В поэзии я знаю толк,
Но не судья своим твореньям.
В словесных дебрях старый волк
Чутьем находит вдохновенье.

Лететь ли в бездну или ввысь —
Суть, разумеется, не в этом.
Без мастерства не обойтись
Ни акробату, ни поэту.

В стихах вне ритма колдовства
Расчеты замысла бессильны.
Глухие, нищие слова —
Как надпись на плите могильной.

Победный петушиный крик.
Моей чужд лире невеселой,
И если дар мой невелик,
Всё ж я поэт суровой школы.

Среди марксистской шелухи,
В эпоху примитивных вкусов
Меня учил писать стихи
Валерий Яковлевич Брюсов.

Эту маленькую книжку с большой любовь посвящаю жене моей Елизавете и сыну Глебу

Остроноса, утла, лыса,
На тропинку вышла крыса.

А потом беда к беде,
Словно дождик по воде.

Журавлины длинны ноги
Не нашли пути–дороги.

Расширяются круги…
Всё не так, как у других.

В густой листве и в ельнике,
В лесах чужой земли
Монахи и насельники
Обитель обрели.

Храм и подворье скромное,
Как помыслы, чисты.
Среди кладбища темного
Лампады и кресты.

Родным звучит наречием
Здесь звон колоколов
И Богу птицы певчие
Хвалу поют без слов.

Нельзя не позавидовать
Такому бытию:
Мне б без него не видывать
Всю суетность свою.

Владычицей помилован,
Любовью окрылен,
Смиреньем цементирован
И верой укреплен,

Действительный, не сказовый,
Приветлив, светел, строг,
Как у Христа за пазухой
Живет монастырек.

Все наши прежние устои
Летят, как из подушки пух.
Весь опыт ничего не стоит.
Расщеплен атом, ум и дух.

Заварена такая каша
Из достижений и угроз,
Что все проблемы жизни нашей
Нельзя воспринимать всерьез.

Итак, восславим провиденье
За то, что сохранен для нас
Беспечности и удивленья
Неограниченный запас.

Войны тревожная заря,
Как зверь, встает из бездны.
Нам говорят: «Не спорьте зря,
Протесты бесполезны.

Идите лучше воевать,
Не трусьте и поверьте,
Ведь так и так не миновать
Неотвратимой смерти».

Ну что ж, поверим, не впервой.
Пусть правнуки и внуки
Трудиться станут день-деньской
Для атомной науки.

Чтобы умолкла их душа,
Как сломанная лира,
Чтобы мозг ядерный решал
За них проблемы мира.

В бочку меда дегтя ложку
Опускаю я любя.
Ты тернистую дорожку
Выбрал в жизни для себя.

Что же, можешь стать поэтом.
Будь неистов и суров.
Строго выполняй заветы
Величайших мастеров.

Сон забудь и спозаранку,
Лень и праздность истребя,
Как перчатку — наизнанку
Выворачивай себя.

Для твоих стихотворений
Всё должно быть под рукой:
Многостопность размышлений
И больших цезур покой.

Знай — слова играют в прятки,
Ты найди их, извлеки
И рассаживай по грядке,
Удаляя сорняки.

Голым метром не пиликай,
Пусть развязней и смелей
Ухмыляется пиррихий,
Спотыкается спондей.

Рифмы могут быть как льдинки,
Только б звякали слегка,
Как звоночек на машинке,
Дескать — кончена строка.

Важно, чтобы был порядок,
Чтобы мера, лад и строй…
Без туманов и загадок
Ты не балуйся, а строй.

Строй не как воздушный замок,
Укрепляй внутри, вовне.
Строй упорно, строй упрямо,
Строй как доты на войне.

Пусть страница за страницей
Удивляет самого
Взрывом ярких экспозиций
И концовок торжеством.

Ну, для первого посланья
Это всё пока. Прости,
До стихов и до свиданья
На страдальческом пути.

Не знает любовь повторений
И множественного числа,
И в каждом своем воплощеньи
Иная она, чем была.

Взаимность — нелепое слово,
Взаимность торговле нужна,
А ревность лишь страсти основой
Служила во все времена.

Любовь — это жалость до боли,
Никак не мое иль моя :
Тебе , для тебя и тобою,
Во всем только ты , а не я .

Остались мы с женой одни
В своей большой квартире.
Мелькают месяцы, как дни,
Одни мы в целом мире.

У нас был сын и вот ушел —
Беспомощный мальчишка.
Кровать осталась, стул и стол,
На стуле пиджачишко.

Оперся на него рукой
Усталой и дрожащей,
А как хотелось бы иной
Опоры — настоящей.

В пещерных недрах мчится
Собвей, у-бан, метро —
Летит, но не как птица,
А гулко, как ведро

Гремит в пустом колодце,
Стремглав летит на дно.
Рискует расколоться
Незрячее окно.

В гробу железном странно
Колышется народ,
Покорно, бездыханно
Безмолвствует и ждет.

Во вторник или в среду,
Такого-то числа,
Как все, я тоже еду
В подземном царстве зла.

Различные по коже,
Одежде, форме рук,
Но друг на друга всё же
Похожи все вокруг.

У всякого делишки,
Заботы и семья.
Людишки как людишки,
Такие же, как я.

Без нежности нельзя же,
А нежность – как цветок
Беспомощность и даже,
Верней, как мотылек.

Прильнет к душе – и нету:
Ушла куда-то ввысь.
Без нежности поэту
Никак не обойтись

Я знаю, не поможет
Тут никакая сеть…
Пой мать ее бы все же
И в сердце запереть.

Он до предела дряхлым был,
Незрячий глаз его застыл
И рот запал меж бородой
И носом. Высохший, худой,
Едва передвигался он.
Был мир его ни явь, ни сон.

А в старой трубочке накал
Попыхивал и потухал.
В карманах шарил он, мычал:
«О Боже, милая, достал…»
И спичку зажигал старик,
Но трубка гасла в тот же миг.

Не мог он прыгать и кричать,
Как мы с Сюзанной — танцевать,
Нам чужд его спокойный нрав.
Как можно жить, всё потеряв?
Но вот смеется он сейчас…
И вижу — он моложе нас.

Нас минами рвали,
Нас фосфором жгли,
Но мы устояли,
Костьми не легли.

Едва уцелели
В боях и в плену.
Приплыли без цели
В чужую страну.

Рожденье второе
И новая жизнь.
Один или двое —
Мужайся, держись.

Всё в жизни короткой
Хватай на лету.
Работой и водкой
Глуши пустоту.

Но мозг, словно в зыбке,
Качает тоска.
И спрятан в улыбке
Собачий оскал.

В боях мы не пали,
Костьми не легли.
Нам души взорвали,
Сердца нам сожгли.

Я имя свое напишу через ять,
Над именем крест будет ярко сиять.

И твердого знака надежен оплот.
С крестом и рулем мой корабль поплывет.

Пусть дикие бури встают на пути,
Мне скоро к причалу пора подойти.

Не помню названья, не знаю тех мест.
Там новый над свежей могилою крест.

Прощенье грехов, разрешенье забот…
Я знаю, что имя мое не умрет.

Ведь мне немного надо:
Хотел бы тишины.
Восставшему из ада
Забавы не нужны.

С любимыми своими
Я тут живу давно,
Не с прежними – с другими;
Что ж, это все равно.

Что было, то уплыло.
Но след остался там,
Где смерть за мной ходила,
Как нянька, по пятам.

Лишь ты меня не мучай,
С укором не смотри,
Когда сушу, на случай
Ржаные сухари.

Не мудрено, не мудро
Жить с горем пополам.
Сейчас в России утро
И где-то, где-то там…

Бывало, многие людишки –
И молодые и в годах –
Беспечно резались в картишки
В любых российских городах.

И мы, уже со школьной парты
Идеями начинены,
Всю жизнь не брали в руки карты –
Ни после и ни до войны.

И провидение в отместку
Готовило исподтишка
Нам проигрыши не в железку,
А в подкидного дурака…

И вот, едва от бурь остывши,
Мы принимаемся опять
О всем несбывшемся и бывшем
С авторитетом толковать.

Но от изрядного азарта
Мы, как и прежде, далеки…
Географические карты
Играют нами в дураки.

Чтоб быта жалкий прах
Не столь казался мерзок,
Ни в жизни, ни в стихах
Нельзя ж без занавесок.

Но выбито стекло.
Упрямый ветер резко,
Со зла или назло,
Играет занавеской.

Пусть на ковре, как лед,
Куски стекла. В отместку
Залез я на комод
И сбросил занавеску.

Чтоб не жить как на вокзале,
Чтобы люди не мешали,
Как на гору Чатырдаг,
Он взбирался на чердак.

Там писал стихи и прозу,
От которых вяли розы.
Но поэту не до роз:
Он давно их перерос.

Задыхались в норах мыши,
Дохли голуби на крыше.
В трубах, мрачен и уныл,
Бесприютный ветер выл.

Всё ж не в нудной позевоте,
Но в экстазе и в работе
Сам себя сжигал чудак…
А потом сгорел чердак

С голубями и мышами,
С прозой, драмами, стихами;
И от творчества сего
Не осталось ничего.

Мы можем слышать то и дело
В любой стране, в любом краю,
Что жизнь собачья надоела.
(Должно быть, нет собак в раю.)

Грыземся из-за каждой кости,
Собачьей ярости полны.
А ночью от тоски и злости
Терзают нас собачьи сны.

Разодран мир собачьей сворой,
Нам от собак невпроворот.
Добычу рвут, как вор у вора…
Устроить бы переворот!

Собачью жизнь, собачьи нравы
Давно пора пересмотреть.
По человеческому праву:
Собакам всем — собачья смерть.

Собак к расстрелу!.. Всё иначе:
Мир соблазнительно хорош,
И только верности собачьей
Теперь нигде в нем не найдешь.

Уж на что хитра лисица,
Человек еще хитрей,
Но ему несладко спится
После всех его затей.

Надоели побрякушки:
Пушек гром, кимвалов медь.
Нуклеарные игрушки
Захотелось нам иметь.

Крокодилам, попугаям
Не понять нас. Бровь дугой.
Мы ведь только попугаем
Для острастки раз-другой…

Но теперь у всех, как бремя,
Та же сила, тот же страх.
И ползет зловеще время
На бессмысленных часах.

Ни любовное свиданье,
Ни работа, ни коньяк
В этом жутком ожиданьи
Не помогут нам никак.

И для всех, по меньшей мере,
Жить бы легче в стороне.
Может, лучше на Венере
Или, скажем, на Луне.

Кружится, как в легком вальсе,
Сонм бесчисленных планет.
Есть ли всё же жизнь на Марсе?
Очевидно, тоже нет…

Поэт не понарошке,
Хоть без высоких прав,
Он шел своей дорожкой,
Имел особый нрав.

Но пересохла глотка.
Откуда что взялось?..
Стихи горьки, как водка,
А вот попробуй — брось.

Как в зеркало въедаясь,
Кусал себя навзрыд…
Душа совсем седая,
И все-таки болит.

Без воплей, не по-волчьи,
К луне не пяля пасть,
Сжав крепко зубы, молча
Решился он пропасть.

Захлопнулась калитка.
Осмелился, посмел.
Как шоколада плитку,
Сломал себя и съел.

Надежд сомнителен приют.
«Надежды юношей питают,
Отраду старцам подают»,
Но все же постепенно тают.

И, наконец, на склоне дней
Вдруг понимает человече
Тщету надежд, тщету идей…
«Иных уж нет, а те далече»,

В очках и при карандаше,
Пред выкипевшим самоваром,
Он размышляет о душе,
О временах, прошедших даром:

Подобно самовару дух,
Быть может, так же выкипает?..
Ну что же, не ругайтесь вслух,
Ведь в жизни всякое бывает.

Опустел наш российский Парнас:
Нет Одарченки, нет Иванова
И Ахматовой нету у нас.
Хоть бы Сирина встретить живого.

Что ж, пожили, пора, не беда.
Вот пройдет лет пяток или годик –
И меня увезет навсегда
«Пароход, пароход, пароходик».

Потухают талантов огни,
Удивляешься, вылупив зенки:
Остаются на свете одни
Евтушенские и Вознесенки.

Соба одна, соба без «ка».
Какая же она?
Поверхностна иль глубока
И в чем отражена?

Кой-кто умеет с нею пить,
Топя тоску в вине.
Тут он не прочь поговорить
С собой наедине.

Себя без толку не тревожь,
Доволен будь собой,
А если не доволен, что ж,
Соба дана судьбой.

Ведь торговать собой – позор,
Собой гордятся все.
Соба не вымысел, не вздор
Во всей ее красе.

Лишь с удивлением большим
И как бы с похвалой
Мы почему-то говорим:
Покончил он с собой.

Эмфизема души
У меня от стихов.
Хоть пиши, не пиши —
Всё ж не будешь здоров.

Я лечиться готов
Социальной стряпней,
Низверженьем основ
И Вьетнамской войной.

Но вредны облака,
И нельзя ехать в глушь.
Невозможна пока
Ампутация душ.

Страшен ночи покров.
Плачет Муза в углу.
Мир без звуков и снов
Безнадежен и глух.

Вдохновенья порыв
Отгоняю я прочь.
Мне лишь атомный взрыв
Мог бы как-то помочь.

Пароходик в море
Говорит: «Я плаваю»,
С ним поэт не спорит,
Гонится за славою.

Пароходик душат,
Топят волны мрачные;
А поэт на суше
Рвет оковы брачные.

Пароходик черти
Заберут без почестей.
Лишь поэт бессмертен
В гениальном творчестве.

Жребий слишком строг был,
Пароходик в тлении.
Он воскреснуть мог бы
Вновь, в стихотворении.

Но поэт беспечно
Запил на три годика
И ему, конечно,
Не до пароходика.

Всерьез повесился поэт,
Никчемный одиночка,
«Не говорит ни да, ни нет»,
Прошли его денечки.

Чтоб добровольно в петлю лезть,
Причин особых нету.
Не слишком, очевидно, здесь
Легко жилось поэту.

Раздумья черного туман
Его опутал вроде…
Опять же горе от ума,
Хоть при другой погоде.

Ему такое не с руки,
Крепыш был, не калека.
Ведь не иначе, как стишки
Сгубили человека.

Повело кота на крышу,
Я его стенанья слышу.
Рваны уши, хвост трубой,
Рвется кот в последний бой.

Горки Сивку укатали.
Для меня ли, для кота ли
Не житуха, а страда
В наши зрелые года.

У меня хоть целы уши,
Ободрали только душу.
Всё ж встаю во весь свой рост:
Дыбом шерсть, пружинит хвост.

Кот и я — не пацифисты,
Духом смелы, сердцем чисты.
Не теряем мы лица,
Будем биться до конца.

Чтоб, как в смертной лихорадке,
В роковой последней схватке,
Скаля судорожно пасть,
На родную крышу пасть.

Тщеславие вотще,
Без крыл вотще паренье.
Как мошка на свече,
Сгорает вдохновенье.

Струится легкий чад
От фитиля к окошку,
А за окошком сад
И ночь… И снова мошка.

И снова тот же бред
Мою терзает лиру.
Потушим лучше свет:
Пусть ночь войдет в квартиру.

Я вырвался из плена,
Как ветер на простор.
Теперь мне по колено
Вершины снежных гор.

Воспоминанья тают,
Все горести забыл.
Не чуя ног, летаю,
Парю, не зная крыл.

Так празднично и ярко,
Нет никаких забот;
Устои все насмарку,
Навыворот, вразброд.

Лишь где-то еле-еле
Сомненье: странный свет?..
Такого в самом деле
В земной юдоли нет.

Сомнениями мучим,
По мере сил живет
В рассеянии сущий
Безродный патриот.

Со славой иль без славы,
Признанье ль, ремесло?..
Лихой казачьей лавой
Былое унесло.

В Нью-Йорке и в Париже
Ловчился, торговал.
Умишком не обижен,
Хоть языка не знал.

Прошел наметом, рысью
Через чужой удел.
И вот пропал, накрылся…
Знать, срок ему приспел.

Наподдав ногою кошку,
Мы идем навеселе.
Раздвигает друг гармошку:
«На деревне, на селе»…

Небоскреб там или хата,
Темза, Волга иль Гудзон?
Вспоминаю, как когда-то,
Где-то… Может — просто сон.

Не до девок, не до баб нам,
Только б водка с огурцом,
Чтоб с размахом, чтоб похабно
Погулять перед концом.

После войн, нужды и странствий
Остается пить да петь.
«Нам ли, брошенным в пространстве,
Обреченным, умереть…»

Всё же говорю, икая:
— Слушай, брат, пора домой…
«У портнихи мастерская,
У портного о-ё-ёй!..»

Уйти бы мне надо
Эстетам назло
В курчавое стадо,
В овечье тепло.

Бездумно, уютно
И как у Рабле
Под ветром попутным
Плыть на корабле.

Покой и отрада
Над гладью морской,
Понургово стадо
Довольно судьбой.

Когда же устои
Наскучат всё те ж,
Всем скопом устроим
Веселый мятеж.

С бараньим блеяньем
Скорее за мной!..
В журчанье, в сиянье,
В простор за кормой.

Во время оно
Для нужд наук
Из фараона
Изъят был жук.

Из камня сделан,
Оставив свет,
В царе сидел он
Пять тысяч лет…

Пред жизнью нашей
Тая испуг,
Всё ж ошарашен
Священный жук.

На мир безбожных
Услад, скорбей
Глядит тревожно
Жук-скарабей.

Многое было, бывало.
Сердце, должно быть, устало
От безысходности всех
Чаяний, бед и утех.

День — из готовых понятий,
Ночь — без открытых объятий.
Люди — как тени вокруг,
Тень — как единственный друг.

С тенью гуляю по парку.
Тени становится жарко.
В жгучие летние дни
Тень отдыхает в тени.

Но на морозе и стуже
Ей, разумеется, хуже.
Ненависть дышит вокруг.
Тень — как застенчивый друг.

Кто разберет и узнает,
Тень ли меня отражает
Ночью иль в солнечный день,
Я отражаю ли тень?

С тенью мы слишком похожи.
И, как по тени, прохожий
Может по мне на пути,
Не замечая, пройти…

Я — это тень от былого,
Дикого, нежного, злого.
Тень на стене не моя,
Тень — это подлинный я.

«Было завтра».
Дико, странно!
Может, автор
Иностранный?

Не на месте
И негладко,
Или в тексте
Опечатка?

Не волнуйтесь,
У поэта
Лишь иной здесь
Стиль и метод:

Свет и пятна,
Переливы,
Смысл обратной
Перспективы…

Не строй воздушных зданий,
Мечты пусти на слом
И с робким ожиданьем
Не думай о «потом».

Как птица на просторе,
Как под кустами еж,
Живи, с судьбой не споря,
Дыши, пока живешь.

Без накоплений косных,
Без горечи потерь;
Люби не «до», не «после»,
Но каждый раз – «теперь».

Когда душа вскипит, как чайник,
Открыто, не исподтишка,
Приладь к идее хвост мочальный
И запускай под облака.

Удача или неудача –
Не важно; истина проста:
В искусстве ничего не значит
Сама идея, без хвоста.

Сознанья жесткая зима
Не принимает благодати.
Довольно горя от ума,
Есть путь иного восприятья.

Причин и следствий нам давно
Ясна непрочная основа,
Изображенье быть должно
Живее облака живого.

В смещении удач и бед
Нет принципов и постоянства,
Мир вне себя, вещь не в себе
Под солнцем антикантианства.

Приобретя умение,
Не думай, что велик:
Основы вдохновения
Еще ты не постиг.

В самом себе разыскивай
Пути к любви, к борьбе;
Пусть всё чужое – близкое
Перегорит в тебе.

Ухватки даже тятины
Поэту не под стать.
Нельзя без отсебятины
Хоть что-нибудь создать.

Ветер ежился и хмыкал.
Беспорядочно, вне норм,
Писком птичьим, львиным рыком
Разворачивался шторм.

Загоняя в пятки душу,
Торжеством победы пьян,
Опрокинулся над сушей
Первобытный океан.

Непонятно, елки-палки,
Как же так, в двадцатый век?..
И стоит средь поля жалкий,
Беззащитный человек.

Чем усмирить души тревогу?
Пустыня спит, не внемля Богу.
Холодных звезд бесстрастен свет.
В своем краю пророка нет.

В сетях корысти и порока
Не видит мир в пророке прока.
Эпоха мудрости ушла…
В огне сгорает куст дотла.

Хоть не зная
Качеств вещи,
Выбирая,
Будь доверчив.

Оба лучше,
Оба хуже.
Злоба гуще,
Петля туже.

Ночи царство,
Омут страсти…
Нет лекарства
От напасти.

Жара, словно летом,
Тела обнажились.
Откуда всё это?..
Скажите на милость.

Юбчонки покроя
Тюльпанов и лилий,
Сиянье сплошное
И цвета, и линий.

В сетях вожделенья,
У похоти в лапах,
Вдыхаю цветенья
Весеннего запах.

Забыв о приличье,
Смотрю непрестанно
На ноги девичьи,
Как кот на сметану.

Неуемны волчьи нравы,
Где найти на них управу?

Путь непротивленья – бред,
Мира в этом мире нет.

По привычке древней люди
Победителей не судят.

Всюду горькая зола,
Слишком много в жизни зла.

Даже в море-океане
Бесконечно всякой дряни.

Рыба-меч смелей язя,
Беззащитным быть – нельзя.

Рассудите, други, сами,
Неказистый с виду он –
Слон с ослиными ушами,
Но прожорлив и силен.

Шита-крыта белой ниткой
Вымогаемая мзда, –
Что ж, попытка ведь не пытка,
Спрос с угрозой не беда.

В потогоне Пентагона
Новых дел вскипает прыть,
Чтоб при помощи дракона
В мире мир восстановить.

Цветочки из пластмассы
Всех красок и сортов
Работы желтой расы,
Японских мастеров.

Не слышно птичьей стаи,
Не видно мотыльков:
Им не понятна тайна
Бездушных лепестков.

Но ты, когда хмельные
Отравлены мечты,
Ласкай хоть неживые,
А все-таки — цветы.

Проходят люди мимо,
Взгляд не остановив…
Что ж, если нет любимой,
Есть память о любви.

Знаки Зодиака,
Близнецы и прочие,
Восстают из мрака…
(Ставим многоточие.)

Рака, Козерога
Смутное влияние.
Неизбывность рока,
Нищета сознания.

Девы юной прелесть
Нас во сне преследует,
Но про эту ересь
Говорить не следует.

На Весах бесстрастных
Мир не в равновесии,
Суть теорий разных
Не меняет версии.

Жизнь идет скачками,
К случаю от случая.
Рассудите ж сами:
Где ж благополучие?

Кровавый остов малой птахи
Хрустит у зверя на зубах.
Надежен панцирь черепахи,
Всё ж вкусен суп из черепах.

Змеиное тупое рыльце,
Взгляд ненавидящий и злой, –
От человека ей не скрыться
Под оболочкой костяной.

В науке многие страницы
О черепахах говорят:
«У них совокупленье длится
Четырнадцать часов подряд…

У земноводных перепонки,
А у других обычный след…»
Еще читаем про гребенки,
Про черепаховый лорнет.

Мы не животные, мы люди,
Цивилизованный народ.
Жаркое нам дают на блюде,
И каждый кушает, не жрет.

Умом своим, осанкой смелой
На всех зверей наводим страх,
Лишь в страсти нашей скороспелой
Не обогнать нам черепах.

Поэт большой, не карлик,
Жил средь реальных тел;
Вдруг, как воздушный шарик,
Сорвался, полетел…

Могла б сдержать поэта
Какая-нибудь нить.
Нельзя на свете этом
Без притяженья жить.

И вот, когда истлела
Связь с очагом родным,
Он робко и несмело
Растаял яко дым.

Непутевые мыслишки,
Им укоры нипочем:
Смело сбросили штанишки
И гуляют нагишом.

Раздвигают все преграды,
Нет награды — не беда.
Нос суют куда не надо
Безо всякого стыда.

А родитель их несчастен,
Трудится, не спит ночей.
Попадают они часто
В стих, как лепестки в ручей.

Краской намечена мутной
Жизни суровой стезя.
Вот и решай поминутно:
Можно, возможно, нельзя?..

В рамках понятий готовых,
В путах привычек и мод,
На непреложных основах
Каждый, с оглядкой, живет.

Страхи, заставы, запреты
Непроходимы уже.
Лишь облака и поэты
Не признают рубежей.

Жизнь и свободна, и узка
В унынии и в счастье,
Она частица от куска
Иль целое по части.

Бой петухов иль бой часов
И в сердце перебои.
Оплот основ, упругость слов,
Всё ничего не стоит.

Нельзя минувшее вполне
Ни осознать, ни смерить,
Когда подходит в тишине
Великий праздник смерти.

ПРОГРЕСС

Безо всякого сомненья
Сразу можно заключить:
Человек – венец творенья,
Очень гордо он звучит.

Ловко расщепляет атом,
Трудится из года в год,
Строит козни, кроет матом,
Контролирует приплод.

Раки двигаются задом,
Крабы боком, не беда,
Человек вперед фасадом,
Нос по ветру, но – куда?

Коротким будет этот сказ:
«Слоны в диковинку у нас».

Живем, средь мелочей скучая,
Живых слонов не примечая,

Когда ж громада нам нужна,
Из мухи делаем слона.

Но где-то для острастки вящей
Слон существует настоящий…

Мораль сей басни из трех слов:
Старайтесь избегать слонов.

Народной мудрости плоды
Предохраняют от беды.
Хотя искусство где-то с краю,
Ему они напоминают

Без идиллических затей,
Что, не учась, не сплесть лаптей,
Что никакой сноровкой быстрой
Не высечешь из мыла искры,

Что боль у каждого своя,
Что басни не для соловья,
Что не спасет ума палата
Тех, в ком рассудка маловато,

Всё это так, а потому
Не слишком доверяй уму,
Юродствуя искусства ради
В себе самом, не на эстраде.

И, чтобы не плутать в пути,
Поэзия, Господь прости,
Как Пушкин утверждал когда-то,
Слегка должна быть глуповата.

Не легко, но, в общем,
Вовсе не наивно
Размышлять о прошлом
В плане перспективном.

Тут не пантомима,
Чтоб чесать затылок,
И необходима
Четкость предпосылок.

Незачем в утратах
Безнадежность видеть;
Все придет обратно,
Только в новом виде.

Светлую в июле
Потерявши заводь,
В кухонной кастрюле
Будет рыба плавать.

В рассмотренье строгом
Ясно, как на блюдце,
Даже яйца могут
В курицу вернуться.

Не поймешь всухую,
Не накроешь склянкой
Дикую, хмельную
Суть души славянской

Широка, как Волга
В буйстве половодья…
Сузить бы немного,
Подтянуть поводья.

В Киеве иль в Омске
Песни вольной стоны.
На путях содомоских
Идеал Мадонны.

Понял я, освоил:
Быль, не небылица –
Мутных глаз помои,
Хвостик и копытца.

Поначалу страшно
Было видеть рожки,
Слышать, как он кашлял…
Свыкся понемножку.

Ну, потом, вестимо,
Стало много легче.
Путь живет, родимый,
Как сверчок запечный.

Когда, тоской томимый,
Отчаянно любя,
Нежданно вдруг любимым
Почувствуешь себя,

То, слез не вытирая,
Пойми: волшебный мир
От края и до края
Сегодня ты открыл.

Земное счастье зыбко,
Мечтай о нем весь день
С бессмысленной улыбкой
И с сердцем набекрень.

Пряный аромат левкоя,
Как пчела к нему лечу.
Но летаю не легко я,
Легкость мне не по плечу.

Подавал надежд немало,
Обольщая всех и вся.
Жизнь прошла, и ясно стало:
Мой полет не удался…

Что ж, поэзия лишь средство
От былых душевных ран.
Старики впадают в детство,
В Обь впадает Васюган.

Годы шли, я шел сторонкой,
Уступая им пути.
Всей своей натурой тонкой
Понимаю – не дойти.

У меня к тому же летом
Обозначился артрит.
Всем своим больным скелетом
Ощущаю – уморит.

И когда нелепо, с краю
Смерть полезет на кровать,
Я смирюсь, но лишь не знаю:
Чем ее воспринимать?..

Оставив лоно лени,
Я полон размышлений

О том, что гибнут гении,
Как при столпотворении…

Встает вопрос щемящий
О славе предстоящей.

Сижу один и охаю,
Не понятный эпохою.

В чужое дарование
Свой мозг нельзя облечь.
При всяком подражании
Игра не стоит свеч.

Сторонними помоями
Не умывают лиц.
Пусть всё звучит по–своему,
Как трели разных птиц.

В страдании кукушкином
Умишко загубя,
Не делайте под Пушкина —
Валяйте под себя.

Совсем не хандра и не сплин,
Не слезы в тоскующей гамме,
Поэзия — гибкий трамплин,
Прыжок и полет вверх ногами.

Не бойся хватать через край
И, не залезая в бутылку,
Уверенно изображай
Блаженно-тупую ухмылку.

Чтоб пахли навозным дымком
Твои расписные затеи,
Прикидывайся дурачком:
Мы, дескать, летать не умеем.

Холодной вползая змеей
В извилины стихотворений,
Чеканной сверкай чешуей,
Скользя средь цветов вожделений.

Вот снова без былого,
Всё прошлое не в счет.
Впопад не скажешь слова:
«Уже» или «еще».
Был праздник, было лето.
Что ж, лето будет впредь.
Любовь дана поэту,
Чтобы не умереть.

Любовь цветет, как астра,
И жалит, как пчела…
Ведь это было завтра,
Потом пришло вчера.

Время – тень огромной птицы,
Крыльев взмахи – счет годам.
Перевернутой страницы
Не увидим никогда.

И быстрее легкой лани
Промелькнет условный час.
Всех восторгов и желаний
Возвращенье не для нас.

Несть числа глухим могилам,
Непрерывна тленья нить.
Только музыке по силам
Бег времен остановить.

Бывает, средь забот,
Сквозь злобу и усталость,
Вдруг душу захлестнет
Мучительная жалость

Ко всем, в ком боль и стыд,
Кто, как на дне колодца,
Истерзан, позабыт,
Кто перестал бороться,

Кто не способен мстить,
Кого разлука гложет,
Кто может всё простить,
Но разлюбить не может.

Когда под жизни склон
Снег в сердце, без проталин,
Раскаяния стон
Нелеп и театрален.

Поэзия утрат,
Романтика несчастий…
Сознания распад
Предельный иль отчасти?

Для злости силы нет,
Нет сил и для смиренья…
Сентиментальный бред –
Мотив стихотворенья.

Господню правду возлюбя,
Подъемля взор к небесной сини,
Ты смело осени себя
Крестом двуперстным Византии.

Окрепнет дух в тебе и ум.
Бичуй безбожные законы
Неистово, как Аввакум,
Никонианством уязвленный.

Но тяжек груз грехов своих,
И мы должны, по меньшей мере,
Покаяться, чтобы без них
Сквозь смерть пройти по старой вере.

«Рифмы только для забавы»…
Безысходная юдоль.
Хоть без права, судьи правы:
Вьюга в поле, в строфах боль.

Минул век Екатерины —
Что ж, гордись или грусти,
Ведь Тредиаковский ныне
Тоже не в большой чести.

Радовал его и мучил,
Раскрывался и дышал
Мир тонических созвучий,
Хориямбами шурша…

Я на двести лет моложе,
Но меня средь наших дней
Манит и тревожит тот же
Непокладистый спондей.

Со своей голгофы вижу:
В небрежении стихи…
Тень учителя мне ближе
Современников глухих.

Мой волосатый облик страшен
Для юных дев и добрых жен.
Верблюжьей шерстью препоясан,
Постом суровым изможден.

Не улыбаясь и не плача,
Свой буйный укрощаю нрав,
Пророчествуя наудачу,
Всеведения не стяжав.

По малодушию и чтобы
Страстного избежать венца,
Средь мира алчности и злобы
Глаголом я не жег сердца.

Раб нерадивый и лукавый,
Но на челе моем печать.
Мне пред Престолом Божьей славы
За всё придется отвечать.

Искать ли у людей опору,
У всех, которым не помог?..
Упрямо поднимаюсь в гору,
Сандалии срываю с ног…

Сомнения томят и жалят.
Навек заграждены уста.
Стою без сил и без скрижалей
У негорящего куста.

Страстными волнами намыта
Юности смелой ладья.
Изо всего алфавита
Лаврами славы увито
Слово короткое «Я».

В самости чуя победу,
Ячеством упоены,
Миру хотим мы поведать
Плод гениального бреда:
С явью сплетенные сны.

Ну, а потом понемногу,
Оравнодушив к себе,
На боковую дорогу
Сходим от бурь и тревоги
И не перечим судьбе,

Чтоб в безысходности лени,
Чувств не тревожа шестых,
Вне четырех измерений
«Я» стало тенью сомнений,
Звуком ошибок былых.

Хоть укрощен порыв,
Как бег коня на корде,
Рассудок наш строптив –
Идет по кругу гордо.

Но сколько ни крути,
Бессмысленно движенье.
К спасению пути
В молитве и смиренье.

Всем нам поможет смерть
Распутать петли тлена,
Круги преодолеть
Из тлена встать нетленным.

Лишь здесь, в тисках судьбы,
Средь судороги странствий,
Мы – времени рабы,
Распятые в пространстве.

Быть американкой
Ей не по нутру:
Вместо храмов – банки,
Вместо счастья – труд.

Тонкая, как птица
Из волшебных стран;
Только не летится
Ей за океан.

Как в сухом болотце,
В непроглядной мгле,
Тяжко ей живется
На родной земле.

Она в дымке грустной,
Мучаясь, любя,
Безраздельно русской
Чувствует себя.

Что же делать, братцы,
Я ей не судья,
Мне ведь тоже снятся
Дальние края.

Много всяких див на свете,
И растет из года в год
Удивление в поэте
Перед дивами красот.

Диву он дается всюду,
Дивных звуков полон он,
Обыдённости и чуду
В равной мере удивлен.

Дивам счастья и напастей
Жизнь его обречена,
Дивам страха, дивам страсти,
Дивам творчества и сна.

Удивление и диво,
Диво дивное в стихах,
А без дива молчаливо
Обитает он впотьмах.

Есть нелепости в поэте
И невзрачен он на вид, —
Всё же в нем до самой смерти
В вихре див душа дрожит.

Средь суеты и шума
Их тьмы, их биллион.
Упорны и угрюмы,
Они со всех сторон.

Весь мир вокруг заполнив,
Невидимы для глаз.
Они собой довольны
И ненавидят нас.

Злорадствуют в несчастье,
Подбрасывают яд,
Доносят по начальству
И в телефон сопят.

Повсюду козни строят,
Сбивают нас с пути.
Глухой ночной порою
Ты с ними не шути.

Они нас затравили,
Поссорили с судьбой,
И дьявольской их силе
Мы проиграли бой…

Безволен, безоружен,
Вдруг понял я сейчас:
Их больше нет снаружи,
Они вселились в нас.

Вырыты, вздыблены
Корни исконные:
Розанов выболтал
«Уединенное».

Дрогнули истины
Нравоучения:
С бездной таинственной
Сладко общение.

Манит опасное,
Завороженное
«В мире неясного
И нерешенного».

Мы играли без морали,
В неге страстной преуспев,
Но оставить не пора ли
Пустоцвет для полудев.

Помпой жизни поработав,
Словно в бурю на челне,
Отдыхаем беззаботно
Где-то в сказочной стране.

Ни борьбы, ни просьб не надо,
Упоения полны
Измождения услады
И услады тишины.

Обессилевшая, вскоре
Нить сознанья порвалась,
А вдали шумело море,
Недоступное для глаз.

И во сне, средь тьмы беззвездной,
Видел я в чаду густом,
Будто мне из адской бездны
Лев Толстой грозил перстом.

Взрыв — гриб, как шатер,
Вихрь ненависти и зла.
На весь мир с тех пор
Дьявольским крылом легла
Мертвой Хирошимы мгла.

Как свечки догоревшей пламя,
Изнемогая, чуть дыша,
Опустошенная стихами,
Тоскует нищая душа.

Средь сожалений и предчувствий
Смешно мечтать под ветра свист
О безыскусственном искусстве,
Как о безоблачной любви.

Пойми, мелодии и ритмы
Житейским будням не под стать.
Твори безмолвные молитвы
И если сможешь — брось писать.

Я постарел, не старея
И не растратив души,
Только вдруг понял — скорее
Надо куда-то спешить:

Гордость, уныние, похоть
Были — я жил не в раю…
Сердце успеть бы подштопать,
Выстирать совесть свою.

Волн бестолковые муки,
Дальнего плаванья жуть…
В этой последней разлуке,
Друг мой, меня не забудь.

В судьбу хоть верьте, хоть не верьте –
Нельзя ее во всем винить.
Законов времени и смерти
Судьба не может изменить.

Уходит счастье, вянет слава.
У времени в когтях судьба —
Недолговечная забава
Иль беззащитная раба.

Судьба сама судьбой своею
Измучена, удручена;
Так много недовольных ею,
Но в этом не ее вина.

Лишь время царствует над нами,
Смерть всюду рядом, за плечом
Бесстрастное подъем лет знамя,
Ну, а судьба тут ни при чем.

Когда душа не чешется
В тоске по ритмам звучным,
Не знаешь, чем утешиться,
Унынием измучен…

В тот день дождливый, ветреный
Вдруг чувствую всем телом:
Вошла походкой медленной
Стыдливо и несмело.

Потом экстаз, безумие,
Но, говоря короче,
Я исхудал, как мумия…
Не спал четыре ночи.

Восторг и наслаждение —
Всё, только не усталость.
Такого наваждения
Со мною не случалось.

И под конец в бессилии
Мы выглядели вроде
Цветка увядшей лилии
Иль рыбы на безводье.

Нельзя на Музу сетовать,
Читать ей назиданье…
Но всё же после этого
Я оценил… молчанье.

Сгорблен нос, как клюв.
Нежен перьев плед.
День-деньской дремлю,
Как сова в дупле.

Но лишь бренный мир
Отойдет ко сну,
Я бесшумных крыл
Веер распахну:

Чтоб летать всю ночь,
Меж кустов крутить,
Чтоб добыча прочь
Не смогла уйти.

Чтоб спугнуть с ветвей
Стаю малых птах,
Чтобы след когтей
Цвел в моих стихах.

Враг состраданья, друг гордыни,
Не привиденье, не мираж,
Всегда, от века и доныне,
Он постоянный спутник наш.

Людского покровитель стада,
В грехах помощник, нежный друг.
Изображать его не надо,
Он только имя, только звук.

Совсем бесформен, и неужто
Он неопределим, как мгла?..
Весьма возможно, потому что
Нет формулы рожденья зла.

Кой-кто: «Помянут будь не к ночи», –
Шепнет с испуганным лицом;
Но это редко, а для прочих
Он просто красное словцо.

Блуждая по путям окольным,
О нем не зная ничего,
Мы чересчур самодовольны:
Он нам внушил, что нет его…

Как мышь в ловушке тесной,
В духовной наготе,
С улыбкой неуместной
Последних жду гостей.

Нелепые мечтанья.
Боль в памяти остра,
И мечется сознанье
Меж «завтра» и «вчера».

Шагнет бесшумной кошкой
Смерть через кровь и грязь
И, поиграв немножко,
Сожрет не торопясь.

Всё ж теплится отрада
Сквозь тошноту и тьму:
Зачем-то это надо…
Когда-нибудь пойму.

В предчувствии такого
Пора бы стать добрей,
Чтоб с лаской, не сурово…
Как кошка для мышей?

Стадо под властью корыта,
Хрюканье и толкотня
Благополучно для быта, —
Всё это не для меня.

К мудрости тяжки дороги,
Тускл ее призрачный свет.
Знаю, что очень немногим
Силы даны для побед.

Гордости запах порочный
Чуя средь жалких руин,
Соображаю — непрочны
Сооруженья мои.

И, проверяя все звенья
Цепи, лежащей во мгле,
Вижу — нельзя без смиренья
Мудрость стяжать на земле.

А потому я отныне
Должен, угрюмый, седой,
Жить словно кондор в пустыне
Старый, надменный и злой.

Есть у немцев слово doch:
То приказ оно, то вздох.

Знак согласья, злобы знак:
«Тем не менее, но так».

Doch – орудие борьбы
И защиты от судьбы,

Лишь в любви и страсти doch –
Счастья стон и неги вздох.

Нега и мудрость – богатство Востока,
В северных сказках сиянье мечты.
Тут и обман, и любовь, и жестокость
Не по-земному беспечны, чисты.

Гаснет поэзия, падают листья,
Грязной метлой ощетинилась жизнь.
Алчность шныряет повадкою лисьей
В мире реальной и будничной лжи.

Быт раскрывается в цифрах привычных,
Песни и вымыслы здесь ни к чему.
Гадкий утенок стал уткой приличной,
Голый король в сумасшедшем дому.

Все невпопад и не под стать.
Бессмысленно и грустно
Стихи в Америке писать,
В чужой стране – по-русски.

К кому обращены они
Своим раздольем звонким,
Как ветер, как в лесу огни,
Как смех и плач ребенка?

Ну что ж, смирись и не перечь.
От века и до ныне,
Поэта пламенная речь –
Лишь вопль среди пустыни.

Как рыба, жабрами дыша,
В холодном океане
Пусть молча плавает душа,
Пусть сердце камнем станет.

Пусть будут замыслы твои
Водой забвенья смыты.
«Молчи, скрывайся и таи»
И звуки и молитвы.

Пусть возмущен читатель:
«Страсть к юбкам, страх слонов!»
Не каждому понятен
Скупой язык стихов.

Покоя не нарушит
Негодованья вой
И не взволнует душу
Похвал небрежных строй.

Во мраке лихолетий
Поправ сомнений прах,
Стихи писались эти.
«Еже писах, писах».

Какие-то крыши, хоругви
Стоят в золотом сквозняке…
И пыльные зайчики пугвиц,
И пятна чернил на руке.

Ах, да… И суха мостовая.
И муха, что бьется в стекле.
И воздух с гуденьем трамвая.
И весь подоконник в тепле —

Толчется от солнца, от рани…
Ах, Нижний! Вот чудится мне:
Губернский подснежник в стакане
Забыт на раскрытом окне.

Сплошные снеговые тучи
Над спящей сгрудились Москвой.
Пурга по голой мостовой
Поземкой стелется колючей.

Арбатская немая глушь
Нависла памятью былого.
Здесь Гоголь в доме Хомякова
Читал страницы «Мертвых душ».

Безлюдный город строг и гулок,
Как предрассветный океан.
Уходит в сказочный туман
Кречетниковский переулок.

Достался от деда в наследство
Мне старый большой пистолет.
И вспомнилось милое детство,
Как часто говаривал дед:

«Ведь всякое в жизни бывает;
Запомни, мой внучек, на срок,
В шести саженях пробивает
Он десять дюймовых досок».

Ушло мое детство далёко,
В могиле покоится дед.
Сегодня мне так одиноко,
Я снял со стены пистолет.

В погоне за призраком славы
Устал я по миру бродить,
И вот пистолет этот ржавый
Пытаюсь сейчас зарядить.

Я смерть не придумаю легче,
Взвожу потемневший курок.
Наверно, мой череп не крепче
Десятка сосновых досок.

Задумчиво идти Тверской,
Когда дождливая погода,
И чувствовать, что вся природа
Объята мертвенной тоской.

Чужие праздники встречать
Мучительно и невозможно.
Почувствовать, как это ложно,
И ничего не отвечать,

Когда нахальные глаза
В тебя вперяются с вопросом.
И, закуривши папиросу,
Идти задумчиво назад.

Посторониться от авто,
Смотря на рваные калоши, —
А проезжающая лошадь
Тебе забрызгает пальто.

Вспыхнул в прозрачной аллее
Листьев костер золотой.
Воздух, от счастья пьянея,
Страстно дрожал над землей.

Соединила нас шалость.
Нежные губы, слова…
Нам незнакомой казалась
Наша родная Москва.

Но не поют больше птицы,
Парк все сокровища сжег,
И на густые ресницы
Падает снежный пушок.

Нежность осталась всё та же.
Так же целуемся мы.
Дружба становится даже
Крепче от лютой зимы.

Только боюсь я, настанет
Скоро весна — и тогда
Всё, что замерзло, растает
И утечет навсегда.

Ее немного детский страх,
Еще стыдливые движенья
И ласковое выраженье
В слегка испуганных глазах

Так страстно искривленный рот,
Худые маленькие руки
И несказанной нежной муки
Стремительный круговорот.

Огромных звезд разбитое стекло
Рассыпано на черный бархат нежный,
А нам так холодно и так светло
Средь каменных домов, в забвеньи снежном.

Свет мертвых электрических огней
Нам освещает улицы и души.
Нам время ветром незаметных дней
Сердца и слезы постепенно сушит.

И, может быть, мы даже не хотим
Другого жития, иных волнений.
Мы здешние, земные вещи чтим —
Всю тяжесть человеческих строений.

Ручей щебечет, словно птица,
А гомон птиц – как звон ручья.
Пусть нынче солнце мне приснится,
Чтоб ночью улыбался я.

И день прошел, приветлив, светел.
Был мартовский весенний свет.
Ко мне в тот незабвенный вечер
Пришло письмо — ее ответ.

Я вышел. Над крыльцом повисли
Раздетых веток кружева.
Перемешались чувства, мысли.
Слегка кружилась голова.

Прохладный ветер гладил строчки,
Читал со мной все «ах», и «но»,
И многоточия, и точки —
О том, чего не суждено.

Грустили тонкие березы.
В овраг лез снег, сырой как соль.
Я убеждал себя сквозь слезы,
Что это временная боль,

Что так, пожалуй, даже проще:
Пройдет любовь, растает снег…
Темнело, и к далекой роще
Летели галки на ночлег.

Я вспоминал ее ресницы,
Глаза и смех как звон ручья…
Мне ночью будет солнце сниться,
И буду улыбаться я.

В окне висят клочки вечерней ваты.
Жизнь теплая, как старый грязный мех.
И всюду сумрак страшный и лохматый
Едва ползет из мебельных прорех.

Тяжелый залах пьяного тумана,
На сердце скользкая лежит тоска,
А пальцы рук по бархату дивана
Шевелятся, как пальцы паука.

От городских своих страданий
Беги в поля: увидишь ты,
Как ветер там весною ранней
Качает голые кусты,

Как мертвый снег залег под кручей,
Как дышит первая трава,
Как развернулись сизой тучей
Лесов далеких острова,

Как над раздетым влажным телом
Земли, лежащей пред тобой,
В порыве дерзостном и смелом
Струится воздух голубой.

И там, один в безбрежном поле,
Овеян страстною весной,
В избытке радости и боли
Ты припадешь к груди земной.

Весна дышала ярким свежим ветром.
Хотелось жить, смеяться без конца,
Казался месяц маленьким и светлым
Кусочком обручального кольца.

В зеркале лужи широкой
Мокрый качается куст.
Дышит прохладою легкой
Ветра упругого хруст.

Лед на дороге с навозом.
Дегтем чернеет земля.
Голые ветви березы.
Дальше синеют поля.

А за болотом, где тучей
Сизый сгустился туман,
Силой весенней, дремучей
Леса шумит океан.

Ночь тихая, и всё молчит
В аллее сумрачного сада,
И только легкая прохлада
В темнеющих кустах сквозит.

Тоскует нищая душа,
Опустошенная стихами,
И меж опавшими кустами
Сердца бумажные шуршат.

Осколки радости и муки –
В ресницах крупная роса.
Безвольно брошенные руки
В снопы прохладного овса.

Игрушечная и смешная
Любовь – ребяческая шалость,
Иль только сон, мечта, не знаю:
Всё спуталось, перемешалось.

Темнеет поле. Лес в тумане.
Немного глупых, детских слез.
В смятенном сердце, как в кармане,
Застрял чешуйчатый овес.

Густые облака, как лужи крови,
Пролиты нынче в темных небесах,
И сумрак неводом тумана ловит
Снопы сырые мертвого овса.

Моя избушка крайняя в деревне.
Мне кажется, я здесь живу давно,
И мир неведомый, старинный, древний
Ко мне вползает в ветхое окно.

Медвежья шкура на кровати жесткой
И закоптелый образ на стене,
Здесь пахнет медом, яблоком и воском,
Всё тихо, точно в сказке иль во сне.

К избушке подступает бор сосновый,
Осенний воздух влажен и смолист.
И весь я тут, крепка моя основа
Из цельных бревен и простых молитв.

Так дико завывает осень,
И, накрененные слегка,
Стволы качающихся сосен
Гнетет нездешняя тоска.

И кажется, что в целом свете
Есть только потемневший лес
Да резкий и свистящий ветер
На застывающей земле.

А промерзающее сердце,
Позабывая жизни плен,
Мятется в ошалелом ветре
На умирающей земле.

Эти лесные громады,
Эти глухие края —
Здесь заплуталась когда-то
Робкая юность моя.

Корни раскинули жадно
Мохом поросшие пни.
Здесь и темно, и прохладно
В самые жаркие дни.

Здесь глухариные зори.
Клочья тумана седы.
Здесь на сыром косогоре
Стынут медвежьи следы.

Здесь над болотной трясиной,
Листьями окружена,
Сквозь поредевший осинник
Бледная смотрит луна.

Много заросших дорожек…
И обращен на закат
Подслеповатых окошек
Остановившийся взгляд.

В хижине тихо и бедно.
Мир постаревший, родной.
Время совсем незаметно
Где-то летит стороной.

Может быть, не было вовсе
Улиц, трамваев, огней…
Были медведи и лоси,
Были тока глухарей.

Годы трудов и стараний.
Счастья багаж невелик:
Ворох любимых писаний,
Горы прочитанных книг.

Запах полыни и сена
Страстно вдыхаю опять.
Знаю, вернусь непременно
В эти края умирать.

Я пережил всё это снова —
Сложил в овражке, где кусты,
Вязанку хвороста сухого,
Немного сена, бересты.

Поджег — и пламя заметалось.
Глаза колючий ест дымок.
И легкая в ногах усталость,
И запах дегтя от сапог.

Сухие листья сыплет осень.
Блестит спокойная река.
И солнце, и иголки сосен,
И перистые облака.

Всё тихо. Веет лесом старым.
Орешник ржавчиной покрыт.
Костер огромный пышет жаром
И чайник весело кипит.

Сухие опавшие листья
По склону оврага шуршат,
Как шкура огромная лисья —
Осеннего леса наряд.

Поникшие гроздья рябины
И ветра пронзительный свист.
Качнется верхушка осины,
Закружится сорванный лист.

Бродить здесь, дороги не зная,
И выйти к холодной реке,
Следы сапога оставляя
На влажном и мягком песке.

Поднимутся утки станицей —
И треснет удар над водой.
За мертвой распластанной птицей
Дым стелется лентой седой.

Неловко в растянутой сетке
Застрянет пуховый комок,
Закапает густо и редко
Остывшая кровь на сапог.

Далекие смутные звуки,
В ушах после выстрела звон.
И дрогнут намокшие руки,
Вставляя блестящий патрон.

Вода блестящая, как деготь,
Болота ржавого покой.
Стволы ружья приятно трогать
Нетерпеливою рукой.

Кофейный пойнтер средь осоки
Мелькает. Прихватил. Ведет
И стал у кочки близ дороги,
Я приготовился: вперед!

Из-за куста, как ветер быстрый,
Мелькнул серебряный бекас…
Ударил одинокий выстрел,
Вдаль раскатился и погас.

И тихо всё. Собака снова
Идет и ищет. Я смущен.
Вдали синеет бор сосновый.
В руке зажат пустой патрон.

Еще вспоминают о лете
Ряды заколоченных дач.
Как много бывает на свете
И радостей, и неудач.

Добраться бы к речке скорее,
Пройти только этот лесок.
Спадает, подкладкой белея,
Осиновый желтый листок.

Чирки пролетели высоко.
Тяжелая стынет вода.
Три кряквы видны у осоки, —
Ползу осторожно туда.

Прицелился, в землю врастая;
Беспомощно щелкнул курок…
Треск крыльев поднявшейся стаи
И дрожь подкосившихся ног.

Темнеет холодная речка,
Доносится филина стон.
Вся жизнь — как сплошная осечка,
Пустой, отсыревший пистон.

Снег первый, нежный легче пуха
Летит на голые поля.
Иду, и под ногами глухо
Стучит остывшая земля.

Я сам бежал сюда от страстных
Любимых рук, и вот один
Брожу с ружьем в просторах ясных
Средь вечереющих равнин.

Теперь мне не горька утрата.
Жизнь стала проще и ровней.
Я даже не хочу возврата
Так быстро промелькнувших дней.

Скорей туда, простясь с мечтами,
Где листьев шелест, сосен стон,
Где обнаженными ветвями
Качает почерневший клен.

Лес полон шорохов и хруста,
И резок ветер в октябре,
А в сердце холодно и пусто,
Как в лисьей брошенной норе.

Лесная глухая дорога
На много неведомых верст.
Веселая в сердце тревога.
Река и бревенчатый мост.

Что может быть лучше и слаще,
Чем неба осеннего звон
И шепот таинственной чащи –
Береза, и липа, и клен.

За это охотно надолго
Все блага земные отдашь.
Висит за плечами двустволка
И треплется старый ягдташ.

Звериные древние силы
Живут в нас с неведомых пор.
Нам песни охотничьи милы,
Нам дорог природы простор.

Как только позволит работа,
Уходим мы в глушь без дорог.
Нам влажные губы болота
Целуют подошвы сапог.

Ночами тревожными яро
Сражается ветер с костром.
С нас летнюю бронзу загара
Смывает осенним дождем.

Мы с гончими зиму встречаем.
В морозном, застывшем лесу
Собаки преследуют с лаем
По свежему следу лису.

Нам сосен понятно молчанье.
Холодная брезжит заря…
Весной, затаивши дыханье,
Мы слушаем песнь глухаря.

Нам лес открывает объятья.
Для нас зеленеют поля.
Огромное, дикое счастье
Дает своим детям земля.

Скрипнули доски крыльца.
Первый снежок и рассвет.
Узким копытом овца
Ровный печатает след.

Куры разрыли навоз.
Дятел стучится о жердь.
Тонкие ветви берез
В небе раскинули сеть.

За ночь утихла метель.
Не сдобровать русакам!
Гончий поджарый кобель
С лаем бросается к нам.

Ружья забравши, идем
Гумнами, через забор,
Мерзлым колючим жнивьем —
В запорошенный простор.

Дым горьковатый робкого костра.
Вокруг тревожно дышит ночь глухая,
Под локтем ветка хрустнула сухая.
Трещит в огне смолистая кора.

А утром солнце ржавое взошло,
И на стволах ружья блеснули слезы…
Олений мох и голые березы,
Весенний воздух — острый, как стекло.

Во мне дрожит звериная душа,
А в пальцах, слипшихся от свежей крови,
Мохнатые коралловые брови
И бархатные перья черныша…

Тени ложатся, как сети.
Письменный стол у стены.
В пасмурном, утреннем свете
Листья бумаги бледны.

А над бумагой ютится,
Телом колючим шурша,
Старое чучело птицы,
Тетерева – черныша.

Молью изъедены крылья,
Выцвели дуги бровей.
Перья, покрытые пылью,
Стали, как будто, светлей.

Очень давно это было.
В хвойной дремучей глуши
Пела весенняя сила
Тетеревиной души.

В лес уходил я с двустволкой.
Нежил лицо ветерок.
Раз на поляне за елкой
Я черныша подстерег.

Видел он после немного.
Трудное было житье:
Бедность, стихи и тревога.
Вскоре я продал ружье.
Нет ни обиды, ни злобы;
Груды бумаги, как снег.
Стали мы старыми оба –
Тетерев и человек.

Думаешь, жив я, – а если
Здесь в кабинетной тиши,
Чучело в кожаном кресле
Без человечьей души…
Дождик в окошко стучится,
В комнате сизый рассвет,
Мертвая, пыльная птица
И сумасшедший поэт.

Бросить всё, и стать лесным бродягой,
И разбойный выработать нрав.
Брать где хитростью, а где отвагой.
Знать, что сильный в этом мире прав.

Пережить тревогу, страх и голод,
И устать, и постареть слегка.
Пусть под шкуру заберется холод,
Осень и звериная тоска.

А когда совсем ослабнут ноги,
Встретить неожиданно врага:
На глухой неезженной дороге —
Страшного седого лесника.

И глаза зажгутся, словно свечи,
Волчье вздрогнет сердце, дыбом шерсть.
А потом ударит горсть картечи.
Скрипнут зубы. В горле кровь и смерть.

Морозное яркое утро.
Забрать бы ружье – и уйти,
И смело, уверенно, мудро
Шагать по земному пути.

На снежной бумаге по краю —
Не строчки, а заячий след,
Я заново мир открываю,
Охотник, бродяга, поэт.

Мечте среди снега отрадно,
Как белке, как юному псу,
И дышится остро и жадно
В холодном стеклянном лесу.

А мысль русаком из оврага
Мелькнет меж сугробов — и нет
И только исчертит бумагу
Неровно наброшенный след.

И тут удивишься до боли,
И жалость и счастье до слез.
Такой замечательный в поле,
Воистину русский мороз.

Не то, чтоб жить, а так — ошибкой
Не наяву и не во сне
Стоять с мечтательной улыбкой,
Прижавшись к каменной стене.

И, зимней упиваясь негой,
Вдыхая побелевший пар,
Смотреть, как серебристым снегом
Напудрен скользкий тротуар.

Большой поэт, как дерево, растет:
Пускает ветви, укрепляет корни.
Он вырос, наконец, совсем – и вот
Шумит, огромный, сильный, непокорный,
Но времени ему не одолеть.
Таков удел всего – людей и сосен.
Что ж, и поэт обязан умереть.
Последняя к нему приходит осень.
Земные обрываются мечты.
Он засыпает просто, без мучений.
И тихо осыпаются листы
Из полного собранья сочинений.

Мечталось в детстве сладко, робко
Перо царапало листки,
И в сердце – маленькой коробке
Стихов хранились лепестки.

А годы шли, и сердце стало
Расти всё больше, вскоре в нем
Любовью первой трепетала
Тетрадь, разбухшая цветком.

Жилось легко, жилось беспечно,
И новые пришли мечты,
Копились в ящике сердечном
Стихов бумажные цветы.

И незаметно как-то старость
Взглянула зеркалом. Потом
Пришла осенняя усталость,
Дрожали руки над листком.

И вот с седыми волосами
Я старый сгорбленный чудак,
А сердце — как большой, стихами
Набитый доверху чердак.

Военную, увы, свершить карьеру
Судьба меня нежданно обрекла,
Но, сникший, в счастье потерявший веру,
Я вам пишу из дальнего угла.

Покинутый и музой, и друзьями,
Заброшенный неведомо куда,
Остриженный, с ушами обезьяны,
Пока я просто рядовой солдат.

Вокруг меня всё новое, чужое:
Другие люди, зданья, города.
На мне шинель ужасного покроя,
А вместо сердца — красная звезда.

Бумаг столетних ворох
Я разбирал вчера,
В них слышен скрип и шорох
Гусиного пера.

В них трепет крыльев звонких,
Станицы снежных птиц…
Ложится почерк тонкий
На белизну страниц.

Там нежный робкий шепот,
Лукавый женский взор,
И вдохновенный опыт,
И холодок озер.

Беспечное безделье.
Век блеска и рабов…
У нас — стальные перья
И новая любовь.

Забыты праздность, нега
И темный рабий страх.
Печать другого века
На наших письменах.

Без розоватой дымки
Развернут, четко дан
На пишущей машинке
Наш пятилетний план.

Еще с полей не свеян
Передрассветный мрак,
Но с точностью размерен
Индустриальный шаг.

Кружат стальные птицы
Над миром трудовым
И жертвенно клубится
Заводов черный дым.

Кост ел неравномерно,
То досыта, то мало,
Его жена неверно
С ним поступала.

Она его любила
Изменчивой любовью.
Ей двадцать восемь было,
Он харкал кровью.

Они расстались в осень
На берегу Гудала
Он дал ей двадцать восемь,
Она рыдала.

На эту тему ухни,
Мой сказочный талант, –
Повисла тьма на кухне,
Как тощий аксельбант.

В помойный край влекомый,
Покинув отчий чан,
Выходит насекомый,
Точнее — таракан.

Вдогонку таракану,
Моча кремнистый путь,
Течет вода из крану,
Забытого заткнуть.

Да, я сказал тебе открыто,
Что мне любовь твоя нужна.
Ты опрокинула корыто —
Подруга, пленница, жена.

Стою. Сгораю. Счет мгновений
Ведут часы. Фортуна зла.
Ты от моих поползновений
Под шкаф тихонько поползла.

Там пыль, там остро пахнет мышью
Стою, потерян и забыт,
А из-под шкафа веет тишью
И туфля нищая торчит.

Не вернусь я на прежние тропы.
То, что было, – тому не бывать.
Не одну лишь Россию – Европу
Начинаю уже забывать.

Жизнь растрачена вся иль почти вся.
Говорю я себе самому:
Как в Америке я очутился,
Для чего и зачем? – Не пойму.

Навязали мне эту затею;
Знал, конечно, она не к добру.
Ни кола, ни двора не имею,
Да и сам я тут не ко двору.

Звучанье чисто, как свирель,
Молчанье грустно, как метель.

Свет веры – как волхвов звезда.
С тобою я всюду, навсегда.

Герои западной печати,
Которым русскость ни к чему,
Которым Родина некстати,
Не по душе, не по уму,
У вас одна была идейка,
Желанье жадное одно –
Чтоб, страха ради иудейска,
Стереть родимое пятно.
Подобны пуганой вороне
Иль стреляному воробью,
Вы, очевидно, не в уроне
В корыстном западном раю.
Бежали вы от диктатуры,
От ненавистной и крутой,
Чтоб праздновать спасенье шкуры,
Глумясь над отчей наготой.
Вдыхайте ж пошлость заграницы,
Чужой отрыжки торжество,
Отдавши ради чечевицы
Честь первородства своего.

Зовет на пышный брачный пир
Демократическая сводня.
На кой нам шут сдался сегодня
Весь этот микоянный мир!

Нас не прельстишь советским раем,
Как ни старайся, ни потей.
Публицистических статей
Мы даже в «Таймсе» не читаем.

Живем средь иностранных див,
Страдая от перееданья,
Глубокой старины преданья
В склерозных душах сохранив.

Бумага нежная шуршит,
И — говоря всерьез, не в шутку —
Свободы не дает желудку
Освобождение души.

Текут без резких изменений
За часом час, за годом год.
Мы, наконец, устали от
Освободительных движений.

Не станем мы учить вождей —
Руководителей свободы,
В такие сумрачные годы
Оставшись вовсе без идей.

Хотя в ушах у многих вата,
Всё ж осознать бы им пора,
Что нуклеарная игра
Последствиями хрущевата.

Что ни год, то моложе,
На десятке восьмом,
Без мундира — он всё же
Статным был молодцом.

Не умом жил, а чувством —
Без руля и ветрил,
С прирожденным беспутством
Княжий титул носил.

Был любителем истым
Трехэтажных словес.
Крайним слыл монархистом
Без царя в голове.

Есть и хуже, и лучше…
Всяк на разный покрой
В разобщении сущий
Эмигрантский герой.

Потрясен своей судьбою,
В вестибюль входя иль в зал,
Встретясь в зеркалах с собою,
Я себя не узнавал.

Что мне делать с этим снобом?..
Явь ведь это, а не сны.
Ни до гроба, ни за гробом
Мне такие не нужны.

Навязал себе обузу.
Без него хватало бед.
Он ласкает мою музу
И съедает мой обед.

Разобраться трудно в этом:
Началось давным-давно.
Он ли сделался поэтом
Или я?.. Не всё ль равно.

Спаяно и неделимо,
Всё с ним вместе, всё вдвойне.
В самом деле, а не мнимо, –
В нем мое, его во мне.

За короля за голого
Готов отдать я голову:
Его отвага мне милей
Лукавой выдумки ткачей.

С наивностью парнишкиной,
С улыбкой князя Мышкина,
Совсем он, как Амур, раздет
И беззащитен, как поэт.

Нелепость положения —
Через воображение.
Он мой лирический герой,
Но сам я все же не такой.

Во дворце или в избе,
Всюду мне не по себе.

О тебе везде тоскую,
Проклиная долю злую.

Не подруга ты моя,
Это «ты» — второе «я»,

Подлинное, основное;
Потерял его давно я.

Лишь в стихах мелькнет порой
Настоящий облик мой.

Натешились хирурги власть
Над беззащитным грешным телом,
Над пациентом омертвелым.
И пересадка удалась.

Мне сердце вставили чужое.
Всё это было как во сне.
Чье сердце? Не сказали мне.
С тех пор не ведаю покоя.

Где бывшие мои друзья?..
Ведь в прошлом два теперь истока.
Боль двусердечная жестока.
Что будет с этим новым «я»?

Как стану дальше жить – не знаю.
И стану ли писать стихи?
Чужие чувства и грехи
Мое сознание терзают.

Лжет медицина, врет печать…
Коль дело до конца рассудим,
Поймем мы, что не надо людям
Сердец подержанных вставлять.

Тут ни к чему прелюдия,
Совсем понятно ведь,
Что в тишине безлюдия
О дружбе трудно петь.

В безумии раздумия,
Во тьме и в свете дня
Воспоминаний мумия
Не радует меня.

И потому без ропота,
Смиряя чувств прибой,
Я приглушенным шепотом
Беседую с собой…

Без имени и отчества,
А просто некий я
Вдруг понял: одиночество –
Основа бытия.

Ни в тьме ночей, ни в свете дня,
Презрев насмешки и суровость,
Уйти не хочет от меня
Моя измученная совесть.

Был с ней я с детских лет знаком,
Уже тогда случались ссоры.
И за столом, и за углом —
Бесцеремонные укоры.

Живем недружно. Как ни злись,
Годами терпим эту муку.
Характерами не сошлись
И не способны на разлуку.

Но совесть все-таки — моя,
Хоть ни к чему ее старанья.
С ней до сих пор пытаюсь я
Наладить сосуществованье.

Рожденья плач и смерти стоны —
В них биологии права,
Неумолимые законы
Физического естества.

И тут же, дикие вне меры,
Растут, ничем не смущены,
Ума дерзанья, крылья веры,
Души пророческие сны.

А потому узоры тленья
Основой жизни не зови:
Не победить им вдохновенья,
Не потушить земной любви.

У смерти и любви
Один и тот же нрав.
Они, как ни живи,
Придут вне норм и прав.

Душа тревогу бьет,
Бунтуя и горя,
Почуя их полет —
Зигзаг нетопыря.

Висит над жизнью сеть
Предчувствия беды.
Любовь — прыжок в бассейн,
В котором нет воды.

В жадных лапах жизни грубой
Глух мой стих, беззвучны губы.
Но внезапно изнемог
Время быстрого поток.

Брошен в воздух камень острый,
Он стремится к точке мертвой.
Мне на миг один даны
Крылья светлой тишины.

Озаряет всё земное
Солнце вечного покоя…
Камень пал, и вновь растет
Скрежет временных забот.

Люди жмутся, как птицы, —
Не уйти от беды,
И повсюду на лицах
Беспокойства следы.

Очевидно, недаром,
Несуразный на вид,
Беспросветным кошмаром
Страх над миром висит.

От тревоги всегдашней
Отзвук жути во мне,
И не то чтобы страшно,
Только всё как во сне.

Напряженнее, строже
Повторяю: «Не трусь,
Нет причины», — а всё же
Испугаться боюсь.

«Но» — какая польза в нем
В жизни иль в стихотворенье?..
Осторожность и сомненье,
Неуверенность во всем.

С трезвой горечью, с улыбкой
Ясно каждому одно:
Нет дыхания без «но»
На планете нашей зыбкой.

Вотще злорадство наше,
Бессмысленна работа.
Смех невеселый страшен,
Как смертника икота.

В кошмарах сновидений
Реальная основа:
Мир искажен в сплетеньи
Сетей сарказма злого.

Гротеск ощерен щебнем,
В нем судорог арена,
Как в зеркале волшебном
Из сказки Андерсена.

Что делать: изверившись в счастье,

От смеха мы сходим с ума.

Александр Блок

Внезапный сумасшедший смех
Бил очередью пулемета
Среди бессмысленных утех,
Среди житейского болота.

От хохота вразброд, навзрыд
Дрожали и мотались плечи,
И домостроя жалкий быт
Был судорогой искалечен.

Смех сокрушил, перетолок
Надежды все и все сомненья,
Прорвал разбухший потолок,
Сознания разрушил звенья.

В изнеможении тупом,
В гримасах — вместо дара речи
Надвинулись кошмарным сном
Мук адских явные предтечи.

Хихиканье, захлеб и гром:
Сплошная дикая потеха…
Ни в этом мире, ни в другом
Нет ничего страшнее смеха.

Безароматным ароматом,
Во избежание любви,
Соборности расщеплен атом:
Один попробуй поживи.

И в одиночестве голодном
Без вдохновения потей
В совокуплении бесплодном
Формалистических затей.

Пусть полыхнет по темной туче
Сарказма дьявольского блеск,
Чтоб встал из недр змеей гремучей
Эсхатологии гротеск.

Труп дельфина средь камней,
Деформированы линии.
Крабы уползли в унынии;
Час от часу смрад сильней.

Как же это получается?..
Надо б штраф на первый раз
И в печати дать указ:
«Разлагаться воспрещается».

Бойко плавает средь ила
Головастик в луже стылой.

Как личинка, он безличен,
Но до неприличья взвинчен.

Извивается весь, дабы
Обрести осанку жабы.

Дуги гнутся и гнутся шеи,
Коль ты лошадь – лезь в хомут,
Если глуп, то поумнеешь,
Если слаб – поможет кнут.

Если ты из класса гадов,
Полагается ползти,
Коль овца – вливайся в стадо,
Если птица, то лети.

Будь доволен нравом птичьим:
Крыл размах, перната грудь…
Стань хоть воробьем обычным,
Только курицей не будь.

Смеется солнце, океану радо.
Купанье, яхта, ласковый песок
И шепот волн у обнаженных ног.
Такой восторг, что умирать не надо.

Отливом смыт неумолимый рок.
Воды соленой грозная громада
Встает в сияньи счастья, как награда;
Мир городской совсем увял, поблек.

Существованье наше скоротечно,
Но, зная это, дышим мы беспечно,
Не слушая докучного сознанья.

Нам дорог гордости самообман.
У наших ног — ровесник мирозданья,
Бесчеловечно вечный океан.

Холодное бесчувствие наук
Давно пора поставить под сомненье.
Трактат научный — не стихотворенье,
И всё же творческих в нем много мук.

Не губит мысли сочность изложенья.
Не рабский труд — беспечность и досуг
Помогут вскрыть дедукции недуг
И силу мудрого непредрешенья.

Пора рассеять косности дурман:
Заимствовав Карамзина затею,
Сентиментальный написать роман,

В нем показать, что в пику суховею,
Изнемогая от жестоких ран,
Науки тоже чувствовать умеют.

В поместьях нежная хандра
Обломова, Манилова…
Ушла блаженная пора
Всего для сердца милого.

Теперь какие-то они
Неведомого племени:
Как стадо, гонят трудодни
Перед закатом времени.

Всё безымянно и темно,
Кругом местоимения.
В колодец каменный окно
У нас вместо имения.

Лукав наш нрав, безбожен быт,
Соборный путь грехом закрыт.
Как в одиночестве глухом,
Мы в самости своей живем.

Соба у каждого своя,
И если даже ты моя,
Как ни старайся — всё равно
Двух не объединить в одно.

Ни страсть, ни дружба, ни семья
Немыслимы без разных «я».
И только смерть нежданно, вдруг
Порочный разрушает круг.

Неожиданный пробел
Посреди беседы – это
Немоты глухой удел,
Беспокойство без ответа,
Бессловесности предел.
Но спасает нас примета:
«Тихий ангел пролетел
Иль дурак родился где-то».
Еще один.

1.Счастье — впереди…
Подложив под зад суму,
Сядь у моря, жди.

2.Коль попал в тюрьму,
Из себя не выходи:
Это ни к чему.

В эскизе дышит
Знак мужества японца —
Цветенье вишен.
И, словно диск червонца,
Встает над миром солнце.

Радость разума и воли
И победы торжество,
А вокруг пустое поле,
Никого и ничего.

Под знаком Эриса родился я,
И Эрос и Эрот – мои друзья.

Нам предлагает он упрощенно
Программу жизни доморощенной:

Власть для порядка и морали,
Чтоб мы о Боге вспоминали.

В стране свобода расчленения
И нет цензуры сочинения.

Единоличные заборы,
Славянофильство без собора.

Все одиночки одинаковы.
Он рак-отшельник, корпус раковый.

Он сам в себе и полон злости.
К такому не поедешь в гости.

Кащей бессмертен средь вещей,
В вещах его защита.
Возьми пожиже тех же щей
И влей в свое корыто.

Возрадуется волчья сыть,
Смелей расправит плечи.
В клещах вещей вольготней жить,
Но умирать не легче.

Как араб, считаю звезды:
Нет числа им, нет конца.
Размышляю у подъезда,
У парадного крыльца.

Наша сущность не едина,
В Ноев всунута ковчег:
В одном смысле ты скотина,
В другом смысле — человек.

Психопат и неврастеник –
В этом смысле я поэт.
А без смысла, как без денег,
Никакой услады нет.

Эмигранты нынче скисли,
Словно сливки под грозой.
И понятно, в этом смысле
Я неистовый и злой.

Коль иду за девкой следом,
Все же шагом, не бегом;
Разумею в смысле этом,
Не в каком-нибудь другом.

Семь пятниц на неделе
Для неги и стихов.
Сорви, на самом деле,
С безумия покров.

Живи не еле-еле —
Вовсю, без лишних слов,
Как Розанов в постели,
Как козлик без штанов.

Характер наш – непостоянный,
В полах единства тоже нет:
Мужской и женский, деревянный
Иль каменный, и есть паркет.

Паркет, конечно, натирают
До блеска, не жалея сил:
С цветной мозаикой по краю
Он элегантен, свеж и мил.

Но от всеобщего раскола,
И чтобы не погиб народ,
Мы связаны инстинктом пола
Живого, в остальном — разброд.

Разнообразные затеи
В совокупленьях — не позор.
И каждый действует, потея,
Как настоящий полотер.

Растешь цветком упрямым ты
Средь быта черствой арктики:
Мечты мятежные чисты,
Душа полна романтики.

Глаза от радости синей,
В губах улыбок ниточки,
Но всё же мне всего милей
Твои девичьи сисечки.

Лукавой верю я судьбе,
Не ставя многоточие,
Вручаю, милая, тебе
Мой ум, талант и прочее.

Научная семантика
Не вскроет смысл мечты.
Душе нужна романтика,
Любви нужны цветы.

Дать ротику эротику,
В удел для тел – кровать,
Чтоб животом к животику
Прильнуть и колдовать.

Не в меру удивительно,
Как явь из дебрей сна,
Когда мечта в действительность
Почти воплощена.

Цвети как одуванчик, дева,
Люби порядочных мужчин:
Они без страсти и без гнева
Тебе предложат апельсин.

Но бойся, бойся, одуванчик,
Превыше смерти бойся тех,
Кто ложит девку на диванчик,
Чтобы разделать под орех.

Понятно и не ново,
Всё ж повторяю вновь:
Любовь — святое слово,
Не эрос, а любовь.

Что может быть светлее
И может ли так быть:
Любить людей в сабвее,
В rush hour 1 любить?..

Любить чужих, немилых
Нам трудновато ведь,
Но коль любить не в силах,
Попробуем жалеть

Уродов и пригожих,
Маститых и не в масть;
Тогда мы сами сможем
Свободнее дышать.

(1. Час пик (англ.).)

Среди деталей и основ
На свете много дряни.
Воображения покров
Любой дороже ткани.

Раздень весь мир и посмотри;
Как черви, скользки девы,
Под платьем голы короли
И даже королевы.

Пускай цветет, врагам на страх,
Незнания истома.
В любви, в изменах и в стихах
Не обнажай приема.

Не признавая ремесла поэта,
Нельзя надеяться на колдовство
И созидать ничто из ничего,
У вдохновенья требуя ответа.

Необходим талант и мастерство,
И те, в ком есть соединенье это,
Не ждут потустороннего привета,
Но в творчестве их дышит волшебство.

Плоды безграмотного вдохновенья
Не слаще бесталанного уменья.
Победа мастерства искусству впрок.

Поэзия не только птичьи трели –
Гармонии и синтеза залог:
Двуликий Янус – Моцарт и Сальери.

Был злобным, но рыхлым
Тьмы переполох.
Бесшумно свет вспыхнул,
Как молнии вздох.

Бред бился без жалоб,
К бессмертью стремясь.
В испуге дрожала
Поэтики вязь.

Казалось, потухнет
Сиянье огня
И, словно на кухне,
Начнется стряпня.

Но в плавном размахе,
Сквозь хаос и страх,
Звенел амфибрахий
В коротких стихах.

Шпаны словесной голытьба
Живет вне норм и статики:
Сама собой встает соба
Наперекор грамматике.

Строптивая соба потна
Возвратным самомнением,
Хоть называется она
Для всех — местоимением.

Тут именительный падеж
Дает случайный выигрыш,
Но на победу нет надежд,
Сам из себя не выпрыгнешь.

С собой покончить нету сил –
Живуча, окаянная,
Ведь столько лет ее носил
Под сердцем постоянно я.

Две металлических совы
Подвешены на ветке,
И чувствую — они, увы,
Мои родные детки.

Не голуби, не соловьи,
А совы неживые
Похожи на стихи мои
Надменные и злые:

Условность примитивных форм,
Колючесть в опереньи,
Добра и зла, вне всяких норм,
Холодное кипенье.

Причем тут творческая боль?..
Совиных тел победа:
В них перец и земная соль
Для моего обеда.

В сознании и в чувствах
В нем много моего,
И всё в моем искусстве
Понятно для него.

Родная, не чужая,
Душа близка с душой, –
Он довоображает
Придуманное мной.

Так в строй моих созданий
Вползает, как змея,
Боль творческих дерзаний
Читательского «Я».

Но где такой читатель,
Соратник, верный друг?
С какой бы это стати
Он появился вдруг?

Не смех, не горький юмор —
Отчаяния стон…
Возможно, уже умер
Иль не родился он.

Идут в искусство массы
Любой страны и расы.
Идет за ратью рать,
Чтоб жизнь отображать.

Для живописной блажи
Повсюду есть пейзажи,
А скульпторам в удел
Даны извивы тел.

И только у поэтов
Конкретных нет предметов,
Их творческая прыть
Должна в созвучьях жить.

Не нужен здесь анализ,
Чтоб люди не пугались,
Но всё ж напомним им:
Талант необходим.

О звукосмысле размышляя,
Вникая в глубину и суть
Чириканья, мычанья, лая,
Воссоздаю свой стихопуть.

Но тут же совесть грубо, смело
Напоминает мне опять:
«Брось заниматься грязным делом,
Давай углями торговать.

Оставь сей труд научным силам,
Они тебе ни сват, ни брат…
Куда уж нам с конкретным рылом
Лезть в отвлеченный звукоряд».

Стихам, что у забора
Родились среди сора
Через союз раздора,

Через словечко «но»
Судьбою суждено,
Грамматикой дано

Незыблемое право,
Словесности во славу,
Быть многим не по нраву.

Навозну кучу разрывая,
Бодлер нашел жемчужное зерно,
В нем злобы прелесть неземная.
В поэзию оно вошло давно,
Гордыней разум отравляя.

Под тусклым блеском дьявольских сетей
Жемчужный мир красив и страшен.
В беспомощном безумии затей
Заражены искусства наши
Чесоткой вожделений и страстей.

Изношенность словесных тканей
И плесень песенных затей
Не украшают наших дней
Тщетой беспомощных дерзаний.

Где ж воплощенная мечта,
Что в вечность проросла из тлена,
Косноязычье Демосфена,
Бетховенская глухота?..

В болоте или на мели
Искусство чахло час от часу.
Заветные пути к Парнасу
Чертополохом поросли.

Но вот нежданно, безобразно,
Раскачиваясь вкривь и вкось,
Всё сдвинулось и понеслось,
Безмерности справляя праздник.

Провозглашая на ходу
Стихов бесформенных кипенье,
Традиций разбивают звенья,
На крест эстетику ведут.

От нас отторгнуты отныне
Поэзии живой сосцы,
Стихосложения жрецы
Священнодействуют в пустыне.

Чтобы преодолеть изъян
И цены удержать на рынке,
Цыплят ссыпают в океан
В корзинах или без корзинки.

И слышим мы со всех сторон,
Что шар земной, должно быть, вскоре
Сплошь будет перенаселен
На разоренье всем и горе.

Трещит двуспальная кровать,
Но дело вовсе не в кровати.
Всё можно, только не рожать:
Топить детей с какой же стати?

В искусстве лишь талант ценя,
Ищу я некоего сходства
В вопросах, близких для меня,
Иного перепроизводства.

Талант — один среди толпы,
Кругом — бездарные творенья,
Плодящиеся как клопы.
Где ж тут контроль деторожденья?

На перекрестке, у забора
Стоит потерянный поэт.
Он наблюдает, как из сора
Растет классический сонет.

Мир творчества устроен тонко,
Темны поэзии пути.
Стихи, как малого ребенка,
В капусте можно обрести.

Иль весь узор стихотворенья,
Чтоб мук не длилась канитель,
Чудесный аист вдохновенья
Приносит автору в постель.

Невозможно обобщить
Смысла разобщенного.
И не надо, не ищи
Ночью солнца черного.

Нет реальности иной,
Кроме обывательской,
Потому поэт порой
Терпит издевательства.

Хоть корову через «ять»
Напиши в усердии —
Необъятного объять
Не дано в поэзии.

Дерзаний творческих удача –
Победа мастерства и воли.
Блестяще решена задача,
Без вдохновения и боли.

На месте всё, но, как ни странно,
Сам сознаешь в бессильной дрожи:
Созданье это бездыханно,
Чего-то не хватает всё же.

И тут приходит сокровенно
Еще строфа, под стать и кстати,
Рожденна, а не сотворенна,
Единосущна благодати.

От ласкового дуновенья
Все строки радуют друг друга.
И ожило стихотворенье,
Но в этом не моя заслуга.

Всё дальше детства яркий праздник,
Сгущаются сплошные будни,
Ничто не радует, не дразнит,
Груз возраста уныл и труден.

Ребенка первый шаг на свете,
Шаг шаткий старика больного,
А между ними жизни сети
От будущего до былого.

Лишь изредка и на мгновенье
Прорежет духоту тумана
Луч творческого вдохновенья,
Последнего самообмана.

Был он автор,
Был поэт.
Завтра завтрак,
Нынче нет.

Весь в заботах,
Свет немил,
Но работал
И творил.

Неврастеник
С юных лет.
Мало денег,
Много бед.

Боль до дрожи:
Нету крыл…
Умер всё же,
Значит – жил.

Счастия на свете
Я не ждал, не требовал.
Где же тут ответить,
Было ль оно, не было.

Был любим, не скрою,
Сам влюблен без памяти.
Ну, и всё такое,
Вы, конечно, знаете.

Как закалка стали,
В цвете побежалости
Души расцветали
От любви и жалости.

Мужем и женою
Стали с нею значиться,
Разного покроя
Завели чудачества…

Старость нас накрыла
Без предупреждения.
Счастье ли то было
Или наваждение?

Есть воспоминания близкие к стону —
О том, что случается редко и вдруг,
О страсти и нежности по телефону,
О боли обид, о безумье разлук;

О том, как дрожали испуганно руки
И не поддавался замок как назло,
Об узкой кровати, о неге и муке,
О счастье нелепом, о том, что ушло.

В любви постоянной всё просто и ясно.
Сомнений туманы теперь далеко,
И ключ от квартиры привычно, бесстрастно
В замочную скважину входит легко.

Вспоминаю домишко тот благостный
И колечко мое на тебе.
На истоках пути много радостей
Было в нашей суровой судьбе.

Мы блуждали тропами неровными,
Малодушествуя и греша,
Но любовью, нам Богом дарованной,
Омывалась и крепла душа.

Может быть, как теперь, полузрячими
Добредем до земного конца,
Чтоб мольбами своими горячими
Умолить друг о друге Творца.

Мне прошептала смерть: «живи»
И отпустила на поруки.
С тех пор из всех богатств любви
Предпочитаю я разлуки.

В них судорога губ и рук
И опьяненье вольной волей.
Земное счастье, без разлук –
Как день без ночи, хлеб без соли.

Боль расставаний – пустяки,
Романтика наивной муки,
Тут нет следа слепой тоски,
Последней и сплошной разлуки.

В любви дано не «Я»
Нам милостью Господней, —
Чтоб ячества змея
Иссохла в преисподней!

Душой, не головой,
Не в самости, а в духе,
В себе познай Его
Среди мирской разрухи.

Прочувствуй, виждь и ведь,
И братьям заповедай:
Попрать любовью смерть
Не поздно в жизни этой.

Не боль и не испуг,
Само собой понятно:
Замкнулся жизни круг.
Часы идут обратно.

Заводят хоровод
Дней пролетевших стаи,
Прошедшее растет,
А будущее тает.

Лицом к лицу с своей судьбой,
Без панциря и без забрала,
Был смелым я, когда со мной,
Как кошка с мышкой, смерть играла.

Давно закончена война:
А я, седой и бородатый,
Теперь кричу в тенетах сна,
Мышиным ужасом объятый.

В газете, в «Комсомольской правде»,
Была заметка обо мне,
Что будто я Отчизны ради
Пал смертью храбрых на войне

Прошли года в тоске унылой.
Сомненья мучают меня.
Не убежден, что это было, —
Всё ж нету дыма без огня.

Хотите верьте иль не верьте,
Но, задыхаясь и смеясь,
На фронте я вступил со смертью
В непозволительную связь.

И с той поры в заботах быта,
В земной любви и в царстве сна
Ее объятья не забыты —
Я знаю, ждет меня она…

Прислушайся… Ты слышишь треск в туманах?..
Смертельный холод чувствуешь ли ты?..
Из всех открытых нами океанов
На человека двигаются льды.

А мы еще грустим, и негодуем,
И ссоримся по мелочам…
Никто не даст нам молодость другую,
И не придет. И не поможет нам.

В убогость каменных палат
Сурово, без привета
Приходит старость невпопад
На смену пустоцвету.

Дрожат тенями по углам
Надежды и потери.
Что значит здесь? Что будет там,
За тьмой последней двери?..

Вокруг, как частокол, торчат
Вопросы без ответов:
Не сад цветущий — сущий ад
Для мыслящих поэтов.

И всё же с болью пополам
Живу, не лицемерю.
Совсем не верю зеркалам,
Календарю не верю.

Лава славы и удачи.
Юмор висельника?.. Что ж,
Боль смешна — от счастья плачут
Листья в благодатный дождь;
Юность этим не вернешь.

Так что нечего судачить,
Ерепениться, как ерш:
Бесполезная задача,
Явь иль сон – не разберешь…

Навечно, а не на столетья,
Нам дан искус свободной воли.
Есть в каждом «я» залог бессмертья,
Иной реальности юдоли.

И как бы ни противоречил
Мне разума двуликий Янус,
Пусть путь недолог человечий –
Погаснет жизнь, но я останусь.

Бесстрастен времени полет,
Безжалостна натура,
И старости из года в год
Всё злее авантюра.

«С изнеможением в кости»
Хотелось бы на склоне,
Как на костыль, налечь на стих
Упрямый, непреклонный;

Чтоб трепетный оставить след
Для новых поколений:
Груз мастерства, нелепый бред,
Что море по колено,

О тол, что, как ты ни живи,
Смерть в час придет урочный,
О нерастраченной любви,
О нежности и прочем.

Хотя б немногие и пусть
Не сразу, постепенно
Почувствуют всю боль и грусть
В стихах моих надменных.