В античные времена василиском называли маленькую змею с белой меткой на голове, живущую в Ливийской пустыне и известную своим смертоносным ядом и способностью передвигаться с поднятой головой. Изображения василиска украшали головные уборы египетских фараонов и изваяний богов. В «Иероглифике» Гораполло мы находим любопытный отрывок, касающийся отношения древних египтян к этому удивительному существу: «Когда они хотят изобразить слово „вечность“, они рисуют змею, хвост которой спрятан за ее телом. У египтян эта змея зовется Урайон, а у греков – Василиск… Если она дохнёт на любое другое животное, даже не кусая его, жертва умирает. Поскольку эта змея обладает властью над жизнью и смертью, они помещают ее на головы своих богов».

В греческом языке «василиск» означает «маленький царь». Как и его имя, наше представление о василиске пришло из Греции. Для греков василиск был одним из чудес «заморской пустыни», однако до нашего времени греческие литературные источники о василиске не дошли. Статья о василиске содержится в «Естественной истории» римского писателя Плиния Старшего (I век н. э.), в том числе написанной и на основе трудов греческих историков и хронистов.

Вот описание Плиния: «Василиск обладает удивительной способностью: кто видит его – сразу умирает. Он живет в Киренаике. (На его голове – белое пятно, напоминающее диадему. Его длина – не больше 30 сантиметров.) Он обращает других змей в бегство своим шипением и передвигается не изгибаясь всем телом, а приподнимая свою среднюю часть. Не только от прикосновения, но и от дыхания василиска кусты и трава засыхают, а камни воспламеняются. Его действие на других животных и людей ужасно: рассказывают, что однажды всадник поразил василиска своим копьем и яд, поднявшийся через копье, убил не только человека, но и лошадь. Однако даже для этой удивительной змеи укус ласки смертелен – таков закон природы: никто не остался без достойного соперника… Волхвы приносят кровь василиска в жертву небесам. На солнце она густеет, как смола, и напоминает смолу по цвету. Если кровь василиска растворить в воде, она становится краснее, чем киноварь».

Таков «настоящий» василиск. Главная его черта, закрепленная в имени, – царственность. Возможно, она связана с особой отметиной на голове василиска или с его способностью передвигаться не опуская головы (этот аспект, видимо, был очень значим для древних египтян). Заслуживает внимания и тот факт, что невероятная губительная сила заключена в таком небольшом существе. Слово «василиск» можно в определенном контексте перевести и как «маленький тиран». Неудивительно, что василиск несет в себе в основном негативные качества «царственного существа».

Василиск практически не упоминается в литературе древности. Исключение составляют только пара отрывков из Ветхого завета и поэма грека Полиодора «Эфиопика», в которой существование «злого глаза» подтверждается тем, что «василиск одним лишь взглядом и дыханием убивает все, что попадается ему на пути». В «Деяниях» Аммиана Марцеллина (IV век н. э.) один из персонажей сравнивается с василиском, «который опасен даже на расстоянии». В «Фарсалии» Лукана описывается битва армии Катона со змеями. Василиск обращает змей в бегство и в одиночку противостоит армии. Солдат поражает василиска и избегает участи всадника, описанного Плинием, только благодаря тому, что отрубает себе руку, державшую копье.

В каждом из этих отрывков василиск заслужил упоминание не своей «короной» или поднятой головой, а своим ядом. Сообщение Плиния о свойствах его крови указывает на издревле существовавший интерес к возможному применению свойств василиска в медицине и других областях. Согласно поверью, шкуру василиска вешали в храмах, чтобы отпугивать змей и скорпионов. Один из авторов говорит о том, что, если натереть серебро пеплом василиска, оно приобретает все свойства золота. Такие представления были собраны и систематизированы в средневековых бестиариях (сочинениях о реальных и фантастических животных) и алхимических трактатах эпохи Возрождения. О вражде между василиском и лаской впервые сообщается в труде III века до н. э., приписываемом Демокриту. В средние века появляются и другие средства борьбы с василиском: противоядием его убийственному яду и дыханию служат яд и запах ласки; шипение василиска смертельно, но и сам он погибает от крика петуха, а его смертоносный взгляд может быть обращен против него самого при помощи обычного зеркала.

После падения Римской империи Европа надолго потеряла связь с Африкой, которая вследствие этого стала еще более загадочным континентом. В средневековой Европе василиск представлялся настоящим чудовищем. Интересно, что, приобретая все новые и новые зловещие качества, василиск становился все менее экзотическим существом. Он рассматривался уже не как житель далекой Африки, а как нечто, на что можно с непоправимыми последствиями наступить прямо за порогом собственного дома. По одной из версий, Англия некогда просто кишела василисками.

Превращение василиска в сказочное чудовище обусловлено самой историей его рождения. В греческом переводе библейской Книги пророка Исайи читаем: «Кто поест яиц их – умрет, а если раздавит – выползет василиск». В христианских комментариях василиск воспринимается как воплощение самого дьявола, который даже перед низвержением в ад гордо держит голову. Псалом 90 выражает веру во всемогущество Бога: «На аспида и василиска наступишь». Дьявольская природа василиска, определенная в Священном писании, и отсутствие его четкого описания послужили благодатной почвой для многих последующих вымыслов.

Мысль о том, что упомянутое Исайей яйцо – птичье, происходит, видимо, из истории об ибисе. В «Деяниях» Аммиана Марцеллина рассказ о василиске следует непосредственно за упоминанием о том, что ибис контролирует численность змей в Египте, питаясь их яйцами. Кроме того, согласно Аммиану, ибис откладывает свои яйца через клюв (возможно, он неправильно интерпретировал образ ибиса со змеиным яйцом в клюве). В Египте существовало поверье, что ибис, поедающий змей, сам иногда откладывает змеиные яйца. Современник Аммиана, знаток Египта Кассиан категорически утверждает, что «нет сомнения в том, что василиски рождаются из яиц птицы, которую в Египте зовут ибисом».

Хотя идея о противостоянии василиска и петуха (видимо, как отражение того факта, что нечистая сила боится петушиного крика) известна со II века н.э., неясно только, в какое время с петухом стали связывать и легенду о рождении василиска. В бестиарии Пьера де Бове (1218) рассказывается о том, что яйцо василиска начинает формироваться в теле старого петуха. Петух откладывает его в укромном месте на кучу навоза, где его насиживает жаба. Из яйца вылупляется петух с длинным змеиным хвостом, который и есть самый настоящий василиск. Де Бове также описывает сцену охоты на василиска с зеркалом, свидетелем которой он, по его словам, был сам. Поверье о том, что ядовитый взгляд может быть обращен на самого василиска, видимо, восходит к мифу о Медузе, которая погибла от собственного отражения на щите Персея. Это тем более вероятно, если вспомнить, что Лукан считал василиска одним из чудовищ, родившихся из крови Медузы.

В позднем средневековье слово «василиск» нередко встречается в алхимических трактатах в качестве «философского камня». А Альбрехт Магнус в труде «О животных» отвергает истории о крылатом василиске, рожденном из петушиного яйца, как выдумки.

С расцветом естественных наук в эпоху Возрождения упоминания о василиске становятся редкими. Последний раз василиска «видели» в Варшаве в 1587 году. Двумя десятилетиями ранее швейцарский естествоиспытатель Конрад Геснер высказал в своей «Истории животных» скептическое мнение относительно существования василиска. Эдвард Топселл в «Истории змей» говорит о том, что петух со змеиным хвостом, возможно, существует (отрицать этот факт означало идти против церковных догм), но, во всяком случае, он не имеет ничего общего с василиском. Браун в 1646 году идет еще дальше: «Это существо – не только не василиск, но и вообще не существует в природе».

Удивительно то, что, как только миф о василиске-петухе был отвергнут, африканский василиск тоже был забыт. В эпоху Возрождения было создано немало «чучел» василиска, составленных из частей морских скатов и других рыб, часто с раскрашенными глазами. Такие чучела можно и сегодня увидеть в музеях Венеции и Вероны. Большинство изображений василиска, относящихся к XVI—XVII векам, основаны именно на таких муляжах.

Существуют многочисленные изображения василиска на церковных барельефах, медальонах и гербах. В средневековых геральдических книгах василиск имеет голову и лапы петуха, птичье тело, покрытое чешуей, и змеиный хвост; трудно определить, чем покрыты его крылья – перьями или чешуей. Изображения василиска эпохи Возрождения отличаются чрезвычайным разнообразием. Нечто напоминающее василиска изображено на фресках Джотто в часовне Скровенджи в Падуе.

Интерес вызывает и полотно Карпаччо «Святой Трифоний, повергающий василиска». По легенде, святой изгнал дьявола, поэтому на картине василиск изображен таким, каким, по мнению живописца, должен быть дьявол: у него четыре лапы, тело льва и голова мула. Забавно, что, хотя для Карпаччо василиск – не мифологическое существо, а именно дьявол, название сыграло свою роль и картина повлияла на дальнейшее представление о василиске.

Василиск довольно часто упоминается в литературе, хотя никогда не бывает главным героем. Помимо многочисленных комментариев к Библии и бестиариев, однозначно именующих василиска воплощением дьявола и порока, его образ нередко встречается в английских и французских романах. Во времена Шекспира василисками называли проституток, однако английский драматург использовал это слово не только в современном ему значении, но и обращаясь к образу ядовитого существа. В трагедии «Ричард III» невеста Ричарда леди Энн желает стать василиском, существом ядовитым, но в то же время царственным, как и полагается будущей королеве.

В поэзии XIX века христианский образ василиска-дьявола начинает тускнеть. У Китса, Колриджа и Шелли василиск – скорее благородный египетский символ, чем средневековое чудовище. В «Оде к Неаполю» Шелли призывает город: «Будь, как имперский василиск, сражай врагов невидимым оружьем».

Василиск не пользуется большой популярностью в наши дни. Он не имеет особого символического значения, как единорог или русалка. Место в мифологии, которое могло стать определенной нишей для василиска, прочно занято драконом, чья история древнее и обширнее. Многие из нас, встретив изображение василиска, легко спутают его с драконом. Возможно, есть доля истины в поверье, что тот, кто видел василиска впервые, не погибает от его взгляда. Так или иначе, сегодня мы можем смотреть на изображение василиска на барельефе или фасаде здания не только не подвергая свою жизнь опасности, но даже и не замечая его.

В современной английской песенке о гарпии она предстает перед нами как веселое поющее существо, находящее прелесть в шумных вечеринках:

Пришел я с арфой к гарпии,
И стали мы петь и играть,
Никто не может, как гарпия,
На арфе так славно бренчать.

В этой песенке не осталось ничего от тех древних существ – обычно их бывало трое, – которые устремлялись вниз с небес, хватали пищу когтями или длинными лапами и принимались низвергать ее на тех, кому посчастливилось трапезничать неподалеку. Сегодня, когда слово «гарпия» используется в уничижительном смысле, природа такого «антиобщественного поведения» гарпий, похоже, позабыта.

Гарпии изначально прославились не из-за их категорического неприятия правил приличия. Само это слово происходит от греческого harpazein – «схватить». В древней мифологии гарпии ассоциировались со штормовыми ветрами, которые уносили тех, кому было суждено исчезнуть. Гомер в «Илиаде» называет только одну из них по имени – Подаргу, мать лошадей Ахиллеса, родившую от Зефира, производящего ветер. Древнегреческий поэт Гесиод в «Теогонии» упоминает двух: «белокурую» Аэлло и Окипету, которая «дружит с ветрами и птицами, и ее быстрые крылья возносят ее высоко над землей». Гарпии обычно изображаются в виде хищных птиц с головой и грудью женщины; наиболее часто встречающиеся их имена – Келено, Нико-теон и Тиелла.

«Отец трагедии» Эсхил (ок. 525 – 456 до н. э.), наверное, был одним из первых, кто заметил, что гарпии уродливы (Eumenides). Более полное описание их импульсивного поведения и повадок появляется в эпическом цикле об аргонавтах. В поисках золотого руна аргонавты встретили Финея, который был наказан слепотой и преждевременной старостью за злоупотребление даром пророка. Финей голодал из-за гарпий: «Гарпии всегда наблюдают за моей едой. Я устал и не знаю, как мне избавиться от них; они тотчас налетают черным облаком. Еще издалека по шуму крыльев я слышу, что приближается Келено. Они прилетают и уносят всю мою пищу, опрокидывают и оскверняют чаши. Распространяется такое зловоние и начинается ужасная бойня, ибо эти монстры так же голодны, как и я».

В благодарность за пророчества Финея, которые помогли аргонавтам в их странствиях, Зет и Калаид побеждают гарпий и уводят их на Строфадские острова в Эгейском море, и те обещают никогда больше не досаждать Финею. Там гарпии дожидались Энея, который спасся из горящей Трои и приготовил угощенье для своих голодных друзей.

Герой «Энеиды» Вергилия (I век до н. э.) так позже опишет этот эпизод королеве Дидо: «Нет никого ужаснее гарпий, ни чума, ни гнев богов не может сравниться с ними, взмывающими со Стигианских вод. Это птицы с лицами юных дев. Ужасный смрад исходит из их желудков, у них когти на лапах, и они всегда бледны от голода… Внезапно они соскальзывают с гор на нас, громко хлопая крыльями, хватают пищу своими грязными лапами, делая ее несъедобной, распространяя ужасное зловоние, оглушительно крича». Наконец гарпии исчезают, и одна из них, Келено, усаживается на скалу и проклинает Энея. Он не построит обетованный город в Италии, говорит Келено, и она из-за голода будет вынуждена глодать собственные стопы.

Обжорство традиционно приписывалось гарпиям еще во времена Горация (I век до н. э.). Гораздо раньше гарпии начали восприниматься аллегорически. У греческого философа Гераклита гарпии, которые лишали Финея пищи, были высокоценимыми проститутками, которые пожирали выделения молодых мужчин. Эта идея повторяется у Евстафия и других философов. Во времена Евстафия, когда аллегория становится широко распространенной в религии и широко используются мифологические толкования, Третий Ватиканский толкователь мифов объединяет фурий и гарпий и объясняет, что их нападению подвергаются скупцы. В XV веке Джованни Беллини наделяет гарпий похожими функциями. В серии аллегорических панно, иллюстрирующих семь смертных грехов, художник изобразил гарпию в виде аллегорической фигуры, олицетворяющей алчность, водрузив ее на два золотых шара. Шары символизировали ссору гарпий с Гесперидами, дочерями Атласа, съевшими яблоки, которые они сторожили. Все это укрепляло «репутацию» гарпий как жадных существ. В XVI веке итальянский собиратель мифов Натале Конти заявил, что внешний облик гарпий дает представление, какими могут быть души скупцов.

Так как гарпии хорошо подходили для дидактических целей, средневековые моралисты и авторы «книг символов» эпохи Возрождения стали практически использовать легенду о них, делая акцент на чувстве их вины. Вот что записано в одной из них: «Гарпия имеет подобие человека и жаждет убить первого встретившегося, но когда она приближается к воде и смотрит на свое отражение, то видит, что убила себе подобного, и глубоко сожалеет, что повстречала человека. Это символизирует душу, которая убила Христа за ее грех, и она похожа на него, потому что создана по его подобию. И когда вспоминает, как умер Иисус за наши грехи, гарпия впадает в великую скорбь и печаль».

Винсент де Бове пересказал эту легенду в своей энциклопедической работе, а в редких случаях, когда гарпию включают в бестиарии, она изображается как раскаивающаяся убийца. В одном бестиарии крылатый монстр с человеческой головой и львиными лапами стоит над трупом, похожим на сирену; а как сказано в бестиарии Пьера де Бове, гарпия-убийца похожа и на лошадь, и на человека, у нее туловище льва, крылья змеи, лошадиный хвост. По одной версии, гарпия испытывает столь сильные угрызения совести, что кончает жизнь самоубийством.

С этой любопытной историей, вероятно, связано описание гарпий у Данте в седьмом круге ада. Его гарпии едят на листьях колючего кустарника, в которые воплотились после смерти души самоубийц. Только страдая от кровоточащих ран, причиняемых этими тварями, которые оскверняют все, к чему прикасаются, грешники могут получить искупление своих поступков.

Хотя и не часто, гарпии появляются в образе убийц во времена Ренессанса в иллюстрированных книгах нравоучительных стихов, написанных в классической традиции и известных как «книги символов». Под влиянием трактата «Homicidia sui ipsius Ultor» («Убийца мстит сам себе») Лаврентий Эктаний и Яков де Зеттер рассказывают о гарпии, которая вонзает зубы в кишки человека. Но пиршество длится недолго, так как когда гарпия видит в воде свое отражение таким, какой она предстанет после смерти, печаль увлекает ее в пучину вод, и гарпия погибает. Стих заканчивается призывом к злодеям раскаяться в своих преступлениях. Хотя упоминается только одна гарпия, на гравюре изображены три. А известный писатель-символист Рейснер называет гарпий не иначе как Tria Animi Monstra, три монстра разума. Английский современник этих писателей Генри Пичем перемещает гарпий на королевский двор и сопровождает свой стих удивительными гравюрами, на которых изображены птицы с головой женщины, с большой грудью и волосами до плеч. Принцы на гравюрах выступают в роли Финея, они слепы и их терзают три гарпии – лгунья, льстица и тунеядка.

К этому времени уже были установлены основные характеристики гарпий. Действительно, зоолог Конрад Геснер (1516 – 1565), отмечая, что ученые отождествляют гарпий с крылатыми демонами, смерчами и голодными псами, скептически относится к их утверждениям. Неутомимый энциклопедист Альдрованди, обобщивший классические и средневековые истории о гарпиях, выделил следующие рубрики-характеристики: жадность, ненасытность, нечистоплотность. Согласно его описаниям, гарпии имеют туловища хищных птиц, уши медведя, оперенные лапы, человеческие ноги, огромные когти и белую женскую грудь; их считали злыми божествами, демонами, символами смерча. Их также называли canes Jovis (псами Юпитера), так как они были фуриями, подручными-мстительницами Зевса. Они не в состоянии удерживать пищу, и, как результат, все, к чему прикасаются, оскверняется нечистотами, извергаемыми из их кишечников. Альдрованди говорит, что у человека такое состояние доктора называют «собачьим аппетитом».

В шекспировской «Буре» Просперо советует Ариэлю обратиться гарпией, чтобы все угощенья исчезли до того, как их начали есть. Бенедикт из «Много шума из ничего» заявляет, что касается Беатрис, то он лучше пойдет на край земли, чем «перекинется тремя словами с этой гарпией». В «Перикле» Шекспира такая реплика: «Ты как гарпия, – говорит Клеон своей злобной жене, – которая предает; ты, с твоим ангельским личиком, впиваешься орлиными когтями».

А вот какие символы в геральдике приписывал гарпиям поздний фаворит английской королевы Елизаветы I Джон Гуиллим (XVI век). Он считал гарпий особенными животными и выделял две их геральдические разновидности. Одна выглядит так: женское лицо, туловище, крылья и когти хищной птицы; у другой – женское лицо и туловище и птичьи крылья и когти. Гуиллим говорит о первом типе: «Гарпия представляется лазурной с расправленными крыльями и развевающимися волосами. Или закованной в броню. Такая броня есть в церкви Хантингтона. Вергилий описывает их так:

Из всех чудовищ – ужасней нет; оно порожденье
Великого гнева, что Бог наслал на род людской
Из адских пучин; с лицом юной девы это творенье,
Ненасытное чрево, когтистые лапы – вот облик какой».

Второй тип, пишет Гуиллим, использован в гербе Нюрнберга, и далее, ссылаясь на Аптона, заявляет, что «гарпий следует выдавать людям по окончании страшной битвы, чтобы они, глядя на свои знамена, могли раскаяться в глупости своего нападения».

В момент выхода книги Гуиллима по геральдике в южном нефе университетской церкви Христа-спасителя в Южном Лондоне был установлен памятник, в котором гарпии ассоциировались с лошадьми. Надпись на нем, по краям которой была выгравирована пара гарпий, гласила, что памятник воздвигнут в честь Джона Бингема, шорника Елизаветы I и Якова I. Такая ассоциация, однако, была явлением исключительным, а не слишком лестное высказывание Аптона относительно гарпий, казалось бы, призвано было отбить желание использовать их изображения в геральдике. К концу XIX века, по свидетельству Уильяма Нормана, гарпии в геральдике стали менее популярными. Они даже стали предметом насмешек. «Это существо, – свидетельствует Р. X. Эдгар, – наполовину женщина, наполовину птица, наверх посмотришь – красавица, вниз посмотришь – птаха». На иллюстрации, сопровождающей текст Р. X. Эдгара, молодая женщина с туловищем птицы курит сигарету и держит в правой лапе стакан с вином.

Вплоть до нашего века жадность продолжала рассматриваться как неотъемлемая черта характера гарпий. Одно из определений, вошедшее в Оксфордский словарь, было таким: «Гарпия – хищное жадное существо, нападающее на людей и грабящее их».

Несомненно, именно эти качества имеются в виду, например, в высказывании преподобного Э. Кобхема Бруера (1900): «Он как гарпия, разумею под этим: тот, кто хочет поживиться на чужом; тот, кто без угрызений совести живет за чужой счет».

Однако гораздо чаще слово «гарпия» означает скорее сварливость, чем жадность, и употребляется по отношению к женщине. Такой пример мы находим ранее у Теккерея: «Неужели это моя свекровь, жадная, гнусная, распутная, бесстыдная гарпия?!» – восклицает леди Мария, когда узнает, что кто-то раскрыл тайну ее возраста.

Черты облика гарпии нетрудно объяснить с точки зрения психологии: крылья и птичье туловище символизируют женщину-мать, когти – разрушительный инстинкт, сохранившийся с детства, который превращает женщину-мать в жестокую хищницу. Поэтому почти все знаменитые мифологические матери-богини наделены внешностью птиц. Гораполло описывает египетскую мать-богиню как хищную птицу. Она обладает чертами, иногда приписываемыми гарпиям, – она забеременела от ветра и наделена даром пророчества, она приносит смерть и пожирает трупы. Говоря о гарпиях, греческие и римские писатели придают большое значение их негативной роли как губительниц живого и объекта мужского страха и ненависти.

Тем не менее упоминания о развевающихся волосах, целомудренных лицах гарпий, так же как и изображение тугих грудей и плавных птичьих изгибов туловища гарпий, свидетельствуют о большом значении символа женщины-матери еще в глубокой древности. Например, так называемый памятник гарпии, перевезенный в Британский музей с руин Ксантоса, древней столицы Ликии в Малой Азии, изображает летящую гарпию, которая держит ребенка у груди, вцепившись в его ноги когтями.

Все это говорит о том, что вариаций внешнего облика гарпий очень много и они возникли задолго до упоминаний о них в классической литературе. Птицы с человеческими головами фигурировали в древнем искусстве Индии, Персии, Средней Азии и т. д. Гарпии наряду со сфинксами были популярны в средневековом исламском искусстве – на гобеленах, манускриптах, настенных росписях, в архитектуре, керамике и даже в росписи утвари. Они безошибочно угадываются в стилизованных фигурах на плафонах фатимидских люстр (Северная Африка, X—XII века н. э.). Эти фигуры имеют темные волосы на голове, зачесанные за уши, четко выраженные крылья, туловище и когти хищной птицы. Они тоже «дьявольские гарпии, предсказывающие несчастья».

«Грифон представляет собой млекопитающее о четырех ногах с крыльями. Эта разновидность диких животных зародилась где-то в северных широтах либо в горах. Телом грифон похож на льва, а крыльями и головой – на орла. С исключительной неприязнью относится к лошадям. Может грифон расправиться и с человеком, коль скоро их дорогам будет суждено пересечься». Так описывается в средневековом бестиарии одно из самых загадочных созданий из царства вымышленных животных. Будучи по природе своей существом весьма противоречивым, грифон соединяет в себе качества птицы и зверя, небеса и землю, добро и зло. Он с равным успехом может быть агрессором и жертвой, мародером и верным стражем.

Грифон (иногда его называют «гриффин») впервые «объявился» где-то на Ближнем Востоке около пяти тысяч лет назад. Задолго до того как упоминания о нем появились в письменных источниках, облик грифона уже был неоднократно запечатлен на слоновой кости, камне, шелке, войлоке, бронзе, серебре и золоте. Найти эти изображения можно было повсюду: на вазах и стенах дворцов, мозаичных полах и надгробьях. С караванами торговцев, армиями завоевателей и кочевыми племенами грифон «добрался» от иранских высокогорий до Гималаев и Китая на востоке и до побережья Ирландии – на западе. В средние века он все чаще и чаще встречается на гербах, стенах соборов и страницах манускриптов. Большинство людей были абсолютно уверены в реальном физическом существовании грифона. Но вот пришел XVI век, грянула интеллектуальная революция, посеявшая зерна сомнения: а были ли они на самом деле, эти сказочные существа, которые, по преданиям, обитали где-то в отдаленных уголках древнего мира? К концу XVII столетия считалось уже доказанным фактом, что никаких грифонов и в помине никогда не было. Но тем не менее и после этого грифоны, как и прежде, занимали человеческое воображение.

Сам облик грифона и его нрав заметно различаются в разных культурах и во многом отображают сложившиеся в том или ином обществе представления и системы ценностей. Чаще всего задняя часть туловища у него выглядит как львиная, хотя встречаются изображения, где у грифона, к примеру, лапы пантеры (вариант – собаки), он может иметь хвост, как у дракона или змеи. Когда грифон изображен с открытым клювом, то вполне можно разглядеть язык и зубы. На голове красуется павлиний хохолок или бараньи рога, королевская корона или же просто некая декоративная выпуклость (особенно часто это встречается на греческих изображениях). Хотя грифона относят к птицам, его нередко изображают с ушами, что, по всей видимости, должно свидетельствовать о наличии отменного слуха. Скифские грифоны увенчаны рогами антилоп – символом расторопности. Шея может быть украшена рядом шипов (этрусские грифоны), нередко гривой льва или лошади. Под клювом иногда имеется пучок птичьих перьев, смахивающий на бородку.

Необычная разновидность грифона встречается в английской геральдике. У него нет крыльев, зато из его тела выступают острые отростки, сгруппированные по три. Один из таких грифонов поддерживает гербовый щит Анны Болейн, супруги Генриха VIII, судьба которой, как известно, была печальна.

Хотя грифоны и являются злейшими врагами лошадей, тем не менее они имеют общего потомка. Называется он гиппогриф. Голова, крылья и передние конечности гиппогрифа в точности как у грифона, а спина и задние конечности достались ему явно от лошади. Совершенно неизвестный в античные времена, этот монстр не что иное, как творение воображения поэтов позднего средневековья. Будучи одной из разновидностей летающей лошади, гиппогриф в этом смысле приходится родственником крылатому Пегасу из Греции, восьминогому Слипниру, принадлежавшему скандинавскому богу Одину, серебряному коню, которого Магомет получил от архангела Гавриила.

Немецкий ученый X. Принц предпринял попытку классифицировать все известные разновидности грифона и разделил их на три основные группы: грифон-птица, грифон-змея и грифон-лев. Некоторые специалисты оспаривают правомерность подобного подхода. Ведь грифон-змея и грифон-лев, обосновывают они свою точку зрения, не более чем разновидность дракона, поскольку и тот и другой обычно изображаются с туловищем, покрытым чешуйками, – как у рептилий. И лишь грифон-птица, животное с птичьей головой и львиным туловищем, может с полным правом называться «собственно грифоном», неважно, изображается ли он при этом с крыльями или без них. Возможно, такая категоричность несколько чрезмерна. Скажем, некоторые драконы на китайских рисунках очень сильно смахивают на грифонов, а в средневековых текстах не всегда проводится четкое различие между грифонами и драконами; в иных случаях сами эти названия оказываются взаимозаменяемыми. Будучи образом собирательным, грифон имеет отношение и к сфинксу, и к химере, и к гарпиям и прочим подобным монстрам, которые появились примерно в одно и то же время и в одном и том же регионе в западной части Азии.

Нрав грифона вполне под стать его свирепому облику. Это хищное создание всегда настороже, оно вечно выясняет с кем-то отношения. Лучше стража не найти; в качестве мстителя он будет преследовать злодея, не ведая пощады. Все это во многом объясняет, почему грифон использовался в качестве эмблемы начиная с древнейших времен. Соединяя в себе мощь античных героев и величие богов, грифон прекрасно подходил на роль геральдического животного. Этот царственный зверь всегда ассоциировался в представлении людей с правителями неба и земли: от фараонов и критских царей до Александра Македонского и самого Господа. Появившись на царских печатях и монетах в древние времена, грифон пришелся очень кстати и в христианскую эпоху. Его охотно изображали на оружии рыцари, которые, вполне возможно, во время крестовых походов переняли подобную традицию у арабов. Один из самых ранних геральдических грифонов появился на щите Ричарда де Риверса, графа Экзетерского в 1167 году. Изображение грифонов или голов грифонов было чрезвычайно популярно в XV – XVII веках.

Явным господством грифона в геральдике, возможно, объясняется и то, что многие распространенные ныне фамилии произошли от названия этого сказочного существа. Возьмем, к примеру, фамилии Гриффорд, Гриффен или еще более популярную Гриффин. В любом американском или английском телефонном справочнике люди, носящие подобные фамилии, занимают не одну и не две колонки. Немецкая разновидность «грифоновой фамилии» – многочисленные вариации с корнем «грайф» – чрезвычайно распространена в странах Центральной Европы. В латинизированном варианте «грайф» звучит как «грифиус», именно такой вариант предпочел в свое время известный немецкий поэт эпохи барокко Андреас Грифиус (1616—1664). Кроме того, в Германии, Австрии и Швейцарии есть немало мест, чьи названия опять-таки восходят к грифону: Грайфсвальд, Грайфенберг, Грайфенхаген, Грайфензее и многие другие.

Само слово «грифон» или «гриффин» происходит от греческого grops (латинское gryphos). Вполне вероятно, что grops как-то связано с другим греческим словом grupos, что значит «кривой», «изогнутый». Братья Гримм высказывали предположение, что греческое grups было позаимствовано из восточных языков – например, есть ассирийское k'rub, то есть «фантастическое крылатое существо», или еврейское kerub, «крылатый ангел». Возможно, кстати, что существует определенная связь между немецким словом greifen, что значит «хватать», и созвучным ему английским grip, имеющим то же значение. В немецком языке сохранилось также понятие greifvogel, которым обозначаются все хищные птицы: орлы, ястребы, соколы, грифы. Было бы логично предположить, что эти птицы в свое время и послужили прототипами мифического грифона, а львиные его атрибуты – уже более поздние «наслоения».

Сказочные птицы были непременными действующими лицами древних мифологий. Складывается впечатление, что для первобытных племен во всех уголках солнце и небеса, перед которыми они преклонялись, олицетворялись в виде огромной птицы. Развитые цивилизации соединили несколько божественных атрибутов в единый «собирательный образ».

Один из них – индийская райская птица Гаруда, полуорел-получеловек, символ скорости и мощи, дитя небес и король всех птиц. Как гласят ведические тексты, Гаруда даже старше, чем Вишну.

В персидском и турецком фольклоре тоже встречается древняя птица божественного происхождения – Сенмурв или Симург. Иногда Симург изображается с человеческим лицом – может быть, потому, что мусульмане верили в его способность мыслить и говорить. По преданию, Симург живет две тысячи лет. Размерами птица столь огромна, что размах ее крыльев заслоняет свет солнца, силы ее хватит, чтобы поднять в воздух верблюда или слона. Этой своей способностью Симург схож с Гарудой и легендарной гигантской птицей Рух, нередко упоминаемой в арабских сказках. Отголоски этих легенд слышны и в еврейских источниках – в талмудистских упоминаниях о зиз, гигантском создании, похожем на уже упоминавшихся мифических птиц. Любопытно, что грифон «обитает» лишь в Азии, Африке и Европе – в культуре американских туземцев присутствуют крылатые змеи и прочие монстры, но только не грифоны.

Одни ученые, полагающие, что человек и динозавры «пересеклись» на каком-то участке исторического пути, полагают, что представление о грифоне восходит к «коллективной памяти» человечества о древнейших летающих рептилиях вроде птеродактиля или доисторических птицах типа археоптерикса. По мнению других, лишь одна птица более или менее полно соответствует древним описаниям грифона. Это – бородач-ягнятник. У себя на родине, в горах Южной Европы, Центральной Азии и некоторых районах Африки, эта крупная старинная хищная птица имела на подбородке хохолок из длинных жестких волос, столь же жесткая щетина скрывала ноздри. В верхней части туловища она имела черно-серую – или рыжевато-коричневую светлого оттенка – окраску. Белая «шапочка» окаймлена черным. Длина ее составляла от сорока до сорока шести дюймов, а размах крыльев – около десяти футов. Сохранились рассказы о том, как бородачи-ягнятники уносили ягнят (отчего они и получили свое название) или маленьких детей, но зоологи заявляют, что для подобных утверждений нет никаких реальных оснований. Но в любом случае это злобное и поражающее воображение создание вполне могло стать прообразом мифического грифона. С подобной точкой зрения можно соглашаться или не соглашаться, но очевидно, что в представлении доисторических людей гигантские хищные птицы могли олицетворять божественные или же, напротив, демонические силы.

Первое письменное упоминание о грифонах мы находим у древнегреческого автора Аристея из Прокон-неса, жившего в VII веке до н. э. Он совершил путешествие в глубь Центральной Азии в поисках гиперборейцев и их святилища Аполлона, который почитался в этих краях как повелитель света и тьмы. В своих странствиях Аристей повстречал племя иммедонийцев, поведавших ему о том, что к северу от их земель находится горная цепь – обитель холодных ветров. Греческий путешественник решил, что это были Кавказские горы, хотя современные ученые больше склоняются к мнению, что это был скорее Урал или даже Алтай. Еще говорили, что есть там золотоносные реки и что обитающие в тех местах одноглазые люди – аримас-пы – то и дело похищают это золото у быстрых и злобных монстров, стерегущих его. Неизвестно, как называли этих монстров сами иммедонийцы, но Аристей именует их «грифонами» – тогдашним грекам это название было понятно. Ведь к тому времени в греческом искусстве уже сложилось определенное представление о грифоне, и более поздние авторы приняли предложенное Аристеем обозначение монстров, стоящих на страже золотых россыпей.

Геродот, живший два столетия спустя после Аристея, повторил рассказ о грифонах в своей «Истории». Ктесий из Книдоса, греческий врач, который был чуть младше Геродота, написал целый научный труд, посвященный Индии. В течение многих веков этот труд считался источником достовернейших фактов. Среди прочих чудес Ктесий дает детальнейшее описание грифона: «Это порода четвероногих птиц, размерами не уступающих волкам, лапами и когтями напоминающих львов, все их туловище покрыто черными перьями – только на груди они красные».

Такое оперение вполне «подходит» бородачу-ягнятнику, сам же образ четвероногой птицы мог быть знаком Ктесию по росписям царского дворца в Персеполе, где он жил довольно долгое время. Кстати, Ктесий утверждал, что единственный, кто «в состоянии справиться с грифоном, это лев или слон». Римский автор Клавдий Элиан, живший несколькими столетиями позже Ктесия, утверждает в своей книге «К характеристике животных», что у грифонов белые крылья и разноцветные шеи, «как бы отделанные темно-синими перьями».

Более поздние авторы полагались прежде всего на Аристея и Геродота (как на очевидцев того, о чем они писали), как, к примеру, Плиний Старший, в 77 году н. э. завершивший свою «Естественную историю». В дальнейшем, правда, сведения становились все более запутанными и порой противоречивыми. Но и в средние века люди по-прежнему верили в подлинность свидетельств древних о существовании грифонов, и это притом, что тот же Аристей нигде не утверждает, будто ему довелось собственными глазами видеть этих загадочных существ. Грифоны представлены в бесчисленных бестиариях среди прочих животных, как реально существовавших, так и вымышленных. Как отмечает один специалист, «не имело особого значения, было ли на самом деле то или иное существо или нет. Важнее другое: что оно обозначало или символизировало». Все животные подразделялись на «добрых» и «злых». Грифона чаще относили ко второй группе, хотя некоторые авторы наделяли его всевозможными достоинствами. По утверждению одного из них, «грифон был символом знания», поскольку ему было известно, как отыскать золото. В целом же он предстает как персонаж весьма противоречивый.

Марко Поло, совершивший в XIII веке грандиозное путешествие и добравшийся аж до Китая, предпринял попытку отыскать хотя бы какие-то реальные подтверждения существованию грифонов. Услышав, к примеру, о гигантских птицах, обитающих на Мадагаскаре, он решил, что это и есть грифоны. Увы, его ждало разочарование: это действительно были птицы, «по строению напоминающие орлов, но только колоссального размера». Как должны выглядеть «настоящие грифоны», Поло прекрасно знал по изображениям на стенах собора святого Марка в Венеции и из многочисленных иллюстрированных манускриптов. Собственные впечатления путешественника нередко расходились с традиционными представлениями. В целом же его записки явно не оправдали ожидания современников.

Куда более привлекательными оказались «Скитания Мандевилля». Точно установить их автора сейчас не представляется возможным. В книге описываются путешествия по Африке и Азии, обитающие там всевозможные расы и этнические группы людей и виды животных. Грифон, по словам автора, «размером и силой равен восьми львам… и сильнее и крупнее сотни орлов. Рассказывают, что один грифон как-то поднял в свое гнездо огромную лошадь».

Согласно средневековым представлениям о мире, существование различных сказочных существ считалось доказанным фактом, а различным частям их тела приписывалась чудодейственная сила. Грифон не исключение. По преданию, если из его когтя сделать кубок, то стоит недоброжелателю подмешать в питье яд, как сосуд тут же меняет свой цвет. Понятно, что заполучить такой коготь было очень непросто. Он мог достаться в качестве награды только человеку, сумевшему излечить грифона от тяжкой хвори. В средние века было известно несколько таких «когтей» – на самом деле это были рога различных животных, отделанные золотом и драгоценными камнями. Утверждали, что слепые прозревали, если перед их глазами поводить пером грифона. А в некоторых ранних германских книгах по медицине говорилось, что если грифона положить на грудь женщине, страдающей от бесплодия, то она чудесным образом исцелится от своего недуга.

В XVII веке появилось несколько объемистых трудов, авторы которых попытались разобраться, где кончается правда и начинается откровенный вымысел в бесчисленных описаниях невероятных существ. В 1646 году сэр Томас Браун заявил, что грифон представляет собой не что иное, как сугубо символическое животное. На смену освященным веками представлениям шли эмпирические знания, легшие в основу новой научной картины мира. И довольно скоро грифон – заодно с некоторыми своими сказочными собратьями – «удалился» туда, откуда он некогда и прибыл, – в мир искусства и поэзии.

Самое древнее из известных сегодня изображений грифона было обнаружено возле города Шуша (на территории современного Ирана). Он был запечатлен на сделанной около 3000 года до н. э. печати. Похожее клеймо с грифоном было изготовлено чуть позже в Библосе – в нескольких сотнях миль от Шуши.

Грифоны были издавна известны и в Египте. Во времена Пятой династии сам фараон изображался в виде грифона, повергающего наземь врага, что символизировало мощь правителя. Согласно некоторым теориям, изображение грифона могло иметь и иное значение, символизируя союз бога солнца (изображавшегося с головой сокола) и богини ночи и неба (с туловищем кошки). В одном папирусе грифон был провозглашен самым могущественным среди всех живых существ, поскольку у него был «клюв сокола, глаза человека, туловище льва, ушные отверстия рыбы и хвост змеи» – то есть атрибуты представителей всех основных видов животного мира. А если учесть, что «еще один» египетский грифон, который, впрочем, претерпел со временем некоторые изменения, ассоциировался с Сетом, врагом Гора – бога солнца, то неудивительно, что эта птица стала своего рода посредником между светом и тьмой, добром и злом.

Египетское влияние заметно в минойской культуре, которая, в свою очередь, повлияла на многие другие цивилизации древности. Многочисленные изображения грифона были обнаружены на острове Крит на стенах тронного зала царского дворца в Кноссе, на надгробиях и в святилищах. За полторы тысячи лет до нашей эры подобные изображения все чаще и чаще появляются в западной части Азии.

Приблизительно с 1400 года до н. э. грифон «прижился» и в Греции. Там он ассоциировался прежде всего с Аполлоном, Дионисом и Немезидой. Аполлон нередко изображался верхом на грифоне или же едущим в колеснице, запряженной грифонами. Влияние Греции распространилось на Александрию, где грифон стал практически неизменным спутником Немезиды. Ведь оба отличались свирепым нравом и оба немилосердно карали злодеев.

Со временем грифоны «проникли» во все земли, находившиеся под греческим влиянием: вслед за Александром Великим они попали в Индию; их «приняли» этруски и римляне; но особенно широкое признание они встретили среди скифов и сарматов. Влияние (точнее, взаимовлияние) различных культур – процесс довольно сложный, и поэтому не всегда можно с уверенностью сказать, были ли сказочные птицы Индии или Персии предшественниками скифских грифонов или же наоборот.

Ясно лишь, что влияние кочевых племен заметно усилилось с падением Римской империи. Оно продолжалось и после того, как варвары приняли христианство и перешли к оседлому образу жизни. Грифон благополучно «перекочевал» в христианскую иконографию, где его изображение имело самое разное значение, зачастую прямо противоположное. Он с равным успехом мог быть и символом сатаны, и инкарнацией (воплощением) Христа. Одно время на стенах церквей и монастырей Европы от Италии до Ирландии были во множестве представлены изображения грифонов. Постепенно они стали исчезать – вполне возможно, под влиянием идей теолога Бернара Клервосского (1090—1153), – сохранившись лишь в геральдике. С возрождением греко-римского искусства в эпоху Ренессанса и раннего барокко интерес к загадочным существам возродился было вновь, но это был лишь слабый отблеск их былой славы. Иногда они встречаются еще на полотнах и гравюрах великих мастеров (к примеру, Дюрера). Золотых дел мастера порой изготавливают изумительные чаши в виде грифонов. Но сами они уже не более чем аллегория. Никто уже не связывает этих полульвов-полуптиц со сверхъестественными силами. Впрочем, грифону было суждено возродиться еще раз. Произошло это в самом начале прошлого века: Наполеон Бонапарт заметно обогатил неоклассицизм помпейскими и египетскими мотивами, которые призваны были восславить его империю. Но и на этот раз сфинксы и грифоны появляются только на предметах обстановки – как элемент декорации, и не более того. В наше время художники время от времени вспоминают о грифонах. В основном когда создают очередной логотип или иллюстрируют фантастические произведения.

Начиная со времен Древней Греции, литературные страницы не раз становились гостеприимным обиталищем для грифонов. Они упоминаются в «Прикованном Прометее» Эсхила, считающегося, как известно, «отцом трагедии». Нередко историческая правда и поэтический вымысел пересекались, как это произошло, например, в написанном приблизительно в 400 году до н. э. «Романе об Александре», ставшем необычайно популярным и дошедшем в различных переложениях до средних веков. Достигнув конца известного в его эпоху мира, Александр вздумал покорить небеса. Для этого была сделана специальная колесница, в которую запрягли четырех грифонов. Александр поднялся очень высоко, но, прежде чем он смог достичь небес, Бог заставил грифонов спуститься обратно на землю. Здесь, правда, как и во многих более поздних литературных произведениях, остается неясным, имелся ли в виду классический грифон, или же этим словом авторы обозначали гигантских размеров хищных птиц.

Во многих произведениях средневековья, например в «Герцоге Эрнсте» (1180), грифоны описываются как необычайно злобные и сильные создания, которым вполне под силу понять в воздух взрослого человека.

В поэме X века «Шахнаме» Фирдоуси юный принц был взращен Симургом и на прощание получил от него в дар волшебное перо, которое должен был сжечь, если ему понадобится помощь.

В итальянской поэзии грифон – немаловажный символ, к примеру, в «Божественной комедии» Данте он олицетворяет самого Иисуса Христа. Близкая к нему «символическая птица» гиппогриф описывается в поэме «Неистовый Роланд» Лудовико Ариосто. Считается, что своего гиппогрифа Ариосто «сотворил», вдохновленный строкой из Вергилия.

Добавим, что грифон нередко встречается и в европейском фольклоре. Например, в немецком варианте сюжета о красавице и чудовище именно грифон переносит заколдованного принца и его невесту через Красное море.

После XVI века грифон в соответствии с новыми веяниями все больше и больше превращается в «стилистическую фигуру». Упоминания о нем можно найти в «Потерянном рае» Мильтона и в «Фаусте» Гете.

После «Фауста», законченного в 1831 году, литература не часто вспоминала о грифонах. По большей части это были произведения для детей вроде «Алисы в стране чудес» Льюиса Кэрролла или «Грифона и младшего каноника» Френка Стоктона (впервые опубликована в 70-е годы прошлого века).

Иногда грифона можно встретить в современных фантастических романах для взрослых; к примеру, у Пирса Энтони и Клиффорда Саймака.

Грифон был частью западной цивилизации со времен ее зарождения. Он был разным. Он был повсюду. И он не утратил своей власти над нами, сколько бы люди ни пытались демистифицировать его образ. Ведь это сказочное существо – отражение самой человеческой натуры, такой двойственной и противоречивой.

Из всех вымышленных существ дракон наиболее известен во всем мире. С глубокой древности до нашего времени, на востоке и на западе, в народном эпосе и фантастических произведениях дракон был олицетворением чудовищной сверхчеловеческой силы. В сказаниях многих народов мира драконы – извечные могучие противники героев. В каждой из легенд победа над драконом имеет огромное символическое, а подчас и практическое значение. Герои ближневосточных преданий таким образом спасали свои народы от различных бедствий. Победив дракона, мифологические греческие воины обретали бессмертие, а средневековые рыцари – несметные сокровища, прекрасных невест и королевские короны. В современных фантастических романах судьба цивилизаций многих планет зависит порой от исхода битвы с драконом, власть которого распространяется на всю Вселенную. Где бы ни появился дракон, ему всегда находился отважный соперник. Их борьба – главный сюжет мифов всех народов мира.

Впрочем, дракон далеко не всегда считался таким уж чудовищем. Современный дракон имеет довольно мало общего со своим средневековым предком и еще меньше – с драконами из древних мифов и легенд, которым зачастую была совершенно несвойственна чудовищная кровожадность.

Слово «дракон» греческого происхождения, однако и в Древней Греции, и во многих европейских странах дракона часто называли иначе. С другой стороны, драконами нередко называли змей и других животных, которые, строго говоря, таковыми не являлись. Проблема состоит еще и в том, что более или менее точно представления о том, кого следует называть драконом, никогда не было. Из бесформенного чудовища древних восточных легенд дракон превращается в плод современной фантастики – существо, наделенное вполне определенными размерами, внешним видом, цветом и другими чертами. Однако мы не должны забывать о том, что дракон – вымышленное существо и поэтому его описание просто не может быть таким же четким, как описание чего-то реально существующего в природе. Возможно, именно поэтому дракон и встречается в столь многих культурах. Он – воплощение общечеловеческого страха перед змеями. Но это еще одна причина, по которой следует разделить похожие, но все же различающиеся понятия дракона и змеи.

В плане решения проблемы мы поговорим о существах, которые, во-первых, носят это имя (как греческий «дракон», римский «драко» или древнеирландский «драук») и, во-вторых, обладают основными свойствами дракона – змееподобные существа огромных размеров с крыльями, когтями, хвостом, извергающие огонь или яд, охраняющие сокровища, живущие в труднодоступных местах и противостоящие героическим воинам. Этот круг довольно широк, но, с другой стороны, в него не вошли многие существа, которых иногда именуют драконами: чудовища из египетских, вавилонских и древнеиндийских сказаний, миролюбивые восточные драконы, а также крылатые змеи, описанные древними и средневековыми учеными, чья агрессивность не была направлена исключительно на героев.

Образ дракона собирался по крупицам и принял окончательный вид только в средневековье. Корень слова «дракон» обозначает «взгляд», в то время как слова, обозначающие змею, в европейских языках происходят обычно от ее свойства передвигаться без помощи конечностей – ползти, изгибаться, «змеиться». Видимо, дракон был назван так за свою зоркость или за блестящие глаза. Это свойство еще в древности предопределило основную функцию дракона – охранять сокровища. Если добавить к этому еще и враждебную натуру дракона, унаследованную от змей, получим повторяющийся в легендах многих народов сюжет: дракон охраняет нечто ценное; некто пытается завладеть этим; дракон сопротивляется; начинается битва; дракон убит; победитель получает то, чего хотел. Этот сюжет можно рассматривать как подчеркивание свойства, отличающего дракона от змеи и закрепленного в его имени: он – страж.

Многие ученые, занимавшиеся изучением мифологического дракона, пытались определить источник, из которого возник этот образ. Попытки велись по трем направлениям: этимологическое, когда во глазу угла ставится первоначальный смысл слова «дракон» и к которому мы обращались выше; натуралистическое – поиск дракона среди животного мира или динозавров; и, наконец, мифологическое – попытки отыскать связь дракона с более древними змееподобными персонажами. В то время как первое из направлений неплохо объясняет происхождение слова «дракон», два других гораздо ближе подходят к возможному источнику появления самого образа.

Естественный страх человека перед змеями привел к созданию образа вымышленного существа, в котором змеиные свойства были сильно преувеличены. Возможно, причиной появления сказаний о драконах были случайные находки костей динозавров древними людьми. В пользу этого предположения говорит и интерес к драконам, возникший в конце XIX века после обнаружения в Европе останков динозавров.

Ученые, предпочитающие мифологический подход, считают, что дракон представляет собой воплощение подземной жизни, которая из-за своей неизвестности воспринималась древними людьми как враждебная сила. Враждебность богам – основная черта драконов ближневосточных мифов, где божественные герои сражаются с чудовищем, чтобы спасти мир от хаоса. Мифологи утверждают, что собранный из различных более древних элементов образ дракона появился в Египте, а затем перекочевал в Индию, где дракон из просто живущего в воде существа превратился в божественного «покровителя вод». В дальневосточной мифологии дракон – великодушный защитник людей, распределяющий жизненно необходимую воду, символ плодородия и удачи. В европейском представлении, развившемся преимущественно на основе греческих мифов, дракон, напротив, является противником бога солнца. Так возникло фундаментальное различие между драконами Запада и Востока.

Как ни привлекательна эта идея, стоит, возможно, отказаться от поисков «первоначального дракона» и принять идею о том, что каждая культура испытывала необходимость в создании драконоподобного существа и что дракон придумывался народами всего мира независимо друг от друга.

Индийская «Ригведа» описывает сражение между небесным богом Индрой и подземным демоном Витрой, который обвинялся в похищении дождевых облаков и захвате земных источников воды. Витра описывается как драконоподобное существо. Божественные наги, существа с человеческими лицами и змеиными хвостами, населяют подземное озеро Патала. В зависимости от своего предназначения наги подразделяются на четыре типа: небесные – охраняющие дворцы, священные – дающие дождь, земные – осушающие реки и скрытые – оберегающие сокровища. В бирманской мифологии наги, соединяющие в себе образы дракона, змеи и крокодила, одаряют героев рубинами и, кроме того, покровительствуют некоторым королям.

Как и наги, китайские драконы лунги также подразделяются на четыре вида. Драконы, охраняющие императорский дворец, имеют в отличие от других не четыре, а пять когтей. Восточный дракон вообще чаще всего ассоциируется с королевской или императорской властью. Первый китайский император Фу Си, по преданию, имел драконий хвост. Его наследник Шен Нун был воспитан опять-таки драконом. Император Хуан Ти был доставлен на небо в колеснице из слоновой кости, запряженной шестью крылатыми драконами.

Рыба-дракон Ю-лунг, превратившаяся из карпа в крылатое существо и улетевшая на небо, перепрыгнув через водопад Ворота Дракона на реке Янцзы, является символом некоторых китайских философских школ, считается, что прохождение трудных экзаменов сродни прыжкам через водопад.

Греция дала Европе не только философию, науку, медицину и политику, но и самого известного монстра. Дракон оставил свой след в греческой истории, мифологии и естественных науках. Мегасфен упоминает о маленьких крылатых змеях, обитающих в Индии. Геродот пишет в своей «Истории» о «разноцветных крылатых змейках, охраняющих в Аравии деревья, на которых растут пряности». Однако европейское представление о драконе базируется скорее на греческих мифах, чем на науке.

Прежде всего стоит отметить то, что греческие драконы нередко имели по нескольку голов и состояли из частей разных животных. В «Одиссее» и «Илиаде» описывается Химера – существо, составленное из частей змеи, льва, козла и человека, которое извергает пламя. Гесиод в «Теогонии» говорит о змееподобных чудовищах, посланцах первобытного хаоса – Ехидне, Химере и Цифее. Ехидна – полудева-полузмея с пятнистой шкурой, существо, которое не умирает и на стареет, – живет в труднодоступной пещере и питается сырой человеческой плотью. От ее союза с Цифеем, врагом Зевса, родилась Химера, которая, согласно Гомеру, дышит пламенем и имеет три головы: змеиную, козлиную и драконью. Это чудовище было побеждено Персеем. Если Химера трехголовая, то ее отец Цифей – стоглавый дракон, глаза которого извергают огонь. Зевс побеждает Цифея в битве, от которой дрожали земля и небо.

Образ дракона, стерегущего сокровища, был широко распространен у греков. Аполлон, победивший зловонное, извивающееся чудовище, построил на добытое богатство знаменитый храм в Дельфах. Место, где произошла битва, было названо Пито («зловоние»), отсюда название «питон».

В «Аргонавтике» Аполлония Родосского Ясон находит золотое руно в зубах огромного дракона с огненными глазами, «величиной превосходящего корабль с пятьюдесятью гребцами», живущего в священной роще в Колхиде. С помощью Медеи, дочери царя Колхиды, усыпившей дракона своим пением, Ясон убивает его и овладевает золотым руном. Из зубов дракона, посеянных на поле, которое Ясон вспахал на специально для этой цели укрощенном свирепом быке бога Ареса, вырастают вооруженные воины, с которыми Ясон также вынужден вступить в битву. После убийства своих детей Медея спасается бегством из Коринфа в Дельфы на колеснице, запряженной крылатыми драконами.

Подвиг Ясона повторяет Кадм, который побеждает эонийского дракона. По легенде, Кадм, желая принести в жертву Афине корову, посылает своих людей за водой к роднику Ареса, но дракон, стороживший родник, убивает посланцев. Кадм побеждает дракона и по совету Афины сеет его зубы, из которых также вырастают воины. В качестве расплаты за смерть дракона Кадм служит Аресу в течение восьми лет.

Однако, возможно, самый известный дракон – Ладон из сада Гесперид, охраняющий золотые яблоки, подаренные Зевсом своей невесте Гере. Согласно Аполлодору, Ладон – потомок Цифея и Ехидны, бессмертный дракон с сотней голов, говорящих разными голосами. Геракл, убивший Ладона, чтобы завладеть яблоками, тоже становится бессмертным.

Известно, что римская мифология практически целиком заимствована из греческой. Это особенно верно в отношении римского представления о драконе. Овидий в «Метаморфозах» пересказывает греческие мифы о сражениях Ясона, Кадма и Геракла с драконами. В его версии истории об аргонавтах дракон с золотыми клыками и тремя языками стережет золотое дерево, на котором висит руно. Однако Ясон усыпляет дракона не пением, а соком специально подобранных трав. В результате, как пишет Овидий, «глаза, не ведавшие прежде сна, сомкнулись в дремоте», что позволило Ясону взять руно.

Одиннадцатый подвиг Геракла упоминается Овидием лишь вскользь, но там также имеется указание на «недремлющее око» дракона. В то же время, в легенде о Кадме описанию дракона уделено немалое внимание: здесь он представлен как существо с золотой шкурой, тремя языками и тремя рядами зубов в пасти; извивающееся кольцами тело дракона наполнено ядом, а из его глаз вырывается пламя. Кадм поражает его копьем.

Вергилий в «Энеиде» описывает дракона, стерегущего золотые яблоки в саду Гесперид, и двух драконов, вышедших из моря и убивших жреца Лаокоона и его двоих сыновей. Хотя история последних двух драконов восходит, видимо, к догреческому образу дракона – морского чудовища, их описание целиком укладывается в греческую традицию: у них бесконечной длины хвосты, кроваво-красные панцири и пышущие огнем кровавые глаза.

В легенде, описанной Элианом, принца Пинда, подружившегося с драконом в пустыне, из зависти убивают братья. Поскольку дракон, по словам Элиана, «слышит и видит много лучше любого из живущих», он приходит отомстить за смерть друга и душит братьев своим хвостом, а затем сторожит тело Пинда до погребения. Этот не совсем обычный пример поведения дракона, в котором его функции хранителя трансформируются в покровительство, не единичен. Изображения дракона-покровителя нередко встречаются на боевых щитах и знаменах у римлян и кельтов, а викинги часто украшали носы своих кораблей фигурами драконов.

В басне Федра лиса прорывает нору в подземную темницу, где дракон стережет клад. На вопрос лисицы, какая польза в подземном бодрствовании дракона, он отвечает, что это – судьба, назначенная ему Юпитером. В заключении басни Федор осуждает скупцов, которым богатство не приносит удовольствий.

Плиний в своем труде о медицинских средствах описывает различия между эффектами укусов ужей, василисков, змей, гадюк, саламандр и драконов, рекомендуя для исцеления от них различные противоядия. Тело дракона, по его мнению, не содержит ядов и его различные части могут служить хорошими лекарствами и снадобьями: голова дракона, зарытая перед порогом, приносит в дом счастье; мазь из глаз дракона избавляет от ночных кошмаров; его зубы и позвонки являются отличными амулетами. Кроме того, Плиний пересказывает историю спасения юноши прирученным им драконом. Однако дракон Плиния мало похож на гигантское мифологическое чудовище. Скорее всего, он называл драконом определенный вид змей.

Плиний также упоминает о сорокаметровом драконе, убитом Регулом во время первой Пунической войны, клыки и шкура которого выставлялись в Риме на всеобщее обозрение в течение нескольких лет, и о поединке дракона со слоном, в котором оба погибают: задушенный кольцами драконьего хвоста слон раздавливает его своей массой.

Творчество греческих и римских мифотворцев, писателей свидетельствует о большом интересе к драконам в античные времена. Этот интерес был унаследован европейским средневековьем.

Обширную информацию о драконах содержат средневековые бестиарии – псевдонаучные трактаты, в которых описания существующих и вымышленных зверей, птиц и даже камней были призваны подтвердить христианские догмы. Вот выдержки из статьи о драконе из бестиария XII века, которую можно назвать типичной: «Дракон – величайший из всех змей и всего живущего на земле. Когда дракон выходит из своей пещеры и устремляется к небу, воздух вокруг него воспламеняется. У него небольшой рот и длинная тонкая шея, а на спине – гребень». Кроме того, сообщается, что дракон – служитель дьявола и, без всякого сомнения, после смерти попадает в ад.

Однако главный источник средневекового знания о драконах, безусловно, Библия. Если сведения о драконе пришли в Китай вместе с индийским буддизмом, то Европу с ними познакомило христианство. Можно сказать, что Библия заполнена драконами от начала и до конца. В Откровении святого Иоанна Богослова (Апокалипсисе) читаем: «И увидел я Ангела, сходящего с неба, который имел ключ от бездны и большую цепь в руке своей. Он взял дракона, змия древнего, который есть диавол и сатана, и сковал его на тысячу лет. И низверг его в бездну, и заключил его, и положил над ним печать, дабы не прельщал уже народы, доколе не пройдет тысяча лет». Вот еще один отрывок, отождествляющий дракона с сатаной и описывающий его низвержение в ад: «…большой красный дракон с семью головами и десятью рогами… Хвост его увлек с неба треть звезд и поверг их на землю. Дракон сей стал пред женою, которой надлежало родить, дабы, когда она родит, пожрать ее младенца… И произошла на небе война: Михаил и ангелы его воевали против дракона, и дракон и ангелы его воевали против них. И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый диавол ом и сатаною, обольщающий всю вселенную, низвержен на землю…» Сатана, в обличье змея искушавший Еву отведать запретный плод, низвержен в ад и в начале священной истории, и в легенде о конце света.

Упоминания о драконе далеко не ограничиваются Апокалипсисом и Книгой бытия. В то время как описание дракона в Апокалипсисе несомненно совпадает с его греческим мифологическим образом, ветхозаветный дракон связан с более древней ближневосточной традицией, в которой распространен сюжет о божестве, убивающем чудовище, чтобы дать начало жизни на Земле. При переводе Ветхого завета с древнееврейского языка на греческий произошла путаница, в результате драконом в Библии зачастую называют то, что в еврейском оригинале им не было, и наоборот.

Так, ошибка переводчиков, назвавших драконом шакала, породила широко распространенное в средневековье мнение о том, что среда обитания дракона – пустыня. С другой стороны, явными чертами дракона обладает Левиафан – огнедышащее чудовище с блестящими глазами, из ноздрей которого вырывается пар.

В средневековой литературе дракон выступает в качестве символа различных бедствий и человеческой алчности. Подобное описание дракона содержится в древнем англосаксонском эпосе «Беовульфе». У него гладкая шкура «отвратительного цвета», он летает, дышит огнем, его мясо ядовито. Он живет в пещере в скале на берегу моря, где в течение 300 лет охраняет сокровище, на которое наложено проклятие. После того как грабитель пытается завладеть кладом, дракон свирепеет и начинает набеги на окрестные земли. Король Беовульф вызывается освободить страну от чудовища. Его битва с драконом нелегка. Дракон практически неуязвим: Беовульф не может поразить его кожу мечом, а потом и вовсе разбивает его о голову дракона. Только с помощью своего оруженосца Беовульф поражает дракона в его единственное уязвимое место – небольшое пятнышко на шее. Дракон побежден, но истощенный битвой Беовульф ненадолго переживает своего врага.

Дракон – нередкий персонаж норвежских саг. В них присутствует не встречающаяся больше нигде деталь: многие драконы начинают свою жизнь людьми, но позже, из-за неумеренной жадности, превращаются в чудовищ, стерегущих свои богатства. Таков дракон Фафнир, убитый героем Сигурдом. Перед смертью дракон предсказывает Сигурду всю его последующую жизнь, в том числе и смерть, как результат исполнения проклятия, наложенного на его сокровища. Другой известный скандинавский дракон – Нидхогр, который пожирает корни Древа жизни. Сын верховного бога Одина – Тор убивает дракона, но и сам погибает от полученных в сражении ран. Нидхогр иногда изображается и как хранитель мира людей от первобытного хаоса – дракон, держащий хвост во рту и опоясывающий Землю своим телом. Эта функция дракона-стража широко используется в боевых орнаментах викингов и в оформлении их кораблей.

Однако самый известный драконоборец средневековья – святой Георгий. Легенда о святом Георгии вкратце такова: страну, которой правит старый, беспомощный король, опустошает ужасный дракон, требующий себе в пищу юношей и девушек; после того как жребий падает на королевскую дочь, является герой, который убивает монстра, женится на принцессе и наследует корону; жители королевства принимают христианство. Интересно, что ни римские, ни раннехристианские источники не упоминают о сражении Георгия с драконом, а концентрируют внимание на его мученической смерти. Изображения святого Георгия, поражающего дракона, появились только в XII веке, когда с ним начали связывать более древнюю легенду. По разным версиям, Георгий либо убивает дракона сразу (в том числе и крестным знамением), либо пленяет его и, связав поясом принцессы, приводит в город, обещая убить его только после того, как определенное число жителей обратится в христианство.

Впрочем, победа над драконом не всегда дается Георгию легко. В книге XVII века «Семь поборников христианства» описывается его ожесточенная битва с чудовищем «блестящим, как серебро, золотым животом, чья шкура тверже, чем латунь». Вырвавшийся из своего логова дракон повергает святого на землю, а копье, брошенное Георгием, разлетается на тысячу осколков. Собравшись с силами, Георгий поражает дракона мечом в живот. Из раны на святого вырывается поток яда, лишающего его на некоторое время сознания. Придя в себя под апельсиновым деревом, Георгий возобновляет битву, прежде взглянув на небо и получив благословение. Он вонзает меч по самую рукоятку под крыло дракона, где шкура не так прочна, так что меч Аскалон проходит через «сердце, печень, кости и кровь» дракона. От крови дракона вся трава в округе становится красной. Святой Георгий обезглавливает чудовище и благодарит Всемогущего Бога за помощь.

Георгий, безусловно, не единственный христианский святой, победивший дракона. Этот подвиг приписывается святому Филиппу, Леонарду, Матвею, Сильвестру и многим другим. Драконы, противостоящие святым, представляются ужасными чудовищами, однако победа над ними достигается, как правило, легко, что является аллегорией христианского учения о том, что благочестие легко побеждает порок. Так, святой Донат убивает дракона, плюнув ему в рот, а древненорвежский святой Гутмунд повергает врага молитвой и святой водой.

Битвы с драконами неоднократно описываются в легендах о приключениях короля Артура и его рыцарей. Сэр Тристан, убивший дракона и принесший в качестве трофея его язык королю Корнуолла Марку, получает в жены Изольду. Дракон, с которым сражается сэр Ланселот, появляется из-за надгробия, на котором начертано предсказание о битве с драконом и победе Ланселота. Сам Артур видит в своих вещих снах битву драконов разных цветов, символизирующих реальных противников. А сэр Утер становится королем при помощи дракона, спустившегося с небес.

С началом эпохи Возрождения дракон практически исчезает из литературы. Хотя в своих произведениях о нем упоминают Шекспир, Мильтон, Браунинг и другие, дракон на несколько столетий перестает быть одним из главных литературных персонажей. В словаре Сэмюэла Джонсона, изданном в 1755 году, читаем: «Дракон – вид крылатой змеи, возможно, вымышленный, часто фигурирует в средневековых романах». Слово «возможно» подтверждает тот факт, что в XVIII веке попытки обнаружить дракона среди животного мира все еще не прекращались, однако за ним уже прочно закрепился ярлык «атрибута средневековья».

Дракон снова становится популярным только в XIX столетии, в основном вследствие возросшего интереса к народным сказкам и мифам. О драконах пишут английский поэт Теннисон и немецкие писатели-сказочники братья Гримм. К этому же времени относятся и первые попытки изучения образа дракона в старинных европейских преданиях и легендах.

В детской литературе XX века появляются новые черты дракона – он часто предстает совершенно неагрессивным. Типичным примером нового дракона можно назвать вежливого и дружелюбного Ленивого Дракона из одноименной книжки Кеннета Грэма. Несмотря на то что он наделен всеми основными чертами классического дракона – когтями, длинным хвостом и огнем, извергающимся из его пасти, он добродушен и совсем не напоминает «посланца хаоса». Он любит рассказывать истории, сочинять стихи и вспоминать о «старых добрых временах, когда драконы водились в изобилии и вообще жизнь была лучше». Святой Георгий вступает с ним в шуточную битву, в которой никто не получает ран. Заканчивается история тем, что Георгий, дракон и жители близлежащего города собираются на праздничный ужин, на котором дракон ведет себя чрезвычайно учтиво и становится душой компании. В сказке Ирвина Шапиро «Джонатан и дракон» жители города долго и безуспешно пытаются различными способами прогнать дракона. Это продолжается до тех пор, пока мальчик Джонатан не залезает ему на спину и шепчет на ухо: «Мистер Дракон, будьте так добры уйти отсюда».

Гораздо больший интерес представляют драконы Дж. Р. Р. Толкиена. Описание дракона Смауга и его смерти в «Хоббите» напоминают классические сцены из «Беовульфа» и норвежских «Эдд». Смауг обладает не только острым зрением, но и превосходными слухом и обонянием. Карлики решают захватить клад дракона и убивают его стрелой, попавшей в его единственное уязвимое место – под крылом. Мертвый дракон тонет в водах озера Эсгарот. Толкиен остается верен древнеанглийской традиции: на сокровища дракона налагается проклятие, и они приносят несчастье карликам и людям, которые овладевают ими из жадности. В «Сильмариллионе» Толкиен развивает собственную мифологию драконов. «Огненные драконы» Урулоки были сотворены Морготом для борьбы со своими врагами – карликами и людьми.

Драконы оставили след и в искусстве. Устрашающие изображения драконов наносились на щиты древнегреческих воинов. Скульптуры драконов-стражей можно видеть и в буддийских храмах, и в христианских церквях. Дракон, свернувшийся кольцом, – распространенный элемент кельтских и скандинавских орнаментов. Победа святого Георгия над драконом – излюбленный сюжет икон и росписей средневековья. Как символ силы и отваги дракон нередко использовался в гербах знатных феодалов и королевских семей.

Дракон не остался без внимания и в наши дни. В 1981 году компания Уолта Диснея выпустила видеоигру «Борец с драконом». Драконы появляются в киноверсиях «Конана-Варвара» и «Легенд о короле Артуре». Ими заполнены фантастические романы. Что же заставляет человечество в конце XX века снова обращаться к древнейшему из вымышленных образов? Ответ на этот вопрос, возможно, довольно прост: фантазия и мифотворчество – единственная необходимость человеческого существования. Если это верно, то дракону суждена еще долгая жизнь.

Легенда о единороге была известна на Западе, по крайней мере, за четыре века до рождения Христа, а на Востоке появилась и того раньше. Исключая дракона, ни одно другое животное не пользовалось такой необычайно широкой славой. Возможно, такая популярность объясняется загадочностью и необыкновенными способностями единорога: полагали, что он самое удивительное существо, живущее в удаленных от мест обитания человека районах, что он силен и благороден, что становится кротким и покорным в присутствии девственницы, а его рог обладает многими чудесными свойствами. Относительно внешнего вида единорога люди не пришли к общему мнению. С единорогом связано много самых разных символов и аллегорий.

Тема единорога привлекала многих исследователей: Оделл Шепард «Учение о единороге (1930), Ричард Эт-тиндаузен „Единорог“ (1950), Роберт Ридигер Бир „Единорог: миф и реальность“ (1972), Юрген Эйнхорн „Дух единорога“ („Spiritalis Unicornus“) (1976), Маргарет Б. Фримен „Гобелены с изображением единорога“ (1976) и другие. В некоторых из названных книг тема освещается поверхностно, но есть среди них и серьезные труды, например, книги Эйнхорна и Фримен.

Большинство людей наделяют единорога телом лошади. На Западе единорога изображали как существо, похожее на лошадь или козла (или на того и другого сразу: тело лошади и борода козла). На Востоке существовали свои традиции. В Китае насчитывалось несколько видов мифологического единорога, из них самый популярный – ки-лин; его описания весьма противоречивы. В Японии известны два вида: кирин, схожий с ки-лином, и син-ю, похожий на льва. В мусульманском мире единорога называют какаданн; у него внешность быка, оленя, лошади, антилопы или другого животного, а иногда он имеет даже крылья. Самый необычный единорог персидский – в виде трехногого белого осла с шестью глазами, девятью ртами и золотым рогом.

Считалось, что единороги живут как на суше, так и в море, поскольку существовало поверье, что каждому сухопутному животному должен соответствовать его водяной аналог. Последний мог иметь тело большой рыбы или кита.

Многообразие видов единорога хорошо передал в своем триптихе «Сад земных наслаждений» (ок. 1500) Иероним Босх. В левой части триптиха три единорога: белый с телом лошади, с раздвоенными копытами, прямым рогом со спиральными извивами на голове; другой – бурый, похожий на оленя, на его голове изогнутый рог с округлыми узлами; третий – водяной единорог с туловищем рыбы, головой лошади и бородой козла, плавающий в пруду. По крайней мере, четыре единорога видны среди людей и зверей вокруг пруда. Один в виде белой лошади, его рог усеян короткими острыми шипами; у другого туловище оленя, на голове длинные торчащие уши, козлиная борода и огромный рог. Третий парнокопытный, с лошадиным туловищем и головой и рогом, расходящимся на два отростка. Босх в чем-то отражает традиционные представления различных народов о единороге, но также и привносит в его облик свое.

Многие ученые-натуралисты утверждали, что единорог – не плод воображения людей, а происходит от реальных животных. Большинство считало, что единорог – потомок однорогого азиатского носорога. Хотя внешним видом они явно различаются, сходство между ними все же есть, например в поведении. Подвергшийся нападению единорог очень свиреп, его трудно победить. Его рог, по легенде, обладает целебными свойствами. То же говорили и о носороге.

Происхождение единорога связывали также с антилопами и другими двурогими животными. Из них наиболее вероятным его предком считалась антилопа-бейза, или сернобык; антилопа-орикс – крупное животное с белыми пятнами на туловище и длинными, практически прямыми рогами, – согласимся, такой образ гораздо больше подходит для единорога. Аристотель уверял, что у антилопы один рог: когда животное стоит боком, действительно создается такое впечатление. Кроме того, животное вполне могло родиться однорогим или потерять рог в схватке.

Еще одно существо, родственное единорогу, – нарвал – небольшой кит, обитающий в арктических водах. Из его верхней челюсти растет белый зуб, или бивень, со спиральными извивами.

Существует еще одна гипотеза, объясняющая происхождение единорога. Однорогое животное могло быть получено искусственно, с помощью операции. В 1933 году биолог из университета штата Мэн (США), У. Франклин Дав произвел такую операцию новорожденному йоркширскому теленку. Описывая результаты эксперимента, Дав объяснял, что рога жвачных животных растут не прямо из черепа, а из рогового нароста, или роговой ткани, расположенной над лобными костями. Дав пересадил два роговых нароста в центр лба теленка, совместив их. В результате получилось животное с длинным прямым рогом. Дав свидетельствовал, что взрослое прооперированное животное демонстрировало необыкновенную силу, сходную с той, какую приписывают единорогу: рог придал ему уверенности в себе, поскольку он мог его использовать с большим эффектом. Дав писал, что секрет трансплантации роговых наростов был известен в древнем мире. Например, римский писатель Плиний Старший в одиннадцатой книге своей «Естественной истории» описывает подобный случай; правда, была произведена обратная операция: из одного рога получили четыре, но это свидетельствует и о возможности противоположного.

Родиной единорога считается Индия, хотя это и не бесспорно. Древние писатели упоминают как его возможную родину Африку; существует также мнение, что единорог происходит из Китая.

Первое упоминание об однорогом животном на Западе относится к 400-м годам до н. э. Появилось оно в книге грека Ктесия, прослужившего около 17 лет лекарем при персидском дворе. По возвращении в Грецию он написал две книги – о Персии и об Индии. В последней Ктесий упоминает о больших диких ослах с темно-красными головами, голубыми глазами и голубым туловищем, с рогом на лбу. Если кто-то из такого рога выпьет вина или воды, его не возьмет ни одна болезнь. Ктесий также говорит, что этих ослов крайне трудно поймать живыми, охотники ловят их, только когда они находятся с детенышами, которых не могут бросить.

Трудно сказать, какое животное описал Ктесий. Он никогда не был в Индии и не видел так называемого осла. Кроме того, дикие ослы безрогие, и автор должен был знать это, так как они встречались и в Персии.

Следующее упоминание о единороге находим у Аристотеля. Он писал: «Мы не видели ни одного непарнокопытного животного с парой рогов. Но некоторые, например индийский осел, имеют один рог и являются непарнокопытными. У антилопы один рог и раздвоенные копыта» (История животных. 2.1). Хотя приведенная цитата мало что прибавляет к уже сказанному выше, однако ввиду авторитетности источника мы сочли нужным сослаться на него.

Юлий Цезарь описывает необычного вида однорогое животное, которое якобы обитало в Херкинианском лесу в Германии: «Этот бык похож очертаниями на оленя, из середины лба торчит один рог, больше и прямее, чем все известные до этого. Из его вершины распространяются ветви, подобно раскрытой руке». (Галльская война. 6.26).

Римский писатель Клавдий Элиан, родившийся около 170 года н. э., в книге «Пестрые рассказы» упоминает о трех разновидностях единорога. Первые два схожи с тем, которого описывает Ктесий, а третий представляет собой однорогое животное, которое зовется картазоном и обитает в Индии. Оно «размером со взрослую лошадь, рыжего окраса, имеет гриву лошади и очень быстрое». Между глазами растет черный рог с кольцами, или спиралями. Картазоны не агрессивны по отношению к другим животным, но нетерпимы друг к другу: самцы бьются между собой, нападают даже на самок. В период спаривания нрав самцов смягчается, но с появлением у самок детенышей они снова свирепеют.

Указанные авторы, несомненно, внесли вклад в создание легенды о единороге как о неукротимого нрава, сильном и быстром животном с чудодейственным рогом.

Теперь обратимся к Китаю. Первое упоминание о единорогах в китайских источниках относится к 2697 году до н. э. Исследовавший их Чарльз Гоудд насчитывает по крайней мере 6 видов этих животных: ки-лин, кинг, киох тван, пох, хиаи чаи, ту джон шу. Самый популярный – ки-лин обычно имеет туловище оленя, иногда лошади, голова может быть львиной или оленьей, хвост бычьим или другого животного, тело может быть чешуйчатым. У ки-лин один либо два рога телесного цвета, иногда окрашен только кончик рога. Ки-лин соединяет в себе мужское (ки) и женское (лин) начала. Существо это нежное, оно даже не в состоянии наступить на острую траву; предпочитает уединенные места. Наряду с драконом, птицей феникс и черепахой ки-лин считался разумным существом.

О единороге имеются упоминания в Библии. Точнее, о животном, которое называлось в Иудее rе'еm. В большинстве современных переводов его называют зубром или bos primigenius – большим свирепым диким буйволом, который вымер несколько веков назад. В II – III веках н. э, когда Ветхий завет переводили с иудейского на греческий, переводчики, не зная значения слова rе'еm, написали monoceros (однорогий). Познее, в IV веке н. э. rе'еm переводилось как носорог (rhinoceros) и иногда как единорог. Так упоминания о единороге появились в Библии.

Сведения о единороге содержатся также в «Физио-логусе» – аллегорическом бестиарии, написанном предположительно между II и IV веками н. э. Переведенный на многие языки, «Физиологус» был очень популярен в разных странах и оказал большое влияние на европейскую литературу и искусство средневековья. Именно в этой книге помещена одна из первых историй о единороге и девственнице.

«Физиологус» описывает единорога как небольшого размера существо, напоминающее молодого козла, с рогом посередине головы. Он очень силен, и охотники его поймать были бессильны, пока не нашли способ справиться с ним. Они приводили девственницу в то место, где обычно появлялись единороги. Единорог тут же становился кротким и клал голову девушке на колени, тут его ловили и отводили во дворец королю. Затем в «Физиологусе» следует аллегорическое толкование истории. Единорог символизирует Христа, рог – его силу и единство Отца и Сына, девственница – Деву Марию, а когда единорог припадает к ее коленям, этот акт сравнивается с зачатием Девой Марией и обретением Христом человеческой плоти. Небольшие размеры единорога говорят о смирении Христа. Священники первых лет нашей эры также сравнивали Христа с единорогом.

В средние века большинство людей, бесспорно, верили в реальное существование единорога, что доказывалось и в Библии, «Физиологусе» и других книгах. Вера укрепилась после того, как европейцы по возвращении из путешествия на Восток рассказали, что своими глазами видели единорога. Одним из таких путешественников был Марко Поло, который наблюдал «единорогов» на Суматре. Это, по его словам, были огромные и уродливые звери, которые любили валяться в грязи и едва ли подпустили бы к себе невинную девушку, да и никакая девушка не согласилась бы приблизиться к подобным тварям. Очевидно, что на самом деле Марко Поло описал носорогов.

Вера в единорога оставалась непоколебимой и в эпоху Возрождения. Объявилось множество очевидцев, описания единорогов были включены в трактаты по зоологии. Но некоторые писатели уже тогда выражали сомнение по поводу волшебной силы его рога. Скептицизм по этому поводу возрастал в XVII – XVIII веках. Хотя некоторые люди еще в XIX веке считали существование единорога реальностью. Но ученые уже успешно боролись с невеждами. Самый убедительный аргумент против существования единорога высказал французский натуралист Жорж Кювье в 1827 году, доказавший, что ни одно парнокопытное не может иметь один рог, поскольку такое животное имеет разделенные лобные кости и рог не может естественным образом вырасти на месте разделения. Кювье был прав: носорог действительно не является исключением среди парнокопытных и его рог не прикреплен к костям черепа.

В легендах о единороге много символики. И даже если он давно уже не воспринимается как реальное существо, ему продолжают приписывать аллегорическое значение, что, видимо, удовлетворяет давнюю потребность человека прикоснуться к загадочному и мистическому.

Главное, что надо заметить, это то, что на Западе единорог рождает одновременно положительные и негативные ассоциации. Он символизирует храбрость, благородство, мудрость, но вместе с тем гордыню, ярость и разрушительную силу. Он символ Христа и Дьявола, непобедимой силы Христа и губительной силы Дьявола.

Китайская мифология приписывает ки-лину только положительные качества. Он символизирует мудрость, справедливость и честность. Он появляется только во времена справедливого правителя, а его появление знаменует рождение или смерть мудреца.

Единорог – символ чистоты и непорочности ввиду магической целительной силы, приписываемой его рогу, и ассоциацией с Христом и Девой Марией. В легенде о девственнице он безошибочно распознает ее целомудрие и, если девушка порочна, пронзает ее рогом.

Однако единорог также символ вожделения. И это нетрудно объяснить. Как сильное и могучее животное он ассоциируется с силой самца, его рог – фаллический символ. В «Физиологусе» ничего не говорится о сексуальных действиях девушки, но все же легенда рождает и такую интерпретацию: только существо женского пола может покорить единорога, он кладет голову ей на колени, и она ласкает его. Его покорность похожа на покорность любовника. Арабская версия «Фи-зиологуса» отличается от стандартной, она содержит довольно эротическую историю: девушка в ней тоже непорочна, но лишена скромности, которую можно было бы ожидать от девственницы. Единорог подходит к ней, и она предлагает ему свои груди, которые он начинает сосать. Потом она берет его рукой за рог.

Умерщвление единорога, по христианской легенде, также имеет аллегорическое значение. Охотники – враги Христа, гибель единорога символизирует его мучения и смерть.

Единорогу долгое время приписывали такое качество, как царственность. Элиан упоминает, что молодых единорогов приводили к королю и выставляли на публичное обозрение; в «Физиологусе» плененное животное тоже отводят во дворец к королю. Европейские путешественники рассказывали о единорогах, которые принадлежали правителям Востока. В свете этого понятно, почему изображение единорога часто использовалось в геральдике. Наиболее известен герб британской королевской армии, на котором единорог и лев изображены как союзники.

Единорогу приписывали и символ воздержания, монашеской жизни из-за его стремления к уединению. Наконец, он символизирует силу и здоровье.

Что же касается самой знаменитой легенды о единороге, о которой мы часто упоминали, то тут надо заметить следующее: многие люди верили, что в основе этого мифа лежит достоверная история. К примеру, единорога привлекает особый сладострастный запах, исходящий от девственницы. Девушка могла очаровать его и другим способом – взглядом или прикосновением к рогу.

Существует еще одна легенда о единороге, согласно которой он обладает способностью очищать воду своим рогом. Такое его свойство описано в греческой версии «Физиологуса»: вода в озере была отравлена змеей и стала ядовитой. Единорог начертал рогом на воде крест, и после этого животные смогли ее пить. Здесь также налицо сопоставление единорога с Христом, который очищает от греха (яда), вызванного Дьяволом (змеей). Единорогу приписывали и способность распознавать рогом яд. Рог покрывался капельками пота при приближении к отраве или ядовитая жидкость закипала, когда в нее опускали рог. Вот почему такой популярностью пользовались кубки и чаши из рога или измельченный рог.

Считалось, что рог обладал чудодейственной силой. Он будто бы излечивал от эпилепсии, лихорадки, других болезней, продлевал молодость и укреплял потенцию. Неудивительно, что стоил он дорого. Во времена Ренессанса торговля рогом велась в широких масштабах. Даже небольшой его кусочек оценивался в целое состояние, рог целиком был поистине бесценным. К 1600 году в Европе насчитывалось по крайней мере 12 рогов.

Врагом единорога издавна считался слон. Они всегда вступали в борьбу, и обычно кончалось тем, что единорог пропарывал слону брюхо. Со львом у единорога тоже были трудные отношения. Но лев мог заманить единорога в ловушку: спасаясь от погони, он устремлялся к дереву и в самый последний момент отскакивал в сторону, единорог же вонзался рогом в дерево, и лев мог легко расправиться с ним. Льва называют царем зверей, но претендовать на это звание вполне может также и единорог.

Говорили, что единорог обитал в Эдеме и был на Ноевом ковчеге. Но некоторые утверждали, что единорог со своей самкой отказался ступить на ковчег, а по другой легенде самец и самка единороги были настолько неуправляемыми, что Ной сам прогнал их. В некоторых источниках сообщалось, что единорог утонул во время потопа, другие же, наоборот, считали, что он спасся вплавь.

Единорог оставил заметный след в литературе и в искусстве средневековья и эпохи Возрождения. Упоминания о нем встречаются в книгах, его изображают на иллюстрациях, картинах, гобеленах, на предметах культа, шкатулках, медальонах. Пика культ единорога достиг в XV веке. Со второй половины XVI века интерес к нему затухает, но в XX веке он возрождается снова.

Тема единорога, в особенности сюжет о единороге и девственнице, активно развивалась в изобразительном искусстве. Наиболее известные работы – две серии гобеленов конца XV века «Девушка и единорог» и «Охота на единорога». Первая, хранящаяся в музее Клюни в Париже, состоит из шести гобеленов, пять из которых символизируют чувства человека. На нежно-красном фоне на гобеленах изображены цветы, деревья, птицы, обезьяны, другие животные, лев и единорог, единорог и девушка. Другая серия, «Охота на единорога» (музей Клойстерс в Нью-Йорке), включает семь гобеленов. На них изображены охота, убийство, воскрешение единорога и его пленение.

Тема единорога находит воплощение и в литературе. Иногда единорог является центральной фигурой повествования, например в современной фантастике и детской литературе. Единороги в мифах связаны с волшебством и магией, поэтому они часто обитают в сказочных местах и королевствах.

Иногда единорога представляют вовсе не волшебным животным. Так, у Рабле Пантагрюэль видит 32 единорога в Атласной стране, где все птицы и звери изображены на гобелене. В книге Л. Кэрролла «В Зазеркалье» единорог и лев борются за корону.

Шекспир упоминает о единорогах в романтической драме «Буря». Уильям Батлер Йетс в книге «Единорог со звезд» (1908) связывает с единорогом разрушительную силу, которая приносит обновление и перерождение. Поэма Райнера Марии Рильке «Сонеты к Орфею» (1923) написана под впечатлением от гобелена «Девушка и единорог». Хотя Рильке и не верит в существование единорога, его отображение в искусстве как бы дарует ему духовную жизнь, которая подчас кажется реальнее физической.

В пьесе Т. Уильямса «Стеклянный зверинец» (1945) единорог символизирует одиночество и уязвимость главной героини. В книге К. С. Льюиса «Последняя битва» (1954) единорог борется против сил зла и вместе с другими животными приглашен в рай. В произведении Т. X. Уайта «Король раз и навсегда» четыре мальчика заставляют кухарку выступить в роли приманки для единорога. И хотя вначале они намеревались оставить единорога в живых, потом жестоко расправляются с ним.

О единороге говорят и пишут и сегодня. Продаются фигурки единорога, различные сувениры с его изображениями. Он частый персонаж художественных произведений и живописных полотен. С ним связано множество символов и аллегорий, и поэтому можно с уверенностью утверждать, что ему предстоит еще долгая жизнь в искусстве и сознании людей.

Классический кентавр – существо с туловищем и ногами лошади и человеческими головой и руками. Однако существует немало вариаций его внешнего вида. Кентавр мог быть и крылатым. Во всех этих случаях он оставался человеком-лошадью. В средние века появились онокентавр (комбинация человека и осла), букентавр (человек-буйвол) и леонтокентавр (человек-лев). В индийском искусстве известно изображение человека с ногами буйвола (или лошади) и хвостом рыбы. Для обозначения существ, не схожих внешне с лошадью, но сохраняющих черты кентавра, в научной литературе используется термин «кентавроиды».

Образ кентавра, видимо, возник в Вавилоне во 2-м тысячелетии до н. э. Кочевники касситы, пришедшие в Месопотамию из Ирана около 1750 года до н. э., вели ожесточенную борьбу с Египтом и Ассирией за владычество на Ближнем Востоке. По границам своей империи касситы воздвигали огромные каменные изваяния богов-хранителей, среди них – кентавров. Одно из них изображало крылатое существо с лошадиным туловищем, двумя лицами – человеческим, глядящим вперед, и драконьим, обращенным назад, и двумя хвостами (лошадиным и скорпионьим); в руках – лук с натянутой тетивой. Другой известный монумент – изваяние классического кентавра без крыльев, с одной головой и одним хвостом, готового выстрелить в противника из своего лука. Разумеется, то, что касситы изображали кентавра в своих скульптурах, вовсе не означает, что они же его и придумали, но, поскольку империя касси-тов прекратила существование к середине XII века до н. э., мы можем с полным правом утверждать, что история кентавра насчитывает более трех тысяч лет.

Появление образа кентавра говорит о том, что уже во время касситов лошадь играла важную роль в жизни человека. Древнейшее упоминание о лошади – «осле с запада» или «горном осле» – мы находим на глиняной вавилонской табличке, датируемой 2100 годом до н. э. Однако прежде чем лошадь стала на Ближнем Востоке привычным спутником человека, прошли века. Очень вероятно, что кочевники-касситы внесли свою лепту в распространение лошади и колесниц. Возможно, древние земледельцы воспринимали всадников на лошади целостным существом, но, скорее всего, жители Средиземноморья, склонные к изобретению «составных» существ, придумав кентавра, таким образом просто отразили распространение лошади.

Итак, существо, известное как кентавр, появилось на Ближнем Востоке между 1750 и 1250 годами до н. э. и служило духом-хранителем, главным оружием которого были лук и стрелы. Касситы, имевшие обширные торговые связи, принесли кентавра в микенскую цивилизацию, также исчезнувшую к середине XII века до н. э. С Крита он попал в Древнюю Грецию. Изображение битвы Тесея с кентавром на амфоре VIII века до н. э. указывает на то, что к этому времени греки уже успели развить мифологию, вобравшую в себя микенских героев.

В древнегреческой культуре образ и символика кентавра подверглись значительным изменениям. Кентавр Хейрон (и, в меньшей степени, кентавр Фолос) считался мудрым покровителем человечества. Он обычно изображался с ветвями лавра в обеих руках. В «Илиаде» Хейрон – лекарь, друг и учитель героев, создатель хитроумных приспособлений для ведения войны и, наконец, «самый праведный из кентавров».

Однако в целом кентавр остался символом пьянства и насилия. Эта двойственность, возможно, восходит еще к временам касситов, изображавших кентавра с двумя лицами – человеческим и драконьим. В «Одиссее» описана история о том, как кентавр Эвритион, приглашенный на свадьбу Пейритоона, напился вина и попытался обесчестить невесту. В наказание ему отрезали уши и нос и вышвырнули вон. Кентавр призвал своих собратьев к отмщению, и спустя некоторое время произошла битва, в которой кентавры потерпели поражение.

Греки, разводившие и любившие лошадей, были хорошо знакомы с их нравом. Не случайно именно природа лошади ассоциировалась у них с непредсказуемыми проявлениями насилия у этого в общем и целом положительного существа. Греческий кентавр – практически человек, однако его поведение разительным образом меняется под воздействием вина. Гомер пишет: «Именно вино повинно в бесчинствах, которые известный кентавр Эвритион учинил во дворце великодушного Пейритоона в Лапите. Его разум взбесился от опьянения. И в ярости своей натворил он много бед в доме Пейритоона… С тех пор продолжается вражда между людьми и кентаврами. И он был первым, кто ощутил на себе зло пьянства».

Кентавр был популярным героем росписи ваз. Его художественное воплощение зависело от того, какой кентавр был изображен на вазе. Два самых «цивилизованных» кентавра – Хейрон и Фолос – обычно изображались с ногами человека, в то время как вся задняя часть их тел оставалась лошадиной. Хейрон почти всегда одет, у него могли быть человеческие уши. Фолос, напротив, чаще всего предстает обнаженным и непременно с лошадиными ушами.

Кентавр с четырьмя лошадиными ногами воспринимался греками скорее как животное, чем как человек. Несмотря на человеческую голову, его уши – почти всегда лошадиные, а лицо – грубое и бородатое. Кентавра, как правило, изображали обнаженным, с мужскими и конскими гениталиями одновременно. Образ кентавра, безусловно, не был общим для всей Греции: в континентальной ее части кентавров изображали с всклокоченными длинными волосами, а в Ионии и Этрурии – с короткими. Эти существа не обязательно имели при себе лук – чаще бревно или булыжник. Классическим можно назвать изображение смерти Каинея в битве при Лапите: кентавры погребают умирающего героя под горой бревен и камней.

На вазе работы Клития (560 до н. э.) изображены оба вида кентавров: с одной стороны – Хейрон, одетый в хитон и возглавляющий процессию богов в честь новобрачной пары (Пелея и Фетии), дружески приветствует жениха; на обратной стороне – сцена битвы при Лапите. Роспись символизирует двойственность природы кентавров, противопоставляя Хейрона, подчинившегося порядку, который установлен людьми, и других кентавров, которые угрожают этому порядку своим диким нравом.

Эти два типа – не единственные, а лишь наиболее распространенные в Греции. Кроме них изображались крылатые кентавры, указывающие на то, что кассит-ская традиция не умерла окончательно. Несколько кипрских терракотовых фигур VII века до н. э. можно с полным основанием назвать «кентавроидами». В отличие от Минотавра с туловищем человека и головой буйвола у этих существ имеются человеческие головы (иногда – с рогами) и тела буйволов, что, вероятно, связано с культом бога плодородия – быка.

Не меньшую загадку, чем сам образ кентавра, представляет его имя. Ни Гомер, ни другой древнегреческий поэт Гесиод, упоминая о кентаврах, не описывают их наружность, если таковой, разумеется, не считать характеристику «волосатые люди-звери». Хотя изображения лошадей с человеческими головами встречаются начиная уже с VIII века до н. э., нет никаких оснований полагать, что во времена Гомера представление о «полузвериных» существах было настолько распространенным, что не нуждалось в комментариях. Современный английский писатель Роберт Грейвс, много обращавшийся в своем творчестве к эпохе античности, считал, что кентаврами Гомер именует представителей воинственного племени, которые поклонялись лошади. Под предводительством своего царя Хейрона кентавры выступили против своих врагов лапитов совместно с ахейцами.

Споры о происхождении слова «кентавр» никогда не утихали. По разным версиям, оно могло произойти от латинского «центурия» – «сотня» или греческих «центрон» – «козел», «кентео» – «охотиться, преследовать» и «таврос» – «бык».

Первым древнегреческим поэтом, упомянувшим о лошадиной природе кентавров, был Пиндар (ок. 518– 442 или 438 до н. э.). В «Пифиане» он говорит о возникновении кентавров. Лапит по имени Иксион влюбляется в Геру, и Зевс в отместку посылает к нему облако, напоминающее по виду богиню, Иксион совокупляется с облаком, и оно рождает ему ребенка: «Мать эта принесла ему чудовищное потомство. Не было никогда ни такой матери, ни такого ребенка, которого не приняли ни люди, ни боги. Она вырастила его и нарекла Кентавром. От его союза с магнезийской кобылицей произошло небывалое племя, нижнюю часть унаследовавшее от матери, а верхнюю – от отца». С другой стороны, согласно Пиндару, происхождение Хейрона было совершенно иным. Он – «сын Филира, потомка Крона, который некогда правил огромным царством и был сыном Небес». Хейрон женился на девушке по имени Харико, и у них родились вполне человеческого вида дочери. Он, видимо, был единственным «домашним» кентавром. Именно Хейрон являлся воспитателем Ахилла и Геркулеса.

История другого кентавра – Нессоса – дошла до нас благодаря трагедии Софокла (V век до н. э.). Геракл везет к себе в дом свою невесту Дейанейру. Кентавр зарабатывает перевозом людей через реку Эвен. Дейанейра садится к нему на спину, чтобы перебраться на другой берег, но посередине реки Нессос хватает ее и пытается обесчестить. Геракл спасает невесту, пронзая кентавра копьем в грудь. Умирая, Нессос советует Дейанейре собрать его кровь и использовать ее в качестве приворотного зелья в случае, если Геракл когда-нибудь полюбит другую женщину. Дейанейра обмакивает в кровь кентавра край туники. Когда Геракл надевает тунику, пропитанная ядом ткань прилипает к его телу и причиняет такую мучительную боль, что он бросается в огонь. Если в Греции кентавр был воплощением животных качеств, несовместимых с человеческой натурой, необузданных страстей и неумеренной сексуальности, то в Древнем Риме он превратился в миролюбивого спутника Диониса и Эроса. Наибольший вклад в формирование римского варианта образа кентавра сделал, безусловно, Овидий (43 до н. э. – ок. 18 н. э.) в «Метаморфозах». Поэт вносит множество деталей в историю женитьбы Пейритоона и последовавшего затем сражения. В битве участвуют не только Фолос и Нессос, но и другие кентавры, являющиеся плодом воображения Овидия. Среди них наибольший интерес представляют Циллар и Гилонома.

Циллар – юный, белокурый кентавр, Гилонома – его возлюбленная, девушка-кентавр с длинными волосами, украшенными розами, фиалками и белыми лилиями, «прекрасней которой не было в лесах». Когда Циллар погибает в битве, Гилонома бросается на копье, пронзившее ее возлюбленного, и сливается с ним в последнем объятии. Эта история прекрасного кентавра, его женственной возлюбленной, их верной любви и трогательного самоубийства контрастирует с образом дикого и необузданного греческого кентавра.

Древнейший из дошедших до нас гороскопов был составлен около 410 года до н. э. в Вавилоне. Не вызывает сомнений то, что зодиакальный Стрелец (Кентавр), так же как Скорпион и Козерог («антилопа подземного океана» Эя), – образы, навеянные касситскими пограничными монументами. Наряду с созвездием Кентавра-Стрельца существует и Южный Кентавр. Под именем зодиакального Козерога кентавр перешел и в искусство исламского мира.

Закрепление кентавра в качестве одного из зодиакальных символов сыграло свою роль в том, что память о нем сохранилась и в средневековье. В бестиариях образ онокентавра, человека-осла, однозначно связывали с дьяволом. Средневековый кентавр всегда изображался облаченным в тунику или плащ и непременно держащим боевой лук в руках. Таким его можно увидеть на гербе английского короля Стефана I. Существуют и изображения кентавра с человеческими руками, неуклюже стоящего на единственных задних лошадиных ногах.

На байонском гобелене, запечатлевшем сцены нормандского завоевания Англии (XI век н. э.) в эпизоде, изображающем Гарольда на пути к Вильгельму Завоевателю, присутствуют пять длинноволосых одетых кентавров, двое из них – крылатые. А в эпизоде «Гарольд спасает двоих солдат» изображен кентавроид с львиными лапами. Каменное изваяние еще одного леонтокентавра можно увидеть в Вестминстерском аббатстве в Лондоне.

В «Божественной комедии» Данте встречаем Хейрона, Нессоса и Фолоса в седьмом круге ада, где они сбрасывают в реку из кипящей крови души «насильников». Данте удается в небольшом отрывке перечислить большинство мифологических черт кентавров. Когда Хейрон замечает Данте и Вергилия, он достает стрелу из колчана, висящего у его бедер, и расправляет бороду, чтобы она не мешала ему разговаривать. Хейрон не лишен интеллекта: он видит, что нога «того, кто позади, передвигает то, чего касается», и понимает, что Данте жив. Нессос вспоминает свое прижизненное ремесло и перевозит Данте и Вергилия через кровавую реку Флегетон. Кентавры седьмого круга – «хранители и распорядители вечной справедливости».

Единственное, что упустил Данте в описании «быстроногих зверей», – не указал их лошадиную природу. Образованный итальянец, вне всякого сомнения, не только читал Овидия, но и видел бронзовых римских кентавров, полагая, что его читатели не хуже знакомы с ними. Однако иллюстраторы комедии, похоже, имели на этот счет значительный пробел. Один из них изобразил кентавра с человеческой головой, растущей прямо из груди лошади, разумеется, без рук и торса. Стоя перед задачей изобразить кентавров-лучников, художник совершенно растерялся и нарисовал их просто как обнаженных мужчин.

В «Истории Трои» Лефевра кентавр по непонятной причине становится союзником троянцев. Кентавр «с гривой, как у лошади, глазами красными, как угли, метко стрелял из своего лука; зверь этот вселял ужас в греков и многих из них поразил своими стрелами». Видимо, именно эта история была известна Шекспиру. В «Троиле и Крессиде» герой Троянской войны Менелай говорит: «Ужасный кентавр вселил страх в наших воинов». В кентавре Шекспира возрождается греческий образ этого существа – угроза общественному порядку.

В XIX веке образ кентавра привлек к себе еще больший интерес в литературе и искусстве. Гете сделал Хейрона одной из центральных фигур в описании Вальпургиевой ночи в «Фаусте». Здесь Хейрон снова становится мудрым и добрым существом. Именно он отвозит Фауста на встречу с Еленой. Для Гете Хейрон – олицетворение мужской красоты – «он получеловек и безупречен в беге».

Кентавра изображали на своих полотнах и в оккультурах Боттичелли, Пизанелло, Микеланджело, Рубенс, Беклинг, Роден, Пикассо и многие другие. Ему посвящено множество литературных произведений и научных трудов. В XIX веке кентавр также не остался забытым.

Мантикора, возможно, самое кровожадное и опасное из вымышленных существ. У нее туловище льва, человеческое лицо, голубые глаза и голос, подобный звучанию свирели. Но главные и самые ужасные ее черты – три ряда зубов во рту, ядовитое жало на конце хвоста, как у скорпиона, и отравленные шипы на хвосте, которые мантикора может выстреливать в любом направлении. Наконец, «мантикора» в переводе с фарси означает – «людоед».

Первое упоминание о мантикоре мы встречаем в книгах уже хорошо знакомого читателю греческого врача Ктесия. Благодаря Ктесию грекам стали известны многие персидские мифы. Дальнейшие греческие и римские описания повторяют основные признаки ман-тикоры, данные Ктесием, – покрытое рыжей шерстью львиное туловище, три ряда зубов и хвост с ядовитым жалом и отравленными шипами. Аристотель и Плиний в своих трудах прямо ссылаются на Ктесия.

Однако наиболее полное древнее описание мантикоры сделано во II веке н. э. Элианом. Он приводит несколько любопытных подробностей: «Всякого, кто приближается к ней, она поражает своим жалом… Ядовитые шипы на ее хвосте по толщине сравнимы со стеблем камыша, а в длину имеют около 30 сантиметров… Она способна победить любое из животных, за исключением льва». Хотя очевидно, что Элиан, как Аристотель и Плиний, черпал свои знания о мантикоре у Ктесия, он добавляет, что подробные сведения об этом чудовище содержатся в труде историка Книда. Во II веке н. э. Филострат из Лемноса упоминает о мантикоре как об одном из чудес, о которых Аполлоний расспрашивает Иарха на холме мудрецов.

Хотя о мантикоре редко говорится в древних научных книгах, ее описаниями изобилуют средневековые бестиарии. Оттуда мантикора перекочевала в естественнонаучные труды и фольклорные произведения. В XIII веке о ней писал Варфоломей Английский, в XIV – Уильям Кэкстон в книге «Зеркало мира». У Кэкстона три ряда зубов мантикоры превратились в «частокол огромных зубов в ее горле», а ее голос, подобный мелодии свирели, становится «сладким змеиным шипением, которым она притягивает к себе людей, чтобы затем пожрать их». Это, по-видимому, единственный случай, когда мантикора оказалась перепутанной с сиреной.

В эпоху Возрождения мантикора попадает на страницы «Истории животных» Конрада Геснера и «Истории четвероногих зверей» Эдварда Топселла. Начиная с XVIII века мантикора не упоминается ни в одном серьезном научном труде, за исключением посвященных исследованию мифов.

Как уже говорилось, на протяжении веков в описание мантикоры были привнесены лишь малозначительные детали. К примеру, Плиний пишет, что ее глаза не голубые, а зеленые, Варфоломей Английский говорит о том, что «у нее покрытое шерстью тело медведя», а на некоторых средневековых гербах мантикора изображена с кривым или спиралевидным рогом на голове, а иногда с хвостом и крыльями дракона. Однако такие изменения, сделанные разными авторами, мало сказались на общем представлении о мантикоре – со времен Ктесия существует только одна «разновидность» мантикоры.

Хотя происхождение мантикоры неоднократно пытались связать с индийским зверем «макара», европейским волком-оборотнем и другими существами, правильнее всего, очевидно, будет сказать, что она «происходит» от индийского тигра. Это предположение высказал еще во II столетии н. э. комментатор Ктесия греческий писатель Павсаний. Он считал, что челюсти с зубами в три ряда, человеческое лицо и хвост скорпиона – не что иное, как «фантазия индийских крестьян, испытывающих ужас перед этим животным». По мнению Валентайна Болла, легенда о трех рядах зубов могла возникнуть из-за того, что коренные зубы некоторых хищников имеют несколько острых рядов на каждом, а жало мантикоры – ороговевший участок кожи на кончике хвоста тигра, напоминающий своим видом коготь. Кроме того, по индийскому поверью, усы тигра считаются ядовитыми. Уилсон полагает, что древние персы увидели человеческое лицо мантикоры на индийских скульптурах тигра-божества.

В средние века мантикора стала эмблемой пророка Иеремии, поскольку она – существо подземное, а Иеремия был сброшен врагами в глубокую яму. В фольклоре мантикора стала символом тирании, зависти, зла вообще. Еще в конце 30-х годов нашего столетия испанские крестьяне считали мантикору «зверем плохих предзнаменований».

Начиная со средних веков мантикора приходит в художественную литературу. В романе XIII века «Царь Александр» говорится о том, что у берегов Каспия Александр Македонский потерял в битвах со львами, медведями, драконами, единорогами и мантикорами 30 тысяч своих воинов. В поэме Джона Скелтона «Воробей Филипп» (XVIII век) маленькая девочка, обращаясь к коту, убившему ее любимую птичку, говорит: «Пусть твой мозг съедят горные мантикоры». В пьесе Джорджа Уилкинса «Несчастья насильственного брака» один из героев с «мантикорами, врагами человечества, у которых два ряда зубов» сравнивает ростовщиков.

Мантикора – один из зверей-искусителей в новелле Флобера «Искушение святого Антония». У Флобера мантикора – тоже рыжий лев с человеческим лицом и тремя рядами зубов; кроме того, она распространяет чуму.

В XX веке мантикора изображается несколько более «человеколюбивой». В басне Менотги «Единорог, Горгона и Мантикора» последняя говорит о том, что на самом деле очень любит людей и только из-за одиночества, застенчивости и желания поделиться своей любовью иногда кусает, а точнее, целует их руки. А в некоторых детских книжках мантикора превращается в веселое, доброе и ранимое существо.

В фантастическом рассказе Пирса Энтони «Заклинание хамелеона» мантикора, «существо, размером с лошадь, с головой человека, телом льва, крыльями дракона и хвостом скорпиона», охраняет дом доброго волшебника.

Изображения мантикоры встречаются не чаще, чем упоминания о ней в литературе. Большинство из них книжные иллюстрации. В отличие от ученых и писателей художники позволяли себе относиться к образу мантикоры с большей долей фантазии. Мантикору изображали и с длинными женскими волосами, и со стрелами на хвосте. Единственное изображение трех рядов зубов можно увидеть в вестминстерском бестиарии. Мантикора украшает карту мира Герефорда XIII века. Самая подробная иллюстрация воспроизведена в бестиарии XVII века. На ней изображено существо с головой мужчины, туловищем льва, хвостом скорпиона, крыльями и когтями дракона, коровьими рогами и козьим выменем.

Картинки из бестиариев вдохновляли многих декораторов христианских храмов. Изображение мантикоры можно увидеть на восьмигранной колонне в аббатстве Сувини, на мозаиках в кафедральных соборах в Аосте и в Каоре, где мантикора олицетворяет святого Иеремию.

За свою более чем двухтысячелетнюю историю мантикора мало изменилась и, несмотря на предпринимавшиеся в нынешнем веке попытки придать ей добродетельные черты, остается символом кровожадности.

Имя «Горгона» известно с глубокой древности. Задолго до Гомера греки называли «горгонейоном» маску-талисман, которую изображали на одежде, предметах обихода, оружия, инструментах, украшениях, монетах и фасадах зданий. Уже в те древние времена мифы о Горгоне и Медузе тесно переплелись и эти имена практически стали синонимами.

Горгона наделена невероятно коварной красотой, завораживающей любого, кто взглянет на нее. В зависимости от обстоятельств ее жертва окаменевает, теряет дар речи, лишается чувств или умирает. Силу Медузы можно обратить против нее самой или использовать в борьбе с другими противниками.

Согласно различным, зачастую противоречивым, источникам, Медуза – женское существо. Легенда о Медузе Горгоне окончательно сформировалась к VIII веку до н. э. В эпоху Гомера Горгона была настолько известным персонажем, что он просто упоминает о ней в своих поэмах, не излагая ее истории, которая, как, видимо, он считает, прекрасно известна грекам. Зевс вселял ужас в своих врагов щитом Афины – эгидой, на котором была изображена голова Горгоны. Ни один из античных авторов не упоминает о том, каким образом она обрела свои незаурядные способности. В гомеровские времена изображения Медузы были распространены повсеместно: их можно увидеть на монетах, бокалах для вина, хлебных формах, над входной дверью и у домашнего очага во многих афинских домах. Считалось, что капли ее крови в амулете предохраняют владельца от несчастий.

После Гомера значительный вклад в развитие образа Медузы сделал Гесиод (конец VIII—VII век до н. э.). В поэмах «Теогония» и «щит» упоминаются две из пяти сестер Горгоны – Стено и Эвриала – чудовища, живущие на краю мира, а также описывается смерть Горгоны от руки Персея. По сравнению с беглыми упоминаниями и намеками Гомера это уже огромная информация. Эсхил (525—456 годы до н. э.) добавляет к ней еще несколько деталей. В «Прикованном Прометее» он говорит о сестрах Медузы – крылатых женщинах со змеями вместо волос и смертоносным взглядом. В двух других трагедиях Эсхила образ Медузы олицетворяет отвратительность зла и безжалостность человека.

Однако особенно интересные поправки к истории о Горгоне делает в «Двенадцатой пифийской оде» Пиндар. В отрывке о происхождении флейты он говорит, что инструмент был создан Афиной, впечатленной криками сестер Горгоны в день ее смерти. Пиндар описывает красоту и привлекательность Медузы, вдохновлявшую поэтов-романтиков на протяжении многих столетий. От него же исходят сведения о том, что жертвы Горгоны окаменевают от ее взгляда.

Свою лепту в развитие мифов о Медузе внес Еврипид (V век до н. э.) в «Ионе». Героиня этой поэмы Креза описывает два небольших полых амулета, доставшихся ей от отца – Эрихтония, который, в свою очередь, получил их от Афины. Каждый из амулетов содержит каплю крови Медузы. Одна из капель – благотворная, обладающая целительными свойствами, другая – яд из змеиного тела. Здесь, как и у Пиндара, Медуза – существо двойственное.

Наиболее известное, полное и значительное по своему воздействию на европейскую мифологию описание Горгоны сделано Овидием в четвертой и пятой книгах «Метаморфоз». В его истории главным персонажем становится смелый, дерзкий и жестокий герой Персей. Для того чтобы подчеркнуть значимость победы Персея над Медузой, Овидий подробно говорит о происхождении и чудовищных способностях его змее-волосой соперницы. Именно описанию Овидия в своем большинстве следовали писатели и художники последующих столетий.

Под пером Овидия история Медузы превратилась в легенду. Дочь Форция, сына моря и суши, и Цето, Медуза принадлежит к младшей тройне сестер Горгон (по Овидию, старших сестер Горгон – Грей – было две, они родились уже старыми, с одним глазом на двоих и с одним зубом в общем рту). Хотя у всех трех младших Горгон вместо волос змеи, только Медуза обладает чудесным даром завораживать людей взглядом (и в положительном, и в отрицательном смысле этого выражения) и только она одна из трех сестер смертна. Персей избегает ее прямого взгляда и отрубает спящей Медузе голову, глядя в ее отражение на своем отполированном щите. Из крови, хлынувшей из раны, «как из материнского чрева», появляются сыновья Медузы – Пегас и Хризаор. Их отцом, видимо, следует считать Персея.

Персей прячет отрубленную голову в сумку, подаренную ему для этой цели Афиной. Сила Горгоны не действует, пока ее голова в этой сумке. На обратном пути в Эфиопию Персей трижды вынимает голову поверженной соперницы. В первый раз, в пустыне, он несет голову перед собой. Из тех мест, куда капает кровь Горгоны, выползают змеи. Во второй раз Персей направляет взгляд Горгоны на ливийского царя Атласа, который не поверил рассказу воина о своих подвигах и отказал ему в гостеприимстве. За это Атлас был превращен в каменистую гору. Наконец, в третий раз Персей вынимает голову из сумки при встрече со своей возлюбленной Андромедой. Он кладет голову лицом вниз «среди папоротников и водорослей», и магический взгляд Медузы превращает водоросли в кораллы. Это превращение – самый чудесный эпизод в истории о Медузе. Овидий уже не упоминает об опасности, которую представляет голова Горгоны.

В завершение героического рассказа Овидий еще раз излагает родословную Медузы и упоминает о проклятии, наложенном на нее ревнивой и завистливой Афиной. Он рассказывает о том, что в юности Горгона была очень красивой и волосы были ее главной гордостью. Однако все изменилось после того, как Посейдон насильно овладел ею в храме Афины. Разгневанная осквернением своего святилища (а может быть, и из зависти к красоте Медузы), Афина направила на нее свой щит и, превратив роскошные волосы в змей, изгнала ее из своего храма на вечные времена. С тех пор на щите Афины изображена голова Медузы, устрашающая врагов.

После Овидия единственным из классических продолжателей истории Медузы был Аполлодор. В «Библиотеке» он скрупулезно излагает все известные ему варианты легенды. И хотя большинство последующих исследователей и писателей ссылались не на него, а на Пиндара, Овидия и даже на невразумительные упоминания Гомера, именно Аполлодор был лучшим комментатором истории о Медузе и сделал больше других для того, чтобы она стала известной последующим поколениям. Упоминания о Медузе можно также найти в «Симпозиуме» Ксенофана и в «Пантеоне» Лукиана.

Вопрос о том, можно ли связывать возникновение мифа о Медузе с универсальным поверьем о «дурном глазе», как это делали ранние исследователи, остается открытым. Среди мифов народов Скандинавии, Индии, австралийских аборигенов, американских индейцев и эскимосов немало таких, в которых говорится о людях, обращенных в камень «дурным взглядом». В бразильских преданиях фигурирует птица, способная обращать в камень всякого, кто видит ее; некоему охотнику удалось обезглавить такую птицу, не глядя на нее, и затем использовать ее голову против своих врагов. Как видим, история Горгоны не ограничивается циклом легенд о Персее.

Неизвестно, когда возник обычай наносить на боевые щиты устрашающие рисунки, психологически воздействующие на противника и потому будто бы делающие его более уязвимым. Такие изображения зачастую служили и «средством» против «дурного глаза». Их можно было видеть на носу кораблей, зданиях, медальонах для детей и домашних животных. Хотя миф о Горгоне не был ни причиной, ни следствием поверья о «дурном глазе», именно благодаря ему в обиход вошли амулеты-горгонейоны.

Изображения Медузы встречаются не только в древнегреческом и римском, но и в древневосточном искусстве. Один из хорошо сохранившихся примеров – предметов с таким изображением – знаменитая мраморная маска, датируемая V веком до н. э. и хранящаяся в художественном музее Монако. В отличие от большинства античных горгонейоно маска отражает негативные черты образа Горгоны, доведенные до карикатурного вида. С другой стороны, лик монакской Медузы без преувеличения можно назвать прекрасным – практически круглое, гладкое женское лицо с немного опущенными веками. Под ее подбородком сплелись две змеи. Именно эта Медуза привела в восхищение Гете, увидевшего ее во дворце Ронданини в Риме. «Изображение прекрасного лица, объятого предсмертной агонией, в благородной полупрозрачности желтого камня неописуемо удачно», – писал Гете. Эту маску иногда называют Медузой Ронданини.

Хорошо сохранившиеся изображения Медузы можно увидеть на древнегреческих амфорах. На ранних из них преобладают черты Медузы-чудовища, гротескной воительницы, обезглавливаемой Персеем. Позднее, когда образ Горгоны перестал восприниматься однозначно негативно, интерес к сцене обезглавливания упал: стоило только Горгоне заслужить некоторую долю симпатий, публика перестала получать удовольствие от сцен ее смерти. Медуза стала жертвой, красивой и трогательной в своей гибели.

Медуза Горгона – одна из самых известных фигур греческой и римской мифологии. Яркость ее описаний в европейской литературе и изображений в искусстве в значительной мере зависит от того, насколько близки творения позднейших писателей, художников к античным источникам. Доступ к таким источникам после падения римской цивилизации оказался довольно затрудненным. Образ Медузы продолжал жить в сказаниях и легендах, но только в средневековье вернулся в литературу и изобразительное искусство.

Типичным для средневекового восприятия Горгоны можно считать отрывок из девятой песни «Ада» Данте. Ее образ в интерпретации христианина Данте выступает как сочетание красоты и ужаса; Медуза – олицетворение противоречивых желаний, ей противопоставлен образ добродетельной Мательды. Медуза последнее, самое сильное искушение Данте, путешествующего по аду. Он добивается искупления грехов, избегнув взгляда Медузы благодаря своему проводнику Вергилию, прикрывшему его глаза рукой.

Как это ни странно, Медуза Данте выглядит совершенно непривлекательной на иллюстрациях к «Аду» такого крупного мастера, как английский художник Уильям Блейк (1757—1827): она смотрит на ворота города Дис невыразительным каменным взглядом, пока нечетко выписанный на рисунке Данте проходит мимо нее в сопровождении Вергилия. Как и многие другие, эта иллюстрации Блейка имеет мало общего с содержанием произведения Данте, изобразившего «чудесный» ад, в котором чудовища превратились в ручных животных, а пламя не обжигает.

Большинство средневековых упоминаний о Медузе содержат негативную оценку ее образа. Авторы часто противопоставляют ее Афине как символ зла и добра, пророка и добродетели, похоти и целомудрия. Изображенная на щите Афины Медуза в эту эпоху становится олицетворением беспорядка, ярости, сумасшествия и смерти.

Петрарка называет свою любовь к Лауре «грехом идолопоклонства» и сравнивает свою возлюбленную с Медузой: «Медуза и мой грех меня окаменили». Позднее, в «Триумфе целомудрия», Петрарка вводит образ, ставший популярным в любовной лирике эпохи Возрождения, – Лауры-Афины – олицетворения добродетели и целомудрия, обороняющейся щитом с изображением Горгоны. Этот сюжет можно встретить у таких крупных поэтов средневековья, как Дю Белле (в поэмах, адресованных Маргарите де Валуа), Спенсер (в «Эпиталамионе», «Чудесной королеве»), Мильтон (в «Комусе»).

На бронзовой скульптуре Персея работы Челлини (1553) герой держит за волосы голову Горгоны (по которой одной только и можно догадаться, что изображен именно Персей). Горгона совсем не выглядит опасной. Более того, ее лицо – копия лица Персея: тонкие брови, чувственные губы, правильной формы нос и немного прикрытые глаза. Даже их волосы похожи на голове Медузы не змеи, а мелкие кудри.

Медуза Челлини – непревзойденное изображение этого сложного и противоречивого образа в искусстве, как и Медуза Овидия в литературе. Все последующие творцы не смогли выйти из тени этой прекрасной статуи. Глуповатый Персей у Караваджо, похоже, больше обеспокоен тем, чтобы змеи с головы Медузы не укусили в нос его самого. Столь же мало впечатляет фигура Персея в звездном атласе Яна Гевелиуса (1687): герой тащит за собой по небесному пространству голову Горгоны с полным, плоским лицом размером едва ли не с торс Персея.

Любопытное описание Медузы содержится в «Истории четвероногих зверей» Эдварда Топселла (1607). По характеристике автора, Медуза – существо с драконьим хребтом, зубами дикого кабана, ядовитой гривой, крыльями, человеческими руками и смертельным дыханием. По Топселлу, Медуза живет в Африке, в Ливии. Вопреки традиции, он утверждает, что Горгона – не человек и, более того, существо мужского пола, имеющее размер, средний между теленком и быком. Впрочем, это не единственное свидетельство о Горгоне как о «мужском существе». В таком же качестве она появляется в трагедии Шекспира: с Медузой разгневанная Клеопатра сравнивает Антония.

Возникновение нерационалистического течения в искусстве, начавшегося с «доромантиков» Руссо и Гете, вдохнуло в образ Медузы новую жизнь. Никогда еще с античных времен ей не уделяли столь пристального внимания. Романтики видели в ней не просто мифологическую Горгону по имени Медуза, а образ мрачной женщины, наделенной непреодолимо опасной красотой, истинное имя которой – Смерть. Восхищение поэтов и художников возвело ее в ранг музы. Она вдохновляла Эдгара По, Бодлера, Колриджа, Китса, Шелли, Россетти д'Аннунцио и других.

Шелли впечатлила картина из галереи Уффицы во Флоренции, которую ошибочно приписывали Леонардо да Винчи, на самом деле принадлежащая кисти неизвестного фламандского живописца. На ней голова Медузы окружена дымкой, в которой угадываются силуэты змей, летучих мышей и других зловещих существ. Ее полуоткрытый рот извергает ядовитое облако.

В конце XIX века Медузе примерили новую маску. Созданное в 1895 году бельгийцем Фернандом Кнопффом полотно «Кровь Медузы» вошло в число классических произведений символизма. На нем нет крови, но запечатлено загадочное женское лицо с тонкими чертами. Взгляд женщины направлен вперед. Ее зрачки расположены необычно близко к уголкам прозрачных глаз. Небольшая змея с открытой пастью, в которой виден ядовитый зуб, выползает из-за высокого воротника платья женщины. Две другие змеи преданно расположились около ее висков.

На известной иллюстрации английского графика Бердсли к «Саломее» Оскара Уайльда «Награда танцовщицы» (1894) Саломея держит за волосы голову не Иоанна Крестителя, а Медузы. Две женщины, танцовщица и ее муза – Горгона, смотрят друг на друга в восхищении.

Новый взгляд на историю Медузы, сложившийся к началу XX века, нашел воплощение в скульптуре ученицы Родена Камиллы Клодель «Персей и голова Медузы» (1898 – 1902). Отразилось в ней и то, что незадолго до того, как к ней пришел замысел скульптуры, ваятельница поссорилась со своим учителем. Ее Горгона не выглядит ужасным существом. Но и не прекрасной женщиной. Изогнув левую руку, Персей держит ее голову над своей. Морщины на обвисших щеках Медузы подчеркивают контраст между нею и юным Персеем. Скульптура Клодель скорее изображает достойную зрелую женщину, в результате трагических недоразумений попавшую под власть молодого, глуповатого победителя.

Среди современных литературных интерпретаций мифа о Медузе Горгоне, безусловно, заслуживает внимания пьеса Эмилио Карбаллидо «Медуза» (1958). Карбаллидо превращает древнюю легенду в экзистенциальную аллегорию. Персей получает задание убить чудовище – Медузу. В какой-то момент герой понимает, что он – не меньшее чудовище, чем сама Медуза. Он пытается разобраться в себе и оправдать необходимость убийства, но в результате все больше отделяется от привычного ему общественного порядка. Медуза становится у Карбаллидо символом избавления от иллюзий. Она помогает юноше – герою пьесы уйти от стереотипного взгляда на несовместимость добра и зла.

Со времен Пиндара Медуза Горгона совмещает в себе одновременно ужас и очарование. Она олицетворяет слияние в человеке хаоса и порядка, свободы и самоограничения, сознания и подсознания. Кое-кто может предположить, что мифы – отражение заблуждений древности. Скорее они – зеркало человеческой души.

Минотавр – бык Миноса, царя Крита, по легенде, был получеловеком-полубуйволом, о котором вспоминают в основном в связи с мифами о подвигах Тесея. Хотя существуют изображения Минотавра, относящиеся к архаичному периоду в истории Древней Греции, первые упоминания о нем в дошедших до нас античных источниках сделаны Аполлодором и Плутархом.

История Минотавра, изложенная Аполлодором в «Библиотеке», такова: Астерий, правитель Крита, взял в жены дочь финикийского царя Европу и усыновил ее детей – Сарпедона, Радамантия и Миноса, сыновей Зевса. Повзрослевшие братья поссорились на почве любви к юному Милету, сыну Аполлона и Арии. Началась война, в результате которой Миносу удалось изгнать братьев и захватить власть на всем Крите. Чтобы закрепить свою победу, Минос пытается заслужить покровительство богов. Он просит Посейдона прислать из морских глубин быка, обещая принести его в жертву богам. Посейдон выполняет просьбу, но Минос приносит в жертву другого быка. Разгневанный нарушением данного ему обещания, Посейдон наделяет быка свирепым нравом и вселяет в жену Миноса Пасифаю любовную страсть к быку. Пасифая просит Дедала, афинянина, сосланного на Крит за убийство, придумать способ, позволивший бы ей утолить свою страсть. Дедал вырезает из дерева полую фигуру коровы, накрывает ее шкурой жертвенного животного и помещает Парсифаю внутрь фигуры. От совокупления с быком Пасифая рождает Астерия, которого прозвали Минотавром.

Минотавр – существо с туловищем человека и головой быка. По совету оракулов Минос заключает его в Лабиринт, здание, построенное Дедалом таким образом, что попавший в него уже не может выбраться оттуда.

Спустя время другой потомок Миноса – Андрогей отправляется на Панафинские игры, где побеждает всех соперников. Царь Эгей посылает его убить Марафонского быка, который сеет смерть и разрушения во всей марафонской долине. Андрогей находит быка, привезенного Геркулесом с Крита (это один из его двенадцати подвигов), но гибнет в поединке с ним. (По другой версии, Андрогея убивают завистливые соперники по Панафинским играм.) Прознав о смерти сына, Минос со своим флотом нападает на Афины и захватывает Мегару, предместье Афин, но, не будучи в силах покорить Афины, просит Зевса отомстить афинянам за смерть сына. Город охватывает страшная эпидемия чумы. Горожане просят совета у оракула, и тот отвечает, что единственный способ изгнать чуму – выполнить требования Миноса, какими бы они ни оказались. Минос приказывает ежегодно в виде жертвы Минотавру присылать на Крит семь юношей и семь девушек. Волей жребия или по собственному желанию в третью партию попадает Тесей, сын царя Аттики Эгея. По прибытии на Крит в него влюбляется дочь Миноса Ариадна и обещает ему помощь, если он возьмет ее в жены и увезет в Афины. Тесей клянется исполнить просьбу. По совету Дедала Ариадна дает Тесею клубок нити, конец которой он привязывает у входа в Лабиринт. Тесей распутывает клубок в течение своего пути внутри здания-ловушки. В середине Лабиринта он находит спящего Минотавра и забивает его до смерти кулаками. На обратном пути, который он находит держась за распутанную нить, Тесей освобождает других пленников, которых вместе с Ариадной выводит к морю, где они строят корабль, на котором отправляются в Афины.

Не все древние авторы соглашаются с версией Аполлодора. Диодор Сицилийский и Плутарх в «Тесее» утверждают, что афиняне были дважды обязаны посылать жертву Минотавру каждые десять лет в течение всей его жизни. Ссылаясь на Гелланика, Плутарх добавляет, что Минос специально приезжал в Афины выбирать жертвы, которые, по разным сведениям, затем либо погибали от рогов Минотавра, либо были обречены до самой смерти бродить по Лабиринту в поисках выхода. Более того, не все греческие авторы соглашаются с версией о смерти Минотавра. Тот же Плутарх пишет о том, что пленникам было запрещено брать с собой на Крит какое бы то ни было оружие, однако, судя по изображению на греческой амфоре, Тесей, удерживая быка за рога, пронзает его мечом. На золотом украшении из Коринфа, датируемом VII веком н. э., возможно древнейшем изображении этой мифологической сцены, Тесей также пронзает Минотавра мечом в грудь, придерживая его за ухо. Аналогичная сцена запечатлена и на щите, относящемся примерно к этому же времени.

Необычная интерпретация сцены смерти Минотавра изображена на амфоре, хранящейся в музее Базеля (ок. 660 до н. э.). На ней Тесей и Ариадна бросают камни в человека-быка, который, вопреки традиции, выглядит не как человек с бычьей головой, а как бык – с человеческой головой. В этом Тесею и Ариадне помогают афинские пленники.

Особый интерес к мифу о Минотавре, видимо, питали этруски. При раскопках в Этрурии (современная Тоскана) найдены многочисленные изображения мифологических сцен, относящиеся к довольно широкому временному диапазону. Этруски нередко своеобразно переиначивали смысл греческих мифов и легенд. Например, сидящий на спине Минотавра триумфатор с луком в левой руке, изображенный на кастелланском зеркале, – не Тесей, а Геркулес (Геракл). На другом предмете – этрусской черной вазе из Лувра – снова изображен Геркулес с львиной шкурой на плечах, который бьет Минотавра дубинкой.

В древности не существовало единого мнения по поводу внешности Минотавра. Аполлодор считает, что у него было туловище человека и голова быка. С ним соглашается Диодор. Однако на черной амфоре из Вульчи Минотавр изображен с хвостом и пятнистой, как у леопарда, шкурой. Римские авторы, похоже, имели еще более расплывчатое представление о Минотавре, чем греки. Павсаний затрудняется сказать, кем был Минотавр – человеком или зверем. Катулл просто именует его «диким чудовищем», а Вергилий – «гибридным потомком с двойственной природой». Для Овидия Минотавр – «чудовище с двойственной сутью» (в «Метаморфозах») и «получеловек-полубык» (в «Героидах»). В неопределенном образе получеловека-полубыка Минотавр перешел и в искусство средневековой Европы.

Как часть героического мифа о Тесее, легенда о Минотавре не избежала внесения в нее различных деталей, связанных с вмешательством в их судьбу богини Афины. На греческих вазах нередко можно видеть сцены, на которых Афина подбадривает героя, когда тот вонзает меч в чудовище, или вытаскивает его из ворот Лабиринта.

Ссылаясь на Филохора, Плутарх приводит версию легенды, изложенную якобы самими жителями Крита. Они утверждали, что Минотавром на самом деле был полководец царя Миноса по имени Тавр. В награду за победу в Играх, которые Минос устроил в память о своем сыне Андрогее, Тавр получил в рабство молодых афинских пленников, которых содержали в неприступной критской темнице, известной как Лабиринт. Будучи от природы человеком грубым, Тавр обращается с ними с крайней жестокостью. Однако на третьих Играх в честь Андрогея Тесей значительно превзошел всех остальных участников, включая Тавра. За свою атлетическую доблесть Тесей снискал любовь Ариадны. Минос также был доволен победой афинянина, поскольку недолюбливал влиятельного Тавра за его жестокий характер, к тому же царь подозревал его в связи со своей женой Пасифаей. Миносу пришлось вернуть афинских пленников на родину и отменить наложенное им на Афины обязательство.

В искусстве Древнего Рима были широко распространены мозаики, изображавшие Лабиринт. Такие мозаики сохранились во многих уголках бывшей Римской империи – в Помпеях, Кремоне, Бриндизи, Неапафосе (Италия), Экс-ан-Провансе (Франция), Сусе (Тунис), Кормероде (Швейцария), Зальцбурге (Австрия) и т. д. На всех этих изображениях Минотавр – центральная фигура. На мозаичному полу дворца в Помпеях Тесей и Минотавр схватились в смертельном поединке на глазах у испуганных девушек-пленниц. На зальцбургской мозаике Тесей в развевающемся плаще хватает Минотавра за правый рог, в свободной руке он держит дубинку, готовый обрушить ее на спину чудовища. На мозаике в Камероде изображены также и птицы, – возможно, намек на Дедала и Икара, которые ускользнули из Лабиринта, куда их заточил Минос, при помощи самодельных крыльев. На мозаике в Сусе изображен побежденный Минотавр. Тесей и молодые афиняне отплывают от ворот Лабиринта, над которыми написаны слова: «Заключенный сюда погибнет».

Хотя изображения Минотавра и Лабиринта в римских виллах едва ли имели какое-то символическое значение и служили исключительно для украшения, мозаики в склепах и на саркофагах отражают веру римлян в загробную жизнь. На оборотной стороне греческих монет, изображавших Лабиринт, нередко можно увидеть не только голову быка, но и лица богинь Де-метры и Персефоны. Таким образом, еще в Древней Греции Лабиринт считался символом подземного царства, а Минотавр – олицетворением самой смерти.

В средние века и эпоху Возрождения Минотавр продолжал оставаться популярным персонажем церковных мозаик, иллюстраций к манускриптам, хрестоматиям и энциклопедиям, комментариев к античным трудам, в поэзии, искусстве. Жилище Минотавра рассматривалось как символ мирских удовольствий. На мозаике в церкви Сан Савино в Пьяченце Лабиринт символизирует мир, широкий на входе и узкий на выходе. Избалованному удовольствиями жизни человеку нелегко найти свой путь к спасению. Гвидо Пизанский идет еще дальше в своих комментариях к «Аду» Данте. По его мнению, Минотавр был потомком Пасифаи и Тавра, придворного царя Миноса, и символизирует Дьявола, а Лабиринт является символом мира заблуждений (labor – «ошибка» и intus – «внутри»). Как Дьявол овладевает душами, когда люди становятся на неверную дорогу, так и Минотавр пожирает молодых афинян, когда они попадают в его жилище. Как Ариадна помогла Тесею выбраться из Лабиринта, так и Иисус Христос выводит заблудшие души к свету вечной жизни. Иными словами, поединок Тесея с Минотавром и освобождение юных пленников символизируют борьбу Господа и сатаны за человеческие души.

Такое понимание образа Минотавра было близко и поэзии Боккаччо. В «Генеалогии богов» он утверждает, что из союза души (Пасифая – дочь солнца) и плотских удовольствий происходит порок звериной ярости, олицетворяет которую Минотавр. В средневековье было принято изображать Минотавра напоминающим кентавра – с человеческой головой и торсом быка. Это, видимо, связано с нечеткостью его описания у Овидия и Вергилия. Исидор Севильский упоминает о Минотавре в статье о кентавре в своей «Этимологии». В виде кентавра он изображен и на мозаике в соборе Сан Микеле в Павии, и на большинстве иллюстраций к «Аду» Данте. Представляет интерес отрывок из перевода работ Орозия, сделанного королем Альфредом, где говорится, что Минотавр – получеловек-полулев.

Безусловно, лучшим литературным памятником Минотавру стал «Ад» Данте, в котором чудовище охраняет «жестоких» в седьмом круге. Данте не называет прямо Минотавра и говорит о нем как о «несчастье Крита», «твари» и «зверском гневе». Во время путешествия по аду сопровождающий Данте Вергилий дразнит Минотавра напоминанием о его смерти от руки Тесея. Взбешенное словами поэта чудовище начинает метаться в слепой ярости, и странники спешно минуют его. У Данте Минотавр – жертва собственных страстей, он не может забыть свое поражение, предрешившее его вечную судьбу.

В «Легенде о доброй женщине» Джефри Чосера (XIV век) изложена еще одна вариация древнего мифа: Тесей берет с собой в Лабиринт куски воска и смолы, которые бросает в пасть Минотавра, чтобы склеить его зубы. Этот эпизод аллегорически растолковывает Гвидо Пизанский. По его мнению, воск и смола символизируют самопожертвование Христа во имя спасения человечества от Сатаны.

В эпоху позднего средневековья история Минотавра продолжала интересовать художников и исследователей и в несколько меньшей степени поэтов и писателей. В изданиях «Метаморфоз» и геральдических сборниках XVI и XVII веков можно встретить немало гравюр, изображающих Минотавра. В комментариях Джорджа Сандиса к трудам Овидия (1632) Лабиринт – это мир, в котором живет человек, Минотавр символизирует чувственные наслаждения, а Ариадна – искреннюю любовь.

Исследователи XVIII века пытались увидеть в мифах отражение реальных исторических событий. Так, Дидро в «Энциклопедии» (1765) пишет о том, что чудовищный образ Минотавра следует понимать как осуждение измены Пасифаи с царедворцем Миноса Тавром, а победа Тесея над Минотавром – аллегория на итог борьбы царя Миноса с афинянами.

Мраморная статуя скульптора Антонио Кановы «Тесей-триумфатор» (1781—1782) символизирует победу ума и красоты над животным началом. Вдохновленный фресками Помпеи, Канова изваял Тесея сидящим на безжизненном теле чудовища с бычьей головой. Прекрасное, мускулистое тело Тесея, спокойное выражение его лица контрастируют с грузным телом и бычьей головой его противника.

На полотне Постава Моро «Афиняне в лабиринте Минотавра» (1855) Тесея вообще нет. На одном из набросков Моро изобразил Минотавра, сжимающего в своих руках жертву и попирающего ногой гору безжизненных тел, однако в итоге художник отказался от этого замысла и изобразил не менее драматическую сцену: юные афиняне слышат шаги приближающегося чудовища – девушки в ужасе прижимаются друг к другу, юноши испуганно прислушиваются, один из них, стоя на коленях, указывает рукой по направлению к коридору, по которому приближается напоминающее кентавра существо с головой и руками человека и туловищем быка.

Моро в какой-то степени предвосхитил отношение к Минотавру, сформировавшееся в XX веке. Минотавр был вырван из привычного круга подвигов Тесея и загадок Лабиринта. Сравнительная мифология, труды Дарвина и Фрейда заставили по-новому взглянуть на это существо, на человечность в звере и звериную жестокость в человеке. Такую перемену можно заметить, например, на полотне Джорджа Уоттса «Минотавр». Под впечатлением газетной статьи об уличной проституции художник решил аллегорически изобразить разрушение невинности грубостью. Минотавр глядит вдаль со стены своей цитадели. В руке он сжимает раздавленное тело лебедя. Впрочем, хотя смысл аллегории довольно прозрачен, Минотавр едва ли выглядит как чудовище. Скорее как существо, в котором человеческие ум и сознание борются с темными инстинктами.

С тех пор как было установлено, насколько сильное влияние оказала на греческую культуру минойская цивилизация, возникновение мифа о Минотавре стали связывать с владычеством минойцев на море. Джексон Найт считает, что легенда о полубыке-получеловеке Минотавре возникла из рассказов афинских юношей, отвозивших на Крит дань (некоторые из них, возможно, сами были данью). Они рассказывали о культуре, которую едва ли понимали: о необычном дворце и ритуалах, жрецах в бычьих масках и танце лабиринта. Найт считает, что Минотавр – плод фантазии греков, мифологический образ жрецов с бычьими головами-масками.

С этой точкой зрения не соглашается Мартин Нильсон, который указывает на то, что, хотя попытки связать легенду о Минотавре с критским культом быка выглядят логичными, не существует никаких доказательств того, что этого культа придерживались и минойцы. На Крите поединки с быком были обычным развлечением, а не сакральной церемонией. Нильсон считает, что на формирование мифа повлияли изображения полулюдей-полуживотных.

Критские фрески, изображающие прыжки через быка, видимо, могут служить подтверждением того, что миф о Минотавре является отражением минойско-го обычая выставлять в противники пленникам-гладиаторам быка. Такой поединок обычно плохо заканчивался для пленника, а быка приносили в жертву, убивая двусторонним топором – «лабрисом» (возможно, отсюда происходит слово «лабиринт»).

Наиболее значительным вкладом в художественный образ Минотавра в XX веке можно считать серию гравюр и набросков, выполненных Пикассо между 1933 и 1937 годами. Для сюрреалистов Минотавр был символом конфликта сил сознания и подсознания. Пикассо сделал эскиз для обложки первого номера журнала «Минотавр». На каждом из последующих номеров, выходящих до 1939 года, изображался Минотавр, каким его представляли Дали, Магритт, Макс Эрнст, Ривера и другие. Минотавр Пикассо переменчив: на одном рисунке он – олицетворение темного и жестокого в человеке, на другом – игривое жизнерадостное животное. В изображениях смерти Минотавра Пикассо соединяет испанскую корриду с критским ритуалом. На гравюре «Минотавр на арене» обнаженная девушка на глазах у безразличной публики пронзает спину чудовища мечом. На рисунке «Смерть Минотавра» истекающий кровью на пустой арене человек-бык, приподняв голову, с тоской смотрит на небо. Завершает серию изображение искупления Минотавра, заставляющее вспомнить финал истории царя Эдипа: слепого, дряхлого зверя ведет за поводок маленькая девочка с букетом цветов.

В этих и других рисунках Пикассо не просто переосмысливает миф о Минотавре, а превращает его в трагического героя. Художнику, как никому другому, удалось воспользоваться многогранностью этого образа для отражения различных состояний человеческой души. Противоречивый образ, в котором слились воедино несовместимые понятия: звериная жестокость и человечность, гнев и страдание, смерть и необычайная жизнеспособность, – пожалуй, один из лучших символов сознания человека XX столетия.

Русалку обычно изображают в виде девушки с рыбьим хвостом; однако у нее может быть и пара ног, и пара хвостов, которые, в свою очередь, могут быть не только рыбьими, но и дельфиньими или змеиными. Она поет чудесные песни, а нередко еще и играет на арфе. Помимо русалок известны также и «русалы» – иногда такие же романтичные, иногда вспыльчивые и гневные. Русалки любят греться на солнце на прибрежном песке или на скалах, расчесывая гребнями свои длинные волосы. Они живут не только в море, но и в озерах, реках и даже колодцах. В России – в омутах.

Жанна Железнова из Петрозаводска сообщила вот такую историю:

«В этнографической экспедиции я узнала о встрече человека с невиданным земноводным человекообразным существом.

Это было во время Великой Отечественной войны в Белоруссии. Солдат отстал от своего взвода, догоняя его, шел по лесной дороге. И вдруг видит: на этой дороге лежит человек. Он бросился к нему и когда подбежал, то понял, что это не совсем человек, а кто или что – понять невозможно. С виду мужчина с бородой, но весь в рыбьей чешуе, а на руках и ногах вместо пальцев перепонки. Солдат перевернул его на спину, увидел, что у него лицо человеческое, хотя и нельзя назвать его красивым, но и безобразным не назовешь. И этот чешуйчатый стал знаками показывать солдату на себя и куда-то в сторону, видимо, просил его туда отнести. Солдат пошел в том направлении и скоро увидел небольшое лесное озеро. Отволок туда чешуйчатого, опустил в воду. Он немного полежал в воде, пришел в себя и уплыл. И даже на прощанье солдату рукой помахал».

Легенда о русалке возникла сравнительно недавно по мифологическим меркам и приняла окончательную форму в эпоху средневековья. Первым литературным упоминанием о русалках можно считать то место в «Романе о розе» Чосера (1366), где говорится: «То было чудо, подобное пению морских русалок».

В культуре практически всех народов известны легенды о духах вод, часто эти духи – поющие женщины, олицетворяющие красоту вида и звука воды. Русалки капризны, своенравны и могущественны, как и реки, в которых они обитают. Они могут сотворить добро, но могут и навредить.

Древнейшее из известных морских божеств – вавилонский бог Эа (или Оанн, как его именовали в греческих текстах). Он вышел из Эритрейского моря и научил людей наукам и искусству. На барельефе VIII века до н. э., выставленном в Лувре, Оанн изображен в виде человека с рыбьим хвостом. На Ближнем Востоке в древности почитали русалку – богиню луны, которую сирийцы называли Атаргат, а филистимляне – Дерсето.

В индийской мифологии хранителями вод были небесные нимфы апсары, игравшие на лютнях, в Китае и Японии – драконы и их жены. В греческих и римских мифах фигурирует множество водных божеств и существ: бог морей Посейдон (Нептун), его сын Тритон, морские нимфы нереиды – дочери Нерея, бога спокойного моря, речные наяды (нимфы) и, наконец, океаниды, дочери бога водной стихии Океана. Тритона обычно изображали с рыбьим хвостом, остальные водные духи часто выглядели, как обычные люди.

В Британии и Ирландии слагали легенды о морских девах, которые сбрасывают рыбий хвост перед тем, как выйти на сушу. В Скандинавии и Германии водные существа разделялись на морских и речных. Во Франции, Италии, Португалии и Испании их называли сиренами, хотя в греческих мифах сирены были птицами с женскими лицами. Героиня французских легенд Мелузина, женщина-змея, иногда изображалась и как русалка с двумя хвостами. В русских сказках духи вод – русалки, которые топят купальщиков, и плутоватые водяные. В африканских преданиях это водные женщины и ведьмы. В легендах североамериканских индейцев говорится о двухвостых морских божествах и девах-рыбах.

Культ поклонения древним божествам вод остался в прошлом, но вера в русалок, мудрых и могущественных водных существ, продолжает жить. Возможно, первые мифы о русалках возникли из рассказов об утопленниках и человеческих жертвах, принесенных водным божествам. К примеру, Сабрина, незаконнорожденная дочь короля Локрина, была сброшена мачехой в реку, которую с тех пор называют Северн, и стала речной богиней – покровительницей невинных девушек.

Подобное превращение с менее приятными последствиями произошло со служанкой Пег О'Нелл, которая провалилась под лед, набирая воду в реке, и теперь каждые семь лет топит пловцов в реке Риббл. Таких историй, которые, скорее всего, придумывали, чтобы оградить детей от опасностей, довольно много: история несчастной служанки Пег мало чем отличается от историй Дженни Гринтис из Ланкашира, Грандилоу из Йоркшира, Пег Паулер – русалки из реки Тис и других русалок. Известная по поэме Гейне рейнская нимфа Лорелея – тоже опасный речной дух: заслушавшись ее песнями, моряки направляли свои корабли прямо на опасные скалы. В образе Лорелеи присутствует очевидная связь с древнегреческими сиренами.

Впрочем, русалки нередко совершают и добрые дела: предупреждают о приближающейся буре, исполняют желания, поднимают со дна сокровища, учат наукам. В валлийской легенде нимфа озера Ллин-и-Фан-Фах вышла замуж за смертного и, родив ему сына, исчезла. Затем появились три мудреца и научили ее сына всему, что сами знали. Русалки совершают благие дела не только по доброй воле. Согласно легендам, русалку можно заставить выполнить любое желание, если отнять у нее какой-нибудь из предметов туалета. Браки с русалками обычно недолговечны. Заключение такого брака всегда связано с каким-либо условием, и, когда условие нарушается, русалка исчезает. Русалки нередко забирают смертных в подводное царство. Слепой Морис Коннор, лучший волынщик в Мюнстере, последовал за русалкой в море. Согласно преданию, его пение до сих пор слышно из-под воды.

После окончательного утверждения христианства в Европе духовенство пыталось задушить остатки языческих верований. Однако малозначительные персонажи, такие, как русалки, с которыми не были связаны основные языческие культы, не представляли большой опасности для новой религии и продолжали жить в фольклоре. В христианской религии русалка с гребнем и зеркалом в руках стала символом тщеславия и женского коварства, ведущих мужчин к моральной гибели.

Как и многие другие вымышленные существа, русалки и их символическое значение были неоднократно описаны в средневековых бестиариях. Персонажами ранних бестиариев были не русалки, а сирены. Однако после того, как сирены и русалки смешались в сознании народов, то же произошло и в бестиариях. В бес-тиарии Уайта (XII век) русалки описаны как полулюди-полурыбы, но иллюстрация изображает девушку с крыльями на талии, птичьими лапами и рыбьим хвостом. В «Божественном бестиарии» XIII века Гийома Леклерка говорится о том, что нижняя часть русалки – птичья или рыбья. Варфоломей Английский утверждает, что сирены – девы-рыбы, хотя и отмечает, что по некоторым источникам нижняя часть их тела – птичья.

Среди научных источников следует отметить описания нереид и тритонов, сделанные Плинием со слов очевидцев. Судя по всему, существа, описанные Плинием, – морские коровы и котики.

В исландских хрониках XII века запечатлено свидетельство о полуженщине-полурыбе, которую видели у берегов Гренландии. У нее было ужасное лицо, широкий рот и два подбородка. Рафаэль Холиншед сообщает о том, что во времена английского короля Генриха II рыбаки поймали человека-рыбу, который отказывался говорить и питался как сырой, так и вареной рыбой. Через два месяца он убежал в море. В 1403 году, как гласит легенда, после шторма в Западной Фрисландии нашли русалку, запутавшуюся в водорослях. Ее одели и кормили обычной пищей. Она научилась прясть и кланяться перед распятием, но так и не заговорила. Она часто предпринимала безуспешные попытки к бегству обратно в море и умерла через четырнадцать лет.

Моряки с корабля Генри Гудзона утверждали, что видели русалку в 1608 году во время поисков северного пути в Индию: «Ее спина и грудь были женскими… ее кожа была очень белой… у нее были длинные черные волосы и хвост, как у дельфина». 8 сентября 1809 года в английской «Таймс» появилась заметка школьного учителя Уильяма Мунро, который писал о том, что во время одной из своих прогулок по побережью он увидел сидящую на труднодоступной скале, вблизи которой воды были особенно опасны для плавания, обнаженную женщину с полным лицом, румяными щеками и голубыми глазами, причесывающую волосы. Спустя несколько минут она нырнула в воду и уплыла.

Такого рода свидетельства долго поддерживали веру в существование человекоподобных морских существ, хотя со времен средневековья никому так и не удалось поймать или найти тело какого-нибудь из них. Скорее всего, за русалок принимали тропических ламантинов, небольших китов, котиков, и тюленей. Вблизи эти животные, безусловно, совсем не напоминают людей, но их позы и крики бывают порой очень «человеческими». Пойманные средневековыми рыбаками человек-рыба и русалка были, видимо, немыми людьми с незаурядными способностями к плаванию. Или?..

В «Естественной истории Индии», изданной в 1717 году, имеются упоминания об экзотическом живом существе с Дальнего Востока, которое поймали близ Молуккских островов: «Она была длиной 59 дюймов и чем-то напоминала угря… Прожила в бочке с водой 4 дня и 7 часов… издавала негромкие звуки, ничего не ела и затем умерла».

В 1723 году в Дании была учреждена Королевская комиссия, которая должна была внести ясность в вопрос о существовании русалок. Но во время поездки на Фарерские острова с целью сбора информации о русалках члены комиссии натолкнулись на русала-мужчину. В докладе комиссии указывалось, что у руса-ла «глубоко посаженные глаза и черная борода, которая выглядела так, как будто была подстрижена».

А совсем недавно, в 1983 году, антрополог из университета Вирджинии (США) Рей Уогнер сообщил в одной ричмондскои газете, что в южной части Тихого океана, недалеко от острова Новая Гвинея, он дважды видел существо, чем-то напоминающее человека. Уогнер пояснил, что с помощью новейшего подводного видеооборудования ему удалось установить, что это существо оказалось морской коровой. В большинстве известных случаев, считает Уогнер, за русалок принимали тюленей, бурых дельфинов, ламантинов или морских коров. Однако он не утверждает, что русалки вообще не существуют. «Люди все-таки очарованы русалками, и рассказы о них звучат часто правдоподобно», – говорит психотерапевт Линда Картер-Эйк, которая проводит исследование в рамках программы по психоанализу. По ее мнению, русалки живут в сознании людей. Океан воздействует на область подсознания человека, вызывая в воображении образ русалки. Хитрость состоит в том, чтобы не дать ей утащить вас за собой.

Вплоть до XIX века, когда научные и географические открытия практически лишили мифологических существ прав на существование, процветала практика создания чучел «русалок» из тел обезьян и рыбьих хвостов. Отвратительные «русалки» выглядели достаточно пугающе.

Поскольку русалка была религиозным символом искушения и коварства, запретов на ее изображение в искусстве и литературе никогда не существовало. В пьесе «Сон в летнюю ночь» Шекспира говорится о русалке, чье пение было так прекрасно, что бурное море успокоилось, а некоторые звезды, заслушавшись пением морской красавицы, упали с небес.

Интересно, что образ русалки пережил расцвет именно в XIX веке, когда наука окончательно разделила фантазии и реальность, а в прозе и поэзии возродила интерес к романтике. Особенно много баллад о морском народе было создано в Британии и Скандинавии. В Британии русалка стала еще и символом империи, правящей морями и добывающей ей богатства в заморских колониях. Ее изображения украшали корабли, гербы и оружие. Таверне «Русалка», в которой собирались лондонские писатели и поэты, посвятил свое стихотворение Ките.

В 1811 году увидела свет поэма барона ле Лямотт-Фуке «Ундина», по которой вскоре была написана опера. В ней говорится о женитьбе речной нимфы Ундины и смертного человека: Ундина могла бы обрести человеческую душу и чувственное сердце, но муж изменяет ей, и она возвращается в реку. Имя «ундина» (от латинского «унда» – «вода») впервые использовал швейцарский врач и алхимик Парацельс (XVI век) – основоположник «систематической мифологии», соединившей образы мифологических существ с греческим учением о четырех составляющих мира: земле, воздухе, огне и воде. Ундина стала символом воды.

Русалки и люди не обретают счастья вместе. В сказке Андерсена русалка обретает душу, но не любовь принца. В поэме «Обманутый морской юноша» Арнольда героиня Маргарет изменяет возлюбленному из боязни потерять душу. А в романе «Рыбак и его душа» Оскара Уайльда рыбак стремится избавиться от своей души в надежде жениться на русалке.

Другой мотив, использованный, к примеру, в «Русалке» Пушкина и «Невесте Ламмермура» Вальтера Скотта, – русалка, защищающая невинных девушек и мстящая неверным женихам.

Гейне в «Лорелее» и Теннисон в «Морских феях» и «Русалке» обращаются скорее к образу человека, желающего избавиться от человеческих забот и идущего на смерть ради желания услышать прекрасное пение русалок. Характерно, что Теннисон пишет о «серебряных ногах» русалок, а его морские нимфы – видимо, гомеровские сирены, певшие для Одиссея.

В поэме «Разрыв союза» Томаса Худа, символизирующей стремление Ирландии к независимости от Британской империи, русалка желает ампутировать свой «саксонский» хвост, чтобы стать настоящим человеком.

В литературе XX века русалки становятся менее частыми персонажами, а брак с русалкой нередко описывается в сатирической форме. В «Морской леди» Уэллса русалка оказывается неспособной понять моральные ограничения, которые люди накладывают на свою жизнь.

Русалки оставили заметный след и в музыке. Им посвящены «Песня Русалки» Гайдна, симфоническая поэма «Водяной» и опера «Русалка» Дворжака, незаконченная опера «Лорелея» и увертюра «Прекрасная Мелузина» Мендельсона, оперы «Русалка» Даргомыжского и «Садко» Римского-Корсакова, в которой Садко влюбляется в дочь морского царя. Русалки появляются в опере «Ринальдо» Генделя и в «Кольце нибелунга» Вагнера.

Скульптура русалки украшает копенгагенскую бухту. Русалка с мечом в руке изображена на гербе Варшавы. Изображения тритонов были очень популярны в эпоху барокко (их можно увидеть, например, на полотне «Триумф Галатеи» Рафаэля). На иллюстрации к Нюрнбергской Библии (1483) можно видеть Ноев ковчег, плывущий в окружении русалок. Однако первым в истории изображением русалки в живописи следует назвать полотно Даниэля Маклиза «Происхождение арфы» (1842), на которой русалка с арфой в руках плачет о своей несчастной любви.

В отличие от средневекового представления русалка конца XIX века – «роковая женщина». Такой ее изображают Арнольд Беклинг, Эдвард Мунк, Густав Климт и многие другие. В нашем веке (на работах Рене Маргитта и Поля Дельво) образ русалки приобретает несколько комический оттенок.

Вода – символ одновременно смерти и перерождения. Как и вода, русалки на протяжении веков не только представляли опасность для людей, но и помогали им. Меняющийся образ русалки, послуживший источником вдохновения стольким художникам, поэтам и писателям, видимо, останется таким же притягательным и в будущем.

Дополнения. Русалка, пожалуй, единственное из мифологических существ, обретшее почву в славянских преданиях и… сегодняшней жизни. В связи с этим мы не можем не рассказать здесь о встречах с этими существами наших соотечественников. Итак…

Рассказывает известный криптозоолог М. Г. Быкова:

– Зрительно украинцами и южными великороссами русалки воспринимаются как водяные красавицы. На севере России это чаще всего косматые, безобразные женщины с большой отвислой грудью. Они показываются из воды вечером или ночью, пытаются привлечь внимание, бродят около воды и даже в лесу. Встретившись с ней лицом к лицу, человек лишь иногда успевает разглядеть ее.

Приведу случай необычной встречи, сравнительно недавний. Письмо, в котором рассказывается о нем, получено одной из московских редакций в ответ на публикацию статьи Б. Ф. Поршнева на тему о реальности леших и русалок. Хотя речь здесь идет о некоей разновидности – болотнянике.

В годы Отечественной войны Иван Юрченко проживал в деревне Николаевке, учился в начальной школе. Школа направляла учеников полоть сорняки в колхозных посевах далеко за деревню, где от полей начинались болота. Возле болот были сенокосы. Косцы устроили рядом сарай для ночевок, постелили на нары сено. Однажды утром, придя на прополку, ребята зашли в сарай и заметили, что на сене остались вмятины от двух фигур огромного роста, видимо ночевавших в сарае в ту ночь. Они удивились росту людей, поговорили об этом и принялись за работу. Иван захотел оправиться и ушел с поля к болоту, к кустам. В это время на болоте за кустами он заметил двух неизвестных, которые пристально следили за ним. Иван обратил внимание на то, какими они были черными, на головах у них были длинные волосы, в плечах они были очень широкими. Рост не смог определить, так как мешали кусты. Разглядев их, Иван сильно испугался и, крича, побежал к ребятам. Узнав, что кто-то есть на болоте, все побежали в деревню к коменданту и председателю колхоза. Те, вооружившись наганом и ружьем, с ребятами двинулись к месту происшествия (комендатура в то время существовала для ссыльных). Неизвестные черные люди ушли в глубь болота и из-за кустарника смотрели на людей. Люди рассматривали их, никто не решался продвинуться вперед. Мужчины выстрелили в воздух, неизвестные оскалили белые зубы (что особенно бросилось в глаза на черном фоне их лиц), стали издавать звуки, похожие на раскатистый хохот. По словам Юрченко: «ляс, ляс, ляс». После чего ему показалось, что они присели или погрузились в болото. Больше их никто не видел. В сарае на сене остались следы, видимо, самца огромного роста и самки поменьше, можно было рассмотреть след больших грудей.

Так знают ли наши современники о таких существах? Или это единственный непонятный случай?

«В 1952 году я, М. Сергеева, работала на лесозаготовительном участке „Балабановск“ (Западная Сибирь). Заготавливали лес только зимой, а весной сплавляли по реке Карайга. Местность вокруг болотистая, летом мы собирали там грибы и ягоды. Много здесь и озер. Километрах в двенадцати от участка было озеро По-расье. На него-то 4 июля мы и отправились: я, старик-сторож с племянником Алексеем и Таня Шумилова. По дороге дед рассказал, что озеро это торфяное, в 1913 году оно загорелось от молнии и горело целых семь лет. Теперь на нем много плавучих островов. Их называют „кымья“. Пока погода стоит хорошая, кымья у берега, но если отойдут на середину озера – жди дождей.

До места мы добрались уже в одиннадцатом часу вечера. Наскоро натянули два полога и тут же свалились от усталости. А дед пошел ставить сети.

Когда мы утром проснулись, уха была уже готова. Рыбы в сетях набилось много, загрузили целиком повозку. И тут я заметила, что недалеко за деревьями виднеется еще одно озеро. Спросила об этом старика, но он рассердился на меня и буркнул: «Озеро как озеро…» Больше ни о чем расспрашивать я его не стала, но Алексею и Татьяне обо всем рассказала. Выбрав момент, когда дед ушел смотреть дальнюю сеть, мы побежали к тому озеру, благо до него было всего метров двести. Вода в нем оказалась такой чистой, что все камешки на дне были видны. Таня и Алексей решили искупаться, я же только сняла платок и положила его на какую-то корягу у берега, а сама присела рядом. Алексей был уже в воде и звал Таню, когда вдруг та вскрикнула, схватила свою одежду и бросилась в лес. Я взглянула на Алексея, который стоял неподвижно и смотрел перед собой округлившимися глазами. И тут я увидела, как к его ногам тянется чья-то рука. Под водой к Алексею плыла девушка. Она бесшумно вынырнула, подняла голову с длинными черными волосами, которые тут же убрала с лица. На меня глянули ее большие синие глаза, девушка с улыбкой протягивала руки к Алексею. Я вскрикнула и, вскочив, рванула его за волосы из воды. Заметила, как при этом зло сверкнул взгляд водяной девушки. Она схватила лежавший на коряге мой платок и, расхохотавшись, ушла под воду.

Мы и опомниться не успели, как дед оказался рядом. Он торопливо перекрестил Алексея, поплевал в сторону и только после этого облегченно вздохнул. Я и не подозревала, что наш сторож – человек верующий (хотя мы здесь улавливаем и элементы суеверия. – М. Б.)…

В декабре того же года меня перебросили на другой участок, и постепенно тот случай стал забываться. Однако спустя девять лет я вдруг получила письмо от старика, в котором он писал, что тяжело болен и вряд ли поднимется. Я взяла отпуск на три дня и поехала к нему. Мы проговорили всю ночь, тогда-то старик мне и рассказал одну историю. Лет сорок назад, молодым парнем, он работал десятником. Однажды пошел в лес за жердями. Тогда впервые и попал на то самое озеро. Решил искупаться… и завладела им русалка. Трое суток не отпускала, с жизнью уже распрощался. Но на счастье, вспомнилось благословение матери… И громко произнес он эти слова. Русалка с ненавистью оттолкнула его, да с такой силой, что он оказался на берегу…

Только тогда я поняла, почему старик так не хотел пускать нас на то озеро».

В современной прессе встречаются потрясающие наше воображение сведения о подобных существах. Ценно то, что они исходят от так называемых простых и, во всяком случае, не искушенных именно в этом вопросе людей. Но вместе с тем их неискушенность приводит к некоторым накладкам, хотя для меня это не имеет значения, ибо моя цель – достоверность повествования. В существе вопроса наука разберется, когда накопится достаточное число данных. В сумме многочисленные повествования позволят сразу отличить правду от пригрезившегося, присочиненного или неточности рассказчика. При этом надо учитывать, что всякого рода негативные аспекты могут исходить не только от рассказчика, но и от записывающего показания. Так, в одном из воспоминаний о необычной встрече, происшедшей более 30 лет назад и по всем правилам тогдашней нашей жизни сокрытой (во избежание встреч с другими службами), есть странное противоречие. Рассказывает полковник пограничной службы в запасе З. Материал опубликован в альманахе «Не может быть» (май 1991) под названием «Человек-амфибия». Странным показалось в рассказе то, что, если имелась в виду амфибия, то зачем ей пользоваться камышинкой в качестве дыхательной трубки, якобы примененной при уходе под воду. Вполне возможно, что этот материал – такое же сочинение, как и очерк о гигантских крысах.

Итак, речь идет о сентябрьской «вылазке» на природу в Катульские плавни, к большим озерам, заросшим камышом, в 20 километрах от советско-румынской границы.

«Услышав стоны у брошенного экскаватора, пограничник заметил на плавающем островке „жутковатого вида человекообразное существо. Черно-коричневого цвета тело, маслянистое какое-то, длинные, грязные, спутавшиеся волосы, борода до пупа, вся в зеленой тине, существо все облеплено пиявками… А правая рука его (это был абсолютно голый мужчина) вся в крови, и кровь сочится через камышовый островок в воду. Стонет – больно…“

Далее сюжет развивался бесхитростно. З., увидев рану, предположил, что объект был задет ковшом экскаватора. Во время оказания помощи (осмотр, очистка раны, перевязка и даже два укола) пограничник рассмотрел между пальцами пострадавшего перепонки, «как у утки». Кончилась встреча тем, что существо ушло под воду почему-то при помощи камышинки.

Предполагаю, что З. не мог знать, что существо, так похожее на человека, по нашему предположению, не должно говорить, владеть речью. Он вспоминает, что оно воспроизводило стон, бульканье и нечто похожее на кваканье. И в этом есть какой-то правдивый элемент повествования.

Записавший же историю идет по линии консультации этого воспоминания «в тридевятом царстве, в тридесятом государстве». И, как всегда, ему отвечает историк, что, дескать, не совсем здоровые люди, случайно попавшие в воду, могут подвергнуться мутациям, которые потом (как быстро?) закрепляются и дают возможность приспособиться к водной среде.

Ответ историка сам по себе интересен и нетрадиционен для официальной науки. Но где же продолжение?..

Pуx – мифологическая птица, известная в Европе благодаря сказкам «Тысяча и одна ночь» и описаниям путешествий Марко Поло. Ее образ можно связать с арабской птицей анка, персидским симургом, египетским фениксом, еврейской птицей зиз и гигантскими птицами из европейских и североамериканских легенд. По разным описаниям, белая птица Рух напоминает орла, кондора или альбатроса, однако она гораздо больше каждой из этих птиц. Согласно преданию, размах ее крыльев – «60 шагов», а каждое из ее перьев длиной «8 шагов». Чтобы обойти яйцо птицы, требуется «более пятидесяти шагов». Рух достаточно велик размерами и силен для того, чтобы поднять в своих когтях высоко в воздух не только человека, но и трех слонов. Если верить легендам, перенос людей и слонов через моря и горы – основное занятие этой птицы.

Широко распространено мнение, что образ птицы Рух своим возникновением обязан реально существующей птице, к примеру орлу. Оно, безусловно, может быть верным. Но не менее верным, очевидно, должно считаться и предположение, что миф о птице Рух появился как воплощение извечного стремления человека подняться в небо, покинуть обыденность и стать подобным птице. Впрочем, птица Рух нередко символизировала и возмездие богов. Вряд ли когда-нибудь удастся выяснить точные причины рождения этого образа. Впрочем, какими бы они ни были, Рух навсегда останется в человеческом сознании как одна из самых чудесных мифологических птиц.

В персидском языке слово «рух» означает также «шахматная ладья» и – иногда – «носорог». Легенды о Рухе тесно связаны с арабскими мифами о птице анка. Созданная Богом как птица-совершенство, она затем превратилась в настоящее бедствие для людей. Анка также описывается как огромная птица, способная поднять слона; живет она 1700 лет, что роднит ее с египетским фениксом. В некоторых арабских книгах анку называют вымершей птицей. Согласно преданию, во время династии Фатимидов (X—XII века н. э.) анки нередко содержались в зоологических садах халифов.

Возможно, древние люди придумали птицу Рух для того, чтобы объяснить происхождение метеоритных дождей: в некоторых легендах она сбрасывает на землю и на корабли в море огромные камни. Другая точка зрения связывает миф о птице Рух существованием ныне вымершей гигантской птицы эпиорнис – «птицы-слона», жившей на Мадагаскаре. Однако эпиорнис летал не лучше страуса и едва ли был способен поднять что-нибудь в воздух.

Адмирал Этьен де Флакур, губернатор Мадагаскара и глава Ост-Индской французской компании, опубликовал в 1658 году «Историю великого острова Мадагаскар», в которой описал огромную нелетающую птицу, жившую на юге острова. В 1851 году, на основании находок ее костей и обломков яиц, существование к тому времени уже вымершего эпиорниса было признано наукой (об этой истории мы расскажем ниже).

Арабские купцы и путешественники могли видеть эпиорниса (как и других больших птиц) во время своих странствий и сложить легенды об этой пятиметровой высоты птице с соответствующей величины яйцами. Не так давно была предпринята попытка собрать целое яйцо эпиорниса из осколков возрастом от двухсот до тысячи лет. Воссозданное яйцо имело внушительные размеры – 30 сантиметров высотой и более метра в обхвате.

Первое упоминание о птице Рух мы находим в арабских сказках «Тысяча и одна ночь», где говорится и о том, что Рух известен более тысячи лет. В 404-ю ночь Шехерезада рассказывает историю Абд Аль-Рахмана, который в результате кораблекрушения оказывается на необитаемом острове, где видит гигантскую птицу с крыльями размахом в тысячу саженей и ее птенцов. Из этого путешествия он привозит пух с крыла неоперившегося птенца.

В 405-ю ночь следует повествование о том, что во время путешествия по китайским морям Абд Аль-Рахман сходит на берег и там видит белый купол высотой в сто локтей, который оказывается яйцом птицы Рух. Абд Аль-Рахман и его спутники разбивают яйцо и уносят невылупившегося птенца. В пути их настигает Рух с огромным обломком скалы в когтях. К счастью, Рух промахивается. К морякам, отведавшим мясо птенца, чудесным образом возвращается молодость.

В 543-ю ночь царица рассказывает о втором путешествии Синдбада. Взбунтовавшаяся команда высаживает Синдбада на необитаемом острове, где он находит огромный купол окружностью 50 шагов. Внезапно появляется огромная птица, закрывающая крыльями солнце. Синдбад вспоминает историю о птице Рух, кормящей птенцов слонами, которую он слышал и раньше, и понимает, что купол – не что иное, как яйцо птицы. Он привязывает себя к лапам спящего Руха в надежде спастись с острова. Утром Рух переносит Синдбада на другой остров, населенный огромными змеями.

Наконец в 556-ю ночь повествуется о том, как в своем четвертом путешествии Синдбад причаливает на корабле к острову и снова видит возвышающийся белый купол. Несмотря на предостережения Синдбада, его спутники-купцы разбивают яйцо, убивают птенца и отрезают от него большие куски мяса. В море к кораблю приближается пара чудовищных птиц Рух с огромными камнями в лапах. Птицы разбивают судно, и все находившиеся на нем оказываются в море. Синдбад привязывает себя к доске и на ней доплывает до суши.

«Тысяча и одна ночь» не единственный арабский источник, упоминающий о птице Рух. О ней в XIII веке сообщают в своих книгах географ Аль-Касвини и естествоиспытатель Аль Варди.

Мифы, подобные арабским, в которых название птицы не уточняется, запечатлены в «Джатаках» – собраниях индийских сказаний IV века до н. э. Египетские жрецы рассказывали Геродоту (V век до н. э.) о гигантской птице, способной поднять в небо человека.

В преданиях чукчей упоминается огромная птица Нога, пожирающая оленей, лосей, китов и людей. Подобные мифы бытовали и у алеутов островов Тихого океана. В фольклоре североамериканских индейцев апачей говорится об огромном орле, уносящем людей. Легенды о птицах-гигантах были распространены и у индейцев прерий Северной Америки.

В XIII веке птицу Рух в своих дневниках описал Марко Поло. В главе об острове Мадагаскар он пишет о том, что, по словам туземцев, Рух раз в году появляется на юге острова. Птица похожа на орла, но размерами намного превосходит его. Рух поднимает слонов в воздух и убивает их, бросая на скалы. Те, кто видел птицу, говорили, что Рух известен в Европе под именем «грифон», хотя и не похож на классического грифона – птицу с телом льва. Марко Поло рассказывал, что на его расспросы жители Мадагаскара отвечали, что Рух – настоящая птица. Индийский правитель, услышав о птице, послал своих людей на Мадагаскар, откуда они привезли огромное перо девяти пядей длиной.

После перевода арабских сказок птица Рух стала распространенным персонажем европейской живописи и литературы. На гравюре голландского художника XVI века Йоханна Страдануса «Магеллан открывает проливы» изображена птица с огромным клювом, вдвое превышающая размеры слона, которого она держит в когтях. Особенно интересно упоминание о Рухе в поэме Майкла Дрейтона «Потоп», в которой Ной собирает на свой ковчег «каждой твари по паре» от маленького жаворонка до огромного Руха, величайшей из птиц. Американский писатель Герман Мелвилл в романе «Моби Дик» (1851) сравнивает огромного альбатроса с птицей Рух.

Братья Гримм дважды упоминают о большой птице в своих сказках. В «Беляночке и Розочке» две девочки спасают карлика от огромной птицы, которая хотела унести его в своих когтях, а в сказке «Птенец-Найденыш» охотник встречает мальчика, которого большая птица принесла в клюве в гнездо, находящееся на верхушке огромного дерева.

О чудесной птице не забывают и в наши дни. В детской книге Эдварда Игера «Волшебство у озера» четверо детей, мечтающих найти сокровища, попадают на сказочный остров, где живет птица Рух. Дети привязывают себя к лапам птицы, и она переносит их к пещере Али-Бабы. Ларри Наивен описывает в фантастическом рассказе «Птица в руке» зоопарк будущего, населенный вымышленными животными. Среди питомцев зоопарка – птица Рух, переносящая в когтях слонов.

Невероятной величины птица Рух в течение тысячелетий захватывала воображение людей всего мира, от Аравии и Персии до Европы и Америки. Легенда о ней продолжает жить и в наши дни.

Первые упоминания о сатирах – лесных существах, полулюдях-полукозлах, относятся к VIII столетию до н. э. Мифы о них связаны с культом Диониса, бога виноделия и веселья, которого римляне называли Вакхом (Бахусом). В греческих и римских легендах сатиры и их двойники – фавны, сильваны, силены, паны – выступали чаще всего как проказники, шуты, трусишки, пьяницы, сластолюбцы, обманщики и развратники. В христианской традиции их стали ассоциировать с дьяволом. Контрастность качеств, приписываемых сатиру, сделала его одним из самых популярных образов литературы и искусства на протяжении всей мировой истории. Даже в нашем столетии он остается одновременно символом невинности и простодушия и зла.

Хотя в современном понимании между сатирами, фавнами и панами практически ставится знак равенства, стоит уточнить, какие различия между ними видели древние греки и римляне. У греков сатиры – мужские духи лесов и гор в пантеоне Диониса – были существами с «приплюснутыми носами, лохматыми волосами, козлиными ушами и короткими хвостами». В римской мифологии появились и сатиры-женщины. Наиболее близким сатиру можно назвать Пана – лохматого и бородатого бога полей и лесов с козлиными рогами и копытами, который также служит Дионису.

В каждой из древнегреческих провинций существовал свой собственный Пан. Фессалийского Пана называли Аристеем, и он считался покровителем животноводства и земледелия. В Малой Азии Пан был богом плодородия по имени Приап, которого изображали с огромным эрегированным фаллосом. В греческих и римских садах нередко устанавливали «гермы» – четырехгранные колонны с фигурами бога плодородия, называвшиеся так в честь Пана – Гермеса.

Один из сыновей Пана, Силений, согласно некоторым легендам, был учителем Диониса. Именно он помог Дионису впервые изготовить вино. Силения, самого старого среди сатиров, обычно изображали как толстого, пьяного старика с отвисшим животом и лысой головой, все тело которого было покрыто волосами. Потомки Силения – силены считались божествами ручьев и рек. Самый известный из силенов – Марсий. Главным отличием силенов от сатиров был конский хвост.

Римляне идентифицировали Пана с богом плодородия Фавном, имя которого происходит от слова «фари» – «рассказчик». Фавн мог предсказывать будущее по своим снам. Его потомки-фавны – шаловливые существа обоих полов, которые вызывали ночные кошмары. Другим римским божеством, которого можно связать с Паном, был Сильван – дух лесов и садов. Он также оставил после себя потомство обоих полов – сильванов.

Отличить всех этих многочисленных богов и духов друг от друга довольно трудно. Аргентинский писатель Хорхе Луис Борхес (1899—1986) считает, что речь идет об одном и том же типе существ, которых в Древней Греции называли сатирами, а в Древнем Риме – панами, фавнами и сильванами; сатиры имели козлиные ноги и человеческое тело выше поясницы. «Сатиры были покрыты густой шерстью, у них были тонкие рога, острые уши, быстрые глаза и кривые носы». Далее в этой статье мы будем именовать всех существ этого рода сатирами, за исключением тех случаев, когда между ними будет необходимо провести различие.

Греческий поэт Гесиод (VIII век до н. э.) пишет о том, что сатиры, нимфы и куреты произошли от дочерей Гекатера. Сатиры, по его мнению, – бесполезные, непригодные к работе существа. В то время как Гесиод не уделяет внимания описанию сатиров, «Гимн Пану», приписываемый анонимному ученику Гомера, содержит яркое описание этого бога: «С козлиными ногами, двумя рогами, идет он по зеленому лесу, среди деревьев, вместе с нимфами… Пан – светловолосый бог природы».

В пьесе Эсхила «Эдонианы» Диониса-ребенка воспитывает Силен – отец сатиров. Эта комедия отражает рост значения культа Диониса в Греции. Составной частью ритуала Диониса было сопровождаемое танцами распевание песен восхваления – «дифирамбов». Аристотель в «Поэтике» пишет о том, что греческий театр родился из дифирамбов.

Дифирамбы исполняли мужчины, одетые сатирами с конскими хвостами. Этот сюжет многократно отражается в росписях на греческих вазах. Из дифирамбов были сложены первые сатирические комедии. После трех трагедий, которыми начиналось представление в греческом театре, на сцене появлялся хор из сатиров и силен, которые вели себя развязно, а порой неприлично, чтобы развеять торжественную обстановку, созданную предыдущими пьесами, и подчеркнуть связь театрального общества с культом Диониса.

Сатирические пьесы нередко ставились на открытом воздухе, в лесу. На актерах были уродливые маски, и они были облачены в козлиные или оленьи шкуры. Иногда к костюмам добавлялись хвосты и искусственные кожаные фаллосы внушительных размеров. Театральный сатир – глупое, уродливое и дикое существо.

Обязательной частью сатирической пьесы был танец с игрой на двойной «флейте Пана» (сиринксе). Греческий писатель Лукиан излагает в «Диалоге о богах» (II век н. э.) легенду о том, как Пан погнался за целомудренной нимфой Сиринкс, которая, чтобы спастись, превратилась в тростник на реке Ладон. Пан не смог отличить ее от остальных тростинок и, срезав несколько наугад, сделал из них флейту, которая стала непременным атрибутом сатиров. Эту историю повторяет в «Метаморфозах» Овидий. Он пишет о том, что Сиринкс удалось убежать не только от Пана, но и от сатиров и других богов. Этот вариант интересен тем, что Овидий указывает на связь между многочисленными «козлинообразными» существами.

В указанных сатирических пьесах ноги исполнителей-актеров были, естественно, человеческими, в то же время в «Гимне Пану» описан бог «с козлиными ногами». Слияние этих образов отчетливо видно в поэме Горация «Могущество Вакха», в которой упоминаются «козлоногие сатиры».

Одна из самых примечательных комедий о сатирах была создана после походов Александра Македонского (IV век до н. э.). В ней Дионис в сопровождении Пана, Силения, сатиров и менад (жриц Диониса) покоряет Индию при помощи вина. Эта комедия подтолкнула некоторых авторов к забавному выводу о том, что сатиры были не вымышленными, а реальными существами, населявшими Индию. Ктесий и Мегасфен, посол диадоха Селевка I при дворе индийского царя Чандрагупты, упоминают о том, что сатиры населяют индийские плоскогорья.

Римский энциклопедист Плиний Старший (23—79 н. э.), видимо, пользовался трудами Ктесия и Мегасфена. В его «Естественной истории» говорится о том, что сатиры получили свое название от греческого «сате», то есть «мужской орган», поскольку они «всегда одержимы похотью». Плиний утверждает, что сатиры населяют не только Индию, но и Эфиопию.

Вера в реальное существование сатиров дожила до позднего средневековья. В «Нюрнбергских хрониках» Шеделя (1493) содержится иллюстрированная антология загадочных животных Индии, включающая сатира. Этот пример – не единственный. Причиной служит то, что сатиры упомянуты в Библии. Пророк Исайя говорит о том, что после разрушения Вавилон превратится в логово злых существ: «Но будут обитать в нем звери пустыни, и домы наполнятся филинами; и страусы поселятся, и косматые (сатиры) будут скакать там». То же произойдет и с городом Едом: «И лешие (сатиры) будут перекликаться один с другим».

В «Золотой легенде» – собрании французских историй о святых, созданном в XIII веке Якобом из Ворагина, рассказывается о том, что святой Антоний во время поисков святого Павла Отшельника встречает в пустыне сатира – «дьявольское существо, которое язычники почитают как лесное божество».

Хотя ни в греческой, ни в римской мифологии сатиры не воспринимались как зло, их средневековый сатанинский образ во многом обязан своим происхождением легенде о сатире Марсии, который, возомнив себя непревзойденным игроком на флейте, вызвал на соревнование Аполлона. В наказание за дерзость с проигравшего Марсия заживо сдирают кожу. Средневековые теологи увидели в этом аллегорию победы Аполлона – олицетворения света и чистоты – над злом.

Другой причиной превращения сатира в сатану в средневековых легендах была его связь с Паном и Дионисом, которых нередко изображали в виде рогатых существ с неутолимой жаждой плотских утех. Козлиные ноги, острые уши и бегающие глаза несомненно подходили к образу дьявола. В Пане, сыне Гермеса, провожающего мертвых в подземное царство, и Дионисе, воскрешающем из мертвых, средневековые теологи видели символы тьмы.

В VII веке н. э. английские женщины продолжали имитировать менад и их ритуал поклонения Вакху (то есть Дионису). Лунными ночами, одевшись в шкуры животных, они пели песни и танцевали вокруг козла в лесной чаще. Архиепископ Кентерберийский Теодор заклеймил этот древний ритуал плодородия как «дьявольский. Несмотря на это, ритуал, трансформировавшийся в ведьминский шабаш, продолжал исполняться еще, по крайней мере, тысячу лет, а сатану стали часто изображать в образе козла. Для средневекового человека дьявол и сатир стали неразделимыми символами зла. Подтверждением этому служит строка из „Кармина бурана“ – латинского песнопения, сочиненного монахами монастыря Бенедиктбойер в Верхней Баварии в XIII веке: „Я изгоняю вас, фавны, нимфы, сатиры, тролли… демоны во всех обличьях“.

Кроме того, в средние века сатиров стали прочно ассоциировать с обезьянами. Еще в III веке греческий ритор Филострат Младший писал в «Жизни Аполлона» о том, что видел ребенка сатира, целиком покрытого шерстью. В «Естественной истории» Плиния сатир – ловкое животное, передвигающееся на четырех лапах, но способное тем не менее подниматься на задние лапы и передвигаться как человек. В бесчисленных бестиариях сатиры и обезьяны описывались в одних и тех же главах. Этот взгляд отражен и в современном научном названии орангутана – «симиа сатирис».

Варфоломей Английский пишет не только о том, что сатиры – разновидность обезьян, но и что некоторые из них – циклопы, у некоторых нет голов, а у отдельных особей глаза расположены на плечах. Эдвард Топселл в «Истории четвероногих зверей» (1607) видит отличие между обезьянами и сатирами в том, что последние – «похотливые животные, охотящиеся на женщин».

С началом эпохи Возрождения средневековый образ сатира начинает уступать место прежнему классическому. В пьесе Джона Флетчера «Верная пастушка» (1608 год) Пан – «хранитель овец, защитник чистоты и свободы». А его современник драматург Бенджамин Джонсон сравнивает с Паном короля Якова I – покровителя овцеводства.

Ницше раскрывает смысл совмещения козлиного и божественного в сатире в «Рождении трагедии» (1872). По его мнению, сатир – философская метафора греческой цивилизации, образ, соединяющий в себе красоту, идиллию, сексуальность, простоту и зло.

Образ сатира в литературе и искусстве также изменялся на протяжении веков. Изображение сцены из комедии Эсхила «Прометей и сатиры», первое представление которой состоялось в 472 году до н. э., можно увидеть в росписях на греческих вазах: сатиры танцуют с факелами, зажженными от огня, похищенного Прометеем у богов. На греческих вазах сатиров-актеров в звериных шкурах легко отличить от «настоящих» хвостатых сатиров, которые нередко изображены во время совокупления друг с другом, менадами или животными.

Мраморное изваяние «Сатир» работы Праксителя (IV век до н. э.), выставленное в Капитолийском музее Рима, представляет собой скорее идеализированный человеческий образ. О его природе сатира напоминают только заостренные уши и звериная шкура, наброшенная на плечи. Спящий «Сатир Барберини» из Мюнхенской глиптотеки (музея скульптуры) изображает историю царя Мидаса, который опьянил сатира для того, чтобы изловить его и потребовать от него пророчеств.

Статуи Пана в греческом и римском искусстве воплощали в камне более животное, чем человеческое существо. Рогатых, лохматых Панов с козлиными ногами можно увидеть изваянных в скульптурах, изображающих обучение Олимпа игре на флейте и оргии Диониса (Национальный музей Неаполя). Слияние образов сатира и Пана можно заметить уже в относящейся ко II столетию н. э. мраморной статуе молодого сатира с козлиными ногами, играющего на флейте.

С наступлением средневековья сатир в европейском искусстве превратился в дьявола. Назовем лишь несколько из бесчисленных примеров: волосатый сатир-сатана с безобразным лицом и козлиными копытами, искушающий святого Иеронима на гравюре Пьера Боэстюо «Чудесные истории» (1597); сатир-дьявол, сеющий семена зла на гравюре Франса Хогенберга (1559), сатир с козлиной головой, взвешивающий человеческие души, на испанском алтаре XIII века из Барселонского музея.

В позднем средневековье сатиров было принято изображать с музыкальными инструментами – флейтой или волынкой. Лютня и рожок, считавшиеся символами светской музыки, противопоставляемой духовной, тоже нередко представлялись инструментами сил зла.

В эпоху Возрождения были сделаны многочисленные переводы античных книг и пьес, что вызвало волну интереса к языческим темам и соответственно пересмотр сложившихся взглядов на сатиров. На полотне Боттичелли «Марс и Венера» (1485) четыре шаловливых ребенка-сатира олицетворяют невинные радости сельской жизни. А на картине «Открытие меда» Пьеро ди Козимо (1498) сатиры собирают мед для приготовления спиртного напитка. После создания в 1516 году Рафаэлем фрески «Свадьба Купидона и Психеи» сатиры стали на картинах непременными персонажами сцен свадеб античных богов и языческих празднеств.

Вплоть до 1563 года, когда католическая церковь запретила изображать эротические сцены, сатиры были их постоянными героями. Наиболее известны полотна итальянских мастеров – «Сатир нападает на женщину, которую защищают три купидона», «Возбужденный сатир несет женщину», на которых сатир, как ясно из названий, принуждает женщин к соитию. Интересно, что существуют и картины, изображающие противоположные сцены: вырывающегося сатира несут к женщине, готовой принять его.

В XVII и XVIII веках снова в живописи и скульптуре преобладают идиллические изображения сатиров. На полотнах Никола Пуссена сатиры с козлиными конечностями отличаются от фавнов с человеческими ногами. В XIX веке трактовка художественного образа сатира была крайне широкой. Его можно увидеть и на иллюстрациях к «Сну в летнюю ночь» Шекспира, и в сценах ведьминских шабашей.

Немало рисунков, на которых изображен сатир, было сделано в конце XIX века английским художником Обри Бердсли. Многие рисунки выполнены в юмористической манере, как, например, сатир-парикмахер, стригущий девушку. На других изображены классические сатиры, играющие на флейтах для танцующих нимф.

Самый известный среди художников XX века, изображающих сатиров, Пабло Пикассо, который вскоре после освобождения Парижа от оккупантов в 1944 году создал три полотна: «Вакханалия», «Триумф Пана: радость жизни» и «Фавн, играющий на флейте», символизирующие возвращение Европы к жизни после кошмара второй мировой войны.

Из литературных памятников сатиру следует отметить комедию Еврипида «Циклоп» – единственную из дошедших до нас греческих сатирических пьес, в которой сатир вместе с Одиссеем и его спутниками попадает в логово циклопа Полифема. Одиссей и его люди ослепляют циклопа и уходят, сатир же остается с ним в качестве его любовника. Пьеса в сатирической форме передает смысл справедливости. Само слово «сатира», как жанр литературы, стало употребляться в связи с романом «Сатирикон» (66 н. э.) римского писателя Петрония, в котором, однако, сатиры не фигурируют.

Наиболее значительные из произведений средневековья, в которых являются действующими лицами сатиры, – «Рай, вновь обретенный» Джона Мильтона (1671), «Гимн о демонах» Пьера де Ронсара (1555) и «Жизнь души» Генри Мора (1650). Сатиры – важные персонажи многих пьес Вильяма Шекспира и Эдмунда Спенсера. Им посвящали свои произведения Шелли, Гюго, Браунинг, Стивенсон, Уайльд и другие.

Необходимо упомянуть и о балете «Послеполуденный отдых Фавна» на музыку Стравинского. Костюм, в котором Вацлав Нижинский танцевал в нем в 1912 году в Париже, отражает классическую сущность безобидного шаловливого сатира.

В заключение приведем мнение режиссера Эндрю Берната, который считает, что современное общество вывело свой особый вид сатира – «голливудский». Нового сатира, который изысканно одевается, спит весь день, а по ночам волочится за женщинами, излишне много пьет и курит, можно назвать олицетворением самоубийственных тенденций безумного XX века, не ведающего любви и благородства.

Сирены – мифические существа женского пола, женщины-птицы или русалки, которые своим пением и чарующей музыкой завлекают моряков и губят их.

Сирены пришли к нам из древнегреческой мифологии, главным образом из легенд о Ясоне и Одиссее (Улиссе, по-латыни). Ясон и аргонавты в «Аргонавтике», написанной Аполлонием Родосским (III век до н. э.), встречают сирен, дочерей реки Акелоя и музы Терпсихоры, по облику наполовину птиц, наполовину русалок. Их пение привлекло аргонавтов, и они погибли бы, если бы Орфей сам не зачаровал сирен своей игрой на лире. Гомеровский Одиссей привязал своих спутников к мачте и заткнул им уши, чтобы они не могли слышать пение сирен. Гомер не приписывает им каких-либо сверхчеловеческих свойств; судя по его поэме, сирен было две.

Хотя Аполлоний творил позднее Гомера, миф о Ясоне древнее истории об Одиссее. Сирен традиционно изображают чаще как птиц с женскими головами, чем женщин-колдуний, как пытались это сделать некоторые авторы, ссылаясь на Гомера, который опустил их описание в «Одиссее». Классические писатели, касавшиеся этой темы, всегда изображали сирен в виде птиц.

В «Библиотеке» Аполлодора (I – II века н. э.) сирены представлены в виде птиц от пояса и ниже, их имена – Писиноэ, Аглаопе и Телксиэпиа, они дочери Акелоя и музы Мельпомены, одна играет на арфе, другая – на флейте, третья поет.

Английский историк Джеймс Джордж Фрейзер (1854—1941) обобщил упоминания о сиренах в произведениях классических писателей. По его данным, птицеподобные сирены встречаются у Элиана («De natura animalium»), Овидия («Метаморфозы»), Хигинуса («Фабулы»), Евстафия («По поводу „Одиссеи“ Гомера») и Павсания («Описание Эллады»). В различных версиях сирен либо две, либо три, либо четыре. Их отец Акелой или Форкес, бог моря, мать – Мельпомена, Терпсихора или Стеропа. Имена сирен: Телес, Райдне, Молпе и Телксиопе, Левкозиа и Лигия или Телксионе, Молпе и Аглаофонус или Аглаофеме и Телксиепиа. Аполлодор и Хигинус. считают, что сирены погибли после встречи с Одиссеем, и таким образом, исполнилось древнее предсказание оракула, что они умрут, когда судно пройдет мимо них невредимым. Другие авторы утверждают, что от досады они утопили сами себя.

Еще один вариант мифа известен из краткого упоминания о сиренах в «Описании Эллады» Павсания (II век н. э.): в Коронеях была статуя Геры с сиренами в руке, «так как история гласит, что Гера убедила дочерей Акелоя соревноваться с музами в пении. Музы победили, вырвали перья из сирен… и сделали себе короны из них». Английский поэт XVI века Э. Спенсер истолковывал смысл этого мифа в том ключе, что русалки символизируют искушение: «девушек-колдуний» в наказание за их «высокомерие» в состязании с музами наделили рыбьими хвостами.

Картины и скульптуры доклассической и классической эпохи также изображают сирен с туловищами птиц, и их довольно трудно отличить от гарпий. Сирены часто изображались на древних классических надгробьях и могли символизировать души умерших или духов, которые сопровождают душу к богу подземного царства Гадесу (Аиду). Деннис Пейдж в книге «Предание о гомеровской „Одиссее“ высказывает предположение, что Гомер мог придумать описание своих человекоподобных сирен, обобщив легенды о сопровождении душ во владения Аида с легендами о демонических существах женского пола, которые, используя свою красоту, соблазняют, а затем убивают мужчин.

Американский исследователь Джон Поллард указывает на то, что дошедшие до нас произведения искусства свидетельствуют, что с сиренами связан целый ряд ассоциаций и символов, сохранившихся в литературе, не считая изображений сирен на надгробиях и тех, которые повстречались Одиссею и его спутникам. Сирены изображаются рядом с Тесеем, Артемидой, Герой, Афиной, Дионисом; хотя большинство сирен женского пола, некоторые, особенно ранних эпох, имеют бороды. Они не только предвещают смерть или приводят к гибели, но также доставляют неземное наслаждение своим пением и символизируют животную силу.

Практически единственным писателем классической античности, который описал сирен с привлекательной стороны, был Платон. В мифе об Эр, которым заканчивается диалог Сократа «О государстве», автор представляет небесную музыку как пение восьми сирен, по одной на орбите каждой из планет и еще одной на орбите неподвижных звезд.

Неизвестно точно, когда и в связи с чем сирены стали ассоциироваться с русалками, утратив свои крылья и покинув гнезда на скалистых островах, чтобы погрузиться в морские волны. Возможно, это произошло в средние века в связи с распространением бестиариев. В романских и некоторых других языках словом «сирена» и его родственными формами стали называть русалок, хотя употребление этого слова свидетельствует и о влиянии классического образа сирены.

В итальянской легенде «Жена сирены» сирены, которые спасают тонущую жену и заботятся о ней, любят петь морякам (эта особенность присуща и некоторым русалкам, а не только классическим сиренам); современный итальянский писатель Итало Кальвино, пересказывая эту историю, усилил эффект, сочинив слова их песни, которая как бы призывала моряков выпрыгивать за борт в море; сирена с рыбьим хвостом в «Лигее» Джузеппе Томази ди Лампедузы (в английском переводе «Профессор и русалка») имеет классическое имя; у «маленькой сирены» Элеоноры из книги Жана де Брунхоффа «Каникулы Зефира» также рыбий хвост, она добродушна и отнюдь не соблазнительница и у нее нет склонности к музицированию.

В «Книге воображаемых существ» аргентинские писатели Хорхе Луис Борхес и Маргарита Гуереро в главе о сиренах отмечают, что разница между русалкой и сиреной состоит в наличии или отсутствии хвоста, но это различие на практике не всегда наблюдается. Русалка в одноименной поэме Альфреда Теннисона (XIX век) имеет «серебряные ступни»; сирена, изображенная на титульной иллюстрации к роману Уильяма Теккерея «Пенденнис», которая побуждает Пена уйти от его возлюбленной Лауры, имеет хвост.

Изображаемые с ногами или с хвостом, сирены были не столь популярны в литературе, как русалки. Под влиянием легенд об Одиссее и Ясоне сирены поначалу символизировали страх мужчины перед женской сексуальностью, что не идет ни в какое сравнение с разнообразием сюжетов и ассоциаций, которые мы находим в произведениях о русалках. Тем не менее сирены тоже оставили свой след в литературе и искусстве.

В трех самых знаменитых произведениях литературы сирены являются среди множества других необычных существ.

Данте в «Чистилище» видит во сне сирену, уродливую женщину, поющую о своей страсти к Улиссу, и по мере того как льется ее песня, она преображается в красавицу.

Гете один из немногих писателей, изобразивших сирену с туловищем птицы, он поместил ее в толпу монстров и младших божеств из греческой мифологии в классической сцене вальпургиевой ночи во второй части «Фауста». Эта сцена является параллелью «романтической» вальпургиевой ночи фаустовского времени в первой части трагедии. Сирены из вальпургиевой ночи в весьма несвойственной для них манере символизируют здоровую чувственность. Хотя Сфинкс обвиняет их в том, что они принуждали мужчин к занятию любовью с тем, чтобы потом растерзать их когтями, в конце сцены сирены приводят всех действующих лиц с победной песнью к Эросу, создателю и правителю всего сущего.

В «Улиссе» ирландского писателя Джеймса Джойса (1882—1941), одиссее героя романа Леопольда Блума в современном Дублине, сирены – две барменши, подающие золотое пиво, в баре как бы слышится пение сирен.

Сирены также выступают действующими лицами в литературных переложениях легенды о Ясоне, например, в поэме Уильяма Морриса «Жизнь и смерть Ясона» (XIX век) или современном романе Роберта Грейвса «Геркулес. Мой спутник в плаванье». В версии Грейвса сирены – люди, жрицы матери-богини. Однако в поэме «Улисс» Грейвс изображает сирен как символ страха Улисса перед женщинами и одновременно страстного желания.

Многие писатели использовали понятие «сирена» не в буквальном смысле, не имея в виду сверхъестественных существ, а метафорически, описывая какую-либо соблазнительную особу. Эта метафора очень популярна. Один из самых ярких примеров – Лигея в одноименном рассказе Эдгара По, которая носит имя сирены и красота которой приводит в гибели рассказчика. С сиреной же сравнивается голодный человек, который неумеренно нахваливает обед и отрывает своих коллег от работы в рассказе Чехова «Сирена».

В некоторых произведениях сирены появляются среди множества других фантастических существ. Вот два современных примера. «Источник магии» Пиэрса Энтони и «Колдовская песня» Элизабет Скарборо – это две легкие комедии, где среди других действующих лиц фигурируют сирены.

Сирены редко используются в качестве кинематографических и сценических персонажей. «Справочник фантастических фильмов», составленный Уолтом Ли, насчитывает всего 10 фильмов, в названиях которых упоминаются сирены, причем половина фильмов – на языках, в которых не существует различия между сиренами и русалками. Любопытное метафорическое значение сирен мы встречаем в «Песне сирены» (1911 год) с участием Теды Бара в роли певицы, которую проклял отец и вследствие этого потерявшей голос. Как правило, сирены появляются в большинстве киноверсий легенд о Ясоне и Одиссее.

В музыкальных произведениях сирены фигурируют реже русалок. Наиболее известное из них ноктюрн Дебюсси «Сирены». Укажем и некоторые другие музыкальные сочинения, посвященные сиренам: опера «Сирена» Даниэля Обера, симфония «Сирены» Рейнгольда Глиэра, симфоническая поэма «Песня сирены» Димса Тейлора.

В живописи и графике художники иногда изображают женщин в виде сирен с человеческими ногами. На полотне «Сирены» Джона Уильямса Уотерхауса у женщины чешуйчатые от икр ноги, она смотрит на тонущего мужчину. На его же картине «Русалка» у женщины рыбий хвост и она изображена в одиночестве. Дэ-ниэл Маклайз, иллюстрировавший книгу английского поэта-романтика Томаса Мура «Происхождение арфы», нарисовал сирену с ногами, она оплакивает потерянную любовь; ту же сирену мы видим на его гравюре, однако у нее уже имеется хвост.

Художники, чей родной язык не знает различия в обозначении русалок и сирен, тех и других чаще изображают с хвостами. Это можно видеть, например, на картине Поля Делво «Сирены при полной луне». Крайне редко в изобразительном искусстве встречаются сирены с классическим птичьим подобием; один из немногих таких примеров – картина Арманда Пойнта «Сирена».

Сирены в наше время по-прежнему не слишком популярны. Русалкам приписывается большая часть фантастических функций, а их предшественницам сиренам оставлена роль метафорическая. Вдобавок к символическому значению красоты и прекрасного голоса они иногда дают свое имя гораздо менее музыкальным сиренам, которые предупреждают о нападении, или животным отряда сирен – ламантинам, дюгоням, морским коровам (вымерший вид), которых издалека иногда принимали за русалок.

Римский писатель Светоний в сочинении «О жизни двенадцати Цезарей» считает императора Тиберия глупым из-за его страстного интереса к мифологии. Тиберий, например, ставил своих собеседников в тупик вопросами о том, что поют сирены. Хронист Томас Браун в произведении «Гидриотафия, или Похоронная урна» замечает: «Какую песню поют сирены или под каким именем является Ахиллес среди женщин – эти загадки никто не в состоянии разгадать».

Слово «сфинкс» происходит от греческого «сфиггеин» – «связывать», «сжимать». Поэтому греческий Сфинкс – существо с львиным телом и головой женщины – считался удушителем. Впрочем, хотя имя Сфинкса происходит из греческого, его корни следует искать в Египте. Большой Сфинкс из Гизы, бескрылое чудовище с львиным телом и мужской головой, – древнейшее из дошедших до нас изображений. Из Египта миф о Сфинксе распространился в Ассирии, Греции, а затем и во всей Западной Европе.

В ассирийской и древнегреческой цивилизации Сфинкс был широко представлен в архитектуре и изобразительном искусстве. Его изображения можно увидеть на античных колоннах, вазах, золотых украшениях, на щитах и оружии воинов. Сфинкс украшает шлем Афины в Парфеноне. За свою почти пятитысячелетнюю историю Сфинкс почти утратил божественную сущность. Он ассоциировался и с бараном, и с быком, и с соколом, и с орлом, и с гарпиями, и с сиренами.

Уже в древние времена не существовало единого представления о Сфинксе. Как уже сказано, в Египте он представлял собою бескрылое мужское существо и часто изображался сидящим. Египетских сфинксов можно разделить на три типа: андросфинкс – лев с человеческой головой или лицом, криосфинкс – лев с головой барана и иеракосфинкс – лев с головой ястреба. В древней Месопотамии Сфинкс мог быть и мужским и женским, и крылатым и бескрылым существом. Женские сфинксы часто встречаются в искусстве Финикии и Сирии. В Древней Греции Сфинкс обычно изображался с женским лицом и грудью, крыльями орла и телом льва. Изображения лежащего Сфинкса у греков встречались достаточно редко.

Несмотря на все вариации, образ Сфинкса оставался довольно стабильным. Причиной такой стабильности, видимо, служит то, что образом являлся Большой Сфинкс из Гизы – самый впечатляющий своими размерами и выразительностью монумент вымышленного существа, сохраняющий свое значение в изобразительном искусстве и в наши дни.

Параллельно с художественным развивался и литературный образ Сфинкса. Первое упоминание о нем встречается в шумерском мифе «Энума элиш» 2-го тысячелетия до н. э. В этом мифе Тиамат, мать природы, богиня безбрежных морских вод, и Алсу, отец жизни, бог пресных вод, производят на свет младших богов, чьи обязанности состоят в поддержании первичного порядка и спокойствия божественной пары. Алсу замышляет истребить младших богов, но они, прознав о его намерении, убивают его до того, как он приводит свой план в исполнение. Разгневанная смертью супруга Тиамат объявляет войну своим детям и порождает чудовищ-мстителей – гадюку, дракона, Сфинкса, льва, бешеную собаку и человека-скорпиона.

Шумерская история происхождения Сфинкса резко диссонирует с египетской. Если в Египте Сфинкс почитался божественным символом власти фараонов, то в «Энума элиш» он выступает как воплощение зла, плод гнева и жажды мщения. Возможно, такая трактовка объясняется тем, что литературные образы вымышленных существ нередко отличаются от их художественного воплощения. Это обусловлено тем, что в древних литературных памятниках редко описывается внешний вид существ – либо подразумевается, что людям отлично известно, как они выглядят, либо решение этой задачи отдается на откуп их фантазии. Нельзя не учитывать и тот факт, что «Энума элиш» и Большой Сфинкс – почти современники.

То, что в литературе не приводится детального описания Сфинкса, послужило причиной многих недоразумений, связанных с его образом. Вплоть до XX века, пока писатели и художники не обратились непосредственно к египетскому первоисточнику, Сфинкс в европейской традиции представлялся женским существом – вечным, загадочным и наделенным таящей опасность привлекательностью. К примеру, на картине Франца фон Штука изображен не только Сфинкс с женскими чертами, но и лежащая на его спине обнаженная женщина, повторяющая его позу. Многие художники рисовали «улыбающегося Сфинкса». Образ Сфинкса подвергся изменениям еще в Древней Греции, где он из царственного мужского существа превратился в эротическое женское существо, удушителя мужчин.

В Древнем Египте иероглиф Сфинкса – «неб» означал «хозяин», «правитель». Сфинкс служил также символом постижения истины. Не случайно фараоны восседали на троне, опирающемся на лапы льва. Некоторые исследователи высказывают мнение, что в Египте Сфинкс считался еще охранителем религии и божественных мистерий и даже символом воскрешения после смерти. В качестве хранителя тайн Сфинкс вновь появляется в эпоху Возрождения.

Тем не менее возникшая в «Энума элиш» традиция Сфинкса-зла оказала большое влияние на формирование его европейского образа. Гесиод называет Сфинкса дочерью Орта и Ехидны. Аполлодор – дочерью Цифея и Ехидны, он же утверждает, что музы научили Сфинкса его загадкам. В Греции Сфинкса издавна ассоциировали с болезнями и смертью; дыхание дочери Цифея обращалось в жаркий южный ветер сирокко, губительный для всего живого.

Средневековые авторы черпали знания о Сфинксе из «Библиотеки» Аполлодора и «Эдипа» Сенеки. Поэтому неудивительно, что для Андреа Агатти (1491– 1550) Сфинкс – воплощение невежества, для Эдмунда Спенсера (1552—1599) – символ инквизиции, а для Бенджамина Джонсона (XVII век) – «вечный враг любви и красоты, заманивающий их в свои ловушки». Лишь Фрэнсис Бэкон считает Сфинкса символом науки и знания.

Греки, ассоциировавшие Сфинкса с душевными болезнями и смертью, создали несколько легенд, подтверждающих эту его репутацию. Вот отрывок из истории царя Эдипа: «Город Фивы страдал от чудовища, нападавшего на путников. Имя ему было Сфинкс. У него было туловище льва, голова и грудь женщины. Сфинкс лежал на придорожном камне и останавливал каждого, кто проходил мимо, предлагая ему отгадать загадку. Пройти мимо него могли только те, кто отгадывал, остальным суждено было умереть. Никто так и не сумел дать правильный ответ, и все погибли. Эдип не испугался рассказа и направился к Сфинксу, который спросил его: „Кто утром ходит на четырех лапах, днем – на двух, а вечером – на трех?“ Эдип ответил: „Человек, который в детстве ползает на четвереньках, в зрелом возрасте – на двух ногах, а в старости – с посохом“. Сфинкс был побежден и убрался восвояси».

В трагедии Софокла «Царь Эдип» со времени победы над Сфинксом до того момента, как Эдип становится царем Фив, проходит 20 лет. Такой же период разделяет его от невольного убийства своего отца до женитьбы на собственной матери – двух событий в жизни Эдипа, предсказанных дельфийским оракулом. Эдип пытается узнать имя убийцы царя Лая, его отца, и спрашивает у Креона, почему жители Фив так и не провели расследование, на что тот отвечает: «Сфинкс разучил нас думать о прошлом и заставил обратиться к насущным нуждам». Другими словами, Сфинкс – символ забвения, враг истины и памяти. По крайней мере, со времен Софокла Сфинкс и душевные болезни стали в представлении европейца нераздельными. В средневековой литературе, философии, теологии и психологии Сфинкс символизирует «чудовищные силы разрушения мысли, речи и рассудка».

Книга Фрэнсиса Бэкона «Сфинкс, или Знание» посвящена описанию борьбы Знания и Невежества. Для него знание – неисследованная страна, загадка, требующая разрешения. Знание может стать мучительным и опасным для человека, не готового принять его. Сфинкс у Бэкона – олицетворение «разрушительной одержимости», охватывающей человека, стремящегося к знаниям, символ «жизненной необходимости подхода к ним с холодным рассудком». Вот отрывок из книги Бэкона: «Знание в руках невежественного и неумелого человека, без преувеличения, становится чудовищем. Знание многогранно и может быть применено по-разному. У него лицо и голос женщины – олицетворение его красоты. У знания есть крылья, потому что научные открытия распространяются очень быстро, невзирая на границы. Острые и цепкие когти нужны ему для того, чтобы аксиомы и аргументы проникли в человеческое сознание и накрепко удерживались в нем, так, чтобы от них нельзя было избавиться. И если они неправильно поняты или использованы, они приносят беспокойство и мучения тем или иным путем и в конце концов просто разрывают сознание на куски». Взгляд Бэкона на Сфинкса – очень близок греческому. Отношение Бекона к знанию сродни отношению Эдипа к Сфинксу.

Современник Бэкона Михаэль Майер развивает его аллегорию. Майер советует любому здравомыслящему человеку не забывать о том, что истина постигается путем преодоления многих ошибок и ошибки эти всегда мучительны: «Это то, что философы древности пытались сказать нам, говоря о Сфинксе». Для Майера Сфинкс – символ «труднодоступности и запутанности искусства философствования» не только для фивян, но и для египтян задолго до них. Сфинкс загадывает загадки, стоя перед «вратами философии», и «не вредит тем, кто проходит мимо; того же, кто, считая себя мудрым и достойным, пытается отгадать загадку, в случае неудачи ждет разрушение: его сердце будет разорвано сомнениями и он потеряет рассудок – таков смысл философии, и тот, кто понимает его, поймет и меня».

С восприятием Сфинкса Бэконом и Майером хорошо согласуется фраза Георга Фридриха Гегеля, произнесенная два столетия спустя: «Человеческая голова на зверином теле олицетворяет Разум, возвышающийся над Природой, который, однако, не в состоянии полностью оторваться от своей связи с ней».

В поэме Ральфа Эмерсона «Сфинкс» (1841) автор излагает свое видение философского смысла встречи человека с этим загадочным существом. Эмерсон повторяет сюжет трагедии о царе Эдипе: Сфинкс останавливает странника и загадывает ему загадку и, если тот дает правильный ответ, исчезает. Впрочем, поэма Эмерсона – больше чем повторение истории Эдипа. Его постаревший, почти глухой Сфинкс с дряхлыми крыльями так и не встретил человека, способного понять истинный смысл связи человека с природой. Загадка – в самом Человеке, и с ним устами Сфинкса говорит сама Природа. Путешественник-поэт легко дает верный ответ, потому что видит мир не только глазами, но и душой. Сфинкс символизирует разум поэта, стремящийся слиться с его душой, разум, страдающий, будучи оторванным от души. Его жилище – мятущееся сознания поэта.

Удивительно то, как охотно новеллисты XIX и XX веков подхватили идею о том, что Сфинкс обретает реальность лишь в человеческом разуме. В одноименном рассказе Эдгара По Сфинкс существует только в воспаленном воображении человека, одержимого ужасом перед смертью от холеры. В главе романа «Моби Дик» Германа Мелвилла, названной «Сфинкс», не фигурирует сам Сфинкс – его образ возникает в сознании капитана Ахаба, когда тот видит поднимающуюся из океана голову кита. В «Сфинксе» Оскара Уайльда поэту чудится «любопытная кошка с „пестрыми“ глазами и золотыми ресницами», лежащая в углу комнаты на китайском коврике, иными словами, домашний Сфинкс – олицетворение охвативших сознание поэта разрушительных чувственных грез. А в «Машине времени» Герберта Уэллса слепой и больной Белый Сфинкс служит символом племени каннибалов, в которых превратился род человеческий.

Фрэнсис Бэкон посеял ветер. Пожинать же бурю приходится современным поколениям. Символы, заключенные в образе Сфинкса, не были оставлены без внимания Зигмундом Фрейдом (1856—1939). В «Толковании сновидений» Фрейд утверждает, что «судьба царя Эдипа волнует нас только потому, что на его месте мог бы оказаться любой из нас». Он высказывает мысль о том, что «легенда о царе Эдипе возникла из первобытных сновидений, содержавших подсознательное желание ребенка вступить в половые отношения с родителями, появляющееся с началом полового созревания». Другими словами, история Эдипа, по Фрейду, отражение сна о половом контакте с матерью. Однако в таком объяснении эдипова комплекса нет упоминаний о Сфинксе. Зато ученики Фрейда извлекли Сфинкса из человеческого подсознания на свет божий.

Для Марка Канцера Сфинкс – воплощение «загадок полового акта и таинства рождения», которые разрешил Эдип. Жорж Девере считает, что победа Эдипа над Сфинксом «представляет собой одновременно гетеросексуальную и гомосексуальную победу и акт триумфа». Подобные мысли кочуют из статьи в статью вплоть до наших дней.

В статье «Фрейд и человеческая душа» (1983) Бруно Беттельхейм предлагает читателю собственное прочтение мифа об Эдипе: «Поскольку известно, что Сфинкс знал огромное количество загадок, следует полагать, что загадка, данная Эдипу, предназначалась именно ему». Он далее пишет: «Очевидно, что Эдипа, над которым довлели последствия травмы, более чем других волновали проблемы хождения и символы способов передвижения, к которым прибегают люди разных возрастов; будучи уже взрослым юношей, все еще ползающим на четвереньках, он гораздо больнее, чем какой-нибудь малыш, осознает свою неспособность встать на ноги. История встречи со Сфинксом подчеркивает, что ответ на загадку жизни – не просто человек, а каждый из нас».

В психоаналитике Сфинкс предстает довольно полезным чудовищем, заинтересованным во благе тех, кто с ним соприкасается. Зная о страстном желании Эдипа ходить и о том, что невозможность этого связана с нанесенной ему в детстве травмой, Сфинкс, как любой чего-то стоящий психоаналитик, не просто задает Эдипу наводящие вопросы, но и подталкивает его к правильным ответам.

В продолжение фрейдистского тезиса об эдиповом комплексе кратко рассмотрим трактовку других Сфинксов, «извлеченных из глубин человеческого подсознания», – с полотен Жана Энгра и Постава Моро. На картине Энгра «Эдип и Сфинкс» внимание уделено в основном царю: обнаженный Эдип стоит оперевшись о придорожный камень и, наклонившись вперед, смотрит прямо на Сфинкса, сидящего на камнях у входа в пещеру. Свет падает на его лицо и длинные черные волосы. Сфинкс же почти целиком укрыт в тени скалы, только его женская грудь, находящаяся на уровне глаз Эдипа, освещена ярким светом. На фоне черного входа в пещеру четко видна нога спрятавшегося в ней человека; другой человек, объятый тревогой, стоит позади Эдипа, он испуганно глядит на Сфинкса и порывается к бегству. На горизонте изображен силуэт Фив – храм и покатая крыша здания с колоннами.

Картина Моро «Эдип и Сфинкс» была написана под впечатлением от полотна Энгра. Однако между ними немало различий. В центре работы Моро – Сфинкс. Он бросается на Эдипа, как огромная кошка на дерево, – его спина изогнута, мышцы лап напряжены, орлиные крылья расправлены и каждое перо на них тщательно выписано. У Сфинкса голова красивой девушки с вьющимися волосами, на голове – корона, украшенная жемчугом. У него гладкая белая кожа, все его черты привлекательны. Полная грудь Сфинкса касается груди Эдипа, а его большие добрые газа пристально глядят в глаза царя. Здесь Сфинкс одновременно и «роковая женщина» Альфреда де Мюссе, «очаровательная, но несущая гибель», и «Безжалостная красавица» Китса, и «Лорелея» Гейне, и «Кармен» Мериме. В полотнах Энгра и Моро мы видим скорее не фрейдистское инстинктивное отражение подсознательных желаний, а юнговский взгляд на Сфинкса, как на страшную всепожирающую богиню-мать Тиамат.

В поэме «Двойное видение Майкла Робартеса» ирландского поэта Уильяма Йитса (1865—1939) рассказчик видит «глазами разума» Будду, Сфинкса и маленькую девочку, которая танцует между ними. Для Йитса, Будда – символ «проникновенного разума, любви и ее искушений», а Сфинкс – олицетворение «знания и жажды его обретения». Девочка, в которой герой поэмы узнает троянскую Елену, – образ красоты. Сфинкс, Будда и девочка символизируют у Йитса «знание прошлого и будущего, красоты и любви во всех их печалях и разрушительных способностях». Хотя здесь описан греческий Сфинкс – женское существо, он напрочь лишен качеств хищника (в отличие от Сфинкса из мифа о царе Эдипе). Он смотрит на окружающий мир глазами интеллекта.

В разные периоды истории со Сфинксом связывали разные символы. Это существо представало и в качестве защитника, и в качестве разрушителя. Но прежде всего Сфинкс – символ загадочного и невыразимого. Таким он был всегда, таким остается по сей день. Именно поэтому его образ так волнует нас.

Феникс – священная птица, напоминающая по описанию орла или цаплю с золотыми и красными перьями, которая способна возрождаться, иногда даже из своего пепла. Согласно мифам, на Земле живет только один феникс. По разным источникам, его жизнь длится 500, 1000, 1461 или даже 12 994 года. Мифы о фениксе возникли в Древнем Египте, откуда распространились в Греции, Риме, затем в христианской Европе, стали известны во всем мире. Эта птица считается символом солнца, а также и загробной жизни.

В разных странах феникс был известен под разными именами. В Аравии его называли «анка», в Персии – «симург», в Индии – «гаруда». Некоторое сходство с фениксом имеет и скандинавский мифологический ворон Йель. Со всеми этими персонажами древних легенд схожи мифы о вечной птице солнца, прообразом которой называют цаплю, орла, альбатроса, кондора и других реальных птиц.

В китайских мифах часто описывается рожденная солнцем чудесной красоты птица с перьями пяти цветов, поющая прекрасную песню из пяти нот. Это птица Фен-хуан – один из священных китайских символов наряду с драконом, черепахой и единорогом. Появление Фен-хуан приносит счастье, а за ее отлетом следуют природные бедствия. Японская птица Хо-о, символ императорской власти, олицетворяет солнце спустившееся на землю, чтобы делать людям добро.

Образ известной по народным сказкам, балету Стравинского русской мифологической Жар-птицы, которую Иван-царевич спасает от Кощея Бессмертного, появился, по-видимому, под влиянием как западных, так и восточных мифов. В сборнике русских сказок Афанасьева есть два повествования об огненной птице – «Василиса Прекрасная и Жар-птица» и «Иван Царевич, Жар-птица и Серый Волк». У сказочной Жар-птицы огненно-красные и золотые перья, крылья – как языки пламени, а глаза сверкают, как алмазы. Ближайший к ней образ – персидский сокол «каршипта», который, как и Жар-птица, умеет говорить.

Со времен Геродота (V век до н. э.) феникс остается одним из самых популярных мифологических персонажей. По известности с ним не может соперничать ни одна птица. Ни одна птица не захватывала человеческое воображение так, как священный феникс из Гелиополиса, мистическая птица древнеегипетского «города солнца». Феникс служил символом солнца, заходящего вечером и снова появляющегося утром, и вечной жизни души, покидающей тело после смерти.

Возможно, феникс возник в сознании людей как воплощение вечной мечты человечества о бессмертии. Прообразом феникса могли послужить и некоторые виды реальных птиц, избавляющихся от паразитов, позволяя муравьям заползать на свои перья, или использующие для этой цели дым. Примеры такого поведения описаны у ворон и других птиц. Другой причиной возникновения мифа могла быть линька, при которой некоторые птицы полностью теряют перья, а затем «рождаются заново» в новом оперении. Конечно, все эти предположения – не более чем догадка. Но возможно, они содержат в себе долю истины.

Первое упоминание о фениксе мы находим у греческого поэта Гесиода, который говорит о нем как о широко известной долгоживущей птице. Однако ее самое подробное описание оставил Геродот. Оно и послужило отправной точкой для развития многочисленных мифов о фениксе. Согласно Геродоту, египтяне почитали феникса как священную птицу. Сам он не видел птицу и описывает ее по фреске из гелиопольского храма: феникс похож на орла с красными и золотыми перьями. Вот история, изложенная Геродотом: молодой феникс прилетает в Египет из Аравии один раз в 500 лет, в когтях он приносит забальзамированное в мирре тело своего предка, которое хоронит в Храме солнца в Гелиополисе.

Библейский пророк Иезекииль называет феникса царем птиц и восхищается его чудесной песней. Диоген Лаэртий (III век н. э.) упоминает о фениксе, как о единственной птице, которая не нуждается в партнере для рождения потомства.

Первое описание возрождения феникса мы находим у Плиния Старшего: феникс живет в Аравии 540 лет, а затем умирает в гнезде, источающем аромат; из костей и костного мозга мертвой птицы появляется маленький червь, из которого вырастает новый феникс. Со времен Плиния (I век н. э.) мифологические черты феникса остаются практически неизменными: птица живет очень долго, она является людям только незадолго до смерти, после смерти рождается заново и, наконец, феникс – птица солнца.

Сильное влияние на распространение легенд о фениксе оказали «Метаморфозы» Овидия, который создал римскую версию мифа на основе греческого знания о птице солнца. Образ феникса как нельзя лучше иллюстрирует название книги: «метаморфозис» по-гречески означает «перевоплощение». По Овидию, феникс бессмертная птица, но его жизнь состоит из пятисотлетних циклов. В конце каждого цикла птица строит на высокой пальме гнездо из мирра, корицы и других благовоний. Солнце воспламеняет гнездо, и феникс сгорает в огне. Молодой феникс, рождающийся из пепла, живет следующие 500 лет. Когда птенец становится достаточно сильным, он переносит прах своего предка в храм города солнца.

Деталь, связанная с пальмовым деревом, может навести на некоторые догадки относительно происхождения феникса. Его описание у Овидия заставляет вспомнить о другой священной птице Египта – пурпурной цапле бену, название которой обозначает еще и вид пальмы. В древнеегипетской «Книге мертвых» говорится, что цапля бену также служила в Гелиополисе одним из символов солнца. В некоторых источниках бену называют «душой бога Ра» – египетского бога солнца, а также символом верховного бога Осириса, из сердца которого она якобы появилась.

Римский историк Тацит (I век н. э.), утверждает, что живущий 1461 год феникс перед смертью выделяет в гнездо некое плодородное вещество, из которого и рождается молодая птица. Современник Тацита святой Клемент Римский впервые связывает образ феникса с христианским учением: повторяя рассказ Овидия о пятисотлетнем фениксе, обитающем в Аравии, Клемент завершает свой рассказ словами о том, что Создатель, сотворивший феникса, таким образом продемонстрировал, что дарует бессмертие тому, кто посвящает жизнь верному служению Ему. Эта мысль Клемента была подхвачена более поздними христианскими авторами – Тертуллианом, Лактанцием, Руфином, святым Григорием Турским и другими. В бестиариях, средневековых книгах, в которых описания животных сопровождались религиозными комментариями, легенда о фениксе символизирует воскрешение Христа.

С течением веков количество упоминаний о фениксе в источниках растет в геометрической прогрессии. Если за все время до Рождества Христова известны только девять указаний на феникса, то в одном только I веке н. э. мы находим уже 21 упоминание у десяти авторов. В раннехристианские времена их насчитывается уже более 100, а количество литературных источников относящихся к средневековью, просто не поддается исчислению.

Символическое значение феникса с течением времени менялось. Если, как уже не раз говорилось, в Древнем Египте феникс отождествлялся с солнцем, то в Риме он стал символом императорской власти. Его изображения нередко встречаются на римских монетах.

В христианском учении феникс становится символом не только бессмертия духа, божественной любви и благословения, но и Бога-Сына, воскресшего на третий день после распятия. Изображения феникса украшают соборы в Туре, Магдебурге, Базеле, многих других европейских городах. Наиболее впечатляет настенная мозаика XII века в соборе в св. Петра в Риме: на ней изображен феникс, напоминающий скорее орла, чем цаплю, с бело-голубым оперением, но с золото-красными крыльями, его голова окружена белыми и золотыми нимбами.

Хотя феникс довольно редко появляется на полотнах художников времен европейского Возрождения, его изображения широко используются в геральдике. Феникс украшает щит Жанны д'Арк, печать шотландской королевы Марии Стюарт, медальон Елизаветы I, английской королевы. На броши леди Джейн Сеймур нарисован феникс, объятый пламенем.

Феникс с расправленными крыльями изображен и на одноименной картине Рембрандта. Существует предположение, что это полотно было заказано художнику амстердамской европейской общиной, символом которой также был феникс.

Бесчисленны упоминания о фениксе в художественной литературе. Древнейшие из литературных источников – английская «Поэма о Фениксе» (IX век), в которой птица олицетворяет загробную жизнь, «Поучение о Фениксе» (XII век), содержащая описание посещения рая святым Петром, который становится свидетелем возрождения феникса из пепла на третий день после смерти, и «Перцифаль» Вольфрама фон Эшенба-ха (XII век), где бессмертный феникс сторожит священный Камень Грааля.

В средневековой «Физиологии» мы находим христианскую версию мифа о фениксе: божественная птица прилетает в Гелиополис и знаками указывает жрецу, в каком месте следует развести костер; феникс погружается в огонь и сгорает дотла, но на следующий день из его праха выползает червь, который еще через день превращается в птенца; когда жрец приходит в храм на третий день, он видит взрослую птицу, которая затем улетает в неизвестном направлении. История, естественно, увязывается с воскрешением Христа.

Феникс фигурирует в «Божественной комедии» Данте и в сонетах Петрарки. Последний сравнивает с фениксом свою бессмертную любовь к Беатриче. Несмотря на то что, согласно древним источникам, на Земле живет только один феникс, герои романа «Гаргантюа и Пантагрюэль» Франсуа Рабле встречают во время своих путешествий одновременно 14 фениксов на одном дереве.

Феникс – один из любимых образов Шекспира. Мифологическая птица – герой его пьесы «Феникс и горлица». Феникс – символ бессмертия и истины, а горлица – любви и красоты. Оба сгорают в огне по причине «брачного целомудрия». В качестве символа возрождения и неповторимости феникс упоминается в пьесах «Буря», «Как вам это понравится», «Все хорошо, что хорошо кончается», «Генрих IV», «Жизнь короля Генриха V» и «Тимон Афинский».

В 1646 году выходит книга Томаса Брауна «Изучение всеобщих заблуждений», одна из глав которой посвящена фениксу. Браун анализирует описания феникса в греческих и римских источниках, в Библии и у христианских авторов. Он приходит к выводу о том, что феникс не существует, поскольку никто и никогда его не видел. Браун также подвергает сомнению основные мифологические черты феникса – его единственность в природе, его способ размножения, его невероятное долголетие.

Сотни поэтов и писателей обращались за вдохновением к образу феникса. В «Потерянном рае» Мильтона архангел Рафаил спускается на землю к Адаму в образе феникса. Китс пишет: «Мне крылья феникса пошли… чтобы улететь я мог к своим мечтам».

Феникс был и остается самой популярной мифологической птицей в мире. Он поистине бессмертен. Он живет со времен Геродота и Гесиода в нашей истории, мифах, фольклоре, литературе и искусстве. В его честь назван город в Соединенных Штатах. Пусть и дальше здравствует единственный и вечный феникс!

В греческой мифологии химера («коза») – чудовище, которое побеждает герой Беллерофонт. Древнейшие упоминания о ней в литературе мы находим у Гомера и Гесиода. Гомер сообщает, что химера – огнедышащее чудовище, «спереди выглядит, как лев, имеет тело козы и хвост змеи». Гесиод также говорит о том, что химера извергает огонь, и описывает ее как «существо ужасное, огромное, быстроногое и сильное, у нее три головы: одна – львиная, другая – козья, а третья – змеиная, голова кровожадного дракона». В греческом искусстве химера обычно изображалась с туловищем льва, головой козы и змеиным хвостом.

Со временем слово «химера» стало ассоциироваться с целым рядом существ, «собранных» из частей тела различных животных и человека. Примером этого служит описание химеры у исследователя XVIII века Коутса: «Существо, выдуманное поэтами, с лицом прекрасной девушки, передними лапами и грудью льва, туловищем козла, задними лапами грифона и хвостом змеи». В современном языке химера в переносном смысле часто означает нереальную мечту или безумную идею.

И Гомер и Гесиод верили в божественное происхождение химеры. Согласно Гесиоду, ее матерью была Ехидна – наполовину девушка «с горящими глазами и бледными щеками», наполовину ужасная огромная змея. Отцом химеры был Цифей – младший сын Геи и Тартара. Цифей описывается как чудовище «выше любой из гор», с огромными крыльями, огненными глазами, лапами дракона и хвостом гадюки. У химеры были не менее любопытные братья: хранитель подземного царства пес Цербер и двухголовый пес Орт, охранявший стада Гериона. Однако это не единственная версия происхождения химеры. По другим источникам, ее отцом был Орт, а матерью – многоголовая Гидра. Впрочем, каково бы ни было ее происхождение, химера – безусловно, одно из древнейших мифических чудовищ, постоянно боровшихся с богами-олимпийцами за власть во вселенной.

Считалось, что химера жила в Ликии в Малой Азии. Имели место попытки связать ее происхождение с вулканом Химера (Янар): Сервий, комментатор Вергилия, пишет о том, что из жерла вулкана вырывалось пламя, у его вершины жили львы, на склонах паслись козы, а у подножия гнездились змеи. Плутарх полагал, что источником возникновения мифа о химере послужил пиратский корабль, украшенный изображениями змеи, льва и козы. Другие утверждали, что химера – это не что иное, как мифологический символ льва, пожирающего козу.

Бронзовые фигурки химеры времен династии Хань (II век до н. э. – II век н. э.) были найдены в Китае; химера нередко изображалась на индийских печатях и персидских надгробиях. Греки изображали химеру как льва с козлиной головой на спине и на крыльях.

Хотя химера не была таким популярным персонажем, как Горгона или Сфинкс, сохранилось немало изображений битвы химеры с Беллерофонтом, сидящим верхом на крылатом коне Пегасе. Легенда о сражении Беллерофонта с химерой – одна из древнейших в греческой мифологии. По разным версиям, Беллерофонт – либо сын царя Главка Коринфского, принявший это имя после убийства Беллера и своего собственного брата, либо, поскольку герои часто имели божественное происхождение, сын самого Посейдона. Его семья издавна была в немилости у богов. Отец Главка – Сизиф в качестве наказания за разглашение секрета Зевса был вынужден всю жизнь катить на гору огромный камень. Главк прогневал богов тем, что кормил своих лошадей человеческим мясом, полагая, что они станут смелее в битвах.

После убийства брата Беллерофонт бежит в Тирин. Царь Проэт соглашается принять его. Жена царя – Антея влюбляется в героя и, не получив взаимности, мстительно обвиняет Беллерофонта в попытке соблазнить ее. Проэт посылает Беллерофонта к отцу Антеи – царю Ликии Иобату с письмом, в котором обвиняет героя в прелюбодеянии и требует его казнить. Иобат проникается к Беллерофонту глубокой симпатией и вскрывает письмо только на девятый день. Содержание письма ужасает Иобата. Он не желает лично исполнить требование Проэта и поручает Беллерофонту выполнить опасное задание, в котором, как считает Иобат, его ждет неминуемая смерть. В то время Ликию опустошала неуязвимая огнедышащая химера. Ко всему прочему, химере покровительствует заклятый враг Проэта – карийский царь. Беллерофонт должен избавить страну от химеры.

Мудрец Полиэйд советует Беллерофонту укротить крылатого коня Пегаса и отправиться на битву именно на нем. Согласно мифам, Пегас родился из крови убитой Персеем Медузы Горгоны. От удара копыта Пегаса на горе Геликон забил знаменитый фонтан Гиппокрен, посвященный музам. Беллерофонт находит Пегаса в Коринфе и с помощью Афины надевает на него золотую узду. Верхом на коне он летит в Ликию и с безопасного для себя расстояния поражает химеру стрелами. Наконец он бросает копье со свинцовым наконечником прямо в пасть химеры. Вырывающийся из ее пасти огонь расплавляет свинец, он сжигает внутренности химеры, и чудовище погибает.

Иобат поручает Беллерофонту и другие смертельно опасные задания, но затем узнает правду о его взаимоотношениях с Антеей и в награду за службу отдает ему в жены другую свою дочь – Филоною. К несчастью, Беллерофонтом овладевает гордыня. Он решает взлететь на Пегасе на священный Олимп. Зевс низвергает его на землю, где герой, слепой и хромой, скитается в нищете до самой смерти.

Сцены битвы с химерой запечатлены на вазах из Коринфа и Аттики. На аттических амфорах львиная и козлиная головы химеры расположены на противоположных частях ее туловища и смотрят в разные стороны. На знаменитой бронзовой фигуре V века, найденной в Италии, химера представлена в виде льва со змеиным хвостом и головой козы на спине.

В средние века изображения химеры часто встречаются на боевых щитах, мозаиках на религиозные мотивы, на иллюстрациях к Библии. Франческо ди Джорд-жио и Рубенс посвятили битве Беллерофонта с химерой свои живописные полотна. Название «Химера» носит картина французского художника XIX века Постава Моро. Она отражает новый смысл слова «химера»: на полотне нет изображения классического чудовища, здесь химера скорее олицетворение ночных кошмаров и порочных желаний. Сам Моро говорил, что его работа посвящена «химерным снам о бедствиях, боли и смерти».

В античной литературе, помимо Гомера и Гесиода, к образу химеры обращались Еврипид, Овидий и Вергилий. В «Энеиде» химера предстает как одно из ужасных чудовищ, которых царь Эней встречает в подземном мире. В литературе нового времени, например в произведении Гюстава Флобера «Искушение святого Антония», химера – «символ фантазии», зеленоглазое существо, которое лает и извергает огонь из ноздрей, не очень удачно ведет беседу со Сфинксом – «символом реальности». Характер беседы символизирует неустранимый разрыв между реальностью и мечтой. В пьесе «Цирк доктора Лао» Чарльза Финнея химера показана как лев с орлиными крыльями и хвостом дракона, а сам герой романа доктор Лао утверждает, что химера не может очищать желудок естественным путем и вынуждена сжигать остатки пищи в своих внутренностях, – отсюда и огонь, вырывающийся из пасти.

В заключение коротко остановимся на «женской» ипостаси химеры. Кроме нее в греческой мифологии женскими существами считались Сфинкс, Медуза, Гидра, Ехидна и некоторые другие. В других культурах также имеются подобные образы. Возможно, эти существа отражают отрицательные черты Великой Богини времен матриархата. Три части химеры могли служить символами времен года: лев – весна, коза – лето, змея – осень и зима.

Одним из главных ритуалов в матриархальных религиях являлось жертвоприношение Священному Царю и Царице – людям, представляющим на земле Великую Богиню. Возможно, из этого ритуала позднее возник миф о химере – пожирательнице человеческой плоти. Во 2-м тысячелетии до н. э. матриархату в Греции бросила вызов патриархальная эллинская религия. В мифологии борьба между ними и победа патриархата отражены в мифах, где герои-мужчины побеждают чудовищ-женщин: Персей – Медузу, Геркулес – Гидру, Беллерофонт – Химеру. Согласно мифам, в это время Зевс становится верховным божеством, подчинившим себе Землю-Геру. Победа над химерой может символизировать и реальный захват эллинами матриархальных святилищ Горной Богини на горе Геликон и в Коринфе.

Наконец, с точки зрения современной психологии, химера олицетворяет «темную», подсознательную сторону человеческого существа, с которым сражается мужское Я. Такие монстры, как химера, не менее важны, чем герои. Если подсознательное убивают или грубо подавляют, даже «герой» может потерять человеческое лицо, и тогда его, как честолюбивого Беллерофонта, ожидает божественная кара. Следует опасаться химеры и даже сражаться с ней, однако не нужно тешить себя мыслью, что ее можно когда-нибудь окончательно победить.