицией лишь с минимальным перевесом (7 из 15 членов ЦК голосовали против). Если бы при голосовании в ЦК, например, Фрунзе не воздержался бы, а проголосовал против (а тем более, если бы Троцкий поддержал Бухарина), Ленину пришлось бы уйти с поста главы правительства. Никогда еще он не был так близок к потере власти.

После того, как был заключен этот позорный и похабный мир, на Ленина вскоре было совершено покушение, а затем руководство страной фактически перешло в руки Совета Рабоче-Крестьянской обороны (впоследствии — Совета труда и обороны) и Реввоенсовета республики. Ленину, по сути, оставили лишь роль председателя Совнаркома, власть которого распространялась только на тыловые районы Московской губернии (войска Деникина подходили к Туле), а его влияние на принятие решений партии сильно уменьшилось. Кстати сказать, этот эпизод показал, насколько мало подходили для России западные основы государственности. Тогда у нас лишь на бумаге существовало такое разделение властей, когда формальным главой государства считался председатель ВЦИК, главой исполнительной власти — председатель СНК, а роль парламента выполняли Съезды Советов. В трудный момент реальная власть должна быть сосредоточена в одних руках — это мы знаем по опыту Великой Отечественной войны. Замечу, что и страны Запада в этом отношении пошли во многом по советскому пути, сосредоточивая в военное время власть в одной инстанции. Все руководство боевыми действиями перешло в руки Реввоенсовета Республики во главе с Троцким. Ленин во время гражданской войны как бы оставался в тени, занимаясь больше политическими и хозяйственными вопросами.

В общем, в борьбе за власть Ленин показал себя реалистом и превосходным тактиком, умеющим учитывать и использовать даже мельчайшие изменения в соотношении политических сил. Но в понимании путей построения социализма он недалеко ушел от социалистов-утопистов, роль которых показал еще в 1913 году в своей работе «О трех источниках и трех составных частях марксизма».

Покушение на Ленина вызвало волну сочувствия главе правительства, которое дало крестьянам землю, и показало большевикам, кем для них является Ленин. С этого момента начинает складываться и крепнуть культ Ленина, хотя сам он не прилагал к этому усилий и даже, видимо, противился попыткам своего обожествления (хотя о своем имидже, о своей роли в истории он не забывал и хотел, чтобы она выглядела достойной).

Позиции Ленина вновь укрепились, когда началась революция в Германии, в возможность которой никто из его окружения не верил. Тут авторитет Ленина снова взлетел до небес («это — гений»). Вслед за Германией поднялась Венгрия, и это показалось Ленину и его соратникам началом нового «триумфального шествия Советской власти», теперь уже по всему земному шару. Надо было видеть и слышать, что говорилось по этому поводу на конгрессе Коминтерна, — следующие конгрессы будут проходить в Берлине, Париже, Лондоне… Коминтерн тогда действительно воспринимался как штаб мировой революции, а его руководители уже видели себя распорядителями судеб планеты. Казалось, теперь нужно совсем немного — подтолкнуть европейскую революцию. И ради того, чтобы взрастить коммунистические партии на Западе, образовавшие III Коммунистический Интернационал (хотя вначале это были кучки маргиналов, не пользовавшихся авторитетом и влиянием в своих странах), из Советской России, где миллионы людей умирали от голода, текли в Европу и Америку потоки золота, бриллиантов, иностранной валюты. Руководители Коминтерна и лично Ленин наставляли своих агентов в странах Европы и Америки, чтобы они тратили деньги, не скупясь (об этом рассказывала, например, бывшая секретарь Исполкома Коминтерна Анжелика Балабанова в своих воспоминаниях). Но эта колоссальная финансовая подпитка не привела к революции на Западе. Оказалось, что Ленин, проведший почти 17 лет в эмиграции, плохо знал не только Россию, но и Запад, — там пролетариат вовсе не хотел расставаться с тем уровнем жизни, какого добился в результате стачечной борьбы. Пример России сыграл здесь двоякую роль. Для небольшой прослойки романтиков и энтузиастов он послужил стимулом для усиления революционной борьбы, а для большинства — предостережением: вот какой хаос и разруха ожидают страну, вступившую на путь революции и гражданской войны. Неудивительно, что вспышки революции в Европе были подавлены. Но вызванная ими эйфория толкнула большевистскую власть на авантюру — попытку «прощупать штыком» панскую Польшу. Предполагалось через «труп белой Польши» выйти на границу с Германией, где вновь можно было ожидать восстания рабочих. Поход на Польшу должен был стать началом освобождения Европы от ига капитала. В том, что польский пролетариат восстанет против своей буржуазной власти, организаторы похода, похоже, не сомневались. Так зародился план похода Красной Армии на Варшаву. 6 мая 1920 года Ленин обращается с речью к красноармейцам, отправляющимся на польский фронт, наставляя их: «Пусть ваше поведение по отношению к полякам там докажет, что вы — солдаты рабоче-крестьянской республики, что вы идете к ним не как угнетатели, а как освободители». Еще бы! Марксист должен считать, что при столкновении социалистической республики с капиталистической страной рабочие и крестьяне последней должны выступить с оружием в руках против своих угнетателей и встретить советских воинов как братьев по классу. Поэтому Ленин и провозглашает здравицу: «Да здравствуют крестьяне и рабочие свободной независимой польской республики! Долой польских панов, помещиков и капиталистов!» Но и эта авантюра окончилась позорным поражением. К удивлению российских марксистов, польские крестьяне и рабочие не только не встретили наших красноармейцев хлебом-солью, но и сплотились вокруг пана Пилсудского, поднялись на защиту только что завоеванной независимости страны. А Красная Армия, руководимая новоявленным военным гением Михаилом Тухачевским, откатилась далеко на восток, понеся огромные потери. Экономика Советской России, и без того дышавшая на ладан, была окончательно подорвана, война причинила ей, и без того разоренной, громадный ущерб, не говоря уж о сотнях тысяч убитых, раненых и пленных красноармейцев.

Ленин в беседе с Кларой Цеткин объяснил причины неудачи очень просто: «В Польше случилось то, что должно было, пожалуй, случиться… Наш безумно смелый, победоносный авангард не мог получить никаких подкреплений со стороны пехоты, не мог получить ни снаряжения, ни даже черствого хлеба в достаточном количестве и поэтому должен был реквизировать хлеб и другие предметы первой необходимости у польских крестьян и мелких буржуа; те готовы были видеть в красноармейцах врагов, а не братьев-освободителей». Эти несознательные поляки, настроенные не социалистически, не революционно, а националистически, шовинистически, империалистически, дали одурачить себя сторонникам Пилсудского и защищали своих классовых врагов, «давали умирать с голоду нашим храбрым красноармейцам, завлекали их в засаду и убивали». Значит, если бы снабжение Красной Армии было бы поставлено должным образом, то реквизировать хлеб у поляков не пришлось бы, и они не пошли бы на поводу у Пилсудского. Ленин доказывал, что в этой войне Россия оказалась победительницей, хотя ей и пришлось уступить Польше значительную территорию и уплатить внушительную контрибуцию.

Ленин признавался, что «заключение мира с Польшей встретило большое сопротивление», ибо его условия были «выгодны для Польши и очень тяжелы для нас». Ленину пришлось выдержать почти такой же ожесточенный бой, как и при заключении Брестского мира.

Кажется, провал этой авантюры впервые заставил Ленина и его окружение усомниться в действенности идей пролетарского интернационализма и крепко задуматься над национальным вопросом в новых условиях, разобраться в том, что же такое пролетариат, действительно ли он — могильщик капитализма. Ленин крепко усвоил мысль Маркса и Энгельса, высказанную еще в «Манифесте Коммунистической партии», о том, что вся предыдущая история человечества была историей борьбы классов, и он последовательно проводил в жизнь классовый подход. Однако эта мысль отнюдь не бесспорна. История — это скорее история борьбы государств, в которой классы выступают вместе, с национальных позиций, что и доказала панская Польша. Борьба между классами сосуществует с борьбой внутри классов, даже внутри семьи, и классовая борьба приобретает антагонистический характер лишь в переломные моменты истории. И вовсе не пролетариат становится могильщиком буржуазного строя, как сама буржуазия не была могильщиком феодализма. В России царское самодержавие свергла не буржуазия — на улицы Петрограда вышли женщины, возмущенные перебоями с продажей хлеба, а их поддержали солдаты столичного гарнизона, которым надоела бессмысленная кровопролитная война во имя чуждых им и России интересов, и ехать на фронт им не хотелось. Царь дал петроградскому начальству телеграмму: «Повелеваю прекратить в столице беспорядки». А в итоге сам вынужден был отречься от престола. И в штурме Зимнего дворца, низложившем Временное правительство буржуазии, пролетариат практически не участвовал. Вопрос о движущих силах революции, да и истории вообще, более сложен, чем это представлялось классикам марксизма. Вообще свергают старый строй не передовые классы, выросшие в его чреве, а те силы, которым тесно в его рамках.

Все сказанное не означает отрицания идеи мировой революции как таковой. Лозунг мировой революции вначале сыграл огромную роль в мобилизации масс, потому что русского человека не могла вдохновить узконациональная идея, а призыв установить братство трудящихся всех стран планеты нашел в передовых слоях нашего народа горячий отклик. Но со временем этот лозунг стал мешать осознанию русским народом задач устроения своей собственной страны. Но Ленин до конца своих дней думал лишь о том, как бы Советской России продержаться до революции в странах Запада. А мысль о построении социализма в одной, отдельно взятой, стране, тем более в такой, по мнению Ленина, отсталой, как наша, оставалась ему до последних дней жизни чуждой. Да это было тогда общепринятым положением, его разделяли и ленинское окружение, и Троцкий. Правда, Ленин порой говорил об условиях нашей «окончательной» победы, а свое последнее публичное выступление заключил словами: «…из России нэповской будет Россия социалистическая», но это было скорее лозунгом, чем результатом научного анализа.

Два других шага большевистской власти, предпринятые по инициативе Ленина, способствовали тому, что гражданская война в России приобрела столь ожесточенный характер. Во-первых, создание «комитетов бедноты», ставших во многих районах фактическими органами государственной власти. Ленин уже в 1917 году выступил за коллективизацию. Но почему Ленин и его окружение считали Россию дикой страной? Потому что это было общее понимание своей страны русской интеллигенцией, которой были присущи (как это хорошо показали авторы знаменитого сборника «Вехи») космополитизм, атеизм и ненависть к российской государственности. Поэтому им и в голову не могло прийти, что русский народ обладает своей, притом высочайшей, культурой, просто она не похожа на ту западноевропейскую культуру, которая для нашей интеллигенции была эталоном. (Ленин даже не нашел других поводов для «национальной гордости великороссов», кроме того, что Россия дала несколько видных борцов за свободу.) Даже после революции Ленин едва ли не в каждой своей значительной работе сетует на отсталость и некультурность России: «мы страдаем от того, что Россия была недостаточно развита капиталистически»; «мы спотыкаемся о недостаточную культурность масс». В Германии и даже в Венгрии якобы гораздо выше общий культурный уровень, более значительна и прослойка пролетариата, а также инженерно-технического персонала, и т. п. О «дикости» России свидетельствовали и бытовые факты, например, когда Зимний дворец был взят, он был не только разграблен, но и загажен, хотя канализация в нем работала. То, что это было не просто проявлением дикости, а своего рода местью бывшим угнетателям, не сразу пришло в голову вождю.

Но если в отсталой и дикой России социализм невозможен, то ведь не ждать же столетия, пока она будет просвещена и преодолеет свое отставание в экономике? Нет. Революция в России возможна, но она сможет победить при условии, что ее поддержит пролетарская революция в передовых странах Европы. В расчете на эту поддержку большевики во главе с Лениным и взяли власть в России в октябре 1917 года. Ленин считал, что социалистическую революцию в России легче начать (в силу того, что народ измучен войной, крестьянство жаждет отобрать землю у помещиков и пр.). Но победить революция у нас, повторял он вновь и вновь, может только тогда, когда она произойдет и в промышленно развитых странах Европы, которые помогут строить социализм в отсталой, некультурной России. Значит, Россия, по Ленину, должна была сыграть роль взрывателя в бомбе, которая должна разрушить старый мир. И Ленин, и его ближайшие соратники, и Троцкий были на этот счет одного мнения.

Но советский поход на Польшу показал Европе, какая опасная орда нависла на ее восточных границах. Та же Клара Цеткин рассказывала Ленину, какое страшное впечатление произвели на Европу, в особенности на немцев, «красноармейцы с советской звездой на шапках и в донельзя потрепанной военной форме, а часто в штатском платье, в лаптях или в рваных сапогах, появившиеся на своих маленьких бойких лошадях у самой немецкой границы». Ну, разве это не орда, угрожающая самому существованию европейской культуры? Цеткин говорила, что в то время вся Европа гадала: «Удержат ли они Польшу в своих руках, перейдут ли они через немецкую границу, и что будет тогда?» Ленину, европейски образованному человеку, надо было как-то гасить революционный порыв Советской России, явно выходивший за установленные пределы. Между тем авангард народа, преисполненный торжеством победы над белогвардейщиной и иностранными интервентами, жаждал скорейшего построения социализма в своей стране и освобождения всей планеты от власти капитала, революции на Западе и на Востоке, на помощь которой пошли бы тысячи добровольцев из Советской России. Один из героев шолоховской «Поднятой целины» Макар Нагульнов изучал английский язык вовсе не для того, чтобы, оказавшись в туристической поездке в Лондоне, спросить, как пройти к той или иной достопримечательности британской столицы, и не для того, чтобы узнать, где выгоднее купить сувениры. Нет, он думал о том, как станет разъяснять английскому пролетарию пути построения социализма в этой стране. Маяковский предсказывал: «Как порох, вспыхнет рабочая Америка». Или, как впоследствии писал другой поэт,

А мы еще дойдем до Ганга,
А мы еще умрем в боях,
Чтоб от Японии до Англии
Сияла Родина моя!

Вот это стремление в отсталой России построить новый, справедливый мир, а если удастся, то и распространить этот строй на всю планету, казалось Ленину авантюрой. В самой последней своей работе «Лучше меньше, да лучше» он размышляет: «…удастся ли нам продержаться, при нашем мелком мельчайшем крестьянском производстве, при нашей разоренности до тех пор, пока западноевропейские капиталистические страны завершат свое развитие к социализму?» Итак, до конца своих дней Ленин думал лишь о том, как России продержаться до мировой революции, которая, по его мнению, зрела уже не только на Западе, но и на угнетенном Востоке. Поэтому авантюре построения социализма в одной стране он противопоставил свой план: «к социализму — через отступление в капитализм, через новую экономическую политику (нэп)!»

Тут не было ни гениального маневра, которым было принято восхищаться в советское время, ни злонамеренной капитуляции, как порой это выставляют не в меру ретивые критики. Обычный для человека европейской культуры ход рассуждений: в отсталой стране социализм невозможен; революция в передовых странах запаздывает; остается провести Россию, которая была недостаточно развита капиталистически, через капитализм; но провести не через стихийное развитие, а при сохранении контроля со стороны советского государства. Так свершился путь Ленина от революционера и коммуниста до социал-демократа в идеологии и до либерального реформатора на практике.

Подстегнули его к смене экономического и политического курса многочисленные крестьянские восстания, прокатившиеся почти по всей стране и жестоко подавленные ВЧК и армией (особенно отличился на этом поприще уже упоминавшийся Тухачевский). Особенно сильным ударом для большинства членов партии стало восстание моряков в Кронштадте под лозунгом «Власть Советам, а не партиям!» И даже не сами восстания смущали Ленина, а выразивший самую суть народных требований лозунг «За Советскую власть, но без коммунистов!» Народ считал Советскую власть своей, родной (хотя она порой и круто с ним обращалась), но отказывался поддерживать курс на мировую революцию в ущерб развитию собственной страны. Да и сама идея коммунизма как «царства изобилия» уже казалась ему фантастической. Но Ленин сделал из происшедшего совсем иные выводы.

Второй раз Ленин мог потерять власть, когда поставил задачу перехода к нэпу. Она была болезненно воспринята большинством партии, особенно новыми кадрами, воодушевленными победой над белогвардейцами и иностранными интервентами. Опять Ленину пришлось пригрозить своей отставкой, уговаривать каждого члена Политбюро, затем ЦК. Победа в этом вопросе оказалась для него пирровой.

Сам переход к нэпу не был для Ленина случайностью, а вытекал из его представлений о том, как строить социализм. Уже после революции, в первоначальной редакции статьи «Очередные задачи Советской власти», он дал такую формулу социализма: «Черпать обеими руками хорошее из-за границы: Советская власть + прусский порядок железных дорог + американская техника и организация трестов + американское народное образование… = социализм». Могут сказать, что Ленин, как пчелка, собирал хорошее с каждого цветка, но в данном случае это больше похоже на размышления гоголевской героини Агафьи Тихоновны об идеале жениха: «Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича, да взять сколько-нибудь развязности, какая у Балтазара Балтазаровича, да, пожалуй, прибавить к этому еще дородности Ивана Павловича, я бы тогда тотчас бы решилась…» Ему, наверное, и в голову не приходило, что перечисленные им составляющие социализма принадлежат к разным цивилизационным моделям и их нельзя совместить в одном строе, и уж подавно он не думал, что эти ценности не будут приняты русской цивилизацией, так как сама мысль о возможности ее существования показалась ему, убежденному в общих закономерностях марксизма, вздором. Разумеется, все хорошее надо брать и из-за рубежа, но так, чтобы оно накладывалось на русскую основу, а вот ей-то Ленин не придавал никакого значения.

Установку на развитие государственного капитализма в городе и на «справного мужика» в деревне Ленин вырабатывал еще в 1918 году, но только три года спустя она была положена в основу государственной политики.

Принято считать, что сердцевиной нэпа стал переход от продразверстки к продналогу и что автором этой идеи был Ленин, однако это не так. В действительности еще в феврале 1920 года Троцкий подал в ЦК записку, в которой предлагал заменить продразверстку налогом, но Ленин выступил против, и это предложение было отклонено. И на X съезде партии Ленин первоначально был против введения налога. Но когда пришли новые сообщения о крестьянских волнениях, а затем о восстании в Кронштадте, он счел, что отмена продразверстки может послужить самым легким началом задуманного им отступления к капитализму. С докладом по этому вопросу он выступил в предпоследний день работы съезда.

На съезде Ленин называл нэп временным отступлением, съезд решил, что элементы капитализма будут допущены «только в пределах местного оборота» — волости, уезда… А после съезда Ленин стал убеждать партию, что нэп — это «всерьез и надолго», и главное в нем — сдача природных ресурсов России в концессию западному капиталу. А ведь сам он в своем докладе на VIII Всероссийском съезде Советов еще 22 декабря 1920 года, то есть за три месяца до X съезда партии, зачитал строки из наказа крестьянина из глубинки, в котором говорилось: «Товарищи, мы вас посылаем на Всероссийский съезд и заявляем, что мы, крестьяне, готовы еще три года голодать, холодать, нести повинности, только Россию-матушку на концессии не продавайте». Такая тактика была для Ленина обычной. Вопреки насаждавшемуся в советское время представлению, Ленин вовсе не был откровенным со своими соратниками. Он держал их в ежовых рукавицах, посвящая каждого в свои планы лишь в той мере, в какой это нужно было для успеха дела. И интригу, и обман политических противников он считал не просто допустимыми, но и непременными качествами настоящего политика. «Военную хитрость Ильич любил вообще, — вспоминал Троцкий. — Обмануть врага, оставить его в дураках — разве это не самое разлюбезное дело?» (А враг в политике — это не только классовый враг, белогвардеец, но и товарищ, который встает на пути осуществления твоей политики). Здесь сказался опыт Ильича-конспиратора, хорошо знавшего принципы построения различных тайных организаций.

По Ленину выходило, что стержнем социализма советского образца должен стать государственный капитализм, а его, конечно, в рамках волости или уезда не удержишь. И практически политикой государства стало восстановление капиталистических отношений в народном хозяйстве в целом, борьба социализма с капитализмом по принципу «кто — кого?». На первый план у коммунистов, по Ленину, выдвигаются умение торговать, побеждать частника в конкуренции. Стало необходимым покупать за большие деньги услуги буржуазных специалистов и иностранных концессионеров.

Значит, нэп был не вынужденным временным отступлением ради налаживания смычки города с деревней, — «смычка» оказалась прикрытием для восстановления капитализма. Для смычки можно было ввести госзаказ для предприятий, производящих товары, нужные крестьянину, выделить им дотации из госбюджета и разрешить продажу крестьянами их продукции после уплаты продналога. Определенно на это потребовалось бы меньше средств, чем на финансирование мировой революции. Но на деле была открыта дорога частному капиталу во всей системе общественного производства.

Для самого Ленина переход к нэпу стал во многом сменой самих основ социализма. Чтобы почувствовать это, достаточно сравнить два документа — его выступление на III съезде комсомола 2 октября 1920 года и написанный им проект постановления ЦК РКП(б) о роли и задачах профсоюзов в условиях новой экономической политики от 12 января 1922 года.

Вот как Ленин поучал коммунистическую молодежь: «Если крестьянин сидит на отдельном участке земли и присваивает себе лишний хлеб, т. е. хлеб, который не нужен ни ему, ни его скотине, а все остальные остаются без хлеба, то крестьянин превращается уже в эксплуататора. Чем больше он оставит себе хлеба, тем ему выгоднее, а другие пусть голодают: «чем больше они голодают, тем дороже я продам этот хлеб». Надо, чтобы все работали по одному общему плану на общей земле, на общих, фабриках и заводах и по общему распорядку…

Земля у нас считается общей собственностью. Ну, а если из этой общей собственности я беру себе известный кусок, возделываю на нем вдвое больше x^геба, чем нужно мне, и излишком хлеба спекулирую?.. И чтобы не дать снова восстановиться власти капиталистов и буржуазии, для этого нужно торгашества не допустить…»

Саму суть коммунистического воспитания Ленин то: да видел в борьбе «против эгоистов и мелких собственников, против той психологии и тех привычек, которые говорят: я добиваюсь своей прибыли, а до остального мне нет никакого дела».

А с наступлением нэпа Ленину приходится учить партию совершенно другому. В упомянутом постановлении ЦК говорится:

«Теперь допущены и развиваются свободная торговля и капитализм, которые подлежат государственному регулированию, а, с другой стороны, государственные предприятия переводятся на так называемый хозяйственный расчет, т. е. на коммерческие и капиталистические начала… чтобы добиться безубыточности и прибыльности каждого госпредприятия…»

Вот и получается, что в основу развития экономики закладывается тот самый принцип «я добиваюсь своей прибыли, а до других мне нет никакого дела», против которого Ленин предостерегал комсомольцев, а через них — и всю партию и страну. Этот момент оказался решающим в экономическом и социальном развитии Советской России. И впоследствии наша экономика не раз упиралась в этот принцип личного, ведомственного, корпоративного эгоизма, преодолеть который она так и не смогла. Ленин пережил некий психологический слом, его переход к нэпу можно рассматривать как акт отчаяния, разочарования в человеке. У нас не раз приводились, но остались неосмысленными его слова о том, что большевики рассчитывали войти в коммунистическое общество на волне энтузиазма, порожденного в народе революцией, но этот расчет оказался ошибочным. И им пришлось пойти на создание материальной заинтересованности индивида, чтобы строить социализм. Иными словами, расчет был на один тип человека, энтузиаста, а в жизни тот оказался иным, кулачком (еще А. Н.Энгельгардт в 70-е годы XIX века показал, что известной долей кулачества обладает каждый крестьянин, да и рабочие, вышедшие из крестьян, недалеко ушли от них в этом отношении). И тут в Ленине сказалась особенность его характера: раз не удалось дело с энтузиастами, то махну-ка я в другую крайность и сделаю ставку на индивида с его личным интересом. Но ведь можно предположить и иной тип материальной заинтересованности — общей, когда каждый ощущает улучшение своей жизни по мере экономического роста страны, и некоторое время он действительно в СССР наблюдался. Но нэп стал следствием ставки на индивидуализм.

С принятием программы нэпа жизнь в Советской России несказанно изменилась. Вновь вступила в свои права частная собственность. Неизвестно откуда появившиеся нэпманы с огромными капиталами непонятного происхождения («новые русские» того времени) торжествовали, спекулировали, кутили в ресторанах и все больше чувствовали себя «солью земли» и хозяевами жизни. Потакая их вкусам, процветала пошлая «массовая культура». В деревне, ставшей после Октября почти сплошь середняцкой, снова вырос и стал задавать тон жизни «кулак».

Наши современники в большинстве своем плохо представляют себе, что такое нэп. Даже убежденные сторонники социализма подчас рисуют картины чудесного возрождения разоренной войной страны, когда после повсеместного голода вдруг словно по мановению волшебной палочки воцарилось изобилие, и прилавки магазинов, давно не видевшие никаких товаров, стали ломиться от их изобилия. Да, это так, но сегодня, когда в результате либеральных реформ мы тоже имеем возможность полюбоваться прилавками с десятками сортов колбасы, но вряд ли сможем ею полакомиться из-за отсутствия денег, нас уже такое чудо не удивит. Вот и в нэповской России 20-х годов поглядеть на внезапно объявившееся изобилие товаров мог каждый житель столицы, но купить их могли немногие. В стране царили разруха, безработица, нищета, беспризорщина.

Нэпманы вовсе не стремились развивать производительные силы России, они занимались больше аферами и спекуляциями. Подлинный герой нэпа — не владелец лавочки, а герой произведения Ильфа и Петрова «Золотой теленок» Александр Иванович Корейко, которому в прошлом 2002 году исполнилось бы 110 лет (либеральным реформаторам следовало бы торжественно отметить эту дату, ведь речь идет об основоположнике их философии жизни). Напомню лишь два эпизода из биографии этого выдающегося деятеля нэпа. Будучи комендантом поезда, который должен был доставить продовольствие из Полтавы в Самару, Корейко этот поезд украл. Поезд в Самару не пришел, а в Полтаву не вернулся. В конце 1922 года Корейко открыл промысловую артель химических продуктов «Реванш», арендовав для этого две комнаты. В задней комнате находилось производство. Там стояли две бочки, одна на полу, другая повыше. Они были соединены трубкой, по которой бежала жидкость. Когда вся жидкость перетекала из верхней бочки в нижнюю, рабочий-мальчик ведром вычерпывал жидкость из нижней и переливал в верхнюю. И процесс производства возобновлялся. Сам Корейко переезжал из банка в банк, хлопоча о ссудах для расширения производства. А в трестах он выбивал химические продукты и по удесятеренной цене сбывал их на госзаводы. Вырученные рубли он обращал в валюту на черной бирже. Когда по прошествии года банки и тресты произвели ревизию артели, выяснилось, что по трубке из одной бочки в другую течет простая вода, а сам Корейко с большими деньгами отбыл в неизвестном направлении. «Он чувствовал, что именно сейчас, когда старая хозяйственная система сгинула, а новая только начинает жить, можно составить великое богатство… Все кризисы, которые трясли молодое хозяйство, шли ему на пользу, все, на чем государство теряло, приносило ему доход. Он прорывался в каждую товарную брешь и уносил оттуда свою сотню тысяч… В том, что старое вернется, Корейко никогда не сомневался. Он берег себя для капитализма». (Узнаваемая картина?)

Чем тяжелее была жизнь рабочего люда, тем легче было нэпманам навязывать ему нищенскую оплату труда и звериные условия быта. Одиннадцать работниц промышленного огорода братьев Пузенковых в Разинской волости Московского уезда проживали в комнате площадью 25 квадратных метров, с наглухо задраенным окошком, в условиях жуткой антисанитарии. С несчастными женщинами хозяева творили, что хотели, а они не могли противиться, потому что и такую работу считали за счастье, в деревне им оставалось только погибать от голода. Если такое было возможно под самой Москвой, где все-таки существовал какой-то надзор со стороны государства, то что же делалось в провинции?

В очерке о жизни воронежской деревни рассказывается, что крестьяне возобновили строительство домов без единого гвоздя, потому что гвозди стали непозволительной роскошью. В большинстве крестьянских изб пол — земляной, нет створчатых окон — воздух не освежается, грудные ребятишки покрыты мухами. Крестьяне моются редко, едят из общей деревянной чашки деревянными ложками, спят вповалку. Неудивительно, что широко распространены болезни, в том числе сифилис и туберкулез. К чему должна была привести эта вакханалия, если бы ей не положили конец?

Поворот к нэпу, эта первая попытка «перестройки» в Советской России, вызвал глубочайший кризис в партии, состав которой за годы гражданской войны несказанно изменился. Ленинское окружение — «партийная гвардия» — превратилось в тоненькую прослойку, тонувшую в среде рабочих и крестьян, принявших идею социализма как дело жизни. Идейные коммунисты, не согласные с нэпом, тысячами выходили из рядов РКП, а то и кончали жизнь самоубийством. Многие, думаю, помнят показанный по телевидению фильм «Гадюка» по повести Алексея Толстого, героиня которой, фронтовичка, затравленная соседями-нэпманами, вынуждена была прибегнуть к помощи «товарища маузера». Образ партийца, тяжело переживавшего возвращение капитализма, казалось бы навеки канувшего в Лету, стал центральным в советской литературе той эпохи. Так, один из героев романа Владимира Лидина «Отступник» Свербеев, фронтовик, которого нэп выбил из колеи, сетует: «Нет справедливости… по-прежнему один живет хорошо, а другой плохо». Из партии его вычистили. «Таких вот, как я, тысячи, брат, мы на огонь летели, дрались, себя не жалея, в пух по ветру себя пускали… Горизонты открылись… А нас с военной работы прямехонько в бухгалтерию — учитесь, товарищи, на счетах считать да штаны просиживать…»

На мой взгляд, очень показательна позиция такого чуткого наблюдателя общественных настроений, как наш великий поэт Сергей Есенин, кстати сказать, погибший в самый разгар нэпа. В своей анкете он записал, что принял Октябрьскую революцию, но по-своему, «с крестьянским уклоном», и что он был «гораздо левее» большевиков. Имеются в виду, очевидно, большевики, проводившие «новую экономическую политику».

Другая очень популярная тема тех лет — споры о «верхних этажах быта». Многих партийцев волновало то, что рабочий юноша, окончив вуз, получил первую приличную должность, «вышел в люди» — и сразу же оказался в новом для себя мире, обычно среди «осколков» буржуазного миропонимания и образа жизни. А как же иначе, если никаких «высших» бытовых форм (если не считать запретов комсомольцам носить галстук и роговые очки, а комсомолкам — пользоваться косметикой и ходить в туфлях на высоком каблуке) коммунисты выработать не смогли. Престижным было приобретать заграничные товары, а значит — поддерживать частника, потому что в государственных и кооперативных магазинах такого добра не было. И государство, равняющееся на спрос, капитулировало перед требованиями этой тонкой прослойки, «подверженной влиянию чуждого класса». Аскетический и пуританский образ жизни эпохи «военного коммунизма» рухнул, а собственного идеала, социалистической модели быта, основанной на целесообразности, чистоте и высоком качестве, так и не появилось. Нэпманы навязывали свои идеалы, которым коммунисты, чувствовавшие себя творцами нэпа и, следовательно, ответственными за его проявления, не смогли противопоставить ничего.

Очень интересно складывалось положение коммунистов в науке. На научную работу обычно направлялись кадры, которые не были задействованы на партийной, хозяйственной работе, в армии, то есть как бы «второй сорт». Но и эти специалисты были крайне загружены чтением лекций и докладов на политические темы, так что на собственно занятия наукой они могли тратить совсем немного времени, работая урывками. А работать приходилось в окружении буржуазных специалистов, которых было подавляющее большинство. Поэтому в области естественных наук выявились два типа научных работников-коммунистов. Одни, «кавалеристы», готовы были идти на штурм твердынь буржуазной науки так же, как шли в бой с белогвардейцами, с саблей в руке. Увы, кроме цитат из Маркса и Ленина, они не могли ничего противопоставить данным опытов или теоретических изысканий своих оппонентов (я еще застал представителей этого уже вырождавшегося социального типа). Другие, сразу «ушибленные» ученостью буржуазных спецов, Советского государства. Прав журналист, писавший недавно, что «Ленин, еще живой, по сути, крушит и громит созданное им любимое детище — Советское государство, требует отделить заслугу русской революции от того, что исполнено плохо, от того, что еще не создано, от того, что надо по многу раз переделывать».

Идеи о том, что большевикам необходимо учиться торговать, идти на выучку к купцу и приказчику, не находили отклика у членов партии. Ведь Ильич ничего не говорил о том, как Советской России, не ожидая революции на Западе, своими силами пробиваться в клуб индустриальных держав, — такая постановка вопроса казалась ему немыслимой. А партия и страна ждали именно такого призыва. Статьи Ленина с изложением новых задач партии, написанные, когда он уже находился на лечении в Горках, ЦК не разрешал печатать, а если он настаивал, на места в партийные организации направлялись, по сути, издевательские инструктивные письма, в которых указывалось на утрату им понимания происходящего и предписывалось не принимать его идеи всерьез. Это было полное политическое фиаско признанного вождя революции. Но оно вполне закономерно.

Кажется, мысль об этом промелькнула у него в голове лишь накануне его смерти. Вот его последние предсмертные слова, сказанные осенью 1923 года (если верить не так давно умершему популярному у «патриотов» литературоведу и историку, а точнее — идеологу Вадиму Кожинову): «Конечно, мы провалились… Мы должны ясно видеть… что так вдруг переменить психологию людей, навыки их вековой жизни нельзя. Можно попробовать загнать население в новый строй силой», — но это, заключил Ленин, приведет к «всероссийской мясорубке». («Литературная газета», 22.03.89).

Во время болезни Ленина, когда стало очевидным, что она смертельна, в верхушке РКП(б) развернулась ожесточенная борьба за положение лидера партии. На власть претендовали Троцкий — народный комиссар по военным и морским делам и председатель Реввоенсовета Республики, Зиновьев — глава Коминтерна и руководитель Петроградской парторганизации (выступавший обычно в связке с Каменевым — руководителем парторганизации Москвы), Бухарин — главный идеолог и теоретик партии, и Сталин, назначенный по предложению Ленина Генеральным секретарем РКП(б) (многие тогда считали этот пост чисто канцелярским) и неожиданно для всех «сосредоточивший в своих руках необъятную власть». Каждый из претендентов боролся не просто за личную власть, но и за определенный политический курс, за свое видение будущего страны. Подробности этой борьбы надо разобрать отдельно, а здесь надо лишь заметить, что, несмотря на полное игнорирование верхушкой ЦК последних идей Ленина, никто из претендентов сначала не покушался на авторитет умирающего вождя. Напротив, все они всячески укрепляли сложившийся культ Ленина, причем каждый из них рассчитывал использовать ленинский авторитет для укрепления своих позиций. Поэтому формально никто из них открыто за «отмену» нэпа не выступал, хотя единственным сторонником продолжения этой политики оставался Бухарин. Троцкий, Зиновьев и Сталин заявляли себя сторонниками форсированной индустриализации (правда, понимали они ее по-разному), а ее можно было провести, только распрощавшись с нэпом.

Курс на иностранные концессии себя не оправдал. Кажется, кроме карандашной фабрики международного авантюриста Арманда Хаммера да нескольких горных предприятий в Сибири удачных концессий у нас так и не появилось. А те немногие, которые пытались пустить корни в Советской России и для этого умеряли свои аппетиты в отношении размеров прибыли — устанавливали рабочим зарплату, намного более высокую, чем на государственных заводах и фабриках, были закрыты, потому что разлагающе действовали на российский пролетариат. Но главное — страна оказалась перед угрозой голода.

Уже в 1928 году Сталин столкнулся с трудностями в заготовке хлеба. Зерно в стране было, но кулаки не хотели продавать его по ценам, установленным государством. Стало ясно, что с вольницей для кулаков, какой был нэп, надо кончать. Оказалось, что десять лет были потеряны для индустриализации страны, и СССР не был готов к отражению нападения со стороны империалистов Запада, угроза которого становилась все более очевидной.

Сталин поставил вопрос предельно четко и жестко: мы отстали от передовых стран Запада на 50 — 100 лет; либо мы пробежим этот путь за 10 лет, либо нас сомнут. Расчет оказался точным: до нападения гитлеровской Германии на СССР оставалось чуть больше десяти лет. Но если десять лет были для индустриализации потеряны, то ее придется проводить форсированно, с напряжением всех сил народа. И проводить ее может, только сильное государство. Значит, и ленинский курс на ослабление государственности тоже должен быть пересмотрен.

Вот тут нэпу пришел конец — совершенно объективно. А вместе с ним кончилось и время того «тончайшего слоя партийной гвардии», который рассматривал Советскую Россию как вечного ученика передовой Европы. «Гвардейцы» еще оставались в строю, громко, со скандалами, выясняли между собой, у кого из них больше партийный стаж, кто дольше сидел в тюрьмах и больше побегов совершал с каторги, но курс партии определяли уже не они. «Ленинский призыв» в партию, который Сталин преподнес как посмертный подарок Ильичу, в действительности привел к тому, что «старая гвардия» совершенно потонула в этом новом мощном потоке.

Установка на построение социализма в одной, отдельно взятой, стране, причем, по мнению «верных ленинцев», стране отсталой, некультурной, казалась им нарушением самых основ марксизма и ленинизма и объективно толкала их в оппозицию сталинскому режиму. И 1937 год стал «началом конца» этой оппозиции. Чистка кадров вылилась в государственный переворот, большевики (замечу попутно, что Ленин страшно не любил это слово) взяли верх над коммунистами-ленинцами. В зрелом советском обществе не было ничего, что роднило бы его с коммунизмом Маркса и Ленина. То, что Сталин называл себя верным ленинцем, лишь запутывало дело. (Может быть, Сталин только говорил о своей верности учению Ленина. А на деле он, как известно, относился к Ленину с легкой иронией, например, называл его «Ленин Ламанчский». И некоторые декреты покойного вождя, как, например, установку на беспощадную борьбу с Православной Церковью, просто отменил безо всяких обсуждений.)

Курс на индустриализацию, на превращение нашей страны в великую мировую державу, казавшийся оппозиции профанацией марксизма, был с энтузиазмом встречен передовой частью народа. Он отвечал глубинным основам русского национального характера, поскольку наш народ с полной отдачей трудится лишь для великого дела (о русском национальном характере надо писать отдельно), причем русский человек должен ощущать свою причастность к историческим свершениям своего государства. Это как бы гражданская, государственная религия тоталитарного человека, каким русский человек сложился исторически и является по самой своей сути. Но с теорией социализма дело обстояло по-прежнему неважно, и корень трудностей заключался в одной ошибке классиков марксизма, которая до сих пор не только не исправлена, но даже и не выявлена.

Весьма тяжкие последствия повлекла за собой одна неточность классиков — рассмотрение социализма и коммунизма как двух стадий одной и той же общественно-экономической формации. В действительности же это совершенно разные формации, к тому же относящиеся к различным цивилизациям.

Маркс это чувствовал и после анализа капитализма, осознав его неполноту (в немалой степени под воздействием процессов, происходивших в России), собрал богатейший материал для анализа особенностей азиатского способа производства, но смерть помешала ему осуществить свой замысел. Ленин был типичным российским интеллигентом, ориентированным на Запад, но на наиболее радикальное течение европейской мысли — на марксизм. Он считал, что русский рабочий много хуже немецкого, английского или французского, но азиат был еще хуже. Слово «азиатчина» было у Ленина синонимом отсталости и некультурности. Поэтому особенности азиатского способа производства остались для него тайной за семью печатями.

А между тем Россия — это страна в большей степени с азиатским способом производства, чем с известным Западной Европе. Русские — народ с азиатским менталитетом, с азиатской судьбой. Точнее говоря, это народ особого склада, народ евразийский. Пожалуй, первыми об этом во весь голос сказали в 20-е годы прошлого столетия евразийцы — небольшая группка белоэмигрантов, пытавшихся осмыслить развитие Советской России того времени.

Они в своих теоретических построениях исходили из того, что Россия — шестая часть света, ЕВРАЗИЯ — «узел и начало новой мировой культуры». России предначертан особый исторический путь и своя миссия в истории. Русская национальность не может быть сведена к славянскому этносу, в ее образовании большую роль сыграли тюркские и угро-финские племена («без татарщины не было бы России»). Русские, в короткий исторический срок пройдя от Великого Устюга до берегов Тихого океана, навсегда стали нацией первопроходцев, «духовных кочевников», даже если оставались земледельцами. Русские — «народ-всадник», хотя бы и практикующий трехполье. Они обрели новое качество — «становиться могущественной ордой». В русских землепроходцах, в размахе русских завоеваний и освоений — тот же дух, то же ощущение континента, что и у монгольских завоевателей, он противостоит западноевропейскому ощущению моря. Русская нация — континентальная, в отличие от англичан, нации океанической. (Это деление наций на континентальные и океанические, находящиеся между собой в многовековой борьбе, лежит в основе теорий основоположников геополитики.) Основателями русского государства были не киевские князья, а московские цари, унаследовавшие империю монгольских ханов. Россия — наследница Великих Ханов, продолжательница дела Чингиза и Тимура, объединительница Азии. В ней сочетаются одновременно историческая «оседлая» и «степная» стихия. Русские — имперский народ, они по своему менталитету гораздо ближе к казахам, киргизам или калмыкам, до начала XX века остававшимся кочевниками, чем к европейцам. А народы, жившие в районах поливного земледелия, например, узбеки, к евразийским не относятся, это — типичные азиаты. Народы России образуют особую многонародную нацию, их союз сложился исторически и основывается на общей для них приверженности принципу социальной справедливости.

Если европейцы превыше всего ставят личность с ее неотъемлемыми правами, то русские, по мысли евразийцев, видят себя как «симфоническую личность», неразрывно связанную с другими — в семье, общине, государстве. Русские во всем противостоят европейцам, считающим себя центром вселенной, а все остальные народы «вторым сортом». Поэтому «Россия отворачивается от Европы и поворачивается лицом к Азии». Русским непременно придется сразиться с европейцами. Более того, русские призваны возглавить борьбу всех угнетенных народов против мирового империализма.

Евразийцы полагали, что их теория больше подходит для России, чем марксистская теория большевиков. Но и в деятельности большевиков они находили много полезного для страны. Поэтому некоторые евразийцы вернулись на Родину, но были здесь репрессированы. Затем идеи евразийцев были надолго забыты, и лишь в наше время они вновь оказываются весьма актуальными.

Видимо, не случайно то, что в наши дни Евроазиатский экономический союз образовали Россия, Белоруссия, Казахстан и Киргизия (Таджикистан присоединился к союзу просто из-за того, что в разгоревшейся там гражданской войне его правящему режиму не на кого, кроме России, опереться), тогда как Украина, Молдавия, Грузия, Армения, Азербайджан, Узбекистан и Туркмения в него не вошли. (В реальность «единого экономического пространства» России, Белоруссии, Украины и Казахстана я не верю.) В основе этого союза лежат не только соображения об экономических выгодах, но и сходство мен-талитетов русского народа и азиатских прежде кочевых народов, общность их исторических судеб. Если бы в этот союз вошли Узбекистан и Туркмения и стали бы играть в нем заметную роль, то такое межгосударственное образование действительно можно было бы назвать не Евразией, а Азиопой, как это предлагали некоторые юмористы.

Очевидно, что если пути развития страны с азиатским способом производства пытаются выработать, руководствуясь теорией, основанной на опыте Европы, решения непременно окажутся во многом ошибочными. Поэтому сегодня важно вновь рассмотреть основные особенности социализма и коммунизма.

Слово коммунизм происходит от латинского communis — общий. В Средние века в Западной Европе коммунами назывались городские общины, добившиеся от сеньоров права на самоуправление. Муниципальное самоуправление в период Великой Французской революции тоже именовалось коммуной (Нам больше всего известна Парижская коммуна 1871 года). До сих пор во Франции, Италии и некоторых других странах коммунами именуются поселения городского или сельского типа, образующие низшую административно-территориальную единицу. В Западной Европе вся общественная и экономическая жизнь основывалась на коммунальном принципе. Капиталы объединялись в акционерные общества, трудящиеся образовывали профсоюзы. В Англии, на примере которой Маркс анализировал капитализм и вырабатывал свои представления о будущем разумном обществе, до сих пор человек — замкнутый индивид, остающийся таковым и дома, и на работе. То, что частная собственность священна и неприкосновенна, англосакс впитал с молоком матери. Но эти индивиды объединяются по каким-то интересам (хобби) в различные клубы, комитеты и пр. или хотя бы в пабе (пивной — об этом хорошо написано в книге Всеволода Овчинникова «Корни дуба»). Ленин наблюдал этот «коммунизм» в Швейцарии, где он провел значительную часть своего пребывания в эмиграции.

Слово социализм происходит от латинского socialis— общественный. Русский народ — народ-государственник, русский человек никогда не замыкался в границах семьи или своей округи, он всегда был очень чуток к судьбам своей страны (об этом надо писать отдельно). И частная собственность никогда не была для него идолом, которому надо поклоняться.

Маркс нарисовал ужасающую картину эксплуатации английского пролетариата во второй половине XIX века. Однако с того времени на Западе многое изменилось. Развитие производительных сил (а также эксплуатация «третьего мира» развитыми странами Запада) позволило уменьшить степень эксплуатации рабочего класса, как и степень отчуждения работника от средств производства. В ведущих капиталистических странах восторжествовала буржуазная демократия. Трудящиеся упорной борьбой за свои права (особенно под влиянием нашей Октябрьской революции) добились установления для них развернутой системы социальных гарантий. Нынешнее «общество потребления» далеко ушло от прежнего капитализма, так что оно выглядит как «коммунистическое» не только по сравнению с прежним капитализмом (ведь коммунизм, по Марксу, это общество, где «богатства польются полным потоком…»). Даже и в сравнении с недавним страдавшим от всевозможных «дефицитов» социализмом это было общество изобилия. Не случайно многие советские туристы воспринимали Запад как потребительский рай. Им казалось, что именно там построено общество, где «каждому по потребностям» (хотя потребности у различных слоев населения, естественно, были разные). Поэтому социалистическим партиям Запада, не ставившим своей целью свержение существующего строя, а нацеленным на борьбу за улучшение жизни трудящихся в его рамках, больше подошло бы название коммунистических.

Напротив, в России социал-демократическая рабочая партия сразу же поставила своей конечной целью полное ниспровержение строя, основанного на частной собственности и эксплуатации человека человеком. Придя к власти, она немедленно провела национализацию всех известных тогда средств производства. Государство стало, по существу, единственным собственником всего. Общенародная и государственная собственность воспринимались почти как синонимы. Такой партии гораздо больше подходит название социалистической. Она и называлась социал-демократической, пока Ленин не предложил сменить ее название, именовать ее коммунистической партией, потому что термин «социал-демократия» был опошлен и дискредитирован предателями интересов трудящихся — вождями партий II Интернационала.

А что касается коммунизма по Марксу («богатства полным потоком»… и «по потребностям»), то его нужно отнести к области утопий. Маркс жил в эпоху, когда люди еще не столкнулись с угрозой гибели цивилизации в результате экологического кризиса. Маркс считал природу неисчерпаемой кладовой ресурсов. А сейчас ясно, что если бы все современное человечество стало жить хотя бы по нынешним американским стандартам (коттедж на семью из четырех человек, два-три автомобиля и пр.), то эта экологическая катастрофа уже произошла бы, и на Земле из живых существ остались бы только крысы да тараканы.

Коммунизм — не строй, а тенденция, характеризующая образ жизни на Западе. Социализм — не строй, а тенденция, характеризующая строй жизни на Востоке. Советский строй нельзя просто именовать социализмом (в современном мире существует множество разновидностей социализма, можно даже сказать, что весь мир в той или иной мере прошел через социализм), ни тем более коммунизмом. Примечательно, что как только правящие круги развитых стран Запада при наступлении критической ситуации ставили экономику под государственный контроль (например, когда Ф.Д.Рузвельт проводил меры антикризисного характера в годы Великой депрессии в США), их противники немедленно поднимали крик о «ползучем социализме». В известной мере можно считать, что вторая половина XX века прошла под знаком борьбы западного коммунизма против восточного социализма.

Эти рассуждения могли бы показаться чисто терминологическими упражнениями, если бы они не имели прямого отношения к оценке ситуации, сложившейся в настоящее время в стране и в мире. Вдумайтесь: и Маркс, и Энгельс, и Ленин считали, что социализм — это первая фаза коммунизма, период перехода от капитализма к коммунизму. И вот в 1936 году Сталин заявил, что социализм в нашей стране в основном построен, то есть первая фаза коммунизма окончилась. Но второй, высшей его фазы почему-то не наступило. Страна оказалась зависшей в какой-то «полуторной» фазе коммунизма. И советским идеологам пришлось всячески изворачиваться, придумывать какой-то период перехода от социализма (который сам был назван классиками периодом перехода) к коммунизму. Поскольку период этого перехода слишком затянулся, пришлось придумывать еще периоды развернутого строительства социализма, развитого социализма… Все это становилось просто смешным, и недаром в 1980 году ходил по стране анекдот: коммунисты обещали к этому времени построить коммунизм, а вместо этого провели в Москве Всемирную олимпиаду. Коммунизм сравнивали с линией горизонта, которая, чем ближе к ней подходишь, тем больше она удаляется. Неизвестно, сколько еще пришлось бы изворачиваться советским идеологам, но тут СССР рухнул, и все споры насчет социализма и коммунизма отпали сами собой. Правда, до поры до времени…

Теоретическая ошибка сковывала по рукам и по ногам практику. По теории коммунизма государство должно со временем отмереть. А практика строительства социализма подсказывала, что государство надо всемерно укреплять. И народ это понимал, потому что русский человек, как уже говорилось, — государственник изначально, и он идею отмирания государства воспринимал как кощунство. И опять идеологам пришлось выкручиваться, придумывать «диалектику» отмирания государства через его укрепление. В этой путанице понятий так легко было активному человеку, сказав что-нибудь не отвечающее догмам, попасть во «враги народа» и оказаться, по сути, невинной жертвой репрессий. Тот, кто возьмет на себя труд полистать общественно-политические журналы и газеты времен нэпа (а особенно — второй половины 30-х годов), увидит, какие тяжкие обвинения предъявлялись подчас авторам из-за форменной чепухи. А в итоге ломались судьбы людей, трагически обрывались жизни…

А если бы тогда, в разгар нэпа или хотя бы в середине 30-х годов, было четко сказано, что мы строим не коммунизм, предусматривающий отмирание государства, а русскую советскую социалистическую цивилизацию, — каких огромных жертв можно было бы избежать, насколько более стремительным было бы развитие нашей страны!

Уже в начале XX века надо было переходить от чисто классовых теорий к учету цивилизационных особенностей. Ведь основы для такого нового подхода были заложены еще в середине XIX века русским мыслителем Н.Я.Данилевским (его труд «Россия и Европа» вышел в свет в 1869 году, правда, там чаще использовалось словосочетание «культурно-исторический тип» вместо утвердившегося впоследствии термина «цивилизация»). Нельзя упрекать Ленина в том, что он не разработал основ русской социалистической цивилизации — этого никто не сделал и до сих пор, а ведущие идеологи нашего времени, кажется, и не ощущают надобности в этом. В то время как буржуазные ученые (С.Хантингтон и др.) используют теорию цивилизаций в интересах «золотого миллиарда».

Ленин не был крупным теоретиком марксизма. Он лишь «русифицировал» марксизм, в который социал-демократами Запада было внесено множество элементов либерализма. Русский марксизм стал радикальным, хотя, возможно, это тот случай, когда Маркс, увидев таких своих последователей, повторил бы: «я — не марксист».

Мне могут возразить, что Ленин как раз предостерегал коммунистов от чрезмерного радикализма и учил их идти на компромиссы (вспомним его «Детскую болезнь «левизны» в коммунизме»). Однако он призывал не к таким компромиссам, которые позволяют комфортно сосуществовать в одном обществе капиталистам и пролетариям, а к таким, которые дают возможность объединиться с завтрашним врагом ради разгрома врага сегодняшнего (например, союз большевиков с либеральными буржуа ради свержения самодержавия).

Наконец, хотелось бы заметить, что мы часто бываем несправедливы к руководителям партии и государства, возлагая на них вину не только за их просчеты, но и за беды, порожденные нам** самими, принципиальным несовершенством человеческой природы. Человек видит, что мир несовершенен (а он действительно таков), и страстно хочет его улучшить. Но он не всегда учитывает, что только часть несовершенств мира зависит от пороков общественного строя. Другая же их часть определяется тем, что в природе человека его эгоистическая и гедонистическая составляющие часто преобладают над разумом, а стремление людей к комфорту и развлечениям делает их рабами прихотей и пороков. Но об этой причине наших бед не скажет ни один политик, это — область основоположников религий и моральных проповедников, которых мы читаем и почитаем, но советам и заповедям которых редко следуем.

Последствия смешения социализма и коммунизма сказывались не только в прошлом, мы не избавились от этого гнета и сейчас. Ведь у нас до сих пор не дана теоретически осмысленная оценка ни Октябрьской революции 1917-го, ни той революции, которая произошла в России в августе 1991 года.

Тут уместно вспомнить некоторые положения теории элит, разработанной итальянским экономистом и социологом Вильфредо Парето, согласно которой правящий слой, существующий в любом обществе, сначала образуется из наиболее ярких и удачливых деятелей, выражающих назревшие интересы общественного развития. Однако постепенно эта элита превращается в замкнутую касту, родители-элитарии стремятся передать власть и богатство своим детям. А те чаще всего не обладают теми качествами, которые привели на вершину общественной пирамиды их родителей. Между тем перед обществом встают новые задачи, решение которых оказывается не по плечу прежним элитариям, тем более их незадачливым отпрыскам. А в тех слоях общества, которые остались вне структур власти, появляются деятели, жаждущие власти и богатства, это так называемая контрэлита. Они берут на вооружение лозунги, диктуемые новыми задачами, и с ними поднимают народ против господствующего класса. Рано или поздно их усилия увенчаются успехом. Старая элита отстраняется от власти (а если оказывает сопротивление, то уничтожается), контрэлита становится новой элитой. Она начинает править и загоняет обратно в стойло массы, приведшие ее к власти. А далее — «все опять повторится сначала».

Не буду здесь говорить о том, как этот процесс смены элит протекал в СССР, что представляли собой режимы, установившиеся во время правления Сталина, Хрущева, Брежнева, Андропова, Горбачева, Ельцина, Путина. Пока кратко замечу, что восемь «перестроек» начинались под демагогическими лозунгами типа «Больше социализма!» (и, кстати сказать, под флагом «возвращения к ленинским нормам»). Лишь девятая, ельцинская, проводилась уже откровенно как буржуазная, но потерпела полный крах. Правление Путина — это время расставания со всеми «перестройками», но о нем надо говорить особо. А сейчас обратимся к другой революции, происшедшей у нас 12 лет назад — к августовской революции 1991 года. Коммунисты считают ее контрреволюцией, отбросившей нашу страну к капитализму. Либералы (для маскировки именовавшие себя «демократами») называют ее августовской революцией, вернувшей Россию в эпоху Февральской буржуазно-демократической революции 1917 года и восстановившей нарушенную большевиками преемственность развития страны (особенно усердствовал в этом отношении бывший член Политбюро ЦК КПСС и один из «архитекторов перестройки» А.Н.Яковлев). Оба эти определения отчасти правильны, но в главном ошибочны.

Революция августа 1991 года была антикоммунистической и антисоветской. Ее антикоммунизм — явление прогрессивное, он помогает избавиться от грубейшей теоретической ошибки, которая пошла от классиков и так и не была изжита их последователями. Россия — страна не коммунистическая и коммунистической никогда не станет. В России сложился советский строй как наибольшее приближение к тоталитарному строю демократического централизма, выражавшего суть русского понимания правильно устроенного государства. Но поскольку Советская власть официально держалась на коммунистической идеологии (только формально, но не по существу), то революция 1991 года, будучи антикоммунистической, приняла одновременно характер революции и антисоветской. А это — ее реакционная сторона. Правильный лозунг Кронштадского восстания 1921 года «За Советскую власть, но без коммунистов!» (без тех коммунистов-интернационалистов, сторонников использования России как базы мировой революции) появился на 70 лет раньше, чем созрели условия для его воплощения в жизнь, но за это время он был основательно дискредитирован. Ныне же задача патриотических сил заключается в том, чтобы довести антикоммунистическую революцию до конца и одновременно изжить ее антисоветизм.

Либералы, прикинувшиеся демократами, назвали августовскую революцию демократической. Это их спекуляция на исконных демократических чувствах русского человека. Принцип построения русской жизни — демократический централизм. Это было правильно угадано «отцами-основателями» СССР, но не было проведено в жизнь. Централизм в СССР был доведен до предела, а демократическая составляющая нашего главного принципа была существенно ущемлена. Советская власть по-своему заботилась о народе, подчас даже слишком, но проявляла эту заботу в приказном порядке. Нас едва ли не принуждали учиться, заниматься физкультурой, проходить диспансеризацию (сейчас бы нам эту «принудиловку»!). Свободы творчества своей личной и общественной жизни нам недоставало. Задача заключается в том, чтобы восстановить в полной мере советскую демократию. И эта традиция тоже шла от Ленина. Он хотел железной рукой вести народ к счастью, силой, невзирая на жертвы, устанавливать «царство добра», где править будет его партия. Такое понимание миссии коммунистов не оправдалось.

Олигархи, пришедшие к власти в нынешней России, считают, что у нас восстановлен капитализм, и что этот процесс уже необратим. Но они жестоко ошибаются. Недавние события на фабрике «Москомплектмебель», рабочие которой не дали финансовым спекулянтам прибрать ее к рукам, и многие другие подобные акты показали, что в России есть все формальные признаки капитализма — биржи, акции, банки и пр., но капитализма нет — и никогда не будет! Олигархи скоро в этом убедятся, только неизвестно, успеют ли они упаковать чемоданы и удрать на Запад (где, впрочем, их с распростертыми объятиями отнюдь не ждут, скорее им светит тюрьма).

Неправильно считать, что Россия исчерпала лимит на революции. Да, вопрос о вооруженном восстании и гражданской войне в стране, нашпигованной ядерным оружием и химическими и прочими опаснейшими производствами, не стоит. Но революция необходима, и должна она произойти прежде всего в идеологии.

Олигархи и их идеологическая обслуга тянут Россию в 1913 год и дальше — в XIX век, это — позавчерашний день. Но и социализм сталинско-брежневского образца — это тоже прошлое, вчерашний день. Если он и лучше позавчерашнего и милее чьему-то сердцу, это не делает его идеалом. История никогда не идет вспять, даже когда по видимости и происходит некое подобие реставрации. Жизнь непрерывно развивается, творя для себя новые формы. И нам надо от прежнего социализма идти не назад, в XIX век, а вперед, в XXI столетие, создавать новую форму русской советской социалистической цивилизации, отвечающую условиям постиндустриальной эпохи.

Хотелось бы надеяться, что эти краткие заметки послужат основой для выработки исходных позиций для давно назревшей дискуссии по коренным вопросам теории советского строя, без решения которых нечего и думать о восстановлении ныне утраченных социальных завоеваний народов России.