Глава восьмая

КОНЕЦ БРОНЗОВОГО ВЕКА

В последние годы династий голод и моровые поветрия становятся частым явлением. Что касается голода, то его причина заключена в том, что большинство людей в такое время воздерживается от обработки земли. Потому что в последние годы династий происходят посягательства на собственность и доходы от налогов, а через таможенные пошлины и на торговлю. Или же беспорядки случаются в результате волнений подданных и великого числа поощряемых дряхлостью династии к восстанию. Мало зерна запасается. Зерновая и уборочная ситуация не всегда стабильна от года к году. Количество осадков в мире различается от природы. Осадков может быть слишком мало или слишком много. Соответственно меняется количество зерна и фруктов. Кроме того, в своих требованиях к пище люди доверяют тому, что возможно запасти. Если ничего нет в запасах, они должны ждать голода. Цены на зерно растут. Нуждающиеся не способны ничего купить и погибают. Если в течение нескольких лет ничего не запасается, голод будет всеобщим. Огромное число моровых поветрий вызываются таким голодом или многими непорядками, которые являются следствием распада династии… Там происходит много волнений и кровопролития, и чума туда приходит… поскольку там в данное время перенаселение.

(Ибн-Хальдун, «Введение», III, 49 (1377))

Страдания, которые повлекла за собой революция в городах, были многими и ужасными, как это происходило раньше и будет происходить всегда, пока натура человеческая не изменится. Пусть в более суровой или более мягкой форме и с меняющимися симптомами согласно разнообразию конкретных случаев. В мире и процветании государства и отдельные личности обладают добрыми чувствами, потому что они не оказываются внезапно столкнувшимися с насущными необходимостями. Но война отбирает легкое удовлетворение повседневных желаний и тем самым становится грубым хозяином, который ставит большинство качеств людей на уровень их судьбы.

(Фукидид, «История Пелопоннесской войны», III, 82 (около 400 г. до н. э.))

Почему цивилизации приходят к упадку? Что при этом происходит? Эти вопросы всегда находились в центре внимания исторической науки, как показывают цитаты, приведенные выше. Пытаясь выделить причины крушения греческого мира в конце бронзового века, мы выяснили, что для разных областей предлагаются разные объяснения: землетрясения, болезни, голод, изменение климата, война, засуха, нападение извне. Для многих районов археология предполагает сложную взаимосвязь факторов, а не какой-либо один. Такой подход согласуется со взглядами на прошлое таких современных историков, как, например, Бродель: «В историческом анализе… большие длительности[13] всегда побеждают в конце… уничтожая бессчетные события — все те, которые не укладываются в главный непрерывный поток». Такого же взгляда в целом придерживались великие историки, процитированные выше, даже если бы они не согласились с Броделем, что события относятся к «преходящим делам истории», а личность — «пленница» судьбы, над которой она не властна. Но Полибий и Фукидид скорее всего согласились бы с нынешним акцентом на взаимосвязь климата, географии, погоды и агрономических схем, на которых вырастает цивилизация. Замечательный «антропологический» рассказ Фукидида о доисторической Греции показывает, насколько экономические факторы определяют подъем и падение минойской и микенской цивилизаций. В «Большой истории» великого средневекового арабского мыслителя Ибн-Хальдуна раскрыта связь политического упадка с болезнями, перенаселением, климатом, количеством осадков и неурожаями. В прошлом, однако, не было средств научной количественной оценки подобных факторов. Лишь в последние десятилетия совершенствование археологических методов позволило историкам по-настоящему измерить такие факторы, как падение численности населения в Мессении, и оценить, к примеру, соотношение населения Арголиды с площадями обрабатываемых земель и собираемым урожаем. Эффект подобного подхода сказывается на усилении при анализе роли долгосрочных факторов по сравнению с отдельными событиями, в уменьшении роли гектаров и агамемнонов в мире бронзового века, где важнее оценивать роль таких вроде бы незаметных людей, как женщины на льняных плантациях Пилоса, и молчаливые массы, на которых держались подобные общества. Этой линии будут придерживаться в ближайшее столетие ученые, исследующие Эгейский мир. С такой точки зрения Троянская война — даже если она была — не имеет особого значения: просто пала одна из сотен «Трой», один из множества городов позднего бронзового века, чьи судьбы нам нужно понять в целом, прежде чем мы сможем сделать обобщающие выводы об этом этапе истории человечества. Возможно, даже будет доказываться, что нужно уяснить произошедшее в каждом из этих городов, прежде чем мы сможем понять судьбу Трои. Могло ли разрушение Трои произойти только таким образом, а сказание о Трое следует игнорировать? Подобные идеи обыгрываются в последних работах, посвященных упадку Эгейской культуры бронзового века. Были ли разрушения городов и нападения захватчиков вроде «народов моря» лишь симптомами, а не причинами? Находилась ли экономика в упадке еще до того, как начался «славный» период Микен XIII в. до н. э.? Археология редко дает однозначные ответы на подобные вопросы, а историки склонны смотреть на другие цивилизации, как на модели. В этом случае самая интересная модель была предложена американскими археологами, изучавшими загадку упадка цивилизации майя в Центральной Америке, для которой, похоже, вообще невозможно предложить теорию внешнего воздействия. Они пришли к заключению, что ранние общества любого уровня сложности приходят в упадок из-за того, что системы, созданные ими для работы социальных структур, в итоге просто не справляются с разнообразием естественных факторов, определяющих их средства производства. Как отмечал Ибн-Хальдун, процесс может быть запущен многими причинами — чередой неурожаев, засухой, чумой, алчными правителями: перед лицом таких факторов основные структуры общества оказываются бессильным и рушатся, их сопротивляемость падает, как у живого организма, потерявшего иммунитет.

Американские археологи перечислили факторы, по их мнению, имеющие отношение к упадку майя и которые могут быть также применены к объяснению процесса упадка микенской Греции (и конца Римской империи в Британии «темных веков», кстати, тоже). Признаки следующие (читатель сразу же отметит, что они представляют собой то, что мы назвали бы симптомами, а не причинами).

1. Центральная власть слабеет. Ее место пребывания («столица») приходит в упадок. Общественные здания перестают функционировать, прекращаются общественные работы. Распадается военная организация. Дворцы и магазины стоят заброшенными. Храмы и культовые места теряют блеск и сохраняются лишь как молельни. Утрачивается грамотность. Все это мы видим в Микенах XIII–XII вв. до н. э.

2. Традиционная правящая элита, высший класс, деградирует. Монархи, как в Греции, исчезают, и их место занимают значительные местные персоны, в данном случае korete («градоначальник») и basileus («вождь»). Прекращаются богатые погребения царей. Их резиденции часто самовольно заселяются или используются под кустарное производство. Иссякают источники предметов роскоши. Это неприменимо для многих центров микенской культуры, но очень точно подходит для перехода от Трои VI к Трое VIIa, вопреки предложенной гипотетической интерпретации.

3. Рушится централизованная экономика. Насколько централизованной она была в Греции, видно из кносских и пилосских табличек. Сворачивается крупномасштабная торговля. Исчезают ремесленники и специализированные промыслы. Приходит конец организованному сельскому хозяйству. Люди возвращаются к натуральному хозяйству и простому обмену товарами — бартеру.

4. В массовом порядке люди покидают свои поселения, из-за чего сокращается численность населения. Города и поселки пустеют. Учащаются случаи бегства в горы, в изолированные, пригодные для обороны районы, как, например, Карфи на Крите или Бунарбаши вблизи Трои.

5. Любопытное обстоятельство: все заметнее проявляет себя ностальгия по «славному» прошлому. В «темные века», которые следуют после такого краха, создаются романтические мифы об ушедшем «веке героев». Новые властители (в Греции «базилевс» теперь то же, что царь) стремятся «узаконить» себя, сочиняя родословные, связывающие их с могущественными монархами прошлого. Так, ионийские князьки времен Гомера, вроде Гектора из Кимы или Агамемнона с Хиоса, брали себе имена героев и объявляли себя их потомками. (Точно также в Британии «темных веков» кельтские короли составляли себе родословные с римскими именами, а англосаксонские пришельцы фабриковали связь с мифическими правителями из германской истории.) Древние летописцы и поэты, будь то дорийцы в Греции или саксы в Британии, рассказывая красивыми словами о крушении старого мира, прославляли героическую борьбу с чужеземными захватчиками. При этом рассказ персонализировался в плане деяний, героев и сражений. В итоге в «Беовульфе», в той же мере, как и у Гомера, возникает неразбериха между «золотым» веком героев и новым веком героев. Задача барда, если уж на то пошло, их уравнять.

К этому нам следует, видимо, добавить заключительное замечание, связанное с некоторыми нашими прежними размышлениями о природе археологии как науки. Отголоски мифов «темных веков» и «века героев» можно проследить в трудах современных исследователей, считающих историчными эти романтические сказания, передававшиеся устно и записанные только спустя несколько веков после крушения цивилизации. Как мы видели, медленное развитие научной археологии привело к тому, что она формировалась под влиянием мифов и концентрировалась на изучении крупных и понятных центров исчезнувших государств, таких как Микены, Тиринф или Троя, за счет сотен не упомянутых в мифе «несущественных» поселений. В Британии так же обстояло дело с заявлениями об историчности сказаний о короле Артуре и раскопками в Тинтагеле, Гластонбери и «Кэдбери-Камелоте». Но подобно легенде об Артуре, сказание о Трое — это не просто миф золотого века, оно несет в себе историческую правду.

Поэтому, когда я думаю об отдельном человеке, то всегда вижу его пленником судьбы, над которой он не властен, заключенным в ландшафт, образованный бесконечными линиями больших длительностей, протянутыми позади него и перед ним… Как мне представляется, не знаю — верно или нет, но большие длительности в итоге всегда побеждают.

(Фернан Бродель, «Средиземноморье», с. 1244 (1973))

Подобные высказывания о роли личности в истории вряд ли понравятся тем, кого интересуют великие события и битвы, кто желает верить в настоящих Агамемнона и Гектора, настоящую Троянскую войну. Действительно, с такой «структуралистской» точки зрения бесполезно писать историческую работу об «исторической» Троянской войне (конфликт терминов). Даже если бы мы смогли неопровержимо доказать, что она действительно происходила, то по сравнению с глубинными структурами больших длительностей, затронутыми в этой главе, это имело бы крайне малое значение. И без этого при столь сомнительных доказательствах, имеющихся в нашем распоряжении, легко согласиться со строгой критикой сэра Мозеса Финли, отрицающего не только сам факт войны, но и настаивавшего в книге «The World of Odysseus [Мир Одиссея]», что «Троянскую войну Гомера… следует вычеркнуть из истории греческого бронзового века». Следует признать, что Троянская война долгое время находилась вне строгого анализа истории бронзового века, вплоть до того, что труды Шлимана, Дёрпфельда, Блегена и сотен комментаторов, независимо от уровня научности их методов, в определенном смысле воспринимались таким же толкованием мифа, как и работы Берлиоза, Вергилия или Эсхила, упомянутые в главе 1. В каждом случае свидетельства интерпретировались через миф. Причина в том, что для большинства людей справедливо замечание лорда Байрона: «Мы заботимся об аутентичности сказания о Трое… Я благоговею перед великим оригиналом, как перед правдой истории… и места. В противном случае он не доставил бы мне никакого наслаждения». Столкнувшись с подобным парадоксом, историк должен согласиться с Чарлзом Ньютоном, который в рецензии на книгу Шлимана «Микены» писал в «Эдинбург Ревью» в 1878 г.:

Сколь многое в этой истории может быть действительно принято как факт и с помощью какого теста мы сможем отделить просто достоверную выдумку от того сухого осадка истинной истории, который можно определить под мифическими покровами… — это проблемы еще не решенные, несмотря на затраченное с этой целью огромное количество эрудиции и острого критицизма.

Но было бы нечестно с моей стороны завершить книгу на такой ноте. Я надеюсь, что в этих поисках мы нашли много косвенных доказательств, позволяющих предположить, что в своей основе сказание о Трое восходит к реальному событию бронзового века. В какой мере — уверенно сказать мы не можем, но это не помешает нам закончить поиски правдоподобной реконструкцией: образчик политической журналистики с щепоткой (или стремянным кувшином) соли, по вкусу. Итак, вот моя версия предполагаемой «исторической» Троянской войны и событий вокруг нее.

XIV и XIII вв. до н. э. были временем расцвета микенской цивилизации. Из Микен, где была сосредоточена основная власть, династия распространила влияние на весь Пелопоннес с помощью завоеваний или династических альянсов, обычных для Ближнего Востока в то время. Расширение влияния Микен подтверждается археологическими данными о перестройках Пилоса (около 1300 г. до н. э.) и Менелайона (около 1300–1250 гг. до н. э.) и о первом разрушении Фив, основного конкурента Микен в Центральной Греции (около 1300 г. до н. э.?). Результаты раскопок также показывают, что для дворцов в Микенах, Пилосе, Тиринфе и Менелайоне характерны одна и та же материальная культура, одни и те же художественные традиции и одинаковая до мельчайших деталей бюрократия. Тиринф, как и Пилос, владел своего рода архивом и, возможно, был независим от Микен, но более вероятно, что, признавая главенство Микен, он служил для них портом. Орхомен, враг Фив, возможно, также был частью этого мира, там трудились те же художники и архитекторы. В Кноссе, видимо, в то время правила греческая династия, поддерживавшая тесные контакты с Микенами и материком; камень вывозился из одних и тех же спартанских каменоломен, искусство, в том числе и скульптура, было одинаково, а бюрократия полностью идентична. То есть это был один мир: его полисы имели собственные традиции, собственных правителей, но в какой-то момент они признавали «Великого царя» точно так же, как это происходило в других царствах на Ближнем Востоке. Анализ различных свидетельств позволяет предположить, что греки, ахейцы Гомера, были народом, известным хеттам на протяжении XIV–XIII вв. до н. э. как народ Аххиявы, и что в XIII в. до н. э. в какие-то периоды хеттский МИД признавал их царя «Великим» так же, как правителей Египта, Вавилона и, позднее, Ассирии. Беру на себя смелость предположить, что местопребыванием царя Аххиявы в то время были Микены и что он принадлежал к династии, сохранившейся в греческой традиции как Атриды. В то время греки распространили свое влияние на все острова Эгейского моря. Их торговые пути вели к Сицилии на западе и к Сирии, через Кипр, в восточном направлении. Они контролировали поселения на побережье Малой Азии в таких местах, как Иасос и Милет, и эти области признавались хеттами греческой территорией с согласованными границами. До определенной степени греки были вовлечены в дипломатию того времени и обменивались дарами и послами с хеттами, отправляя культовых идолов к хеттскому двору и принимая у себя родственников хеттского царя. О том, что они были известны египтянам и имели с ними прямые дипломатические контакты, говорят надписи, повествующие о визите египтян в Микены и на Крит около 1380 г. до н. э.

Для материковых дворцов период приблизительно с 1300 по 1250 г. до н. э. был периодом великого строительства, а также периодом либо сверхсамонадеянности, либо сверхоборонительного поведения. В это время было завершено строительство гигантских укреплений в Гле, Тиринфе, Микенах, Афинах и множестве меньших городов, таких как Эвтрез, Араке, Криса и Тигани. То, что величайшие памятники цивилизации появляются незадолго до наблюдаемого упадка, — вещь обычная, как отмечал Ибн-Хальдун:

В конце династии часто появляется некое проявление мощи, которое создает впечатление, что династия избавилась от дряхлости. Она ярко сияет как раз перед тем, как потухнуть, словно горящий фитилек; ярко вспыхивающий на мгновение, прежде чем погаснуть, создавая впечатление, что он собирается разгореться, когда на самом деле он угасает.

Здесь мы вправе принять во внимание традиции, надежно хранимые в греческих легендах, которые, как известно, уходят корнями в бронзовый век. Существовало единое мнение, что дворцы, подобные микенскому, были местами обитания кровожадных, жестоких правителей, жертв междоусобной борьбы, находившихся в состоянии непрерывной войны. Археологические исследования дворцов типа микенского и сведения из табличек линейного письма Б подтверждают, что действительно это был милитаристский и агрессивный мир. Большое число подчиненных людей, в том числе, видимо, множество рабов, было привязано к земле, производя пищу для своих хозяев и достаточное количество масла, гончарных изделий, зерна, текстиля и льна для экспорта. Одновременно следует отметить, какое внимание на табличках уделено военному снаряжению. В Кноссе и Пилосе сосредоточились большие запасы дорогих материалов — меди, олова и золота, — которые можно было получить, только или воюя, или торгуя. Другими словами, и рабочая сила, и средства принуждения могли поддерживаться только торговлей или насилием. Порочный круг, и, без сомнения, правители типа Агамемнона были жестокими и безжалостными, какими и должны быть цари в обществах такого рода. Это тоже самооборона, ведь только насилием правящая элита могла сохранить свое существование. Как писал Ибн-Хальдун:

Любая королевская власть должна строиться на двух фундаментах. Первый — сила и групповое чувство, которое находит свое выражение в солдатах. Второй — деньги, которые поддерживают солдат и обеспечивают всю конструкцию, необходимую королевской власти. Распад начинается у династий с этих двух фундаментов.

Итак, таким монархам, как Агамемнон, для снаряжения его воинства и вознаграждения его была нужна добыча — сокровища, сырье, драгоценные металлы, скот и женщины. Такова правда жизни всех так называемых героических обществ. У Гомера, как мы видели, величайшей честью было называться «разорителем городов». Власть в бронзовом веке опиралась на существующие структуру и идеалы общества. Это подтверждают таблички с линейным письмом Б из Пилоса. Присутствие на них имен рабов с Лемноса, Хиоса, из «Азии», Милета, Галикарнаса и Книда, работающих на отлично организованных «государственных предприятиях», показывает, что миру Агамемнона необходимо было постоянно захватывать рабов либо покупать их на невольничьих рынках. Это было общество, где дополнительные расходы — накопление сокровищ, культ монарха, царские погребения, военные расходы — были настолько непомерны, что гигантскую трудовую пирамиду нужно было постоянно подпитывать. Рабочая сила нуждалась в непрерывном обновлении, несмотря на то что рабыни приносили потомство, поскольку продолжительность жизни в неволе наверняка была очень низкой. Показателен контраст между длинными описаниями дворцовых запасов богато украшенной мебели в пилосских табличках и короткими списками чужеземных рабов и их рационов. Только представьте, какие средства и сколько труда вложено в «одно кресло пружинное, инкрустированное египетской синью, и серебром и золотом на спинке, которая украшена человеческими фигурами из золота, и с парой золотых фиалов, и с золочеными грифонами и грифонами из египетской сини». Это всего лишь одна позиция из множества дошедших до нас (как и следовало ожидать, такое же внимание к деталям проявляется в описаниях военного снаряжения, например, кузовов колесниц, «инкрустированных слоновой костью, выкрашенных в темно-красный цвет, с поводьями с кожаными щечными ремнями и мундштуком из рога»).

А теперь перед нами «двадцать одна книдская женщина, двенадцать девочек, десять мальчиков… В Эвдейвеле: восемь женщин, две девочки и три мальчика; 336 литров пшеницы, 336 литров фиг…». Специалисты высчитали, что каждый из этих людей получал паек в 24 литра в месяц, немногим меньше классического солдатского пайка.

Если добавлялись фиги, то уменьшалось количество пшеницы: римский агроном Катон рекомендовал сокращать в рационе количество хлеба рабам, «когда они начинают есть фиги». Таким был мир Агамемнона.

Взяв это за основу, мы должны учесть особые условия XIII в. до н. э. Вскоре после 1300 г. до н. э. в Средиземноморье участились пиратские набеги и стала распространяться нестабильность, позднее поглотившая его. Вероятно, были и экономические проблемы, перенаселение, неурожаи, засухи и голод — это ученым еще предстоит выяснить. Точно так же нет ответа на вопрос об изменениях климата. А не снизился ли объем микенской торговли с Ближним Востоком к концу столетия и не прекратился ли он вовсе? Все эти факторы могли сыграть свою роль. Нельзя исключать вероятность междоусобиц внутри родовых групп династий и войн между соперничающими городами-государствами, подобно описанным в легенде о разграблении Фив аргивянами за поколение до Троянской войны. Могли сыграть свою роль и события на побережье Малой Азии: как раз в это время хетты, похоже, захватили Милет, один из крупнейших городов Эгейского мира, и, возможно, греки были вытеснены из юго-западной Анатолии, что заставило их двинуться в поисках рабов и сырья на север — в сторону Трои.

Возможно, это и гипотезы, но какая-то комбинация некоторых или всех этих факторов должна быть верной. Мы обязаны как-то учитывать изменение экономической ситуации на Пелопоннесе, и следует предположить, что Агамемнон и его товарищи-цари и элита делали все возможное, чтобы исправить положение. Их царства нуждались в добыче, рабах и сокровищах, и частые хищнические набеги были всего лишь способом поддержания власти: фактически такие вылазки осуществлялись ежегодно. Наиболее вероятно, что набеги производились в северном и восточном направлениях, особенно на побережье Малой Азии, где, как сообщают хеттские таблички, активность греков увеличилась в первые десятилетия XIII в. до н. э. С учетом вышесказанного нападение на цитадель, контролировавшую Дарданеллы, представляется столь очевидным, что, если бы и не было легенды о Трое, мы должны были бы принять его как постулат. Незачем было беспокоиться о поводе для нападения — такого рода войны были заложены в самой природе микенского общества и монархии.

Здесь можно попытаться использовать в качестве доказательства хеттские таблички. Как мы уже видели, цари Аххиявы, упомянутые, но не названные в хеттских текстах, это, возможно, те, кого греческие предания запомнили как династию Атридов и Агамемнона. Но в Анатолии мы оказываемся на более твердой исторической почве. В те времена, что нас интересуют, правили хеттские цари Муваталли (1296–1272 гг. до н. э.), Урхи-Тешуб (1272–1265 гг. до н. э.) или брат Муваталли, Хаттусили (1265–1235 гг. до н. э.)[14]. Кое-что нам известно и о династии, правившей в Вилусе-Трое. Царем Вилусы во времена правления Муваталли (а возможно, и долгое время после него) был Алаксанд, несомненно, ставший прототипом гомеровского Александра-Париса (анатолийский Пария). Похоже, он правил в то время, когда началась война, и хеттские архивы предоставляют обширные сведения о ситуации, приведшей к ней, рисуя нарастающее влияние микенских правителей в западной Анатолии.

На протяжении двух предшествующих поколений росли мощь и влияние греков. Около 1320 г. до н. э. Милет был разграблен хеттами, но в правление Хаттусили (1260-е гг. до н. э.) признан аххиявской территорией с границами, согласованными по договору. Греческое влияние на хеттскую правящую семью было принято хеттами как реальность, при их дворе жил брат греческого царя. И Муваталли, и Хаттусили, вынужденным вести войны на нескольких фронтах, был необходим мир на западе. Им приходилось бороться с растущей мощью Ассирии там, где теперь расположен северный Ирак, сдерживая ее стремление прорваться на запад к богатым торговым городам Верхнего Евфрата и Сирии. Египтяне продолжали продвигаться на север в Сирии. В 1275 г. до н. э. Муваталли с армией из 18 подвластных ему народов, вассальных государств и союзников вступил в закончившееся с неясным исходом сражение с Рамзесом II при Кадеше. Очевидно, что в рядах хеттской армии была элита ряда арцавских государств, поскольку в ней находились дарданы (вилусийцы), предположительно — под командованием царя Алаксанда. В 1275 г. до н. э. сама Вилуса еще не подверглась нападению.

Передвинемся на десять лет вперед: в 1262–1261 гг. до н. э. хеттскую территорию вплоть до Каркемиша захватили ассирийцы, что стало настоящей катастрофой для Хаттусили. В то же время с юга ему угрожал Рамзес, а на западе он вел борьбу с царем Аххиявы и его союзником, арцавским предателем Пийямарадом, сеявшим раздоры и распри на Эгейском побережье. Союз, создававшийся хеттской дипломатией на протяжении двух столетий, оказался в опасности. Возможно, именно в этот период началась Троянская война. Это было непростое время, когда, как показывают хеттские таблички, в западной Анатолии свергали царей, на трон всходили претенденты, а земли разорялись. Политические эмигранты искали убежища «за морем», в Аххияве, Милете и более далеких странах (изгнанный «Великий царь Хатти», Урхи-Тешуб, все еще строил планы при египетском дворе).

Для политолога бронзового века это должно было выглядеть так, словно в западной Анатолии началась цепная реакция. И всегда за кулисами ощущалось присутствие царя Аххиявы, с которым хеттам теперь, впервые, понадобилось искать примирения. Свидетельства из хеттских архивов ясно указывают на хищническую природу ахейского присутствия в западной Анатолии, как позднее об этом и рассказывалось в легендах.

Война, соответственно, могла происходить между 1274 и 1263 г. до н. э., после Кадеша, но до кампании Хаттусили в нижней долине Меандра против ренегата Пийямарада. Затем, после того как Хаттусили прошел до Эгейского моря у Милета, преследуя предателя, после примирения с царем Аххиявы, он заговорил о неприятностях последних нескольких лет. В частности, в почти извиняющемся тоне он говорит о прошлой ссоре с царем Аххиявы и о «войне с Вилусой, в которой мы ныне заключили мир». Таким образом, война велась либо в самом начале его царствования (около 1265 г. до н. э.), либо когда он был генералом в армии стареющего Муваталли (1275–1272 гг. до н. э.; у своего брата, Урхи-Тешуба, он был не в фаворе).

Пойдем в своих домыслах немного дальше. Конфликт возник на нескольких фронтах. Греческий царь поддерживал в арцавской царской семье фракцию, враждебную Хатти. Он состоял в союзе с набобами Милета на берегу Малой Азии, признававшими его главенство и снабжавшими его сырьем и рабами. Помогал он и другим западно-анатолийским правителям, отвергавшим власть Хатти. Правитель земли реки Сеха, например, «связался с царем Аххиявы» и спровоцировал столкновение с Хаттусили. В происходящее оказался втянут царь Трои-Вилусы. Хотя его древняя цитадель и находилась на северо-восточной окраине Эгейского мира, она была хорошо известна грекам. Возможно, там нашла прибежище колония микенских купцов, цари могли обмениваться посольствами. Троя была самой сильной крепостью на севере Эгейского мира. Она занимала господствующее положение на пересечении древних торговых сухопутных и морских путей. Это была древняя династическая столица, где хранились царские сокровища, скопленные многими поколениями. Роскошный приз для разорителей городов.

Не исключено, что появился предлог, произошел дипломатический инцидент, спровоцировавший нападение (Гомер говорит о похищении жены царя), но предлог не столь серьезный, чтобы не позволить Хаттусили и грекам впоследствии уладить вопрос. Кто был за кого, мы точно не знаем, но греческий «Великий царь» отправил в Троаду морскую экспедицию, несомненно, поддержанный союзниками и сторонниками. Важно, что, нападая на Вилусу, греки неизбежно втягивали в конфликт хеттского царя либо его полководцев. Потому что, как только вилусийцев обязали снабжать войска «Великого царя» Хатти во время походов (как они делали это при Кадете в 1275 г. до н. э.), «Великий царь» Хатти, по договору с Муваталли, обязался помогать им в случае нападения на Вилусу. Это был долг господина. Возможно, у Гомера сохранились отзвуки этих событий в «Троянском перечне», где перечисляются значительные силы западно-анатолийских союзников, пришедших на помощь Приаму и Парису-Александру в трудный час.

Организовать микенский поход на северо-восток Эгейского мира было нетрудно. Имелось достаточно кораблей, даже если Гомер и преувеличивает их число. Фрески на Фере демонстрируют, как могла выглядеть микенская заморская экспедиция к ливийскому побережью, с длинновесельными, парусными судами, на борту которых находились тяжеловооруженные воины в шлемах с клыками вепря, длинными копьями и удлиненными «башенными» щитами. В пилосских табличках до мелочей расписано все снаряжение. Для заморских походов набирались элитные войска: цари важнейших государств со своей свитой и дружинами их основных баронов, самое большее — несколько сотен человек от каждого царства. Троя, очевидно, не была единственной, или даже главной, целью. И действительно, гомеровское предание утверждает, что Троя была лишь эпизодом в серии набегов на Тефранию и Мизию, нападений на Лемнос, Лесбос, Педассон, Лирнессон и другие селения, и везде города подвергались разграблению, скот и женщин уводили. Археологические данные о разрушении Ферми на Лесбосе, одного из крупнейших городов в Эгейском море, произошедшем как раз в то время, хорошо согласуются с гомеровским рассказом о разграблении Ахиллом Лесбоса.

Выходит, троянская история повествует о продолжительном периоде микенской агрессии на берегах и островах северо-западной Анатолии. Троя — не единственный захваченный город, но она лучше всех была известна грекам, лучше всех построена и ожесточенней всех сопротивлялась. Возможно даже, что, как и подозревал Лешевалье и как позволяют предположить хеттские тексты, в целом поход был неудачным, его события приукрасили по возвращении домой певцы, поскольку их мир становился все более непрочным. Но город, несомненно, был разрушен. Правдоподобна версия, что, как в Филакопи и Кноссе, греки нагрянули в золотую Трою после естественной катастрофы, сильного землетрясения, которое, как считал Блеген, разрушило Трою Vlh. Но, как мы уже видели, однозначных доказательств землетрясения нет, и может быть, все-таки права легенда, утверждающая, что Трою намеренно снесли после тяжелой осады. Город был разграблен, а его женщины увезены на плантации, находившиеся вокруг Микен и Пилоса. Не исключено даже, что рядом с пленницами с Лемноса и азиатками мы через поколение или позже видим представительницу того народа, названную в табличке из Пилоса «слуга божья, то-ро-я» (троянка?).

А что же с конкретными деталями? Существовал ли Агамемнон? Возможно. Из германских и кельтских эпосов мы знаем, что имена и родословные царей древности часто сохранялись. Так, мерсийский правитель Оффа мог назвать своих предков вплоть до королей, правивших еще до того, как англичане пришли в Британию. Поэтому нет, в сущности, ничего невероятного в том, что имена последних великих царей Микен, Атрея и Агамемнона, сохранились в преданиях.

А существовала ли Елена и стало ли ее похищение причиной войны? Есть аналогия: похищение королевской жены послужило предлогом для вторжения норманнов в Ирландию в XII в. Но с другой стороны, нападение на замок или город с целью вернуть плененную принцессу — старинная тема эпических произведений, популярный сюжет в средневековой Ирландии, Древней Индии и даже в Угарите XIII в. до н. э. Поэтому здесь нет смысла настаивать на каких-то заключениях. Тем не менее наше исследование показало, что захват женщин во время набегов был обычным делом, и чем красивей оказывались пленницы, тем лучше. О Елене мы, по крайней мере, можем сказать, что у нее шансы были!

Можно добавить пару слов еще об одной знаменитой женщине сказания. Это юная Ифигения (или Ифианассе у Гомера), принесение которой в жертву в Авлиде стало прелюдией к походу и темой многих художественных, литературных и музыкальных произведений. Нет оснований считать, что она реально существовала, но одна из самых замечательных археологических находок последних лет подтверждает человеческие жертвоприношения и даже ритуальный каннибализм в бронзовом веке. Открытие в Кноссе останков двух детей в возрасте восьми и одиннадцати (возраст Ифигении в сказании) лет, похоже, ритуально умерщвленных и частично съеденных перед катастрофой, обрушившейся на дворец и его пригороды около 1420 г. до н. э., дает основания для предположений, что принесение детей в жертву могло происходить в то время в различных местах Эгейского мира. О том, что жертвоприношения предшествовали также падению Пилоса, можно судить по последним табличкам с линейным письмом Б, написанным во дворце, но это отнюдь нельзя утверждать однозначно. И все же кносская находка предлагает по-новому взглянуть на такие знаменитые сюжеты, как поедание детей Фиеста (дяди Агамемнона) и жертвоприношение самой Ифигении.

Что касается троянских героев, то любопытно, что из имен, встречающихся и в табличках линейного письма Б, и у Гомера, двадцать (одна треть) используются для троянцев. Другими словами, для троянских героев были изобретены греческие имена, среди них — Гектор. Но два имени не подходят под это правило, и они имеют важное значение. Имя Приам выглядит как анатолийское имя Париаму, которое мы находим в хеттских текстах. А Александр из Вилиона, похоже, имеет связь с Алаксандом из Вилусы, упоминаемым в хеттских табличках начала XIII в. до н. э.; его альтернативное имя Парис очень похоже на анатолийское Пария. Больше мы ничего не можем сказать. Очевидно, что греческая традиция в «темные века» имела весьма смутное понятие о Малой Азии века героев.

А как обстояло дело с деревянным конем? Его считали сказочным приемом, а также, как мы видели, предполагали, что это был деревянный таран в виде коня. Однако недавно было предложено любопытное объяснение, которое заслуживает обсуждения, прежде чем быть отброшенным. По этой версии, рассказ о коне связан с богом Посейдоном, который, как мы знаем, входил в микенский пантеон. В Аркадии Посейдон почитался в облике коня, в других областях — как всадник или колесничий. В народном фольклоре его называли «Гиппос», «конь». Но Посейдон, даже в исторические времена, рассматривался также как единственный повелитель землетрясений. Вспомним о предполагаемом разрушении Трои VI землетрясением и о том, как, согласно преданию, Лаомедонт обманул Посейдона и был за это наказан разрушением прекрасных стен. А что, если позднее певцы придумали коня, как захватывающий сюжетный ход, держа в уме его связь с Посейдоном и увязывая новое предание со старым мифом о разграблении Трои Гераклом? Мне такое объяснение кажется надуманным и откровенно нереальным. Но если греки действительно разграбили Трою лишь после землетрясения, то все-таки есть вероятность, что они оставили там культовый идол Посейдона в виде деревянного коня в качестве благодарственного приношения. Конечно, лучше всего признать, что в истории с деревянным конем есть нечто неизмеримо таинственное. Она существовала задолго до гомеровских времен, о чем мы знаем по художественным изображениям, но это, пожалуй, и все, что мы можем сказать.

Наши поиски почти завершены. Разграбление Трои сохранилось в памяти, потому что это было последнее потрясение микенского мира. Как в средневековой Ирландии барды пели о последнем великом событии, так и здесь будут петь о Трое. Больше ни один царь Микен не будет провозглашен «Великим». Примерно через поколение их мир будет расколот. Не все города ожидала одинаковая судьба. Микены и Тиринф были разрушены землетрясениями. Пилос, видимо, захвачен местными бунтовщиками. Мессения пострадала от широкомасштабной депопуляции, как, возможно, и Лакония. Арголида пережила новый наплыв людей, прибывали мигранты из-за моря. Не было единого большого кризиса, но прогрессирующий упадок, ослабление власти выражались в том, что все меньше зданий восстанавливалось (хотя в отдельных местах, например в Тиринфе, справедливо обратное). Многие города были покинуты жителями, искавшими лучшей доли, а вокруг них селились грекоговорящие крестьяне из отдаленных областей, которые занимали покинутые сельские районы, словно нищие иммигранты из «третьего мира» или старатели времен «золотой лихорадки», и традиция запомнила это как приход нового народа, «дорийцев». Кое-где распознаваемый микенский образ жизни сохранялся на протяжении всего XII в. до н. э., Микены были покинуты около 1100 г. до н. э. Крестьянство и местные вожди остались жить как жили, но сложная серия событий привела к краху развитой дворцовой цивилизации позднего бронзового века. Для обслуживания государственной системы была разработана столь специализированная письменность, что и она сгинула вместе с дворцами и немногочисленной грамотной элитой. У нового общества не возникало необходимости что-либо писать.

Суммируя все эти факторы, не забудем и о легендах. Они сообщают нам о постоянных распрях внутри царских кланов века героев: Атрей и Фиест, Агамемнон и Эгисф и так далее, и можно, без сомнения, сказать, что междоусобицы были характерны для такого рода обществ во все времена. Возможно, легенды об эпигонах и Геракле также хранят отзвуки войн между городами-государствами микенского мира и враждующими кланами важнейших царствующих семейств. Историки и антропологи, изучающие западные «темные века», могут указать на такие же конфликты в королевских кланах Каролингов, Меровингов, в Оттонской династии и англосаксонском обществе: одной из главных функций королевской власти было разрешение внутренних конфликтов, бывших нормой. Положение в греческих монархиях бронзового века не могло быть другим. Эпос рассказывает, как по возвращении из Трои «Великий царь» Агамемнон был убит родичем-соперником, а другие правители столкнулись с бунтами либо оказались свергнутыми с престола. Легенды создавались в конце бронзового века и правдоподобны, хоть мы и не можем их проверить: изучение истории ближневосточных монархий дает много аналогий и позволяет полагать, что большие родственные группировки в царских кланах бронзового века постоянно выдвигали соперников-претендентов. Там, где значение царствующей персоны столь велико, многое зависит от ее устойчивости. Если власть шаталась, начинались внутренние распри — «политическое» могущество приходит и уходит быстро. Потому можно согласиться с Фукидидом.

Длительная война с Троей и «позднее возвращение эллинов из Илиона вызвали множество революций, а раздоры последовали почти повсюду… и именно граждане, таким образом оказавшиеся в изгнании, основали [затем] города [за морем]». Фукидид считает, что вторжение «дорийцев» на Пелопоннес произошло через 80 лет после падения Трои. Лишь после этого началась основная миграция в Ионию, на острова, в Италию и на Сицилию: «все эти поселения были основаны как следствие войны с Троей». Эти главные, пусть и упрощенные, положения были подтверждены археологами.

Как сказание сохранилось в «темные века»? Его вполне могли исполнять певцы при дворах Микен и Тиринфа на протяжении XII в. до н. э. «Перечень кораблей» был, вероятно, составлен в XII в. до н. э. из подлинного списка известных городов микенских государств Греции. Он замышлялся как произведение, обращенное в прошлое, вспоминающее золотой век героев. Аудитория 1100-х гг. до н. э. знала, что таких городов, как Пилос, больше не существует: Нестор олицетворял золотой век старомодного царствования, отеческого и «строгого, но справедливого». Это было то, с чем был сходен великий wanax (это слово, в форме anax, сохранилось у Гомера). То были цари, сохранявшие единство «империи», — можно сказать, эквивалент «викторианских ценностей» XII в. до н. э. Память о местах, где стояли основные города, осталась в преданиях тех краев, поэтому к VIII в. до н. э. сказания надежно хранились в пышной и подробной устной традиции, взлелеянной эмигрантским сообществом в Ионии. В Лаконии и Арголиде, бывших опорой микенского могущества, развился культ героев, центром которого стали микенские гробницы. Сохранилась память о героях в Минелайоне, чему помогли многочисленные паломники с приношениями Елене и Менелаю. В Амиклах, еще одном дворцовом городе Лаконии, культ, похоже, сохранялся непрерывно вплоть до классических времен. Удивительно, но в Спарте, как и в Микенах, мы обнаруживаем культ Агамемнона. В Орхомене гигантская сокровищница стала гробницей «царя Миния». То же повторилось с менее знаменитыми бесчисленными микенскими купольными гробницами, особенно там, где они могли быть отождествлены с городами из перечня кораблей. Гомер — кульминация этого процесса, высшая точка — хотя ни в коем случае не конец — долгой устной традиции. Если мы скажем, что он творил около 730 г. до н. э., то будем недалеки от истины, но как скоро после этого была записана «Илиада» — неясно. Мы уже видели, что наиболее реальной датой является VII в. до н. э. Но задолго до этого сказание сложилось на самом Гиссарлыке, куда, возможно, еще до 700 г. до н. э. народ Локриды посылал своих девушек служить Афине Троянской. К тому времени факты, какими бы они ни были, стали легендой, и наоборот, легенды стали фактами, которыми мы и занимались.

Способность к упорному выживанию на земле предков — одна из самых удивительных черт народа, процветавшего в троянском акрополе в бронзовом веке.

(Карл Блеген, «Троя и троянцы»)

Мы не можем оставить Трою, не взглянув на ее последующую историю. Все же этот город занимает центральное место в нашем рассказе и, как было сказано, просуществовал более 4000 лет. Разрушения, причиненные микенцами в XIII в. до н. э. (если они были), — это всего лишь эпизод среди многих других. Жители вернулись в город, лежащий в развалинах, и восстановили его. Но обитателям Трои VIIa выпало жить в жестокое и нестабильное время. Короткая жизнь этой фазы города закончилась ужасным насилием. Город был взят штурмом и сожжен, многие жители убиты. Но когда захватчики ушли, оставшиеся в живых поставили лачуги на пепелище и принялись восстанавливать город. То, что мы называем Троя VIIb 1, — все еще было домом потомков основателей Трои VI, впервые поселившихся на Гиссарлыке около 1900 г. до н. э. Очевидно, что стены крепости были еще достаточно высокими и крепкими, чтобы обеспечивать защиту. Главным воротами города оставались южные. Жители по-прежнему изготавливали серую минийскую посуду. Даже контакты с микенским миром еще сохранялись: найдено несколько образчиков посуды XII в. до н. э. (LH III С). Но Эгейский мир претерпел огромные изменения. Спустя полвека новые люди пришли на Гиссарлыкский холм. Их прибытие не отмечено признаками насилия, вероятно, обнищавшие обитатели Трои VIIb 1 не оказывали сопротивления. С приходом новых поселенцев резко изменился стиль керамики — они вручную изготавливали грубую посуду, названную «рогатой» за декоративные выпуклости-рожки. «Странный феномен для поселения, где гончарный круг был известен много столетий», — писал Карл Блеген. Посуда выглядит примитивно, и, видимо, старожилы Трои считали так же. «Рогатая посуда» характерна для позднего бронзового века в Венгрии и Дунайской культуры и, вероятно, попала в Троаду через Дарданеллы из Фракии. Пришельцы принесли с собой чеканы, клевцы, долота (плоские и под рукоятку) — изделия хорошо известных венгерских типов, найденные при раскопках Шлиманом.

Но, похоже, в городе VIIb остались и старожилы: по-прежнему изготавливалось и использовалось какое-то количество серой минийской керамики. Мы можем лишь предположить, что фракийцы пришли сюда в поисках убежища в беспокойные времена «народов моря» и массовых миграций и без борьбы взяли город. Возможно, их вождь был признан троянцами, не имевшими собственного царя.

Троя VIIb 2 получила от микенского мира избыток горшков, но в остальном дела были плохи. К 1100 г. до н. э. она перестала существовать. Следы пожара в нескольких домах позволяют полагать, что и это поселение было уничтожено огнем, скорее всего, его разграбили и подожгли. Таким был конец древней Трои, хотя нет, пожалуй, конец троянцев. Есть основания полагать, что даже после этого пожара сохранилось крохотное поселение, теснившееся у гробниц ниже западной стены. Кроме того, в это время многие троянцы нашли убежище на вершине Бунарбаши, возвышающейся над ущельем, через которое Скамандр прорывается на равнину Трои. Это место удалено от моря и избавлено от бесконечных нападений морских разбойников. Люди, поселившиеся здесь, наверное, надеялись, что их минуют ужасы того времени. Напомню, что эти годы Бунарбаши Лешевалье посчитал местом, где стояла Троя. Кем бы ни были эти люди, они принесли с собой традиции изготовления серой минийской керамики и хранили их вплоть до конца VIII в. до н. э., то есть около 300 лет. Затем Бунарбаши, в свою очередь, был покинут. Удивительный факт, который подметил Карл Блеген: в то время, когда был покинут Бунарбаши, Гиссарлык внезапно вновь заселяется, причем людьми, умеющими делать серую минийскую керамику. Вернулся ли в город кто-либо из потомков прежних его обитателей? Мысль увлекательная, но археологические данные Блегена скудны до крайности. В сущности, Новая Троя — Илион — была греческой колонией, обращенной к западу, и на протяжении более 1000 лет она будет частью oikumene (ойкумены) — единого мира классической эллинской цивилизации.

Греческая колония была основана не позже 700 г. до н. э. пришельцами с эолийского Лесбоса. Вполне возможно, что ее посещал и Гомер. Знали ли жители нового города что-нибудь о Троянской войне? В таком предположении нет ничего невозможного. Примерно с 700 г. до н. э. в Трое появляется странный обычай служения локридских девушек в храме, сохранявшийся до прихода христианства. Алтарь и очаг для жертвоприношений, найденные Блегеном в западной части города, могли относиться к их святилищу. Новая Троя была захолустьем — лишь небольшой рыночный городок, где торговали тем, что производилось на равнине. Но так единодушна была вера в то, будто именно здесь стоял легендарный город, что многие знаменитые паломники прибывали поклониться этим местам, и маленькое непривлекательное поселение пережило недолгий период расцвета в конце IV в. до н. э. Это время можно считать рождением эллинского Илиона. Потом его полюбили богатые покровители. Главной достопримечательностью города был дорический храм Афины на старом акрополе, там, где когда-то стояла Троя VI. Полководец Александра Македонского Лисимах построил вокруг города мощные стены, охватывавшие территорию 1200 на 800 ярдов. В нижнем городе располагалось несколько красивых зданий, агора и базилика, театр на 6000 зрителей (хотя население города никогда не достигало такой численности). Но без огромной бухты, теперь заилившейся, город не имел перспектив: опять начался упадок, пока не дошло до «такой разрухи, что там даже не было черепицы на крышах» (около 190 г. до н. э.).

Опустошенный во время войны с Митридатом в 83–82 гг. до н. э., город какое-то время лежал в руинах — рассказ о приезде Цезаря в 48 г. до н. э., несомненно, намекает на это. А затем он превратился в бедный провинциальный городок с несколькими сотнями жителей, прозябающий в тени богатой Александрии Троадской, расположенной на берегу, с ее огромной базиликой, роскошными банями и населением около 40 000 человек. Никто не помог Илиону, когда в 259 г. он был вновь разграблен, на этот раз готами. Ко времени поздней Римской империи он стал захолустным городишком, с которым не пожелал бы связываться ни один уважающий себя будущий оратор или наместник. Теперь там жил христианский епископ и стояла небольшая византийская церквушка. Скорее всего, это было кирпичное беленое строение, какие можно видеть сегодня по всей Греции. Но сохранились кое-где и признаки язычества, как обнаружил Юлиан, обходя в 354 г. городок вместе с епископом.

Когда жизнь окончательно покинула Гиссарлык? Ясно, что старый город во времена Юлиана находился в упадке (так и видятся гуси на улицах, облупленные стены посреди помоек и множество заброшенных домов). Шлиман считал, что жители ушли в V в. Он основывался на находках монет — ими перестали пользоваться в это время. Попытка, достойная похвалы: последующие раскопки в целом подтвердили его теорию, дав основания полагать, что, возможно, город существовал еще и в VI в. Не исключено, что последние жители классического Илиона увидели апофеоз обновленной Эллинской империи Юстиниана. Но о том, как жили эти обитатели последней фазы Трои, мы не знаем ничего. Вообще, V и VI вв. были периодом процветания Троады, особенно в деревнях, и поэтому наблюдался отток жителей в сельскую местность. Этот последний всплеск благополучия, видимо, затронул город, о чем можно судить по находкам в Илионе монет Феодосия I и Феодосия II: у людей еще были деньги, чтобы тратить, и вещи, чтобы покупать. Но начиная со времен Юстиниана такие находки пропадают. За объяснением не надо далеко ходить. В 542 г. империю опустошила чудовищная эпидемия чумы, и в Анатолии вымерли целые города и деревни. Мы не можем доказать, что среди них был Илион, но с тех пор упоминания о нем не встречаются.

Предположительно с VI в. здесь были лишь необитаемые, заросшие развалины. Но не исключено, что могла остаться и какая-то деревушка. Мы видим свидетельства этого в труде византийского императора и администратора Константина Багрянородного, который пишет, что в Илионе в 930-е гг., во времена англосаксонской империи в Британии, была епархия. Находилась ли епархия на Гиссарлыке? Если да, то это указывало бы, что там сохранилась церковь IV в. (или ее преемница).

В большой траншее за южными воротами Блеген обнаружил еще одно свидетельство того, что в поселении находилось византийское здание. Это может означать, что здесь была небольшая деревня с трудоспособным населением, церковь и, возможно, некое подобие стены.

То были грозные времена. Византию осаждали со всех сторон — сарацины с юга, славяне с севера и запада, турки с востока. С VII в. все более жестокими становились нападения арабов, проникавших в Эгейский регион и в начале X в. опустошивших Лесбос и разграбивших Салонику. В этот период во многих деревнях Малой Азии селили мелких фермеров, чтобы снабжать новобранцами византийские силы обороны. Возможно, это отразилось и на маленьком Илионе. В X в. растущее давление славян заставило Константинополь стягивать к северным границам население южных и восточных районов, лишая мелких фермеров собственности. Турецкая оккупация Троады в XI в. вызвала дальнейшее падение численности населения. Упадок предвиделся длительный. На Гиссарлыке осталась лишь крохотная обнищавшая община — возможно, несколько семей и священник, — просуществовавшая до последних десятилетий XIII в. Затем жизнь, бурлившая с IV тысячелетия до н. э., покинула эти места.

Последняя фаза истории Троады — турецкая. Эта область была захвачена турками-сельджуками еще в 1070-е гг., византийцы вернули ее только через четверть века. Монеты и керамика, найденные в Илионе, показывают, что место оставалось населенным еще 200 лет, жителей было мало, пропитание им давали, как и прежде, аллювиальные почвы равнины и сезонная рыбная ловля, но, по данным раскопок, жители больше не могли позволить себе предметов роскоши. В 1306 г. Троаду заняли турки-османы, и с тех пор это турецкая территория. Первое описание равнины, которым мы располагаем, — это фискальные обзоры XV и XVI вв. Они пестрят названиями деревень, в основном — крохотные, с населением по несколько семей. Илион был окончательно покинут.

Что случилось с греками, жившими в Троаде до турецкого завоевания? Их историю еще предстоит изучать: упоминания о них удивительным образом отсутствуют в обзорах, но вполне вероятно, что греки сумели сохранить свою веру, к которой турки, в отличие от римских католиков, относились лояльно. Западные путешественники XVI–XVII вв. часто встречали греков в Троаде, как, например, Белон и Литгоу в Александрии Троадской. В XVIII–XIX вв. на равнине еще жили люди, говорившие по-гречески, в основном это были ремесленники-одиночки, коммивояжеры и владельцы ханов (постоялых дворов). Удивительно большой поток греков хлынул в Малую Азию после обретения Грецией независимости, что отмечал Александер Кинглейк. А во времена Шлимана там жила лишь горстка греков — домо — и землевладельцев и торговцев маслом. Главной греческой деревней в ту пору была Калифатли, всего в миле к юго-западу от Илиона. Современная деревня с тем же названием расположена на несколько сотен метров ближе к реке Мендерес, чем старая, покинутая после войны 1922 г. Новую деревню основали турки из Болгарии. В 1574 г. Калифатли была крохотным селением, где лишь шестеро взрослых платили подати. Гелл пишет, что в его время (1801 г.) она была большой и процветающей, возможно, за счет иммигрантов.

Но чума 1816 г. унесла жизни двухсот человек, после нее в деревне остался лишь десяток домов. Она слегка восстановилась во времена Шлимана, и он нанимал рабочих из числа одной-двух сотен ее жителей. Тем удалось утащить из Илиона много мрамора, и старое кладбище изобилует каменными резными памятниками. В сущности, Калифатли — последнее живое звено, связывающее нас с Илионом, хотя не исключено, что где-нибудь в материковой Греции есть деревни, основанные семьями, бежавшими отсюда в 1922 г. Учитывая цепкость, с которой древние троянцы держались за жизнь, почему бы не предположить, что в ком-то еще течет кровь троянских предков, пусть даже и капелька.

Сегодняшний Гиссарлык — это, конечно, лишь археологический объект, с которого мы и начали свои поиски. Большинство секретов он открыл, хотя и остались небольшие нераскопанные участки. Остальная, еще не изученная часть плато Нового Илиона, — это обрабатываемые поля, усыпанные булыжниками, и дубравы, где живут только белки. И, может быть, призраки?

Примечания:

1

В русском переводе Н. Гнедича большинство эпитетов прилагается как раз к Трое. Вообще, в отличие от английского, для русского перевода характерно применение по отношению к Трое (городу?) конкретных эпитетов (высокотвердынная, ветристая и т. п.), а к Илиону (местности? государству?) — общих (святой, священный и т. п.). — Прим. перев.

13

Большая длительность (la longue duree — фр.) — историко-философское понятие, введенное Ф. Броделем. — Прим. перев.

14

Даты правлений несколько отличаются от русских источников. — Прим. перев.