Толь с великою силою Элоквенция господствует в человеческом обществе, что ее управлением и мудростию не токмо простых людей спокойствие, но и величество государей, еще и всего государства спасение содержится.

((В. К. Тредиаковский. Слово о витийстве))

Кто хочет иметь дело с людьми, тот необходимо должен мыслить хорошо, но говорить еще лучше.

((М. М. Сперанский. Правила высшего красноречия))

Михаил Васильевич Ломоносов (1711–1765) написал два риторических руководства: «Краткое руководство к риторике» (1744) и «Краткое руководство к красноречию» (1747). Первое датируется предположительно, так как беловик в бархатном переплете, предназначенный, возможно, для поднесения наследнику престола, датирован январем 1744 г. Летом 1743 г.

Ломоносов был заключен на полгода под стражу вследствие прений с иностранными коллегами в Академии, где, должно быть, и был написан первый учебник риторики. В ответ на отсылку Ломоносовым рукописи великому князю Петру Академии предложено было дать рецензию на книгу Ломоносова: академики, по рецензии Миллера, пришли к единодушному мнению о предложении Ломоносову «составить руководство по риторике, более соответствующее нашему веку, и притом на латинском языке, приложив русский перевод».

Первая попытка Ломоносова составить риторическое руководство интересна тем, что окончательный замысел создать три книги о «красноречии» (1-ю – о риторике, 2-ю – об оратории, 3-ю – о поэзии) у него еще не созрел, поэтому в руководство включены главы о разных жанрах публичной речи и письмах, и часть 4-я «произношение»; эти главы и часть будут отсутствовать в «Кратком руководстве к красноречию» 1747 г.

«Краткое руководство к красноречию» 1747 г. на первых порах ждала также непростая судьба: 5 декабря 1747 г. в здании типографии случился пожар, во время которого сшитые листы «Риторики» были сброшены на землю из окон и с кровли, причем, «многие листы разлетелись, иные замараны, затоптаны и подраны». Часть тиража пришлось набрать заново и печатать в последующие 5 месяцев 1748 г. Вопрос о переиздании ставился уже через 2 года, когда «купцы (книготорговцы) беспрестанно спрашивали» «Риторику» Ломоносова, но не установлено, было ли осуществлено Академией это издание. Не осуществив издание «Риторики» в Академии наук (1756 г.), Ломоносов решил издать собрание своих сочинений в новоучрежденном Московском университете: вторым томом явилась «Риторика» (1759 г.). Поскольку и это университетское издание быстро разошлось (в Академическую канцелярию сообщали, что «Риторики» Ломоносова «за продажею от давнего времени нет», а «многие желают»), было принято решение о напечатании 1200 экземпляров, что и осуществлено не без проволочек к апрелю 1765 г. Таким образом, «Краткое руководство к красноречию» издавалось при жизни Ломоносова не менее трех раз.

Значение руководства Ломоносова состоит в том, что в нем была отобрана и окончательно закреплена научная терминология риторики, начиная с самого термина красноречие (см. об этом вступительную статью). Однако Ломоносов осуществил лишь часть своего замысла, написав только книгу 1-ю «Риторику, содержащую правила обоего красноречия: оратории и поэзии». Впрочем, «краткое» руководство включило разветвленные системы терминов в каждом разделе. Считаем необходимым привести для читателя перечень ломоносовских глав:

Часть I. О изобретении.

Главы: 1. О изобретении вообще;

2. О изобретении простых идей;

3. О сопряжении простых идей;

4. О пополнении периодов и о распространении слова;

5. О изобретении доводов;

6. О возбуждении, утолении и изображении страстей;

7. О изобретении витиеватых речей;

8. О вымыслах.

Часть II. О украшении.

Главы: 1. О украшении вообще;

2. О течении слова;

3. О тропах речений;

4. О тропах предложений;

5. О фигурах речений;

6. О фигурах предложений;

7. О соединении и смешении фигур.

Часть III. О расположении.

Главы: 1. О расположении идей вообще;

2. О хрии;

3. О расположении по силлогизму;

4. О расположении по разговору;

5. О расположении описаний;

6. О расположении и союзе периодов.

Для публикации избраны первые параграфы «Краткого руководства к риторике» 1744 г., не совпадающие с «Кратким руководством к красноречию» 1747 г. Из последнего руководства, которое было напечатано и неоднократно переиздавалось, публикуются: «Вступление», содержащее «средства приобретения красноречия», начало главы о изобретении и часть главы «О возбуждении, утолении и изображении страстей».

Текст публикуется по изданию: Ломоносов М. В. Краткое руководство к красноречию. – ПСС, М.; Л., 1952. – Т. 7. – С. 23–24, 89—103, 166–192.

<…>§ 1. Риторика есть наука о всякой предложенной материи красно говорить и писать, то есть оную избранными речами представлять и пристойными словами изображать на такой конец, чтобы слушателей и читателей о справедливости ее удостоверить. Кто в сей науке искусен, тот называется ритор.

§ 2. Материя риторическая есть все, о чем говорить и писать можно, то есть все известные вещи на свете, откуду ясно видеть можно, что ритор, который большее познание имеет настоящего и прошедшего света, то есть искусен во многих науках, тот изобильнее материи имеет к своему сладкоречию. И для того, кто желает быть совершенным ритором, тот должен обучиться всем знаниями и наукам, а особливо гистории и нравоучительной философии.

§ 3. Представленная от ритора материя словесно или письменно называется слово, которого считается три рода: указательный, советовательный, судебный. Указательный состоит в похвале или в охулении, советовательный в присоветовании или отсоветовании, судебный в оправдании или в обвинении. Сей последний род слова в нынешние веки больше не употребляется, для того и в правилах риторических об нем мало пишут, чему и я последую, а особливо для того, что он включен в первых двух родах.

§ 4. Предлагаемое слово может быть изображено прозою или поэмою. В прозе располагаются все слова обыкновенным порядком, и части не имеют точно определенной меры и согласия складов. В поэме все части определены известною мерою и притом имеют согласие складов в силе и звоне. Первым образом сочиняются проповеди, гистории и учебные книги. Последним составляются оды и других родов стихи. Риторика учит сочинять слова прозаические, а о сложении поэм предлагает поэзия.

§ 5. Риторика разделяется на четыре части: первая есть изобретение, вторая – украшение, третия – расположение, четвертая – произношение.<… >

книга первая, в которой содержится риторика, показующая общие правила обоего красноречия, то есть оратории и поэзии, сочиненная в пользу любящих словесные науки (1747)

ВСТУПЛЕНИЕ

§ 1. Красноречие есть искусство о всякой данной материи красно говорить и тем преклонять других к своему об оной мнению. Предложенная по сему искусству материя называется речь или слово.

§ 2. К приобретению оного требуются пять следующих средствий: первое – природные дарования, второе – наука, третие – подражание авторов, четвертое – упражнение в сочинении, пятое – знание других наук.

§ 3. Природные дарования разделяются на душевные и телесные. Душевные дарования, а особливо остроумие и память к получению сего искусства толь необходимо нужны, как добрая земля к посеянию чистого семени, ибо как семя на неплодной земли, так и учение в худой голове тщетно есть бесполезно. И для того Аполлоний Алабенденский, славный в древних временах красноречия учитель, по свидетельству Цицеронову, тех, которые от родителей своих к нему в училище присылались, в самом начале учения природную остроту прилежно рассматривал и которых приметил к тому быть неспособных немедленно назад отсылал, чтобы они напрасными трудами себя не изнуряли. Телесные дарования, громкий и приятный голос, долгий дух и крепкая грудь в красноречии, а особливо в произношении слова упражняющимся очень надобны; также дородство и осанковатый вид приличны, ежели слово пред народом говорить должно.

§ 4. Наука состоит в познании нужных правил, которые показывают подлинный путь к красноречию. Они должны быть, первое, кратки, чтобы не отяготить памяти многим изусть учением, а особливо тем, чему легче можно с примеров научиться, нежели по правилам; второе, порядочны, для того чтобы они были вразумительны и тем к обучению способственны; третие, удовольствованы примерами, которые бы показали самую оных силу для яснейшего их понятия и для способнейшего своих примеров против оных сочинений. Мы будем стараться, чтоб в настоящем нашем предприятии поступить по сим требованиям.

§ 5. Изучению правил следует подражание авторов, в красноречии славных, которое учащимся едва не больше нужно, нежели самые лучшие правила. Всяк знает, что и в художествах того миновать нельзя, например: кто учится живопиству, тот старается всегда иметь у себя лучшие рисунки и картины славных мастеров, и, к ним применяясь, достигнуть совершенства в том художестве. Красноречие, коль много превышает прочие искусства, толь больше требует и подражания знатных авторов.<… >

§ 6. Подражание требует, чтобы часто упражняться в сочинении разных слов. От беспрестанного упражнения возросло красноречие древних великих авторов, которых от того ни старость, ни великая честь и достоинство отвратить не могли, ибо генералы, сенаторы и сами консулы, как Ирций и Панса, будучи на высочайшем степени римския власти, у Цицерона приватно в красноречии обучались и в домах своих в произношении слова упражнялись. Азиний Поллион, славный генерал римский, презрев печаль о умершей своей дочери, в четвертый день после ея смерти обучался в произношении слова. Отсюда воспоследовало, что таковые трудолюбивые люди не готовясь говорили публично прекрасные речи. Сие прежде началось у греков, а потом уже в Риме возвысилось на самый высочайший степень. Такие речи, без приготовления пред народом произнесенные, назывались божественными, ибо оне казались быть выше сил человеческих. Того ради надлежит, чтобы учащиеся красноречию старались сим образом разум свой острить чрез беспрестанное упражнение в сочинении и произношении слов, а не при всяком случае и при всякой материи готовы быть желают к предложению слова.

§ 7. Материя риторическая есть все, о чем говорить можно, то есть все известные вещи в свете, откуду явствует, что, ежели кто имеет большее познание настоящих и предшедших вещей, то есть чем искуснее в науках, у того большее есть изобилие материи к красноречию. Итак, учащиеся оному великое будут иметь в своем искусстве вспоможение, ежели они обучены по последней мере истории и нравоучению.

§ 8. Слово двояко изображено быть может – прозою или поэмою. Проза есть слово, которого части не имеют точно определенной меры и порядка складов, ни согласия, в произношении точно назначенного, но все речения располагаются в нем таким порядком, какого обыкновенный чистый разговор требует. Поэма состоит из частей, известною мерою определенных, и притом имеет точный порядок складов по их ударению или произношению. Первым образом сочиняются проповеди, истории, учебные книги, другим составляются имны, оды, комедии, сатиры и других родов стихи.

§ 9. Но хотя проза от поэмы отменного сложения разнится, а потому и в штиле должна быть отлична, однако в рассуждении общества материи весьма с оною сходствует, ибо об одной вещи можно писать прозою и стихами. Итак, оба сии красноречия роды имеют в себе купно обоим общее и особливо каждому отменное.

§ 10. Мы предлагаем здесь вкратце руководство к обоему красноречию и для того, поступая по натуральному порядку, показываем, во-первых, учение о красноречии вообще, поколику оно до прозы и до стихов касается, и затем при правилах полагаются в нем примеры прозою и стихами. Потом сообщаем наставление к сочинению речей в прозе и примеры присовокупляем прозаичные из славных авторов. Наконец, предлагается о стихотворце учение с приложенными в примеры стихами.

Сии три учения составляют три книги сего руководства: Риторику, Ораторию и Поэзию.

КРАТКОГО РУКОВОДСТВА К КРАСНОРЕЧИЮ КНИГА I, СОДЕРЖАЩАЯ РИТОРИКУ

§ 1. Риторика есть учение о красноречии вообще. Имя сея науки происходит от греческого глагола reo, что значит: говорю, лью или теку. Оттуда же произведено и речение retor (ритор), которое хотя на греческом языке значит витию или красноречивого человека и в российский язык в том же знаменовании принято, однако от новейших авторов почитается за именование писателя правил риторических.

§ 2. В сей науке предлагаются правила трех родов. Первые показывают, как изобретать оное, что о предложенной материи говорить должно; другие учат, как изобретенное украшать; третьи наставляют, как оное располагать надлежит и посему разделяется Риторика на три части – на изобретение, украшение и расположение.

§ 3. Изобретение риторическое есть собрание разных речей, пристойных предлагаемой материи. Идеями называются представления вещей или действий в уме нашем; например, мы имеем идею о часах, когда их самих или вид оных без них в уме изображаем; также имеем идею о движении, когда видим или на мысль приводим вещь, место свое беспрестанно переменяющую.

§ 4. Идеи суть простые или сложенные. Простые состоят из одного представления, сложенные из двух или многих, между собой соединенных и совершенный разум имеющих. Ночь, представленная в уме, есть простая идея, но когда себе представишь, что ночью люди после трудов покоятся, тогда будет уже сложенная идея, для того что соединятся пять идей, то есть о дни, о ночи, о людях, о трудах и о покое.

§ 5. Все идеи изобретены бывают из общих мест риторических, которые суть: 1) род и вид, 2) целое и части, 3) свойства материальные, 4) свойства жизненные, 5) имя, 6) действия и страдания, 7) место, 8) время, 9) происхождение, 10) причина, 11) предыдущее и последующее, 12) признаки, 13) обстоятельства, 14) подобия, 15) противные и несходные вещи, 16) уравнения.

§ 6. Родом называется общее подобие особенных вещей. Такое подобие видим Невы с Двиною, Днепром, Волгою и другими в моря протекающими великими водами и оное называем однем словом – река, которая есть род, а Нева, Двина, Днепр, Волга, Висла и прочие суть виды оного.

§ 7. Целое есть то, что соединено из других вещей, а части называются оные вещи, которые то составляют, например, город есть целое, а стены, башни, домы, улицы и прочая суть его части.

§ 8. Свойства материальные суть те, которые чувствительным вещем животным и бездушным приписуются, как величина, фигура, тягость, твердость, упругость, движение, звон, цвет, вкус, запах, теплота, стужа, внутренние силы.

§ 9. Жизненные свойства принадлежат к одушевленным вещам, из которых, во-первых, суть главные душевные дарования: понятие, память, соображение, рассуждение, произволение. Второе – страсти: радость и печаль, удовольствие и раскаяние, честь и стыд, надежда и боязнь, упование и отчаяние, гнев и милосердие, любовь и ненависть, удивление и гнушение, желание и отвращение. Третие – добродетели: мудрость, благочестие, воздержание, чистота, милость, тщивость, благодарность, великодушие, терпение, праводушие, незлобие, простосердечие, искренность, постоянство, трудолюбие, дружелюбие, послушание, уклонность, скромность. Четвертое – пороки: безумие, нечестие, роскошь, нечистота, лютость, скупость, неблагодарность, малодушие, нетерпеливость, лукавство, злоба, лицемерство и ласкательство, продерзливость, непостоянство, леность, сварливость, упрямство, грубость, самохвальство. Пятое – внешнее состояние: благородие и неблагородие, счастие и несчастие, богатство и убожество, слава и бесславие, власть и безвластие, вольность и порабощение. Шестое – телесные свойства и дарования: возраст, пол, век, сила, красота, здравие, проворность. Седьмое – чувства: зрение, слышание, обоняние, вкушение, осязание.<… >

§ 94. Хотя доводы и довольны бывают к удостоверению о справедливости предлагаемой материи, однако сочинитель слова должен сверх того слушателей учинить страстными к оной. Самые лучшие доказательства иногда столько силы не имеют, чтобы упрямого преклонить на свою сторону, когда другое мнение в уме его вкоренилось. Мало есть таких людей, которые могут поступать по рассуждению, преодолев свои склонности. Итак, что пособит ритору, хотя он свое мнение и основательно докажет, ежели не употребит способов к возбуждению страстей на свою сторону или не утолит противных?

§ 95. А чтобы сие с добрым успехом производить в дело, то надлежит обстоятельно знать нравы человеческие, должно самым искусством чрез рачительное наблюдение и философское остроумие высмотреть, от каких представлений и идей каждая страсть возбуждается, и изведать чрез нравоучение всю глубину сердец человеческих. Из сих источников почерпнул Димосфен всю свою силу к возбуждению страстей, ибо он немалое время у Платона учился философии, а особливо нравоучению. Также и Цицерон оттуду же имел чрезвычайную свою власть над сердцами слушателей, которой и самые жестокие нравы не могли противиться. Для сего предлагаются здесь правила к возбуждению страстей, которые по большей части из учения о душе и из нравоучительной философии происходят.

§ 96. Страстию называется сильная чувственная охота или неохота, соединенная с необыкновенным движением крови и жизненных духов, причем всегда бывает услаждение или скука. В возбуждении или утолении страстей, во-первых, три вещи наблюдать должно: 1) состояние самого ритора, 2) состояние слушателей, 3) самое к возбуждению служащее действие и сила красноречия.

§ 97. Что до состояния самого ритора надлежит, то много способствует к возбуждению и утолению страстей: 1) когда слушатели знают, что он добросердечный и совестный человек, а не легкомысленный ласкатель и лукавец; 2) ежели его народ любит за его заслуги; 3) ежели он сам ту же страсть имеет, которую в слушателях возбудить хочет, а не притворно их страстными учинить намерен, ибо он тогда не токмо словом, но и видом и движением действовать будет; 4) ежели он знатен породою или чином; 5) с важностию знатного чина и породы купно немало помогает старость, которой честь и повелительство некоторым образом дает сама натура. Довольно было Августу к внезапному усмирению замешательства, учинившегося между знатными молодыми дворянами, сказать: «Слушайте, молодые люди, старика, которого во младости старики слушали».

§ 98. Нравы человеческие коль различны и коль отменно людей состояние, того и сказать невозможно. Для того разумный ритор прилежно наблюдать должен хотя главные слушателей свойства, то есть: 1) возраст, ибо малые дети на приятные и надежные вещи обращаются и склоннее к радости, милосердию, боязни и к стыду, взрослые способнее приведены быть могут на радость и на гнев, старые пред прочими страстьми склоннее к ненависти, к любочестию и к зависти, страсти в них возбудить и утолить труднее, нежели в молодых; 2) пол, ибо мужеский пол к страстям удобнее склоняется и скорее оные оставляет, но женский пол, хотя на оные еще и скоряе побуждается, однако весьма долго в них остается и с трудом оставляет; 3) воспитание, ибо кто к чему привык, от того отвратить трудно; напротив того, большую к тому же возбудить склонность весьма свободно: спартанского жителя, в поте и в пыли воспитанного, трудно принудить, чтобы он сидел дома за книгами; напротив того, афинеанина едва вызовешь ли от учения в поле; 4) наука, ибо у людей, обученных в политике и многим знанием и искусством важных, надлежит возбуждать страсти с умеренною живностию и с благочинною бодростию, предложениями важного учения исполненным; напротив того, у простаков и грубых людей должно употреблять всю силу стремительных и огорчительных страстей, для того что нежные и плачевные столько у них действительны, сколько лютна у медведей. При всех сих надлежит наблюдать время, место и обстоятельства. Итак, разумный ритор при возбуждении страстей должен поступать как искусный боец: умечать в то место, где не прикрыто, а особливо того наблюдать, чтобы тем приводить в страсти, кому что больше нужно, пристойно и полезно.

§ 99. Сим следует главное дело, то есть самая сила к возбуждению или к утолению страстей и действие красноречия. Оно долженствует быть велико, стремительно, остро и крепко, не первым токмо стремлением ударяющее и потом упадающее, но беспрестанно возрастающее и укрепляющееся. Здесь присовокупить должно крепость голоса и напряжение груди. И, таким образом, ежели кто хочет приятную или скучную страсть возбудить, то должен он своим слушателям представить все к предлагаемой вещи принадлежащее добро или зло в великом множестве и скоро одно после другого. К сему требуется, чтобы ритор имел великое остроумие и рачение для изыскания идей, к сему делу пристойных. Буде же он какую?нибудь страсть утолить хочет, то должен слушателям показать, что оного добра или зла в предлагаемой вещи нет, к которому они толь страстны, или по последней мере изъяснить, что оное добро или зло не толь велико, как они думают. Здесь не меньше надлежит употребить силы и стремления в слове, а притом еще надобно больше иметь предосторожности, нежели в первом случае.<… >

§ 101. Сии суть общие правила, учащие возбуждению и утолению страстей. Им следуют правила особливые о знатнейших страстях, которые от риторов чаще других употреблены бывают. Из них мягкие и нежные суть радость, любовь, надежда, милосердие, честь или любочестие и студ. Напротив того, печаль, ненависть, гнев, отчаяние, раскаяние и зависть суть жестокие и сильные страсти. Прочие между сильными и нежными посредственны.

§ 102. Радость есть душевное наслаждение в рассуждении настоящего добра, подлинного или мнимого. Сия страсть имеет три степени. В самом начале производит немалое, однако свободное движение и играние крови, скакание, плескание, смеяние. Но как несколько утихнет, тогда пременяется в веселие, и последует некоторое распространение сердца, взор приятный и лице веселое. Напоследи, как уже веселие успокоится, наступает удовольствие мыслей и перестают все чрезвычайные в теле перемены.<… >

§ 106. Радости противная страсть есть печаль, которая состоит в жестокой скуке о настоящем зле, и так происходит она, когда в уме представляется лишение великого добра или терпение великого несчастия<… >

§ 108. Любовь есть склонность духа к другому кому, чтобы из его благополучия иметь услаждение. Сия страсть по справедливости назваться может мать других страстей, ибо часто для любви веселимся, уповаем, боимся, негодуем, жалеем, стыдимся, раскаиваемся и прочая. Любовь сильна, как молния, но без грому проницает, и самые сильные ея удары приятны. Когда ритор сию страсть в послушателях возбудит, то уже он в прочем над ними торжествовать может.<… >

§ 111. Надежда есть услаждение о получении будущего добра. Движением сея страсти бедные утешаются и ободряются ослабевшие. Ритор, когда оную в ком возбудить хочет, то должен он представить: 1) что оное добро получить возможно; 2) что в получении оного хотя есть препятствия и затруднения, однако преодолеть их не весьма трудно; 3) что к получению оного есть довольные способы; 4) что есть примеры, как другие прежде подобным образом то же делали или он и сам прежде сего получал; 5) что время, место или обстоятельства к тому способны; 6) что есть признаки божией помощи, на которую уповать должно.<… >

§ 112. Противная прежде страсть – боязнь есть скука от ожидания приближающегося зла. Итак, ежели кого в боязнь привести хочешь, то должно представить: 1) такие приближающиеся вещи, от которых смерть приключается, как гром, пожары, наводнения, звери, неприятельские нападения, язва, мор, трясение земли, бури и прочая; 2) которые великую печаль наводят, как лишение родителей, супругов, детей, богатства, чести, также поношение, наказание, темница, заточение и прочая.<… >

§ 113. Гневом называется великая скука, нанесенная досадою или обидою и соединенная с ненавистью того, кто обидел. Сия страсть напрягается, когда стыд, раскаяние, страх или отчаяние с нею соединено будет по обстоятельствам; в высоком своем степени называется яростию. Когда ритор в ком сию страсть против кого?нибудь возбудить хочет, должен он представить: 1) что ему от того нанесена великая беда, обида или досада; 2) что он притом его еще презирает и осмехает; 3) что тою учиненною им обидою хвастает; 4) что грозится еще и впредь больше изобидеть; 5) что от него чинятся во всех добрых предприятиях препятствия.<… >

§ 114. Гневу противно сожаление или милосердие, которое есть скука для несчастия и бедности того, кому мы добра желаем, происходит от любви к тому, кто такое противное состояние терпеть принужден.<… >

§ 115. Честь или честолюбие есть услаждение добрым мнением, которое об нас люди имеют.<… >

§ 116. Стыд есть немалая скука от худа, которое кто на себе имеет и которое другим известно. И так происходит он, когда кто о своих недостатках рассуждает или о худых своих поступках, которые людям известны.<… >

§ 117. Зависть есть скука, которая происходит от благополучия того, кого мы ненавидим…

§ 118. Зависти сродна есть ревность и разнится от ней в том, что завидующий желает, дабы другой не имел того или такого же добра, какого он желает или имеет, а ревнующий желает только, чтобы и себе получить такое же посильное добро, какое другой имеет. Посему ревность есть похвальна, а зависть, напротив того, за порок почитается…

1. М. В. Ломоносов первым ввел в русскую науку терминкрасноречие.До Ломоносова этот термин почти не употреблялся. Проследите, где и в каком значении употребил это слово Ломоносов. Чемкрасноречиеотличается отриторики?

2. Что требуется для приобретения красноречия? Какими средствами можно приобрести красноречие?

3. Сопоставьте в учебниках Ломоносова и Михаила Усачева: а) определения риторики и красноречия; б) «вещи», которыми «улучается» (постигается) риторика у Михаила Усачева и «средства к приобретению красноречия» у Ломоносова. Как вы думаете, о чем может говорить совпадение в текстах?

4. Каким частям современной риторики соответствует замысел Ломоносова создать «три книги руководства»: риторику, ораторию и поэзию? Что из этого замысла успел осуществить Ломоносов?

5. Какие общие места или топы выделяет Ломоносов? Как можно воспользоваться этими общими местами при распространении разных идей? Покажите это на собственных примерах.

6. Как определяется терминстрастьв риторическом учении М. В. Ломоносова? Найдите примеры в разных сочинениях и приведите обоснование различия терминовстрасть – чувство – эмоция – аффект.Как оценивается словострастьв религиозной этике?

7. Какие виды страстей выделяет Ломоносов? Сопоставьте его описание с описанием страстей во 2-й книге «Риторики» Аристотеля. Насколько эти описания соответствуют современной реальности и в чем устарели? Какие виды страстей (эмоций) можно добавить к ломоносовской классификации?

Василий Кириллович Тредиаковский (1703–1769) родился в Астрахани в семье священника. В 1723 г. бежал в Москву, где поступил в Славяно-греко-латинскую академию. Через два года пускается в смелое путешествие за границу, оканчивает в Париже Сорбоннский университет. В 1730 г. Тредиаковский вернулся в Петербург, с 1732 г. служил переводчиком в Академии наук. К 1730 г. относится его перевод романа Поля Тальмана «Езда в остров Любви». Здесь же Тредиаковский приложил собрание стихов и переводов с французского. Книга имела шумный успех.

В начале 30-х годов Тредиаковский становится знаменит не только как автор популярных стихов («Ода торжественная о сдаче города Гданьска», 1734), но и как теоретик – в 1735 г. он написал «Рассуждение об оде вообще» и «Новый и краткий способ к сложению российских стихов» – программу преобразования силлабического стиха в силлабо?тонический. Необыкновенный труженик Тредиаковский создал множество переводов («Аргенида» Барклая, «Похождения Телемака» Фенолона, изложенные гекзаметром, многотомные исторические сочинения Роллена).

«Слово о витийстве», произнесенное в Императорской Академии наук в 1745 г. (год получения звания профессора), показывает, какой была прозаическая программа Тредиаковского. Красноречие, витийство, элоквенция – «царствующая» наука, ибо все другие науки и художества «токмо чрез элоквенцию говорят». Традиционны для русской филологической традиции мысли Тредиаковского о «премудрости» истинного красноречия, значении витийства для счастия гражданских обществ; понятая как широкое использование языка «вся вообще филология… есть токмо что элоквенция». Программными оказались мысли о сравнении языков и необходимости переводов на русский язык (оставшаяся вне публикации часть 2-я), о мере в украшении слов (часть 3-я). Не исключено, что «Слово о витийстве» написано как полемический ответ М. В. Ломоносову, чье первое руководство к этому времени обсуждалось в Академии (1743). Любопытно, что Тредиаковский как бы выполнил рекомендацию Миллера, данную Ломоносову: написать руководство «на латинском языке, приложив русский перевод».

При ученой увлеченности Тредиаковского его отчасти напыщенный и тяжелый слог довольно скоро, видимо, сделал его сочинение устаревшим и маловлиятельным. Нескончаемый и не всегда ясный в согласованиях период делал изложение неудобочитаемым, хотя не может не удивлять и современного читателя богатством синонимических рядов, необыкновенной образной украшенностью определений, но такой стиль, прямо напоминавший барочные описания риторики XVII в., был уже бесконечно устаревшим.

«Слово о витийстве» (см. полное название ниже) написано по-латыни с параллельным переводом на русский язык. Печатается по отдельному изданию 1745 г., с. 19–21, 35–43, 83–87.

ORATIO

DE DIVITE, VARIA, SOLERTE, AC DISSIMILI

ELOQUENTIA

HABITA AD

CL. NOB. DOCT. PROFESSORES

IN

IMPERIAL ACADEMIA SCIENTIARUM PETROPOLITANA

A

BASILIO TREDIAKOWSKI, PROFESSORE PUBL. ORD.

ELOQUENTIAE RUSSIACAE ET ROMANAE

A. D. MDCC XXXXV

PRIDIE IDVS AVGVSTI

PETROPOLI

TYPIS IMPERIALIS ACADEMIAE SCIENTIARUM

СЛОВО

О БОГАТОМ, РАЗЛИЧНОМ, ИСКУСНОМ И НЕСХОТСВЕННОМ

ВИТИЙСТВЕ

ГОВОРЕНО

ПОЧТ. БЛАГОРОД. УЧЕННЕЙ. ПРОФЕССОРАМ

В

ИМПЕРАТОРСКОЙ АКАДЕМИИ НАУК CАНКТПЕТЕРБУРГСКОЙ

ЧРЕЗ

ВАСИЛЬЯ ТРЕДИАКОВСКОГО

ПРОФЕССОРА ПУБЛИЧНАГО ОРДИНАРНАГО

ЭЛОКВЕНЦИИ РОССИЙСКИЯ И ЛАТИНСКИЯ

Л. Г.

1745

АВГУСТА 12 ДНЯ

ПЕРЕВЕДЕНО ЧРЕЗ НЕГО Ж С ЛАТИНСКАГО ЕГО Ж

СОЧИНЕНИЯ. В САНКТПЕТЕРБУРГЕ

ПРИ ИМПЕРАТОРСКОЙ АКАДЕМИИ НАУК

[Viri! Clarissimi! Nobilissimi! Professores! Doctissimi! Celeberrimi! Optime de universa re literaria meriti! Favtores et collegae! Officio, studio, atque observantia mea semper et maxime colendi!]

Господа! почтеннейшие! благороднейшие! профессоры! ученнейшие! славнейшие! совершенным в науках искусством цветущие! благодетели и сочлены! услугами, ревностию и отменою всегда мне и по премногу достойнопочитаемые!

Что тогда вообще несравненному герою и предержавному монарху Петру, на земле первому и великому, на небе уже успокоенному и ублаженному токмо, наивожделеннеше было, то ныне в России, при благополучнейшей державе дщери Петровой, августейшей Елисаветы, первой, благочистивой, благополучной, отчасти самым делом началося. То есть когда оный прещедрый основатель сея своея Академии, академическое здание как приуготовлять, так всеми потребностями снабдевать, когда особливые уставы, по которым бы поступали академики, преднаписав положить; когда разумнейших, искуснейших, ученнейших и способнейших людей ко изобретению и к привидению в совершенство изящных наук и высоких знаний, также и к научению оным совершенно императорским иждивением по всей Европе изыскивать изволил, то другого большого плода, толь от похвального и толь от полезного учреждения приобрести он не желал, как токмо чтоб потом, в некоторое время их всеподданнейшей и домашней своей юности, многих способных к отправлению профессорской иметь и чрез то б способнее и действительнее как о бессмертной славе своего народа, так особливо о знатном прибытке от них между тем учащихся, а больше об истинной пользе своего государства промысл учинить, и от того крайнее увеселение самому себе получить, ему бы пощастилось.

Но, ах горе! не пощастилось, едва без слез выговорить можно, божественнейшему не пощастилось Мужу, как токмо сим теплым желанием чрез всю жизнь, сердце свое то есть неоцененное сокровище, всегда не довольно прославляемыя добродетели тайно увеселять. Ибо, кому все бессмертным быть желали[11], того, ах! и ныне еще весьма печально вспомянуть, того нечаянной и весьма мучительной смерти темный похитил день, и, по божиему пределу, в гроб заключил трупоносный (Вирг. Энеид., кн. 6).<…>

ЧАСТЬ I

Наибогатейшая есть Элоквенция в рассуждении вещей, наиразличнейшая в рассуждении языков, наихитрейшая в рассуждении слов, наинесходственнейшая наконец в рассуждении особ, толь в необъятном сем пространстве материи никому поистинне, хотя б мне подобному, никогда недостатка в слове не будет; и посему не толь Витию искать должно, где ему взять что говорить, и чем утвердить предлагаемое, коль хранить надобно мерность в приведении вещей, которые добровольно сами себя приносят. Сия есть причина, что и я нарочно опустить рассудил, и толь наипаче, что оно у всех есть бесспорное, то есть что красноречие всегда долженствует быть искусное, приличное, мерное, красное, порядочное, связное, обильное, расцвеченное, сильное, оно ж иногда высокое и великолепное, иногда умеренное и цветное, иногда простое и дружеское, иногда витиеватое и тонкое; которое, сверх того, все, ежели не будет все, ежели не будет истинное, то есть ежели не будет обучено от премудрости, которая есть твердое божественных, естественных и человеческих вещей познание; или лучше, ежели премудрость красноречия не рождает, не содержит и не управляет, то необходимо должно, чтоб оно было ложное, притворное, пустое и ученого безумия, равно как и безумного учения источник и корень.

И понеже сие так, то повторю, что наибогатейшая есть элоквенция, которая, основавшись на премудрости, вещи мыслит, к вещам прилежит, вещи изобретает, вещи располагает, вещи, наконец, выговаривает. И поистине кто понять или, по крайней мере, исчислить когда может все вещи до одной, о которых бы элоквенция словом или писанием рассуждать не могла? Сколько их ни есть на небе, на воздухе, на земле, между водами и в водах то есть, или звезда, светила, огни; или планеты, кометы, ветры, дожди, громы, радуги; или каменья, жемчуги, травы, древа, плоды, птицы, скоты, человеки; или моря, источники, реки, рыбы, киты и прочие бесчисленные в сем общем, прекрасном и удивительном мире вещей находящиеся – сие все обще и каждая особливо элоквенции в рассуждение приходят. Всякое притом так называемое единственное и общественное, всякое отлученное и слученное, всякое слово и дело, всякое хотение и действие, все добродетели и пороки, все,<… >но на что много исчислять, почитай, с докукою? все, вкратце, что чувствами понимается и от чувств убегает и еще сам Бог преблагим превеликий сверх всех вещей в свете, обильнейшая и благочестнейшая есть материя элоквенции.

Что ж касается до знаний и изящнейших наук, что священная и святая феология, оная божественных вещей благочестивая испытательница, пленяя разум в послушании веры, учит и верит?

Что правосудия правота и власть законов повелевают делать или не делать человеческому роду? Что спасительная медицина приносит помощи к прогнанию толь многих болезней, нападающих на целое здравие или сего ж к возвращению, ежели оно повредилось или совсем погубилось? Что математика или исчисляет, или сличает, или размеряет? Что физика<…>? Что механика<…>? Что астрономия<…>? Что география<…>? Что гидрография? Что оптика? Что статика? Что прочие все знания, науки, художества или узаконяют, или в дело производят, или еще обещают, которое бы и делалось чрез элоквенцию или для важности величественнее, или для выхваления знаменитее, или для присоветования сильнее, или для предложения яснее, или для украшения цветнее, или, наконец, для увеселения сладостнее и приятнее?

В толиком множестве наук и знаний, хотя неточно в исчислениях всех, сколько ни есть различных видом, сколько бесчисленных числом вещей не содержится, однако они все токмо через элоквенцию говорят. Но хотя ж все оные вещи не могут без элоквенции иметь голоса, однако понеже все сии знания и науки особливыми состоят классами, то как со стороны некоторым образом занимают помощь у элоквенции; но, впрочем, так они ту у нее занимают, что не могут не занимать.

Чего ради посмотрим теперь на оные учения, которые элоквенция рождает, питает, украшает, производит и которым она и предводительница и сама с ними совокупно идет, то есть которые все не что иное, как сама Царица Элоквенция, на разных и разным образом престолах сидящая и лучами величества своего повсюду сияющая. Из сих наипервейшая есть история, оное зеркало правды, память общая… Ни одно поистине учение, которое бы большею ума силою, которое бы напряженнейшим духа устремлением производилось, как высокой оной поэзии размышления. Но что, впрочем, есть сия живопись словесная, как токмо сама элоквенция, в другую одежду наряженная, на другом месте посаженная, другою честию возвеличенная, другим способом обогащенная? Итак, полуденного солнца яснее, что вся вообще филология, различные имена или от способа производящего в дело, или от вещей в действо производимых, или от некоторого рода в изъяснении словом имеющая, самою вещию есть токмо что элоквенция.

Толь изобильно вещами, или лучше, неистощаемо есть витийство, что куда зрение мое ни обращу, везде оное токмо царствующее вижу. Да представятся в мысль самые человеческие общества, которых человеческому роду нет ничего полезнее, какой крепче другой союз найдется обществ, кроме той же самой элоквенции? Ибо элоквенция общества управляет, умножает, утверждает. Она доброжелательное сердце словом показывает, дружбу соединяет, ссоры разнимает, суды отправляет, брани успокоивает и воздвигает, мир промышляет и сохраняет, радостные случаи больше обвеселяет, печальные утешением подкрепляет, сбывшимся по желанию приветствует, страждущим напасть поспешествует, неправедно гонимые защищает и избавляет, рушающуюся к падению надежду восставляет, безмерно вознесшуюся понижает. Она ослабевающего народа побуждение, но необузданного усмирение; ею человеческая лесть к пагубе, а непорочность к безвредию ведется. Но чтоб вкратце заключить: толь с великою силою элоквенция господствует в человеческом обществе, что ее управлением и мудростию не токмо простых людей спокойствие, но и величество государей, еще и всего государства спасение содержится, о чем почитай, ежедневные опыты свидетельствуют.

Утвердил, сколько мог, но мог, сколько я был должен, что элоквенция есть наибогатейшая по знаниям, по наукам, по всей филологии, по обществу человеческому, еще и по всем до одной вещам как вещественного, так и мысленного миров.<… >

ЧАСТЬ III

<…>Надобно исследовать в сем третием месте, коль есть искусна и хитра элоквенция в рассуждении слов, понеже я в самом начале сказал, что она есть наихитрейшая.

<… >Нужда первая и последняя есть причина, почему элоквенция наихитрейшая есть в словах; но красота слов, понеже есть и она, делает элоквенцию токмо приятною, а не твердою, так что украшение слова, хотя и много служит истинному витийству, однако больше раболепствует пустому и притворному.

Но сего ради не должно ж отвергать всякого надлежащего убранства истинному красноречию, понеже обще украшается оным и притворное; равным образом как не того ради не надобно благороднейшим девицам пристойно и искусно употреблять румяны, чтоб был в лице сияющий цвет, и лучшее в нем пригожство, что понеже и безмерно, и некстати мажутся оным подлые женщины. Да будет, желаю, и красна, и учтива, и хороша, и чиста, и великолепна истинная элоквенция; однако да будет такая честно, прилично, не без меры, но в меру, и да не инако себя ведет, как высокая госпожа, которой повелено в торжественные дни танцевать, а не так бы она резво и кривляючись плясала, как деревенская баба. К чему ж сие идет? Дабы выразуметь, что не красота и оказалость есть причиною искусства, которое употребляет в словах элоквенция; но вся тому причина токмо одна нужда.<…>

1. Прокомментируйте эпитеты, которые предлагает к слову красноречие В. К. Тредиаковский. Какое основное требование полагает он в основание красноречия?

2. Что является материей (материалом) для элоквенции (красноречия)?

3. Как распространяется действие красноречия на другие науки: историю, поэзию, филологию?

4. Какова роль элоквенции в управлении обществом?

5. Что такое истинное красноречие в рассуждении слов (часть 3)? Какими сравнениями пользуется Тредиаковский, чтобы объяснить истинную «красоту слов»?

6. Какие стилистические приемы (фигуры речи, тропы) использует Тредиаковский для создания своего текста? Приведите примеры.

Александр Петрович Сумароков (1717–1777) известен более всего как поэт и драматург. Трудно назвать жанр, в котором бы Сумароков не трудился: он писал трагедии, драмы, оды (торжественные, любовные, анакреонтические), песни, басни, элегии, эклоги. Сумароков первым внес в русскую поэзию разговорную легкость стиха, он – основоположник русского романса, но и Сумароков же переложил в стихи всю «Псалтирь», писал духовные оды о «Божием величестве», «на суету мира», о тщетных поисках истины, нравственных совершенствах и добродетели.

Сумароков много печатался в различных журналах, в частности, в собственном «Трудолюбивая пчела», журналах Московского университета, издававшихся под редакцией его ученика и последователя М. М. Хераскова. Впрочем, судьба Сумарокова была сложна: он был директором созданного в 1756 г. театра, где ставились его пьесы, но в 1761 г. был отстранен от театра и целиком предался литературе. После прихода к власти Екатерины II Сумароков вместе со своими политическими единомышленниками пытался оказать влияние на императрицу, но вскоре оказался в числе опальных. Последние годы жизни провел в крайней бедности.

После смерти Сумарокова Н. И. Новиков издал в типографии Московского университета «полное собрание» его сочинений (1781, 2-е изд. – 1787), до сих пор являющееся единственным. Оно сохранило для нас несколько публичных речей, говоренных Сумароковым в присутствии императрицы. Кроме того, имеется статья (без даты) «О русском духовном красноречии», где замечательна начальная мысль о возможности разбора деятельности лиц «духовных» как «почитателей словесности» – по их «риторству, а не по священству». Затем следует последовательный разбор наилучших проповедников в истории русской гомилетики.

Печатается по изд.: Сумароков А. П. Полное собрание сочинений в стихах и прозе. Собраны и изданы Николаем Новиковым. – М., 1787. – Т. 6. – С. 275–284.

Красноречие духовных не в истолковании Священного писания, но в проповедовании оного и в наставлении добродетели ищется; чего ради, оставляя религию и катехизис, дело до моего предложения нимало не принадлежащее, я в проповедниках вижу собратий моих по единому их риторству, а не по священству. Итак, имея право говорити о них толико же, колико и они о мне, сколько их рассмотрение до них яко до почитателей словесности принадлежит.

Проповедники зачалися в России, как известно, недавно. Франция взошла на высочайший степень Парнаса, Россия едва о том помышляти начала; как не служит ли к чести нашего остроумия, что мы едва только разгоняем мрак невежества и во время разгонения видим такие уже плоды и покровительством Великой

Екатерины и больше увидети чаем и кафедру более и более украшаему. От первоначалия духовного красноречия, исчисляя хороших проповедников, довольно, кажется, естьли мы толикое ж их число покажем, колико таковых прославленная словесностию Франция показать может. Боссюет, Бурдалу, Флешиер, Массилион и протестантский проповедник Сорен Франции честь учинили; толикое точно число и мы Европе отличных духовных риторов показать можем, ко славе России едва расцветавшу российскому красноречию. Сии мужи суть Феофан, архиепископ Новгородский; Гедеон, епископ Псковский; Гавриил, архиепископ Петербургский; Платон, архиепископ Тверской, и Амвросий, префект Иконоспасского училища; не говоря о тех, которых красноречие ни до слуха моего, ни до зрения не дошло, как на примере рассудительного и просвещенного Иннокентия, архиепископа Псковского, многопочтенного Самуила, епископа Крутицкого, и распорядочного в разуме Антония, епископа Архангельского, Феофилакта, архимандрита и ректора Иконоспасского, и, может быть, еще и многих, которых и имена мне неизвестны.

Разберем дарования и свойства известных мне первых четырех известных и всей России риторов: Феофана, Гедеона, Гавриила и Платона и начавшего прославлятися Амвросия. Но прежде скажу я о свойствах других, не важных духовных риторов, и о вкусе их, не касаяся чести священных особ их, но говоря о их только сочинениях; ибо религия не будет поругана, когда скажется о ком то, что сочинение его худого вкуса. Мы почитаем сан духовный и не согрешили бы, когда бы что против Василия Великого и Иоанна Златоуста, разбирая их речи, выговорили, ибо должны почитати житие их только, а проповеди их почитаем мы не из должности, но из справедливости. Многие духовные риторы не имущие вкуса, не допускают сердца своего, ни естественного понятия во свои сочинения, но умствуя без основания, воображая неясно и уповая на обычайную черни похвалу, соплетаемую ею всему тому, чего она не понимает, дерзают во кривые к Парнасу пути, и вместо Пегаса обуздывая дикого коня, а иногда и осла, встащатся едучи кривою дорогою на какую?нибудь горку, где не токмо неизвестны музы, но ниже имена их, и вместо благоуханных нарциссов собирают курячью слепоту. Достойно воистинну сожаления, когда прославление великого Бога попадается в уста невеже. Не думайте, что я только Феофанов и Платонов для проповедования слова Божия требую! нет; естьли бы одних таковых правительства ко проповедованию Божества и добродетели избирали, опустошилися бы храмы Божии по всей Европе, а у нас еще и паче. Более имеем мы во красноречии духовных недостатка; более и благодарности великие наши риторы достойны, что они, яко светлые звезды, в густом воссияли мраке. Коликое число проповедников прославилося чернию; но чернь есть и благородная одним тем только, что они им не были вразумительны! Слышатели, не опираяся на свое понятие, чаяли во проповедниках глубокой быти премудрости, и причитали премудрость их непонятию своему, находя в себе недостатки разума не от малого о себе мнения, но от великого почтения надутого и паче мер витиеватого и ни с умом, ни с сердцем несогласного предложения. Хотя истинная причина была та, что сии глубокомудрые пустомели того, что они говорили, или паче бредили, и сами не понимали. А притом таковым проповедником помогает и то, что многим кажется тяжким грехом речь о божестве похулити. Называли безумцы французского сатирика ругателем чести Людовика XIV, когда он ругал изъяснения похвал королю, приносимых от скаредных писателей, но тому обвинению не только разумные люди, но и сам король смеялся, ибо слава Людовика оставалась славою, а врали вралями.

Все то выговорено, что до худых духовных риторов касалося; посмотрим на риторов первостепенных, приносящих отличную честь России. С Феофана зачнем яко со старшего. Сей великий ритор есть российский Цицерон; малороссийские речения и требуемые, не ведаю ради чего, иностранные речения сочинения его несколько безобразят; но они довольно заплачены другою чистотою. В сем риторе вижу я величество, согласие, важность, восхищение, цветность, рассуждение, быстроту, перевороты, страсть и сердцедвижение, огромность, ясность и все то, что особливо Цицерону свойственно было; и видно, что он все свое красноречие на сем отце латинского красноречия основал.

Гедеон есть российский Флешиер: цветности он имеет еще более, нежели Феофан; сожалетельно, что мало было в нем силы и огня и что он по недостатку пылкости часто наполнял проповеди свои историями и баснями, сим бедным запасом красноречия. Приятность, нежность, тонкость были ему свойственны и после Феофана опустошенный российский парнас, или церковь, лишенная риторской сладости смертию великого архиепископа, обрадовала Россию сим Гедеоном, мужем великого в красноречии достоинства; ибо до него единый бывший диякон Савицкий украшал только придворную кафедру и, мало почитаем или паче гоним невежами, оставил духовенство и проповеди и, восходя на российский парнас, возвратился, не коснувшись самыя горы сея верху, что многие не без основания ожидали, и принужден, потеряв охоту риторствовать, оттоле возвратиться.<… >

Гавриил, архиепископ петербургский, есть больше сочинитель разумнейших философских диссертаций, нежели публичных слов, а потому, что стремление его больше в диссертации, нежели в фигуры риторские. Так как его сравнивати с другими проповедниками никак не можно, то только скажу я о нем, что красота плавного и важного его склада приносит ему пред всем просвещенным светом достойную любезного имени его похвалу и что будет он всегда честию нашего века и в потомстве, купно с другом своим и с товарищем, со преосвященным Иннокентием, мужем весьма отличного достоинства и всею Россиею почитаемым, достойным лица Божия и лица монарша.

Платон есть последователь Златоуста: его имеет дарования, его свойства, его вкус. Сей российский Бурдалу исполнен силы, пламени и быстроты; преемник Феофанов, приводит в восхищение слышателей, а читателей еще больше. Гедеон трогает сердца, сей – восхищает, а Гавриил – разумом пленяет. А я, вспомня некоторые уподобления Софокла, Еврипида и Эсхила с водными потоками, скажу то, уподобляя сих великих мужей. Феофан подобен гордой и быстротекущей реке, разливающейся по лугам и орошающей горы и дубровы, отрывающей камни с крутых берегов, шумящей во своих пределах и журчащей иногда под сению соплетенных древес, наводняя гладкие во время разлияния долины. Гедеон подобен потокам, всегда журчащим и извивающимся по прекрасным паствам, протекающим по приличным лугам и питающимся благовонными цветами, но иногда по неплодным проходящим местам, уменьшающим изобилие вод и едва дно покрывающим. Гавриил подобен реке, без шума наполняющей брега свои и порядочным течением, не выходящей никогда из границ своих. Платон подобен реке быстротекущей и все, что ей не встретится, влекущей с собою в морскую пучину, преходящей прекрасные долины, орошающей тучные рощи и бегущей по чистому песчаному дну, окропляя мягкие муравы. Во окончании всего нельзя мне еще в такое же тонкое рассмотрение войти из единой напечатанной речи Амвросиевой о сем авторе, а по слуху единому, как я прилежно слова ни слушаю, анатомить его сочинения трудно; то только скажу, что он не только обещает, но уже и есть отличный ритор и всеконечно достоин быти участником Феофановых и Платоновых лавров и, шествуя по стопам их, выше Гедеона превознесется.

1. В чем, по мнению Сумарокова, состоит духовное красноречие? Как Сумароков оценивает состояние развития духовного красноречия в России?

2. Как Сумароков аргументирует свое право критиковать и разбирать проповеди духовных лиц? На каком основании он видит в священнослужителях «своих собратий»?

3. Кого из духовных риторов выделяет Сумароков? Что вам известно о деятельности Феофана Прокоповича или Платона (Левшина), будущего митрополита?

4. Какие требования к речи духовных лиц выдвигает Сумароков? Какие качества речи отмечает Сумароков в проповедях каждого из разбираемых им церковных ораторов: Феофана Прокоповича, Гедеона, Гавриила и Платона?

5. Какие сопоставления с водными потоками в отношении к речам ораторов проводит Сумароков?

6. Сумароков был острым на язык писателем и критиком. Найдите в тексте фигуры иронии и сарказма.

Амвросий Серебренников (1745–1792) – архиепископ Екатеринославский и Херсоника-Таврическо-го. Окончил Вятскую семинарию, продолжая учиться в Московской духовной академии. Начал преподавать в 1773 г. в Троицкой духовной семинарии риторику,

историю и французский язык, а в 1775 г. назначен префектом и учителем философии. В 1778 г. переведен в Славяно-греко-латинскую академию на те же должности, а в 1782 г. назначен ректором Новгородской духовной семинарии и возведен в сан архимандрита Ан?тониева монастыря; с 1783 г. – епископ Олонецкий, с 1786 г. – архиепископ Екатеринославский. По занятии русскими Молдавии назначен, согласно желанию князя Потемкина, местоблюстителем молдаво-влахий-ской экзархии.

Преосвященный Амвросий был известен как ученый и проповедник. Современники отмечали его необыкновенную любознательность, энергию и в то же время кротость характера. Амвросий пользовался любовью князя Потемкина и расположением Екатерины II, которую проповедник неоднократно приветствовал во время ее путешествия на юг.

Амвросий Серебренников участвовал в составлении Словаря Академии Российской, за что был избран членом Российской академии. Но наиболее известен как автор «Краткого руководства к оратории российской», выдержавшей два издания 1778 и 1791 гг. Это было наиболее серьезное сочинение по риторике после трудов М. В. Ломоносова. Несмотря на безусловное преклонение перед авторитетом великого ученого и частые ссылки на него, Амвросий вполне самостоятелен во многих разделах своего учебника. Прежде всего он классифицирует виды тем в оратории, что имело практический педагогический смысл, – этот раздел в русских риториках развития не получил. Вполне оригинален Амвросий и в разработке родов и жанров ораторских речей, из которых мы выбираем для публикации все жанры поздравительных речей.

Печатаются по изданию: (Амвросий Серебренников) Краткое руководство к оратории российской, сочиненное в Лаврской семинарии в пользу юношества, красноречию обучающегося. – М., 1791. – С. VII?VIII, 1–7, 18–26, 31–40, 50–53, 66, 106–107, 110, 113, 118, 123, 176–184.

К ЛЮБИТЕЛЯМ РОССИЙСКОГО КРАСНОРЕЧИЯ

Сколько изобильно мы снабжены романами и другими маловажными сочинениями, столь напротив того мало до наук относящимися и тем менее самыми системами их, так что надобно на чужом языке с великою трудностию почти всему обучаться; а те, кои сих средств лишаются, принуждены или против воли быть незнающими или от чужих уст зависеть, дабы хотя некоторое иметь просвещение. В сем намерении усердствуя общему наук Российских благу, представляю любопытным сынам отечества Краткое сие руководство к оратории. В избрании правил старался я особливо ту иметь осторожность, чтоб излишними не умножить сего сокращения, а нужное все предложить, и при том, сколько можно яснее и понятнее. В расположении следовал я древним и новейшим сей науки писателям, однако инде для лучшего, как мне казалось порядка, отступал от них. Примеры во всех почти местах приводил из писателей российских: во-первых, из поучительных слов Преосвященного Платона, архиепископа Московского и Калужского; второе, из стихотворений и публичных слов г. Ломоносова; третие, из трагедий и од г. Сумарокова – не потому, чтоб я презирал других, но дабы показать, что мы и в соотечественниках имеем Демосфенов и Вергилиев. Речения греческие, а особливо в тропах, фигурах, периодах и других местах, переводил я инде последуя г. Ломоносову, а инде смотря более на определение, нежели на происхождение их; по всем же сем имел ли какой?нибудь успех, сие оставляю на благорассуждение обществу. По крайней мере льщу себя, да и не тщетно, что истинные любители российского витийства примут благосклонно труд мой по ожидании полной и совершенной оратории.

ВСТУПЛЕНИЕ

§ 1. Оратория^а есть искусство преклонять словом других к своему намерению.

^а Имя сей науки производится от латинского глагола oro, т. е. говорю, оттуда имя Orator, вития, или словесный, и Oratoria, ars, fuie facultas, т. е. наука или способность к предложению слова. Называется также Риторикою от греческого слова reo, говорю, по мнению Воссия, и retor то же, что оратор; однако некоторые из древних полагают различие между Ретором и Оратором, так что Ретор по мнению их есть тот, кто учит красно говорить, а оратор, кто умеет по оной науке поступать.

§ 2. Материя, или предмет, Оратории есть: 1) свойства души человеческой; 2) все вещи, знанию нашему подлежащие^а.

^а Древние писатели, рассуждая по тройственным делам, в которых употребляема была оратория, трех родов и материю полагали: 1) дела, касающиеся до суда; 2) к благосостоянию или вреду целого общества; и 3) к похвале или охуждению известных людей; но понеже в сих трех родах не содержатся собственно нравоучительные или философские рассуждения, а тем менее христианские истины, то лучше материею Оратории назвать все вещи Божественные и человеческие, знанию подлежащие.

§ 3. Конечная причина оратории или оратора^а, сею наукою просвещенного, есть склонение других к своим мыслям.

^а Следственно, конечная причина ретора есть сделать знающим будущего оратора.

§ 4. К достижению сего потребны от оратора, кроме совершенного знания правил реторическиХ, искусство в других науках^ь, долговременное упражнение? подражание славнейшим писателям^й, а паче всего природные дарования^е.

^а Ибо в противном случае ниже имени достоин будет, и естьли, возымев некоторое только понятие, осмелится предлагать слово, то вместо похвалы в посмеяние придет.

^b 1) Для того, что по свидетельству г. Ломоносова, чем искуснее в науках, у того больше есть изобилие материи к красноречию; 2) Бесчисленные могут быть случаи, в которых оратор обязан говорить о различных материях, науках, свойствах их, частях, истинах, которые естьли не знает, то или должен будет со стыдом умолчать, или завраться, или пустословить. Однако сие не так разуметь надлежит, чтоб все науки совершенно изучить, ибо для сего и жизни нашей мало. Довольно, естьли он будет твердо знать логику, без которой о вещах справедливо рассуждать не можно, науку о душе, Богословию естественную, нравоучение, а паче, как христианин, закон свой, также историю, ибо без сих всех никогда не достигнет до конца или намерения своего; а в прочих столько будет упражняться, сколько состояние его, должность и обстоятельства потребуют.

^c Никто совершенным оратором еще не родился; и сам Димосфен и Цицерон, славнейшие красноречием мужи, несколько лет прежде учились сочинению, пока, наконец, непрестанным упражнением достигли до имени оратора. Для того надобно много читать и помнить, часто размышлять, а больше сочинять. Ибо наилучший красноречия учитель есть употребление.

^d Знаменитые писатели сему правилу последовали: Цицерон подражал Димосфену и другим, Вергилий – Гомеру.

^e Ибо, по свидетельству г. Ломоносова, как семя на неплодной земле, так и учение в худой голове тщетно есть и бесполезно. Рук. к красн. 3.

§ 5. Должность оратора состоит в изобретении, пристойном расположении, или соединении, украшении и произношении мыслей своих¹.

a Некоторые полагают должность оратора в том, чтоб учить, увеселять и возбуждать; другие в изыскании того, чем можно преклонить слушателя, но сие разности не сделает, ибо нельзя учить, увеселять и возбуждать, не сыскав, не расположив, не украсив и не выговорив доводов, к сему способствующих, а усматривать, чем удобнее преклонить слушателя есть то же, что изобретать и проч.

§ 6. Последуя сему, предложи здесь правила о изобретении, расположении, украшении и произношении, служащие будущему оратору к удовлетворению должности его.

Глава первая О разделении мыслей и тем

§ 1. Изобретение есть приискание мыслей^а, пристойных к теме.

^a Древние и с ними новейшие определяют изобретение чрез вымышление доводов, способствующих к преклонению, но под именем доводов не содержатся разделенные мысли, а особливо те, кои означают свойства. Г. Ломоносов изобретение называет собранием идей, пристойных предлагаемой теме; мы под речением мыслей то же разумеем, что он под именем идей.

§ 2. Мысли суть представления вещей, или рассуждения, со-воображением и разумом производимые.

§ 3. Вещи представляем в уме нашем или сходные или противные, или другое какое?нибудь отношение к теме имеющие^a.

^a Напр. вода и время, просвещение и невежество, война и разорение.

§ 4. Рассуждение есть соединение или разлучение представлений чрез глагол существительный есмь или другой, означающий свойства, или состояния.

§ 5. Представления вещей, совоображением производимые, есть-ли изображаются словом, то называются терминами, а рассуждение – предложением, и имеет в себе три части: 1) подлежащее, т. е. термин*^а, о котором утвердительно или отрицательно что говорится; 2) сказуемое, или то^ь, что мы прилагаем к подлежащему; 3) союз, или связку^с из которой видно, должно ли сказуемое приложить к подлежащему или отнять: она обыкновенно бывает глагол существительный есть или суть и полагается во всех временах или способах иногда явно, а иногда косвенно или доразумевается.

^a Напр., в сих предложениях: Бог есть истинен, подлежащее есть Бог, понеже о нем утверждается, что он истинен, есть будет связка, а истинен сказуемое, приложенное к подлежащему. Мир не есть вечен: мир будет подлежащее, не есть – связка, вечен – сказуемое, отъемлемое от подлежащего. Порок гнусен: здесь связка доразумевается. Награждение ободряет науки: связка здесь будет находиться косвенно, а чтоб ее сделать явною, то надлежит глагол применить в причастие и приложить к нему глагол существительный.

^b Как много сказуемых при одном подлежащем, так, напротив того, при многих подлежащих может быть одно сказуемое.

^c Ежели союз прилагает сказуемое к подлежащему, то такое предложение называется утвердительным; а естьли отъемлет, то отрицательным.

§ 6. Все предложения, имеющие какое?либо отношение к теме, называются вообще доказательствами и разделяются обыкновенно на уверительные, советовательные, возбудительные и касающиеся до благонравия.

§ 7. Темою называется всякая материя, о которой говорить должно, и разделяется на риторическую и истолковательную, или на простую и сложенную, или на умозрительную (theoreticum), деятельную (practicum), или наконец, на общую и особенную.

§ 8. Тема риторическая*^а есть та, о которой предлагается слово, а истолковательная^b – из которой оное производится.

^a Темы риторической виды суть: 1) термины, напр. жизнь, смерть; 2) предложение, напр. время все истребляет; 3) вопрос, напр. должно ли всем наукам учиться?

^b К истолковательной принадлежат: 1) изречения чужие, куда принадлежат слова С. Писания, напр. мнози суть званни, мало же избранных. Лук. 14, 24; 2) дела, напр. о потопе, о Моисее; 3) выдумки, напр. картины, здания, монеты.

§ 9. В простых темах бывает один только термин или речение*^а, а в сложенных^b – два, или больше.

^a Таковы суть темы риторические, напр. о душе, о пороке, о добродетели.

^b Сложенная тема – потому что также есть рассуждение, называется иногда предложением, но главным или основательным, для различения от предложений посторонних, к нему прилагаемых.

§ 10. Умозрительные (theoretica) темы суть в которых содержатся истины, к знанию токмо касающиеся^a, а деятельные – в которых, кроме знания, что?нибудь советуется^b.

^a Напр. счастие не может быть постоянно.

^b В сей теме «время напрасно терять не надобно» заключается советование.<…>.

Глава пятая О изобретении советовательных и возбудительных доказательств

§ 1. К изобретению советовательных доказательств восемь нижеследующих мест способствовать могут: 1) представление того, что есть законно, под которым именем надлежит разуметь, во-первых, Священное Писание, предания церкви, право естественное, законы государственные, обыкновения и проч.

§ 2. Второе место называется справедливым, под чем надобно доразумевать и то, что есть свято. Следовательно, здесь советовать можно представлением, что то умножает славу Божию, что требует того любовь к отечеству, родителям, сродникам, гражданам, что то способствует к благонравию общества, что воздерживается дерзость развращенных, ободряет добрых и проч.

§ 3. Третие место есть полезное, где надлежит слушателю показать, что воспоследует, естьли сделано будет то, что советуется, и что вопреки есть ли будет пренебрежено. В первом должно показать, что сохранится снисканное имущество и будет умножено нового присовокуплением; что отражено будет настоящее или удалено наступающее злополучие. Во втором случае надобно представить, что лишится снисканных благ и будущих напрасно станет ожидать; что настоящего несчастия не избежит, а впредь еще усугубит.

§ 4. Четвертое место есть приятное, ибо не довольно для иных показать пользу; но надлежит дать видеть, что от того произойдет удовольствие, радость собственная и ближних, печаль недруга и проч.

§ 5. Пятое место есть необходимость, которым представляется, что без того польза желанная не получится.

§ 6. Шестым местом почитается возможность и удобность, где показать должно, что средства, обстоятельства, случай, помощь и проч. к тому способны.

§ 7. Но естьли бы что в самой вещи было неудобно, то скажем, что тем будет совершение его славнее, и сие место, т. е. слава есть седьмое, которым советовать можно; причем, надлежит показать, что или сохранится, или умножится слава, или он один и первый, или с другими немногими к сему приступит.

§ 8. Восьмое место есть окончание, в котором представляется, что хотя бы советуемое дело и не удалось, мы однако и в сем случае получим свою пользу и честь.

§ 9. Можно иногда советовать от противных сим мест, напр. что не сделать, то будет противу закона, несправедливо, грешно, бесполезно, опасно или вредно, скучно, бесчестно или постыдно, представляя все противно тому, что выше изображено.

§ 10. В рассоветовании чего?нибудь, кроме сих противных мест, можно еще присовокупить, что то нимало не нужно, что не удобно, или невозможно, что хотя и удастся нам, останемся в посмеянии.

§ 11. Кроме сих особенных мест, способствуют к советованию и риторические общие места, а особливо от свойств, действий, противных, сравнений, примеров и проч.

§ 12. Возбудительные доказательства за предмет имеют возбуждение или утоление страстей, которые разделяются на первоначальные и производные. Оные суть: радость и печаль; сии: любовь, сожаление, зависть, удовольствие, стыд, надежда, боязнь, ужас, трепет, отчаяние, ревность, гнев, злоба, ненависть.

§ 13. В изобретении сего рода доказательств, чтобы всегда быть успешну, надобно: 1) совершенно знать свойства каждой страсти, чему научает философия; 2) проникнуть в нравы и склонности людские, ибо та же страсть возбуждается или утоляется скорее или медленнее в одном, нежели в другом человеке и лучше сим способом, нежели иным, чему причины и правила показывает нравоучение; 3) предмет, или вещь, в которой возбуждается или утоляется страсть, ибо чем трогается благородный, того подлый иногда не чувствует и проч.; 4) зная все сие, надлежит оратору восчувствовать в себе прежде все движения духа, которые в другом возбудить хочет. В прочем может способствовать к сему же наблюдение следующих правил.

§ 14. Понеже всякая страсть зависит от быстрого и живого, но не подробного воображения благ и зол, то в возбуждении ее надлежит вдруг и сколько возможно живее словом представить, что то лице или вещь, к которым страсть возбуждаем, премногие и великие нам блага приносит, или бедствия отражает, или совокупно и вопреки.

§ 15. В утолении страстей надобно взойти в подробность и показать ясно, что или нет тех благ приносимых или зол отвращаемых; или что они не столь многи и велики; или, наконец, стараться возбудить противную страсть^а.

^a Пространнее о сем роде доказательств пишет г. Ломоносов в Рук. Ритор. гл. 6, где и примеры к сему служащие приводит; мы здесь наблюдаем краткость.

Глава шестая О изобретении доказательств благонравия

§ 1. К уважению выше изъясненных доказательств премного способствуют доказательства благонравия. Ибо тщетно будем напрягать все силы нашего разума и красноречия к уверению истины, присоветованию дела или возбуждению духа слушателей, естьли они предуверены, что мы не честного жития, малого знания, сомнительного доброхотства и естьли сих пороков следы и в слове нашем находят.

§ 2. Чего ради сколько возможно надлежит стараться приобресть в других о себе доброе мнение: 1) в том, что мы честны; 2) что имеем довольное понятие о вещах и делах и, наконец, 3) что мы тех самих, которым предлагаем слово, любим и всякого добра им желаем, что все не иначе можем иметь, как естьли таковым будем в самой вещи, каковыми пред людьми хотим показаться.

§ 3. Но естьли где, то наипаче в слове должно тщаться показать си три качества, ибо оно есть как некоторое подобие, или зеркало, в котором душа наша видна.

§ 4. Чего ради, во-первых, чтоб честность наша явствовала в слове, надлежит наблюдать следующие правила: 1) ничего не говорить, что противно слову Божию, добродетели, законам; 2) удаляться от выражений смехотворных, легкомысленных шуток и всего, что не пристойно важному человеку; 3) о себе самом не высокоумствовать; 4) наконец, когда предлагаем слово, чтоб самой наш голос, обращение очей, движение рук изображало нашу скромность и постоянство.

§ 5. Второе, чтоб вперить мнение других о благоразумии нашем или о том, что мы довольное о вещах и делах сведение имеем, должно 1) с возможною осторожностью сочинять слово и не прельщаться тем, когда мысли текут, но, написав, рассмотреть вторично с рассуждением не только самые мысли, но речения, порядок и союз их так, чтоб все казалось не излишним; 2) наблюдать краткость и для того доказательства надлежит измерять не числом, но важностию; 3) применяться к склонностям народа того, пред которым предлагаем слово, чему достопамятный пример можно видеть в Курции кн. III, где Александр Великий ободряет войско свое к сражению, применялось к каждому народу; 4) помнить разность состояний и времени и, наконец; 5) знать расположение сердец и нравов в рассуждении страстей, навыков, возраста и счастия, ибо наблюдение сих правил великую подаст перемену и в слове и в доказательствах^а.

^a Наилучший верх пример сему можем видеть в Божественном Витии апостоле Павле, читая Послания его к римлянам, коринфянам, галатам и проч.

§ 6. Однако во всем сем должно иметь благоразумие, чтоб не показаться или робкими, или хитрыми льстецами.<… >

Глава восьмая О изобретении в особенности и о родах слов

<…>§ 4. Все речи и слова мы разделяем на два рода: на показательной и советовательной, однако принимаем их в обширнейшем разуме, нежели древние писатели^а, и потому к первому относим все те сочинения, в которых что?нибудь просто объясняется или с утверждением или отвержением доказывается; а ко второму – напротив, в коих или что советуется, или рассоветуется.

a<…>К сим двум родам прибавляли они третий, то есть судебный, но мы сей род[12] частию под совещательным, частию под показательным разумеем. Ибо кто, напр. уличает противного своего в злодеянии, то приводит вероятные доказательства или вопреки отражает; кто спорит о названии дела, как его именовать, или о том какое оно, похвальное или бесчестное, или коликое, т. е. великое или малое, или, наконец, кто толкует в свою пользу законы и соглашает их, в чем все судебные слова заключаются, тот не доказывает ли с утверждением или с отвращением? Равномерно, кто учит слову Божию, кто открывает вещей и действий причины, изъясняет истины, сооружает новые системы и проч., не то же ли за предмет имеет?

§ 5. Таковы суть в первом роде речи и слова похвальные или поносительные, жалобные, обличительные, повинные, оправдательные, просительные, поздравительные браком, днем рождения, чином, победою, вступлением, благодарительные, надгробные; а во втором – побудительные, утешительные, исправительные, миротворные и проч.

§ 6. Похваляем или поносим обыкновенно: 1) лица, 2) свойства, 3) дела, 4) вещи.

§ 7. Лица бывают или знаменитые, или подлые: знаменитые суть самовластные государи, в республиках чины или сенат и прочие славные мужи. Подлых лиц хвалить почти не можно и не должно, разве вообще. Знаменитым особам пишутся похвалы или при жизни их, или по смерти.

§ 8. Похваляя государей живых, надлежит остерегаться: 1) чтоб им не приписать таких свойств или дел, которых или совсем нет в них, или противные им находятся, или которых они не любят; 2) не показаться излишне ласкательным или до подлости раболепным, чего премногие писатели не наблюдают; но паче стараться наблюдать посредство между республиканскою вольностью и подданством раболепным.

§ 9. Естьли же будет говорить оратор о похвалах умершего государя, то должен помнить, чтобы не унизить чести или славы преемника его.

§ 10. При управлении чинов, управляющих республикою, можно иметь большую свободу мыслей, но менее великолепия, а особливо естьли одному только говорится похвальное слово, то надлежит великую иметь осторожность, ибо весьма удобно можем оскорбить соправителей его; чего ради надобно пристойным образом и к их похвале обращать слово, напр.: что они его к тому благоразумно избрали, что тот вне оружием, а они мудрым расположением внутрь пределов своих прославили себя или что другое подобное сему. Впрочем, должно припомнить здесь правила о благоразумии, в гл. 5 предложенные.

§ 11. Места особенные, из которых можно изобретать похвалы знаменитым особам, суть нижеследующие: 1. отечество, 2. род, 3. время рождения, 4. природа, 5. воспитание, 6. науки, 7. добродетели, 8. дела, в мире или войне учиненные, 9. великость счастия, 10. похвала детей, 11. сравнение с другими.<… >

§ 16. Воспитание бывает двоякое: разумное и попечительное или случайное и нерадивое. От первого можем хвалить, что он показал достойные плоды воспитания или что оно было только путь, по которому он сам охотно тек. От второго, что он себе должен воспитанием или что хотя злость и покушалась затмить и погасить его таланты, но он, предводим Промыслом, тем паче просиявал и проч.

§ 17. С воспитанием соединены науки, от которых похвалы изобретаются таким образом: напр., что он учен, то наука есть украшением превосходной его природе; или вопреки, что он не учен, то дарования естественные дополняют в нем то, чего не достает в науках, и что сама наука для него есть книга, в которой поучается с большим успехом, нежели кто другой в бесплодных умозрениях; иногда упоминаются все науки, какие кто любит или ввел в отечество.

§ 18. Добродетели суть такой источник, из которого одного можно почерпнуть все мысли похвале, не заимствуя других. Сие чрез вычисление всех их с доказательствами уверительными и увеличением, или некоторых только присоединяя, что они суть превосходнейшия, или больше, нежели прочие, потребны, или что другие в нем домашни и сокровенны.

§ 19. Равным образом дела, в мире и в войне учиненные, составляют нередко целое похвальное слово, только были бы основаны на добродетелях, напр. законодательство на мудрости, строгость на правосудии, побеждение супостатов на справедливости и мужестве.

§ 26. Дела похвалу свою имеют от сих же самих мест, и при том, что оно было трудное, великое, первое, редкое, одним человеком учиненное, нечаянное, нужное, похвальное, славное.

§ 27. К вещам относятся страны или города. Хвалить их можно: 1) от создателей их знатных или неизвестных, и от древности; при чем надлежит то же говорить, что и о роде лиц; 2) от плодородия, от дел знаменитых граждан, от многолюдства инородных, от учреждений, от законов, обыкновений, от любви ко всему, что есть похвально, от уравнений с прочими странами или городами.<… >

§ 54. Поздравительные речи бывают по причине дня рождения, брака, получения чинов, побед, возвращения, нарочитых празднеств о чем раньше упомянуто.

§ 55. Поздравление бывает днем рождения, или воспоминанием оного в годичном обращении, что в наши времена почти соединяется со днем тезоименитства, или по причине новорожденного младенца.

§ 56. В первом случае к изобретению могут способствовать обстоятельства времени, в какое кто родился, места, родителей, а больше от тех причин, для которых поздравление приносится, как напр., благодеяний, славы, удивления, собственных дарований душевных, при чем, можно делать сравнения с другими, полагать подобия.

§ 57. Во втором, т. е. когда поздравляем родителей с новорожденным, изобретаются доводы от радости, какую общество имеет, есть ли только он человек именитой, похвалы родителей, надежды по причине обстоятельств, в § 56 приведенных, лица, воспитания будущего, признаков, при самом рождении бывших.

§ 58. Можно также в обеих присовокупить желание долговременной жизни, чинов, славы, спокойства и многократного возвращения для того с большею всегда радостию.

§ 59. Брачные речи ныне весьма редко употребляются, однако есть ли бы кто захотел сделать или упражнение или имел случай, то можно изобретать мысли пристойные от Божеского промысла, которое сие действует, от радости родителей или общества, похвалы вступающих в брак самих лиц, или вообще брака, и, наконец, от желания взаимной любви и верности, скорого удовольствия видеть свое подобие, начертанное в детях, долгой и благополучной жизни и проч.

§ 60. При поздравлении чином можно изобретение сделать, напр., что самое небо к тому его избрало и что сие достоинство есть долг, которым общество обязано наградить заслуги его; что он выше самого сего чина духом; что сие ободрение есть степень к большим достоинствам; что общество давно сего желало и радуется, надеясь, что чрез сие открывается ему путь к показанию важнейших услуг.

§ 61. В поздравлениях с получением победы изобретаются мысли от радости народа при воззрении на лице победоносца, от великости одержанной победы, опасности предлежавшей, надежды на его мужество и благоразумие, всеобщей благодарности и желания вящих успехов.

§ 62. Вступлением или прибытием поздравляя кого?нибудь, можем изыскивать мысли от великости самого того лица, его свойств, благодеяний, желания видеть, радости общей или собственной, прославление имени его и своего счастия, и естьли пристойно, так называемых желаний, о которых выше было говорено.

§ 63. В поздравлениях нарочитыми празднествами изобретение бывает от обстоятельств самих тех празднеств, или от уподобления, противного, общего места, примера, свидетельства, пристойных к оным; при чем присовокупляется иногда и собственная причина, для которой кто приносит другим поздравления, напр., долг, усердие, почтение, благодарность и сему подобное.

§ 64. Благодарность приносится за благодеяние, почему изобретение мыслей бывает от оного великости и прочих свойств, дел, в § 27 показанных; к чему придать можно, что кто?либо сам без просьбы оное благодеяние учинил; также, что мы будем тщаться равномерно, естьли в силах, служить ему или прославлять его.

§ 65. В надгробных словах и речах изобретение бывает от самого зрелища, от печали слушателей или оратора, от великости урона, т. е. чина, свойств и дел умершего, обстоятельств времени, возраста, рода смерти, последних завещаний, сожаления общего, надежды какую общество имело; наконец, можно присовокуплять, естьли потребно, утешение от славы имени, чести, вечного блаженства и проч.<… >

Глава первая. О расположении вообще

§ 1. Расположение есть приведение в соединенный порядок изобретенных мыслей.<… >

§ 3. Слово, по правилам написанное, подобно телу, составленному из частей своих; и как части в теле суть главные или меньшие, служащие к составлению главных частей, равным образом слово имеет свои главные части, состоящие из меньших.<… >

Глава первая. О украшении вообще

§ 1. Украшение есть пристойными выражениями изобретенных и расположенных вещей изображение.

§ 2. Украшение в слове есть то, что в составе и красоте человеческого тела наружность. Ибо хотя изобретение изыскивает и расположение пристойным образом распределяет все части, но как прекрасное лице может быть худым рубищем обезображено, так и тема со всеми доказательствами и расположением неукрашенною речью.

§ 3. Искусство сие украшать слово называется иначе красноречие. А поелику различные роды могут быть красноречия, то мы здесь, во-первых, предложим, что вообще до всех касаться может, а потом о их родах и каждому пристойно.

§ 4. Вообще в красноречии требуется: 1) чистота речений или выражений, 2) избрание, 3) ясность, 4) течение и периоды, 5) украшение, собственно так называемое.

Глава вторая. О чистоте стиля

§ 1. Чистота штиля требует чистых речений и употребительных выражений.

§ 2. Чистые речения суть те, которые 1) всеми одобрены, 2) вразумительны и 3) употребляются в важных сочинениях лучших наших писателей.<… >

Глава третия. О избрании и ясности

§ 1. Не довольно, чтоб чистые речения были употребляемы в слове; должно стараться, дабы каждая вещь или материя пристойным образом была выражена.

§ 2. До сего достигнуть можно, естьли самые материи*^а прежде прилежно будем рассматривать умом, а потом грамматическое и точное значение речений^b; ибо таким образом удобно найдем, какое соединение и каких речений лучше может изобразить мысль нашу^с<…>

^a Материи предлагаемые обыкновенно бывают трех родов: высокого, средственного, низкие; то, следственно, и выбор слов должен быть троякий; а от сего рождается разность штиля, т. е. высокого, средственного и низкого.<… >

^b По сему кто в грамматике природного языка не искусен, тот не может быть оратором.

^c Следственно, худое понятие о красноречии имеют которые, прельщаясь пустым звоном громких речений, стараются сим образом писать, не уважая материй.<… >

Глава десятая. О произношении

§ 1. Произношение есть голоса и тела по пристойности вещей и страстей обращение.

§ 2. Сколько нужна сия часть оратории, сие из повседневного почти опыта видимо. Наилучшее и с возможным искусством соединенное слово едва не всю красоту и силу свою теряет в устах оратора, произношению не учившегося, и вопреки посредственное сим искусством как бы оживляется и возвышается…

§ 3. К приобретению сего искусства потребны природные дарования, искусство, а более всего на нем основанное упражнение*^а.

^a Справедливо о сем Плутарх говорит: «Природа без науки слепа, наука без природы недостаточна, а упражнение без обоих несовершенно» (О воспитании детей).

§ 4. К природным дарованиям относится: состояние всего тела:^а, а особливо возраст^b; лице^c, язык^d, голос, долгота дыхания^e, состояние души, т. е. бодрость духа^f и память^g.

^a Телесные пороки, хотя между разумными никакого стыда или бесчестья не делают, но пред простым народом и сие в ораторе уважается.

^b Высокий и сановитый возраст как бы предупреждает в пользу оратора, вопреки малый и низкий нечувствительное рождает презрение.

^c Лице и глаза можно назвать зеркалом души. Посему как приятный вид привлекает взор слушающих, так безобразный и уродливый делают отвращение.

^d Косноязычие, чрезмерная торопливость и гугнивость языка сколько могут быть вредны для оратора, сие из обращения видеть можно; то ж, разумеется, и о голосе грубом, остром, сиповатом, прерывистом.

^e Много отнимает красоты в слове, естьли оратор одним продолжением дыхания не может произнести ни одного периода, ибо сим образом притупляется слово и союз мыслей разрывается.

^f Без сего робость приведет в некоторое замешательство. Наилучшие ораторы и учители красноречия сей слабости иногда бывают подвержены. Цицерон, устрашенный воплем противников и оружием воинов, не мог защищать Милона; а Исократ, по причине природной некоторой стыдливости, никогда не мог говорить речей пред народом.

^g Природная память есть особенный дар, ибо многие большую часть времени на изучение, нежели на сочинение слова употребляют.<… >

§ 6. Более же всего потребны в ораторе голос, память и бодрость духа, вид лица, обращение глаз и рук.

§ 7. Что касается до памяти, то к утверждению или ко умножению оной много способствуют: 1) умеренная пища и питие^a, 2) умеренный сон^ь, 3) ясное воображение^c) переписывание^d, 5) порядочное расположение и союз всего слова^e.

^a В питии особливо должно остерегаться от излишнего употребления вин и пиянства, ибо ничто столько памяти и разума не притупляет, как сей порок.

^b Излишний сон умножает мокроты в теле, следственно, и в мозгу; а сие состояние не меньше, как и сухость или недостаток потребных соков, памяти вредно, что бывает или не от непомерных трудов, или весьма короткого сна.

^c Ибо память тем удобнее признавать может, чем большая есть сила со-воображения и чем яснее то, что хотим помнить, воображаем.

^d Слово порядочно расположенное есть как одна цепь, а, вопреки, не связное и сбивчивое подобно многим разделенным: следовательно, как легко хранить одну цепь, нежели многие, так удобнее содержать в мыслях слово, порядочным образом расположенное, нежели бессозное.

^e Сие повседневным опытом в училищах и в других местах подтверждается. Димосфен, дабы лучше и подробнее не только понимать, но и рассмотреть красоту слога Фукидидова, несколько раз своею рукою переписал историю его о Пелопониской войне.

§ 8. Бодрости духа ежели природной нет, ничто к снисканию оной не довольно; но естьли воспитание только робость некоторую и стыдливость малопристойную вкоренило, то можно исправлять оную частым обращением между лучшими людьми представлением благосклонности и дображелательства слушателей и вообще удалением от мыслей всего того, что смущать может^a.

^a Однако здесь не советуется излишняя смелость и бесстыдство, оскорбляющее благоразумных, ибо великие мужи и превосходнейшие ораторы в начале слова примечаемы были всегда несколько несмелыми и как бы сомневающимися, что самое большую красоту придавало слову их и увеселяло слушающих.

§ 9. Голос и язык суть два средства, помощию которых оратор сообщать может мысли другим и преклонять на свою сторону. В сем дабы по желанию быть успешну, во-первых, голос должен быть ясный, громкий, приятный^a.

^a В противном случае естьли голос будет не ясный, а язык гугнивый, то никто разуметь; есть ли слабый и тихий, никто слышать не будет; есть-ли, наконец, неприятный, т. е. сиповатый или прерывающийся, скуку в слушателях рождает.

§ 10. И сие вообще о голосе. Наибольшее же искусство состоит в перемене и в наклонениях его^a.

^a Цицерон в ораторе многоразличие голоса называет потаенным пением; следовательно, как в музыке всегда одинаким тоном играть, так целое слово непеременным голосом произносить слуху противно.

§ 11. Оная перемена соответствовать должна: 1) главнейшим частям всего слова, 2) мыслям, в оных изображенных.

§ 12. В первой части слова, т. е. в начале голос имеет быть тихий, как для того, что начала слов бывают беспристрастны^a, так особливо для того, дабы показать вид скромности и чрез то снискать в слушателях некоторую благосклонность^ь.

^a Можно однако, естьли начало будет страсть какую заключать, и в нем возвышать голос.

^b Вообще и в том, и в другом случае должен оратор, вышед пред народ, не вдруг говорить, но несколько помолчать, дабы и слушателей сим возбудить, и самому и мыслями собраться.

§ 13. В исследовании возвышение и понижение, напряжение или ослабление голоса бывает по различию материй; в заключении громче и яснее, нежели в начале, и умереннее, нежели в исследовании.

§ 14. Мысли, или материи, также речения и периоды, их изображающие, требуют больше всего перемены голоса. Почему важные речения важным голосом, вопрошения – возвышенным, печаль?томным, гнев – громким и отрывистым, радость – светлым, мщение – напряженным; и, словом, всякую страсть своим тоном произносить надлежит^a.

^a В сем случае правил особенных никто предписать не может: надобно в сердце то чувствовать, что хочешь изъяснить словом. Таким образом, сама природа все перемены тона производить будет.

§ 15. Вид лица должен быт прям, не пониклый, впрочем, соответствовать чувствованиям душевным^a так, как и голос.

^a Так, напр., наморщенное чело и сведенные брови изображают гнев, распростертое – радость, возвышаемые брови – величавость и презрение и проч.

§ 16. Обращение очей должно быть умеренно: не быстро, не весьма медленно или сурово, ибо скорость изображает иногда непостоянство, медленность или суровость – грубые и злобные нравы; вообще же очи должны быть вестниками души^a.

^a Ибо нигде более не сказывается, с каким духом что предлагает оратор, как на лице и глазах.

§ 17. В движении рук надлежит иметь осторожность: 1) чтоб не чрезмерно протягать, возносить, ударять^a, ни, напротив, держать их в сокрытии^ь, 2) не действовать обеими вдруг или левою, но лучше – правою рукою^с, 3) больше стараться изобразить весь смысл, а не каждое речение^d.

^a Сие значить будет или дерзость или страсть непристойную.

^b Ибо таким образом действуя возбудить можно смех или, по крайней мере, чрез то окажется чрезмерная робость.

^c Сего требует благопристойность. Ибо в разговорах общих тоже наблюдаем, однако можно иногда и обе руки обращать, напр., в восклицании, прошении и проч.

^d Сие оставим театральным действующим лицам, которых в том все прочее и знание состоит.

§ 18. Впрочем, как во всяком искусстве, так и в произношении желающему достигнуть совершенства надлежит иметь упражнение: много выучивать, много читать, произносить, примечать других и себя и чрез то исправлять недостатки^a, ибо справедливо утверждает Фабий (Квинтилион), наилучший красноречия учитель, что все то несовершенно, где рачение не помогает природе (кн. XI, III).

^a Сим одни средством наилучшие ораторы толико сильны были в слове, что обладали сердцами слушателей своих; сим Демосфен, которого повествованием и заключаю сие руководство, преодолев самую природу, не токмо своего, но и позднейших времен был и будет удивлением. Не упоминая, что он с особенным прилежанием ходил учится у Андроника и что в земляном доме по нескольку месяцев один безысходно для сей же причины находился; не упоминая, говорю о том: рачение его в исправлении телесных дарований столь было велико, что он почти переродил себя. Имея несвободное движение языка и не могши выговаривать письмени Р, носил в устах мелкие камешки и с ними многократно и многие периоды произнося, напоследок так себя исправил, что никто яснее его не выговаривал. Победив сие неудобство, еще оставалось ему много других. Он имел короткое дыхание и некоторую боязливость. Дабы приучить себя продолжать дух, старался он, не отдыхая, читать многие стихи и притом идучи на крутую гору без остановки, а чтоб от шуму народного не смущаться, то став при бреге морском, в который волны ударялись, возвышал свой голос сколько можно противу шума их. Сверх того, привык он часто поднимать плечи, что хотя маловажно, однако и сию привычку вознамерясь истребить, во время речи вешал над собою копье, дабы естьли в жару и забывшись то ж будет делать, конец оного, уколов поднятое плечо, привел его в чувство. Напоследок, желая видеть своими очами все движения во время произношения, становился пред зеркалом, которое живо обращение глаз, вид лица, действие рук и все его положение представляло.

1. Что есть оратория? Как Амвросий Серебренников различает термины ретор и оратор?

2. Что требуется, по мнению Амвросия, для обучения красноречию? Насколько он повторяет мысли Ломоносова?

3. Что такое тема и ее виды: риторическая и истолковательная, простая и сложенная?

4. Что подразумевает под местами советовательными Амвросий Серебренников? Каким образом приискивается материал к местам советовательным?

5. Каковы доказательства благонравия и какие качества требуются от ритора (см. главу 6)?

6. Проанализируйте жанры и ситуации поздравительной речи, описываемые Амвросием Серебренниковым. Насколько советы и рекомендации автора могут быть проецируемы на сегодняшнее общение?

7. Насколько композиция похвалы лиц у А. Серебренникова соответствует классическому жанру биографии?

Издание префекта Казанской семинарии игумена Кастория обнаружено в Музее книги РГБ и представляет типичное для того времени риторическое руководство, первоначально написанное на латинском языке. Его отличает стиль теплого обращения к «юношам» и педагогического объяснения с остроумными примерами, призванными запечатлеться в памяти слушателей. Три средства, которые Касторием предложены (живая речь, чтение и «выписка»), имеют и оригинальное педагогическое обоснование, например, «живое слово» учителя совершеннее всего «питает разум» ученика. Наконец, достаточно влиятельной (в поздней культуре, увы, отчасти потерянной) является мысль о том, что общество управляется не только «премудростию», но и «витийством».

Печатается по изданию: Надежный способ достичь совершенства в красноречии и прочих свободных науках, переведенный с латинского языка Казанской семинарии префектом Раифской пустыни игуменом Касторием. Печатано при Артиллерийском и Инженерном Шляхетном Кадетском Корпусе иждивением Содержателя Типографии Х. Ф. Клеэна. – СПб., 1780 г. – С. 3–7, 57–59.

Я примечаю, юноши, что все ваше речение, весь труд и неусыпное ваше к учению прилежание к тому единственно клонится, дабы чрез сии, в которых вы ревностно и усердно упражняетесь, благородные науки, совершенное получить со временем в красноречии искусство яко в верховнейшем знании.<…>

Три средства только соблюдаемы прилежно не только велеречивым и витиеватым, но и во всех науках преискусным могут учинить, из коих первое и самонужное есть внимание, второе чтение, третие писание, или выписка. Сие тройственное число совершенство и некако божественность в себе заключает. Ибо ничего не можно писать о том, что чрез слух или чтение не приобретено, ниже к приобретению учености и красноречия слышание и чтение довольно способствовать может без выписок.<… >

Чувство слышания (о чем мы, во-первых, говорить будем) на тот конец нам это естества дано, как славнейшие утверждают мужи, дабы чрез благородные и способные науки, которые мы слухом перенимаем, получить себе великое знание. Из всех чувств один слух к просвещению разума и к проницанию во многия вещи особенно служит, чем самим бываем, что и самые безглазые, как Аристотель в книге о чувствах пишет, и от самого рождения будучи слепые, разумнейшими быть могут, нежели те, которые глухими и немыми родились. Ибо слух гораздо более нам к премудрости и знанию вспомошествует, нежели видение, а сие оттуда можно познать, что хотя бы мы во учении и успели, однако всякая вещь яснейшею и известнейшею бывает чрез слух, нежели чрез чтение. Ибо не без причины столь превозносили древние живое слово, потому что сама речь учащего наук и искусств аки душа. Хотя довольно примеров к подражанию и из чтения, по мнению Фабиеву, почерпнуть можно, но живая оня (так! – А. В.), как называют речь, а наипаче учительская, более и совершеннее питает разум. Хотя бы ты чрез чтение что ни есть и понял, однако глубже вселяется в понятие то, что чрез произношение, чрез сановитость, чрез телодвижение говорящий представляет. Что самое великий оный православия нашего поборник Иероним сими словами подтверждает: не знаю, какое скрытое действие в себе имеет живое слово и в слух ученика устами учителя произнесенное тверже разит.<… >

Но что ты представляешь, что законами и премудростию управляемо бывает общество, а не купно и витийством? То, с позволения твоего сказать, что не весма ты остро и правильно от тех вещей отделяешь витийство, которые (как и тебе небезызвестно) без него никоим образом быть не могут. Ибо кого ты почтешь первым законодавцем к благосостоянию гражданства и кто обуздал народ непрекословно повиноваться законам? Не бессмысленный ли кто ни есть и нимало не одарен красноречием? Но как же столь удобно согласовать тому, который, по своему невежеству, не может представить ни одной причины: почему суть добрыми законы? или самовольно не просвещенный народ и жаждущий вольности, законам, яко ярму, преклонил выю свою? Мне кажется, вероятнее, что то был красноречивейший человек, который, доказав, для чего лучше жить купно и иметь хорошие законы, наикраснейшею речью склонил сердца народные и своей воле заставил повиноваться.

А когда во общежительство собрались, то поистине красноречием, как и законами, управляемы быть стали. Ибо когда разумных мужей слышат проповедующих правду, то, убежденные будучи их красноречием, на все полезное за благо почитают. И посему, ежели бы не было витийства, то бы никаких законов (уповательно) не имели, притом от премудрости, яко член от тела, не должно отделять красноречие: оно есть часть премудрости.

Итак, ежели до благоразумного надлежит пленяться науками, то для чего ж кажется тебе, что не до благоразумного надлежит учиться витийству, которое всех наук сиянием есть и украшением? Но сколь бы способнее градодержатели отвращать могли граждан своих от порока и склонять к люблению добродетели, ежели бы с премудростию соединяли красноречие! Что сказать о проповедниках Христовых, которым столько же нужно красноречие, как и знание Божественного Писания? Не видим ли мы, что ежечасно и самые премудрые богословы, но в витийстве не искусные, столь неприятно проповедуют, что при всем своем многоглаголствии, нимало не возбуждают слушателей; почти время в пустых и напоминания недостойных запросах с велегласием теряют? Какая народу польза от того, что Скотус и его последователи вымышляли? что самое слыша люди не только не наималейше не воспламеняются ко благочестию, но и совсем холодными делаются к вещам божественным? И потому сколько бы полезно было поле священной науки все свои силы употреблять в витийстве и, отставив вовсе мудрование диалектическое, в коем, аки в сиренских островах, жизнь свою оканчивают, такое чрез труд приобрести красноречие, чрез которое можно преображать, склонять, привлекать и восхищать человеческие нравы к наблюдению честности, а мерские пороки отрицать, опровергать, истреблять, искоренять! Повинным будущее их наказание предлагать, пред очи их угрозами в страх приводить, жилище преисподних отверзать, терзание, мучение и казнь за злодейство живо представлять. А добродетель, яко достойно и праведно, до небес превозносить, ее воздаяние, красоту, бессмертие, славу и блаженство так на словах изображать, дабы слушатели чудным образом к ней воспламенялись. Болезновали о ней, страшились, надеялись, о напрасно утраченном времени сожалели, а впредь, погасивши пламень страстей, все свое стремление ко единой бы возымели добродетели. Что все, ежели кто наиприлежнейше исполнять будет, то какую ревность возбудит к честности! какой удивительной любви огнь внутри смертных возжет к добродетели! коль удобно пороки, яко дым, исчезнут! Чистейший жар воспламенится к добродетели!

Но времени мне не достанет, ежели все плоды витийства изъяснить. Видишь уповательно, ежели видеть хочешь, колико полезно есть витийство. Но меня короткость времени (ибо уже смеркается) заставляет умолчать…

1. Какие три средства (способа) называет Касторий для того, чтобы стать искусным в науках, в том числе в витийстве (красноречии)? Насколько прав Касторий?

2. Какое значение придает Касторий «живому слову» и как он обосновывает значение «живой речи» для обучения?

3. Какова роль красноречия в построении общества («гражданства»)? Как красноречие (витийство) соединяется с законами и премудростью?

4. Справедливо ли Касторий критикует богословов и диалектиков (логиков), не владеющих красноречием? В чем состоит назначение красноречия для проповедников?

в тор этого сочинения не установлен, хотя начинается оно «одобрением» профессора красноречия и цензора А. Барсова. По-видимому, это самый краткий из имеющихся учебников. Несмотря на традиционное содержание самой науки риторики, оно представляет интерес по основным определениям, своеобразным примерам и способу выражаться, которые неизвестный автор использовал, желая объяснить риторику «юношеству». Очевидно, что автор сознательно действует по совету М. В. Ломоносова, «удовольствуя» свое сочинение «примерами». Ясные определения и выразительные примеры делают «Детскую риторику» образцом учебной книги. Для публикации избраны: определение риторики, «свойства речи» (под ними автор понимает 5 традиционных частей риторики), фигуры риторические (перечисление и несколько «самонужнейших»).

Печатается по изданию: Детская риторика, или благоразумный вития, к пользе и употреблению юношества сочиненная. – М., в Унив. типографии у Н. Новикова, 1787.

Риторика есть наука красно говорить обо всем без изъятия. Все прочие знания имеют для себя предмет ограниченный, но сия ограничивается пределами токмо единого естества, и всякая вещь надлежит к ея области. Она, говорит Цицерон в сочинении о сей материи, до нас дошедшем, есть пространное поле, в котором оратор может простираться и, в какую бы он сторону ни зашел, везде находится в собственном своем владении. Самые даже низкие предметы могут столько же его дарования прославить, как и высокие. Гомер описал войну мышей с лягушками столько важно, как и войну троян с греками. Вергилий не менее прославил себя сочинением своем о комаре, как и своею Энеидою. Овидий оставил нам портрет блохи столь же великолепный, как и своих богов. Словом сказать, искусный оратор может так же хорошо распространить свою речь об одних волосах какой?нибудь красавицы как, и о всем ее лице.<…>

Свойства речи

Оных находится 5, и суть следующее:

1) изобретение (в книге ошибочно: изображение. – А. В.),

2) расположение,

3) украшение,

4) память,

5) произношение.

Первое свойство состоит в том, чтоб выдумать то, о чем говорить надобно.

Второе?чтоб изобретенное искусно расположить.

Третие?чтоб изобразить чистым и красивым слогом.

Четвертое – выучить наизусть.

Пятое – сказать или произнести с приятностию.

О изобретении

Оное состоит в том, чтоб найти материю и выдумать доводы, способные к доказательству того, о чем говорить должно. Надобно рассуждать о вещи прежде, нежели думать о словах, а иначе делать, то будет то же, что и подражать такому живописцу, который бы прикладывал свои цветы на полотне, не вообразивши наперед того, что писать хочет. Когда оратор один хорошенько представит себе план своей речи, то слова родятся в великом множестве и изобилии. Как говорит Боало по подобию Горация:

Когда материю хорошую найдешь,
То к оной и слава удобно приберешь.

Тогда наши сочинения или плоды будут настоящими нашими детьми, а иначе, ежели можно так сказать, какими ни есть выкидышами, кои на свет родятся уродами, искривленными или горбатыми.

О расположении

Что пользы будет оратору в наилучших доказательствах, ежели не будет знать искусно употребить оные в дело? Он походить будет на такого архитектора, который бы вытесал камни для строения чрезвычайно хорошо, но не умел бы их поставить на свое место. Чтоб связать пучок, приятный взору, недовольно набрать цветов разного рода, но надобно их расположить с тою приятною пестротою, которая производит все прелестные тени, которая заимствует свою красоту более от искусства, нежели от естества. Сие подало причину сказать одному из наших великих стихотворцев:

В расположении вся сила состоит: Приятства, красоты и вкус оно родит.

Поэт, как из сего видно, говорит здесь о пучке цветов. И так я о сем дам знать любящим уборы.

О украшении или выговоре

Оное состоит в чистоте и собственности слов, которыми должно изобразить то, что изобретено и расположено. Изобрести и расположить может всякий благоразумный человек, а украсить только один оратор. Как слова не имеют в себе ничего твердого и основательного, ежели не будут иметь хороших мыслей, так и мысли будут без всякой приятности слуху, ежели будут плохо выражены. Итак, должно приучать себя заблаговременно говорить с такою нежностию и красотою слога, которая придает столь хороший вид и самым малым вещам и которая в нынешнее время толь в великой чести, что оную почитают нужною и в таких вещах, в которых истина должна быть обнажена и неукрашена.

Итак, должно знать, что язык ораторов был совершенно вычищен и выправлен, чтоб его периоды были круглы так, что не можно бы от них отнять разве нужное, ниже прибавить разве излишнее.

О памяти

По изобретении, расположении и по сочинении ораторской речи прекрасным слогом нужно еще оную выучить наизусть. А сего не можно учинить без пособия памяти, наукою приобретенной, которую Квинтилиан в наставлениях ораторских называет хранилищем сокровищ душевных, тем более превосходнейшим, что оная тщательно бережет все, что ни вверяется и в потребном случае оным снабжает.

Память есть двоякого рода: одна природная, и другая наукою приобретенная. Первая дается от природы, но наука оную может приводить в совершенство. Ее?то помощью Митридат знал 22 различных языка, а Оттон всех своих солдат умел назвать по имени. Вторая, то есть приобретенная наукою, состоит в памятовании известных мест, кои суть как некоторые тени предметов, о которых должно помнить; почему ее и называют местною. Все люди имеют нужду в сей искусственной памяти, по крайней мере, когда кто из них столько беспамятлив, как тот человек, который, едучи в Париж и долженствующий жениться в Туре, записал для памяти своей в карманной книжке: записка о том, чтобы мне жениться по приезде в Тур.

О сказывании или произношении

Оное есть подлинно из всех наиважнейших качеств слова и состоит в произношении и телодвижении, что, говоря собственно, есть душою слова. Без оного, четыре прочие свойства суть ничто. И потому?то Квинтилиан назвал Сократа превосходнейшим сочинителем, но жалким произносителем; да можно то же сказать и о славном французском Бурдалу, который писал столь прекрасные проповеди и который так худо оные говорил, что принужденным находил себя заставлять оные проповедать; в то же время в иной церкви другого езуита, весьма искусного в произношении и который в восторг приводил все свое собрание – так, что сам отец Бурдалу говаривал, что мошенники, слушая проповеди его товарища, отдавали назад людям кошельки, которые они обрезывали за проповедями его. Сия часть казалася толь великой важности первому римскому оратору, что он за нужное сам почел учиться у славного комедианта в свое время, ему приятеля, человека ученого – Росция.

Подлинно великая есть наука переменять голос. Ничто так не скучно, как сия единообразность голоса, всегда на одном тоне не подвижная, которую можно правильно назвать самым главным лекарством от бессонниц наисильнейшим. Но, от другой стороны, надобно избегать произношения слишком громкого и тонкого: и то, и другое равномерно худое. Примером в том может служить оный проповедник, который, сказывая недавно о милосердии и думая возбудить к оному своих слушателей, говорил столь тихо, что никто его не слыхал, и не токмо чрез то не тронул сердец, но даже и ушей. На что один шутливый человек сказал, что сей человек был отменен в том, что о такой известной материи он говорил вещи неслыханные, кои им рассказывал руками, а они слушали глазами. Соображаяся с обстоятельствами речи, оратор должен возвышать или опускать голос, смотря на то, в какой степени страсти его речи находятся. Ударение голоса весьма важно, ибо одна и та же вещь, выговоренная различными тонами, имеет часто различное знание, напр., когда Спаситель наш ходил по водам и как ученики, объяты будучи страхом, почли его за призрак (так! – А. В.), то Он уверил о себе, сказав им с простотою: Аз есмь. Но когда сии же самые слова сказал с грозным видом иудеям, искавшим его в вертограде, то вдруг поразил их страхом и поверг всех на землю. Что касается до телодвижения, то оное должно быть сходственно с рассудком, чтоб приличествовало материи. Но не должно быть оно очень или редко или часто и совсем некстати. Есть ораторы такие телодвижники, что их почесть легко можно за трясущихся от судороги, каков был Курион; ибо как в одно время, слушавши его слово, один человек, весьма забавный, который был в параличе, сказал, что, по счастию, ежели бы он не стоял близко возле места, с которого Курион сказал, то бы некому смахивать мух от него было и они бы его искусали.<… >

О фигурах риторических

Фигур риторических есть очень великое число, из коих некоторое ныне больше не в употреблении, кроме как у иезуитов, кои всегда последние покидают худые привычки. Главные и употребительные суть следующие:

Метафора, троп, этопеия, метонимия, гипербола, ирония; заимословие, сомнение, обращение, прохождение, изображение, повторение, противоположение, прехождение, восклицание, желание и, наконец, распространение. Но я здесь буду говорить о самонужнейших.

О гиперболе

Сия фигура состоит в чрезмерном возвышении, которое увеличивает или умаляет вещи и представляет оные или гораздо меньшими или гораздо большими, нежели чем они в сущности находятся, – точно так, как сии выдуманные зрительные трубы, кои представляют предметы сверх их величины или малости естественной. Она служит великим вспоможением оратору, когда общие выражения очень слабы, напр., не могу и подумать, чтоб живописец лучше написал старость рощи, как в следующих 4 стихах описана:

О сколь блажен, что зрю сии леса священны!
Которы времени началу современны:
Они досель еще хранят тот самый цвет,
Кой был на них тогда, как созидался свет.

Вот истинное изображение гиперболы. Но ежели гипербола может превосходить вероятие, то не должна она никогда доходить до смешного. Я приведу на сие одно доказательство. Можно ли, например, вообразить что ни есть смешнее, как оное описание, сделанное одним петиметром любовнице? Она, по его словам, столь прекрасна, что Венера и Елена заслужили не больше, как быть горничными ее служанками; что один ее волос есть довольно великой цены выкупить плененного короля; что глаза ее столь блистали таким светом, что за весьма бы отважного того должно почесть, кто бы к ней подошел без закрывала; и, наконец, ее руки столь были прелестны, что быть оными удавлену можно почесть за великое счастие.<… >

О иронии

Сия фигура употребляется тогда, когда, говоря о какой вещи, дают знать другую и совсем оной противную. Оная зависит столь же от ударений голоса, как и от значения слов. Сия?то фигура есть та, которая прямо в глаза бранит людей похвалою и хвалит их ругательством. Как мед, растворенный ядом, услаждая, вредит и, вредя, услаждает. Словом, она насмехается людям теми же словами, коими делает им похвалу, напр., Цицерон говорил об Августе: Подлинно удивления достойного Октавия должно возвысить; что может значить то, что он был удивления достоин и что надобно его возвысить более; но Цицерон чрез сие не разумел, что должно было его возвести на высокие чести, но чтоб поднять на виселицу.<… >

О уподоблении

Сия фигура не что иное есть, как соотношение двух вещей или двух лиц между собою и почитается наилучшая в риторике. Она не токмо изображает в душе чрез точное подобие истины самые отвлеченные, но об оных дает еще наибольшее понятие. Например, Мальгреб сказал по примеру Горация:

Марс так, как Купидон, и он в трудах своих,
Старается иметь младых людей одних.

Но надобно делать таким образом, чтоб сравнение взято было от вещи важной и никак не подражать Гомеру, который, сколь ни славен, уподоблял Агамемнона одной корове, потому что он походил на нее цветом. Это все равно, как ежели бы уподобить одного Кардина вареному раку в том, что они оба красные.<… >

О приноровлении

Употребление сей фигуры состоит в том, чтоб одно слово или два подобные положить в разном стиле. Нет ничего увеселительнее сей фигуры в шутках. Так, например, Цицерон, увидев Марка Антония, который распахнувши или открывши свою робу, говорил к народу всевозможною хитростию, сказал ему тогда: «Никогда и никто не говорил так открытно, как вы…»<…>

1. Насколько своеобразно определение риторики в «Детской риторике» 1787 года?

2. В «Детской риторике», конечно, встречаются устаревшие слова, которые придают учебнику известный колорит. Догадались ли вы о значении следующих слов и выражений (если нет, обратитесь к тексту и постарайтесь понять из контекста, о чем идет речь):

найти материю (глава об изобретении)

живописец (глава о расположении)

пучок цветов (глава о расположении)

естество (глава о расположении)

зрительные трубы (глава о гиперболе)

роба (глава о приноровлении)

3. Прокомментируйте авторское суждение о соотношении мысли и слова (в главе о украшении или выговоре):

Слова не имеют ничего твердого и основательного, ежели не будут иметь хороших мыслей; так и мысли будут без всякой приятности слуху, ежели будут плохо выражены.

4. Что такое память природная и приобретенная в объяснении автора учебника?

5. Какие недостатки в произношении выделяет автор учебника? Выведите из них рекомендации к произношению и телодвижению.

6. Какое мнение сложилось у вас о шутках в учебнике? Насколько они остроумны? Например, вот эта: «… Есть ораторы такие телодвижники, что их легко почесть можно за трясущихся от судороги…» – прочитайте и прокомментируйте дальнейший отзыв об этом ораторе в главе «О сказывании или произношении». Напишите словарную статью в «Словарь XVIII века» о слове телодвижник.

7. Как автор показывает удачное и неудачное использование фигур речи? Перескажите примеры, используемые в гиперболах, иронии, уподоблении.

сущности, неизученной остается практика риторического обучения. Между тем она может показать, как формировался писатель и оратор, мыслящий и говорящий человек XVIII века. Отделы рукописей российских библиотек хранят сборники учебных сочинений – ораций, проповедей, кантов и стихов, которые говорились не только по торжественным случаям (например, по случаю приезда важной особы или окончания учебного года), но и с целью учебной тренировки. Речи писались и произносились как по-латыни, так и по-русски – так, студенческие речи из публикуемого сборника Московской Духовной Академии по преимуществу написаны на латинском языке и лишь две из них переведены. Тематика речей – самая разнообразная, но в основном разбираются вопросы нравственности и «наук»: О приятности учения; О священном богословии; О похвалах богословию; В похвалу философии; «Показатель духа есть речь…»; О добродетели; О разуме и чувствах; О производящей причине мира; «Надо ли проявлять снисхождение к порокам человеческим или суровость?», «Должны ли и можем ли мы получить знание о сущности божества?», «Можем ли мы быть добродетельными и вследствие этого достойными божественной милости?»; О пользе учения истории; Об опоре философа; Побеждает ли труд праздность; «О том, не подавляют ли юность словесные науки» и т. д.

Ниже публикуются две речи: Михаила Нехотенова «О необходимости сочетать изучение красноречия с изучением философии» и Стефана Козловского «О необходимости чтения книг».

Публикация осуществляется по сборнику: РГБ, ф. 178 – III, № 23, л. 208–211 об.; 232–238 об. Текст дан в современной графике с сохранением орфографических особенностей оригинала.

Вступив в преддверие нового учения, за долг свой почитаю, во-первых, воздать Господу Богу благодарение яко сподобившему нас благополучно течение науки красноречия окончавших, начать последовательно полезнейшее философическое учение; потом засвидетельствовать свой благодарный дух усердным о нас попечителям, споспешникам наших успехов и праведным всех трудов наградителям. А вы, юноши! удостоившаяся получить высший степень, то есть заступить такое место, где вашему слуху знание философии имеет быть преподаваемо, соединив с моими ваши мысли и уста, благодарите купно виновников сего нашего благополучия, котораго есть ли бы мы навсегда были лишены, то бы никакой не обрели себе пользы от изучения одних правил красноречия, хотя бы во оной науки многия лети потратили. Ибо кажется мне, что я вижу благоразумнейших сего нашего училища основателей тако к нам гласящих: Учрежденныя здесь науки долженствуют в течение свое иметь по такому положению и порядку, дабы учащееся юношество от нижших классов к вышшим постепенно восходило и потому, увы, питомцы красноречия, не воображайте в мыслях своих, будто бы возможно быть вам хорошими витиями, хотя и не будете слышателями философии. Никто хорошо не витийствует, есть ли потом не будет философствовать. Сей их глас, кажется, возбудил меня, дабы я предложил, сколь нужно есть философическое учение соединять с учением красноречия.

А вас, почтенныя сл(ушатели), извинить мое недоумение и благосклонным вашим выслушанием споспешествовать, есть ли мое слово будет слабо и недостаточно. Причем, уверяю вас, что я буду говорить не с тем, чтобы научить других, чтоб чрез сие самому научиться.

Всякому небезызвестно, что достохвалное философическое учение есть основанием всех наук и источник всех тех благ, которые церкви, обществу и каждому человеку пользу приносят, находятся подлинно такия, по мнению коих можно без помоществования философии хорошо во всяком роде наук успеть; но сии умствования весьма погрешают неоспоримо, что находятся и не философами из богословов, юрисконсилтов и медиков; но никого из таких не сыщем совершенно, дабы он мог благополучныя показать успехи без помощи философических правил. Ибо кто не знает, что тогда только церковь насаждается блаженным спокойствием, естьли либо философы будут упражняться в богословском учении, либо упражняющияся в оном станут стараться о познании философии. Есть ли бы также юрисконсилты были прямыми философами, всегда бы были благонамеренными судиями и истинна с правосудием во всяком бы месте царствовали. Подобным образом и медицина без философии ослабевает. Что мир без солнца, государство без государя, общество без философии. Как девять муз некоторым как бы супружества союзом между собою столь тесно совокуплены, что никаким образом оного союза расторгнуть не можно, равно и все науки между собою имеют такое неразрывное соединение, что одна без другой едва ли быть может. Все науки, говорит Цицерон, касающиеся до просвещения человека связаны суть некоторым как бы родства союзом. Граматика всем вспомоществует, логика управляет наукою красноречия, а сия наука служит украшением логики, философия же обоих подкрепляет к обогащению, да и никакое почти во всех науках упражнение не может само собою без помощи другой быть действительно – все сцеплено наподобие Гомеровой (Голяповой?) цепи, у которой кольцы между собою так скованы, что естьли за одно тронуть, то и все последуют, естьли одно кольцо отнять, тогда и вся цепь разрывается. Сие разсуждая, кто может быть столь безразсудным, которой бы науку красноречия изключил из сообщества, бо философическим учением что не скажет, что как красноречие, так и философия между собою суть единодушны и друг другу взаимную услужливостью соответствуют? Кто, наконец, не подтвердит, что учащийся красноречию должен учится и философским правилам, понеже все, как ни находятся в натуре, вещи подлежат философии, то каким образом непросвещенный сим превосходным познанием может быть совершенно искусным оратором, которой о всякой вещи говорить долженствует?

Естьли обстоятельнее вникнуть в природу и свойство красноречия, увидим подлинно, сколь есть важна сама по себе сия наука. Достоинство ея явствует из того, что она сама собою удивительное в людях производит удовольствие, упражняется в описании всяких действий и есть многомощна и величественна, так что с рукоплесканием иногда приемлется и всегда знатных почестей удостоивается. Ибо может ли быть что приятнее и удовольственнее, как мысли человеческие приводить в восторг и восхищение, а сие действие приписывается единственно красноречию. Естьли из вещей, кои оратор имеет своим предметом, разсудить о превосходстве науки красноречия и довольно описать не можно, ибо она важнейшия дела в судах и сенате, в чертогах царских и божественных храмах отравляет, изследывает и охуждает пороки, восхваляет достоинство добродетелей, описывает удобопревратность счастия и о многоразличных вещей переменах слышателям и читателям внушает, предлагает о божественных вещах, возвещает хвалы и законы обнародывает. Кратко сказать, всего, что ни есть в натуре вещей, бывает материею науки красноречия, ибо она столь пространна, что всю природу вещей в своих пределах вмещает, однако ж все вышепомянутая ея достоинства и преимущества произходят и заимствуются по большей части от философии. Ибо философия все причины и начало всех вещей испытывает, самыя сокровенныя таинства их открывает, а красноречие оныя, в лучшей и благопристойной порядок приведши, в великолепных словах слышателям представляет. Философия всему делает определения, а красноречие подробно то описывает; философия разсуждает о свойствах существ, доказывает бытие Божие и высочайшия его совершенства и внушает, что служит к просвещению нашего разума, к исправлению нравов и воли и ко укрощению страстей, и красноречие все сие в слове своем разполагает по приличию отменными и слух наш услаждающи изречениями украшает. Отсюда удобно заключить можно, что как философия без красноречия, так и красноречие без философии не столь бывает действительно, но обе сии науки вместе соединять должно.

Оценка учителя: «melius f3cere potuisses, si voluisses» (мог бы лучше сделать, если бы захотел» – ср. фамилию ученика, записанную после этой же речи по-латыни на л. 207 об.: Mich3el Nechotenow (Михаил Нехотенов).

Любопытные мужи, возымев старание о науках, начали в оных помалу упражняться и, увидев проницательным оком, что они немалою пользою могут служить человеку в жизни, старались их распространить и умножить. И для того представляя некоторым выгоды, заохочивали к продолжению оных и оставляли их своими последователями и преемниками, дабы не самим только наслаждаться приятною добротою оных, но чтобы и других сделать причастными их сладости. И таким образом, когда науки распространились и многие сделались испытателями оных, то видя, что их плодами пользуются только те, которые живут с ними в те же времена и в тех же местах, заблагорассудили сочинения свои написывать в книги и издавать в свет, дабы за многия тысящи от них живущие и гораздо в позднейшие времена жить имеющие, употребляли их труды в свою пользу, что и справедливо. Ибо видим многих ученейших мужей полезныя сочинения до наших времен дошедшия, которых число и ныне не уменшается, но усугубляется. Сие еще не требует другаго доказательства, поелику в день огня не надобно. Из чего видно, что книги пишутся с тем, чтобы их издавать в свет. Для того в сем кратком моем слове предложить вознамерился, что надобно ли читать или нет? И прежде рассуждения о сей материи, во-первых, вас прошу, п. с. (почтеннейшие слушатели. – А. В.), речь мою, какова она ни есть, выслушать с надлежащим вниманием. Неможно сказать, слушатели, чтобы нам не надобно было читать разных авкторов сочинения, ибо мы их оных почерпаем превеликую пользу, которую ниже покажу и доказывать буду.

Довольно известно, что мы, читая различные книги о многих вещах получаем тончайшее знание в краткое время, да притом сходное с натурою оных, которыя бы ясно познать стараясь, не таким образом поняли, каким надобно, но может быть бы ошиблись, употребив на то премного времени. Да и несомнительно, что более могут видеть многие, нежели один. Мы, читая различныя сочинения, не только познаем натуру некоторых вещей, но научаемся по подобию оных подробно разсуждать об них, и находить причины, а что нас научает разсуждать о вещах подробно, то просвещает наш разсудок, а как чтение различных книг научает нас подробно разсуждать в вещах, следовательно, просвещает разсудок, а когда просвещает разсудок, то книги читать надобно; и что тот может о вещах разсуждать подробно, кто чтение книг не пренебрегает.

По предложении же сего доказательства встречается другое, которое пользу чтения представляет. Оно есть следующее: что всякой для того должен прилежать к чтению ученых мужей сочинений, поелику мы не все имеем равныя от природы данныя дарования, но многих она таковыми одарила, чрез которыя они удобнее и основательнее об всем разсуждать могут, нежели мы, то видно, что мы не столь хорошо разсуждаем, сколько другие, то оной недостаток ничем другим дополнить не можем, как следуя тому, что нас остротою гораздо превосходит. Да еще и сего недовольно ко подтверждению, а есть другие причины, которыя сдесь предложить не пристойно.

Нам, упражняющимся в чтении авкторов, часто попадается то, чего мы во всю свою жизнь не достигли, и не столько бы не имели об нем яснаго понятия, но ниже бы названия онаго знали для того, что мы всех вещей знать, а наипаче чрез самих себя не можем, а хотя бы и не было пользы для нас в чтении, но однако и любопытство бы только одно нас к сему склоняло. То есть хотя не для того, чтобы получить какую пользу, но для того, кто о чем как думает и сходно ли с нашим мнением или нет.<… >

При сем упомянуть надобно, что книги читать должно сочиненные мужами учеными и от прочих ученых одобренные. Напротив того, бесполезно чтение тех, кои читают книги маловажные и ничего отменнаго не заключающие. Вредно чтение тех, которые читают книги для одного увеселения писанные, ибо первые теряют напрасно время, а другие развращаются. Когда же мы будем читать книги выше сего одобренные с тем намерением, чтобы оные когда?либо было нам полезно, то следующее при чтении наблюдать надобно: когда читаешь какую книгу, то тот язык знай основательно, на котором она писана, ибо от незнания онаго понимать будет трудно. Не будь никакими занят страстями, поелику они отнимают внимание, а без внимания чтение есть ничто. Читай не торопясь, но с рассуждением, поелику читать без разсуждения то же есть, что решетом черпать воду. Того, чье читаешь сочинение, не должен ни чрезвычайно любить, не ненавидеть, понеже любовь делает то, что мы не то будешь почитать за справедливое, хотя будет нечто и ложное, а ненависть?то, что и справедливое будешь презирать и почитать ложным, которое и то, и другое в чтении оставлять должно.

Итак, поч. сл. довольно ясны причины, для которых надобно столько прилежать ко чтению книг, сколько сможем. Ибо выше доказано, какия оно содержит для читающих выгоды. Для (того) постараемся и мы читать ученых сочинения, употребив к тому те способы и принадлежности, которыя выше показаны, дабы и нам приобресть такую же пользу, какую многие их онаго почерпали и почерпают, дабы чрез сие сделаться и нам такими, которых читают книги – и им подражать всегда обязаны.

1. Какие темы и приемы использует Михаил Нехотенов, чтобы построить вступление в речь?

2. Как соотносится философия с другими науками?

3. Каково действие красноречия на разные сферы жизни общества и как оно соотносится с философией? Сравните рассуждения Михаила Нехотенова со взглядами Цицерона, пишущего в трактате «Об ораторе» о связи риторики, красноречия и философии.

4. Как получил свою фамилию ученик Нехотенов? Как вы думаете, почему учитель записал критическую оценку речи Нехотенова?

5. Как объясняет Стефан Козловский возникновение наук и действие чтения книг? Какие доказательства чтения книг представляет автор?

6. Прочитайте внимательно советы, которые дает студент Стефан Козловский относительно того, какие книги и как необходимо читать. Согласны ли вы с ним?

Николай Яковлевич Озерецковский (1750–1827) – доктор медицины, академик Императорской академии наук, писатель. Основными занятиями Озерецковского были естественные науки, многочисленные путешествия, которые он предпринимал, изучая природу и животный мир России. Добившись еще в молодости необыкновенных успехов в естественных науках, он отправился в Германию учиться, где написал диссертацию на степень доктора медицины. Вернувшись в Россию, по поручению Академии наук путешествовал по Ладожскому и Онежскому озерам для физических наблюдений (1786 г.), позднее путешествовал по верховьям Волги и по озеру Селигер. «Я путешествовал много лет по разным странам и государствам, чтобы чему?нибудь научиться», – писал Озерецковский.

Озерецковский выступал с публичными лекциями по зоологии, амфибиологии и энтомологии и, по свидетельству Н. И. Греча и других современников, читал их умно, ясно и увлекательно. Как литератор, он писал стихи и прозаические статьи, принимал на себя составление учебника по словесности, был после смерти Княжнина (чей, кстати, рукописный курс риторики хранится в РНБ) преподавателем словесности в Сухопутном Шляхетном корпусе и, между прочим, преподавал русский язык и словесность великой княжне Марии Павловне.

Интересуясь делом народного образования, посещал во время путешествий школы и другие учебные заведения, много писал о них. Назначенный членом Комиссии об училищах, Озерецковский принимал участие в выработке уставов Академии наук, университетов, гимназий и училищ; в университетском уставе ему принадлежит глава «О управлении внутреннем университета и о всем том, что до его благоустройства принадлежит».

Публикуемый ниже фрагмент из речи Озерецковского при вступлении в Шляхетный корпус обучать красноречию любопытен не только замечанием о необходимости людям «важнейших знаний» «знать важность, силу и красоту Российского слова», но и указанием на три способа овладевать красноречием. Печатается по изданию: Речь господина надворного советника и академика Озерецковского при вступлении его в Императорский Шляхетный Сухопутный Кадетский корпус обучать красноречию февраля 3 дня 1791 года. – СПб., печатано при оном же корпусе. – 7 с.

<…>Его сиятельству угодно было избрать меня для вас путеводителем в Российском слове; я за великую почитаю себе честь, что должность сия мне поверена и ежели при малом моем просвещении есть во мне какие?нибудь способности, которые приобрел я долговременным в науках упражнениями и многолетными по России странствованиями, то они не суть еще такие отличности, которых бы и другие многие в себе не имели. Мне осталось недостатки мои вознаградить одними только трудами, а за удостоение меня в сию должность возблагодарить рачительным оной исполнением.

Я ласкаю себя надеждою, что и вы, государи мои, стараниям и усердию моему соответствовать будете своим прилежанием; сего требует от вас собственная ваша польза: вы – благородные россияне, и для России, вашего отечества, воспитываетесь здесь щедротами Всемилостивейшей нашей государыни; вы готовитесь к важнейшим званиям, которые со временем в государстве нести будете; вам необходимо нужно будет знать важность, силу и красоту Российского слова, вам непременно надобно будет приобресть способность свободно, ясно и красиво изображать свои мысли на природном своем языке. Надобность сего восчувствуете вы во всяком звании, какое бы вы по окончании воспитания принять на себя ни пожелали, и тогда сами будете довольны нынешним вашим прилежанием, естьли только устремите оное на изощрение ваших дарований упражнениями в сочинениях, на приобучение себя к переводам и на твердое познание правил красноречия, которые и труды ваши в сочинениях облегчат, и сочинениям вашим украшения подавать будут.

Таким образом, подлежат нам теперь упражнения троякого рода: в одни часы заниматься мы будем прохождением риторики, сопроваждая оное чтением лучших российских сочинений и переводов; в другие часы, избрав себе предложение или тему, станем о ней рассуждать и делать какие?нибудь сочинения, смотря по успехам нашим в риторике; третьи часы в неделе определим для преложения иностранных книг на язык российский.<… >

1. Какие аргументы использует Озерецковский, чтобы побудить к занятиям своих учеников?

2. Какие способы обучения и упражнения предлагает Озерецковский для овладения риторикой?

Михаил Михайлович Сперанский (1772–1839) – знаменитый государственный деятель, реформатор российского законодательства. Сын поповича, он окончил Владимирскую духовную семинарию, причем в списке учащихся класса риторики за 1784 г. возле его фамилии помечено: «доброго успеха», за 1785 г. – «понятен». Добившегося блестящих успехов выпускника семинарии в 1788 г. отправили в Санкт-Петербургскую семинарию для продолжения учебы. По окончании Михайле Сперанскому была предложена должность учителя математики, а три месяца спустя преподавание физики и красноречия. В 1795 г. в дополнение к должности учителя философии Сперанский назначен префектом семинарии.

Сперанский поступил в гражданскую службу в 1797 г. и за четыре года сделал блестящую карьеру, став в 1801 г. действительным статским советником. Сохранилось множество оценок деятельности М. М. Сперанского. «Со времен Ордина-Нащокина у русского престола не становился другой такой сильный ум; после Сперанского, не знаю, появится ли третий», – писал В. О. Ключевский. «Нет и не было у нас, в настоящем столетии, ни одного государственного человека, который бы заслонял собою Сперанского как преобразователя нашей администрации…» («Северная пчела», 1862 г.); «Действительно, Сперанский был совершенно исключительным явлением в нашей высшей администрации первой половины XIX в. Без особого преувеличения он может быть назван организатором бюрократии в России… Сперанский был своего рода Пушкиным для бюрократии; как великий поэт владел думами и чувствами поколений, так точно над развивавшимся бюрократизмом долго парил образ Сперанского», – писал М. С. Середонин в очерке «Граф М. М. Сперанский» (СПб., 1909).

В бытность преподавателем красноречия в Александро-Невской семинарии Сперанский написал трактат «Правила высшего красноречия» (1792 г.). Это – своеобразная речестилевая программа 21-летнего будущего преобразователя деловой жизни России. Сочинение отличают авторская наблюдательность, эрудиция, изысканность формы и выражения. Показателен сам отбор тем, записанный в плане сочинения. Представляем его целиком по авторскому оглавлению:

О красноречии вообще.

Вступление. Доказательства. О страстном слове. О природе страстей. Заключение.

О сочинении. О возрастах сочинения. О сочинении в его частях.

О изобретении.

О вкусе. Теория высокого. О стихиях высокого. О высоком в мыслях. О высоком в страстях. О источниках высокого. Второй источник высокого, или сила воображения. Третие пособие высокого, или чтение.

О вкусе в красивом. О красивом в мыслях, или о тонкости и глубокости мыслей. О красивом в страстях, или о нежном. О вкусе в простом, или естественном. Усовершенствование вкуса. О чувствительности вкуса. О утончении, или нежности вкуса. О верности вкуса. О соразмерности начал вкуса. О расположении слова.

О слоге. Теория слога. Общие свойства слога: 1. ясность; 2. разнообразие; 3. единство слога; 4. равенство слога с материею. Особенные свойства слога. Свойства слога высокого.

О произношении. О правилах произношения. О виде оратора вообще. О виде оратора в частях: о лице; о голосе; о выгоде; о движениях.

Печатается по изданию: Сперанский М. М. Правила высшего красноречия. – СПб., 1844. С. 5—15, 18,

23—25, 37, 42, 61–65, 151, 153, 158–160, 173, 207–211, 213–214.

Основание красноречия суть страсти. Сильное чувствование и живое воображение для оратора необходимы совершенно. И как сии дары зависят от природы, то, собственно говоря, ораторы столько же родятся, как и пииты. В самом деле, примечено, что у самых грубых народов вырывались черты, достойные величайших ораторов. Поставьте дикого, рожденного с духом патриотизма и независимости, и снабженного сильным воображением, – поставьте его в такое же сопряжение обстоятельств, в каком стоял Демосфен, – растрогайте его страсти, и дайте свободно излиться его душе: вы увидите в нем мысли высокие, сильные, поражающие; язык его будет убедителен; страсти, коими сердце его исполнено, разольются в его речи; и образом почти механическим он даст своим слушателям тот же удар и сообщит то же движение, коим душа его потрясается. Все различие между им и Димосфеном состоять будет только в том, что его мысли будут без связи, без искусства, разсеяны, не выдержаны; его речь будет сильна, но отягчена повторениями, без гармонии, без пощады для уха; и, чтоб принять его впечатления, надобно или иметь столько терпения, чтоб забыть все его недостатки, или быть столько неразборчивым, чтоб их не приметить, т. е. надобно быть самому диким. Человек со вкусом тонким и нежным, привыкший от высокого переходить к высокому не чрез сей тернистый путь холодного и простого, но чрез цветы и красоты нежного рода, будет восхищаться с ним в местах истинно красноречивых; но по окончании всей речи он скажет, что дорого за них заплатил, ибо веден был к ним чрез места сухие и скучные. Итак, чтоб целая речь в ушах просвещенных имела свое действие, мало к сему бросить по местам искры чувствия и силы; надобно сии места связать с другими, усилить мысли, поставить их в своем месте, поддержать выражение выражением и слово утвердить словом. И вот чему должно обучаться. Итак, места красноречивые вдыхает природа, т. е. надобно иметь сильное чувствие, или, что то же, надобно иметь живое воображение и огненные страсти. Чтоб их произвесть, дать им образ, оправить их, – если можно так сказать, – есть действие науки.

После всех сих замечаний справедливо, кажется будет д'Аламбертом сказать, что красноречие есть дар потрясать души, переливать в них свои страсти и сообщать им образ своих понятий.

Первое последствие сего определение есть то, что, собственно говоря, обучать красноречию не можно, ибо не можно обучать иметь блистательное воображение и сильный ум. Но можно обучать, как пользоваться сим божественным даром; можно обучать – позвольте мне сие выражение, каким образом сии драгоценные камни, чистое порождение природы, очищать от их коры, умножать отделкою их сияние и вставлять их в таком месте, которое бы умножало их блеск. И вот то, что собственно называется риторикою.

Я разделяю риторику, или средство усилить красноречие, на три рода: на чтение правил, чтение образцов и собственное в сочинении упражнение. Правила риторики бывают двояки: одни суть рабские списки того хода, какой наилучшие ораторы в своих сочинениях наблюдали; другия суть отважные действия ума, дробящего собственные свои удовольствия и покоряющего упрямое и своевольное воображение своим выкладкам. Одни суть плод исторического примечания и работа памяти; другия суть произведения философического духа, ничего не допускающего без причины и хотящего лучше знать мало, но основательно в началах, нежели много, но смешанно в последствиях. Сей философический дух умеет так раздроблять, что никогда не прикасается к своему удовольствию; он не смешивает пределов и судит о вещи в собственной ея системе; не прилагает математических начал к чувствию и не хочет заставить страсть умствовать. Он соглашается часто чувствовать, где не может изъяснить; но нигде не принудят его покориться предубеждению и верить, основываясь на едином только слове. Итак, есть в риторике своя метафизика – так, как в философии; она есть наука изъяснять из природы души те поражения, которые мы испытываем при слове; или она есть разрешение наших чувствий в сем роде на чувствие удовольствие и досады. Она древним была известна и составляла часть их философии, называемую эстетикою, или познанием красивого.<…>

Надобно очень различать кафедру философскую от кафедры церковной: с одной говорят уму, с другой сердцу. Но говорить уму и говорить сердцу суть два случая очень между собою различные, различные по выбору самого предмета и по образу его представления. По выбору предмета: вы говорите о союзе души с телом; вы изъясняете мнения философов; весите причины и сомнения; решите и доказываете, наконец убеждаете. Но какие страсти вы здесь будете возбуждать, какие поставите изображения, какие черты чувствия? Ваши примеры облегчат воображение, но воспалят ли его? Ваши подобия сделают вещь яснее, но оденут ли они слово ваше во всю его пышность, дадут ли ему все его великолепие? Ваш слог будет текуч и ясен, но где возьмете вы сию стремительность, увлекающую за вами все внимание ваших слушателей, сей вихрь уносящий их против воли? Наконец, вы просветите ум, но что скажете вы сердцу? Таким?то образом природа самого предмета часто запрещает нам совокуплять сии два рода красноречия.

Различный образ взирать на вещи постановляет второе межу ними различие. Вы говорите о вечности: говоря как философ, вы будите дробить ее понятия, отсекая двоемыслие, установлять истинный ее смысл, сражаться с противомыслящими, утверждать свое мнение; вы дадите воображению чрез подобия и примеры, сколько можно, способ понять тонкость его; вы успеете и сделаете прекрасное, собственно так называемое рассуждение. И вот что дает вам метафизическая сторона вечности. Но вы обратитесь на нравственную и будете говорите как оратор-философ. Вы отнесете ее к человеку; вы найдете в ней великие понятия о нашем предустановлении; вы составите его картину, покажете ее несчастному, вы прольете в душу его утешение, ибо скажете: «ты будешь счастлив, – вот твоя судьба»; вы покажете беззаконному и впустите в него сто фурий, ибо скажете: «трепещи, – вот предел твоих злодеяний!» Таким?то образом вы пройдете к сердцу, тронете начальную его пружину, и страсти примут свой ход: вы сделаете, собственно так называемое слово.

Самая даже нравственная сторона предмета может быть различна. – Я после предложу на сие пример. Сии два рода красноречия часто входят и часто не могут входить один в другой; часто мы проходим к сердцу через ум, а к уму через сердце. Это правда, говорить уму можно без посредства сердца, и есть случаи, в коих бы сие посредство было бы даже нелепо. Но самый трогательный предмет не может почти дать столько страстного, чтобы получить все действие от одного его, без посредства ума. Дело состоит в том, чтобы определить, которая их сих двух частей должна владычествовать в церковном слове?

Христианское учение можно разделить на два рода: на догматическое и нравственное. К первому относятся все истины Откровения, превышающие наш ум. Таковы суть: зачатие от Девы Бога, Его воплощение, Его Воскресение и пр. Сочинить проповедь о каком?нибудь догмате есть собрать места Священного Писания, его утверждающие. Ибо что другое здесь можно сказать, как не доказать Писание Писанием? разум не смеет сюда внесть святотатственного своего светильника. Но свесть сии места, собственно говоря, есть дело катехизиса, а не проповеди, а еще менее того дело красноречия. Под нравственным Христианским учением я разумею сии истины очищенной нравственности, которые проповедовал сошедший во Иудею вселенной Бог. Сии нравственные истины суть просты и известны всем. Итак, слушатель приходит в церковь с готовою истинною, но сия истинна в нем мертва?дело проповедника оживить ее. Слушатель может чувствовать ее, но не чувствует?дело проповедника заставить чувствовать ее. Ум его уже в ней уверен: требуется только перевесть впечатление с ума его на воображение и сухое понятие перелить в чувствие. К сему надобно разогреть его, раздуть в нем страсти, надобно говорить его сердцу.<… >

Итак, нет почти сомнения, что главный предмет церковного слова, так как и красноречия, есть тронуть сердце, т. е. разрешить истину на чувствие удовольствия и досады. Я говорю: главный, а не единственный; и я немало не остерегаю, чтоб не должно было в нем также говорить и уму. Сие даже бывает и необходимо, ибо часто страсть начинается потрясением ума и оттуда переливается в сердце, яко единственное свое вместилище.

Выбор предмета и образ взирать на него суть два отличительные характера проповеди. В философской речи за предмет приемлется просветить истиною ум; в проповеди – тронуть его сердце. В первой главное дело – доказать; во второй – возбудить страсти. Их сих двух источников различия вытекают все прочие и разливаются на каждую часть речи: на изобретение, на расположение, на доводы, на опровержения, на слог и проч. Разбирая Сореня по всем сим частям, мы будем иметь случай приметить яснее все сии различия.

ВСТУПЛЕНИЕ (EXORDIUM)

Вступление должно быть просто, оно должно быть единственно для каждой материи, оно не должно слишком далеко начинаться от нее и не должно слишком близко подходить к ней. Таковы суть правила, кои дает для вступления простая риторика.<… >Оно есть введение или приуготовление души к тем понятиям, которые оратор ей хочет внушить, или к тем страстям, кои в ней он хочет возбудить. Отсюда сами собою выходят все правила для вступления.

Оно должно быть просто: ибо мудрить в приуготовлении не есть пояснять свои понятия, но затемнять их; не вводить слушателя в материю, но влещи его туда силою. В продолжении слова можно принять тон возвышенный, можно взойти к истинам отвлеченным; но надобно прежде познакомиться с своим слушателем, приучить его за собою следовать. Когда он войдет в образ ваших мыслей, те ж самые понятия, кои показались бы ему темны вначале, будут тогда вразумительны, ибо он познает истинное их отношение и точку, с которой надобно на них смотреть. Итак, все вступления тонкие и метафизические, тем самим, что они слишком умны, – порочны в истинном красноречии. И сие есть первое правило вступления.<… >

ДОКАЗАТЕЛЬСТВА

Доказательства, говорит Роллень, в слове суть то же, что кости и жилы в теле. Круглость, белизна, живость членов составляет красоту тела, но не силу и твердость. Но надобно определить точнее роды доказательств и показать, который из них наиболее свойствен церковному слову. Философы приметили (определили), что, собственно говоря, одна может быть только в свете истина. Все прочие суть только ее ветви, они все прикреплены к одному общему корню. Нисходя постепенно, дойти до сего корня есть доказать истину.

Такова есть природа истин вообще. Отличительный характер истин нравственных состоит в том, что, сверх всех всеобщих, они, посредством неприметных сплетений, сцепляясь одна с другой, все сходятся и оканчиваются в нашем сердце, или яснее, все они разрешаются на великое начало удовольствия и досады. И для сего?то сии истины называются истинами чувствия. Итак, нравственные истины могут быть доказываемы двояко: 1) разрешением их на общее начало истин и 2) приведением их к чувствию.<… >

О СТРАСТНОМ В СЛОВЕ

Под страстным в слове я разумею сии места, где сердце оратора говорит сердцу слушателей, где воображение воспламеняется воображением, где восторг рождается восторгом.<…>Это есть, что оратор должен сам быть пронзен страстию, когда хочет ее родить в слушателе. «Плачь сам, ежели хочешь, чтоб я плакал», – говорит Гораций. Душа спокойная совсем иначе взирает на предметы, иначе мыслит, иначе обращается, иначе говорит, нежели душа, потрясаемая страстию. Читай, размышляй, дроби, рассекай на части лучшие места, изучи все правила; но если страсть в тебе не дышит, никогда слово твое не одушевится, никогда не воспламенишь воображения твоих слушателей, и твой холодный энтузиазм изобразит более умоиступление, нежели страсть. Это потому, что истинный ход страстей может познать только сердце и что они особенный свой имеют язык, коими не обучаются, но получают вместе с ними от природы. Эней сходит в жилище мертвых. Там предстает пред него Дидона. Он старается пред нею оправдаться. Что должна отвечать на сие Дидона? Умы холодные, нечувствовавшие никогда сего бешенства, сего мщения, какую в гордую женщину может вдохнуть презренная любовь, здесь вывели бы ее осыпающую Энея упреками: они составили бы прекрасную речь из ея жалоб; и между тем они не произвели бы ни одной черты, сходственной ее положению. Вергилий лучше их знал страсть, и что ж у него Дидона отвечает? Она молчит и с презрением убегает. Вот истинный язык страсти, но кто научит ему, ежели не научит сердце? – В жару сражения покрывает греческое войско мрак. Что делает при сем пламенный Аякс? не просит ли он богов рассыпать сей мрак? не клянет ли судьбу? Нет! Он вызывает бога с собою на брань: «Юпитер! дай нам день и при свете сражайся против нас!» Надобно родится Омиром, чтоб изобразить так Аякса. Итак, справедливо, что ежели какая часть красноречия не терпит подделки, это есть часть страстного. И нет ничего естественнее, как сие, ибо страсти суть совершенный дар природы. Стихии, из коих они составлены, суть наша чувствительность и воображение. Чувствительность полагает в нас первые их искры, воображение раздувает их и производит сей пламень, объемлющий сердце и разливающийся на все собрание.

Соберем в одно место главные черты нашего рассуждения о страстном:

1. Страстное должно занимать главное место в доказательствах, ибо доводами начинается убеждение, но оно совершается потрясением сердца.

2. Основа страстей есть чувствительность и воображение.

3. Отсюда происходит главное и единственное правило для возбуждения страстей: чувствуй, ежели хочешь, чтоб другие с тобою чувствовали.

Два примечания на сие правило мы сделаем:

а) Что не нужно быть в обстоятельствах страсти, чтоб ее чувствовать; довольно поставить себя в них воображением.

б) Редко страстное вдруг отливается совершенным образом: его производит естественный дар, но усовершенствует разум. – Чтоб разум мог приняться за сие с успехом, надобно, чтоб он знал, как действуют и как изображаются страсти. Два наблюдения, кои может он или сам делать над человеком или заимствовать от тех изящных умов, коим вверила природа тайны человеческого сердца.

Таковы суть общие и начальные понятия о страстном.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Порядок, которому мы следовали доселе в сих рассуждениях, после вступления и доказательств, приводит нас теперь к третьей и последней части слова, т. е. к его заключению.

Делать заключения сухие и холодные, значит терять плод своего слова. Собственно говоря, речь не что иное есть как приготовление слушателей к совершенному убеждению. Слушатель в продолжение ее был движим вместе с вами страстию. Сердце его, ослабевшее от сего потрясения, готово уже сдаться – для чего не пользуетесь вы его расположением? для чего погашаете вы огнь в то самое время, как он должен быть в величайшей своей силе? Вот что значит разрушить своими руками собственное свое творение.<… >

Часть сочинения, наиболее делающая шуму у риторов, без сомнения, есть изобретение. Тысячи правил, тысячи пособий предписываются на нее в их книгах. Но сии законодатели человеческого слова научают нас только хромать известным образом, а не ходить с твердостию. Кто не получил от природы ума изобретательного, тот тщетно будет прибегать к сим оракулам. С священного их треножника они с таинственным видом проповедуют несколько веков одни и те же самые истины, выпущая их только в различном виде. Разделив все предметы речи на несколько известных статей, они мнили тем оказать существенную услугу человеческому слову. Они раскрыли источники изобретения. Это правда, что в сих источниках содержатся все предметы слова: но понеже все они открыты, понеже все их них почерпать могут; истинный оратор гордо толпится к ним с чернию писателей, – и наука изобретения для него бесполезна тем самым, что она слишком легка и удобна. В самом деле, если бы можно было из мест так называемых топических, занимать материю слова, тогда б все предметы были рассуждаемы были одинаким образом; все было единообразно или все простонародно, тогда бы сочинить рассуждение значило только сказать с холодностию и педантизмом, что предмет его полезен или вреден, приятен или отвратителен и пр.

Итак, оставим холодным и сухим умам почерпать из сих источников – мы будем искать воды живые; наши правила изобретения будут состоять в одном слове: размышляй. Говоря о сочинении вообще, мы сделали на сие правило пояснение. Но сего недовольно: чтоб найти мысли для сочинения, надобно сделать в них выбор, – надобно искусною рукою в сих материях слова отделить золото от посторонних веществ. Сия часть изобретения, будучи столько ж нужна, как и первая, более представляет затруднений. Чтоб в ней успеть, надобно иметь верный вкус, ибо каким образом можно узнать с первого, так сказать, прикосновения, к какому роду принадлежит известная материя, т. е. высокая ли она или красивая, естественная или простая, не имея твердых и постоянных признаков того и другого? Итак, наша наука о изобретении разрешится на простое рассуждение о вкусе.

Вкус есть способность чувствовать изящное в вещах. Но прежде, нежели мы приступим рассмотрению природы вкуса, разыщем, существует ли вкус, или есть ли в природе нашей души непреложные основные красоты и изящности и не есть ли вкус нечто произвольное и всякому особенное?

Рассматривая ближе логику вкуса, мы находим, что он не что другое есть, как тот же самой рассудок, или разборчивость ума, посредством коего мы судим о вещах. Все различие между ими состоит в том, что рассудок занимается справедливым, а вкус предметом своим полагает красивое; и как есть известные правила, по коим мы судим о справедливом, так же должны быть известные правила, по коим бы могли судить и о красивом; и, следовательно, логика ума и логика вкуса. Основание вкуса, на котором лежат все истины, в круге изящного заключающиеся, есть начало нашего удовольствия. Его можно понять в сих словах: все, что льстит нашему самолюбию, для нас приятно. Сие начало, подобно началу очевидности, действует в нас прежде, нежели мы его узнаем, ибо то и другое мы приносим от природы, т. е. от тех первых привычек, коих мы не в состоянии приметить.<… >

Чтоб открыть в вещах красоты существенные, чтоб усмотреть их сквозь все внешние запросы, чтоб почувствовать их со всею живостию и удовольствием, надобно учиться видеть так, как мы учимся мыслить.

Мы учимся мыслить двояким образом: или замечая правила, посредством коих истины соплетенные мы разрешаем на простейшия и приводим их к началу очевидности, или упражняя ум наш в самой очевидности, т. е. в истинах простых и отвлеченных, каковы суть истины математические. Первый способ можно назвать умозрительным, а второй опытным. Тот, кто соединил в логике ума опыт сего рода с теориею, обрел верную нить к истине; тот же самой способ должно наблюдать и в логике вкуса.<… >

<… >Порядок мыслей, входящих в слово, два главные имеет вида: взаимное мыслей отношение к себе и подчинение их целому. Отсюда происходят два главные правила для расположения мыслей:

1. Все мысли в слове должны быть связаны между собою так, чтоб одна мысль содержала в себе, так сказать, семя другой.

2. Второе правило в расположении мыслей состоит в том, чтоб все оне подчинены были одной главной.

Сие правило известно в писаниях риторов под именем единства сочинений; его иначе можно выразить так: не делай из одного сочинения многих. Во всяком сочинении есть известная царствующая мысль: к сей?то мысли должно все относится. Каждое понятие, каждое слово, каждая буква должны идти к сему концу, иначе они будут введены без причины, они будут излишни, а все излишнее несносно.

<… >Вотще оратор будет мыслить превосходно и располагать естественно, если между тем не будет он силен в выражении. Слово есть род картины: оно может быть превосходно в своей рисовке, или в первом очертании. Но без красок картина будет мертва. Одно выражение может дать ему жизнь. Оно может украсить мысли низкие и ослабить высокие. Великие ораторы не почему другому были велики, как только по выражению. Виргилий и Мевий, Расин и Прадон мыслили одинаково, но первых читает и будет читать потомство, а последние лежат во прахе и имя их бессмертно только по презрению. Надобно, чтоб выражение было очень важная часть риторики, когда столь великие, я хотел даже сказать, сверхъестественные делает перемены в слове; надобно, чтоб мысли и расположение были пред ним ничто, когда оно одно составляет ораторов, когда им различествует творец громких Од от творца Телемахиды.<… >

Нельзя почти дать никаких правил на сию важную часть риторики, ибо как можно определить сии тонкие перемены лица, где положение одной черты определяет род страсти и малейшее движение делает великой переход из одной страсти в другую, – сии неприметные наклонения голоса, кои различным своим напряжением дают одной и той же мысли различный смысл, наконец, целый вид оратора, которому можно подражать, но коего не можно выразить ни на каком языке. Между тем, однако ж, мы сделаем опыт некоторых общих рассуждений о сем предмете.

Нет ничего столь важного в ораторской наружности, как вступление проповедника на кафедру. Посмотрите на сего святого человека, когда он хочет изобразить словом своим сердечное сокрушение. На челе его напечатлено душевное его расположение, нежная и тихая задумчивость разливается по его лицу. Тихим и медленным шагом приближается он к кафедре. Все ожидают, когда он разверзет свои уста, но он еще молчит, и сие молчание делает самое красноречивейшее начало его слова. Кажется, в душе его спираются страсти и не дают исхода его чувствиям, столькото он исполнен своим предметом! Наконец сердце его отверзается, и слабым, изнемогающим голосом он возвещает первое его раскрытие. Таким?то образом половину его проповеди сказало уже нам его лице. Ему нет причины приготовлять сердца слушателей: он воззрел – и они уже приготовлены. Но что значит сей воспаленный вид, сие лице, на коем изображается священное некое негодование, сия поступь важная и вместе стремительная, сей грозный удар очей, сия туча скорби, висящая на челе? Еще вития не издал не единого звука, а сердца слушателей уже поражены страхом: все ожидают только минуты, когда сей вестник гнева пустит гром небесного мщения на преступников закона. Таким?то образом вид оратора предвозвещает род его слова и настроивает сердца его слушателей. Отсюда видно, сколько необходимо размышлять со всем вниманием о предмете своего слова, чтоб определить вид, сообразный существу его и сделать разительное вступление на кафедру.

На сие рассуждение нужно сделать одно только примечание. Редко предубеждение слушателей простирается до того, чтоб забыть истинное лицо проповедника и представлять в нем одного только оратора. Юный вития, восходящий на кафедру с дерзким лицем, с властительским видом, с отважным и сильным голосом, возмущает самолюбие старца, и слово его теряет свою силу. Сей последний согласен быть его учеником, но он хочет, чтоб молодой его учитель чувствовал цену сей жертвы и учил его без угроз и с почтением. Небольшая тень стыдливости и маленькое замешательство в молодом ораторе нам больше нравится, нежели вид важный и беззаботливый: первым дает он нам разуметь, что почитает наше просвещение, и не иначе, как с страхом приступает к изъяснению своих мыслей; а второе доказывает или лицемерие его, или беспечность – две вещи, равно противные тонким расчетам самолюбия.<… >

О ЛИЦЕ

Кто чувствует, и чувствует сильно, того лице есть зеркало души. Начиная от самых слабых теней рождающейся страсти даже до величайших ее восторгов, от первых ее начал до самых сильнейших последствий, все степени приращения, все черты ее изображаются на живом и нежном лице. Отсюда происходит, что язык лица всегда был признаваем вернейшем толкователем чувствий душевных. Часто один взгляд, одно потупление брови говорит более, нежели все слова оратора, а посему он должен почитать существеннейшею частию его искусства уметь настроить лице свое согласно с его речью; а особливо глаз, орган души столько же сильный, столько выражающий, как и язык, должен следовать за всеми его движениями и переводить слушателям чувствия его сердца. Прекраснейшая речь без движения делается мертвою, как скоро не оживляет ее лице.<… >

О ГОЛОСЕ

Счастлив, кому природа даровала гибкий, чистый, лиющийся и звонкий голос. Древние столько уважали сие дарование, что изобрели особенную науку делать его приятным. Частое упражнение, напряжение груди и вкус в музыке могут дополнить или скрыть недостатки природы. Но мы слишком мало заботимся о всех сих наружных дарованиях оратора, может быть, потому, что слишком мало знаем сердце человеческое и слишком мало согласны в сей истине, что существо витийства основано на страстях и, следовательно, на предубеждении, а потому по большей части на наружности.<… >

О ВЫГОВОРЕ

Язык твердый, выливающий каждое слово, не стремительный и не медленный, дающий каждому звуку должное ударение, есть часть, необходимо нужная для оратора. Часто мы слушаем с удовольствием разговаривающего человека потому только, что язык его оборотлив и выговор тверд. Слушатель, кажется, разделяет все затруднения оратора, когда язык его ему не повинуется, и очень дорого платит за его холодное нравоучение. Кто хочет иметь дело с людьми, тот необходимо должен мыслить хорошо, но говорить еще лучше.<… >

1. Как определяется красноречие Сперанским? Можно ли обучать красноречию? Как оно соотносится с риторикой?

2. Может ли быть «силен» в красноречии «необученный» человек?

3. Какими средствами усиливается красноречие? Насколько необычны советы Сперанского?

4. Как разделяются церковная и философская кафедры? Иначе говоря, в чем различие речей проповеднической и научной?

5. Каковы основные правила вступления и заключения?

6. Какого мнения Сперанский об общих местах? Каким единственным словом формулирует Сперанский правила изобретения мыслей?

7. Каковы требования Сперанского к произношению и телодвижению? Что такоевыговор?Какие, на ваш взгляд, необычные советы дает Сперанский?

онцепция словесности и составляющих ее наук сложилась у Александра Николаевича Никольского (1755–1834), видимо, в начале 90-х годов XVIII столетия, когда им были написаны «Логика и риторика» (1790 г., впоследствии 5 изданий) и «Основания российской словесности» (1792 г., впоследствии 7 изданий до 1830 г.). В предуведомлении к изданию 1807 г. А. С. Никольский пишет, что в риторике он многое заимствовал из изданной им в 1790 г. «Краткой риторики» и перепечатанной без его согласия в Москве в 1803 г. под заглавием «Краткая логика и риторика для учащихся в Российских духовных училищах».

Окончивший духовную семинарию и служивший в бергколлегии, а затем в адмиралтейском департаменте, А. С. Никольский тем не менее был одним из наиболее влиятельных филологов своего времени. При этом надо иметь в виду, что словесное образование лежало тогда в основе любого специального образования. Так, в том же предуведомлении к изданию 1807 г. сообщается, что «Его Высокопревосходительство Г-н Министр Военных Морских Сил Адмирал и Ковалер Павел Васильевич Чичагов, находя нужным издать для Морских Училищ краткие правила Российской словесности, поручил сочинение оных Правителю Канцелярии Адмиралтейского Департамента Статскому Советнику Никольскому…»

А. С. Никольскому принадлежат несколько значительных переводов, в частности, в 1834 г. были изданы «Двенадцать книг риторических наставлений» Марка Фабия Квинтиллиана, ссылки на которого имеются в любом учебнике риторики.

«Основания российской словесности» представляют собой классический вид учебного руководства по простоте и ясности подачи материала. Автором избрана почти катехизисная форма изложения: слева на полях записываются вопрос или тема излагаемого параграфа, а сам параграф выстроен по образцу старинных учебных книг с определениями и примерами. Две части учебника «Грамматика» и «Риторика» объединены понятиями «словесность». Во введении обсуждены термины: словесность; понятие и его виды (логические основания речи); предложения. «Грамматика» содержит 5 глав: 1. О словах вообще; 2. О частях речи (описание традиционных 8 частей речи); 3. О сочинении слов; 4. О правописании; 5. О произношении слов и стихосложении. «Риторика» включает главы: Введение; 1. О периодах; 2. О разделениях в периоде; 3. О украшении периодов и частно о тропах; 4. О фигурах вообще и частно о фигурах речений; 5. О фигурах предложений; 6. О хриях; 7. О письмах; 8. О расположении больших слов; 9. О поэзии; 10. О слоге: 1) о выборе слов; 2) о течении речи; 3) о сходстве слога с родом мыслей; 4) о сходстве слога с родом сочинений; 5) о приличии слога); 11. О произношении.

Для хрестоматии избраны: 1) введение (что есть словесность, понятие, слово или речение, рассуждение, предложение); определения грамматики, риторики; 2) из «Риторики» – определение и способ распространения предложения, главы 6 «О хриях» и 11 «О произношении». Текст, выделенный полужирным, напечатан у А. С. Никольского на полях и отмечает основные темы и вопросы учебника. Цитируются по изданию: Никольский АС. Основания российской словесности. – СПб., 1807. Изданы при Государственном адмиралтейском департаменте для морских училищ. Часть I. Грамматика; Часть II. Риторика.

Что есть словесность?

§ 1. Словесность (дар слова) есть способность выражать мысли словами. Правила, которые показывают, как употреблять сию способность, называются вообще учением о словесности; и таковые правила, приличным и для юношества удобопонятным образом расположенные, наименованы здесь основаниями словесности.

Что нужно ко уразумению правил о словесности?

§ 2. Но сия превосходная способность не может быть употребляема с надлежащею пользою, естьли не будем обращать внимание на то, каким образом действует или должен действовать разум наш в познании вещей или предметов, о коих свои понятия выражаем словами.

Три действия разума человеческого.

§ 3. Итак, надлежит здесь предварительно изъяснить, что в познании вещей три суть действия разума человеческого: понятие, рассуждение и заключение.

Что есть понятие?

§ 4. Понятием называется впечатление какого?нибудь предмета или свойств его в уме нашем. Напр. человек, добродетель, дерево, твердость, и проч.<… >

Что есть слово?

§ 14. Всякое понятие, выраженное голосом или на письме, называется словом или речением (terminus).

РассуждениеПредложение

§ 15. Когда разум наш два понятия между собой соединяет или одно от другого отделяет, таковое действие его называется рассуждением, а рассуждение, выраженное голосом или на письме, предложением.

Подлежащее

§ 16. А потому, рассуждения, словами выражаемые, состоят из двух частей: из подлежащего (subjectum) или того понятия, о котором рассуждаем; т. е. с которым соединяем или от которого отделяем другое понятие; из сказуемого (praedicatum), или тех понятий, которые соединяем с подлежащим или отделяем от оного; напр. говоря: Бог есть премудр, счастье непостоянно; в первом предложении с понятием о Боге соединяем понятие о мудрости; а во втором от понятия о счастии отделяем понятие о постоянстве.<… >

Разделение учения о словесности

§ 18. Итак, изъяснив, каким образом действует разум наш в познании предметов, приступим к изложению правил, наставляющих, как надлежит снисканные нами о предметах понятия выражать словами. А поелику необходимо потребно к сему 1) достаточное познание слов с изменениями их и правильное употребление или выбор оных; 2) благоразумный выбор и правильное расположение мыслей, то и учение о словесности составится из двух частей: из грамматики, научающей правильному употреблению слов, и риторики, показующей способ, как располагать и изъяснять мысли.<… >

§ 1. Риторика есть искусство располагать и приятно изъяснять свои мысли.

Предложения риторические

§ 2. Изъясняя мысли свои, мы всегда имеем какую?нибудь известную цель, к коей клонится вся речь наша: сия общая цель не иное что есть, как логическое предложение, которое в сем случае называется основательным или главным, а те предложения которые приискиваем для изъяснения или подтверждения первого, именуются придаточными.

Распространение предложений

§ 3. Для ясности и полноты в речи надлежит каждое из вышеозначенных предложений распространять и увеличивать, и тем давать им вид как бы некоей округлости. Распространяется же и увеличивается логическое предложение, когда подлежащим и сказуемым оного придаем: или

1. Слова и выражения подобнозначащие, или

2. К существительным именам прилагательные, а к глаголам и причастиям наречия, или

3. Слова и выражения, означающие противное, или

4. Когда исчисляем обстоятельства, относящиеся к изъяснению предложения по вопросам: кто? где? при какой помощи? для чего? как? когда?

Для примера пусть будет логическое предложение: Науки просвещают разум. Здесь придаются:

1. Слова и выражения подобнозначащие, напр. Науки и приобретаемые ими познания просвещают разум; Науки просвещают мысли и разум.

2. Имена прилагательные и наречия, напр.: Изящные науки просвещают разум; Науки просвещают и самый невежественный разум; Науки нечувствительно просвещают разум.

3. Слова, означающие противное, напр.: Науки не помрачают, а просвещают разум.

С помощью таковых преданий составится полная и округлая речь: изящные науки и приобретаемые ими познания не помрачают, а просвещают нечувствительно и самый невежественный разум.

4. Исчисляются обстоятельства: 1) При подлежащем: кто? науки; что? в которых естьли будет человек упражняться; где? находясь во всяком состоянии; при какой помощи? вспомошествием будучи или наставлением искусных учителей или чтением полезных книг; для чего? для пользы общей и своей собственной; как? с должным прилежанием; когда? как в юных летах, так и в зрелом возрасте; 2) При сказуемом: кто? они; что? просвещают разум; при какой помощи? истребляя всякий предрассудок и разрешая всякое недоумение; как? постепенно и нечувствительным образом; для чего? чтобы он мог быть полезен и себе и другим.

Сии обстоятельства, соединенные и расположенные надлежащим образом, составят следующую речь: Науки, в которых есть-ли человек, какого бы ни был состояния, для пользы своей будет при помощи искусных учителей или полезных книг с должным прилежанием упражняться, просвещают в нем постепенно и нечувствительным образом разум, истребляя всякий предрассудок и разрешая всякое его недоумение, так что он может наконец быть не только себе, но и другим полезен.

Примечание. Сколь ни много служит сие пособие к распространению и увеличению предложений, однако, чтобы избежать пустословия, не должно набирать слов тожде значащих вместо подобнозначащих, либо ко всякому существительному имени придавать прилагательное, а ко всякому глаголу и причастию наречие; равно не все и не всегда исчислять можно обстоятельства, а смотря только по приличию.

Период. Таким образом распространенное и увеличенное логическое предложение называется у ораторов периодом, который есть основание всякой речи.

Хрия

§ 72. Хрия есть соединение нескольких периодов, служащих к доказательству или изъяснению какого?нибудь предложения. Она состоит из предложения, причины и доводов объясняющих, которые берутся от противного, подобия, примера и свидетельства, и по расположению сих частей, бывает или порядочная, или превращенная.

Хрия порядочная

§ 73. Хрия порядочная есть та, в которой первое место занимает предложение, второе причина, а за нею следуют доводы объясняющие. Она содержит всех семь частей.

Первая часть хрия есть логическое предложение, умноженное придаточными предложениями;

Вторая – причина или доказательство, служащее к подтверждению предложения; причины могут быть две и более;

Третия часть есть противное, в котором рассматривается противное или предложению или доказательствам оного или кратко приводится и опровергается то, что показывает, по-видимому, несправедливость предложения или причины, и на то дается достаточный ответ.

Четвертая часть содержит подобие или сравнение, которыми истина предложения или причины сравнивается с другою какою?нибудь яснейшею или известнейшею истиною или уподобляется какому?нибудь видимому предмету.

Пятая часть состоит из примера, в котором приводится какое?нибудь происшествие, доказывающее истину предложения или причины, когда предложение есть теоретическое, или в котором предлагается поступок для подражания, естьли доказываемое предложение есть практическое.

Шестую часть составляют свидетельства, в которых ссылаемся на мнение какого?нибудь известного писателя, служащее к подтверждению предложения или причины, или приводим доказательства из книги Священного Писания.

Седьмая часть есть заключение, в котором или повторяется самое предложение, естьли части речи столько обширны, что нужно привести оное на память, или выводится следствие из предложения, как цель для которой предпринято было сочинение речи.

Пример Хрии порядочной из следующего предложения: Праздность вредна.

Предложение. Хотя и невозможно человеку пребывать в безпрестанном упражнении и труде, ибо потребен покой для подкрепления сил его, однако же совсем предаться праздности или только заниматься делами маловажными и ненужными, есть колико постыдно, толико и вредно.

Причина. Ибо праздность, расслабляя тело и душу, делает человека неспособным к исправлению и общественных и счастливых его должностей, а тем самым заграждает ему путь ко внешнему и внутреннему благосостоянию, навлекает от других презрение и, наконец, повергает его в совершенное несчастие.

Противное. Труд же и упражнение, с благоразумием избираемые и учреждаемые, производят противное сему действие: сверх здравия телесного и душевного удовольствия, даруемых ими, отверзают они дверь ко всякому преуспеянию, и тем доставляют счастие, каким только человек в свете сем наслаждаться может.

Подобие. Да и не естественно человеку пребывать в праздности и недействии: самый празднолюбец всегда, хотя и в безделицах, ищет себе уважения, ибо чувствует живо, что силы его и здоровье, от недостатка надлежащих упражнений, умаляются и слабеют; подобно как вода, не имеющая течения, видимо повреждается и гниет.

Пример. Потому?то праздность всегда была почитаема за гибельный порок. Утверждают, что между законами, от Дракона Афинянам данными, был даже и такой, который осуждал насмерть предавшихся пороку сему. Без сомнения закон сей всякому покажется безмерно строгим, но он по крайней мере являет, какое мнение законодатель тот имел о праздном человеке.

Свидетельство. Строгость упомянутого закона некоторым образом оправдывается следующим рассуждением некоторого нравоучителя: «редко, говорит он, добродетель обитает в сердце обладаемом праздностию: порок есть всегдашний спутник ее, ибо кто не может упражняться в делании доброго, тот верно займется деланием худого».

Заключение. Итак, старайтесь особливо вы, о юноши! убегать праздности, которая справедливо почитается материю всех пороков; возлюбите труд, могущий доставить вам неоцененные выгоды; свойственной по большей части возрасту вашему, лености противоположите честные и нужные упражнения; истребляйте зло в начале его, ибо от сего зависит благоденствие грядущих лет жизни вашей.

Что есть произношение?

§ 132. Произношение есть выражение мыслей или чувствований живым голосом.

Что относится к произношению?

§ 133. Поелику всякое движение души может изображаться и на лице нашем, а многие даже сами собою, против воли нашей, изображаются такими видимыми и верными знаками; сверх же того мы, когда говорим для большего выражения (иногда также невольно) делаем некоторые движения головою, руками и всем телом, то к искусству произношения относятся не только правильный выговор речений и периодов, но приличное расположение лица и пристойное движение головы, рук и проч.

В чем состоит правильность выговора речений и периодов?

§ 134. Правильность выговора речений и периодов состоит а) в остановках в произношении, сообразно с разделением понятий; б) в протяжении или ускорении выговора некоторых слов; в) в повышении или понижении голоса, равно г) в напряжении или ослаблении силы оного над некоторыми словами.

Об остановке по знакам

§ 135. Поелику на письме разделения понятий ясно показываются знаками препинания, о употреблении которых сказано в главе 2-й сей части; то в произношении наблюдать только должно, чтобы при каждом из сих знаков останавливаться и медлить более или менее, судя по тому, как велико разделение в мыслях.

О протяжении и ускорении выговора

§ 136. В протяжении и ускорении выговора слов должно сообразоваться а) с важностью понятий, объясняемых ими; б) с большею или меньшею стремительностью чувствований, выражаемых в речи. Так, например, слова, выражающие такие понятия, которые будучи важнее прочих в речи, требуют большего внимания или замечания, выговариваются протяжнее других. Равным образом период или целая речь, в которой видна пылкость воображения, или стремительность чувствований, произносится скорее той, в которой описываются холодные, глубокие или важные какиенибудь размышления, или такие чувствования, которые отягчая сердце, отнимают у воображения свойственную ему пылкость и делают его медлительным.

Когда возвышается и понижается голос?

§ 137. Голос, из числа множества случаев, особенно повышается при вопросах и восклицаниях и при постепенном увеличивании важности мыслей, а понижается при всяком почти ответе и всякий раз как приближаемся мы к какому?нибудь препинанию или когда важность выражаемых мыслей уменьшается постепенно.

Когда напрягается и ослабляется голос?

§ 138. Напряжение и ослабление голоса следуют обыкновенно свойству чувствований, изъясняемых нами: выражение чувствований раздражающих, каков, например, гнев, сопровождается голосом напряженным, более или менее, по степени раздражения; изъяснение чувствований оглушающих или усыпляющих, какова например, печаль, сопровождается соразмерною им слабостью голоса; чувствования же раздражающие до расслабления выражаются опять голосом усталым.

Перемены в лице

§ 139. Движения душевные изображаются на лице отчасти движением губ, но гораздо более движением и положение глаз.

Прим. Правила, как изображать на своем лице душевные движения, сколько ни важны, никак не могут быть помещены здесь по обширности своей; оне, во всей полноте их, могут быть заимстованы от живописи. Но чтобы уметь пользоваться сими правилами, надобно примечать наиболее положение лица самих людей, действительно и поневоле ощущающих движения душевные.

Движения головы, рук и проч.

§ 140. Движения головы, рук и всего тела, при различном состоянии духа говорящего, также бывают весьма различны. Таковые движения могут быть замечены лучше всего в произношении искусных актеров и усовершенствованы чрез подражание им.

Прим. Впрочем, никак не можно положить правил на всякую перемену голоса и на всякое телодвижение. Правила сии, как бы ни были обширны, всегда оставались бы неполными и подвергались множеству исключений. Надобно только заметить, что искусное произношение дает чувствовать все красоты речи и сокрывает многие недостатки оной. Одни внешние движения, без всяких слов, не только возбуждают в нас чувствования, но выражают целые истории, как то видно в пантомимах. Сверх же того язык, как ни был силен и богат, всегда останется недостаточным к совершенному описанию всех чувствований и к перелиянию их из одного сердца в другое. Иногда один голос говорящего проницает нас до глубины сердца; иногда один безмолвный вид его исторгает у нас слезы. Чтобы уметь возбуждать таким образом в других чувствования, надобно самому сильно чувствовать то, о чем говорим. Притворные чувствования редко укрываются от проницательного наблюдателя. Напротив, истинные движения души, не требуя никаких правил, сами собою являются на лице простодушного. Самое притворство, при всем искусстве его, не в силах иногда сокрыть их.

1. Судя по нашим данным, А. С. Никольский первым употребил термин словесность. Как он объяснял этот слово? Какие науки образуют словесность?

2. Как словесность соединяется с логикой и какие логические термины традиционно используются в риториках этого времени?

3. Как создается распространение речи?

4. Какими средствами создается классическая хрия?

5. Какие советы к произношению, сделанные А. Н. Никольским, представляются вам актуальными и поныне?

Иван Степанович Рижский (1759–1811) – ординарный профессор российской словесности и красноречия, первый ректор Харьковского университета, член Императорской Российской академии наук, доктор философии. Родился в г. Риге, откуда и получил свою фамилию. Обучался вначале в Псковской семинарии, а затем – в Семинарии Троице-Сергиевой лавры, где по окончании в 1779 г. был в течение 8 лет преподавателем риторики, поэзии, истории, римских древностей, философии. С 1786 г. Рижский определился учителем в Санкт-Петербургский горный кадетский корпус, где преподавал историю, латинский язык, географию, риторику, логику, руководил переводами с французского языка книг по горному делу. За время учительства в Горном корпусе издал два сделавшихся знаменитыми руководства: 1) «Логику» и «Риторику» под названием «Умословие, или умственная философия» (СПб., 1790) и 2) «Опыт риторики, сочиненный и преподаваемый в С. – Петербургском Горном Училище» (СПб., 1796). По последней книге, неоднократно переиздававшейся (1805, 1809, 1822), учились несколько поколений русских учащихся. В 1802 г. за свои учебно-литературные труды Рижский был избран в члены Императорской Академии наук.

Между тем в это время наступил период наиболее значительной и плодотворной деятельности И. С. Рижского, совпавший с открытием Харьковского университета в 1805 г. Рижский, неоднократно избиравшийся ректором, оказался не только прекрасным администратором, заботливо во все вникавшим, но и ревностным педагогом. Для первого своего курса он избрал российское красноречие; впоследствии в Харькове были напечатаны переработанный «Опыт риторики» и новое «Введение в круг словесности» (1806), а «Наука стихотворства» (СПб., 1811) напечатана Академией наук и справедливо считается одним из первых систематических изложений теории поэзии на русском языке. Вот характеристика Рижского, данная в «Русском биографическом словаре» (СПб., 1913, т. 16): «Это был истинный и достойный представитель университета, настоящий rector magnificus, человек, выдававшийся в своей среде и по своему ученому авторитету, и по дару слова, и по деловой энергии, и по административным способностям, и по опыту и знанию русской жизни, и по своим нравственным качествам; он пользовался наилучшей славой, репутация его была безупречна, а как профессор он признавался современниками знающим и даровитым, излагавшим свой предмет с большою ясностию, деятельностью и одушевлением» (В. Азанчевский). Будучи поклонником славяно-русского слова, он не любил, когда иностранное выражение употреблялось там, где ту же мысль можно было передать русскими словами, и часто говорил на лекции: «Можно ли то выразить на французском щебетнике, что выражается сильным, точным, метким, благозвучным славянским языком?..»

Каждое новое издание (1805, 1809, 1822) имело некоторые редакторские обновления по сравнению с предыдущим. Ниже публикуется вступление (§ 1–7) из «Опыта риторики» 1809 г. (§ 6, 7 отсутствуют в издании 1822 г.). Текст, выделенный полужирным, напечатан у И. С. Рижского на полях. Публикация осуществляется по изданию: Рижский И. С. Опыт риторики. – М., 1809.

Красноречие есть предмет риторики

§ 1. Силою слова проницать в душу других, повелевать их умами, растрогать их чувствительность разительным изображением нравственного, восхитить их воображение живейшим выражением вещественного изящества есть искусство красноречия, составляющее предмет риторики.

Красноречие приобретенное навыком недостаточно Иногда одна опытность доводит до некоторого совершенства в сем деле; и есть люди, которые при помощи отличного ума, пылкого воображения, чувствительного сердца и навыком приобретенного вкуса изъясняются весьма приятно, убедительно, сильно. Но их ум без просвещения часто не может объять всего, что принадлежит к сему делу и без наставления еще чаще заблуждается; их воображение и чувствительность без верного путеводителя иногда доходят до излишеств; их вкус, не имеющий основанием истинного и общего понятия об изящном, погрешает и бывает более вкусом их века и отечества. Отсего их слово по большей части бывает то недостаточно, то избыточно до излишества, то неестественно связано, или вовсе без связи, а всего чаще наполнено мнимыми красотами вместо истинных.

И потому требует, кроме природных дарований, еще науки По сей причине самая счастливая природа имеет нужду в руководстве науки, которой правила суть не что иное, как общие о красноречии умозаключения, извлеченные из замечаний и опытов всех времен. Наука не может нам дать дарований, когда их не дала природа; но в противном случае она одна их образует и усовершает. Самые творческие умы (genies) в начале едва ли могут обойтися без ней.

Вития должен быть просвещен

§ 2. При всем том невозможно заслужить внимания, кольми паче уважения слушателей, таким словом, в котором не видно обширного и основательного просвещения. Вития есть прорицалище, от которого всегда ожидают чего?нибудь нового и редкого в том роде, в котором он говорит; поелику все предполагают, что кто принимает на себя долг наставлять других, тому необходимо надобно иметь отличные пред прочими знания. Чем же он может удовлетворить сему любопытству, сему предубеждению слушателей в свою пользу, естьли разум его не обогащен свойственными просвещенному человеку познаниями? По сей причине всегда было признано за неоспоримую истину, что красноречие имеет теснейшую связь с философиею, разумея сию в обширном смысле. Она наставляет нас здраво судить, управляет нашим воображением и вкусом, и, открывая природу страстей и нравственных склонностей, показывает витии слабую сторону человека, а чрез то дает ему надежнейшее орудие повелевать другим. При сем не менее нужно ему знание истории, которая снабдевает его примерами, сими сильнейшими средствами к преклонению других. Поелику в примере, особливо, когда он близок к нам в рассуждении времени, места, состояния и личных обстоятельств, мы видим некоторым образом самих себя.

Первоначальное красноречие сходствовало с естественною и обыкновенною речию, но после введена в иное некоторая мера.

От сего красноречие есть прозаическое и стихотворческое

<…>§ 4.<…>Прозаик и стихотворец имеют один главный предмет, то есть подействовать на другого красотою и приятностию своего слова; однако как тот, так и другой достигают до сего разными, так сказать, путями. Первый, имея подлинником то, что действительно находит в природе, изображает сие с таким искусством, что речь его при всех украшениях не удаляется чрезвычайно от естественной и обыкновенной в общежитии, а вторый, не уважая того, что слово его не будет казаться обыкновенным, истощает все, чтобы достигнуть своей цели, то есть чтобы привести в восторг воображение. Для сего он не довольствуется тем, что представляет ему природа, но избирая из того самое блестящее, часто дополняет еще своими вымыслами, дабы чрез то произвести что?нибудь весьма разительное, и при том все сие изображает словом, имеющим отличное искусственное сладкозвучие. Итак, хотя есть некоторые совершенства слова, которые украшают как прозу, так и стихи, однако каждый из двух сих родов красноречия имеет свои собственные красоты и правила.

Прозаическому красноречию учит риторика, а стихотворческому поэзия

§ 5. Посему наука красноречия разделяется на риторику и поэзию. Риторика, показав общие прозаического и стихотворческого красноречия правила, особенно наставляет первому, а поэзия занимается единственно тем, что касается до стихотворения.

Общие совершенства обоего красноречия

§ 6. Между тем как в прозе, так и в стихах красоты слова, которыми пленяется благоразумный читатель, частию происходят от мыслей, частию, наконец, от порядочной и твердой их между собою связи. Сверх того, всякое сочинение имеет еще такие совершенства, которые ни выражениям, ни мыслям, ни взаимной их связи единственно приписать не можно и которые следственно относятся до всех вообще сих качеств сочинения.

Содержание и расположение риторики

§ 7. По сей причине риторика расположена здесь таким образом, что, во-первых, показаны совершенства слова, происходящие от выражения, или правила украшения; потом предложено о качествах мыслей, или о изобретении; после сего о связи мыслей, или о расположении и о различных родах прозаических сочинений; наконец, о тех качествах слова, которые происходят вообще от выражений, и от мыслей, и от взаимной их связи, или о слоге.

В других риториках обыкновенно правила изобретения составляют первую часть для того, что сочинитель прежде всего должен изобретать. Но известно из опытов, сколь темны и затруднительны вступающим в науку красноречия кажутся сии правила, требующие не только некоторого уже навыка, но и нарочитого сведения философии. Посему я предлагаю сперва такие, которые, будучи легче прочих, сверх того ближе всех других к правилам грамматическим.

Подобным образом большая часть риторов говорят о слоге в той части риторики, в которой они предлагают об украшении; но я, утверждаясь на их собственных изъяснениях, из которых видно, что не одно украшение, но также качества мыслей и расположение оных составляют то, что мы вообще называем слогом, предлагаю о том в особливой части, изъяснив в предыдущих частях все то, что нужно знать наперед для снискания для порядочного о нем понятия.<… >

1. Как И. С. Рижский определяет красноречие и риторику?

2. Каковы требования к оратору (витии)?

3. В чем разница между прозой и поэзией как двумя видами красноречия?

4. Почему И. С. Рижский переставляет традиционные части риторики, выдвигая на первое место учение об украшении?