Тот, кто увидел предел Мудрости шаткой, Тот, кто вполне овладел Лирою краткой, Мир не отвергнет – о нет! – Знающей горькой улыбкой, Жалостью к людям согрет Нежной и зыбкой.
О одиночество! Луна сквозь саван туч И вьюга снежная над узким переулком, Где шаг твой слышится таким чужим и гулким. Меж телом и теплом – замок и ржавый ключ.
К чему спешить. И как ты завершил Вседневный кружный путь: вот дом и вот калитка. Не разворачивай томительного свитка. Ты знаешь всё давно. От альф и до могил
Душой измерены земные расстоянья. А там, на небесах, пронзительней, ясней Над трехаршинною бесспорной бездной дней Луны загробное, незрячее сиянье.
Мяукнула кошка на крыше дощатой: Проснулась, взыграла нечистая сила, И в чаще заохал леший мохнатый, И с неба звезда покатилась – Через пень, пень, пень, Через лес, лес, лес, Прямо в ад.
Три меченных накрест забил я дробинки В ружье и три черные козьи шерстинки, И кошка упала к ногам моим, воя И землю когтями кровавыми роя, – Через пень, пень, пень, Через лес, лес, лес, Прямо в ад.
Шесть старух явилось и стали у двери, Но по имени ведьм я окликнул: Ты Дарья, ты Марья, Авдотья, Лукерья, А ты Катерина, и ты Акулина – Через пень, пень, пень, Через лес, лес, лес, Прямо в ад.
И старухи исчезли, как ветер стеная, В соседней деревне зажглась огневая Зарница. И скрипка запела в руках моих дико, И звуки неслися, лихие, как лихо, Как по небу красная птица – Через пень, пень, пень, Через лес, лес, лес, Прямо в ад.
Всё быстрей я летел под луною двурогой, В алой мгле подо мной исчезали дороги, Ногами скользил по земле обгоревшей, Смычком я касался звезды побледневшей – Через пень, пень, пень, Через лес, лес, лес, Прямо в ад.
Октябрьский холодный небосклон, Избыток чувств и красок увяданье. И убывающих лучей лобзанье. Круженье листьев. Поворот времен. Не в первый раз. А всё глядишь на мир, К которому привыкнуть ты не можешь, Воспоминания напрасно потревожишь: Летит душа в разреженный эфир Сквозь облака, и бури, и туман, И жизнь, и смерть в стремленьи забывая, – Так птиц летит упорный караван К сиянию полуденного рая.
О юноша, счастьем ты был побежден, и не раз. Всю горечь изведал утраты и весь одиночества холод. И снова в сияньи твоих торжествующих глаз Безумие пело: я вечен, я счастлив, я молод.
Только нежный, бледно-голубой Полог неба и ландшафт спокойный. Звезды, вечер, пруд и тополь стройный. Насладись минутною игрой Облаков, и света, и созвучий, Полнящих еще немую грудь, Погрузись, отдайся, и забудь, И себя надеждою не мучай. Отступи в мерцание глубин, Слушай шепот листьев – зов Орфея, Ничего в прошедшем не жалея, Цельного мгновенья властелин. И звезда зажжется над тобой. И ты будешь как ландшафт спокойный – Вечер, пруд, и тонкий тополь стройный, И бессмертный полог голубой.
Я просил у вышних богов: «Дайте мне мудрость, о боги!» Я не мерил моих шагов По восходящей дороге. В одиночестве и чистоте Проникал в небес пределы, Постигая ритмы в числе, Преступая границы тела, Не нашел запретных плодов До звезд вознесенного древа. А в тени земных садов Мне протягивала руки Ева. И я понял: неполно мое От страстей отреченное знанье. Ускользающее бытие Стало тайною обладанья. И познал я бога в крови, Что струится всё непокорней. Изголовьем стали любви Древа горькие корни.
Над рябью сонных вод последний луч погас, И стих волынщиками выдуманный трепет, И восемнадцатого века без прикрас Печальный снится лик, печальный слышен лепет. Наивный скрипками разыгранный бурэ, Отплясываемый пред сельскою таверной, Как лента пестрая в вечернем серебре, Мелькнул пред публикою грустной и манерной. И Божьей милостию английский король Георг ганноверское вспомнил заточенье, Жену-изменницу… рыдает фа-бемоль И разрешается как бы аккордом мщенья. Казалось королю, что бьют последний час Над тихой Темзою старинные куранты. И плакали вдали, где свет зари погас, Меланхолические Гайдена анданты.
Девушка в широком красном платье, Как в объятьи пламени, пришла. Что тебе могу смущенной дать я Из сокровищниц добра и зла? Сердца слышу частое биенье. И любовь нежданная твоя – Как звезды негаданной рожденье На привычном небе бытия.
Я – как матрос, рожденный в час прибоя На палубе разбойничьего брига. Его душа не ведает покоя. Он не боится рокового мига. И с бурями, и с битвами он сжился, Но, выброшен на берег одинокий, Он вспомнил всё, о чем душой томился, И бродит по песку в тоске глубокой. Как солнце ни свети ему с зенита, Как ни мани его деревьев шепот, Его душа лишь бедствиям открыта. Он слышит волн однообразный ропот. И, всматриваясь в дымные пределы, Где разыгрались волны на просторе, Мелькнет ли вновь желанный парус белый, Крылу подобный чайки диких взморий. Там, на черте, что воды океана От серых тучек, мнится, отделяет, Полотнище, рождаясь из тумана, Видением мгновенным возникает. И, приближаясь к берегам безвестным Могучим, ровным бегом, – не спасенье, А новое ему несет волненье, И ярость бурь, и колыханья бездны.
