• Предреволюционная Россия в представлении Михаила Назарова
  • Золотая удавка на шее России
  • Главный итог — долговая кабала
  • Догоняла Россия Запад или продолжала отставать?
  • Железнодорожное строительство: свет и тени
  • Разоблачение мифов: как Россия кормила Европу
  • Здравоохранение: достижения и проблемы
  • В системе образования — рывок, но не прорыв
  • Жилищные условия
  • Российские «капиталисты»
  • Не капиталисты, а буржуа
  • Глава 12

    Предреволюционная Россия: капиталисты без капитализма

    В деле разрушения СССР и переориентации развития современной России на путь капитализма либералам, прикрывавшимся именем «демократов», большую помощь оказали те участники «патриотического» движения (в основном «монархистствующие»), которые видели идеал в предреволюционной России. Например, фильм С.Говорухина «Россия, которую мы потеряли» оказал, видимо, не меньшее разрушительное действие, чем в своё время «Архипелаг «ГУЛаг» А. Солженицына. Картины достижений предреволюционной России, да ещё на фоне очернения всего происходившего в СССР, создавали нужное либералам состояние общественного мнения.

    Говорю об этом не для того, чтобы обличить тех, кто отличился на этом поприще в то время («кто старое помянет…»). Просто оказалось, что идеализация царской России конца XIX — начала XX века продолжается и по сей день. И это сегодня, может быть, главное препятствие в деле отрезвления нашего сбитого с толка народа и выработки реальных путей преодоления постигшей Россию катастрофы. Вот один из примеров такой идеализации безвозвратно ушедшего прошлого.

    Предреволюционная Россия в представлении Михаила Назарова

    В своей статье «Россия накануне революции и февраль 1917 года» («Наш современник». 2004. № 2) современный монархист Михаил Назаров нарисовал лучезарную картину процветания нашей страны в начале XX века. Введённая в 1897 году золотая валюта оставалась устойчивой, бумажные деньги без ограничений разменивались на золото. Золотой запас покрывал бумажные деньги более чем на 100 процентов, чего не могли добиться страны Запада. Государство кредитовало ключевые отрасли экономики, предоставляли кредиты также Крестьянский и Дворянский банки.

    После введения протекционистских таможенных тарифов вместо притока импортных товаров в Россию пошёл иностранный капитал для организации производства на месте. Среднегодовые темпы роста экономики в России на протяжении 25 лет были самыми высокими среди развитых стран. Развивались не только сырьевые отрасли, но и передовые: химия, электротехника, машиностроение, авиастроение.

    Благодаря столыпинской реформе быстро росли производство и экспорт продукции сельского хозяйства. Правда, возрастал государственный долг, в том числе и внешний, однако платежи по нему составляли относительно небольшой процент от расходов государственного бюджета… И остальное — в том же духе.

    В общем-то М.Назаров ничего не добавил к тому, что писали Ольденбург и другие апологеты царствования Николая II, если не считать ссылок на Большую Советскую Энциклопедию (став, так сказать, «энциклопедистом»).

    Конечно, были «монархистствующие» и похлеще М.Назарова. Так, известный кинорежиссёр, автор фильма «Россия, которую мы потеряли» С.Говорухин нарисовал картину потерянного рая на земле:

    «икра — 3 рубля 40 копеек фунт, водка — 13 рублей ведро. Слесарь получал 74 рубля в месяц, профессиональный рабочий — 344 рубля». Ведь это можно было бы залиться водкой и объесться икрой! А на витрине Елисеевского магазина рядом с осетриной «жирные остендские устрицы, фигурно разложенные на слое снега, огромные красные омары и лангусты». Остаётся только подивиться темноте и невежеству тульских крестьян, которые почему-то устрицам и икре предпочитали почти несъедобный хлеб с лебедой, да и того в голодные годы у него не оказывалось.

    Но случай с С.Говорухиным — это уже клиника, а повествование М.Назарова типично для российских «белых патриотов», поэтому вернёмся к нему.

    Сразу скажу, что не отрицаю многих достижений России начала XX века. Никита Хрущёв рассказывал, как хорошо он зарабатывал, трудясь на шахте у капиталиста, какую хорошую квартиру имел, насколько его бытовые условия были лучше, чем у большинства советских рабочих. Отец Алексея Косыгина, рабочий питерского завода, также имел приличную квартиру и мог на свой заработок содержать семью. Мой дед, умерший в 1940 году, также с цифрами в руках доказывал, что он перед революцией, работая на «Трёхгорной мануфактуре» Прохорова, жил несравненно лучше, чем мои родители, трудившиеся на той же фабрике в годы сталинских пятилеток.

    Однако это всё касается лишь частностей и не даёт ответа на вопрос о том, как складывались судьбы России.

    М.Назарову, кажется, и невдомёк, что нарисованная им картина роста экономики России представляет собой типичную картину экономического развития колонии и почти полностью совпадает с описанием состояния народного хозяйства стремительно падающей в бездну кризиса современной России. А ведь ещё сто лет назад выдающийся русский мыслитель, экономист и публицист Сергей Фёдорович Шарапов, как бы предвидя появление статьи М.Назарова, ответил на неё, показав, как за картиной процветания скрывалось движение страны к катастрофе. О разных проявлениях этого соскальзывания в пропасть писали и другие русские деятели, сегодня забытые. Вот почему я считаю своим долгом напомнить некоторые их идеи.

    Начнём с оценки золотой валюты, которой так зачарованы многие современные русские патриоты.

    Золотая удавка на шее России

    Наши современники в своём большинстве плохо представляют себе, что такое золотая валюта и золотое денежное обращение, которых практически не осталось нигде в мире. Многим кажется, что золотая валюта — это очень хорошо. Нередко можно услышать или прочитать, что переход России на золотую валюту при министре финансов С.Ю.Витте — это замечательный шаг, свидетельствовавший о крепости российской экономики, после этого рубль стал желанной денежной единицей повсюду в Европе. Поэтому сегодня мало кому понятно, почему находились деятели — такие, как уже упомянутый Шарапов, которые доказывали, что переход России на золотую валюту очень скоро приведёт страну к полному краху. Придётся нам здесь сделать небольшое отступление в историю российских финансов.

    В цивилизованных странах в качестве денег до перехода на бумажные деньги использовались золото и серебро.

    С самого начала великороссийской государственности нашей национальной денежной единицей служил серебряный рубль. При Екатерине II, в связи с постоянными войнами и резко возросшими расходами на содержание императорского двора, образовался колоссальный дефицит государственного бюджета, который был покрыт двумя способами. Во-первых, Екатерина впервые стала практиковать внешние заимствования (причём отдавать долги она не спешила, и рассчитываться по ним пришлось её прапраправнуку Николаю II). Во-вторых, в её царствование в России впервые были выпущены бумажные деньги — ассигнации.

    Денег в казне всегда не хватало, и выпуск ассигнаций часто становился главным источником дохода государства. Однако если денежная масса в стране растёт, а количество товаров и услуг остаётся неизменным, то это приводит к инфляции, росту цен. При этом, согласно правилу экономики, «плохие деньги вытесняют хорошие». Если серебряные деньги и не исчезают совсем из обращения, то, по крайней мере, становятся значительно дороже, чем бумажные деньги того же достоинства. За рубль ассигнациями на рынке в 1806 году давали 68 копеек серебром, а в 1814 году — только 20 копеек.

    В 1839–1843 годах министр финансов в правительстве Николая I граф Егор Францевич Канкрин провёл финансовую реформу: ввёл в качестве основы денежного обращения серебряный рубль, установил обязательный курс ассигнаций, добился бездефицитности государственного бюджета и тем самым временно укрепил финансы России. Продолжая внешнюю политику своего старшего брата Александра I, направленную на укрепление связей с Западом, Николай I во внутренней политике взял курс на обеспечение экономической независимости России, что, по его мнению, требовало относительной изоляции России от складывавшегося мирового рынка. Он оказывал покровительство развитию отечественной промышленности и торговли. Так оно, возможно, и продолжалось бы ещё долгое время, если бы в российские дела не вмешались внешние силы.

    Западная Европа, обделённая природными ресурсами, с давних пор привыкла смотреть на Россию как на их источник, и пыталась установить господство над нашей страной если не военной силой, то захватом её финансовой системы. Инструментом экономического закабаления России была выбрана золотая валюта.

    Но откуда взялась сама эта система только золотого обращения?

    До 70-х годов XIX века в качестве денег в странах Западной Европы использовались серебро и золото. При этом по стоимости количество золотых и серебряных денег было примерно одинаковым.

    Но в результате франко-прусской войны 1870–1871 годов проигравшая её Франция выплатила Германии громадную контрибуцию золотом. И немецкий финансист Бамбергер предложил правительству Германии перейти на золотое обращение, а ставшее ненужным серебро продать той же Франции. Серебро было продано, но Франция, опасаясь подвоха с немецкой стороны, тоже перешла на золотое обращение. Возникло якобы перепроизводство серебра, приведшее к его обесценению, и в странах Западной Европы пошла цепная реакция перехода на золотую валюту.

    Примечательно, что все страны, которые ввели у себя золотое денежное обращение, от этого проиграли, — западный мир охватил продолжительный экономический кризис. Однако определённые силы, в интересах которых и была разыграна эта комбинация, основательно на ней разбогатели.

    Ведь половина денежной массы, представленной серебром, была объявлена не-деньгами. Значит, количество денег сократилось в два раза, а количество товаров осталось тем же. Следовательно, цены на товары, выраженные в новых золотых деньгах, упали вдвое.

    Но это не такое снижение цен, какому радовались советские граждане в последние годы жизни Сталина. Тогда цены уменьшались, а зарплата (во всяком случае, оклады служащих) оставалась прежней. Нет, при переходе на золотую валюту кризис возник не от перепроизводства товаров, а от нехватки денежной массы. Вдвое упали не только цены на продукты труда, но и зарплата, которая определялась величиной набора товаров и услуг, необходимого для воспроизводства рабочей силы.

    Но зато владельцы золотых денег сразу же увеличили своё богатство вдвое. Предприниматель, взявший в банке кредит в 10 тысяч фунтов стерлингов, чтобы его вернуть, должен теперь продать товаров не на 10 тысяч, а (в старых деньгах) на 20 тысяч. Словом, разбогатели банкиры, а проиграли промышленники и крестьяне.

    Переход на золотую валюту ознаменовал важный этап развития мирового капитализма — установление главенства ростовщического, банковского, финансового капитала над капиталом промышленным, производственным. И хотя позднее стали говорить о «сращивании» промышленного и финансового капитала, на деле это «сращивание» происходило в виде подчинения промышленности, вообще производства, банкам.

    Самым бескомпромиссным критиком перехода России на золотую валюту и стал Шарапов. Он расценил этот процесс с религиозной точки зрения — как победу нового культа Мамоны над старым христианским строем человечества.

    Правящие круги стран Запада, бывших колониальными империями, нашли выход из кризиса. Англичане, например, привязали курс серебряной индийской рупии к своему золотому фунту. В итоге в Индии умерли с голоду миллионы обездоленных, а Англия, выступавшая по отношению к своей колонии как коллективный банкир, получила дополнительную прибыль.

    А страны Азии, где оставалось обращение серебряной монеты, кризиса не знали. Напротив, Япония, например, настолько экономически окрепла, что её продукция стала теснить английскую не только на рынках третьих стран, но и в самой Англии.

    Россия не была затронута европейским кризисом, потому что её валютная система мало зависела от мировой экономической конъюнктуры. Положение коренным образом изменилось, когда наша страна перешла на золотую валюту.

    Механизм подчинения России Западу через захват её финансовой системы рассмотрен в работе доктора экономических наук С.С.Андрюшина (см.: «Эволюционная экономика и «мэйнстрим». М. 2000).

    Международный монетный конгресс, состоявшийся в 1855 году в Париже, выдвинул универсальный монетарный постулат: «Пока в государствах будут существовать различные денежные системы… частое повторение кризисов на денежных рынках, со всеми пагубными последствиями для правильного хода экономической жизни неизбежно». И Россия, как часть мировой системы, должна принять международные «правила игры».

    Николай I умер в том же 1855 году, когда проходил Парижский монетный конгресс. На престол вступил его сын Александр II, сторонник интеграции в Европу и необходимых для этого либеральных преобразований в России. А в России, только что позорно проигравшей Крымскую войну, сложилось общественное мнение, тсходившее из того, что всё в стране устарело. Как пишет С.С.Андрюшин, «возникло ощущение, что в стране необходимо всё кардинальным образом реформировать, и особенно в системе российских финансов. Россию охватила повсеместно волна широкого экономического либерализма. С этого момента денежное обращение России стало постепенно развиваться по законам мировой (золотой) валюты. Курс национальной валюты попал в сильнейшую зависимость от колебаний котировок мировых валют на бирже и внебиржевых финансовых рынках.

    В 1867 году на очередном международном монетном конгрессе в Париже перед Россией был уже открыто поставлен вопрос о привязке её денежного обращения к единой золотой монетной единице. В условиях, когда банковская система в стране (с апреля 1859 года) была практически разрушена собственными руками, а экономика нуждалась в значительных финансовых средствах, у правительства М.Х. Рейтерна всё же хватило мужества не согласиться на развитие денежного обращения страны на принципах монетного единства. Однако уже с 1880-х годов страна постепенно стала готовиться к реформированию своего денежного обращения: накоплению разменных фондов в золоте и переходу к системе «золотого монометаллизма».

    А как, за счёт чего накапливался необходимый для реформы золотой запас?

    В 1887 году, когда министром финансов был И.А.Вышнеградский, в России был небывалый урожай, тогда как Европу поразил сильнейший недород. Вывоз хлеба из России достиг невиданных прежде размеров. В Россию потекло золото из Европы. Торговый баланс стал для России благоприятным. Но это достигалось двумя путями. Во-первых, правительство всемерно поощряло усиление вывоза хлеба, для чего снижало железнодорожные тарифы, а также усиленно взыскивало недоимки и подати, вынуждая крестьян к спешной продаже хлебных запасов. Во-вторых, создавались препятствия к увеличению ввоза.

    Что такое «усиленное взыскание недоимок и податей с крестьян», вряд ли нужно объяснять тем, кто хотя бы читал М.Е.Салтыкова-Щедрина. Патриарх российской публицистики А.Н.Энгельгардт показал, что власть требует подати с крестьян как раз в то время года, когда хлеб дёшев, и они продают его по необходимости, а не потому, что у них его избыток. Вот маленький отрывок из его письма «Из деревни»:

    «Попробовав «нови», народ повеселел, а тут ещё урожай, осень превосходная. Но недолго ликовали крестьяне. К покрову стали требовать недоимки, разные повинности… Чтобы расплатиться теперь с повинностями, нужно тотчас же продать скот, коноплю, а цен нет. Мужик и обождал бы, пока цены подымутся — нельзя, деньги требуют, из волости нажимают, описью имущества грозят, в работу недоимщиков ставить обещают. Скупщики, зная это, попридержались, понизили цены, перестали ездить по деревням; вези к нему на дом, где он будет принимать на свою меру, отдавай, за что даст, а тут у него водочка… да и как тут не выпить! Плохо. И урожай, а всё-таки поправиться бедняку вряд ли».

    Чем это взыскание податей в самое неудобное для крестьян время отличается от ныне широко распространённого умышленного банкротства крестьянских хозяйств?

    Как и следовало ожидать, лихорадочное наращивание экспорта зерна обернулось конфузом, как Энгельгардт и предсказывал.

    Первый же сильный неурожай 1891 года обнаружил глубокое оскудение крестьянства на значительном пространстве России, и пришлось правительству затратить 161 миллион рублей на продовольствие голодающих, а также временно запретить вывоз хлеба. Расход на продовольствие населения поглотил почти все свободные средства казначейства, а расстройство хозяйственного положения разорённых неурожаем местностей увеличило до громадных размеров недоимки и отразилось значительным недобором по всем главнейшим статьям государственных доходов.

    Таким образом, политика И.А.Вышнеградского, выраженная в лозунге «недоедим — а вывезем!», потерпела полный крах. Тем не менее, его преемник С.Ю.Витте продолжил её с некоторыми коррективами, которые ценой неимоверного напряжения всех сил страны «дали возможность правительству накопить значительные запасы золота… и подготовить важнейшее условие для проведения денежной реформы».

    Серебряный рубль был изъят из обращения, все денежные расчёты велись теперь только в золотой валюте. В обращении находились золотые монеты достоинством 15 (империал), 7,5 (полуимпериал) и 5 рублей. Бумажные деньги — кредитные билеты подлежали свободному размену на золото. Но выпуск кредитных билетов был ограничен определённой нормой, в зависимости от размеров золотого запаса страны. (Как и сейчас Банк России покупает валюту у экспортёров нефти и печатает соответствующее количество рублей. Только наши финансисты стыдятся признать, что в России установлена системасurrencyboard, то есть внешнего управления, как в полуколониальных странах. Национальная валюта — рубль — превращается при этом в бумажные фантики.) Это нанесло страшный удар по национальным производительным силам.

    Сам переход на золотую валюту был осуществлён тихо, по-воровски. Идею его высказал финансист Ротштейн — всесильный, по словам Шарапова, распорядитель Международного банка в Петербурге и Петербургской биржи. Идею одобрила финансовая наука в лице её светил Герцки, Лексиса, Вагнера и др., а затем и всё научное сообщество Запада.

    И вот Министерство финансов, не отменяя закона, по которому денежной единицей России был установлен серебряный рубль, как бы временно приостановило его действие.

    Российское общество, невежественное в финансовых вопросах, совершенно не поняло важности этого акта.

    Александр III, больше своего предшественника (и преемника) заботившийся о защите национальных интересов России, тормозил переход на золотую валюту. А Николай II в первые же годы своего царствования согласился на выпуск в обращение золотых монет и на свободный обмен в Государственном банке кредитных билетов на золото.

    А последствия этой реформы были ужасными, и первым это показал Шарапов.

    Вспомним, финансовые гении обещали, что к нам притекут иностранные капиталы, Россия получит валюту всего цивилизованного мира. Возражали им в России в основном два человека — С.Ф.Шарапов и Г.В.Бутми.

    Да, — говорил Шарапов, иностранные капиталы полились к нам, да ещё с такой стремительностью, что в самое короткое время Россия распродала иностранцам свои руды и каменноугольные копи, золотые прииски и нефтяные источники. Образовалось множество иностранных предприятий. Русские государственные бумаги стали десятками миллионов уходить за границу. Впрочем, это обычный результат «привлечения иностранных инвестиций», о которых так хлопочут и нынешние российские реформаторы.

    Шарапов считал несчастьем для России её громадный внешний долг, но, пожалуй, ещё большим несчастьем полагал переход производительных сил страны в собственность «иностранных инвесторов». Взятые кредиты можно, подтянув пояса, выплатить (как показал опыт Румынии в конце эпохи Чаушеску), а «инвестиции», вложенные иностранцем, без его согласия вернуть нельзя. Это уже настоящая «распродажа Родины».

    Да, курс рубля стал устойчивым. Но Шарапов показал, что дело вовсе не в устойчивости курса российского рубля, а в его качестве. Самая замечательная золотая мировая валюта, — писал он, — может обогащать одну страну и разорять, уничтожать другую. Страна с сильной экономикой заинтересована в экспансии своей валюты, в проникновении в страну со слабой экономикой. Это позволяет более развитой державе подчинить себе слаборазвитую страну и поставить себе на службы её ресурсы. Именно этого настойчиво добивался западный финансовый капитал, втягивая дореволюционную Россию в зону золотой валюты (как он втянул ельцинско-гайдаровскую Россию в зону доллара, а теперь, в дополнение к долларовой петле, втягивает нашу страну во Всемирную торговую организацию).

    Пока Россия, по мнению Шарапова, имела собственную валюту (формально, серебряный рубль, а на деле чисто бумажную кредитную систему), она оставалась недоступной влиянию мировой биржи. Правда, это затрудняло получение внешних займов (именно для облегчения этой процедуры царизм и пошёл на введение золотой валюты), зато экономика страны развивалась так, как нужно было самой стране, а не зарубежным «инвесторам». Но как только Россия перешла на ту же (качественно) валюту, что и страны Запада (на золото), она открыла своё экономическое пространство для международных хищников, и тут уже никакие таможенные барьеры уберечь страну от разграбления не могли.

    Краткую сводку результатов реформы Витте приводит С.С.Андрюшин:

    Россия добровольно увеличила свой внутренний долг на 50 процентов.

    Денежная масса в обращении сжалась (серебро перестало быть деньгами). Если в середине XIX века на одного жителя России приходилось в среднем около 30 рублей или 120 французских франков, то к 1914 году эта сумма сократилась до 10 рублей или до 25 франков. В Германии обеспеченность деньгами составляла 115, в США — 125, в Англии — 140 и во Франции — 210 франков. На Западе, кроме наличных денег, находились в обращении чеки и пр., а в России, с её огромными пространствами и медленностью оборота денег, ничего такого не было; возникла острая нехватка наличных денег у хозяйствующих субъектов. (Добавлю, — как и в ельцинской России после либерализации цен; предприятия вынуждены были привлекать иностранную валюту, продавать продукцию и свои акции иностранцам, чтобы иметь хоть какие-то оборотные средства. — М.А.)

    Возникла сильнейшая зависимость хозяйственных оборотов в стране от иностранного капитала; для удержания в стране золота пришлось дополнительно привлекать иностранный капитал. Россия уподобилась протекающей бочке: сколько бы золота она ни покупала, деньги в ней не задерживались, а транзитом уходили на Запад.

    За период с 1800 по 1861 год иностранные вложения в российские предприятия составили 232 миллиона рублей. После перехода России на золотую валюту они достигли к 1914 году 2243 миллионов рублей.

    Началась жесточайшая эксплуатация национального богатства России иностранным капиталом с преднамеренным сокращением её экономического потенциала. Система золотого монометаллизма обесценила материальные ценности и производительный труд, и иностранцы получили возможность скупать по дешёвке хлеб, недвижимость, землю. Для поддержания вексельного курса Россия вынуждена была всемерно увеличивать экспорт хлеба, получая за него всё меньше денег. Если в период 1884–1891 годов средний вывоз русского хлеба за границу составлял 408 миллионов пудов при выручке 333 миллиона рублей, то в период 1893–1897 годов он увеличился до 509 миллионов пудов, тогда как выручка уменьшилась до 316 миллионов рублей.

    Резко возрос внешний долг России, страна неуклонно шла к банкротству.

    Россия лишилась возможности брать внешние займы на российскую серебряную валюту, они предоставлялись только в валюте кредитора или в золоте по невыгодному для нашей страны курсу. И внешние займы уже не притекали в Россию, как прежде, а оставались за рубежом для покрытия затрат (на железнодорожное строительство, акционирование российской промышленности, торговли и банков).

    В дополнение к тому, что было сказано С.С.Андрюшиным о катастрофических последствиях для России её перехода на золотую валюту, приведу несколько других свидетельств.

    Надеюсь, для М.Назарова будет авторитетом генерал А.Нечволодов (которого «Энциклопедия русской цивилизации» О.Платонова называет «военным и общественным деятелем», автором «Сказаний о Русской земле», тогда как он был ещё и выдающимся экономистом). В книге «От разорения — к достатку» (СПб. 1906) он пролил свет «на главнейшую причину наших современных бедствий», а также показал, «в чём заключается тайна могущества всемирных ростовщиков, так искусно опутавших своими невидимыми сетями всё трудящееся человечество». Тайна эта — в «ростовщической природе золотых денег», которую скрыл основоположник политической экономии Адам Смит, чтобы облегчить масонам достижение их цели, которую Нечволодов формулирует так:

    «…создать всемирное царство главарей капитала на развалинах современных государств, причём бессознательными каменщиками, разрушающими свой государственный строй, а вместе с ним свою свободу, силу, здоровье и нравственность, являются сами же народы, вследствие существующей пагубной для них денежной системы (выделено мной. — М.А.), сущность которой затемняется целой армией гнусных мошенников из подкупленных государственных людей, приводимых масонами подкупом же к заведыванию государственным хозяйством, и из учёных масонов…».

    Более того, Нечволодов опасался, что «масоны уже окончательно распяли человечество на золотом кресте и настолько крепко, что никакая сила не может снять его с него, если…» (об этом «если» — через несколько строк). Ведь «все государства мира, имеющие золотое денежное обращение, должны (банкирам-ростовщикам)сумму вдвое большую суммы золота, находящегося на земном шаре… как бы ни увеличивались в будущем производительные силы наций, каким бы тяжёлым трудом ни были подавлены народы, они никогда не уплатят золотом своего золотого долга, который будет всё нарастать в золоте же, даже и после того, когда эксплуатация всех их «естественных богатств» попадёт … во власть торговцев этим «золотом». Спасение от этой напасти — только одно: если будет выработано правильное понимание сущности золотых денег и произойдёт отказ от золотой валюты. Надо перейти на неразменные (на золото) бумажные деньги, оставив расчёт на золото только для международной торговли и для платежей по нашим внешним займам.

    Тайну грабежа России иностранным капиталом приоткрыл экономист и публицист А.Цикунов, писавший под псевдонимом «А.Кузьмич» и, вероятно, заплативший за свою смелость жизнью:

    «В конце XIX века, с развитием промышленного производства, проблема сырья встала срочной на повестку дня. В 1884 году в Берлине ведущими странами мира был принят «Акт Берлинской конференции», в котором закреплялся принцип эффективной оккупации, суть которого сводилась к тому, что каждая страна обязана была эффективно добывать сырьё на своих территориях и пускать его в оборот, а если не позволяли технические средства, то допускать к эксплуатации другие страны и картели. Так Россия стала объектом совместной эксплуатации международных концернов. В конце XIX века Россия превратилась в банкрота». А.Цикунов не ставит переход России на золотую валюту в связь с этим вторжением в нашу страну иностранного капитала, хотя очевидно, что без этой «финансовой революции» Западу не удалось бы получить доступ к богатствам российских недр. Наоборот, он считает его проявлением усиления России.

    Опомнилась российская власть в 1905 году, начав таможенную войну, то есть попытавшись защитить свой внутренний рынок пошлинами на импортные товары (за это ратовал ещё Д.И.Менделеев). «Но, — продолжает А.Цикунов, — революция 1905 года, финансируемая иностранным капиталом, явилась как бы «митингом», предупреждением русскому правительству. Царь Николай II не внял угрозам, и был издан указ, в соответствии с которым иностранному капиталу позволялось свободно размещаться в России, но вывоз сырья и прибыли ограничивался до 12,8 процента. «Обрусивайтесь!» — был брошен клич. Началось энергичное вытеснение иностранного капитала из горного дела Урала и Сибири, торгово-промышленной деятельности на Дальнем Востоке. Русские промышленники «отвоевали 80 процентов нефтяного бизнеса, 100 процентов олова, половина передовой электротехнической промышленности германских трестов перешла в руки россиян. Многие иностранные предприниматели переходили сами в русское подданство и переносили свои капиталы в Россию. В 1911 году США объявили России дипломатический бойкот, международные финансовые круги начали невиданную травлю.

    Но Россия к 1913 году из «ситцевой империи»… превратилась в индустриальную державу и прочно заняла четвёртое место в мире. Темпы роста производства составляли 19 процентов в год, за 10 лет население увеличилось на треть. Энергично развивалась химическая, энергетическая промышленность. В 1913 году Россия на 56 процентов удовлетворяла свои потребности в станках и оборудовании за счёт внутреннего производства». По подсчётам А.Цикунова, в пересчёте на цены 1995 года, в 1913 году электрик, слесарь получал ежемесячно около 2 000, а чернорабочий — 700 рублей, специалисты-инженеры — до 20 000 рублей.

    «Первая мировая война явилась попыткой поставить Россию на колени и заставить выполнять договорённости 1884 года… Развал Российской империи, её армии, развязывание гражданской войны — всё это было делом рук международных коррумпированных элементов».

    Тут, как видим, А.Цикунов недалеко ушёл от С.Говорухина и М.Назарова, объяснявших сложнейшие мировые процессы заговором кучки коррупционеров. Но ценно то, что он первым напомнил об уже давно забытом многими «Акте Берлинской конференции» — этом ультиматуме России со стороны мирового финансового капитала. А то, что он выдаёт за «вытеснение» иностранного капитала русским, было всего лишь переходом контроля над многими российскими предприятиями от иностранных банков к российским, которые на деле, как это будет показано ниже, принадлежали тем же иностранцам.

    Ну, и два коротеньких свидетельства из прессы наших дней. Один из лидеров Молодёжного левого фронта Илья Пономарёв подтверждает: «В условиях, когда мировой эмитент валюты фактически один (имеются в виду США — М.А.), финансовая глобализация — это просто мировая экспансия одной сверхдержавы. И оттого, что будет усиливаться второй эмиссионный центр в виде единой Европы или Японии, ничего принципиально не изменится. Будет экспансия двух центров. Главное, что вектор, направленный против остальных стран мира, не изменится» («Завтра», 2004, № 20).

    А вот несколько строк из статьи Сергея Ожиганова «Набег кассиров» (из того же номера «Завтра»):

    «Настоящая цель «финансовой стабилизации» — смена финансового руководства во всей бывшей Советской империи и (успешная) попытка встроить Россию в денежную систему Америки и Европы. Именно в этот период западным капиталам стала фактически подконтрольна как экономическая структура нашей страны, так и её политическое руководство, все личные интересы которого с того времени жёстко контролируются монополистическими капиталами, управляющими практически всеми сторонами жизни в странах рыночной «демократии».

    Так что есть все основания полагать, что в споре о пользе или вреде золотой валюты для предреволюционной России, правы всё-таки С.Шарапов и А.Нечволодов, а не М.Назаров.

    То, что в России золотой запас покрывал сумму находящихся в обращении бумажных денег более чем на 100 процентов, в отличие от стран Запада, это не плюс, как представляется М.Назарову, а минус. В то время, как российские производители задыхались от нехватки оборотных средств, правительство держало золото в сундуке, так как нужно было быть готовыми к выплате золотом части внешнего долга. Совершенно так же обстояло дело в ельцинской России (как пока обстоит и в путинской): финансирование производства и бюджетной сферы сокращается до минимума, а все дополнительные доходы идут в стабилизационный и другие фонды, из которых в срок, а то и досрочно выплачивается внешний долг. А страны Запада, не обременённые таким внешним долгом, как Россия, выпускали бумажных денег подчас вдвое больше, чем было у них золотого обеспечения, да к тому же ещё развивали систему чеков, безналичных платежей и пр., что почти отсутствовало в нашей стране.

    Полученное извне золото, — писал Нечволодов, — постоянно уходит назад в виде процентов и дивидендов на вложенные капиталы. Для его обратного привлечения Россия прибегает к новым займам. Так долговая удавка на шее России затягивалась всё туже.

    То, что на биржах золотой рубль предпочитали другим валютам, не должно удивлять. Другие страны, где у власти стояли блюстители национальных интересов, старались не допустить такого положения, когда иностранные «инвесторы» меняли бумажные деньги на золото, которое вывозили за границу. Но нашлось одно удивительное «великое государство», где у власти оказались компрадоры.

    Вот против этого-то грабежа России иностранным капиталом и прислуживавшими иностранцам русскими спекулянтами и выступил Шарапов. Но он не просто протестовал, а вскрыл механизм ограбления России международным капиталом и выработал способы защиты наших национальных интересов.

    Главный итог — долговая кабала

    Внешний долг России вырос с 221 миллиона золотых рублей в 1853 году до 4229 миллионов рублей в 1914 году, а с учётом долгов предприятий и банков по кредитам, взятым под гарантии правительства — свыше 5 миллиардов золотых рублей. (Это равнозначно 250 миллиардам полновесных «доперестроечных» советских рублей, когда рубль был эквивалентен доллару.) Ежегодные выплаты процентов по долгу выросли с 10 миллионов рублей серебром до 194 миллионов рублей золотом. Перед первой мировой войной 55 процентов российских ценных бумаг принадлежали иностранному капиталу. Иностранцы владели ведущими предприятиями России, получали у нас бешеные прибыли в рублях, обменивали их на золото и вывозили его к себе на родину. А Россия, чтобы иметь возможность разменивать бумажные рубли на золото, должна была вновь и вновь заключать за границей займы, наращивая свой внешний долг.

    А вот что писал о внешнем долге России Нечволодов:: «по количеству задолженности мы (Россия) уже первая держава в мире; при этом мы единственная из держав, у которой большая половина этой задолженности внешняя…». А последствия этого ужасны: «мы уплачиваем иностранцам в каждые шесть с половиной лет дань, равную по величине колоссальной контрибуции, уплаченной Францией своей победительнице Германии» (в войне 1870–1871 гг.)

    И об иностранных инвестициях Нечволодов высказался вполне определённо:

    «Привлечение иностранных капиталов в государство сводится: к эксплуатации этими капиталами отечественных богатств и рабочих рук страны, а затем и вывоза за границу золота, приобретённого в стране за продажу продуктов производства. При этом общее благосостояние местности, где возникают крупные (иностранные) капиталистические производства, обязательно понижается…».

    Догоняла Россия Запад или продолжала отставать?

    Ну, и о темпах развития российской экономики тех лет. Да, они были высокими, выше чем в странах Запада. Но напомню факты, уже приводившиеся в литературе: совместное исследование, проведённое Хьюстонским университетом США и НИЭИ при Госплане СССР, показало: отставание России от развитых стран Запада при этом не уменьшалось, а возрастало. На старте в 1861 году душевой национальный доход России составлял примерно 40 процентов по сравнению с Германией и 16 процентов по сравнению с США. А в 1913 году — уже только 32 процента от уровня Германии и 11,5 процентов от американского уровня. Как же это могло произойти?

    Очень просто: царизм в расчёте на привлечение иностранных инвестиций открыл дверь западному капиталу. Иностранцы строили в России предприятия по добыче и переработке нашего сырья, и объёмы производства росли у нас быстрее, чем в других странах. Но большая часть этого прироста тут же вывозилась за рубеж в виде процентов за кредиты и дивиденды с западных капиталов. Ясно, что среднедушевой доход в ограбленной стране рос медленнее, чем в странах-грабителях. Пока царское правительство искало способы заставить иностранных инвесторов вкладывать свои прибыли в российское производство, поезд уже ушёл, Россия превратилась в колонию стран Запада, сильно отставшую от них. Вот несколько цифр из официальных российских источников.

    Россия входила в «Большую пятёрку» великих держав (наряду с США, Англией, Францией и Германией). Однако её доля в совокупном промышленном производстве «пятёрки» составляла лишь 4,2 процента. В общемировом производстве в 1913 году доля России составляла 1, 72 процента, доля США — 20 процентов, Англии — 18, Германии — 9, Франции — 7,2 процента (это всё страны, имевшие население в 2–3 раза меньшее, чем Россия). По размерам валового национального продукта на душу населения Россия отставала от США — в 9,5 раз (по промышленному производству — в 21 раз), от Англии — в 4,5, от Канады — в 4, от Германии — в 3,5, от Франции, Бельгии, Голландии, Австралии, Новой Зеландии, Испании — в 3, от Австро-Венгрии — в 2 раза.

    70 процентов прироста ВНП в 1900–1914 годы дало сельское хозяйство. Доля промышленности составляла 42 процента (в США — 76), сельского хозяйства — 58 процентов.

    Ещё большим было отставание России по энерговооружённости и механовооружённости (от США — в 10 раз, от Германии — в 4 раза) и по производительности труда в промышленности (от США — в 9 раз, от Германии — в 4 раза).

    В 1913 году в США выплавили 25 миллионов тонн стали, в России — 4,2 миллиона тонн. Россия ввезла из-за границы более 1 миллиона тонн стали и 8,7 миллиона тонн каменного угля. Первые российские лётчики летали на самолётах иностранного производства, с 1914 года начали собирать отечественные самолёты, однако моторы на них были иностранные. Автомобили тоже были исключительно зарубежные. Сравните 100 автомобилей, собранных (только собранных!) в России в 1912 г., с десятками тысяч, произведённых в США. На российских военно-морских судах стояли немецкие и шведские турбины, английские гирокомпасы и дальномеры.

    Отставала Россия и по развитию всех видов инфраструктуры. В 1913 году в США насчитывалось более 3 миллионов абонентов телефонной связи, в Германии — 800 тысяч, в России — 97 тысяч (и это при её огромных пространствах!).

    М.Назаров указывает на солидные ассигнования из государственного бюджета на строительство заводов и железных дорог. Но он, видимо, не в курсе той игры, какую вели в России иностранные капиталисты при содействии нашего министерства финансов. При поддержке государства строились крупные предприятия. Затем, после поражения в японской войне, был провозглашён курс на всемерную экономию средств. Построенные предприятия остановились, и их за бесценок скупили иностранцы. Об этом Нечволодов написал в другом своём экономическом труде — «Русские деньги». (СПб. 1907). Но это то же преднамеренное банкротство, какое так широко распространено в современной России и служит орудием передела собственности. На предприятиях Урала (впоследствии скупленных англичанами, с чем столкнулся ещё Д.И.Менделеев) из-за отсутствия денег рабочим подчас платили слитками или кусками железа (сейчас в Гусь-Хрустальном платят изделиями из хрусталя, которые рабочие потом пытаются продать заезжим туристам, на одном деревообрабатывающем предприятии — гробами, а в бывших колхозах — подчас навозом). Государственные кредиты частным предприятиям были в большинстве своём просто разворованы, что стало предметом крупных общественных скандалов и судебных разбирательств.

    М.Назаров радуется тому, что доля иностранной собственности в России понижалась, что, по его мнению, свидетельствовало о развитии отечественного производства. Да, русский капитал наращивал производство ситца, укреплял свои позиции в хлебопекарной промышленности и пр. Однако ключевые отрасли промышленности находились в руках иностранцев. (Кстати сказать, соавтор Шарапова П.В.Оль занимался исследованием иностранного капитала в дореволюционной России и после революции, показав подлинное засилье капиталистов Запада в экономике царской России.)

    В наши дни о засилье иностранного капитала в предреволюционной России писал профессор С.Г.Кара-Мурза в своей книге «Советская цивилизация». Не отрицая, что промышленность России росла довольно высокими темпами, он отмечает, что «в России развивалась та самая «дополняющая Запад» промышленность, почти целиком принадлежащая иностранному капиталу, за которую сегодня ратует Чубайс. Вот каково было положение к 1910 году:

    В металлургии банки владели 88 процентами акций, 67 процентов из этой доли принадлежало парижскому консорциуму из трёх парижских банков, а на все банки с участием (только с участием!) русского капитала приходилось 18 процентов акций. В паровозостроении 100 процентов акций находилось в собственности двух банковских групп — парижской и немецкой. В судостроении 96 процентов капитала принадлежало банкам, в том числе 77 процентов — парижским. В нефтяной промышленности 80 процентов капитала было в собственности у групп «Ойл», «Шелл» и «Нобель».

    В дальнейшем захват российской промышленности и торговли иностранным капиталом не ослабевал, а усиливался. В 1912 году у иностранцев было 70 процентов добычи угля в Донбассе, 90 процентов добычи всей платины, 90 процентов акций электрических и электротехнических предприятий, все трамвайные компании и т. д.».

    Знает ли М.Назаров, почему главный город Донбасса назывался Юзовка? Потому что он сложился вокруг металлургического завода, построенного англичанином Джоном Юзом. В России заработали свои миллионы целых три поколения Нобелей, оседлавших наш нефтяной бизнес, производство взрывчатых веществ, станкостроение (впоследствии Альфред Бернхард Нобель выделил из своих миллионов средства на учреждение Нобелевской премии). Неплохо зарабатывали в России Ротшильды и другие известные на Западе семейки.

    Но главное — М.Назаров, как и в случае с золотой валютой, и при оценке капитала не учитывает роль качества.

    Зачем олигарху приватизировать нефтепромыслы и трубопроводы, тратить на это миллиарды, когда есть возможность получить в собственность «вентиль на трубопроводе». Стоимость этого вентиля по сравнению с остальными составляющими системы исчезающе мала, но тот, в чьих руках он находится, становится полным хозяином системы. Ведь ему достаточно «перкрыть кран» — и вся система остановится.

    Вот таким «вентилем» в экономике служат банки. А в руках иностранного капитала оказалась почти вся российская банковская система, о чём написал Ю.Г.Жуковский, которому можно верить, потому что он одно время возглавлял Государственный банк России.

    Жуковский в книге «Деньги и банки» (СПб. 1906) раскрыл механизм ограбления России после слома финансовой системы, разработанной (лично!) Николаем I. От Государственного банка отсекли отдел, занимающийся обеспечением внешнеэкономической деятельности частного сектора. Госбанк стал вести только операции, касающиеся казны. Но собственно торговля была всецело лишена его услуг, вся масса оборотов частных лиц, торговли и промышленности была сосредоточена всецело в руках частных банков и банкирских контор». Из 40 акционерных банков (из них 9 петербургских и 4 московских) собственно русскими (и то условно) были только два: Волжско-Камский и Торгово-промышленный, отнюдь не самые крупные. При этом нерусские банки не имели отделений в провинции, потому что в их задачу не входило содействие развитию экономики регионов, вообще производительных сил, они занимались исключительно валютными спекуляциями, в которых поднаторели с незапамятных времён. Деньги всей России шли в Петербург, где промышленность и торговля были ничтожны по сравнению с Москвой, а что говорить о всей России? Работал насос, высасывавший деньги из страны, не давая ей по-настоящему развиваться, и перекачивавший их за рубеж. (Совсем как ныне Москва обескровила экономику остальной России.)

    Естественно, сразу же появилась, особенно в Петербурге, армада нерусских частных банков, играющих на курсе российского рубля, началась игра на русском рубле и на заграничных биржах. При этом частные петербургские банки действовали согласованно с берлинскими банками. А форма балансов этих банков была умышленно так запутана, чтобы со стороны в их деятельности невозможно было разобраться (по сути, велась двойная бухгалтерия, но правильный баланс был недоступен российским контролирующим органам). Ну, а кто контролирует денежные потоки, тот и хозяин экономики страны. Можно сколько угодно козырять цифрами роста доли русского капитала в стране, но факт контроля иностранного капитала над российской экономикой начала XX века не скрыть.

    С введением размена бумажных денег на золото золотые деньги уходили из страны, оставляя взамен макулатуру. И России приходилось занимать золото у тех стран, куда оно утекло.

    И зря М.Назаров пинает СССР по каждому удобному поводу. В советский период наша страна, несмотря на причинённую войнами разруху, не просто значительно сократила отставание в среднедушевом национальном доходе от развитых стран Запада (при гораздо более справедливом распределении создаваемого богатства) Она ещё и вышла на передовые позиции во всех областях жизни, обогнав на ряде направлений науки и техники и государства Европы, и США.

    А что касается дореволюционной России, то всё же получается, как писали об этом и Шарапов, и Нечволодов: статистика показывала, что в стране проводится удачная финансовая политика, расходы не превышают доходов, а на деле положение было России бедственное, её хозяйство, при формальных показателях роста, разорялось. И никому исправить эту картину, не прибегая к фальсификации, невозможно. Шарапов, Нечволодов и др. сто лет назад более правильно оценили положение современной им России, чем нынешние «монархисты-энциклопедисты».

    Железнодорожное строительство: свет и тени

    Говоря о широком размахе железнодорожного строительства в дореволюционной России, М.Назаров не преминул отметить, что его темпы были выше достигнутых позднее в СССР. Да, это так, и, например, сооружение Транссибирской магистрали — это великий подвиг России. Но, во-первых, по мере насыщения страны сетью железных дорог, темпы нового строительства естественно замедляются. А во-вторых, многие железнодорожные линии были построены, исходя не из соображений развития отечественной экономики, а по требованию финансистов Запада (они давали деньги только на нужные им проекты). Ещё Достоевский писал, что наше железнодорожное строительство во многом служит задаче открыть для товаров Запада рынки не только России, но и Востока (не говоря уж об обеспечении доступа к русскому сырью). «Таким образом, — свидетельствует Нечволодов, — благодаря современному устройству русских финансов, для того, чтобы выстроить железные дороги на русской земле, русскими рабочими руками и из русских же материалов, Россия в течение многих десятков лет должна платить огромную дань иностранному капиталу и настолько же десятков лет обременять этой данью расчётный баланс». В СССР же дороги строились ради развития экономики и культуры собственной страны.

    Разоблачение мифов: как Россия кормила Европу

    Один из самых распространенных мифов наших дней заключается в том, будто сельское хозяйство пореформенной России процветало и наша страна, резко увеличив экспорт зерна, стала кормилицей Европы. При этом молчаливо предполагается, что уж сами-то русские люди, тем более крестьяне, были сыты, одеты и обуты как нельзя лучше. Ещё в 70-х годах XIX века письма А. Н. Энгельгардта опровергали и эту радужную картину, показывая, что и тогда уже проводилась антинародная политика «недоедим — а вывезем!»:

    «…газеты оповестили, что за границей не надеются на хороший урожай, что немцу много нужно прикупить хлеба… Все радовались… вывоз увеличится, денег к нам прибудет пропасть, кредитный рубль подымется в цене».

    Действительно, хлеб стал дорожать, вывоз увеличился… А у самих— «неурожай, в Поволжье народ, слышно, с голоду пухнуть зачал… А старого хлеба нет — к немцу ушел». Пока был хлеб — ели по три раза в день, стало туго — по два, в хлеб добавляли конопляный жмых и прочие суррогаты.

    Энгельгардт хорошо понимал, что вывозили хлеб за границу не мужики, а помещики. У мужика деньги шли на хозяйство. А пан деньги за море переведет, потому что пьет вино заморское, любит бабу заморскую, носит шелки заморские и магарыч за долги платит за море. Хлеб ушел за море… а как совсем его не хватит и придется его у немца в долг брать! Купить-то ведь не на что».

    Значит, экспорт хлеба — не общегосударственное дело, а выражение корыстного интереса помещиков, и доходы от продажи зерна шли на их паразитическое потребление, а вырученная на пот и кровь крестьянства валюта уплывала обратно за рубеж. И то, что причиталось государству, на деле доставалось его кредиторам, банкирам Запада, ибо Россия все больше увязала в путах внешнего долга: «хлеб нужно продавать немцу для того, чтобы платить проценты по долгам». То есть и тогда, как и сейчас, шла речь о наглой распродаже России, только предмет торга изменился. Раньше продавали хлеб, то есть плодородие почв, труд и здоровье народа, а сегодня распродают нефть, газ, руду, то есть богатства недр и благополучие ныне живущего и будущих поколений россиян. Сейчас для этого повышают пропускную способность трубопроводов, а тогда — для увеличения экспорта хлеба — требовали улучшить пути сообщения и порты, чтобы конкурировать с американцами. Энгельгардт высмеивал эти потуги:

    «Американец продает избыток, а мы продаем необходимый насущный хлеб. Американец-земледелец сам ест отличный пшеничный хлеб, жирную ветчину и баранину … Наш же мужик-земледелец ест самый плохой ржаной хлеб с костерем… хлебает пустые серые щи, считает роскошью гречневую кашу с конопляным маслом». У него не хватает пшеничного хлеба на соску ребенку, пожует баба ржаную корку, положит в тряпку — соси. Если бы Россия удвоила производство хлеба, то и тогда ей его едва хватило бы для себя, и не об экспорте надо думать. Американец — вольный фермер или работник, он учился в школе, работает на машинах, спит на кровати с чистыми простынями под одеялом, читает газету, в праздник идет в сельскохозяйственный клуб, жалованье получает большое. А наш тёмный мужик орудует сохой, ничего этого у него нет, да ещё над ним свора начальников.

    Как всегда, Энгельгардт смотрит в самый корень: «У американца труд в почете, а у нас в презрении … Где же нам конкурировать с американцами!»

    Другая беда России — массы лучшего хлеба пережигались на вино, и заинтересована в этом государственная власть: «чем больше пьют вина, тем казне больше доходу». «От плохой пищи народ худеет, болеет, ребята растут хуже… если бы всюду народ хорошо питался, то всюду был бы рослый, здоровый народ…»

    А либералы предлагали выпекать хлеб для простонародья из ржаной муки с примесью картофеля, «тогда половинное количество ржи может пойти за границу для поддержания нашего кредитного рубля без ущерба народному продовольствию». Дался же им этот наш кредитный рубль — с гневом пишет Энгельгардт, — «точно он какое божество, которому и человека в жертву следует приносить». Ржаной хлеб — отличная еда для взрослого, а для детей? Дети русского земледельца питаются хуже, чем телята у хорошего хозяина. «Смертность детей куда больше, чем смертность телят, и если бы у хозяина, имеющего хороший скот, смертность телят была так же велика, как смертность детей у мужика, то хозяйничать было бы невозможно… Продавая немцу нашу пшеницу, мы продаем кровь нашу, т. е. мужицких детей … Государству разве не выгоднее поступать как хорошему хозяину? И что же это за наука, которая проповедует такие абсурды!»

    Зато «радетели за народ» завопили, когда оказались ущемленными также и их интересы — подорожало мясо:

    «Интеллигентный человек живет не хлебом. Что ему значит, что фунт хлеба на копейку, на две дороже. Ему не это важно, а важно, чтобы дешево было мясо, дешев был мужик, потому что ни один интеллигентный человек без мужика жить не может».

    От Энгельгардта досталось не только барину и паразитическому государству, но и прислуживавшим им наемным писакам.

    В начале XX века производство сельскохозяйственной продукции в России, действительно, росло, однако заслуга в этом принадлежит не Столыпину с его реформой (она-то как раз стала тормозом), а, как показано в ряде серьёзных исследований, быстрому развитию крестьянской кооперации.

    Разбираясь в причинах быстрого разорения российского сельского хозяйства, Шарапов убедился в том, что после прихода в Министерство финансов «новых финансистов» во главе с С.Ю.Витте была разрушена старая система кредитно-денежного обращения. Не создав ничего нового, Министерство финансов не смогло обеспечить сельское хозяйство достаточными оборотными средствами, которые помогли бы его перестроить на новых принципах взаимоотношений между крестьянами, помещиками и государством. Достаточно было бы удовлетворить денежный голод землевладельцев (помещиков и крестьян) и промышленников путём контролируемого монархом выпуска бумажных денег, имея в виду, что они нуждаются всё-таки в определённом металлическом фундаменте, и вся экономика ожила бы.

    При этом, считал Шарапов, можно было бы в непродолжительный относительно срок поднять государство без привлечения капиталов извне и не пользуясь внешними займами, а только за счёт внутренних ресурсов.

    Вот и Нечволодов не стал бы радоваться, как М.Назаров, росту экспорта продовольствия, в особенности хлеба (а это — главный предмет нашего вывоза) из России, потому что «мы вывозим значительно больше, чем можем, то есть не продаём, а распродаёмся. Мы вывозим всё: хлеб, мясо, яйца, а вместе с тем вывозим частицы нашей почвы… как говорил Вышнеградский, — «сами недоедим, а вывезем!». Результатом этого, помимо самых тяжёлых условий жизни, является прямое недоедание нашего населения… и вследствие этого его всё возрастающая слабосильность, не говоря уж о страшном недовольстве населения своими условиями жизни. Отчёты военного министерства об ежегодном исполнении призыва дают поражающую картину постепенного вырождения нашего, когда-то самого сильного в Европе народа».

    Как видим, Нечволодов вполне солидарен в этом вопросе и с Энгельгардтом, и с Шараповым.

    И их выводы подтверждаются данными статистики.

    В 1913 году Россия получила рекордный урожай зерновых — 76,5 миллионов тонн, а США — 96 миллионов тонн. Производство зерна на душу населения составило в России 471 килограмм, в Англии, Франции, Германии — 430–440, в США — 1000, в Канаде — 800, в Аргентине — 1200 килограмм. Нормой обеспеченности для России следовало считать по тонне зерновых на жителя. Значит, производилось в ней зерна вдвое меньше, чем было бы нужно самой, почти столько же (на душу), сколько и в странах-покупательницах русского хлеба, и конкурировала она на мировых рынках со странами, которые производили на душу населения зерна в 2–3 раза больше.

    Урожайность зерновых в России составляла 7,2–8,8 центнеров с гектара против 21,2 — 24,8 центнеров с гектара в Европе и США.

    Продуктивность коровы составляла в России 28 рублей в год, в США — 94 рубля, в Швейцарии — 150 рублей

    Если учесть, что в России в сельском хозяйстве было занято 75 процентов населения, а в США — 40 процентов, в Германии — 32 процента, то видно, что производительность труда в сельском хозяйстве этих стран была значительно выше — на 1–2 порядка.

    Ещё несколько цифр о «продовольственном изобилии». Общий объём производства сельскохозяйственной продукции в 1913 году составил: в России — 10 миллиардов рублей, в США (в пересчёте на нашу валюту) — 15, в Германии — 7,7, в Англии — 4,3, во Франции — 7,7 миллиардов рублей. Среднедушевое потребление мяса в России составляло 27,4 кг на человека в год, в Англии — 132 кг, в Германии — 84,47 кг. В России на душу населения потреблялось 160 литров молока, в Англии — 240 литров, в Германии — 312 литров.

    Основу рациона питания большинства россиян составляли хлеб и картофель. Высокобелковых продуктов потреблялось от третьей до пятой части медицинской нормы. За средними цифрами скрывалось полное благополучие привилегированной части общества (16 процентов), потреблявших продукты по медицинской норме, и полуголодное существование остальных, — о постоянном недоедании крестьян писал и крестьянский сын митрополит Вениамин (Федченков).

    Но убедительнее всяких цитат из авторитетных источников о слабом развитии сельского хозяйства дореволюционной России говорят многочисленные случаи голода, охватывавшего порой громадные территории. В XIX веке Россия пережила сорок голодовок. В XX веке голодными были 1901/02; 1905–1908; 1911/12 гг., при этом страдали жители от 19 до 60 губерний из 100, за эти годы около 8 миллионов человек погибли от голода. И это было следствием реформ Столыпина, которому поют гимны «монархистствующие».

    М.Назаров не хочет верить великим русским писателям — Чехову и Льву Толстому, писавшим о нищете и голоде в российской деревне (объясняя их позицию чрезмерной впечатлительностью), а ведь они (как и многие другие) работали в гуще народа, участвовали в борьбе с голодом и эпидемиями, открывали пункты помощи голодающим и т. д. То, что в 1910 году были зафиксированы 6270 крестьянских выступления против власти, также свидетельствует о недовольстве крестьян своей жизнью. Средняя продолжительность жизни в России составляла 33 года.

    Словом, Россия, голодая, продовольствие вывозила. Впоследствии СССР тоже был вынужден вывозить продовольствие, которого самим не хватало, но страна подтягивала пояса, чтобы на вырученную валюту закупить за границей машины и создать собственную индустрию. В царской России выручка от продажи хлеба, которого не хватало самим, шла на паразитическое потребление господствующих классов.

    Здравоохранение: достижения и проблемы

    Я согласен с тем, что в двух областях жизни Россия совершила рывок: в здравоохранении и образовании. Не случайно на Западе назвали «русским чудом» нашу земскую медицину.

    На Международной выставке в Дрездене, проходившей в 1912 году, посетители валом валили в павильон России. Страна, в которой, по убеждению многих европейцев, по улицам ходили медведи, а сами её обитатели представлялись чуть ли не людьми с пёсьими головами, демонстрировала перед всем миром свои несметные богатства и всестороннее динамичное развитие. Сибирские меха, уральские самоцветы, продукция новейших промышленных предприятий, — всё это производило громадное впечатление на посетителей. И, конечно, привлекали красная и чёрная икра и прославленная русская водка. А всё же наибольшее удивление не только специалистов, но и широкой общественности вызвал раздел выставки, посвящённый состоянию российской земской медицины.

    Удивляли не образцы медицинской техники — на Западе она была лучше, не новые лекарственные средства, а постановка дела народного здравоохранения, — общедоступная (всесословная) бесплатная медицинская помощь для крестьянства. В Европе были великолепно оснащённые больницы с высококвалифицированным персоналом, но за лечение в них надо было платить, и простому народу они были недоступны. Но и простейшая медицинская помощь была платной, причём, в соответствии с индивидуалистической установкой европейцев, каждый должен был платить за себя. Потому-то и удивлял российский подход: земская медицина существует на налоги со всего населения, значит, её услуги должны быть доступны всем. А это стало возможным лишь в стране, где ещё живы были традиции сельской общинной жизни. Для передовой Европы этот опыт отсталой России был ещё недостижимой мечтой. И особенно впечатляло то, что столь прогрессивная система в масштабах громадной страны была создана практически с нуля и притом в короткий срок — примерно за сорок лет.

    Действительно, на момент проведения земской реформы (введения местного самоуправления) — 1864 год — услугами врача в любой момент могли пользоваться, кажется, только принадлежащие к высшему обществу. Медицинская помощь даже городскому населению в России была развита крайне слабо, а на селе, где проживало почти 90 процентов населения страны, она практически отсутствовала — об этом говорилось даже во всех официальных отчётах.

    В уездных городах существовали больницы, но они по большей части пустовали. Ими пользовались в основном горожане, да и то лишь при крайней необходимости, потому что обстановка там была как в казематах. В помещениях поражали скученность (кроватей ставили столько, сколько позволяла поверхность пола), зловоние и грязь, «удобства» были во дворе зимой и летом, питание больных было более чем скудным.

    Из деревень в больницы почти не ездили, да и лечение там было платным, что было разорительным крестьянина «третьим налогом», если первым считать повинности, а вторым — расстройство хозяйства из-за болезни. А.Н.Энгельгардт, который стал хозяйствовать в деревне, когда земская медицина делала только первые шаги и врачей в деревне ещё не было, рассказывал, как он помогал заболевшим крестьянам, давая им касторовое масло, английскую соль, перцовку, чай. Он на собственном опыте убедился, что насчёт лечения, в случае болезни, в деревне очень плохо не только крестьянину, но и небогатому помещику, которому не по карману посылать в город за доктором, потом за лекарством. «доктор теперь доступен только богатым помещикам…».

    При организации земства ему были переданы имевшиеся немногочисленные казённые лечебные и богоугодные заведения, находившиеся в запущенном, а часто даже в аварийном состоянии.

    Земские деятели понимали, что оставлять и дальше деревню без медицинской помощи нельзя, однако опыт Западной Европы, на которую привыкла ориентироваться российская интеллигенция, тут совершенно не подходил. Деревенский врач-практик, живущий на гонорары с пациентов, в условиях нашей деревни был фигурой немыслимой. Не годилась даже обычная для российского города практика, когда врач выписывал рецепт, по которому больной или его родственники покупали лекарство в аптеке. Ведь больной был в деревне, а аптека в городе, до которого не всегда легко было добраться, да у крестьянина часто и денег на лекарство не было.

    Надо было создавать свою систему охраны народного здравия, и она постепенно была создана. Важнейшим принципом земской медицины стала бесплатность медицинской помощи (хотя расходы земств на все виды их деятельности покрывались за счёт сборов с населения).

    Так как первоначально бюджет земств был крайне скуден (да и влиятельные земцы из дворян были убеждены в том, что «у простого народа и болезни простые, и лечить их надо простыми средствами»), земская медицина началась с почти повсеместного господства системы «фельдшеризма». То есть крестьян лечил фельдшер — простой крестьянин, взятый на эту оплачиваемую должность и проинструктированный в том, какое лекарство от какого недуга помогает. Лечили фельдшера практически наугад, смертность больных была очень высокой, и это отвращало крестьян от медицины.

    Однако вскоре выяснилось, что болезни простого народа отнюдь не простые, а подчас и более сложные, чем у благородной публики, особенно часто крестьяне, как люди физического труда, получают травмы, нередко опасные для жизни и требующие неотложной операции. Прокатившиеся по России эпидемии чумы, холеры, дифтерита и других опасных болезней показали, что деревня, оставленная без медицинской помощи, превращается в очаг опасности для всего общества. Ведь холерный вибрион не разбирает, кто крестьянин, а кто дворянин. Значит, в деревню должен придти настоящий врач, окончивший медицинский факультет университета.

    Поскольку земских врачей сначала было мало, возникла так называемая разъездная система медицинского обслуживания деревни. Врач, заведовавший уездной больницей, должен был объезжать уезд по определённому маршруту, останавливаясь в больших сёлах (например, в дни ярмарок), куда в назначенный день должны были собираться оповещённые фельдшерами больные, нуждающиеся в его помощи. При тогдашнем состоянии сельских дорог и средств связи эта система оказалась очень неэффективной: врач большую часть времени проводил в дороге, ночевал в крестьянских избах, питался кое-как, часто, приехав в село, не находил там больных. А больные, нуждающиеся в срочной помощи, приехав в уездную больницу, не заставали там врача. Эффективности его работы была крайне низкой.

    Постепенно на место разъездной системы приходила стационарная (участковая). Уезд делился на несколько врачебных участков. В центре каждого участка располагалась больница, в которой врач вёл также и амбулаторный приём.

    За сорок лет (срок по историческим меркам небольшой) число врачей и врачебных участков увеличилось в 5 раз, число фельдшерских пунктов — в 2 раза, а расходы на медицину — почти в 50 раз! (при общем росте земских расходов в 22 раза).

    Если говорить о медицинском обслуживании сельского населения, то в 1910 году Россия представляла собой совсем иную страну, чем в 1870-м. И в основном это было заслугой земских врачей.

    Существует богатая литература, отражающая условия труда и быта земских врачей в России, тем более, что среди писателей были врачи по образованию, прежде всего А.П.Чехов и В.В.Вересаев. Оставили записки на эту тему и такие земские врачи, как К.К.Толстой, Е.А.Осипов, З.Г.Френкель, М.Я.Капустин и др.

    Врачей в России вообще было недостаточно. В 1910 году у нас было чуть больше 20 тысяч гражданских врачей, из них только 1,3 тысячи — женщины. На 1 врача приходилось в среднем 8000 человек населения (тогда как в Англии — 1400, в Германии — 2000). В сельской местности 1 врач приходился на 26 тысяч человек.

    На земской службе состояли 3100 врачей. Санитарных врачей было всего 210.

    Действительно, земские врачи подчас проявляли чудеса самоотверженного служения ближним. Все помнят доктора Дымова из рассказа Чехова «Попрыгунья»: этот талантливейший врач умер, заразившись, когда пытался спасти больного дифтеритом ребёнка и высасывал из его горла плёнки. Но мало кто знает, что такие случаи бывали на самом деле. В частности, именно так умер коллега Вересаева доктор Стратонов.

    Работа земского участкового врача была не из лёгких. Товарищ Вересаева по университету доктор Петров так рисовал её тяготы:

    — Со всеми нужно ладить, от всякого зависишь. Больные приходят, когда хотят, и днём и ночью, как откажешь? Иной мужик едет лошадь подковать, проездом завернёт к тебе: «нельзя ли приехать, баба помирает». Едешь за пять вёрст: «Где больная?» — «А она сейчас рожь ушла жать…» Участок у меня в пятьдесят вёрст, два фельдшерских пункта в разных концах, каждый я обязан посетить по два раза в месяц. Спишь и ешь чорт знает как. И это изо дня в день, без праздников, без перерыву. Дома сынишка лежит в скарлатине, а ты поезжай… Крайне тяжёлая служба!

    И оплачивалась она довольно скудно. Жалованье земского врача составляло 1200–1500 рублей в год (женщина-врач получала до 900 рублей).. Содержать семью, например, на такое жалованье было нелегко. Известно, что сильную нужду испытывали многие земские (и не только земские — вспомним великого Н.И.Пирогова) врачи, впоследствии ставшие известными и соответственно более обеспеченными. Но в целом земские врачи считались людьми среднего достатка.

    Однако среди них бывали и весьма разбогатевшие, если они имели практику на стороне, в богатых семьях. Символом таких можно считать чеховского Ионыча. Он начинал свою карьеру как бедный земский врач, а затем постепенно превратил себя в машину для зарабатывания денег. Ионыч имел солидный счёт в банке, стал владельцем нескольких домов. Но такие лекари авторитетом в среде земских врачей не пользовались.

    Младший медицинский персонал получал от 300 до 500 рублей в год.

    Несмотря на нехватку врачей в России по сравнению с потребностями, их количество по отношению к платёжеспособному спросу было избыточным. Земству для полноценного обслуживания населения нужно было бы иметь, скажем, семь врачей, а средства позволяли содержать только двух. Поэтому среди врачей наблюдалась большая безработица, что приводило к сильной конкуренции. Врачу без работы жить было тяжело. Вересаев несколько лет работал в больнице бесплатно, только чтобы иметь возможность практиковаться в лечении, и ждал, пока освободится штатное место. Правда, как отмечал тот же Вересаев, в Западной Европе тоже для громадных слоев населения врачебная помощь представляла тогда недопустимую роскошь, а многие врачи не имели работы и бедствовали.

    И всё же благодаря земским врачам Россия, отстававшая от передовых стран Запада в технико-экономическом отношении, показала всему миру пример наиболее справедливого для того времени решения одной из важнейших социальных проблем.

    Тем не менее состояние здравоохранения в России оставалось неудовлетворительным.

    В 1913 году в России более 12 миллионов человек (7 процентов населения) были поражены эпидемиями холеры, дифтерии, сибирской язвы, чесотки. Ещё 9 миллионов страдали малярией, трахомой, коклюшем и пр. Всего хронических больных насчитывалось 22 миллиона человек (13 процентов населения).

    Из каждой 1000 новорождённых в возрасте до 1 года в России умирало 263 ребёнка (в Швеции — 70, в Англии — 108, в США -112, во Франции — 115, в Германии — 151).

    Средняя продолжительность жизни составляла 33 года (для мужчин — 27 лет, для женщин — 38). Не случайно Нечволодов писал о вырождении когда-то самого сильного в Европе русского народа.

    Губительно сказывалось на здоровье народа распространявшееся всё шире пьянство, которое, как отмечали многие исследователи (в том числе Д.И.Менделеев), насаждалось властью. Основными источниками доходов бюджета были косвенные налоги — винная монополия, давшая в 1913 году более 26 процентов доходов, акцизные (табачный, сахарный, спичечный и нефтяной) и таможенные сборы, составившие 20 процентов.

    В системе образования — рывок, но не прорыв

    Ко времени образования земства российское крестьянство оставалось неграмотным и погружённым в пучину невежества и суеверий. И это было следствием политики царского правительства. Реакционный государственный деятель граф Д.А.Толстой, курировавший школьное дело, считал широкое образование крестьянских детей вредным, поскольку оно отвлекает от физического труда. В правительстве ещё разделяли опасения умершего в 1855 году графа С.С.Уварова (автора формулы «православие, самодержавие, народность»), который призывал «пещись о том, чтобы чрезмерным стремлением к высшим предметам учения не поколебать порядок гражданских сословий, возбуждая в юных умах порыв к приобретению роскошных (т. е. излишних) знаний». Особенно пугал его возможный рост образованности «молодых людей, рождённых в низших сословиях общества, для которых высшее образование бесполезно, составляя излишнюю роскошь и выводя их из круга первобытного состояния без выгоды для них самих и для государства». Поэтому он предлагал меры «для удержания стремления юношества к образованию в пределах некоторой соразмерности с гражданским бытом разнородных сословий».

    Земству пришлось создавать систему начальных народных училищ заново, преодолевая множество препятствий со стороны власти, которая, с одной стороны, понимала необходимость грамотности для работников нарождающегося индустриального общества, а с другой — опасалась роста связанных с этим народнических и революционных идей.

    Земская школа была большим шагом вперёд по сравнению с прежними церковно-приходскими школами и школами грамоты, она давала гораздо более полное, более современное и систематическое (а значит, создававшее почву для атеизма) образование. Основной её тип — школа с трёхлетним обучением. В большинстве своём школы были одноклассными, один учитель обучал сразу всех учащихся — и первого, и второго, и третьего года обучения. В земской школе, кроме чтения, письма, счёта и Закона Божьего, преподавались природоведение, история и география. В некоторых школах учили рисованию и пению, преподавали гимнастику, давались также начала ремёсел, садоводства, огородничества и пчеловодства.

    При этом в земской школе не изучали алгебры, геометрии, тригонометрии, что делало практически невозможным поступление окончивших её в гимназию.

    Материальное положение и бытовые условия большинства учителей земских школ было весьма тяжёлым, о нём можно судить, в частности, по произведениям Чехова. А ему можно верить, не только потому, что он вообще отличался редкой правдивостью, но и потому, что был попечителем и устроителем ряда земских школ в Подмосковье (в Талеже, Новосёлках и Мелихове) и в Ялте. Каково было жить учителю школы в Талеже (Чехов был там попечителем), получавшему 23 рубля в месяц, имея на своём иждивении жену и четырёх детей? Он в тридцать лет был уже совсем седой и до такой степени забит нуждой, что, о чём бы с ним ни заговаривали, он всё сводил к вопросу о жалованье и о необходимости его увеличения. А ведь были школы, где учителям платили всего по 15 рублей в месяц, — этого не хватало даже на пропитание. Преподаватели гимназий относились к среднему классу, а профессоров вузов можно было считать вполне обеспеченными людьми.


    В 1913 году в России насчитывалось 9,7 миллиона учащихся во всех видах учебных заведений (включая духовные и военные) — 60,6 человек на 1000 жителей. (А в США учащихся было 18,3 миллиона — 190 человек на 1000 жителей.) 75 процентов детей и подростков были лишены возможности учиться. Среди населения старше 9 лет грамотных было 27 процентов. Среди призываемых в армию свыше трёх четвертей оказывались неграмотными.

    А в США даже среди негритянского населения грамотность достигала 56 процентов. В Бельгии грамотных (без учёта детей дошкольного возраста) было 998 грамотных на 1000 человек, в Германии — 980, в Англии — 816, во Франции — 930, лишь Португалия отставала — 214 человек).

    В России на 1000 человек было 1,7 учителя, в США — 5,5.

    В российских вузах в 1913 году обучались 127 тысяч человек (в США — 258 тысяч). На 1 университет в России приходилось около 20 миллионов человек, в Англии — 2,5, во Франции — 2,8, в Германии — 3 миллиона.

    Крестьяне составляли 85 процентов населения России, а крестьянских детей в школах всех типов было всего 15 процентов.

    Хотя земству удалось повысить уровень образования крестьянских детей, однако подлинной культурной революции в царской России так и не произошло, эту задачу пришлось решать уже Советской власти.

    Жилищные условия

    В России всегда жили очень скученно. Крестьянская семья, как правило, из трёх поколений, многодетная, ютилась в избе, с печью, часто топившейся по-чёрному. На зиму в избу приводили телёнка, иногда и другую скотину.

    В России нормой жилплощади в городах считались 12 квадратных метра на человека, но на жителя рабочих окраин в крупных городах приходилось не более 2,5 квадратных метра. Я сам вырос в общежитии, построенном купцом Прохоровым для рабочих своей «Трёхгорной мануфактуры»: в комнате площадью 17 квадратных метров (а большинство комнат общежития были по 8 квадратных метров) в момент наибольшей населённости, уже в 30-е годы, проживали 11 человек.

    Российские «капиталисты»

    Поскольку большинство предприятий тяжёлой индустрии принадлежало в России иностранцам, самой «русской» отраслью экономики (во всяком случае — промышленности) можно считать текстильную. Понять отличительные черты русского капитализма поможет, например, книга П.А.Бурышкина «Москва купеческая» (М., 1990).

    Вот как он пишет о возникновении текстильной промышленности:

    «Русская промышленность создавалась не казёнными усилиями и, за редкими исключениями, не руками лиц дворянского сословия. Русские фабрики были построены и оборудованы русским купечеством. Промышленность в России вышла из торговли… В экономике России редко наблюдалось создание крупных промышленных единиц, а крупными становились мелкие, после ряда лет существования, если деятельность их была успешной».

    При этом не город шёл в деревню со своим товаром, а крестьянин, не любивший земледелие, хорошо знавший потребность односельчан в промышленных изделиях и склонный к предпринимательству, шёл в город, закупал на свои средства или брал в кредит нужные товары и перепродавал их с некоторой выгодой. Накопив деньжат, он открывал собственное дело. Со временем выходил в купцы или становился фабрикантом.

    Центром текстильной промышленности России была Москва:

    «Промышленный рост Москвы совершался очень быстро. Окраины города покрывались десятками вечно дымящихся фабрик. Под их стенами разрастались рабочие кварталы — трущобы с узкими грязными улицами, мрачными бараками без света, воды и канализации».

    Текстильная промышленность ещё долго сохраняла патриархальный характер:

    «Вплоть до начала XX века многие московские рабочие сохранили связь с деревней, оставленной наполовину крестьянами. Каждую весну, когда начинались сельскохозяйственные работы, они покидали свои станки и тянулись толпами в деревни. С другой стороны, владельцы текстильных фабрик по старинке раздавали в окрестные деревни пряжу, чтобы получить её обратно размотанной». Мой дед, о котором я уже упоминал, был таким рабочим, который весной и осенью уходил на полевые работы в деревню, где оставалась его семья.

    Промышленному развитию России мешали широко распространённые в правящих сферах мнение, что Россия — «это страна земледельческая, что фабрично-заводское производство ей не нужно, что русская индустрия никогда не сможет конкурировать с западно-европейской и, наконец, что фабрика и весь уклад её деятельности растлевающим образом влияет на население».

    Однако возникнув, текстильная промышленность быстро развивалась, и уже к началу XX века «техническая оснащённость московских крупных мануфактур — Эмиля Цинделя, Прохоровской Трёхгорной, Альберта Гюбнера — была одной из самых лучших в мире, и много было уже сделано для улучшения жилищного вопроса для рабочих…

    В русских деловых и частью в правительственных кругах лозунгом того времени было поднятие производительных сил России, строительство собственной индустрии, организация собственного русского производства для использования богатейших производительных сил России… Промышленное развитие слишком запоздало в России конца XIX века по сравнению с её западными соседями, и нужны были чрезвычайные меры, чтобы заставить Россию в некоторой мере нагнать другие европейские страны». В правительственных кругах эти речи не нравились.

    Вот одна важная особенность российского капитализма:

    «Одной из главных особенностей московской торгово-промышленной жизни перед революцией был… семейный характер её предприятий. И фабрики, и торговые фирмы оставались зачастую собственностью той семьи, члены которой дело создали, сами им руководили передавали его по наследству членам своей же фамилии… Правда, к войне 1914 года почти вся крупная промышленность и крупная торговля были акционированы. Предприятия носили форму паевых товариществ, но в известном смысле это была лишь юридическая форма. Все — иногда без исключения — паи оставались в руках одной семьи, и в уставах обычно имелся параграф, затруднявший возможность продать паи «на сторону»…

    Эта форма «семейных предприятий» была характерна для Москвы благодаря тому, что основную массу и промышленных и торговых предприятий Московского промышленного района представляли либо текстильные фабрики, преимущественно хлопчатобумажной промышленности, либо оптовая же торговля мануфактурой. А хлопчатобумажная промышленность до последнего времени оставалась мало доступной и иностранным, и банковским капиталам…

    Поскольку в составе правлений были сами владельцы, так сказать подлинные «хозяева», то они сами обычно и несли обязанности по участию в тех или иных промышленных группировках, или объединениях. А хозяйская точка зрения далеко не всегда совпадала с точкой зрения «служащих», даже таких крупных, как директора-распорядители. На все вопросы «хозяева» обычно смотрели, конечно, прежде всего с точки зрения интересов своего дела, но вместе с тем, не будучи ни перед кем ответственны, могли гораздо легче и шире идти навстречу таким мероприятиям, которые не были финансово выгодны, как, например, в области оборудования фабричных больниц или школ. А банковских представителей в правлениях фабрично-заводских предприятий интересовало прежде всего то, что могло непосредственно сказаться на биржевой стоимости акций, а не на потребностях самого дела, вытекающих из требований производства…

    По условиям жизни в России, всякое производство, всякие промыслы имели не только хозяйственное, но и культурное значение. Даже кустарная промышленность, неизменно являлась фактором, повышавшим не только материальные, но и культурные условия, заставляя население отходить от старозаветного уклада жизни и воспринимать, так или иначе, иные культурные навыки и методы. А фабрика всегда, как правило, являлась там, где обычно была и больница, и школа, и фабричная лавка, а иногда и фабричный театр и библиотека. Не мало было таких предприятий, которые смотрели на обслуживание окрестного населения, как на свою повинность, что было тем более естественно, что и рабочая масса обычно выходила из того же окрестного населения».

    Из этого вытекало и иное понимание смысла предпринимательства:

    «Самое отношение «предпринимателя» к своему делу было несколько иным, чем теперь на Западе, или в Америке. На свою деятельность смотрели не только или не столько, как на источник наживы, а как на выполнение задачи, своего рода миссию, возложенную Богом или судьбой. Про богатство говорили, что Бог его дал в пользование и потребует пол нему отчёта, что отчасти выражалось и в том, что именно в купеческой среде необычайно были развиты и благотворительность, и коллекционерство, на которые смотрели, как на выполнение какого-то свыше назначенного долга….В России не было того «культа» богатых людей, который наблюдается в западных странах. Не только в революционной среде, но и в городской интеллигенции к богатым людям было не то что неприязненное, а мало доброжелательное отношение… Даже в купеческих группировках и на бирже богатство не играло решающей роли. Почти все главные руководители отдельных организаций обычно бывали не очень богатые люди… Да кроме того, всегда интересовались происхождением богатства…Москва ни ростовщиков, ни откупщиков не любит…

    Занятие торговлей, хотя и приносило выгоды материального свойства, но отнюдь не давало вообще почётного положения.

    Самая оценка достоинства фирмы была иной, чем, например, во Франции. Здесь торговец старается продать как можно дороже, хотя бы за счёт сильного сокращения оборота… В России было наоборот: хорошей фирмой считалась та, которая могла торговать дешевле, чем её конкуренты. Эта дешевизна не должна была идти за счёт недоплаты торговому персоналу… Фирмы, где служащие, из-за плохого к ним обращения, часто сменялись, уважением не пользовались. Их презрительно называли «проходной двор»…».

    Бурышкин приводит высказывание известного промышленника В.П.Рябушинского:

    «В московской неписаной купеческой иерархии на вершине уважения стоял промышленник-фабрикант; потом шёл купец-торговец, а внизу стоял человек, который давал деньги в рост, учитывал векселя, заставлял работать капитал. Его не очень уважали, как бы дёшевы его деньги ни были, и как бы приличен он сам ни был. Процентщик».

    Но, — продолжает Бурышкин, — и в Москве, как и во всей России, начался процесс захвата промышленности банками, появился антагонизм между банкирами и промышленниками, борьба за гегемонию.

    «При определении отношения прежней России к богатству нужно не упускать из виду особенности русского семейного и наследственного права. В России богатство было индивидуальным, а не семейным. У детей не было презюмаций, что они непременно и в «законных» долях будут наследовать отцовское состояние. Купеческие богатства были по большей части «благоприобретённые», и наследователь мог делать с ними, что хотел. Примеров такого «произвольного» распоряжения своим имуществом было немало…

    Богатство служило источником для дел широкого благотворения…

    Заботы о душе» заставляли именитое купечество, при жизни или после смерти, передавать миллионные состояния на благотворительность, на построение церквей, больниц, богаделен». Большинство московских купцов-фабрикантов не имело специального образования, а до всего доходило своей смёткой: «Русская коммерческая школа, построенная по западноевропейскому образцу, являлась перегруженной рядом преподаваемых дисциплин и не обращала внимания на надлежащую практическую подготовку». Так что если купец хотел дать детям хорошее образование, то посылал их за границу — и не в школу, а на передовое предприятие.

    Впрочем, не все купцы занимались промышленными делами или торговлей:

    «В купцы записывались на основании соображений, совершенно посторонних торговой деятельности. Например, евреи записывались в купцы первой гильдии потому, что таким путём они получали право повсеместного жительства, вне зависимости от так называемой черты оседлости…

    Среди московского купечества было очень мало фамилий, которые насчитывали бы более ста лет существования…».

    Выход из купечества был уходом в дворянство: или царь возводил (как Прохоровых), или получал чин действительного статского советника за пожертвования. А можно было дослужиться — стать попечителем какого-нибудь богоугодного заведения и со временем получить чин, дающий дворянство.

    Бурышкин проводит «параллель между общественной деятельностью в России прошлого времени и в Западной Европе, в частности с Францией. На Западе — это устройство собственных дел, личной своей карьеры; в России — это прежде всего служение».

    В начале XX века купечество стало в Москве заметной общественной силой. Ещё лет двадцать назад «на купца смотрели не то чтобы с презрением, а так, как-то чудно. Где, дескать, тебе до нас. Такой же ты мужик, как и все, только вот синий сюртук носишь…». А теперь всё изменилось:

    «Купец идёт. На купца спрос теперь. От него ждут «настоящего слова». И он везде не заставляет себя ждать. Он произносит речи, проектирует мероприятия, издаёт книги, фабрикует высшие сорта политики, устраивает митинги и проч… Он и круг, и центр московской жизни.

    В Москве вы ни шагу не сделаете без купца. Он и миткалём торгкет, и о категорическом императиве хлопочет, и лучшие в мире клиники устраивает… У него лучшие дома и выезды, лучшие картины, любовницы и библиотеки… Купеческие жёны получали свои туалеты из Парижа, ездили на зимнюю весну на Французскую Ривьеру и, в то же самое время, по каким-то причинам заискивали у высшего дворянства».

    Но в масштабе государства купечество не представляло собой организованной политической силы:

    «По правде говоря, в дореволюционной России вообще не было того торгово-промышленного представительства, какое знают и Западная Европа, и Америка. Это не значит, что голос промышленности, а иногда и торговли, не был вовсе слышен и что правительство к нему не прислушивалось, но в первую голову имело значение, кто говорит, какое лицо, а не какое учреждение…. Подлинно всероссийского объединения долго не было, объективная потребность в нём существовала, и Москве приходилось говорить за всю Россию… Февральский переворот, вопреки утверждениям советских историков, в своём существе вовсе не был «буржуазной революцией»… и после февраля вовсе не было купеческого «реванша». Положение оставалось, в своих основных чертах, тем же самым, только господствующим классом стала социалистически-меньшевистская и эс-эровская интеллигенция».

    Не капиталисты, а буржуа

    Ну, и как же жила эта московская буржуазия? Вот один из самых ярких её представителей — Николай Павлович Рябушинский.

    Это к его услугам были «самые дорогие рестораны, самые красивые женщины, самые старые вина, самые модные сигары», и это о нём ходили «самые страшные слухи: будто состоит он в тайном обществе самоубийц (и он действительно стрелялся, но остался жив), учреждённом сынками капиталистов, и устраивает оргии на могилах тех, кто по жребию распрощались с жизнью.

    В поисках приключений он колесит по Европе, из Америки привозит красавицу-певичку, отстреливается от аборигенов в Австралии, с необычной помпой устраивает путешествие в Индию, отправившись туда на манер некоего наследного принца — со свитой и даже с церемониймейстером — за большие деньги сманённым на эту должность метрдотелем «Яра».

    И этот кутила и ловелас неожиданно оказался художником и поэтом, меценатом, потратившим большие деньги на поддержку деятелей искусства. После революции он эмигрировал, сохранив приличные деньги, и открыл в Париже один из лучших антикварных магазинов.

    Вот на что тратили деньги самые видные московские купцы:

    «Московский городской голова Михаил Леонтьевич Королёв, Алексей Иванович Хлудов, Павел и Дмитрий Петровичи Сорокоумовские… ходили обыкновенно пить шампанское в винный погребок Богатырёва… Королёв ставил на стол свою шляпу-цилиндр, затем начинали пить и пили до тех пор, пока шляпа не заполнялась пробками от шампанского…».

    В предреволюционной России капиталисты были, а капитализма не было. (Как в позднее Средневековье в Западной Европе — феодалы были, а феодализма уже не было, его ликвидировало сильное централизованное государство.)

    85 процентов населения России составляли крестьяне, жившие натуральным хозяйством. Даже если они включались в рыночные отношения, их хозяйство, как показал А.В.Чаянов, лишь внешне напоминало товарное. Традиционно сильным был государственный сектор. И Александру II приходилось насаждать капитализм силой, как Пётр I или Екатерина II насаждали картошку.

    Сам государственный строй не позволял развиться в России капитализму. Не случайно Столыпин в своём выступлении 9 ноября 1910 года в Государственной думе назвал царский строй «развращающим началом казённого социализма», а в частных беседах с родственниками обзывал Николая II «первым казённым социалистом Российской империи».

    Капиталист — тот, кто «зашибает» деньгу, а буржуа — тот, кто её тратит с полнотой ощущения в рамках закона и финансовых возможностей.

    Капиталист без лоска в буржуазном обществе — чужак. В книге Бурышкина приводится много примеров того, как стремились приобрести лоск московские промышленники.

    Конечно, и среди купцов попадали самородки вроде Саввы Тимофеевича Морозова, убеждённого в том, что «богато наделённой русской земле и щедро одарённому русскому народу не пристало быть данниками чужой казны и чужого народа… Россия, благодаря своим естественным богатствам, благодаря исключительной сметливости своего населения, благодаря редкой выносливости своего рабочего, может и должна быть одной из первых по промышленности стран Европы».

    Морозов умел выжимать пот из рабочих, но в то же время заботился об их быте и просвещении, содержал на свои средства Московский художественный театр (правда, столь же щедро снабжал деньгами и большевиков). А для своих работников в Орехово-Зуеве построил благоустроенные казармы, больницу и народный дом с хорошей библиотекой, устраивал симфонические концерты, привозил артистов лучших московских театров, и они играли лучшие свои спектакли. Фабричный театр и симфонический оркестр не уступали прославленным коллективам профессионалов. Талантливых работников отправлял стипендиатами в технические вузы и даже за границу.

    Морозов отказался, воспользовавшись благоприятной конъюнктурой рынка, с большой прибылью перепродать купленный им хлопок, чтобы не оставлять своих рабочих без работы.

    Но и он тратил много денег безрассудно, буржуа в нём часто брал верх над капиталистом. Он был завсегдатаем ресторана «Яр», где купцы оставляли целые состояния, развлекаясь битьём зеркал и намазыванием горчицы на физиономии официантам. Морозов, однажды обнаружив, что ресторан закрыт, пытался разрушить стену и въехать в зал на тройке.

    Главный лозунг другого русского промышленника Сергея Ивановича Мальцова: «Российская промышленность должна освободиться от иностранной зависимости!» Династия Мальцовых создала корпорацию, которая производила едва ли не всё от сахара до чугуна и рельсов, машин и подвижного состава для железных дорог. На её заводах работали свыше 100 тысяч человек. Рядом с заводами строились посёлки со школами, больницами, клубами, землей для сада и огорода, железным и шоссейными дорогами. В их «государстве в государстве» выпускались даже собственные денежные знаки.

    Купец Прохоров получал золотые медали на Всемирных выставках не только за высочайшее качество выпускаемых им тканей, но и за заботу о быте рабочих.

    Но это всё же были исключения из правила.

    Современные апологеты предреволюционной России («белые патриоты») говорят: если бы России дали 20 лет спокойного развития, то она показала бы чудеса экономического развития. При этом часто приводят слова англичанина Э.Торна, писавшего в своей работе «Россия в 1914 году»: «если западные страны не сумеют удержать Россию, то к 1930 году ей не будет соперников, и Европа и США окажутся на коленях у сырьевого гиганта».

    Это не так. Страна не могла эффективно развиваться без устранения привилегий дворянства и других пережитков прошлого. О том, что государственный и общественный строй устарел, свидетельствует и тот факт, что в первую мировую войну, когда нельзя было сослаться на внезапность нападения врага, Россия потеряла 3,6 млн. солдат и офицеров пленными. Народ не хотел сражаться за эту власть.

    Революция была неизбежной. И она произошла.

    Пройдя через немыслимые испытания, принеся неслыханные жертвы, Россия возродилась в виде СССР. И тогда были достигнуты грандиозные успехи в фундаментальных исследованиях, созданы не имеющие аналогов в мире разработки в аэрокосмонавтике, и т. д.

    Нет! Россию мы не потеряли! Именно в годы Советской власти Россия стала одной из двух сверхдержав. Именно тогда она вела полностью независимую внешнюю политику.

    В данной главе показано, что в России не было капитализма в общепринятом значении этого слова. Но само-то это слово имеет смысл, то есть, существует ли капитализм вообще или же под этим именем выступает нечто совершенно иное?










    Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх