Картина 8. Кинжал хорош для того, у кого он есть

«Саид ехал по пустыне. И хотя он был занят своими мыслями, он сразу заметил трех всадников, выскочивших из-за бархана.

Саид продолжал ехать в том же направлении.

— Стой! — крикнул один из всадников. — Стой! Кому говорят?!

Другой выстрелил.

В ту же секунду, свесившись с седла, Саид дважды выстрелил по бандитам из-под лошади.

Двое бандитов свалились с коней. Третий дал стрекача.

Саид развернул коня и поскакал за ним. Конь вынес Саида на вершину бархана. Саид вскинул винтовку и… В тридцати метрах прямо на него двигался отряд Абдуллы. Два пулемета держали Саида на прицеле. Саид опустил винтовку.

Отряд насчитывал полсотни всадников и пару десятков груженых тюками верблюдов. В середине, окруженный телохранителями, ехал на белом коне Абдулла.

— Зачем ты убил моих людей, Саид? — спросил он, когда отряд подошел поближе. — Я послал их сказать, чтобы ты не искал Джавдета в Сухом ручье. Его там нет».

Последние слова Абдуллы не означают, что он знает местонахождение Джавдета, но по ним можно предположить, что он имеет представление о местах, где Джавдета искать не следует. Всё это говорит о том, что между Джавдетом и Абдуллой существует некая связь, которую хотел понять Сухов еще в Картине 1.

Так в ней на вопрос Сухова “А Джавдет, он с Абдуллой или как?”, Саид отвечает: “Джавдет — трус, Абдулла — воин”.

Поначалу может показаться, что такой ответ не по существу, но если его рассматривать как иносказательную оценку определенного этапа длительного процесса противостояния двух концепций управления глобального уровня значимости: библейской и коранической, то он довольно точен.

В настоящее время для заправил Запада главным препятствием на вожделенном пути к безраздельному мировому господству является проблема, существо которой они предпочитают не обсуждать в средствах массовой информации, но которой пугают обывателя повсеместно. Это — проблема “исламского фундаментализма”. Абстрактно-филологическое арабо-латинское пугало “исламский фундаментализм” не опирается на корневую базу ни в одном из ныне живых языков и не имеет в них смысла, по какой причине оно осмысляется каждым, кто с ним сталкивается, из того контекста, в котором его подают средства массовой информации. Средства же массовой информации Запада повсеместно формируют образ врага из всего, что в нынешнем мире обусловлено фактом Коранического Откровения в прошлом.

Причина этого лежит не в расхождении богословов по неотмирным вопросам догматики и душеспасения; и не в различии ритуалов господствующих культовых традиций, а в том, что агрессия Библейской региональной цивилизации (Запада) в сопредельные ей регионы протекает как скупка собственности народов и самих народов на основе ростовщического кредита, в котором в глобальных масштабах доминируют еврейские кланы, контролирующие надгосударственное банковское дело под видом заурядного частного предпринимательства, подобного якобы частному предпринимательству в сфере торговли и производства. Коран же категорически запрещает ростовщичество — кредитование под процент — будь оно частным либо же государственным. То есть, ставя ростовщический кредит вне закона под проклятие Бога, Кораническая культура защищает верное её идеалам общество от гнета надгосударственной глобальной библейской надстройки и её периферии, что исключает возможность завершения глобальной экспансии библейской цивилизации и установления Западом “нового мирового порядка”, который на поверку оказывается старым древнеегипетским рабовладением, но осуществляемым при помощи финансовой ростовщической удавки, а не грубой вооруженной силой.

Почему же Кораническая культура, имея в своем арсенале столь мощное оружие, как Коран, не смогла остановить экспансию библейской доктрины глобального рабовладения? Символический ответ на этот вопрос в фильме краток: “Джавдет — трус, Абдулла — воин”, но в таком виде он упрощает проблему противостояния двух концепций управления и потому его нет в киноповести. И тем не менее авторы киноповести не уходят от ответа на этот вопрос.

«Абдулла говорил спокойно, легкая усмешка кривила его губы, но глаза смотрели недобро.

— Твой отец был другом моего отца, продолжал Абдулла. — Дорога легче, когда встретится добрый попутчик. Ты будешь моим гостем.

Абдулла подал незаметный знак. Четыре бандита подскакали к Саиду и встали с ним с двух сторон…»

Если перевести эту сцену с языка символов на язык “холодной войны”, то получается, что библиисты следуя “незаметным” знакам искажающим откровения “священного писания”, разоружили коранический ислам, превратив его в ислам исторический. Такая операция не только облегчила экспансию Библейской концепции, но обеспечила ей к тому же еще и “доброго попутчика”. Как такое могло случиться? Ответ на этот вопрос есть в Коране, сура 2:

«257(256). Нет принуждения в религии. Уже ясно отличился прямой путь от заблуждения. Кто не верует в идолопоклонство и верует в Аллаха, тот ухватился за надежную опору, для которой нет сокрушения. Поистине, Аллах — слышащий, знающий!»

Бог действительно всегда слышащий, знающий, что нельзя сказать о человеке. И потому, хотя со времени оглашения Корана Мухаммадом прошло более 1300 лет, человек не всегда способен отличить прямой путь от заблуждения. Большинство слышит только то, что хочет услышать. Это означает, что даже прямые откровения о царстве Божием на земле, идущие к человеку от Бога, попадают не в пустоту, а в уже сложившуюся к тому времени в его сознании и подсознании систему стереотипов его отношения к явлениям внутреннего и внешнего мира, сформированную традициями прошлого, культурой. То, что очевидно и понятно в одной системе стереотипов, неприемлемо в другой системе стереотипов. «Многие вещи нам непонятны не потому, что наши понятия слабы, а потому, что сии вещи не входят в круг наших понятий», — известное изречение К.Пруткова, в котором “понятия” — стереотипы, пересмотр которых дело невероятно трудное.

«Банда Абдуллы неторопливо двигалась к Педженту. Абдулла был в хорошем расположении духа.

— Мой отец перед смертью сказал: “Абдулла, я прожил жизнь бедняком…” — рассказывал он Саиду, ехавшему рядом, — “и я хочу, чтобы Аллах послал тебе дорогой халат и красивую сбрую для твоего коня”. Я долго ждал, а потом Аллах сказал мне: “Садись на коня и возьми сам что хочешь… если ты храбрый и сильный…”.

Абдулла умолк, чтобы дать высказаться собеседнику.

— Мой отец ничего не сказал перед смертью. Джавдет убил его в спину, — мрачно произнес Саид.

— Твой отец был мудрый человек, — продолжал Абдулла. Большое сильное его тело мерно покачивалось в седле. — Но кто на земле знает, что есть добро и зло? Кинжал хорош для того, у кого он есть, и плохо тому, у кого он не окажется в нужное время».

Слова, “кто на земле знает, что есть добро и зло”, — “визитная карточка” Абдуллы — символ безнравственности Библейской концепции. Это своеобразный пароль опознавания «свой-чужой» для всех национальных “элит” Библейской цивилизации существует в Ветхом Завете. Для “людей Абдуллы” этот текст как бы отсутствует (изъят из изданий Библии на всех западноевропейских языках), но он всё равно остаётся в умолчаниях. Поэтому мы приводим его по русскому изданию Библии (Числа, 14:10), из которой он не изъят, то ли по недомыслию православной иерархии, то ли благодаря стремлению противостоять католической и протестантской иерархии на уровне особой библейской “самости”. Текст восстановлен по переводу семидесяти толковников — Септуагинте:

«[только детям их, которые здесь со Мною, которые не знают, что добро, что зло, всем малолетним, ничего не смыслящим, им дам землю…] [76]».

В диалоге Саида и Абдуллы выявлена сущность концепции концентрации производительных сил общества методом “культурного сотрудничества”, на основе которого все народы превращаются в безликую толпу, после чего можно «брать у неё всё, чего хочешь». И первой (а потому и вечно юной [77]) женой в “гареме Абдуллы” стало древнее семитское племя кочевников, дошедшее неизменным до нашего времени под именем еврейства. Но у этой “жены” есть особая миссия — миссия “жертвы”: все остальные народы должны на своей шкуре ощущать гнет глобального рабства, но не должны впрямую сталкиваться с глобальным рабовладельцем, а свою ненависть (и тайную, и явную) изливать на “И.О.” глобального рабовладельца — рассеянное по всему свету “богоизбранное” племя. В этом — суть жертвенности еврейства, которая воспринимается евреями, как беспричинное проявление ненависти к ним всех народов.

«Гюльчатай уже спала, её юное лицо было спокойно.

У изголовья каждой бывшей жены висела табличка с их именем.

— О Аллах, — поднялась вдруг одна из них. — Есть хочу.

И тогда, как по команде, поднялись все и обернулись к Гюльчатай.

— Наш муж забыл нас, еще не узнав. Это его дело. Но почему он не дает нам мяса? — протянув к ней руки, сердито сказала Джамиля. — Когда я была любимой женой Абдуллы, мы каждый день ели мясо! — с презрением глядя на Гюльчатай, добавила она. — И орехи… И рахат-лукум!

Гюльчатай испуганно слушала Джамилю».

В фильме слова про “мясо” и “рахат-лукум” исчезли. Почему? Потому что они слишком прямо указуют на сущность национальных “элит”, которых не интересует вопрос, откуда появляется у прикармливающего их господина “мясо и рахат-лукум”. Им важно, чтобы эти продукты были в необходимом им количестве вне зависимости от складывающихся обстоятельств.