Жизнь пиратского сообщества — это сложное, причудливое сочетание социально-экономических, политических и психологических отношений. Каждый член экипажа привносил в общую атмосферу свой жизненный опыт, свое мировоззрение. Как правило, этот опыт предполагал негативную реакцию на цивилизованное законопослушное общество, с которым пираты, выходцы из недовольных своим существованием слоев, были в постоянном конфликте. Пиратство, таким образом, превратилось в некий конгломерат, который всасывал в себя потенциальных противников современного общества и жил идеей создать новый мир, мир равенства и справедливости.

Люди, попадавшие на судно разбойников, в большинстве своем вовсе не были патологическими маньяками с криминальными наклонностями. «Трудовое» ядро команды составлял слой незатейливых грубых мужчин, выходцев из самых низших слоев общества. В своем прошлом они были портовыми рабочими, демобилизованными матросами, недавними приватирами, рыбаками [84]. Рядом с ними оказывалось множество людей, чья судьба была жестоко искалечена современным обществом, — растоптанные, лишенные жизненных ориентиров сотни бродяг и нищих, уже не рассчитывавших добиться справедливости в жестокой драме жизни. Параллельно с миром «затравленных» и «выброшенных», пиратский корабль принимал и многочисленных представителей «скрывающегося общества» — уголовников, воров, дезертиров с военных и торговых судов. Крепкая нить соучастия в преступлении связывала отныне всех этих людей. Пиратский промысел давал надежду разбогатеть, выйти в люди, вести жизнь «богатого», со всеми ее радостями, или вкупе с такими же неудачниками найти тот идеал справедливости, где не будет законов, защищающих «богача» и превращающего жизнь бедняка в ад.

Пиратский мир, как в миниатюре, воплощал живую картину всего, что видели в прежней жизни люди, вступающие на борт разбойничьего корабля. Выросшие в атмосфере побоев и лишений, вынужденные ежеминутно смиряться с попранием собственного достоинства, они устремлялись в новую жизнь с исступленным желанием реализовать ущемленное самолюбие и ощутить себя свободным.

Показательно в данной связи последнее слово приговоренного к повешению Билли Бонса[85], молодого пирата из команды Бартоломью Робертса. «. ..Никто не говорил под виселицею такой речи, как он: в ней жаловался на золотую приманку богатства, которая принудила его вступить в пиратскую жизнь, а молодость его не в силах была противиться столь великому искушению. Он весьма печалился об обидах, им нанесенных разным людям, просил прощения у Бога и живейшими словами увещевал зрителей, чтоб никогда не забывали Создателя своего в молодости лет своих, ежели не хотят, чтоб ум испортился слишком рано…»

(Ф. В. Каржавин. «Жизнеописание пиратов».)

Пиратство предоставляло возможность найти выход сдерживаемой жизненной энергии и проявить себя. Когда разбойники захватывали торговое судно, на его борту разворачивалась сцена, являющая собой кульминацию социальной конфронтации общества. Захваченным морякам предлагалось порвать со старой жизнью. Всего один шаг должны были они сделать из строя — и оказывались в другом мире. И многие делали этот шаг, на который ранее решились их новые товарищи.

Что видели эти морские люди раньше? Какими приходили они в пиратство? Не будем питать иллюзий по поводу жизни матросов на кораблях того времени. Они знали, что о собаке будут заботиться лучше, чем о них. В XVII в. была пословица: «Лучше болтаться в петле, чем служить на флоте». Деспотизм и жестокость капитанов военных и торговых кораблей, зажимавших команды в тиски бесчеловечной тупой дисциплины, превращали корабельную жизнь в страшное испытание. На кораблях царила строжайшая, порой зверская дисциплина, уничтожавшая все попытки возмущения. Широко практиковались публичные порки, килевание, заковывание в кандалы. Скотское обращение с людьми, невыносимые условия труда и быта превращали суда того времени в плавучие тюрьмы. Капитан Чарлз Джонсон[86], автор знаменитой книги «Всеобщая история пиратов», отмечал, что «существование на корабле ничем не отличалось от жизни в тюрьме, при добавлении, что на корабле имелся и шанс утонуть. Человек в тюрьме имеет большее помещение, лучшую еду и, как правило, лучшую компанию». Запертые в тесных помещениях — «клетках», питающиеся отвратительной, грубо приготовленной, лишенной вкуса и витаминов пищей, подверженные частым эпидемиям цинги, изможденные тяжелым физическим трудом, окруженные грубыми раздражительными коллегами, матросы проводили долгие месяцы в длительных рейсах, не видя ничего, кроме моря. В недолгие дни пребывания на суше они захлебывались в алкогольном угаре, а потом все повторялось. Эти люди рано превращались в развалины, а когда физические силы их покидали, остро ощущали свою ненужность. Стоит ли удивляться, что пиратский мир сочетал примитивное мышление необразованных людей с атмосферой духовной грубости, забитости и унылой серости бесцветного существования.

Духовную атмосферу пиратского экипажа питало беспредельное желание грабителей пожить с размахом, так весело и насыщенно, как им никогда не удавалось в той, старой жизни. Неудивительно, что бытовые порядки на какой-нибудь пиратской барке не шли ни в какое сравнение с обстановкой на военном корабле или торговом судне и были неизмеримо менее тягостными. Более калорийная и разнообразная пиша, отсутствие многих ограничений, меньшее время, отведенное на собственно морскую службу, странные и нелепые, с позиции современного человека, увлечения и другие послабления делали пиратство притягательным. Знаменитый разбойник Бартоломью Робертс любил говорить: «Короткая, но веселая жизнь — это мое правило». И, вступив на путь свободной жизни, пираты, каждый на свой лад, пытались себя проявить.

Первым — возможно, наиболее типичным в бытовом плане — вызовом, который бросали пираты обществу, была их одежда. Где, как не во внешности, костюме отражалось неодолимое желание выглядеть, как знатные и богатые? Пираты были крайне требовательны к своему гардеробу и с маниакальной настойчивостью людей, лишенных и тени художественного вкуса, подбирали себе яркое разноцветное платье, обвешивались сверкающими драгоценностями. Если кто-нибудь из разбойников умирал во время плавания, его гардероб тут же распродавался с аукциона, и члены шайки, собравшись у грот-мачты, бурно спорили о ценах на ту или иную принадлежность его костюма. Сходя на берег, разукрашенные, как павлины, они гордо вышагивали в своих великолепных нарядах по улицам городков и, загуляв в трактирах, переманивали за свои столы портовых красоток, не оставляя никаких надежд местным франтам. Да и кто в Европе смог бы похвастаться столь пышными одеяниями? Только сам король и горстка аристократов могли позволить себе щеголять в шелковых рубахах, парчовых штанах, носить такие же крупные бриллианты и роскошные перья на шляпах. Неудержимой удалью и бахвальством была отмечена казнь двух бандитов в 1615 году. Даже взойдя на плаху, они не удержались и решили «блеснуть» напоследок, разбросав толпе свои умопомрачительные одеяния — бриджи из малиновой тафты, дублеты с золотыми пуговицами и бархатные рубашки, разукрашенные золотыми кружевами. Сохранилось описание костюма, в котором капитан Бартоломью Робертс шел в свой последний бой. Этот шикарный господин носил атласный камзол ярко-алого цвета, богато расшитый золотыми цветами, и шляпу с большим красным пером. На шее у него висели массивная цепь с бриллиантами и огромный алмазный крест. Общую композицию завершали два пистолета, заткнутые за пояс, и абордажная сабля на боку.

То же — и на другом конце света. Парусный мастер голландец Ян Стрейс, находившийся на русской военной службе, указывал, что «простые казаки были одеты, как короли: в шелк, бархат и другие одежды, затканные золотом-, некоторые носили на шапках короны из жемчуга и драгоценных камней, и Стеньку (Разина. — Д. К.) нельзя было бы отличить от остальных, ежели бы он не выделялся по чести, которую ему оказывали, когда во время беседы с ним становились на колени и склонялись головой до земли, называя его не иначе, как батька…»

Пираты ликовали, ощущая себя «допущенными», сопричастными к радостям мира, и это чувство побуждало их не только к «творческому» переосмыслению моды. Созиданием отмечены многие сферы их деятельности. Наполненная событиями, бурная жизнь, импровизаторство и свобода превращали пиратский экипаж в сгусток творческой силы. В этой атмосфере постоянного брожения идей рождались новаторские, грандиозные проекты организации своего микромира и переустройства общества в целом.

Создание пиратского мира и обоснования его принципов было результатом деятельности людей, вышедших из низов. Они были искренне охвачены «добросовестным желанием» всех обитателей трущоб и нижних палуб разделить ответственность богатства между всеми членами общества. Поэтому духовным стержнем экономического устройства пиратского микрокосма был эгалитаризм (от фр. «egalite» — «равенство»). В его основе заложена идея всеобщего равенства, основанного на уравнительном принципе распределения имущества. Не обременяя себя философскими размышлениями, члены пиратских команд, как радикально мыслящая группа общества, объявили безграничную войну богачам. Чарлз Беллами, один из пиратских главарей начала ХУIII в., набросившись на капитана захваченного судна, в гневе кричал ему: «Черт возьми! Как и все другие, наказанные нами, вы управляете законом, который богачи придумали для собственной безопасности. Эти трусливые собачьи души не имеют смелости каким-либо иным способом защитить то, что они мошеннически накапали. Проклятия и кровь на имуществе этих продувных бестий. Между нами единственное различие: они обирают бедняков под покровительством закона, не так ли? А мы грабим богатых, рассчитывая только на свою храбрость».

Нет ничего странного в том, что характернейшим «обрядом» пиратской группы стало принятие клятвы, в числе прочих положений объявлявшей беспощадную войну всем богачам мира.

Пиратский эгалитаризм был узаконен на корабле и являлся «эффективной» силой, сплачивающей весь коллектив. Вот что писал по этому поводу Эксквемелин:

«Тому, у кою ничего нет, сразу же выделяется какое-либо имущество, причем с уплатой ждут до тех пор, пока у неимущего не заведутся деньги».

«После того как корабль захвачен, никому не дается права грабить имущество, посягать на товары в его трюмах. Вся добыча — будь то золото, драгоценности, камни или разные вещи — делится впоследствии поровну. Чтобы никто не захватил больше другого и не было никакою обмана, каждый, получая свою долю добычи, должен поклясться на Библии, что не взял ни на грош больше, чем ему полагалось при дележе. Того, кто дал ложную клятву, прогоняют с корабля и впредь никогда не принимают…»

«Друг к другу пираты относились заботливо. Кто ничего не имеет, может рассчитывать на поддержку товарищей».

«…пираты выгрузили добычу на берег и устроили на свой манер дележ. Разделив все добро, они подсчитали, что серебра и драгоценностей оказалось на шестьдесят тысяч реалов. Кроме денег, каждый еще получил больше чем на сотню реалов шелка и шерстяных тканей, не считая других мелочей… Часть добычи, которая приходилась на долю павших в бою, была передана их товарищам или родственникам».

Пиратский коллектив представлял собой сравнительно немногочисленное сообщество людей, каждый из которых был всегда на виду. Утаить что-либо от своих «коллег» было крайне трудным делом. В практике разбойничьей жизни есть наглядные примеры того, как грабители предохранялись от присвоения незаконной добычи и воровства в своей среде. Во время похода Моргана на Панаму была проведена следующая очистительная акция. Все флибустьеры собрались на сход. Каждый дал клятву, что ничего не скрыл от остальных. После этого все разделись. Бросив одежду перед собой, флибустьеры терпеливо ждали, пока доверенные от каждого отряда перетряхивали их платье. Той же участи подвергся сам Морган и все командиры пиратских отрядов.

В поисках социальной справедливости разбойники старались в деталях предусмотреть ситуации, которые могли возникнуть в реальной жизни. Так, при распределении добычи руководство получало большие суммы, нежели простые члены экипажа. Размеры этих сумм изменялись — если капитанам флотилии Моргана полагалось восемь долей, то суммы, получаемые руководителями пиратских шаек в начале XVIII в., колебались от полутора до двух долей. Однако сам принцип вознаграждения из обшей добычи оставался неизменным. Особые доли выплачивались квартирмейстеру, доктору, плотнику, боцману, штурману, т.е. мозговому штабу корабля. Члены экипажа выступали как равные перед лицом опасности и были партнерами в той рискованной игре, участниками которой стали. Поэтому, отдавая должное руководителям и специалистам, они вовсе не собирались ущемлять себя при дележе награбленного и отдать что-либо, помимо специально оговоренных сумм. Подобная система выплат из общего котла уравновешивала иерархическую структуру, уравнивала материальное положение членов экипажа и снижала напряженность на борту.

Не вся захваченная добыча распределялась внутри экипажа. Часть ее шла в общий фонд по двум направлениям. Предусматривался поощрительный фонд и фонд страхования. Вновь обратимся к Эксквемелину:

«…Была установлена доля для особо отличившихся и пострадавших от врага, а также для тех, кто первым водрузит флаг на укреплении врага… они (пираты. —Д. К.) решили, что за это следует добавить еще пятьдесят реалов. Тот, кто будет подвергаться большей опасности, получит сверх своей доли еще двести реалов. Гренадеры, которые забрасывают крепость гранатами, должны получать по пять реалов за каждую гранату. Затем было установлено возмещение за увечье: кто потеряет обе руки — получит сверх своей доли еще полторы тысячи реалов или пятнадцать рабов (по выбору пострадавшего); кто потеряет обе ноги, мог получить тысячу восемьсот реалов или восемнадцать рабов, кто потеряет руку, безразлично, левую или правую, должен получить пятьсот реалов или пять рабов. Для потерявшего ногу, безразлично, левую или правую, полагалось пятьсот реалов или пять рабов. За потерю глаза полагалось сто реалов или один раб. За потерю пальца — сто реалов или один раб. За огнестрельную рану полагалось пятьсот реалов или пять рабов. За парализованную руку, ногу или палец полагалась такая же плата, как и за потерянную конечность. Сумма, необходимая для выплаты подобных возмещений, должна была изыматься из общей добычи перед ее дележом… если какой-нибудь корабль первым захватит в море или гавани вражеское судно, выделить его команде из общей добычи премию в тысячу реалов, а если добыча на таком судне будет оценена в сумму свыше десяти тысяч реалов, то добавить еще по тысяче с каждых десяти тысяч. Также под страхом телесного наказания или казни было установлено, что никто не смеет, захватив судно, разрушать его, если на нем нет врагов».

Таким образом создавались страховые гарантии на случай травм, увечий, ранений, выделялись суммы на содержание семьи убитого (если она была) и суммы для поощрения тех, кто проявлял большую сноровку, ловкость, храбрость и энергию.

Уравнительная система вознаграждения не смогла бы утвердиться как экономический принцип пиратства, окажись ее практическое осуществление в руках отдельных лиц. Мощный рычаг коллективной ответственности, основанный на сотрудничестве и взаимопомощи, приводил в действие всю систему. Современники, оказавшиеся на пиратских судах, не могли прийти в себя от изумления, сталкиваясь с «дикими», по их понятиям, правилами, царящими на корабле. Чего стоит одно лишь свидетельство капитана торгового судна, попавшего в плен к пиратам. Он негодовал по поводу того, что члены экипажа могут заваливаться спать там, где им вздумается, а самому капитану не дозволяется иметь кровать. Другой наблюдатель был поражен тем, что каждый на корабле может говорить на равных с капитаном. Ничего, впрочем, удивительного для самих пиратов в этом не было. Принцип субординации, носителями которого были эти удивлявшиеся очевидцы, не имел ничего общего с порядками, установленными на пиратских судах. Реальная власть на судне принадлежала пиратской сходке. Члены пиратского экипажа собирались у грот-мачты и в открытом обсуждении решали все возникающие вопросы. Они касались и составления письменного договора об условиях участия в грабеже, и принятия уставов корабельной жизни, и выборов капитана, и осуществления дисциплинарных наказаний [87].

Для иллюстрации сказанного приведем один документ. Его происхождение связано с событиями, разыгравшимися на судне Королевской Африканской компании «Кэмелион». В 1682 году оно отплыло к западному побережью Африки и, приняв груз черных невольников, перешло на остров Барбадос, а затем к острову Невис.

В июне 1683 года «Кэмелион» двинулся обратно к берегам Англии. Однако команда захватила судно и отправилась пиратствовать. Был заключен соответствующий договор, сохранившийся в связи с обвинительным делом о происшедшем. Содержание этого документа показывает обычаи, принятые на пиратских судах, и проливает свет на предосторожности, принимавшиеся командой на случай, если подобный договор попадет в руки правосудия.

Соглашение о пиратстве

«30 июня 1683 г.

Июня 30 дня 1683 года. Статьи соглашения, принятого между нами на борту «Кэмелион» под командованием Н. Клова, о том, что мы будем совместно распоряжаться всеми товарами, которые находятся на борту; каждый должен получить сполна свою законную долю. Один лишь командир получит две с половиной доли за корабль, а тот, кою капитану будет угодно взять в качестве помощника, получит полторы доли.

Подобное, Джентльмены, должно вас удовлетворить, как и то, что доктору полагается полторы доли, и таковы статьи, коих мы все придерживаемся и по отдельности и все вместе.

Это должно уверить вас, что мы намерены торговать с испанцами и не иметь дела ни с одной нацией, которая встретится нам в море.

Итак, Джентльмены, этим мы заявляем, что если кто-либо впредь будет нам противиться, то будет сурово наказан в соответствии с тем, что совершил, и все вы, здесь присутствующие, приняли совместную клятву на святом Евангелии держаться друг друга до окончания жизни.

Джон Хэллэмор

знак Томаса Диксона

Роберт Кокрэм

крест Джо Дарвелла

крест Артура Дэвиса

крест Д. Моррина

Джон Реналс

знак Роберта Дузина

Ник. Клов

Сэмюэл Хэйнсуорт

Дэниел Келли

Уильям Хис

Джон Гриффин

Генри Микельсон

Альберт Дэзен

знак Саймона Уебсона

Уильям Строчер

Эдвард Доу

Джон Уоткинс

Эдвард Старки

знак Джорджа Пэддиссона

Джон Коппинг

знак Генри Левина».

Ни один человек, обладай он даже железной волей и решимостью во что бы то ни стало добиваться своего, будь он самым выдающимся организатором и умелым интриганом, не смог бы осуществить полный контроль за порядком на корабле, где правила диктовало разношерстное сборище независимых и опасных субъектов. Но каждый член экипажа выступал не просто как отдельный индивид — он составлял часть единого организма. Его личные амбиции были скованы тисками коллективной воли.

Таким образом, система коллективной власти на пиратском корабле позволяла «морским людям» на практике применить их жизненный опыт и была направлена на поддержание дисциплины. Она содержала в себе черты демократического устройства, основанного на равенстве рядовых членов команды, их прямом и равном участии в управлении и уравнительно-распределительном характере экономических отношений. Мятежи, непослушание, бунты подавлялись согласованными действиями большинства команды и капитана.

Система коллективного давления приносила реальные результаты. И главным в этой связи оказывалась дисциплина на судне, поддержание которой обеспечивало жизнеспособность пиратского экипажа. Дисциплинарные нормы были оговорены в особых «Правилах» — уставе, принимавшемся на каждом пиратском корабле. Приведем два таких документа.

I

Каждый член экипажа имеет право на участие в голосовании по насущным вопросам; он обладает одинаковым правом на получение свежей провизии и спиртных напитков, как только они будут захвачены; он может использовать их по собственному желанию, за исключением тех случаев, когда для всеобщего блага станет необходимостью ограничение в их потреблении.

II

Каждый член экипажа должен быть вызван, в соответствии с установленным порядком, на борт призового судна, потому что, свыше причитающейся ему доли захваченной добычи, он может еще взять себе смену белья. Но если кто-нибудь попытается обмануть товарищество и присвоить себе серебряную тарелку, драгоценности или деньги, то наказанием ему будет высадка на необитаемый остров.

III

Ни одному члену экипажа не позволяется играть на деньги в карты или в кости.

IV

Огни и свечи должны быть погашены в 8 часов вечера. Если кто-нибудь из команды после этого часа всё же захочет продолжать пить, то они должны делать это на верхней палубе.

V

Каждый член экипажа должен держать в чистоте и исправности пушки, пистолеты и абордажные сабли.

VI

Ни одному ребенку или женщине не позволяется находиться на борту. Должен быть казнен тот, кто приведет переодетую женщину на корабль.

VII

Тот, кто самовольно покинет корабль или свое место во время сражения, приговаривается к смерти или высадке на необитаемый остров.

VIII

Никто не имеет права драться на борту судна, но любая ссора может быть разрешена на берегу с применением сабли или пистолета. В случае, если обе стороны не смогли прийти к соглашению, квартирмейстер едет с ними на берег для того, чтобы проследить за правильностью дуэли и поставить противников спиной друг к другу на положенном расстоянии. Когда дается команда, они поворачиваются и должны немедленно выстрелить, иначе пистолет выбивается из их рук. В случае обоюдного промаха в дело идут абордажные сабли, и квартирмейстер объявляет победителем того, кто первым пустил кровь.

IX

Ни один член экипажа не имеет права заговаривать о расформировании братства до тех пор, пока у каждою не будет собрана доля в 1000 фунтов. Если же во время службы кто-нибудь лишился конечности или стал калекой, то из общественною капитала ему передается 800 долларов; в случае меньших повреждений он получает пропорциональную компенсацию.

X

Капитан и квартирмейстер при разделе добычи получают по две доли, шкипер, боцман и артиллерист — полторы доли, оставшиеся лица командною состава — одну долю с четвертью.

XI

Музыканты отдыхают только по воскресеньям, а в другие шесть дней и ночей не имеют на это права, если не получают специального разрешения.

I

Каждый должен подчиняться установленному правилу: при дележе добычи капитану полагается полторы доли, квартирмейстеру, плотнику, боцману и канониру — доля с четвертью.

II

Если случится, что кто-то удерет с корабля или скроет какую-нибудь тайну от компании, то он должен быть высажен на необитаемый остров с одним рожком пороха, одной бутылкой воды, мушкетом и пулей.

III

За кражу любой веши у компании или за мошенничество во время игры виновник должен быть оставлен на необитаемом острове или застрелен.

IV

Если мы встретим кого-нибудь из оставленных на необитаемом острове (т.е. пирата) и этот человек подпишется под нашим уставом без согласия всей компании, то его должно наказать, как определят капитан и плотник.

V

Пока этот устав сохраняет силу, всякий, кто ударит другого, получит по закону Моисея [88] (что есть сорок ударов плетью без одного) по голой заднице.

2. И если виновный достоин будет побоев, то судья пусть прикажет положить его и бить при себе, смотря по вине его, по счету.

3. Сорок ударов можно дать ему, а не более, чтобы от многих ударов брат твой не был обезображен пред глазами твоими.

VI

Подвергнется тому же наказанию всякий, кто гремит оружием, курит табак в трюме, не надев колпачок на трубку, или переносит зажженную свечу без фонаря.

VII

Тот, кто не будет содержать в чистоте и постоянной готовности свое оружие или же пренебрежет этим делом, будет лишен своей доли и наказан по приговору капитана и плотника.

VIII

Потерявшему в бою кисть или стопу полагается 400 реалов; потерявшему конечность — 800.

IX

Если мы повстречаем добропорядочную женщину и кто-то сунется к ней без ее согласия, немедленно будет предан смерти.

Как мы видим, в правилах пиратов Робертса присутствуют два принципа, позволявшие держать судно в боеготовности. С одной стороны, правила связывали членов команды внутренней самодисциплиной. Пираты сами принимали устав, и разумные требования порядка в море мобилизовывали разбойников на выполнение этих требований. В бытовом плане момент пиратской самодисциплины нашел яркое отражение в том трепетном чувстве, какое каждый из них питал к своему оружию. С фанатическим рвением пираты следили за состоянием своих сабель, пистолетов, пушек и ружей. За этим скрывались не только щегольство и желание порисоваться, свойственные этим людям. Блеск, красота оружия, пестрые шелковые перевязи — только одна сторона дела. Главное скрывалось в другом. Это были пиратские «орудия производства», столь же необходимые им в грабеже, как пила — столяру, а карандаш — чертежнику. Пират был обязан контролировать свое боевое снаряжение, иначе презрение и издевки товарищей превращали жизнь безответственного головореза в сущий ад.

Но дисциплина была не только результатом ответственного подхода к этому самих разбойников. Порядок поддерживался также при помощи мер насильственного характера и контролировался пиратским сходом.

Особенно наглядно демонстрирует это практика дуэли. Из пункта № 8 правил Робертса мы видим, что пираты были озабочены тем, чтобы не допустить конфликтов на судне, и все спорные вопросы решали за его пределами. В случае нарушения кодекса, наказание было безжалостным и каралось смертью. Как-то раз капитан Джон Эванс, деятель пиратского мира второго десятилетия XVIII в., поссорился со своим шкипером. Ни один из них не хотел уступать другому, и тогда капитан повелел своему помощнику немедленно сойти на берег, чтобы решить дело в поединке. Однако шкипер категорически отказался покинуть судно. Разъяренный Эванс накинулся на него и принялся избивать палкой. Защищаясь, шкипер выстрелил из пистолета и уложил капитана на месте. Немедленно был созван корабельный совет, который единодушно решил примерно наказать нарушителя и придумать ему особенную казнь. Несчастного спасло от мучений то, что во время обсуждения способов казни кто-то выстрелил в него и прикончил.

Отдельные случаи нарушения пиратского кодекса чести могли помешать проведению самых продуманных операций. Так, в 1668 году в среде пиратского воинства, находящегося в Пуэрто-дель-Принсипи, разгорелись такие страсти, что английские и французские пираты едва не перерезали друг другу глотки. Причиной конфликта стало вероломное убийство, совершенное одним английским разбойником. Рассорившись с французским пиратом, он выстрелил в него, когда противник повернулся к нему спиной. Французы потребовали повесить нарушившего законы, англичане встали на защиту своего соотечественника. Командующий экспедицией Генри Морган сумел урезонить спорщиков, пообещав провести суд над преступником. Вероломного дуэлянта заковали в цепи и посадили в трюм флагманского корабля. Вскоре обвинение в нарушении законов нависло и над самим Морганом. Дело в том, что он решил устроить показательный суд над убийцей и не позволял повесить его во время дележа добычи, на чем настаивали французы. Результатом неуступчивости Моргана стал уход французских экипажей, недовольных, с одной стороны, поведением главаря, а с другой — небольшими размерами захваченной добычи. Правда, по прибытии в Порт-Ройяль судебный процесс действительно состоялся, и англичанин, уронивший честь и достоинство британского джентльмена, был повешен.

Нередко дуэли происходили между главарями пиратов. Причем это были не просто банальные пьяные драки, наподобие той, которую устроили в каюте Ла Буш и Хоуэлл Дэвис, после которой их корабли прервали совместное плавание. Нет, случались настоящие поединки, заканчивавшиеся смертельным исходом.

Самой знаменитой дуэлью главарей была схватка в 1682 году между бельгийцем Ван Дорном и голландцем Лораном де Граа-фом. Ссора произошла после того, как вместе с шевалье де Граммоном они разграбили Веракрус. Причина ссоры доподлинно неизвестна, но, по-видимому, она произошла из-за дележа пленных. Из Веракруса пираты вывели 1,5 тыс. человек, причем продовольствия и воды в спешке не захватили. Это еще больше накалило ситуацию. Слово за слово, и главари сошли на берег выяснить отношения. Поединок на шпагах закончился резким выпадом де Граафа, ранившим в руку Ван Дорна. Ссора главарей едва не переросла в столкновение между их людьми. Было уже недалеко до серьезного кровопролития. Тогда де Грааф поспешил разделить пленных и уплыл на своих кораблях. Через несколько дней Ван Дорн умер от заражения крови и был похоронен на пустынном берегу полуострова Юкатан. Его корабль перешел к де Граммону.

Своеобразный фокус особых отношений, царивших на пиратском корабле, — это роль, которую доверяли капитану. Широта его власти не сравнима с полномочиями капитанов военных кораблей, торговых и каперских судов. Он избирался всей командой и становился прямой «креатурой» пиратской сходки, действуя в рамках определенных условий. В обществе непосредственной демократии, каковым было пиратское товарищество, в капитаны обычно попадал «неформальный лидер», вынужденный считаться со своим эгалитаристским окружением. В первую очередь это находило отражение в бытовых условиях жизни. Эксквемелин сообщает, что «капитан корабля обязан есть ту же пищу, что и вся eго команда, до юнги включительно. Если команда желает уважить своею капитана, то ему готовят какое-либо особое блюдо, а подают его непосредственно капитану за общий стол».

Главным в деятельности капитана было руководство экипажем во время морских операций и сражений. Пират Уолтер Кеннеди (повешенный в Уопинге в 1721 г.) на судебном процессе заявил: «Они (пираты. —Д. К ) выбирают капитана из своей среды, но его полномочия несоизмеримо меньше, чем титул, за исключением военных стычек, когда ему беспрекословно подчиняются и он командует безраздельно».

Главари выделялись своей храбростью, дерзостью и опытом. Это были прежде всего военные лидеры, способные повести за собой команды. Не расставаться с удачей, идти во главе колонны на штурм крепости, руководить проведением абордажа и врываться на борт неприятельского корабля, внушая страх врагам и гордость команде, — таким видели пираты настоящего капитана, и если дела разбойников шли благополучно и приносили доход, подобные вожаки быстро завоевывали авторитет и получали все больше власти.

В военных вопросах роль капитана было опасно оспаривать. Его опыт и решительность служили залогом успеха. Эксквемелин рассказывает, как повел себя пиратский вождь Олоне накануне штурма крепости Гибралтар во время похода в Венесуэлу (1667 г.).

Он «как вожак всех пиратов, посоветовался с другими командирами, потом со всеми, кто окружал его, и дал понять, что отступать не намерен, — хотя испанцы и узнали об их приближении и собрали большие силы. Его мнение было таково: «Они сильны, так тем больше мы захватим добычи, если победим их». Все единодушно поддержали его и сказали, что лучше биться, надеясь на добрую добычу, чем скитаться неведомо сколько без нее. Олоне закончил так: «Я хочу предупредить вас, что того, кто струсит, я тотчас же зарублю собственной рукой…»На следующее утро задолго до восхода солнца Олоне высадил людей на берег… Все взяли друг друга за руки и поклялись стоять друг за друга до самой смерти. Затем Олоне рванулся и закричал: «Вперед, мои братья, за мной и не трусьте!» И пираты бросились в атаку…»

Образцами подобных лидеров в казачьей среде 3-й четверти XVIII в. были запорожский атаман Иван Сирко и донской вожак Степан Разин. В дошедших до нас портретах действительность и легенда неразделимо слиты, нередко психическая неуравновешенность, лютость, лихачество и безрассудная жестокость парадоксальным образом определяют масштабы реальной власти, укрепляют авторитет главаря, способного подчинить и повести за собой разбойников.

Иван Сирко — олицетворение казацкой угрозы, «русский черт», человек, за погибель которого по фирману султана молились в турецких мечетях, чьим именем турчанки и татарки пугали своих детей. С рождения и долгое время после смерти вокруг страшного атамана витала легенда. Так, сказывали, что родился он уже с зубами (чтобы всю жизнь грызть врагов православной веры); когда же повивальная бабка несла его по хате, она и оглянуться не успела, как новорожденный герой схватил со стола пирог с начинкой и мигом его проглотил. Когда же умер Сирко, запорожцы положили его кости в гроб и возили с собой в заморские походы, а отрезанную руку своего главаря засушили и выставляли перед боем на страх врагу.

Бесшабашность, молодечество, удальство, безрассудная храбрость, казацкий задор — вот что отличало Сирко. Кроме того, по народному преданию, он «побеждал нечистых чертей» — как-то раз прогуливался атаман по берегу реки Чертомлык, а в ней черт плескался, так «он только млыкнул (мелькнул. — Д. К.) вверх ногами, когда Сирко луснул его из пистоля».

Другой казацкий вожак — Степан Разин, знаменитый предводитель крестьянской войны в России, «народный» атаман, защитник сирот и обиженных — выступает как настоящий мифологический персонаж, богатырь. Он предстает всесильным кудесником, связанным какими-то непонятными тайными отношениями с божественными силами, неуязвимым чародеем, заговоренным от пуль и ядер, убивающим врага из незаряженного ружья, таинственным волшебником, магическая сила которого не знает границ, — с помощью заклинаний он освобождает город от комаров, превращает ядовитых змей в безобидные существа, может уплыть из тюрьмы в нарисованной лодочке, пускает свои корабли «по суху и по воде», а когда потребуется собрать войско, то берет липовую щепку да бросает ее в Волгу, и гляди ж — уже по реке плывет корабль с казаками. С таким головщиком, т.е. предводителем, и разбой-то не разбой, воровство не воровство, гульба не гульба — а все дело благородное, честное, справедливое, «святое» для вольных свободных людей.

Однако легенды не возникают на пустом месте. Из замечаний современников вырисовывается образ предприимчивого храброго человека недюжинной энергии, больших способностей, предводителя сильного, властного, умеющего вести за собой людей, «…человека хоть и безродного, но на редкость искусного и ловкого, готового на любое дело… Я его несколько раз видел в городе и на струге. Это был высокий и степенный мужчина крепкогу сложения, с высокомерным прямым лицом. Он держался скромно, с большой строгостью», — вспоминал Ян Стрейс. Другой голландец, Людвиг Фабрициус, состоявший артиллеристом на русской службе и попавший в плен к разницам, рассказывал: «Если же кто-нибудь не сразу выполнял его приказ, полагая, что, может, он одумается и смилуется, то этот изверг впадал в такую ярость, что казалось, он одержим. Он срывал шапку с головы, бросал ее оземь и топтал ногами, выхватывал из-за пояса саблю, швырял ее к ногам окружающих и вопил во все горло: „Не буду я больше вашим атаманом, ищите себе другого“, после чего все падали ему в ноги и все в один голос просили, чтобы он снова взял саблю и был им не только атаманом, но и отцом, а они будут послушны ему и в жизни, и в смерти».

Капитан избирался командой и имел право на защиту от посягательств на свою власть. Если же капитану случалось нарушить установленные правила, традиционное уважение к начальнику на корабле и почитание его прав как выборного руководителя нередко заставляли сходку решать вопрос в его интересах. Весьма характерным эпизодом стала история, произошедшая на корабле Бартоломью Робертса. Один пират обругал своего капитана и был застрелен им на месте. Приятель убитого, Ральф Браг, потребовал, чтобы капитан, поднявший руку на члена экипажа и проливший кровь на борту судна, был казнен. Роберте бросился на него с обнаженным клинком, завязалась драка. Браг был человеком крепкого сложения и незаурядного мужества и, несмотря на полученную рану, опрокинул капитана на палубу и начал избивать его на глазах у экипажа. Наконец его оттащили от окровавленного Робертса, и команда устроила совещание по поводу судьбы обоих. Принятое решение гласило, что за оскорбление чина капитана Браг приговаривается к получению двух ударов линьком от каждого члена команды.

Взаимоотношения капитана и команды отражали старые морские традиции, когда для принятия решения хозяин советовался с бывалыми моряками. Жизненный опыт команды и капитана был определяющим при решении насущных вопросов. В ряде случаев агрессивность, всеуничтожающая воля капитана подавляли сопротивление разношерстной команды, могли запугать ее и заставить отступить. Однако подобные «победы» были эфемерны, так как накапливаемое раздражение против главаря в любой момент могло плачевно окончиться для нарушителя кодекса. Ссора с потенциальными претендентами на виселицу, коими были все пираты, таила немалую опасность. Капитана могли сместить за трусость или жестокость, он мог стать жертвой «несчастного случая». Известны случаи, когда команда скинула капитана за то, что он отказался напасть на английское судно; другой предводитель пиратов пострадал оттого, что вел себя «подобно джентльмену». В особых случаях неугодный деспот-капитан мог поплатиться жизнью. Так, например, Джон Филлипс погиб в результате заговора своей команды. Он вышел ночью на палубу, заслышав шум (убирали неугодного боцмана, приближенного капитана), был оглушен и выброшен в море. Капитана Анстиса застрелили во сне в собственной каюте, после чего пираты-заговорщики пришли в голландские владения острова Кюросао, где сдались властям и были амнистированы.

Механизм прямых выборов и насильственное уничтожение капитана были крайними, но не единственными средствами давления команды на главаря. Большую роль во взаимоотношениях капитана и команды играл квартирмейстер. Он выступал посредником в сложных цепочках взаимоотношений, связывавших обе стороны. Будучи представителем команды и выполняя роль второго человека на корабле, квартирмейстер должен был следить, чтобы капитан не нарушал интересы братства. В его лице капитан всегда имел потенциального конкурента в борьбе за власть над кораблем, представителя команды в управлении судном.

Пиратский кодекс чести определял систему правосудия разбойного мира. Описывая процесс судопроизводства, Эксквемелин подчеркивал:

«Пираты придерживаются своих собственных законов и сами вершат суд над теми, кто совершил вероломное убийство. Виновного в таких случаях привязывали к дереву, и он должен был сам выбрать человека, который его умертвит. Если же окажется, что пират отправил своего врага на тот свет вполне заслуженно, то есть дал ему возможность зарядить ружье и не нападал на него сзади, товарищи убийцу прощают».

Правосудие вершил суд, составленный из представителей «пиратского братства». Случаи предательства, дезертирства и нарушений дисциплины в условиях «военного времени» также карались беспощадно. Нередко пиратам удавалось сохранить верность принципам даже в самых чрезвычайных ситуациях. Весной 1697 года, во время Войны Франции против Аугсбургской лиги, богатый город Картахена был захвачен французской военной экспедицией, возглавляемой капитаном 1-го ранга бароном де Пуэнти. В составе эскадры находились флибустьерские суда, команды которых согласились участвовать в операции на заранее обговоренных условиях. В Картахене начались повальные конфискации. Безжалостно разграбленный город выплатил огромную денежную сумму. Однако при разделе добычи флибустьеров обманули, и выплаченная им доля оказалась мизерной в сравнении с тем, на что они рассчитывали. Разъяренные разбойники готовились напасть на флагманский корабль де Пуэнти и отстоять свои права на добычу. Неизвестно, чем могло бы закончиться дело, если бы волну ярости не удалось направить на уже разграбленную Картахену. Обозленное воинство вновь ринулось на город и организовало в нем новый денежный сбор. В несколько дней назначенный выкуп был собран. Тогда-то и произошел эпизод, описанный историком пиратства Ф. Архенгольцем:

«Жители Картахены до отъезда флибустьеров были еще свидетелями акта правосудия пиратов. Двое из них преступили приказание не делать никаких, бесчинств и изнасиловали несколько девушек. Родственники последних осмелились пожаловаться, основываясь на формальной обещании флибустьеров удержаться от всяких неприязненных поступков. Жалоба была принята, преступников схватили, привели на военный суд, наскоро образовавшийся из пиратов, который присудил их быть расстрелянными, что, несмотря на ходатайство самих обиженных, было немедленно исполнено на глазах всех жителей».

Особенную боязнь у пиратов вызывало дезертирство — ведь если беглец попадал в руки властей, он мог сделаться доносчиком, и тогда… Поэтому все члены команды приводились к присяге (на Святом Писании) — из следовавших затем разъяснений «коллег» обращенному становилось понятно, что всякое предложение к разделению или роспуску команды чревато самым серьезным наказанием; и расстрел квартирмейстером без приговора суда был скорейшей, но далеко не самой ужасной карой.

У пиратов были разработаны и другие способы казни, как, скажем, известное на весь мир маронирование. «Маронирование» происходит от «марунов» («maroons») — беглых нефов-рабов Вест-Индии, женатых на индианках и скрывавшихся в горно-лесистых районах на Гаити, Ямайке, Маврикии, в Суринапе. Корень слова, по-видимому, идет от искаженного местного определения, подразумевающего «обитателя гор», в широком смысле — беглеца, дезертира, изгоя. Изощренная жестокость наказания заключалась в том, что, оставляя преступнику жизнь, его лишали шансов на спасение, выживание. Приговоренного отводили на берег «необитаемого острова», но не подобного острову Мас-а-Тьерра из архипелага Хуан-Фернандес, описанному Д. Дефо как остров Робинзона Крузо, а на маленькую длинную отмель, косу, затопляемую во время морского прилива. Ему оставляли пистолет и порох на один выстрел, чтобы доведенный до отчаяния жаждой, голодом или затопленный стихией он мог застрелиться.

Не менее страшной была и другая форма казни, когда приговоренного заставляли идти по доске, — с борта в море выставлялась длинная доска, и несчастный шел по ней до тех пор, пока не падал в море.

Суровостью отличалась и система наказаний, предусмотренная обычаями запорожских и донских казаков. Воровство, убийство товарища, побои, обида, нанесенная женщине, дезертирство и пьянство во время военных действий карались беспощадно. Так, за убийство товарища преступника закапывали живым в землю. Николай Васильевич Гоголь, описывая процедуру приведения приговора в исполнение, писал: «…вырыли яму, опустили туда живого убийцу и сверх него поставили гроб, заключавший тело им убиенною, и потом обоих засыпали землею». Он же упоминает другое наказание: «Если казак проворовался, украл какую-нибудь безделицу, это считалось уже поношением всему казачеству: ею, как бесчестною, привязывали к позорному столбу и клали возле него дубину, которою всякий проходящий обязан был нанести ему удар, пока таким образом не забивали его насмерть. Не платившего должника приковывали цепью к пушке, где должен был он сидеть до тех пор, пока кто-нибудь из товарищей не решался его выкупить и заплатить за него долг». Практиковалось повешение за ноги, повешение на железный крюк. У донских казаков распространение получило «сажание в воду». «На преступников, подлежащих смерти, надевали мешки, которые наполняли песком и каменьями, и так бросали в воду, а тем, которых преступления не столь важны были, насыпали песку в платья, и с тем их на несколько времени в воду сажали».

Ко времени Степана Разина относится весьма примечательное наблюдение Фабрициуса, приподнимающее завесу еще над одной стороной разбойной жизни. «Проклятия, грубые ругательства, бранные слова, а у русских есть такие неслыханные и у других народов не употребительные слова, что их без ужаса и передать нельзя, — все это, а также блуд и кражи Стенька старался полностью искоренить. Ибо если кто-либо воровал у другого что-либо хоть не дороже булавки, ему завязывали над головой рубаху, насыпали туда песку и так бросали его в воду. Я сам видел, как одного казака повесили за ноги только за то, что он походя ткнул молодой бабе в живот».

Пиратский суд представлял суровое испытание для всех его участников, так как ставкой на нем была человеческая жизнь. Поэтому иногда в ходе процесса происходили воистину ошеломляющие эпизоды. В неопубликованной рукописи о пиратах, автор которой — русский путешественник Федор Васильевич Каржавин, приводится рассказ об одном судебном процессе, произошедшем на судне Бартоломью Робертса.

«…Пока все были пьяны, Гарри Гласбай, человек трезвый, шкипер на судне „Королевская фортуна“, с другими двумя единомышленниками, отставали от него потихоньку, однако он (Робертс. — Д. К.), скоро узнал о сих беглецах, послал отряд в погоню за ними, и они все трое были пойманы и приведены назад; по делу немедленно отданы под суд. Когда все были готовы и капитан Робертс сел в президентское кресло, позвали виновных в прихожую, где стояла большая чаша с пуншем на столе, с разложенными трубками и табаком; когда суд открылся, им было прочитано обвинение. Закон, сочиненный пиратами, был весьма строг, и уже собирали голоса на приговоре к смерти; как выпивши по другому стакану, узники стали просить об остановке сего суждения. Но преступление их найдено столь великим, что сидящие не приняли их просьбы; вдруг некто Валентин Стурдибак прибежал наверх, говоря, что он имеет предложить нечто суду в пользу одного из узников, и клялся притом, что он знает его давно за честного человека, и не хуже всех других тут присутствующих, и что имя ему Гласбай: «Клянусь, говорил он, что он не умрет, и, черт меня возьми, ежели придется ему умереть». Проговоря сии слова, вынул из кармана заряженный пистолет и приставил его к груди одного из судей, которой, видя сие толико сильное доказательство, заговорил, что он Гласбая не находит виноватым, прочие все согласны были с его мнением. И положили, что сам закон Гласбая оправдывает… А другие два по тому же закону осуждены на смерть, и только сделана им та милость, что позволено им выбрать четверых товарищей, которые бы их расстреляли…»

Не всякий суд оканчивался столь трагично. Пираты вовсе не были мрачными мизантропами и любили забавляться в свойственной им грубоватой манере. Возможность отдохнуть, повеселиться, хорошенько выпить и порезвиться настраивала их на благодушный лад. «Они буквально за месяц спускают все, что нажили за год или полтора, — отмечал прекрасно знакомый с нравами пиратской братии Эксквемелин. — Они хлещут водку, словно воду, вино покупают прямо бочонками, выбивают затычки и пьют до тех пор, пока бочонок не опустеет. День и ночь буканьеры шатаются по селениям и славят Бахуса, пока остается хоть грош на выпивку… Некоторые из них умудряются за ночь прокутить две-три тысячи реалов, так что к утру у них не остается даже рубашки на теле. Я знал на Ямайке одного человека, который платил девке пятьсот реалов лишь за то, чтобы взглянуть на нее голую. И такие люди совершают много всяческих глупостей. Мой бывший господин частенько покупал бочонок вина, выкатывал его на улицу, выбивал затычку и садился рядом. Все шедшие мимо должны были пить вместе с ним — попробуй не выпей, если тебя угощают под ружейным дулом, а с ружьем мой господин не расставался. Порой он покупал бочку масла, вытаскивал ее на улицу и швырял масло в прохожих прямо на одежду или в голову». Суеверия этих невежественных людей и верность морским традициям привносили в обыденную жизнь экипажа светлые оттенки. Так, например, бережно сохранялись морские ритуалы, принятые при проходе экватора или опасных рифов. Подлинная же вакханалия радостного упоения жизнью захватывала бравых молодчиков где-нибудь в уединенном, заброшенном людьми уголке, где морские скитальцы были предоставлены сами себе. Здесь-то и рождались веселые судебные процессы-постановки, рассказы о которых потом долго ходили по морям, обрастая многочисленными подробностями. Разбойники всласть веселились и издевались над ненавистным им порядком цивилизованного судопроизводства.

Один такой «процесс» произошел на маленьком островке у побережья Кубы. Пираты капитана Анстиса уже несколько месяцев предавались здесь безделью. В один из дней они собрались на опушке тропического леса. Зной и духота жаркого дня не помешали им вкусить радость от театрализованного зрелища, свидетелями которого они стали. Первым предстал перед глазами зрителей, разлегшихся на изумрудной траве, сам подсудимый. С лицом, искаженным гримасой ужаса, он, «трясясь от страха», поглядывал с тоской в ту сторону, откуда должен был появиться главный судья. Наконец из джунглей вышел судья, его прибытие сопровождалось громом оваций и аплодисментов, пираты вскочили со своих мест и стали палить в воздух из пистолетов. В адрес «несчастного» подсудимого посыпались угрозы. Судья подошел ближе, и теперь пираты уже могли его разглядеть. На голову он напялил какой-то невообразимо грязный колпак, а его судейскую мантию заменял гнусного вида широкий брезент, который волочился за судьей, поддерживаемый двумя мрачными субъектами, изображавшими помощника и советника. На нос судья водрузил уродливые очки. Приняв угрожающий вид, он сурово поглядывал на подследственного. Доковыляв до дерева, вокруг которого собралась вся компания, судья, кряхтя и чертыхаясь, вскарабкался на толстый сук и удобно устроился на нем, так что «мантия» его сползла вниз и касалась земли. Под деревом расположились «помощник» и «советник». Судейский жезл заменяли предметы, которые они держали в руках. У одного из них был лом, у другого — заступ. Общественный обвинитель представил суть дела: «Господа, этот мерзавец, который стоит перед вами, самый гнусный негодяй, которого только и остается, что повесить на большой дороге. Он родился специально для виселицы, и поэтому, побывав в сотнях переделок, до сих пор не утонул и не был застрелен. Сколько слез пролилось из-за этого мерзкого пирата. Но не в этом его главная вина. Представьте себе, эта образина ничего не пьет, кроме пива, он ни разу не нализался, как собака; такие целебные напитки, как ром, джин или водка, он отвергает, как будто это дьявольская зараза. А Вашему правосудию, да и всем присутствующим, совершенно ясно, что ничего хорошего не может выйти из человека трезвого. Кем иначе, как лишь лукавым проходимцем и жалким обманщиком, может быть человек, у которого после доброй порции не развязывается язык». После речи обвинителя началась доверительная беседа судьи с виновным. «Мы в изумлении от тяжести преступления этого плута. Что ты скажешь, омерзительная собака, прежде чем мы тебя повесим сушиться на солнце, как дохлую ворону, которая единственно для того и пригодна, чтобы отпугивать других птиц? Виноват ты или нет? И посмей только сказать „нет“ !!!» Обвиняемый с дрожью в голосе говорит: «Нет».

К восторгу публики, судебный процесс затягивается. Наконец после собственных яростных обличений судья предоставляет слово защитнику. Его речь кратка. «Трудно придумать более тяжкое преступление, чем то, в котором обвинен мой подзащитный. Я предлагаю повесить его как можно скорее, потому что мне стыдно защищать такого ублюдка». После одобрительных криков толпы, судья принимается за чтение приговора. «Нехорошо будет, — начинает блюститель законов, — если в тот день, когда я сижу судьей, никто не будет повешен. Посмотрите на физиономию этого типа — по-моему, ясно без слов, что за одну такую рожу следует отправлять на виселицу. И, наконец, уже несколько часов, как мы тут тратим время на этого бездельника, обеденная пора давно миновала, и весь этот суд мне уже осточертел. Я голоден, и пора его вешать». «Суд» обычно заканчивался ко всеобщему восторгу пиратов. Судья и подсудимый выпивали по чаше рома и присоединялись к общему веселью.

Подобные театрализованные постановки были весьма распространены и оживляли пиратские будни, внося разнообразие в монотонную жизнь на корабле.

Пираты охотно разыгрывали эти импровизированные «пьесы» и самозабвенно предавались сценическому действу. Этих людей влекла необычная жизнь вымышленных героев на сцене, им импонировала эта незнакомая атмосфера, рассказывавшая о другом мире; в череде повседневных событий подобное лицедейство давало хорошую психологическую встряску, обеспечивало душевный подъем. В каком бы амплуа ни приходилось выступать «на подмостках» этим головорезам — на ролях главных персонажей или в качестве второстепенных действующих лиц, — новоиспеченные актеры самозабвенно исполняли свои «партии». Зрительская аудитория, всегда щедрая на брань и на похвалы, бурно реагировала на все нюансы действия и вовсе не была пассивным участником — сопереживание происходящему на сиене иногда перерастало в буйство, выходящее далеко за рамки того, что задумывал «постановщик». Некоторые из таких сценических «встрясок» заканчивались плачевно для участников. Вот, например, какие события произошли на борту судна «Уайдах», когда пиратскому главарю, капитану Беллами, вздумалось поставить пьесу о жизни царя Александра Македонского.

Кульминационным эпизодом представления была сцена казни пойманного греческого пирата. Спектакль подходил к концу, и актеры собирались уже «повесить» своего незадачливого собрата по ремеслу, как вдруг события приняли неожиданный оборот. Виновником этого был корабельный канонир, дотоле спокойно сидевший около борта, с изумлением взирая на непривычное для него зрелище. Простодушный малый, он принимал все происходящее за чистую монету, но к концу спектакля заметно встревожился, а когда речь зашла о виселице, был уже явно не в себе. Ошеломленный участью, уготованной его приятелю, игравшему роль «греческого пирата», канонир решил действовать. Еще бы, ведь Джек Спинклз, его старый добрый товарищ по грабежам, человек, которого покамест не достали ни ядра, ни пули, ни клинки, теперь, вот так бездарно, в руках своих же «бывших товарищей», этих подлых негодяев, закончит жизнь, болтаясь в петле. «Ну уж этому — не бывать», — решил наш молодец. Вскочив со своего места, бравый артиллерист рванул в трюм и заорал своим приятелям, мирно беседовавшим за чашей рома: «Эй, ребята, вот вы тут сидите, а мерзавцы, там, наверху, приканчивают почтенного Джека Спинклза. Если мы не вмешаемся, то они, чего доброго, примутся и за нас». Прокричав эти слова, канонир схватил фанату, зажег фитиль и, мигом взлетев на палубу, швырнул ее в участников постановки, эти подлых «тюремщиков» и «судей». Сидевшие внизу тем временем «поняли», в чем дело. «Черт возьми, не дадим своих в обиду», — и из трюма вырвалась ватага пьяных, рассвирепевших вояк, размахивавших саблями и пистолетами. В пороховом дыму развернулась ожесточенная потасовка. Не сразу удалось внести ясность в происходящее и утихомирить разбушевавшиеся страсти. Однако этих минут хватило, чтобы разбойнику, игравшему роль Александра Македонского, отрубили руку, а почтенный Джек Спинклз в драке потерял ногу.

В этой связи вспомним разгул веселья, запечатленный Ильей Ефимовичем Репиным в знаменитой картине «Запорожцы пишут письмо турецкому султану». В основе сюжета — история того же «лицедейского» ряда. Турецкий султан Мехмед IV собирался отправить против Запорожской Сечи войско, но решил сначала попробовать добиться повиновения казаков мирными средствами, отправив письмо с требованием «сдаться мне добровольно и без всякою сопротивления и меня вашими нападениями не заставлять беспокоить».

Восторг, охвативший казаков при получении такого послания, не поддается описанию. Составляя ответ, они изощрялись, как могли, чтобы не ударить в грязь лицом перед Блистательной Портой: немного найдется в истории примеров такой разухабистой «дипломатической переписки».

Запорожские казаки — турецкому султану

«Ты — шайтан турецкий, проклятого чорта брат и товарыщ и самого Люиыперя секретарь! Який ты в чорта лыиарь? (султан имел неосторожность назвать себя «необыкновенным рыцарем, никем не победимым». —Д. К.)

Чорт выкидае, а твое вийско пожирае. Не будешь ты годен сынив хрестияньских пид собою мати; твого вийска мы не боимось, землею и водою будем бытьця з тобою. Вавилонский ты кухарь [89], македонский колеснык[90], ерусалимський броварнык[91], александрийский козолуп, Великого и Малою Египты свынарь[92], армяньска свыня, татарский сагайдак[93], каменецкий кат[94], подолянський злодиюка[95], самого гаспида внук и всего свиту и подсвиту блазень[96], а нашого Бога дурень, свыняча морда, кобыляча с… а, ризныцька собака, нехрешенный лоб, хий бы взяв тебе чорт!

Оттак тоби козаки видказали, плюгавче!

Невгоден еси матери вирных хрестиян.

Числа не знаем, бо календаря не маем, мисяц у неби, год у кнызи, а день такий у нас, як и у вас, поцилуй за те ось куды нас!»

Кошовой атаман Иван Сирко зо всим коштом запорожським».

Вход в пиратский мир был открыт для людей, ощущавших себя неприкаянными и беззащитными в привычном человеческом мире или ставших обременительными в силу действовавших в обществе законов. Одним из моральных критериев, которые привлекали к занятию морским грабежом, была надежда обрести внутреннюю свободу в общении с такими же горемыками, мечта о здоровом человеческом сосуществовании. Не случайно о пиратских бандах говорили как о братстве. Идея сотрудничества и взаимопомощи пронизывала все экономические, военные, хозяйственные и бытовые стороны пиратской жизни. Уравнительное распределение добычи, демократические принципы управления, равенство разбойников перед коллективно принятыми обязательствами, совместное проживание на узком пространстве корабля — все это вместе взятое сплачивало людей.

Однако не будем обольщаться — мир пиратов был миром грабителей и убийц. Он вовсе не был гуманным, и в настроениях его обитателей доминировало вовсе не человеколюбие. Пиратское братство строилось на жестокой практике возмездия за предательство, измену, и те, кто вступал с ним в борьбу, жили под гнетущим чувством постоянной угрозы стать жертвой беспощадной мести своих врагов. Взаимопомощь и месть шли рука об руку. В этом сразу убеждались представители властей, которым удавалось захватить грабителей в плен. Они немедленно становились объектом страшных угроз со стороны друзей пленников, плавающих на свободе.

Отряд пирата Соукинса появился в 1680 году в окрестностях Панамы. Пиратский вожак отправил губернатору послание с требованием выдать захваченных пленников. «Мы подойдем на кораблях к вашим стенам, чтобы вы могли получить удовольствие видеть пленных испанцев повешенными на реях. Мы хотим поставить вас в известность, что являемся начальниками над всеми южными морями. Итак, решайте, стоит ли заставлять нас нетерпеливо ждать вашего решения о жизни или смерти наших людей, находящихся у вас в плену. Если вы решите убить их, то непременно получите головы пленных испанцев в понедельник утром.

Начальствующие над всеми южными морями».

Весной 1717 года пиратское судно было разбито штормом около Бостона. Оставшиеся в живых сумели выбраться на берег, где были схвачены и посажены в тюрьму. Печальная участь захваченных не оставила равнодушным бандита Тича Черную Бороду. Власти получили послание с предупреждением, «что если заключенные пострадают, то они (пираты. — Д. К.) будут убивать любого, кто имеет отношение к Новой Англии». Прошло немного времени, и Тич захватил бостонское торговое судно. Его сожгли, а Черная Борода объявил, что сделано это в отместку властям, казнившим пиратов. Он предупредил, что подобной участи подвергнутся все бостонские суда. Не чуждался мести и знаменитый Бартоломью Робертс с его богатейшим арсеналом средств устрашения. Так, например, он объявил войну кораблям с островов Мартиника и Барбадос, губернаторы которых осмелились устроить на него облаву. Он терроризировал власти островов Вест-Индии постоянными угрозами о мщении. Слова Робертса не расходились с делом. В 1720 году он ворвался на рейд Бас-Терра (о. Сент-Киттс) и сжег находившиеся там корабли в память о гибели «своих товарищей на Невисе». В следующем году власти Виргинии были так запуганы его обещаниями навестить город и отомстить за казненных в нем пиратов, что призвали население к бдительности и в срочном порядке установили 60 пушек на укреплениях.

Пираты были мастерами создания атмосферы страха, психологического стресса. Тем самым они «обезвреживали» свои жертвы, парализовывали возможное сопротивление. Огромную роль в нагнетании напряженности, удручающего чувства обреченности у противника играли прозвища пиратских главарей, названия их судов и зловещая символика разбойников. Причем по мере того как распадались огромные островные колонии пиратов и их промысел приобретал все более индивидуальный характер, необходимость в такого рода «мерах» возрастала.

Угроза мести преследовала и капитанов военных судов, отличившихся в войне против морских разбойников. Они попадали в черный список. В 1723 году пиратский главарь Френсис Спригсс дал клятву убить капитана Мура за участие в уничтожении пирата Лоутера. Он же пообещал «зайти в гости» к капитану Солгарду, который взял верх над пиратским судном Чарлза Харриса. Находясь под гнетом пиратского шантажа, местные власти постоянно рисковали, преследуя своих врагов. Проводя твердый курс, администрация всегда помнила о возможной участи кораблей, которые могли оказаться в руках свирепых мстителей, верных своим клятвам.

Фантазия разбойников была достаточно приземленной, но богатой, и чуждые вычурности пираты охотно наделяли своих собратьев всевозможными незатейливыми кличками. За прозвищами могли скрываться люди самые разные. Одни предпочитали сохранить в тайне свои подлинные имена, другие — особые любимчики пиратского мира — гордо носили прозвища как почетный титул, а некоторые пираты обладали столь необычными физическими особенностями, что оставить их без внимания было просто невозможно.

Нередко прозвища получали по географическому признаку. Нетрудно понять, откуда родом Гассан Венеииано, знаменитый алжирский корсар XVI в. Легендарный Жан Франсуа Но, известный как Олоне и прославившийся своей жестокостью, родился в местечке Сабль д'Олон. Прозвища Пьера Пикардийца, Мигеля Ле Баска, Рока Бразильца или Бартоломео Португальца также выдают их национальную принадлежность или напоминают о странах, с которыми так или иначе были связаны эти люди.

Вряд ли нуждаются в особых пояснениях и прозвища, связанные с физическими особенностями их носителей. Например, Длинный Бен, Пьер Длинный, Красавчик, Тич Черная Борода, два рыжебородых брата Арудж и Хайраддин, вошедшие в историю как Барбаросса I и II. Широко распространено было прозвище Деревянная нога. Знакомый всем пират Джон Сильвер из «Острова сокровищ», возможно, обязан своим появлением известности двух реально существовавших героев пиратских баталий в Испанском Мейне — французу Франсуа Леклерку и голландцу Корнелису Елу. В других случаях фантазия пиратов была изощреннее. Если прозвище флибустьерского главаря Александра Железная рука наводит на мысль, что его носитель обладал всесокрушающим мощным ударом и огромной физической силой, то Пьер Легран (фр. «grand» — «большой», «великий»), вероятно, был просто высоким человеком, а может быть, и обладал великим умом. Некий флибустьер Вест-Индии носил прозвище Крепкозубый, а другой был известен как Легкий На Ногу. Трудно определить, какими качествами прославился пират по прозвищу Попутный Ветер. Вполне может статься, что для своих товарищей он был чем-то вроде талисмана, и его присутствие на корабле сулило нужное направление ветра, а возможно, он заслужил прозвище из-за постоянной готовности поучаствовать в славной драке и лихой попойке. Явно шутливое прозвище было придумано одному известному алжирскому разбойнику — Мертвая Голова. Его абсолютно лысая голова напоминала безводную мертвую пустыню, где не было места живой растительности.

Более замысловатые прозвища давались за особые «отличия». Мир Карибского моря сохранил несколько довольно типичных кличек — например, Проныра или Гроза Приливов. Наибольшую известность приобрело прозвище Истребитель, полученное шевалье де Монбаром за всепоглощающую страсть к истреблению испанцев.

Наконец, были и таинственные прозвища-псевдонимы. К таким относится имя, взятое известным пиратом Генри Эвери, или Джоном Авери. Подлинная фамилия его была Бриджмен, и он происходил из семьи честных законопослушных моряков. Чтобы не запятнать своих родственников, он придумал для себя странное Эвери (англ, «every» — «любой, каждый»). Непросто по такому прозвищу распознать, как же по-настоящему зовут его владельца.

Весьма показателен пример пирата Джеймса Келли. На протяжении своего бурного жизненного пути, наполненного авантюрами и плаваниями, он несколько раз менял имя и либо выступал под собственной фамилией, либо становился Сэмпсоном Маршаллом или Джеймсом Гиллиамом. Невозможно с точностью определить, на каких этапах происходили перевоплощения этого ловкача. Его деятельность на ниве пиратства и приватирства продолжалась почти двадцать лет. Она началась в 1680 году, когда молодой англичанин оставил родную страну и на работорговом судне двинулся к западному побережью Африки. Здесь судно было захвачено пиратами капитана Янки, и Келли решил сделаться разбойником. Несколько лет он грабил в Испанском Мейне, переходя с одного судна на другое. В конце концов он оказался на пиратском корабле Джона Кука. Весной 1683 года судно пришло к берегам Виргинии в залив Чезапик, где был набран экипаж и закуплена провизия. Отметим, что среди новых членов команды оказались знаменитые впоследствии Уильям Дампир и Эмброз Коули, оставившие записки об этом плавании. В апреле корабль Кука отправился в плавание. В Атлантике он перехватил голландское торговое судно. Команде Кука понравились его осадка, крепость, и пираты перебрались на него, прихватив ценный груз (шестьдесят черных невольниц) и оставив голландцу в обмен свое судно. Теперь корабль, на котором поплыл Келли, стал называться «Бечелос Делайт» («Услада холостяка»). Пираты пошли в Тихий океан, но, пройдя мыс Горн, попали в ужасный шторм. После тяжелых испытаний в южных широтах, они наконец выбрались к чилийскому побережью. Здесь они повстречались с другими пиратскими судами, и солидная англо-франко-голландская компания продолжила совместную охоту за испанскими галионами. Никаких особых успехов не было достигнуто, экипажи рассорились, и сообщество развалилось. Келли оказался в группе под командованием Эдварда Дэвиса (Кук к этому времени умер), которая ушла обратно в Карибское море. Здесь Келли направился на Ямайку и принял амнистию Вильгельма I, став приватиром. Однако официальный статус ему вскоре надоел, и он вернулся к пиратству. Захватив шлюп «Даймонд» («Бриллиант»), Келли, уже в качестве капитана, направился в Индийский океан, где и пропал за несколько лет. Предполагают, что он провел немало времени на острове Мадагаскар, а возможно, и находился в плену. Кончилось тем, что Келли, под именем Маршалла, с экипажем известного Роберта Каллифорда пришел на остров Сен-Мари. Здесь он встретился с капитаном Киддом и вернулся с ним в Вест-Индию, но уже под именем Джеймса Гиллиама. Но Келли не остался в Америке, а, возвратившись в Англию, поселился в Лондоне со своей семьей. Он умер как респектабельный господин, окруженный любовью и уважением.

Какими бы причинами ни руководствовались авторы прозвищ, все прозвища несли определенную психологическую нагрузку, придавая пиратской жизни загадочность, необычность. Порой эти клички превращались в своеобразные визитные карточки, от которых потенциальные жертвы их владельцев содрогались от страха.

Важную роль психологического воздействия на противника играли названия пиратских судов. Исследователь морского разбоя М. Редикер, проанализировав названия сорока четырех пиратских кораблей, установил: в восьми случаях (18,2%) упоминалась слово «месть» (вспомним знаменитый бриг Тича «Месть королевы Анны» или судно Стеда Боннета «Месть»), в семи (15,9%) присутствует слово «бродяга» («ranger») или «скиталец» («rover»), в пяти случаях название судна упоминает о королевской власти [97].

Самым знаменитым символом пиратства является зловещий флаг «Веселый Роджер» («Jolly Rodger»). Его впервые зафиксировал «Oxford English Dictionary» в 1724 году. Он получил очень широкое распространение и был известен в различных вариантах. На черном поле помещался излюбленный знак морских разбойников — череп с перекрещенными костями или целый скелет в полный рост. Использовалась различная атрибутика морской жизни, вооружение и другие предметы, в зависимости от фантазии и пристрастий команды. В большинстве случаев это было оружие — от абордажных клинков и шпаг до ножей и стрел. Так, например, над кораблем капитана Спригсса развевался черный флаг, в середине которого был изображен белый скелет. В одной руке он зажал стрелу, пронзающую сердце, с которого стекали три капли крови, в другой находились песочные часы, указывающие встретившемуся кораблю, что смертный час пробил. Ранее такой же флаг, но под названием «Старый Роджер», был зафиксирован у пирата Джона Куэлча, пришедшего в Бразилию в 1703 году. У Бартоломью Робертса жуткий скелет стоял на двух черепах, под которым были выведены буквы «АВН» и «АМН» [98]. Конечно, власти островов Барбадос и Мартиника, заклятые враги Робертса, зная про эти буквы под мертвыми головами, не могли забыть об особой «привязанности» разбойника к их владениям.

Известен рапорт о черном флаге со скелетом, который держит в одной руке чашу пунша, а в другой — шпагу. Иногда цвета варьировались, и тогда черный скелет выступал на белом поле.

С «Веселым Роджером» связано немало спорных вопросов. Во-первых, известно, что это название было не единственным для пиратских флагов. Применялись и «Черный Флаг», и «Роджер», и уже упоминавшийся «Старый Роджер». Во-вторых, цвет пиратского флага далеко не всегда был черным [99]. Собственно, первое упоминание о черном цвете относится лишь к 1700 году, и такой фон имел флаг французского пирата Эммануэля Дюна.

Ранее же черный цвет (равно как и черные платки) широко использовали испанские пираты. В одном из правил, определяющих порядок оформления катафалков для похорон испанского короля, записано: «Не следует ни на вершине, ни на одном из этажей траурной башни вывешивать черный флаг. Несмотря на то, что он является знаком и цветом короля, этот флаг опозорен (разрядка наша), как флаг, употребляющийся на пиратских кораблях. Поэтому надлежит ограничиться флагом темно-фиолетовым или кардинальским пурпуром».

Возможно, испанские разбойники издевались не только над монархом — черный цвет носили и флаги испанских военных эскадр (в том числе они были и на «Непобедимой Армаде»). Кроме того, черный костюм испанского аристократа служил отличительным признаком принадлежности к высшим классам и знаком «высокой моды» XVI в. Нет ничего удивительного, что пиратам захотелось «приобщиться» к высшему свету.

Однако излюбленным у бандитов (особенно англичан и французов) был красный, или кровавый, флаг, цвет которого, по-видимому, символизировал кровопролитие, готовность выбросившего этот флаг пролить кровь и находиться в постоянной боевой готовности. Не случайно красный флаг был сигналом опасности, возвещал тревогу и стал впоследствии флагом восстаний. В судовом журнале капитана Массерси приводится рассказ о том, как отряд флибустьеров повстречался на дороге к городу Капоне в Западной Мексике с индейцами, находящимися на стороне испанцев: «Когда они увидели нас, то испугались… Мы сразу же спустили белый флаг и подняли красный с черепом и скрещенными костями белого цвета». Вспомним и знаменитое наступление 1680 года на Панаму Первой Тихоокеанской волны буканьеров. Пять отрядов из семи шли под красными флагами: авангард (первый отряд) капитана Бартоломью Шарпа под красным флагом с белыми и зелеными лентами; главные силы — второй отряд Ричарда Соукинса под красным флагом с желтыми полосами, третий и четвертый отряды (команды Питера Харриса) под зелеными флагами, пятый и шестой отряды под красными флагами; арьергард (седьмой отряд) Эдмонда Кука под красным флагом с желтой полосой, изображением обнаженной руки и меча.

Красный флаг разбойников повторял кровавый боевой флаг военных флотов. Приказом № 1 лорда Адмиралтейства в 1596 году было установлено «на время ведения боя поднимать вместо постоянного носового флага боевой флаг красного цвета». В романе Д. Дефо «Робинзон Крузо» герой вспоминает одно столкновение с противником и рассказывает, что вначале на его корабле был поднят белый флаг переговоров, а с началом сражения на мачте взвился красный флаг. Близким к красному был и светло-оранжевый цвет, в который было выкрашено полотнище Тича Черной Бороды.

Заметим, что в XVII в. морские разбойники предпочитали плавать под своим национальным флагом или пользовались флагом того государства, которое предоставило им каперскую лицензию. Но уж если при встрече с противником на мачте взмывало кровавое знамя, то его появление говорило о том, что пощады никому не будет (то же и на суше). Бескомпромиссный, тотально враждебный характер красного флага был зафиксирован свидетелями. Так, капитан Ричард Хоукинс, захваченный пиратами в 1724 году, рассказывал, что если пираты сражаются под «Веселым Роджером», они как бы дают возможность намеченной жертве поразмыслить, стоит ли сопротивляться, и готовы принять добровольную сдачу, но уж если появляется красный флаг, значит, дело дошло до крайней точки, и схватка предстоит не на жизнь, а на смерть. Ту же функцию кровавый флаг играл, например, у Эвери. Этот грабитель плавал под крестом Св. Георга, используя собственную символику — четыре серебряных шеврона на красном поле. Появление этого флага означало, что Эвери готов вступить в переговоры о сдаче, но когда на флагшток взлетал простой красный флаг, экипажу купеческого судна следовало готовиться к рукопашной. Возможно, что черный флаг, используемый, как и красный, с целью устрашить противника, нес в себе некий миролюбивый подтекст. Символика выбора могла опираться на то, что черный цвет считался цветом траура, скорби и смерти, в то время как красный рассматривался как цвет восстания и мятежа, знак беспощадной войны и смерти.

В-третьих, остается открытым вопрос о происхождении самого названия «Веселый Роджер». Если это связано со свирепым оскалом черепа, то вполне вероятно, что пираты («в шутку») могли назвать этого жуткого монстра «веселым». Но при чем здесь Роджер? Исследователь Патрик Прингл предложил несколько объяснений. Одно из них отмечает то обстоятельство, что французские флибустьеры и буканьеры называли красный флаг «joli rouge». Произнося первое слово, пираты нарочито акцентировали конечную гласную, добавляя призвук «е». Английские флибустьеры привнесли свое прочтение в название, и в ходе эволюции «joli» превратился в «jolly», a «rouge» стал «Roger». Причем все это соединилось воедино в черном флаге. По другой версии, термин получил происхождение в зоне Индийского океана. Предводитель местных пиратов, плававших под красными флагами, имел титул Али Раджа (Аli Raja). Он назывался «королем моря». У пришедших сюда англичан слово «Raja» превратилось в «Roger», a Ali стал принадлежностью любого Роджера — Ally, Old или Jolly. Впрочем, возможно, что английское «rоgеr» этимологически связано со словом «rogue» («жулик», «бродяга») и обозначало начало независимой бродяжнической жизни.

Что же касается черепа, то его появление на флаге, по-видимому, уходит в историю распространения и применения этого знака как символа смерти. И это вовсе не было изобретением пиратов. Череп как эмблема смерти был принят уже давно и распространился в европейских армиях XVI в. Капитаны же торговых судов применяли череп с костями при записях в судовых журналах, констатируя смерть кого-либо из членов экипажа.

Особый колорит пиратству придавало использование символов и атрибутов «личного характера», без которых невозможно представить разбойничий мир моря. Можно ли говорить о моряке и не сказать о татуировке? Морские знаки, талисманы, символы, таинственные письмена, буквы — изощренная фантазия подсказывала тысячи и тысячи различных вариаций. На портовых улочках Старого и Нового Света, Ост-Индии моряки находили специальные «салоны», где мастера наносили татуировки, позволявшие их владельцам не только красоваться перед другими членами команды, но и… скрываться от правосудия. Дело в том, что татуировка — признак принадлежности к морской касте, помимо эстетического, психологического подтекста, несла дополнительную функцию: с ее помощью разбойники прятали вечные, несмываемые следы правосудия — «стигмат позора» (по определению кардинала де Ришелье), клеймо. Наносимые раскаленным железом лилии и короны стереть и уничтожить было невозможно — и тогда преступники прятали их среди множества татуировок и рисунков (черепа, скелеты с косами, сабли, ножи, кресты, монограммы Христа, Мадонна), наносимых на плечи и предплечья[100].

Приведем несколько примеров таких «заретушированных» клейм.

Рис. 1 — 3 иллюстрируют варианты сокрытия знаков французского правосудия — лилий Бурбонов. На рис. 1 «царственный» цветок прикрыт пучком молний, олицетворяющих бесстрашие и могущество (XVII в.). Клеймо на левом плече (вторая четверть XVIII в.) спрятано: на рис. 2 — нанесенными черепами; на рис. 3 — изображением обнаженной красавицы. На рис. 4а — 4б показана трансформация, которую претерпело клеймо испанской инквизиции (буква «Р», от «praedo» (лат.) — «разбойник», «пират», «грабитель», увенчанная знаком королевской короны), выжигаемое на правой стороне груди, — полученная печальная композиция состоит из виселицы с повешенным и сидящей на ней птицей.

Любопытнейший образец демонстрирует татуировка на рис. 5 — испанское клеймо (старый герб королевства Кастилия), дополненное в нижней части якорем, превратилось в герб XVII в. испанского Адмиралтейства. На рис. 6 и 7 изображены характерные татуировки морских разбойников XVII — XVIII вв. В первом случае (рис. 6) — это татуировка, приносящая удачу (роза ветров, сердце, якорь и два магических треугольника); во втором (рис. 7) — татуировка, сулящая удачу (солнце над кораблем).

Надежду на фортуну, богатую добычу, счастливое плавание и удачу в бою любой разбойник, не слишком образованный, суеверный человек, связывал также с наличием амулетов, различных талисманов, священных тотемов и отправлением магических культов. Известно испытание — своеобразный обряд посвящения, инициации, — которое Тич Черная Борода проводил для новых членов команды. Их помещали в тесное помещение (как правило, в трюм) и окуривали серой, выясняя, по тому времени, которое матрос мог выдержать, сколь «силен» новоприбывший. Можно вспомнить и чарующее действо «лунных заточек» — заточек холодного оружия о лунный свет, происходившее обычно накануне военных походов. Одурманенные наркотическими зельями (чаще всего использовался «пейотль» — наркотическое вещество, добываемое из кактуса) разбойники с обнаженными клинками собирались в круг и ждали восхода луны; когда свет падал на оружие, они наносили друг другу легкие раны и не стирали кровь с лезвия. Широко распространены были и запреты, основанные на суеверных представлениях, — плевать за борт во время плавания, сбривать или подстригать волосы во время похода, брать еду и питье левой рукой.

В том же ряду стоят и амулеты, неразделимо связанные с морским разбойным промыслом. Число их бесконечно. Вот несколько примеров (XVI — XVIII вв.):

1) Амулет, предохраняющий от предательского выстрела. Сделан из свинцовой пули, расплющенной о панцирь или металлическую часть такелажа: ее оправляли в серебро или в золото и носили на шейной цепочке.

2) Астрологический, с гороскопом владельца.

3) Амулет, гарантирующий счастливое возвращение домой, — медвежий зуб (знак земли).

4) Навигационный амулет, обещающий хорошее плавание, — якорь Нептуна.

5) Амулет дружественных духов — лавовый кружок с геральдическими и астрологическими знаками и буквами.

6) Амулет, предохраняющий от индейских и негритянских чар, — нефритовая черепаха со знаком креста; носилась на шнурке, сплетенном из конского волоса (старинный амулет конкистадоров).

7) Амулет от колдовства, обмана и злых чар — цыганский амулет в форме цехина.

8) Амулет, обеспечивающий победу в бою, — боевой топорик с магической пентаграммой.

9) Амулет безопасности плавания в Южном полушарии — скорлупа моллюска с выжженными знаками Луны и Южного креста.

10) Амулет, снимающий колдовство, распространенный в Средиземноморье.

11) Амулет, гарантирующий верность жены и удачу в любовных приключениях, — пучок волос черного козла.

12) Амулет от ранений и смерти от огнестрельного оружия — лук с тетивой (должна быть сплетена из волос павшего в бою).

13) Амулет, приносящий горе врагу, — кусочек коралла в форме человеческой головы (нельзя было обрабатывать материал).

14. Амулет, предохраняющий от мщения убитых, — череп со знаками зодиака владельца (на рис. — Рыбы) и острием, символизирующим ранение.

15) Амулет, обеспечивающий победу в перестрелке, — огненный меч.

16) Амулет безопасности — фигурка дьявола, вырезанная из кусочка черного дерева.

Назовем еще несколько магических талисманов и амулетов. Обломок холодного оружия (ножа, кинжала, стилета, рапиры и т. д.), извлеченный из раны, гарантировал победу в бою (его носили в кожаном кармашке у пояса). У йеменских пиратов был распространен талисман в форме «руки фатьмы» (любопытно, что в Марокко это был женский талисман), у мавританских пиратов — клыки льва, у алжирских пиратов — уши леопарда.

В заключение вспомним еще один амулет, на наш взгляд, ярко характеризующий специфический характер пиратского сообщества. Это так называемый побратимский амулет. Пираты-побратимы, сделав надрезы на левом предплечье, собирали несколько капель крови в сосудики, изготовленные из выдолбленного кактуса, и добавляли в них немного земли с того места, где происходила вся процедура. Сосудики покрывали воском, и «братья» обменивались талисманами. Если когда-нибудь один из них получал такой сосудик, он должен был бросить все свои дела и идти на помощь другу-побратиму.

Мрачная символика была средством, с помощью которого разбойники устрашали свои жертвы. Флаг смерти, мести, свирепости и обреченности, развеваясь над морями, бросал вызов всему миру. Подобная атрибутика была неотъемлемой частью пиратского мира, мира самостоятельного, осмелившегося бросить вызов цивилизованному обществу. Пиратство как обособленная система, пытаясь замкнуться на собственной исключительности, превратилась в общество обреченных людей, объединенных непривычными для цивилизации отношениями. Дикость, свирепость, жестокость и обреченность этих изгоев соединялись с осознанием ими своей преступной исключительности, некоей избранности людей, пошедших против принятых законов породившего их общества. И, понимая это, цивилизованный, добропорядочный мир объявил грабителям безжалостную войну: трупы повешенных на перекрестках дорог и на набережных усугубляли мрачную тональность пиратского промысла, напоминая о непримиримом противостоянии двух миров.

Мир преисподней темным призраком поднимался над морями. Он нес предупреждение о том, какая роковая разрушительная сила затаилась в недрах человеческого сообщества. «Защитники справедливости», эти пиратские Робины Гуды, устрашая своих врагов, не принимая «систему», казалось, заведомо обрекали себя на уничтожение. Но сами они смотрели на жизнь другими глазами. Отвергая общество, основанное на знатности и богатстве, пираты рисовали себе принципиально иную картину устройства их замкнутого социума. На пиратских кораблях, в разбойничьих поселениях царствовали свои порядки. Взяв на себя миссию мщения за несправедливость, пираты не ограничились призывами к разрушению. Пиратский корабль стал символическим котлом, в котором вываривался особый общественный продукт, своего рода попытка воздвигнуть общество социальной альтернативы. Его составляющими стали демократические принципы народовластия и уравнительные идеи распределения собственности. Над новым сооружением взвился белый флаг Либерталии.

Белый флаг чистоты и свободы с надписью «За Бога и свободу» впервые взвился над французским кораблем «Виктуар» («Победа»). Произошло это в начале 90-х годов XVII в. во время Войны Франции против Аугсбургской лиги. В сражении с английским приватирским судном «Винчестер» в районе Мартиники «Виктуар» одержал верх.

За победу была заплачена высокая цена — погибли почти все офицеры и около половины экипажа. Остался в живых лишь один офицер-дворянин из Прованса лейтенант Миссон. Со своим приятелем, молодым итальянским монахом-расстригой Караччиоли, он обратился к матросам с предложением стать пиратами. Но это будет не простой грабеж, говорил бунтовщик, интеллектуал Миссон, мы понесем по миру свет идей равенства, людского братства и избавим человечество от власти золота. Ему вторил Караччиоли: «Мы не пираты. Мы, свободные люди, боремся за право человека жить по законам Бога и природы. У нас нет ничего общего с пиратами, кроме того, что мы ищем счастья на море». Ошеломленные матросы согласились. Пиратский корабль направился в освободительный вояж. На судах, которые разбойники захватывали по пути, не могли прийти в себя от изумления. Пираты не «грабили», а лишь забирали необходимые им снаряжение и продовольствие. Золото, найденное на захваченных судах, шло в казну будущего государства. Серьезно пострадало лишь голландское судно с грузом рабов — невольников из Африки. Все захваченные ценности были разделены поровну, освобожденных негров объявили свободными, переодели в платье убитых голландцев и доставили на родину. Всех недовольных странными порядками пираты отпускали восвояси. Долго странствовал корабль свободы в Атлантике и Индийском океане, пока в 1694 году не вошел в безлюдную пустынную бухту Диего-Суарес, расположенную На северо-восточной оконечности острова Мадагаскар. На скалистых берегах залива пираты построили селение и объявили о новоявленной республике справедливости Либерталии (Стране свободы). Мир равных людей, расовое равенство, справедливое устройство общества, в котором «сильный не будет забивать слабого» — такими «разумными законами» руководствовались его творцы. Свободный город отправлял свои корабли в океан и приглашал всех пиратов идти в царство справедливости. Призывы из Либерталии не оставались без ответа. Так, экипаж пирата Кидда бросил своего капитана и отправился на Мадагаскар. Одним из лидеров нового государства стал карибский пират Томас Тью, прибывший в город Свободы со своим кораблем.

Жители Либерталии именовали себя либеры. Была отменена частная собственность. Город имел общую казну, пополняемую за счет пиратства. Отсюда черпались средства, необходимые для освоения окружающей местности, городского строительства и обеспечения нетрудоспособных. Деньги не имели хождения. В соответствии с легендой, гражданство Либерталии предоставлялось вне зависимости от национальной и расовой принадлежности. Здесь жили в равных условиях и англичане, и голландцы, и французы, и африканцы, и арабы. Были запрещены азартные игры, пьянство, ругань и драки. Управлял городом Совет старейшин, переизбираемый раз в три года. Во главе государства был поставлен Хранитель — Миссон, государственным секретарем выбрали Караччиоли, а великим адмиралом, командующим военно-морскими силами Республики, — Тью. «Флибустьерская республика равенства» постепенно закреплялась на острове. Было отбито нападение португальской эскадры, материальное благосостояние города росло за счет удачных грабежей и успешной колонизации окрестностей. Однако прекрасной мечте пришел конец, когда флот Либерталии во главе с Миссоном отправился в очередной рейд. Воинственные местные племена внезапно напали на город, разграбили его, захватили казну и перерезали всех жителей, оставив на месте коммуны дымящиеся развалины. Лишь горстка либеров сумела улизнуть и, уплыв на маленьком боте, добралась до эскадры и рассказала о катастрофе. Миссон и Тью (Караччиоли погиб при нападении на Либерталию) отправились в Америку, чтобы все начать сызнова. Но по дороге их корабли разлучились. Шлюп Миссона разбился у мыса Доброй Надежды, и вся команда утонула. Тью плавал еще несколько лет и был известной фигурой в мире пиратского бизнеса. О том, как закончилась его жизнь, доподлинно мы не знаем — по одной версии, он погиб у берегов Аравии в бою с кораблем Великого Могола, по другой — был повешен англичанами.

Историю об утопической пиратской республике Либерталии поведал нам загадочный капитан Джонсон. Неизвестно, что легло в основу легенды о пиратском государстве, — талантливая мистификация, навеянная социальными проблемами и надеждами на обновление человеческой цивилизации, или реальные события, приведшие к созданию общества, казалось, воплотившего идеалы справедливости и равенства. Так или иначе, но принципы пиратства, представления морских разбойников о социальном идеале вполне могли обернуться попыткой создать подобное «общество гармонии».

Морскими путями пролегала дорога из общества неравенства и частной собственности — «преступного общества» — к обществу преступников, врагов правящих добропорядочными людьми законов. Несправедливость современной цивилизации толкала тысячи искателей приключений на поиски «правды». Разбойное пиратство под черным флагом устрашения превратилось в жуткое пугало для всего мира. Но стал ли белый флаг разбойников-мстителей предостережением для мира частной собственности?

Безбрежный океан разбрасывал бандитские корабли на огромные расстояния. Он же сплачивал разбойное общество в единый кулак. Мир морского разбоя не был сообществом экипажей-одиночек. Общие районы крейсерства, совместные рейды, единые пункты сбыта награбленного и укромные базы для отдыха и килевания судов, потаенные стоянки и, наконец, личный состав, переходящий с одного парусника на другой, — таковы основные цепочки, превращающие пиратский мир в единую систему. Попытаемся наглядно представить себе единство этого разрозненного мира, для чего воспользуемся двумя схемами: «Вторая волна буканьеров в Тихом океане (1683 — 1686)» и «Связи между англо-американскими пиратскими экипажами (1714 — 1726)».

Начало периода, проиллюстрированного на схеме 2, совпало с завершением Войны за испанское наследство, высвободившей огромные людские ресурсы. Демобилизация королевского флота, окончание приватирского промысла стали толчком к количественному росту пиратства за счет сотен моряков, уходивших в разбойную жизнь. До принятия жестких антипиратских мер европейскими державами, в первую очередь Англией [101], морской разбой процветал. За этот период через котел пиратства прошло около 5 тысяч человек, в среднем ежегодно до 1 — 1,5 тысячи разбойников. Это огромные цифры, с учетом того, что главный враг пиратов — английский королевский флот — за этот же период насчитывал в среднем 13 000 человек, поднимаясь, в наиболее эффективные антипиратские годы, до 20 697 (1727).

В основу диаграммы положены две цепочки. Первая линия идет от известного капитана Бенджамина Хорниголда и начинается у Багамских островов.

Вторая цепочка исходит из встречи пиратских кораблей Эдуарда Лоу и Джорджа Лоутера в 1722 году. Мы подробнее остановимся на двух центральных персонажах этих цепочек, самых грозных пиратах начала XVIII в. — Эдуарде Тиче, по прозвищу Черная Борода, и Эдуарде Лоу.

1. Анстис

— застрелен командой в своей каюте (1723), его бригантина приведена на остров Кюросао.

2. Беллами Сэмюэл

— потерпел кораблекрушение у полуострова Кейп-Код и, по-видимому, утонул (1717).

3. Беллами Чарльз

— судьба неизвестна.

4. Берджес Сэмюэль

— заподозренный в обмане при работорговле, отравлен на Мадагаскаре вождем местного племени (1716?).

5. Боннет Стел

— повешен в Чарлстоне (1718).

6. Дэвис Хоуэлл

— погиб в перестрелке с португальцами (в городе Санту-Антонью) на острове Принсипи (1719 — 1720?).

7. Ингленд Эдуард

— был смещен командой и высажен на необитаемый остров (1720). По некоторым данным, скончался на Мадагаскаре, где находился в ближайшем окружении Плантейна. В ряде источников причиной смерти названы угрызения совести за беспутно прожитую жизнь.

8. Кондент Кристофер

— окончив пиратскую деятельность (после 1719 г.), осел на острове Реюньон, где женился на золовке губернатора. Со временем перебрался в Сен-Мало (Франция) и занимался бизнесом.

9. Куклин Томас

— судьба неизвестна, по-видимому, повешен.

10. Лайн Филипп

— казнен на острове Кюросао.

11. Левассер Оливье (Ла Буш)

— в 1723 г. отошел от пиратства, купил на острове Бурбон плантацию и стал «уважаемым человеком». Однако через несколько лет отдан под суд и повешен в Сен-Дени (остров Бурбон) (1730).

12. Лоу Эдуард

— повешен французами. По одной версии, жестокость и изощренный садизм капитана привели к тому, что команда высадила его на необитаемый остров. Спасенный от голодной смерти проходящим судном, он был опознан и повешен.

13. Лоутер Джордж

— погиб при неизвестных обстоятельствах. По-видимому, застрелился. Его труп был найден на пустынном острове в гряде Багамских островов, где команда его судна скрывалась от преследования. Рядом с телом валялся разорвавшийся пистолет. Остальные члены команды погибли от голода.

14. Плантейн Джеймс

— «король „Рантер-бэя“» (Мадагаскар). После кровопролитных войн взял под контроль часть острова; однако в середине 20-х годов, оказавшись перед угрозой восстания, оставил свой владения и перебрался на Малабарский берег Индии, где находился на службе у пиратской семьи Ангриа.

15. Робертс Бартоломью

— убит в бою с английским военным кораблем (1722) в бухте Пренс у мыса Лопес в Гвинейском заливе. Его тело согласно завещанию пирата было брошено в море во время боя.

16. Рэккэм Джон (Калико-Джек)

— повешен в Сантьяго-де-ла-Вега (Ямайка) (1720).

17. Сприггс Форрингтон

— судьба неизвестна.

18. Тич Эдвард (Черная Борода)

— убит в абордажной схватке (1718).

19. Тэйлор Джон

— после неудачной попытки получить амнистию от англичан перешел на сторону испанцев (1723).

20. Уэйн Чарлз

— потерпел кораблекрушение в Гондурасском заливе и был спасен местными индейцами. Попал на торговый корабль, где был опознан, и казнен на Ямайке (1719).

21. Фенн Джон

— повешен на острове Антигуа.

22. Филлипс Джон

— убит командой, труп выброшен в море, корабль приведен в Бостон (1724).

23. Флай Уильям

— повешен английскими властями (1726).

24. Харрис Чарльз

— повешен в Род-Айленде, близ Ньюпорта (1723).

25. Холлэнд Ричард (?)

— судьба неизвестна.

26. Хорниголд Бенджамин ~

— принял королевскую амнистию на острове Нью-Провиденс.

Мир морских разбойников составляли головорезы самых различных мастей. Были среди них храбрые вояки, ловкие мошенники, лихие гуляки, отъявленные пропойцы, способные на самые разнузданные неистовства. Иные из пиратских деяний ошеломляют дикой лютостью и беспощадной жестокостью, беспримерной наглостью и изощренным коварством. Словно призраки преисподней, питаемые мошью темных сил зла, поднялись они из мрака ада и на залитых солнцем морских просторах, среди мирной гармонии райских островов, творили свои бесчинства. Одного упоминания имен этих чудовищ хватало, чтобы едва живые от страха пленники с готовностью расстались с любыми ценностями, — только бы спасти свою жизнь, только бы никогда больше не повстречать этих головорезов, сеявших смерть и мучения.

« — По порядку, не все сразу, — засмеялся доктор Ливси. — Надеюсь, вы слышали об этом Флинте? — Слыхал ли я о Флинте?! — воскликнул сквайр. — Вы спрашиваете, слыхал ли я о Флинте? Это был самый кровожадный пират из всех, какие когда-либо плавали по морю. Черная Борода перед Флинтом младенец. Испанцы так боялись его, что, признаюсь вам, сэр, я порой гордился, что он англичанин…»

Вы, конечно, узнали героев романа «Остров сокровищ». Изумительная фантазия Роберта Льюиса Стивенсона заворожила многие поколения читателей и отправила их на быстрой «Эспаньоле» через Атлантику на поиски чудесного клала, закопанного легендарным капитаном Флинтом на пиратском острове. Но если сам Флинт был персонажем, явившимся на свет благодаря авторскому вымыслу, то жутковатый «младенец» Черная Борода, упоминаемый сквайром Трелони, — реальное историческое лицо.

В официальной корреспонденции его именуют Тэтч (Thatch), но общепризнанным стал пущенный в обиход таинственным капитаном Джонсоном другой вариант его имени — Тич (Teach). Всего лишь около двух лет этот кровожадный пират плавал в водах Атлантики, но зловещая слава о его «подвигах» успела докатиться от побережья Виргинии до Тринидада. Предположительно, Эдуард Тич родился в Бристоле в 1680 году — впрочем, согласно другой версии, местом рождения его был остров Ямайка, и семья будущего пирата была очень почтенной и уважаемой. Настоящая фамилия его была Драммонд. Во время Войны за испанское наследство он плавал на каперских судах в Вест-Индии. После окончания военных действий официальное каперство было запрещено, и Тич стал пиратом. В 1716 году в компании с Бенджаменом Хорниголдом он начал плавать вдоль Атлантического побережья Северной Америки, командуя небольшим шлюпом. В 1718 году около острова Мартиника Тич захватил крупное торговое французское судно и, переоснастив его в 40-пушечный военный корабль, взял на себя командование, назвав судно «Месть королевы Анны» (как воспоминание о прекрасных днях разбоя в ее царствование). Когда Хорниголд принял амнистию, Тич, возглавляя эскадру из трех кораблей, продолжил пиратство. Одной из наиболее известных его акций стало дело в Чарлстоне (Южная Каролина). Неожиданно войдя на рейд, Тич захватил в гавани восемь кораблей с ценными грузами и богатыми пассажирами. В ультимативной форме он потребовал выкуп за людей и… лекарства, так как на его судах было много больных. Если же требование не будет удовлетворено, пригрозил Черная Борода, то он казнит пленников и пришлет губернатору их головы. Пока представитель захваченных пленных вел переговоры в муниципалитете, Тич отправил капитана одного из своих судов, Ричардса, и его команду в город. Бандиты нагло расхаживали по Чарлстону и терроризировали местных жителей. Власти покорились и отдали выкуп и медикаменты — лишь бы скорее избавиться от присутствия незваных гостей. Пираты отправились дальше на север. В июне 1718 года суда вошли в залив Тонсейл (Северная Каролина), где «Месть королевы Анны», попав на мель, потерпела крушение. Тич со своими людьми спасся на других кораблях. Затем между командами произошла ссора, и пираты разделились. Что послужило причиной конфликта — неясно. Возможно, Тич приказал вытащить оба судна на пустынный берег для килевания, а сам, с двадцатью — тридцатью головорезами удрал на баркасе, прихватив всю добычу, — это было бы вполне в его духе. А может быть, он просто высадил часть команды на берег и ушел в открытое море. Так или иначе, через некоторое время Черная Борода заявился к губернатору Северной Каролины и, приняв объявленную амнистию… отправился грабить дальше.

Этот субъект был большим оригиналом во всем — от неординарной внешности до непредсказуемых поступков.

«Физиономию капитана Тича, именовавшею себя Черной Бородой, сплошь покрывала густая растительность, сразу приковывавшая взгляды, — пишет капитан Джонсон. — Эта борода ужасала Америку… Она была черного цвета, и хозяин довел ее до таких чудовищных, размеров, что казалось, будто волосы растут прямо из глаз. Тич имел обыкновение заплетать ее в маленькие косички с ленточками и закидывать их за уши. Во время сражения он вешал на каждое плечо широкую перевязь с тремя парами пистолетов в кобурах и втыкал под шляпу запальные фитили, так что они свисали, едва не касаясь щек. Его глаза от природы были лютыми и дикими. Невозможно представить себе фигуру более жуткую, чем этот беснующийся человек, сравнимый разве что с фурией из ада».

Грубый, свирепый и безрассудно отважный человек, Тич обладал неожиданным чувством юмора весьма мрачного оттенка. Вот каким было его любимое развлечение во время попоек. Как-то раз, пьянствуя с приятелями в своей каюте, он внезапно достал два пистолета, взвел курки и, скрестив руки, сунул их под стол. Лишь один собутыльник догадался, что сейчас произойдет, и стремглав вылетел из каюты; двое оставшихся ничего не поняли или были настолько пьяны, что не могли передвигаться. Черная Борода задул свечу и принялся палить в темноте. К счастью, первый пистолет дал осечку, но пуля из второго попала одному из пиратов, Израэлю Хендсу, в колено и сделала его инвалидом. Впоследствии Тич похвалялся, что просто решил выяснить, насколько «счастье» сопутствует его приятелям.

Этот дикий человек вел судовой журнал, до сих пор, к сожалению, не обнаруженный. Известно лишь два фрагмента. Вот они: «…1718 Ром кончился. Братство абсолютно трезво. Какая-то дьявольская смута царит у нас. Мерзавцы что-то замышляют. Много болтают о том, чтобы разойтись». Записи возобновились спустя некоторое время — когда Тич встретил в море торговое судно. «Я его захватил. На борту нашлось множество ликеров. Я чертовски разогрел братство, и все теперь в порядке».

Впрочем, куражился Тич недолго. В середине ноября 1718 года карательная экспедиция из двух военных шлюпов под командованием лейтенанта Роберта Мэйнарда обнаружила его корабль в бухте Окракок (Северная Каролина). Невзирая на численное превосходство военных, Тич сдаваться не собирался. Прикрытый мелями залива, он спокойно стоял на якоре в ожидании, когда шлюпы отыщут фарватер на мелководье и приблизятся на пушечный выстрел. Наконец он счел свое положение выигрышным и пошел в атаку. Расстреляв первый, меньший, шлюп, он направился к кораблю Мэйнарда, чтобы решить дело в абордажной схватке. Забросав палубу шлюпа фанатами и бутылками с горючим веществом, пираты во главе с Тичем ворвались на борт. Разгорелась отчаянная схватка. Тич и Мэйнард выстрелили друг в друга, пирата ранило. Оба выхватили сабли и бились до тех пор, пока удачный выпад Тича не обезоружил лейтенанта. Черная Борода уже готовился нанести смертельный удар противнику, но один из моряков поразил его в шею. Но Тич продолжал сражаться, и только выстрел из пистолета в упор свалил его мертвым на палубу. На теле пиратского главаря насчитали двадцать пять ран. Голова Тича была повешена под бушпритом, а затем выставлена на площади Виргинии.

«Капитан Эдвард Лов родился в части Лондонской, которая называется Вестминстером; он рано принялся за ремесло мошенническое: отнимал у других ребят, что у них было, а ему нравилось. Это было дело его, а когда не давали, то он их бил. Когда он стал возрастать, тогда познакомился со всеми парнишками, которые чистят башмаки на разводной площади; он их обучал обманывать людей, а кто с ним не соглашался, тот должен был с ним драться. Вот его первая школа[102]»

Старший брат взял его с собой на корабль, идущий в Новую Англию. Попав в Бостон, Лоу пристроился сначала на канатном дворе, затем ушел в плавание и в конце концов стал квартирмейстером на каботажной шлюпке в Бостоне. Как-то раз он поругался с капитаном своего судна и в ярости застрелил его. С двенадцатью головорезами он скрылся на шлюпке в открытом море и, захватив небольшое торговое судно, начал пиратствовать. Прошло немного времени, и удачливый Лоу стал командовать вполне приличным судном. Его появление на рейдах портов приводило в отчаяние местную администрацию. Так, например, у Азорских островов «…Лову попался тридцати двух пушечный французский корабль; а на рейде Михайловском, он взял множество разных судов, стоящих на якоре, и не было ему нужды выпалить даже из одной пушки. Воды только ему недоставало, и для того послал он к губернатору святаго Михаила, просить дозволения запастись свежей водою, обещая ему, что за такое снизхождение он отдаст назад все суда им взятые; а в случае отказа, созжет их всех. Губернатор, чтоб спасти суда, позволил брать свежую воду, а Лов возвратил ему шесть разных судов…»

Во время своих разбойничьих налетов Лоу действовал с изощренной жестокостью, оставив о себе память как об одном из наиболее злобных и кровожадных садистов.

Он «…взял с собой на борт около ста отчаянных робят, какие только бывают на виселицах…» и — «взяли богатой португальской корабль… но как груз не столько нужен им был как деньги, то они начали мучить матросов, которые принуждены были объявить, что корабельщик бросил в море мешок с тысячью мойдорами (золотая монета в три с половиной золотников). Лов, узнавши сие бранился и ругался до исступления; вырезал у корабельщика обе губы и наконец умертвил его со всем экипажем корабельным, состоящем в тритцати шести человеках…

—…взяли… корабль именуемой Амстердамской купец. Корабельщику Лов разрезал нос, отрезал ему уши, и разграбивши весь корабль, отпустил на волю. После того, он взял один шлуп… велел всех людей перевязать и поставить им между пальцами зазженные фитили, отчего тело все сгорело до костей; наконец высадил их на берег необитаемой никем; таким образом поступил он и с другими кораблями, какие попадались в руки…»

Деятельность этого кровопийцы вызвала ответные действия английских властей. На Лоу началась охота, и в погоню за его судами отправился 20-пушечный военный корабль. Он застиг два судна Лоу, но главарь, бросив своего компаньона на произвол судьбы, ушел на своем корабле.

«…Лов после щастливого своею избавления… пуще остервенел и сделался злейшим врагом всему роду человеческому, ибо клялся отомстить всякому, кто только попадется ему в руки; первою жертвою его был Натан Скиф, шкипер одного шлупа, употребляемаго для ловли китов: взявши сие судно, пират велел его высечь нагаго на палубе сквозь строй своих товарищей, потом отрезал ему уши, и мучили его всяким образом для своею веселия. Уставши, прострелили ему голову…»

Вакханалия продолжилась у Ньюфаундленда, затем Лоу перебрался к Азорским островам и вышел к западным берегам Африки. Пройдет немного времени, его схватят французы и без долгих колебаний повесят.