Страх перед женщиной во французской и русской культуре XVIII века

Александр Строев

"Распутство ведет к прелюбодеянию, прелюбодеяние к инцесту, инцест к противоестественному греху, а затем Господь дозволяет совокупление с дьяволом", утверждает в "Трагических новеллах" (1614) Франсуа де Россе 1* . Во Франции XVI -начала XVII века во множестве печатаются рассказы о женщинах, одержимых бесом и совершающих самые ужасные преступления. В истории из 5 исторических новелл, Как трагических так и комических» (1585) В.Абанка знатная венецианка Флоранс так отомстила за смерть ее возлюбленного скрипача: она вышла замуж за убийцу и в первую брачную ночь всадила супругу кинжал в грудь, вырвала сердце и разорвала зубами. Потом в мужской одежде она бежала из города, «добралась до Московии, где встретила отшельника язычника, которому открыла свой пол. Он был молод и сделал ее своей шлюхой, и, говорят, она до сих пор у него в услужении»2* .

Во Франции эпохи Просвещения плотский грех перестал восприниматься как первый шаг к совокуплению с дьяволом, традиционный страх перед женщиной как исчадием зла 3* ушел в подсознание культуры. Процессы над ведьмами с публичным изгнанием дьявола, допросами с пристрастием и финальным сожжением на костре прекратились в середине XVII века 4* . Сократились обвинения женщин в наведении порчи, меньше стало рассказов о колдуньях, которые завязывают узел на кожаном шнурке, чтобы лишить мужчину потенции и отнять у новобрачных возможность заниматься любовью 5* . Но страх остался.

Во-первых, в художественных произведениях все более отчетливо стал проявляться страх перед физической любовью: страх потери невинности (в мужском и женском варианте) и страх полового бессилия. Во французских литературных сказках, начиная с конца XVII века, и в галантном волшебном романе 1730-1740 годов (в первую очередь в творчестве Кребийона-сына, Фужере де Монброна, Казота, Вуазенона, Шеврие, Бре и др.) постоянно разрабатываются мотивы брака с чудесным супругом (животным или чудовищем), наказания импотенцией за нарушение запрета или, напротив, за недостаток мужской доблести: герой превращается в софу, канапе, чайник, биде, собаку или лиса, шумовки прирастают к половым органам и пр. Снимают заклятие волшебник или злая и уродливая фея-ведьма, присваивающие себе право первой ночи 6* . Если же авторы эротических и порнографических романов остаются в границах правдоподобного и не прибегают к услугам фей, то нередко множатся животные метафоры, уподобляющие распаленного похотью человека скотине, зверю 7* .

В слове «страсть» заключены ужас, страдание и любовное чувство; все страшное притягивает, соблазняет и манит. Тема мистического панического страха и эротического наслаждения изначально соединена в античном культе бога Пана, сатира, орудующего кнутом. Французская литература XVIII века стремится преодолеть подсознательный страх, пришедший на смену прежним табу. Она создает ситуацию сексуального комфорта, но идеальный мир почти тотчас перерождается и превращается в агрессивный.

2. Неизвестный скульптор конца XVIII века. Круглый барельеф с профилем Екатерины II в образе богини Минервы Мрамор ГТГ

Во французских любовных романах от Кребийона до Лакло перед соблазнителем нет никаких преград: все женщины согласны участвовать в галантной игре, все мужчины – напарники, а не соперники. Для истинных либерте- нов очередная победа всего лишь практическое подтверждение правильности их теории соблазнения, частный случай общей теории власти, основанной на риторике убеждения и подавления 8* . Поэтому воспитать ученика не менее важно, чем сломить сопротивление девицы: в обоих случаях неопытный юноша или девушка обращаются в истинную веру. Физическое обладание оказывается одной из форм морального подавления, составным элементом «философии в будуаре».

Поскольку во французском романе вплоть до конца XVIII века активность в любви пристала одним лишь девицам легкого поведения, то особый страх вызывают женщины вольные и непокорные, отстаивающие право на свободную любовь, на самостоятельный выбор партнера, на собственную линию поведения. Они воспринимаются как носительницы разрушительного, демонического начала, будь то Манон Леско или Биондетта, маркиза де Мертей или Жюльетта. У Лакло любовь превращается в войну полов, у Сада – во всеобщую резню. В романах Прево и Казота мужское начало тщетно пытается укротить женщину, обратить ее в вещь, в слугу, в рабыню, в комнатную собачку – она выходит из-под контроля, сама обучает мужчину, играет им и вполне логично оборачивается дьяволом 9* . Мужской страх демонизирует женщину. В романтической литературе XIX века у мужчин останется только один аргумент против свободной любви – нож, будь то «Цыгане» Пушкина или созданная под их влиянием «Кармен» Мериме.

Три различных варианта создания комфортных для мужчины эротических ситуаций описаны в «Персидских письмах» Монтескье (1721). Первый – все тот же галантный мир Парижа, где жены – всеобщее достояние, а ревнивый муж, настаивающий на своих правах, нарушает законы божеские и человеческие (письмо 55). Второй – гарем, где женщины превращены в рабынь. Но, с точки зрения Монтескье-философа, отношение к женщине выражает суть государственного устройства, и гарем в романе, с точки зрения европейца, символ восточной деспотии. Вполне логично роман заканчивается восстанием в гареме 10* . Третий вариант прямо подводит к нашей центральной теме. В письме 51 описывается русская женщина, требующая от мужа главного доказательства любви – побоев (подчеркнем именно эротический аспект ее домогательств). Монтескье тут отнюдь не оригинален, а следует устойчивой традиции. Подобное представление о русских распространилось во Франции еще в XVI веке после перевода записок Герберштейна; в частности, оно попало в «Новые трагические истории» Пуассено (1586): «Мы не изьясняемся в любви с помощью палки, мы не Московиты» 11* . Писатель последовательно противопоставляет французское отношение к дамам «варварскому»: «Турки пользуются женами, как лошадьми в конюшне, и берут их столько, сколько могут прокормить… Еще хуже поступают Московиты, кои не могут иначе выказать великую приязнь своим женам, как изрядно исколошматив их и намяв им живот и спину; отдельные мерзавцы, дабы уверить, что любят от всего сердца, частенько лупят так, что ломают им руки и ноги» 12* . Тираническое отношение к женщине, считает Монтескье, соответствует деспотическим отношениям, господствующим в России в семье и обществе. Но, как пишет автор в подстрочном примечании, нынче нравы изменились.

Эти изменения показаны в «Духе законов» (1748), вышедшем спустя четверть века после «Персидских писем». Именно женщины, утверждает философ, стали проводниками петровских преобразований, превратили намеченные законодателем перемены в естественный путь развития общества. Те качества, которые мужчины считают традиционными женскими недостатками – кокетство, желание нравиться, менять наряды, следовать моде, – помогли перестроить страну па европейский лад, цивилизовать мужчин, облагородить нравы и обычаи. Галантное поведение – истинный залог и верный признак свободы общества, стимул его развития; желание нравиться пробуждает в людях активность и дух соперничества 13* . Оставаясь соблазнительницей, женщина превращается в просветительницу.

Идеи Монтескье существенно повлияли на формирование образа русской женщины, причем использовались они как сторонниками, так и противниками европеизации и модернизации России. Соответственно, Россия эпохи Просвещения предстает либо как царство прекрасных и мудрых дам, либо как страна, страдающая под игом развращенных и жестоких женщин, которые под влиянием модных (парижских) нарядов и идей разрушили патриархальную русскую культуру. Разумеется, то обстоятельство, что на протяжении почти всего XVIII столетия на троне сменялись императрицы, а императоры и наследники престола умирали страшной смертью, привело к тому, что образ государства стал отождествляться с образом государыни.

Французские писатели прославляют величие и красоту русских императриц с первых дней царствования Екатерины I, как делает это Фонтенель в «Похвальном слове царю Петру I» (1725). Во второй половине 1750-х годов, в момент сближения России и Франции, французские дипломаты наперебой описывают двор Елизаветы Петровны как прибежище муз и граций, а придворные празднества предстают как волшебная феерия (рассказ о них почти текстуально воспроизводит сказку г-жи д'Онуа «Остров блаженства») 14* . Все эти похвалы затем адресуют уже Екатерине II. Французские поэты рисуют ее, окруженную сонмом амуров 15* , и сравнивают с античными богинями, корреспонденты прославляют ее красоту, величие, милосердие и справедливость. При этом постоянно (и подспудно) возникает тема вероятного успеха европейца, который может вознестись на самый верх, приблизившись к государыне далекой державы.

Величие императрицы и страны заключено в ее мощи. Именно сочетание силы, мудрости и красоты делает образ государыни столь притягательным, а потому авторы писем, посланий и од старательно это сочетание подчеркивают. Для прославления русских императриц устойчиво используются три мифологических образа: Минервы, Семирамиды и Фалестры, царицы амазонок.

Образ торжествующей Минервы замечательно подходит для возвеличивания мудрой внутренней политики (религиозной терпимости, принятия справедливых законов, искоренения общественных пороков) и побед над внешним врагом 16* . Он используется при организации государственных торжеств, будь то въезд Елизаветы Петровны в Петербург в 1742 году или празднество «Торжествующая Минерва», устроенное в честь Екатерины II в Москве в 1763 году, программу которого сочинил Ф.Волков, а тексты хоров написал А.Сумароков. «Чего желать России боле? / Минерва на ее престоле», – провозглашает поэт, как только Екатерина II приходит к власти («Ода государыне императрице Екатерине Второй на день ея тезоименитства 1762 г. ноября 24 дня») 17* . Этот образ постоянно возникает в письмах и стихах Вольтера; аббат Жозеф-Антуан-Жоашен Серутти в басне «Орел и филин» (1783), прославляя европейских монархов, не забывает и о царице: «Минерва века своего, она несет любовь и свет»; «Единожды ее рука судьбу всей Греции изменит» 18* .

Русская Минерва в поэзии Сумарокова внушает страх. «Чрез тебя мой меч остер в поле как сверкает, / И по воле им твоей Марс как управляет»; «Марс с Минервой меня красят и без всякой лени», – обращается Россия к Анне Иоанновне («Е.И.В. всемилостивейшей государыне императрице Анне Иоанновне, самодержице всероссийской, поздравительные оды в первый день нового года 1740») 19* .

[,..]В полках срацинеких страх и горе […]
Минерва росска громы мещет
Стамбул во ужасе трепещет […]
Ты тщетно кроешься, народ!
Екатерина гнев подвигнет,
Ея рука тебя достигнет
И в бездне Ахеронских вод.

(«Ода государыне императрице Екатерине Второй на взятие Хотина и покорение Молдавии»)- 20* .

3. Женщина-воительница Иллюстрация из книги Л.Рустена де Сен-Жорри «Женщины-воительницы, историческое описание недавно открытого острова». 1735

4. Остров амазонок Иллюстрация из одноименной книги А.Р. Ле Сажа и д'Орневаля. 17210

Образ Минервы (Афины) пришелся как нельзя более кстати во время русско-турецких войн. В «Пиндарической оде на нынешнюю войну в Греции» (1768) Вольтера богиня мудрости объявляет крестовый поход: она ведет Екатерину против турок, а автора на бой со «змеями» – противниками философов 21* . Под пером фернейского патриарха императрица превращается в Палладу, Северную Минерву (ода «На войну русских с турками, в 1768 г.», стансы «Императрице Российской Екатерине II на взятие Хотина русскими в 1769 г.» 22* ).

Одной из целей восточной политики России провозглашалось возрождение Греции, античной культуры и даже, как писал Вольтер Екатерине II, древней религии: «Верните бедным грекам их Юпитера, Марса, Венеру; они прославились лишь при этих богах. Не знаю, по воле какого рока сделались они глупцами, как только стали христианами» (Ферней, 13 июля 1770 года) 23* . При этом Вольтер, исповедующий культ великих людей, видит свою задачу именно в том, чтобы обожествить императрицу, возвести ей храм в письмах, стихах и книгах: «Мы все трое, Дидро, д'Аламбер и я, возводим Вам алтари. Вы превращаете меня в язычника. Я пребываю, боготворя Вас, […] жрецом Вашего храма» (Ферней, 22 декабря 1766 года). Но Екатерина II, не желая принимать «философское помазание», многократно отказывается от роли богини: «Я не поменяю свое имя на имя завистливой и ревнивой Юноны. Я не настолько самодовольна, чтобы присвоить себе имя Минервы, и не желаю имени Венеры – слишком много на счету у этой дамы. Да я и не Церера, совсем плохой урожай выдался в этом году на Руси» (СПб, 28 ноября / 9 декабря 1765 года).

Тем не менее художники и скульпторы беспрестанно использовали эти образы. Д.Ровинский в «Словаре русских гравированных портретов» (1872) упоминает мраморную статую Екатерины в виде Минервы работы М.Козловского (гравюра 1793 года); в поместье Завадовских на Украине хранилась статуя императрицы в античной тоге, со шлемом Паллады и со свитком в руках 24* . Императрица изображена в виде Минервы на заглавном листе к придворному календарю на 1775 год; в аллегорической картине, представляющей восшествие на престол Александра I, Минерва с лицом Екатерины II ведет юного императора за руку. Памятная медаль, отчеканенная для увековечивания путешествия в Тавриду в 1787 году, представляет Екатерину II в доспехах, увенчанную лавром 25* . На гравюрах ее медальон поддерживают Слава и Минерва; императрица восседает па облаках, а Юпитер поражает громами супостатов. Так же, как в хвалебной поэзии и письмах, соединяются образы богинь любви и мудрости: два купидона поддерживают медальон с портретом Екатерины II, история записывает ее дела, императрица нарисована в шлеме и латах, а медальон опять-таки подпирают два амура. Античную символику дополняют образы богинь плодородия (императрица стоит в шлеме, с рогом изобилия в руках) и здоровья.

Екатерину II действительно боготворят. Во Франции Фридрих- Мельхор Гримм реализует в своем бытовом поведении эпистолярные метафоры Вольтера: когда в Париже он давал обед графине Брюс и двум ее племянникам, графам Михаилу и Сергею Румянцевым, сыновьям фельдмаршала, «бюст императрицы блистал посреди десерта» 26* . Во время праздника, устроенного Потемкиным в 1791 году по случаю взятия Измаила, в зимнем саду Таврического дворца был возведен храм в «античном стиле» и устроен жертвенник перед мраморной статуей императрицы в римском одеянии в виде божества, держащей в руках рог изобилия 27* . Храм, посвященный Екатерине II, стоял в увеселительном саду великого князя Александра Павловича28* .

Грозному лику богини Екатерина II предпочитала титул матери отечества. Сумароков, поначалу претендовавший на роль придворного поэта, в одах старательно проводит мысль, что государыня должна дополнять страх заботохг о подданных:

«Царско имя устрашает: /
Коль оно не утешает, /
Тщетен и народный плеск»

(«Ода государыне императрице Екатерине Второй на день ея рождения 1768 года апреля 21 дня») 29* .

Та же тема возникает и в гравированных портретах императрицы, исполненных французскими художниками 30* , и в стихах французских поэтов, написанных в начале царствования Екатерины II. В 1766 году Девен, прославляя доброту императрицы, уверяет, что она, как истинная богиня на троне, наслаждается столь редким для монархов удовольствием: возможностью употребить власть, зачастую жестокую, на благо человечества. Покупка библиотеки Дидро и назначение философу пожизненного пенсиона предстают в его стихах как новая модель государственной политики: не ненавистным мечом, льющим кровь и сносяхцим стены, не резней, а благодеяниями Екатерина II расширяет границы своей империи, все обездоленные мира становятся ее подданными; она одновременно владычествует, вызывает восхищение и просвещает 31* .

Все стихотворение Девена построено на сочетании лексики, связанной с темами наслаждения и темами страха. Многие путешественники, подобно Джакомо Казанове, побывавшему в России в 1765 году, подчеркивают контраст между внешней мягкостью женского правления и жесткостью самодержавия. Французские дипломаты утверждают, подобно К. де Рюльеру: «На земле нет более абсолютной власти, чем власть российских государей: на территории всей империи их воля – единственный закон, покорность – единственная добродетель» (Париж, 10 февраля 1768 года) 32* . При этом все сходятся на том, что русское государство держится на страхе. Это представление соотносится с идеями Монтескье, показавшего в «Духе законов», что монархический образ правления основан на понятии дворянской чести, республиканский – на законе, деспотических"! – на страхе. Поэтому Россия XVIII века сопоставляется либо с императорским Римом времени тиранов и государственных переворотов, как это делает Рюльер, либо со своим политическим противником, Османской Портой.

Страх лежит в основании двух других мифологических образов, к которым часто прибегают, описывая русских императриц. Разумеется, сравнение с Семирамидой хвалебное: еще в 1725 году Б. де Фонтенель пробует (но не решается) использовать его для возвеличения Екатерины I: «В Дании была королева, прозванная Северной Семирамидой; Московии надобно найти столь же славное имя для своей императрицы» 33* . Вольтер многократно именует Семирамидой сперва Елизавету Петровну, а затем и Екатерину II.

Это имя не только просвещенной, но и грозной правительницы:

Подвигнет волны Инда страх.
Мы именем Семирамиды
Рассыплем пышны пирамиды.
Каир развеем, яко прах,

– писал Сумароков 34* .

Это имя царицы, совершившей государственный переворот, приказавшей убить мужа. В трагедии «Семирамида» (1748) Вольтер доказывает, что она сделала это ради блага своего и своих подданных, что малое зло оправданно и необходимо ради общей пользы. Поэтому русская история всего лишь подражает его трагедии, и он последовательно оправдывает Екатерину, расправившуюся с Петром III. Еще более радикальным трансформациям подвергается образ царицы амазонок.

В античности амазонка представала как олицетворение варварства и животного начала, как существо, одновременно противостоящее мужчинам и подражающее им: она убивает их и занимает их место в обществе. Век Просвещения с его активным интересом к иной точке зрения рассматривает амазонку в ряду других чужаков: дикарей, иностранцев, крестьян. Поэтому тема страха одновременно и усиливается (в первую очередь за счет мотивов каннибализма), и получает комическую и философскую трактовку.

В одноактной комической опере для ярмарочного театра Ален-Рена Лесажа и д'Орневаля «Остров амазонок» (написана в 1718, опубликована в 1721 ) 35* возникает современное утопическое царство женщин. Прелестшле дамы перебили тиранов-мужчин, которые разыгрывали из себя щеголей и обращались с ними, как с рабынями 36* . Теперь они сами захватывают мужчин в плен во время пиратских набегов.

Идея «острова амазонок» весьма понравилась и вызвала многочисленные подражания, вплоть до ярмарочных пред- ставлений и музыкальных спектаклей начала XIX века 37* . В комедии Луи Фюзелье и Марка-Антуана Леграна «Современные амазонки» (1727) 38* утопическое начало еще более усиливается: уничтожив злых корсаров, которые угнетали и тиранили их, женщины создали республику, где они воевали и отправляли правосудие, а пленных мужчин (щеголя, судейского, поэта, аптекаря) принуждали ткать и прясть 39* . Сдаются амазонки на милость победителей только при условии, что исчезнет неравенство между мужем и женой, что женщинам будет позволено учиться, иметь свои коллежи и университеты, говорить на латыни и греческом, что они смогут командовать армиями и занимать самые высокие должности в сфере правосудия и финансов и, наконец, что мужьям будет столь же зазорно нарушать супружескую верность, как женам, и что мужчины не будут кичиться проступками, которые они ставят в вину женщинам.

5. Титульный лист сочинения Пьера Пети «Исторический трактат об амазонках». 1685

Репродуцируется с парижского издания 1718 года

Именно эти темы находятся в центре комедии Мариво «Новая колония или Лига женщин» (1729, 2 вар. «Колония», 1750), где полемическое переосмысление мотивов пьес Лесажа-д'Орневаля и Фюзелье-Леграна соединяется с традицей Аристофана («Лисистрата, или Женщины в народном собрании»), историей государственного переворота, устроенного женщинами. Драматург последовательно развивает столь важную для него тему социальной утопии: идеального острова, царства разума, где перевернуты все привычные отношения («Остров рабов», 1725; «Остров разума, или Маленькие человечки», 1729). Идею женского равноправия, в первую очередь семейного, Мариво активно отстаивает в своем периодическом издании «Кабинет философа» (1734, № 5). Но неограниченная власть женщин, особенно простолюдинок, вызывает у писателя опасения, если не страх. В «Письмах о жителях Парижа» (1717-1718) Мариво изображает рынок как место, где «народ деспотически свободен в речах и поступках», где торговки судят и карают покупателей: «В этих местах, кои можно назвать империей Амазонок, надо выбирать, быть вам обманутым, либо изруганным: у вас столько же судей и партий, сколько женщин, и если одна из них в гневе объявляет вас виновным, плохи ваши дела: все остальные без всяких совещаний приговаривают вас и тотчас казнят, так что вам оставляют только право спасаться бегством; в этом случае вы напоминаете солдата, бегущего сквозь строй»40* .

Традиционно считается, что царство амазонок находилось в Причерноморье. В комедии Луи Ле Менгра дю Бусико, озаглавленной «Восставшие амазонки, современный роман» (1730)41* действие происходит «на острове Эа, в Колхиде, стране древних амазонок, ныне называемой Мингрелией, малоазиатской провинции, входящей в Грузию и Черкесию». Автор населяет остров новыми амазонками, которые хотят освободиться от власти турок и для победы используют извечные мужские слабости: любовь, страсть к вину и наживе. Пока еще эта война рисуется в комических красках.

В романе Луи Рюстена де Сен-Жорри «Женщины-воительницы. Историческое описание новооткрытого острова» (1735) 42* война с мусульманами становится едва ли не главным занятием туземцев. Еще в XII веке на остров Мангалур, расположенный где-то неподалеку от Бермудов, высадились французы, уничтожили и изгнали местных мужчин и освободили томившихся в серале женщин. Те искренне полюбили галантных завоевателей, оценили достоинства европейского брака и стали вместе с мужьями защищать остров от нападений варваров-магометан (автор элегантно переиначивает традиционную легенду). В знак признательности женщины, как это полагается на островах амазонок, получили право носить оружие, посещать школы и править республикой попеременно с мужчинами. Но француз-рассказчик, случайно попавший на Мангалур в 1721 году, не может долго оставаться в идеальном государстве. Подобно героям многих утопических романов, он обучает островитян ружейному бою, изготовляет пушки и помогает им в очередной раз разгромить неверных, однако ревность Герцогини, повелительницы острова, вынуждает его вернуться в Европу.

В исторических и художественных сочинениях со ссылкой на античных авторов утверждалось, что амазонки произошли от скифов, от которых они унаследовали свою жестокость и суровость. «Рассказывают, что одна скифская царица ничего так не любила, как новорожденных детей и ела их каждый день», – пишет Клод-Мари Гийон в «Истории амазонок» (1740) 43* . Эти черты еще более усилились, когда амазонки учредили «гинекократию» и завоевали независимость. И в нынешнее время, утверждает Гийон» путешественники свидетельствуют, что в Причерноморье существуют женские военные сообщества, напоминающие древние.

Скифы же, в свою очередь, воспринимались как одни из предков славян, как о том писала Екатерина II в «Записках касательно российской истории» (1787-1794). Императрица прославляет добродетели и мужество скифов и особо отмечает воинственность женщин, их умение ездить верхом и стрелять из лука: «Жены езжали с мужами на войну; девы не вступали в супружества, пока не были в поле» 44* .

Сравнение древних амазонок с нынешними русскими женщинами последовательно проводится в «Секретных записках о России» Шарля-Филибера Массона (1800): «Существование амазонок не кажется мне более басней с тех пор, как я повидал русских женщин. Еще несколько самодержавных императриц, и мы увидели бы, как племя воинственных женщин возродилось в тех же краях, в том же климате, где они существовали в древности» 45* .

К концу XVIII века происходит, как нам кажется, частичное объединение двух мифов: об угрозе нашествия варваров и о царице амазонок. С самого начала царствования Екатерины II возникает образ воительницы, причем он используется как ее сторонниками, так и противниками. Французский дипломат Рюльер, враждебно относившийся к России, рассказывает в «Истории русской революции 1762 года», что императрица в военной форме гарцевала перед войсками, ободряя своих сторонников, и выглядела при этом особенно прекрасной и соблазнительной. Екатерина II надевала мундир, в частности, присутствуя на военных учениях летом 1765 года.

С 1763 года Вольтер в письмах постоянно сравнивает Екатерину II с Фалестрой, а себя с Александром Македонским: «Не будь я так стар, я попросил бы у Вашего Величества дозволения присутствовать вместе с Вами на первой рыцарской карусели, которую увидели в ваших краях. Фалестра никогда не давала каруселей, она отправилась ублажать Александра, но Александр сам бы явился к вам с любовью» (24 июля 1765). Поскольку царица амазонок прибыла к Александру для того, чтобы забеременеть от пего, то сравнение получается не только галантным, но и логичным: философские творения Вольтера должны оплодотворить далекую страну и цивилизовать ее 46* . Ту же тему Вольтер развивает в пародийной пиндарической оде, посвященной петербургской рыцарской карусели (празднество было намечено на лето 1765, но состоялось летом 1766): «Слава нынче обитает / В империи Амазонки…» 47* . В «Опыте о нравах» фернейский патриарх уверяет, что петербургский турнир был самым великолепным и необычным, и особо подчеркивает то обстоятельство, что женщины состязались наравне с мужчинами и получили призы 48* .

6. Неизвестный скульптор Екатерина II в доспехах Минервы. Памятная медаль (аверс и реверс). 1787

Напомним, что в состязании участвовали 4 кадрили: славянская, римская, индийская и османская, которыми руководили соответственно граф Иван Салтыков, граф Григорий Орлов, князь Петр Репнин и граф Алексей Орлов. Главным судьей был назначен фельдмаршал Миних. Из дам призы получили графиня Н.П.Чернышева, графиня А.В.Панина и графиня Е.А.Бутурлина. Символичны названия кадрилей: это те народы, с которыми Россия отождествляет себя (славяне, римляне), и те страны, куда она хотела бы расширить свою зону влияния: торгового (Индия) или военного (Турция). По сути, празднество превращается в план будущих внешнеполитических действий.

Накануне второй русско-турецкой войны, когда Екатерина II реально приступает к осуществлению своего «греческого проекта», амазонки материализуются. Они появляются там, где и должно, в Крыму, когда императрица приезжает туда в 1787 году, и князь Потемкин среди прочих увеселений тешит двор зрелищем амазонской роты, созданной по его приказу 49* . Принцу де Линю они весьма понравились: «Что касается женских лиц, то я видел только лишь лица батальона албанок, из небольшой македонской колонии в Балаклаве. Две сотни хорошеньких женщин и девушек с ружьями, штыками и копьями, с грудью, как у амазонок, исключительно из кокетства, с длинными изящно заплетенными волосами, явились приветствовать нас…» 50* . В том же 1787 году английский карикатурист изображает Екатерину II в виде «христианской амазонки», сражающейся с султаном 51* .

В письмах Вольтера тема амазонок приобретает еще один аспект: воюя против турок, Екатерина II ведет одновременно борьбу за освобождение женщин, томящихся в гаремах.

Разумеется, женское правление вызывает не только восхищение, но и активную неприязнь. Князь М.М.Щербатов в трактате «О повреждении нравов в России», критикуя реформы Петра I и их последствия, как бы излагает концепцию Монтескье с обратным знаком. Основную причину бед он усматривает в сластолюбии: «Приятно было женскому полу, бывшему почти до сего невольницами в домах своих, пользоваться всеми удовольствиями общества, украшать себя… Страсть любовная, до того почти в грубых нравах не знаемая, начала чувствительными сердцами овладевать… жены, не чувствующие своей красоты, начали силу ее познавать» 52* . Просветительницы обратно превращаются в совратительниц, как то и подобает дочерям Евы. И вполне логично, главным воплощением разврата и властолюбия предстает Екатерина II, ибо «жены более имеют склонности к самовластию, нежели мужчины» 53* .

Щеголихи становятся едва ли не главной сатирической мишенью русских просветителей. На них нападают столь же ожесточенно, как на французских философов, ибо они прививают в России западную модель поведения, более того, выступают как идеологи новой морали и системы ценностей, нового языка. Комедии и сатирические журналы создают «мир наоборот», где доказывается, что дети не должны подчиняться родителям («Бригадир» Фонвизина), что жены должны презирать мужей и тиранить их. Мужчинам остается только горько сетовать, как в комедии Сумарокова «Ссора у мужа с женою» (1751):

«Долго ли это будет? Что ни молвишь, за все бьют… Жена меня убила, да еще велела принести розог, да как малого ребенка сечь меня хотела; да ежели б я в чем виноват был, а то я с ней сегодня был чиннехонек» (I, 8) 54* .

Превращение битых в бьющих происходит вполне логично. Как писал Казанова в мемуарах, палка в России творит чудеса, это единственно возможный язык общения с нижестоящим, и если не будешь бить ты, то будут бить тебя. Что и происходит: и слуга, и любовница-крестьянка поднимают на него руку. У Фонвизина Простакова берет уверенный реванш за бедную капитаншу, которую гвоздил муж, как о том рассказывалось в «Бригадире». Она бьет всех: мужа, брата, крепостных – и получает от этого удовольствие: «Пусти! Пусти, батюшка! Дай мне до рожи, до рожи…» (III, 3); «Ну… а ты бестия, остолбенела, а ты не впилась братцу в харю, а ты не раздернула ему рыла по уши…» (II, 6). И это – основа жизни: «С утра до вечера, как за язык подвешена, рук не покладываю: то бранюсь, то дерусь; тем и дом держится, мой батюшка!» (II, 5).

Станислав Рассадин изящно и убедительно сопоставил правление Простаковой, «мастерицы толковать указы», с царствованием Екатерины II 55* . Жестокость и властолюбие русских женщин становится едва ли не общим местом во французской публицистике конца века. Шерер, автор шеститомных «Интересных и тайных анекдотов о русском дворе» (1792), так живописует их злодеяния: «Одна из московских княгинь Голицыных обходилась со своими крестьянами с суровостью и варварством, которые оставались безнаказными ко стыду рода человеческого. Однажды, узнав, что одна из ее служанок беременна, она погналась за ней с кочергой в руках из комнаты в комнату через весь дом, настигла наконец, раскроила ей череп и вырвала ребенка из чрева 56* ; она наслаждалась, превращая наказания крестьян в долгие пытки» 57* .

Уже упоминавшийся Шарль Массон, убежденный борец с гинекократией, утверждает, что «уважение и страх, внушаемые Екатериной вельможам, казалось, распространились на весь ее пол» 58* Он пишет о русских женщинах, которые командуют воинскими частями вместо своих безвольных мужей и даже надевают военную форму, о том, как они всем заправляют в своих поместьях и не считают крепостных за людей.

Разумеется, во Франции Екатерине II достается меньше, чем Марии-Антуанетте, которую авторы многочисленных скабрезных памфлетов превращают в распутное чудовище, исчадие ада 59* . Но и ее любовные похождения привлекают внимание. До кончины Екатерины II правительство препятствовало появлению в свет подобных сочинений, боясь спровоцировать прямое участие России в войне против революционной Франции 60* . В 1797 году вышли в свет «История русской революции 1762 года» Рюльера и «Жизнь Екатерины II» Ж.Кастера, оказавшие большое влияние и на последующие исторические сочинения, и на мемуары Казановы, и на прозу маркиза де Сада. Жан-Шарль Лаво в «Тайной истории любовных похождений и главных любовников Екатерины II» (1799) постарался, по его собственным словам, развенчать образ просвещенной правительницы, созданный философами, и уподобил ее развратной Мессалине и преступной Агриппине 61* . Подобно ему, Сильвен Марешаль в «Преступлениях русских императоров» (1802) представил царствование Екатерины II как цепь злодеяний и кровавых войн, вызванных жаждой власти, тщеславием и распутством 62* .

7. Христианская амазонка Английская карикатура на Екатерину II. 1787

8. Екатерина II и Боршан Иллюстрация к роману маркиза де Сада «История Жюльетты, или Преуспеяния порока». 1797

Наиболее ярко пороки императрицы вообразил маркиз де Сад в романе «История Жюльеты, или Преуспеяния порока» (1797). Екатерина II занимается любовью с заезжим либертеном Боршаном и вместе с ним наслаждается пытками прекрасных юношей. Она излагает ему философию правления, основанного на насилии. Чтобы сделать подданных счастливыми, их надо держать в невежестве, деспотизм подходит им гораздо больше свободы. Просветительская деятельность Петра ослабила престол и ухудшила положение подданных, которые осознали свое рабское положение. Такая политика губительна для страны; надо брать пример с Ивана Грозного. «Он был русским Нероном, что ж, я стану Теодорой или Мессалиной; чтобы утвердиться на троне, я не остановлюсь ни перед каким злодейством», – восклицает героиня маркиза де Сада 63* . И первым делом она хочет убить своего сына Павла и поручает это Боршану.

Уже в конце XIX века в концентрированном виде все эти фантазмы представил австрийский писатель Леопольд Захер-Мазох, постоянно обращавшийся к событиям русской истории (в частности, в сборнике новелл «Черная царица»). Он считал, что славянам для выполнения их исторической миссии объединения в единое государство необходима прекрасная деспотическая владычица, внушающая страх царица. Он восторгался Екатериной II и в повести «Дидро в Петербурге» показал, как императрица сечет кнутом французского философа, изображающего говорящую обезьяну.

Таким образом, на протяжении XVIII века русские женщины из битых превратились в бьющих. Их черты символически воплотились в образе императрицы Екатерины II, внушающей любовь и страх. Эти чувства предстают как основа общества, как главные инструменты управления людьми, как орудия просвещения или, напротив, тирании. Для прославления императрицы и для обоснования ее восточной политики лучше всего подошел мифологический облик воинственной и мудрой Афины. В отличие от него, образ страны амазонок оказался двойственным: если во Франции он использовался для шутливого обоснования серьезных социальных реформ и необходимости политического равноправия женщин, то русские амазонки рисуются как завоевательницы, как воплощение женского деспотизма. В последние годы столетия, когда Франция увидела в России серьезную военную угрозу, радикально изменилось изображение царствования Екатерины II, представшего как цепь распутств и злодеяний, достойных пера маркиза де Сада.

1* Rosset F. de. Les Histoires memorables et tragiques de ce temps. Paris, 1994, p. 260.

2* Habanc V. Nouvelles histoires tant tragiques que comiques. Genиve, 1989, p. 230, 231. Характерно, что автор и читатели уверены, что Московия – пустыня, населенная язычниками.

3* LedererW. Gynophobia ou la peur des femmes. Paris, 1970; Cornut J. Pou rquoi les hommes ont peur des femmes. Paris, 2001.

4* Mandrou R. Magistrats et sorciers en France au XVНе sincle. Un essai de psychologie historique. Paris, 1968; Carmona M. Diables de Loudun. Sorcellerie et politique sous Richelieu. Paris, 1988.

5* Leroy-Ladurie E. Laiguillette //Europe, 1974, mars, p. 134-146; Delumeau J. La peur en Occident (XLVe – XVIIIe sincles). U?ie cite assiegee. Paris, 1978.

6* Citton Y. Impuissances. Defaillances masculines et pouvoir politique de Montaigne а Stendhal. Paris, 1994; Citton Y. Angoisses d'impuissances et dispositifs narratifs au XVIIIe siecle // La peur au XVIIIe sincle. Genиve, 1994, p. 121-133; Robert R. Le conte de fees litteraire en France de la fin du XVIIe a la fin du XVIIIe sincle. Nancy, 1982; Строев A. Судьбы французской сказки // Французская литературная сказка XVII-XVIII веков. М., 1990, с. 5~32; Строев А. Софа и три канапе: трансформации одного сюжета (к поэтике французской прозы XVIII века) // Научная конференция молодых специалистов ВГБНЛ. М., 1986, с. 56~59.

7* Reichler Cl. l'вge libertin. Paris, 1982; Jaquier Cl. Farouches vertus: peur et desir chez quelques heronnes de roman au XVIIIe sincle //La peur au XVIIIe sincle…, p. 135-151.

8* Laroch Ph. Petits-maоtres et roues. Evolution de la notion de libertinage dans le roman franзais du XVIIIe sincle. Quebec, 1979; Hartmann P. Le contrat et la seduction. Essai sur la subjectivite amoureuse dans le roman des Lumiиres. Paris, 1998; Cusset C. Les romanciers du plaisir. Paris, 1998.

9* Milner M. Le Diable dans la litterature franзaise de Cazotte а Baudlaire. 1772-1861, 2e ed. Paris, 1971; Milner M. Introduction // Cazotte J. Le diable amoureux. Paris, 1979; Hu nting Cl. La femme devant le «tribunal masculin» dans trois romans des Lumiиres – Challe, Prevost, Cazotte. New York; Bern; Paris, 1987.

10* Об образе гарема и восточной деспотии во Франции эпохи Просвещения, см.: Grosrichard A. Structure du serail. La fiction du despotisme asiatique dans l'Occident classique. Paris, 1979. Заметим, что в описании обычаев народов Московии, составленном по-французски анонимным автором, начала XVIII века, многоженство казанских татар предстает как посещение многочисленных любовниц: Строев А. Россия глазами французов XVIII – начала XIX века // Логос, 1999, № 8, с. 20.

11* Poissenot В. Nouvelles histoires tragiques. Genuve, 1996, p. 49.

12* Ibid., p. 148.

13* Hoffmann P. La Femme dans la pensee des Lumiиres. Genuve, 1995, p. 324-351.

14* Строев A. Россия глазами французов…, с. 20-24.

15* Dorвt Cl. J. Epоtre а Catherine II, imperatrice de toutes les Russies. Paris, 1165, p. 24. Подробнее об образе Екатерины II во французской поэзии см.: Zaborov P. Catherine II dans la poesie f ranзaise du XVIIIe sincle // Catherine II et l'Europe. Paris, 1997, p. 201-210.

16* Аналогичным образом, превозносят княгиню Е.Р.Дашкову, которая в культурной мифологии XVIII века предстает как двойник и как соперница Екатерины II: « Ученые мужи сгорели бы со стыда, что ими правит женщина, когда бы не признали в ней Минерву. Единственное, чего России не хватает, – это чтобы какая-нибудь великая женщина командовала войском.» – Казакова Д. История моей жизни. М., 1991, с. 559.

17* Сумароков А. Избранные произведения. Л.. 1957, с. 67.

18* Cemtti J.A.-J. Laigle et le hibou, fable ecrite pour un jeune Prince que l'on osait, blemer de son amour pour les Sciences et les Lettres. Glascow; Paris, 1783, p. 15.

19* Сумароков A. Указ. соч., с. 51, 52.

20* Там. же, с. 72, 73.

21* Voltaire. Ode pindarique а propos de la guerre presente en Grиce // Voltaire. Oeuvres complиtes. T. 8. Paris, 1877, p. 491-493.

22* Ibid, p. 489, 490; 533-538.

23* Best.. D16510. Все цитаты из переписки Вольтера, отсылают к изданию: Voltaire. Correspondance and related documents, ed. Th. Besterman. Genиve; Oxford, 1968-1977.

24* Ровинский Д. Словарь русских гравированных портретов. СПб., 1872, с. 51-55, 194-196; Alexander J.T. Catherine the Great. Life and legend, Oxford, 1989 (тетрадка иллюстраций).

25* Образ российской Минервы, возрождающей Грецию и преображающей людей, активно используется в оде Державина «На приобретение Крыма» и в стихотворном, переводе «Илиады.» Ермила Кострова – см.: Зорин А. Кормя двуглавого орла… Литература и государственная, идеология, в России в последней трети. XIX века, М., 2001, с. 102, 103.

26* Ф.-М.Гримм к Н.П.Румянцеву, Париж, 25 января 1782 г. – РГБ, Ф.255, картон. 7, ед. хр. 2 7, л. 6. Справедливости ради, отметим, что и сам Вольтер стал таким, же объектом поклонения: еще. при жизни патриарха его бюст торжественно увенчивали. лавровым, венком.

27* Анализ этого праздника см.: Зорин А.Л. Указ. соч., с. 131- 141.

28* Живов В., Успенский Б. Метаморфозы античного язычества в истории русской культуры XVII-XVIII веков // Из истории русской культуры. T. I (XVIII – начало XIX века). М., 2000, с. 495.

29* Сумароков А. Ук. соч., с. 69, 70.

30* На портрете, гравированном. Жаном Луи Поке, Екатерина II предстает в шлеме и доспехах; надпись (по-французски) гласит: «токмо от соединения власти и просвещения должно народам ожидать благоденствия ».

31* Не называя, имени автора, Дидро включил стихи Девена в свое благодарственное письмо, адресованное Н.И.Бецкому 29 ноября 1766 г. – Diderot D. Correspondance. Т. 6. Paris, 1961, р. 357, 358.

32* Rulhiure Cl. de. Histoire de la revolution en Russie en Vannee 1762. Paris, 1994, p. 15.

33* Fontenelle В. de. Eloge du Czar Pierre 1er // Fontenelle В. de. Oeuvres complиtes. T. 7. Paris, 1996, p. 59.

34* Сумароков A. Ук. соч., с. 71, 72.

35* Le Sage A. R., D'Orneval. L isle des amazones // Theвtre de la foire, ou l'Opera Comique. T. 1. Genиve, 1968, p. 344-355. См.: Ross M.E. Amazones et sauvagesses: rфles feminins et societes exotiques dans le theвtre de la foire // SVEC, 1994, 319, p. 105-116.

36* Лесаж и д'Орневалъ дают пародийную социальную трактовку традиционному сюжету о происхождении амазонок. По преданиям, одно из скифских племен поселилось на землях сарматов. Те предательски перебили всех мужчин и обратили женщин в рабство. Но скифские женщины не смирились, убили поработителей, основали свое государство, а затем покорили, всю Малую Азию. Эта легенда со сноской, на античных авторов пересказывается в «Историческом, трактате об амазонках» Пьера Пети (1685, оригинал на латыни; франц. перевод 1718)

37* Lafargu.es P. Elle des Amazones. Paris, 1811; Simon H., Rozet, Cadet Russel dans l'оle des Amazones. Paris, 1816.

38* Fuzelier L., Le Grand AI.-A. Les Amazones modernes // Theвtre de Monsieur Le Grand, comedien du Roy. T. 4. Paris, 1731, p. 315-434.

39* Картина общества, где социальные роли перевернуты, где мужчины занимаются хозяйством и детьми, а женщины руководят государством, заседают в суде и воюют, так же восходит к античным преданиям, об амазонках, к Диодору Сицилийскому – см.: HartogF. Les amazones d'Herodote: inversions et tiers exclu //Le Racisme: mythes et sciences. Bruxelles, 1981, p. 177-185.

40* Marivaux. Lettres sur les habitants de Paris // Marivaux. Journaux et oeuvres diverses. Paris, 1988, p. 13.

41* Le Maingre du Bouciqu.ault L. Les Amazones revoltees, roman moderne. Comedie en cinq actes. Sur l'histoire universelle, et la fable, avec des notes politiques. Sur les travaux d'Hercule, la chevalerie militaire, et la decouverte du nouveau Monde, etc., etc., et.c, [2e ed.]. Rotterdam, 1738.

42* Rustaing de Saint-Jorry L. Les Femmes militaires, relation historique d 'une оle nouvellement decouverte. Paris, Cl. Simon et P. de Bats, 1735.

43* Guyon Cl,-M. Histoire des amazones anciennes et modernes. Paris, 1740, p. 27. Пьер Пети также пишет о каннибализме жителей Причерноморья, которые лакомились детьми и угощали ими своих друзей, о женщине-чудовище, которая вырывала младенцев из чрева беременных и пожирала их, цитируя «Этику» Аристотеля (кн. 7); см.: Petit P. Traite historique sur les Amazones. T. 1. Leyde, 1718, p. 110, 111; Aristote. Etique а Nicomaque. Paris, 1992, p. 175.

44* Екатерина II. Записки касательно российской истории // Екатерина II. Собрание сочинений. Т. 8. СПб., 1901, с. 22; см.: Зорин А. Крым в истории русского самосознания // НЛО 1998, № 31, с. 123-143; Зорин А. Кормя двуглавого орла,.., с. 110.

45* Masson Ch. Ph. Memoires secrets sur la. Russie, et particuliиrement sur la fin du rugne de Catherine II, et sur celui de Paul 1. T. 2. Paris, 1804, p. 108, 109.

46* Рейно Ж. Екатерина. Il в переписке Вольтера // Вольтер и Россия, М., 1999, с, 98-105.

47* Voltaire. Galimatias pindarique sur un carrousel donne par l'imperatrice de Russie, 1766 // Voltaire. Oeuvres complиtes…, t. 8, p. 486-488.

48* Voltaire. E Essai sur les moeurs et l'esprit des nations et sur les principaux faits de l'histoire depuis Charlemagne jusqu'а Louis XIII. T. 2. Paris, 1990, p. 39.

49* Панченко A. ¦<Потемкинские деревни» как культурный, миф //XVIII век. Санкт-Петербург. Л., 1983, с. 93-104.

50* Ligne Ch.J. de. Voyage en Crimee, Lettres а la marquise de Coigny. Toulouse, 1997, p. 57.

51* AlexanderJ.T. Op. cit., p. 265, 266.

52* «О повреждении нравов в России» князя M. Щербатова и «Путешествие» А.Радищева. М., 1984 (факсимиле Лондонского изд. 1858), с. 17.

53* Там же, с. 87.

54* Русская комедия и комическая опера XVIII в. М.; Л., 1950.

55* Рассадин С. Фонвизин, М., 1980.

56* Не исключено, что этот рассказ опосредованно восходит к упоминавшемуся выше эпизоду из «Этики» Аристотеля.

57* Scherer. Anecdotes interessantes et. secretes de Ici cour de Russie, tirees de ses archives; Avec quelques Anecdotes particuliures aux differents peuples de cet Empire. Publiees par un Voyageur qui a sejourne treize ans en Russie. T. 6. Londres; Paris, 1792, p. 223, 224.

58* Массой LU. Секретные записки, о России времен царствования Екатерины. II и Павла I //НЛО. 1996, с. 143; Masson Ch. Op. cit., p. 111.

59* Thomas Ch. La Reine scelerate. Marie-Antoinette dans les pamphlets. Paris, 1989.

60* Somov V. Le livre de Castera d'Artigues sur Catherine II et sa fortune // Catherine II et l'Europe…, p. 211-223.

61* Lavea.uxf.Ch, de. Histoire de Pierre III, empereur de Russie… suivie de l'Histoire secrиte des amours et des principaux amants de Catherine II, imperatrice de Russie, Paris, an VIL 3 vol.

62* Marechal S. Crimes des empereurs russes, ou l'histoire de la Russie re duite aux seuls faits importants. Londres. Paris, F. Buisson, Mongier l'aоne. Rouen, Frиre l'aоne, an X.

63* Sade. Histoire de Juliette ou les Prosperites du vice. T. 2. Paris, 1977, p. 276.

1. Cibotium Barometz Рисунок Уортингтона Смита. XVIII в.