Я шел к тебе, о горестный поэт. Твой взор проник во тьму грядущих лет, Твой стих пронзил мне сердце, как кинжал, – Я тень твою в пустынях горных звал. И в городе твоем, в тени пяти вершин, Казалось мне – ты здесь, я не один, Казалось мне – лечу с отвесных скал, Меня страшил обычный всем провал. Но чья-то тень вставала на пути, И до него я не посмел дойти.
Древний запущенный сад Звук отдаленной свирели. Тихий в душе аромат Яблочной прели. В зарослях стынущий пруд. Рыбы, уснувшие в тине. Тонкую пряжу прядут Парки на желтой куртине. Памяти легких шагов Музыка в сердце слабеет. С опустошенных лугов Ветер медлительно веет. Вспомни, вернись и взгляни: Дремлет ампир деревянный. Первоначальные дни Юности странной… Только в изгнанье моем Раны перстами закрою. Полнится дней водоем Облачной мутной водою.
Отрадна тишина скудеющих полей. Беззвучной музыке природа тайно внемлет. В гробу невидимом из тонких хрусталей, Душа усталая покоится и дремлет. Уединения нарушив строгий строй, Звучат мои шаги. И кажется всё проще: Как в сновидении. Привычною тропой Иду к редеющей, златисто-рдяной роще. Полубеспамятство. Прохлада. Пустота. Лишь напряженнее в дремоте ощущенья. Мне сердце разорвет случайного листа Едва приметное, чуть слышное паденье.
Преждевременный сумрак проник В чащи, глуби, скалы и души. Я радовался первым цветам, Я радовался вешнему солнцу, Поцелуям соленого ветра И моим неумелым песням. Но теперь, ничего не замечая, Как маленький мальчик плачу Над поломанной синеглазой куклой. А Судьба мне читает, гнусавя, Словно английская гувернантка, «Оду к долгу» старого Вордсворта; Мне другую куклу не подарят, Разверзала Судьба, зевая, Беззубый рот. Очки поправляла На глазах бесцветно-близоруких, Мне казалось: Miss Destiny – дракон, Извергающий алое пламя; Но чихало чудище степенно, Перелистывая книгу жизни, Вычеркнет страницу и мне бросит: «Don’t be silly, my darling!».
II
…В вечерней тишине Являлась ты веселою старушкой И надо мной сидела в шушуне А. Пушкин
1
Веселою старушкой в шушуне, С монистами и звонкой погремушкой Мне муза не являлась в тишине И песен мне не пела. Над подушкой Склоняя космы пасмурных седин, Не забавляла пестрою игрушкой. В провалах мрака плакал я один. И лишь порой являлись два виденья, Средь смутной яви первые прозренья.
2
Miss Destiny, тебе ли я внимал? Ты в душных комнатах меня взрастила, И был мой мир, тобой стесненный, мал. Так детство миновало. Ты твердила Нотации. И я примерным стал. Моя душа смирилась и почила, Глядя на свет сквозь мутный твой кристалл. Лишь в глубине души струились песни Подземных вод звучнее и безвестней.
3
Когда ж под вечер утомлялась ты И над пасьянсом «Гроб Наполеона» Дремала, в охлажденные сады Я убегал. У дедовского клена Созданье странное я находил. Меня томили грустью затаенной Ее уста. С волненьем я ловил Музыку слов, их смысл не понимая, Но им одним душою всей внимая.
4
И часто в тишине старинных зал, Где меркнут важных прадедов портреты, За колоннадой белою встречал Строптивую воспитанницу Леты. Романтики полузабвенный вздор Ей был отраден. Позабыв запреты, Я длил наш вдохновенный разговор. Но, Аргуса заслыша глас трескучий, Она скрывалась поступью летучей.
5
Видения, томившие меня, Опять, опять встречаю ваши взоры. Закат грядет, и меркнет пламя дня, И сумерки крадутся, словно воры. Эрато нежная, зову тебя! Постылые заводит разговоры Иль дремлет в креслах древняя Судьба. Идут часы, как старики, чредою, Согбенные медлительной тоскою.
Не ищи золотого ключа; В тихой комнате тлеет свеча. В дальней заводи плещет волна. А в стекле голубого окна Древних магов трепещет звезда, Как во сне.
Не пытай меня, не пытай! Я приплыл голубою стезей, Белым лебедем челн был влеком, Несказанная радуга тайн Засияла над горестной тьмой, Над бесцельным жизненным сном.
Я тебя за собой не зову. Имя в тайне пребудет мое: Коль откроюсь, сердце твое Ужаснется – и я уплыву.
Я исчезну, как легкий сон. Ночь услышит твой плач и твой стон, Только в небе увидит луна Борозду золотого челна.
Белый лебедь расплещет крыла, Голубая волна запоет, И безмолвный откроется храм, И в сиянии звезд без числа Чаша жизни в ночи процветет, Недоступная смертным очам.
Взволнованной души сыздетства вечный лекарь, Кто тень твою с моей в веках навек связал? Мне помнится, что я в Михайловском бывал, Как Дельвиг некогда и славный Кюхельбекер…
И пляшет пламя вновь. И плачет за окном Борей осенних нив. Что ж, скоро снег и сани, – Вот кружки пенятся весельем и вином, Но сказку про Балду нам не доскажет няня.
С улыбкой верно ждешь: восторженный пиит Громокипящие стихи возопиит. Вот музы нежные склоняются. И странно
Поникла младшая, стыдясь сестры большой. Замолк. Ответа жду. И крепнет голос твой, И полны сумерки виденьями романа.
Эрато нежная, в кругу твоих сестер, Не внемля им, ловил твой грустный лепет. Полуопущенный любил невнятный взор И сердца жаркого чуть ощутимый трепет.
Средь поздних цветников не раз тебя встречал С улыбкою и скрытной, и томящей. И лира плакала, и голос твой звучал, К Нетленной Радости сквозь скорби уводящий.
Слезу твою мешала ты с моей, От всех сокрыв фатой твоей печали, Уста бескровные средь дедовских аллей От ранних лет томили и ласкали.
Я не делил вакхических забав, Восторгам их и тайнам безучастный, Меня манил в святую сень дубрав Далекий голос, девственный и страстный.
Томлением твоим теснилась грудь моя. Невыразимые внимал душой сказанья И несказанное пленял невольно я В преобразах и мерных сочетаньях.
