6. ПРОЦЕСС ГОСПОЖИ КАЙО

Двадцатого июля 1914 года в Париже начинается слушание дела Анриэтты Кайо, супруги Жозефа Кайо, политического деятеля, пять раз занимавшего пост министра финансов, бывшего главы кабинета и бесспорного лидера радикальной партии. В эти дни Жозеф Кайо, как говорится, у всех на виду, многие его побаиваются.

Госпожа Кайо обвиняется в убийстве директора газеты «Фигаро» Гастона Кальметта, развернувшего, как она утверждает, клеветническую кампанию против ее супруга. Летом 1914 года процесс этот представляется событием и большой важности, и в то же время совсем незначительным по сравнению с нависшей угрозой войны.

Как бы то ни было, в это утро вся политическая, литературная и светская элита Парижа толпится у дверей Дворца правосудия. Площадь Дофин запружена фиакрами и экипажами юристов, тут и там мелькают котелки и цилиндры, на ступенях дворца полицейские с трудом удерживают напор толпы.

Но внутри еще большая давка и уже другой, необычный для этих мест отряд служителей порядка. Они сортируют публику: бесцеремонно оттесняют известного политического деятеля, а иную светскую даму или депутата, напротив, почтительно сопровождают до мест, отведенных им в зале суда. Они широкоплечи, мускулисты, на них плохо сидят взятые напрокат визитки и сюртуки, говорят между собой на корсиканском диалекте, лица их доверия не внушают. Во Дворце правосудия при попустительстве властей распоряжается самая настоящая «преторианская гвардия».[14]

Неслыханно!

— Еще бы! — разлается из толпы чей-то голос — бывшему министру финансов все дозволено, можно завести и частную полицию… Ведь другие министры у пего в руках!

В самом деле, ни для кого не секрет, что этих стражей порядка нанял Чекальди, правая рука и ближайший соратник Жозефа Кайо. Впрочем, Чекальди и не скрывает этого. Вот он стоит посреди своего воинства: шляпа надвинута на глаза, крупный нос, черная борода, угрожающе помахивает тростью.

Появление судей происходит в обстановке, которая больше бы подходила для шумной театральной премьеры. Расфранченная, надушенная публика, смех, оживленная болтовня… Уж не в Опере ли мы?

Господин Альбанель, по слухам добивавшийся председательства на этом суде, теперь словно бы и не рад. Публика, поглощенная светской беседой, не замечает даже, что спектакль уже начался; обсуждается последний скандал в парламенте из-за нехватки вооружения, сногсшибательная коллекция Поля Пуаре, бесспорного, по общему мпепню, законодателя мод, и достоинства новых автомобилей — «рено» с четырьмя дверцами и «клеман-баяр».

Вдруг кто-то спохватывается: "Да ведь они Же здесь!" Зал всколыхнулся, затих. Словно неожиданно поднялся занавес, и зрители увидели, что актеры уже на местах. Тут и председательствующий и оба члена суда, государственный обвинитель Эрбо и два сидящих напротив друг друга адвоката. Гражданского истца представляет господин Шеню, лысоватый, с рыжими усами на суровом лице; защитником выступает господин Лабори, в свое время защищавший Дрейфуса; с тех пор его волосы и остроконечная борода поседели, но царственная, львиная стать сохранилась.

И наконец, главное действующее лицо, та, ради которой, собственно, все и собрались — подсудимая Лириэтта Кайо: платье с глубоким вырезом, убранное тюлем, длинные черные перчатки, черная соломенная шляпка с атласной отделкой и длинным черным же пером. Все это выглядит весьма романтично, театрально, многообещающе. Присутствующие затаили дыхание. По госпожа Кайо старается нe смотреть в зал, где у нее слишком много знакомых, ее красивые серые глаза устремлены на сидящих напротив присяжных: двенадцать безымянных непроницаемых лиц.

Председательствующий откашливается. Ожидают, что он отчеканит: «Подсудимая, встаньте!» Но ничего подобного. Светским топом старого знакомца, не раз сидевшего за обеденным столом рядом с изысканной, обворожительной супругой «господина министра», он вкрадчиво произносит:

— Не соблаговолите ли встать, сударыня?

Аириэтта Кайо встает и хорошо поставленным, хотя и чуть хрипловатым голосом, сохраняя полное спокойствие и самообладание, умно и точно отвечает на вопросы председателя суда. Рассказывает… о счастливом детстве в семье парижских буржуа, о первом браке с писателем Лео Клароттом, об их взаимном непонимании, усугублявшимся с каждым днем. Разводиться не хотели из-за детей. Потом встреча с Жозефом Кайо, страстная, трудная любовь. Он тоже женат. Приходится встречаться тайно. Они обмениваются длинными письмами, В письмах Жозефа Кайо любовные излияния перемежаются с политикой. Вот почему а один прекрасный день он просит ее вернуть их.

— Значит, у него были па то свои основания, господин председатель… Я не стала возражать и отослала назад все письма. Я понимала, как ему важно соблюдать осторожность.

Здесь очаровательная госпожа Кайо делает выразительную паузу. Зал затих. Давненько никто не радовал парижан таким великолепным сюжетом для бульварного романа.

— К несчастью, господин председатель… Голос госпожи Кайо срывается.

— К несчастью, этой Гейдан, этой особе, на которой он тогда был женат, удалось, подделав ключ, вскрыть его бюро и выкрасть оттуда письма. Всему виной она. После того как ей пришлось согласиться на развод, госпожа Гейдан стала предлагать эти письма различным газетам. Она хотела отомстить нам, не могла смириться с тем, что Жозеф Kaйo стал моим мужем. Ей надо было разрушить наше счастье. Наше поистине безмерное счастье, и она своею добилась…

Анриэтта Кайо останавливается, не в силах сдержать волнение. Публика в восхищении. На сиене разыгрывается превосходная буржуазная драма, да к тому же в неплохом исполнении. Даже в театрах на бульварах такое не каждый день увидишь. Председатель Альбанель заметно растроган, он почти ласково обращается к подсудимой:

— Простите, сударыня, не могу уразуметь, какую роль сыграли эти письма в трагедии, которая нас сейчас занимает. Насколько мне известно, они никогда не были опубликованы ни в одной газете. Письмо же, которое напечатал господин Кальметт, директор «Фигаро», не имеет к вам ни малейшего отношения. Это личное письмо господина Кайо к госпоже Гейдан.

— В том то и дело, господин председатель! Из-за нее, из-за этой женщины все и случилось. А кто, по-вашему, передал это письмо Кальметту? Кто другой мог в дальнейшем давать пищу клеветнической кампании, развернутой «Фигаро» против моего мужа? Только она, господин председатель! Только она, у нее были его письма к ней, по также и письма, адресованные мне. Я знала, что настанет мой черед и мои письма будут преданы огласке. Кальметт, собственно, и не скрывал вовсе, что травля Жозефа Кайо только начинается. Мое доброе имя оказалось под угрозой. Я потеряла голову. И мне не стыдно в этом признаться. Пусть я дочь своего класса. Мысль о бесчестии для меня непереносима.

Голос госпожи Кайо становится тверже, слез уже нет.

— Тогда, господин председатель, я и отправилась прямо к Кальметту. У меня был с собой маленький браунинг. Какой ужас, эти пистолеты, они стреляют сами по себе… Я не хотела его убивать, я только хотела учинить скандал. Но он сам бросился под пули. И рухнул. Дальше я уже ничего не соображала. Это был рок!

Зрители вне себя от восторга. Процесс оправдал их ожидания, В эту минуту Анриэтта Кайо находит те самые слова, которые должны окончательно покорить публику. Дрожащим голосом она восклицает;

— Я не хотела смерти этого человека, нет! Поверьте, я предпочла бы предать гласности все, что угодно, чем стать виновницей такого несчастья.

Зал рукоплещет. Спектакль удался на славу. Занавес опускается, первое действие окончено. Теперь все с нетерпением ждут выхода па сцену подлинного героя: самого Жозефа Кайо, свидетельские показания которого будут заслушаны завтра.

Двадцать первого июля 1914 года у дверей парижского суда присяжных собралась еще более многочисленная, чем накануне, толпа желающих присутствовать на втором дне судебного разбирательства. Необычное сборище: не поймешь, кого тут больше — светских дам или депутатов.

Сегодня предстоит контратака истца. По мнению старшины адвокатского сословия Шеню, защитника семьи Кальметт, все рассказанное здесь ранее было не более чем плохо разыгранным слащавым спектаклем, к тому же далеким от истины. Действительной причиной преступления были отнюдь не чувства, а политика, подлинным же виновником — не эта высокомерная особа, сидящая сейчас на скамье подсудимых, а ее супруг, Жозеф Кайо.

— Это он распорядился убить Кальметта, — провозглашает Шеню, усы топорщатся, редкие волосы, стриженные под бобрик, взъерошены, — с целью помешать ему сделать достоянием гласности не любовные письма, вовсе нет — этому он не придавал значения, — но политический документ огромной важности, о публикации которого под заголовком «Исповедь прокурора Фабра» было уже объявлено в газете «Фигаро». Из этой исповеди следовало, что в свое время, будучи министром финансов, Жозеф Кайо оказал давление на прокурора Фабра, чтобы оградить, от судебного преследования Рошетта. нечистого на руку банкира, замешанного в панамском скандале- А все потому, господа, что Рошетт финансировал избирательные кампании Кайо!

Зал приходт в движение. В первых рядах, где посадил своих людей Чекальди, свистят, кричат, размахивают руками, не давая говорить адвокату. Но из глубины доносятся выкрики, враждебные Кайо: «Вор! Продажная душонка! Кайо, Рошетт — оба мошенники!»

Председателю стоит немалого труда восстановить тишину. На этот раз политика решительно одерживает верх над мелодрамой. Старшина адвокатского сословия Шеню продолжает:

— Я утверждаю, что супруги Кайо ни на секунду не верили, что «Фигаро» опубликует их личную переписку! Кстати, и то пресловутое письмо, из-за которого разыгралась трагедия, — письмо, подписанное «твой Жо» и адресованное некогда первой жене господина Кайо, не содержало никаких альковных тайн. Зато оно выставляло на всеобшее обозрение политический цинизм господина Кайо!

Передние ряды снова приходят в неистовство; Шеню грозят кулаками. Снова не обходится без вмешательства Альбанеля. Однако он делает это не слишком решительно, и адвокат с трудом овладевает аудиторией.

— Напрасно шумите, господа, теперь уже поздно! Ваш Кайо разоблачен, — обрушивается Шеню на возмутителей порядка. — С вашего позволения, я здесь сейчас во всеуслышание зачитаю письмо, которое Кальметт имел мужество напечатать, — письмо, которое стоило ему жизни…

Рев в зале. Председатель беспомощно разводит руками. Присяжные в беспокойстве переглядываются. В конце концов роль усмирителя берет на себя адвокат Лабори.

Его крупная фигура невольно внушает почтение, Волевое лицо, грива седых волос возымели действие. Шум затих. Поблагодарив собрата кивком головы, Шеню продолжает:

— Так вот оно, это нашумевшее письмо, опубликованное в «Фигаро». В нем господин Кайо пишет; «Пришлось отсидеть два заседания в палате, одно утром, с десяти до двенадцати, другое в два часа дня, вышел оттуда только в восемь, совершенно измученный, И все-таки я одержал блестящую победу…»

Шеню на минуту прерывает чтение, подчеркивая тем самым важность последующей фразы. Затем продолжает, отчетливо выговаривая каждое слово: «Я ликвидировал подоходный налог, делая вид, что отстаиваю его. Мне устроили овацию и правые и центр, и при этом я не слишком досадил левым…» Выдержав еще одну паузу, Шеню громко восклицает:

— Вот что это за человек! Цинизм, двуличие, ложь…

Лабори резко обрывает его:

— Помилуйте, господин адвокат, ведь прения еще не начались.

Затем, повернувшись к председателю, добавляет;

— Покорнейше прошу не отказать мне в ходатайстве. Если не ошибаюсь, господин Кайо будет сейчас приглашен для дачи свидетельских показа-ний. В связи с этим прошу вас, господин председатель, прежде всего поставить его в известность, что мой коллега зачитал здесь означенный документ и как это было сделано.

В зале напряженное молчание. Председатель говорит, что он действительно собирается пригласить господина Кайо и предупреждает, что никаких беспорядков больше не потерпит. На скамье подсудимых госпожа Кайо, с начала заседания будто погруженная в глубокую задумчивость, вдруг резко выпрямляется, болезненно морща лицо.

— Введите свидетеля!.. Зрители встают с места, толкаются, чтобы лучше видеть.

Расправив грудь, глядя прямо перед собой, Жо-зеф Кайо с надменным видом быстрым шагом подходит к барьеру. У него правильные черты лица, прямой нос, волевой подбородок, лысина; как пишет Морис Баррес, к слову сказать, ненавидевший Кайо, он «и в пятьдесят один год сохранил внешность молодого аристократа, не лишенного налета экстравагантности».

Председатель Альбанель и адвокат Лабори сообщают ему о том, что произошло до этого в зале судебного заседания. Кайо бросает испепеляющий взгляд на Шеню, а затем, обернувшись к внезапно разрыдавшейся жене, удивительно ласково, чего никак нельзя ожидать от человека, известного своей резкостью н властностью, говорит

— Прежде чем ответить на эти гнусные обвинения, я должен заявить, что женщина, сидящая сейчас на скамье подсудимых, оказалась там исключительно по моей вине! Я не смог оградить от людской злобы и клеветы ту, которая дала мне столько счастья, полнейшего, абсолютного счастья, ту, которая была мне не только нежной супругой, но и верной, умной, понимающей соратницей…

Рыдания госпожи Кайо усиливаются. Ее супруг продолжает:

— Я признаю себя виновным перед судом в том, что не уделял достаточного внимания семье! В том, что не замечал, какое губительное действие оказывает вся эта газетная шумиха на мою жену! Не почувствовал, что из любви ко мне она способна на акт отчаяния,. Оправдывая ее, я обвиняю себя.

Публика покорена, Кайо сумел вызвать сочувствие даже у самой враждебно настроенной части аудитории. Настоящий укротитель. «Ждешь удара, а он сама нежность», — тихо произносит кто-то из журналистов.

Кайо умеет быть ласковым, что правда, то правда… Да только ненадолго. Следует ответ истцу. Тон мгновенно меняется.

— Мне нечего было бояться опубликования исповеди прокурора Фабра по делу Рошетта, которой вы, как видно, придаете большое значение, И поясню, почему. Я действительно вынужден был вмешаться и приостановить упомянутое судебное разбирательство. Но мне не приходится за это краснеть, Я поступил так в государственных интересах.

Слышны протестующие возгласы. Кайо незамедлительно парирует:

— Извольте, господа! Быть может, это вам и не по вкусу, но допусти я в свое время суд над Рошеттом, финансовая паника, охватившая тогда страну, приняла бы угрожающие размеры.

Потом, обращаясь к присяжным, он заключает:

— Мои враги бросают мне обвинение в том, будто я обогатился благодаря занимаемым должностям. Ложь, И сейчас я докажу это. Я получил в наследство от отца миллион двести тысяч франков. Так вот, сегодняшний мой капитал не превышает этой суммы!.. Что же касается господина Кальметта, которого здесь пытаются представить невинной жертвой, то он оставил после себя колоссальное состояние, У меня есть при себе его завещание: наследники получат более тринадцати миллионов франков!

Присутствующие бурно выражают свое негодование. Каким образом Кайо удалось завладеть таким тайным документом, как завещание? Кто оказал ему содействие в министерстве финансов? Возмущение публики достигает таких пределов, что председательствующий вынужден прервать заседание.

Двадцать второго июля 1914 года не военной угрозе, все более реальной, и не завершившейся велогонке «Тур де Франс», а процессу Кайо посвящены первые полосы газет.

Жирным шрифтом выделяются заголовки правых изданий: «Скандал в парижском суде присяжных», «Надругательство над тайной завещания Кальметта», «Министерство финансов приходит на помощь Кайо», Левые газеты и пресса центра предпочитают нейтральные формулировки вроде «Инцидент на процессе Кайо».

Всем, разумеется, ясно, что от решения суда присяжных зависит дальнейшая политическая карьера Жозефа Кайо. Вынужденный оставить пост министра финансов после совершенного женой убийства, Кайо спешит теперь как можно скорее уладить это дело, чтобы затем, встав во главе радикал-социалистической коалиции, выступить против войны.

Кому, как не Кайо, взять на себя переговоры с Германией? Не он ли три года назад, после Агадир-ского кризиса, находясь во главе кабинета, лично подписал франко-германский договор, по которому в обмен па часть Конго Германия предоставляла Франции полную свободу действий в Марокко. К тому же он слывет другом немецкого посла в Париже. Наконец, он один обладает в палате депутатов достаточным авторитетом, чтобы противостоять Барту и Клемансо, сторонникам идеи реваншистской войны.

И только одно препятствие. Жорес, лидер социалистов, поставил жесткое условие: союз между радикалами и социалистами под руководством Кайо может быть заключен лишь в том случае, если госпожа — Кайо будет оправдана!

Итак, за происшествием, которое могло бы стать достоянием лишь ординарной газетной хроники, стоит большая политика. Не обходится и без сюрпризов. Как, например, сегодня во время дачи показаний редактором «Фигаро» Латзарго, описавшим последние минуты жизни Кальметта. Его слушали в глубоком молчании. Что до господина Кайо, то он сидел, положив ногу на ногу, и с видом полного безразличия поигрывал моноклем, тогда как его супруга па скамье подсудимых с тревогой поглядывала на него.

Волнующее свидетельство. Латзарю рассказал об элегантной даме, более часа, не проронив ни слова, ожидавшей в приемной «Фигаро». При появлении Гастона Кальметта она столь же спокойно встала и подойдя к двери директорского кабинета непринужденным движением вынула руку из меховой муфты, затем вошла в кабинет,

«Вы знаете, зачем я пришла к вам?», — недрогнувшим голосом воскликнула она и, не дожидаясь ответа, несколько раз подряд выстрелила…

Гастон Кэльметт повалился в кресло. Пенсне упало; близорукие глаза почти закрылись, «Мне плохо… скажите всем, я выполнил свой долг», — едва слышно произнес он. Затем потерял сознание. В комнате уже столпились служащие и журналисты, кто-то крикнул: «Кальметт при смерти». Тогда элегантная дама, до сих пор пе двинувшаяся с места, произнесла без тени волнения: «Другого выхода у меня не было, если во Франции не существует правосудия…»

В зале тишина. Присяжные поглядывают на госпожу Кайо. тихо всхлипывающую на скамье подсудимых. Неужели всего четыре месяца назад эта женщина хладнокровно застрелила Гастона Кальметта? Все взволнованы. Свидетель, которого забыли! отпустить, молча продолжает стоять у барьера. И тут неожиданно для всех Латзарю снова начинает говорить:

— Прежде чем умирающего Кальметта увезли, мы произвели опись находнвши. хся при нем вещей и документов. Среди его бумаг мы нашли отнюдь не пресловутые любовные письма Жозефа Кайо, публикация которых якобы так страшила его супругу! Мы обнаружили документы несравненно большей важности, — документы, которые действительно могут объяснить мотивы покушения отчаявшейся женщины. Ибо всякий порядочный француз, кому, так же как и мне, довелось бы прочесть их. убедился бы, что речь идет о подлости и предательстве ее супруга Жозефа Кайо.

Словно призрак посетил зал суда, лишив дара речи защитников. Председатель Лльбансль широко открытыми глазами смотрит на свидетеля. Даже Кайо перестает играть моноклем и выпрямляется. Из глубины зала доносятся голоса его политических противников: «Правду о «зеленых документах»!.. Разоблачить предателя!.. Что делал Кайо в Берлине?!»

Сидящие в зале, разумеется, догадываются, что документы, о которых упомянул Латзарю, — это те самые знаменитые немецкие телеграммы, известные под названием «зеленые документы», которые свидетельствуют о том, что в 1911 году, во время франко-германских переговоров о Конго, Жозеф Кайо утаил от правительства некоторые обещания, данные им в Берлине. До сих пор факт существования этих документов не был подтвержден. И вдруг теперь Латзарю заявляет, что они находились в портфеле Кальметта в день его смерти! Это тяжелый удар для Кайо и решающий аргумент в пользу обвинения, с самого начала утверждавшего, что госпожа Кайо совершила убийство не в состоянии аффекта, а действуя по наущению мужа, опасавшегося опубликования «Фигаро» новых сенсационных разоблачений.

Встает господин Шеню. Он очень. бледен, рыжие усы подрагивают. Все ждут, что наконец он в пух и прах разобьет заносчивого министра, ни в грош не ставящего ни суд, ни своих политических противников в парламенте. Присутствующие затаили дыхание. Старшина адвокатского сословия Шеню слывет опасным противником.

Но что это? Ко всеобщему удивлению, Шеню говорит совсем о другом. Он словно бы ничего и ив слышал. Нет сомнений, он не хочет или не может использовать «зеленые документы» для изобличения Кайо. Председатель с нескрываемым удовлетворением просит свидетеля вернуться па свое место. Инцидент исчерпан. Грандиозного скандала удалось избежать.

Но в эту минуту происходит нечто уже совсем неожиданное. Вслед за Шеню выступает защитник госпожи Кайо Лабори. Потрясая гривой седых волос, он стучит кулаком по папке с делами и призывает свидетеля к ответу.

— Я не потерплю никакой двусмысленности, — горячится Лабори. — Этот человек либо наговорил лишнего, либо чего-то не договорил. Пусть он объяснится перед господином Кайо!

Изумлению всех нет предела. Судя по виду председателя, можно подумать, что он считает Лабори сумашедшим. Но вот встает и сам Кайо.

— Нападая, нужно идти до конца, — с пафосом заявляет он. — Я требую исчерпывающих разъяснений!

Снова вызывают Латзарю. Он смущенно говорит, что больше по этому вопросу ничего добавить не может.

— Кальметт заверял меня, что не намерен печатать эти документы, — объясняет Латзарю, — так как их разглашение нанесло бы непоправимый yщep6 нашей родине.

— Довольно лжи, — восклицает Кайо. — Если эти документы у вас, зачитайте их! Ну, читайте же!

Латзарю с трудом сдерживает злость:

— Весьма высокопоставленные особы просили господина Кальметта ие разглашать содержание этих документов. Следовательно, я не вправе предавать их гласности.

— Милостивый государь, — напыщенно и несколько театрально говорит Лабори, — уклоняясь от прямого ответа, вы клевету отягощаете ложью!..

— Я никогда ни на кого не клеветал! Все, что я сказал, чистая правда! Документы существуют! — вне себя кричит Латзарю. — Брат господина Кальметта передал их президенту республики!

В зале слышится ропот. Теперь понятно, почему Шеню не использовал показания Латзарю. Он связан государственной тайной! Стало быть, процесс фальсифицирован в самой своей основе.

Лабори чувствует, что еще немного — и он утратит контроль над аудиторией. Присяжные заерзала на скамейках. И тут интуиция подсказывает бывшему защитнику Дрейфуса поистине гениальное решение. Если публика возмущается, надо возмущаться вместе с ней.

Повернувшись к государственному обвинителю, адвокат дает волю своему гневу:

— Помилуйте, господин прокурор, так, значит. эти документы находятся в руках правительства! Почему же в таком случае они не приобщены к делу? Я требую незамедлительно наложить на них арест. Как защитник, я вовсе не обязан соучаствовать в каких-то сомнительных делах, быть может! дозволительных в парламенте, но недопустимых в суде. Пока я принадлежу к сословию адвокатов, этому не бывать!

Блистательная тирада. Публика разражается аплодисментами. Лабори торжествует победу. Прокурору остается только обратиться с просьбой к правительству сделать официальное заявление по поводу «зеленых документов». Заседание закрывается под оглушительный шум зала. Как разобраться теперь, кто здесь лжет, а кто разыгрывает комедию. И хотя всем любопытно услышать, каков же будет завтрашний ответ правительства, трудно избавиться от неприятного ощущения, что в этом процессе политика окончательно возобладала над правосудием и что до истины уже не докопаться.

Двадцать третьего июля 1914 года к началу четвертого дня судебного разбирательства собралось столько народу, что даже скамьи, отведенные для представителей прессы, захвачены публикой.

Тут и важные господа в визитках, сурово поглядывающие сквозь стекла своих лорнетов, и девицы с осиными талиями, в платьях с глубоким декольте. Трудно сказать, кто же из двоих — Анриэтта или Жозеф Кайо — привлекает больше зрителей.

Разумеется, господин Кайо официально присутствует на суде всего-навсего в качестве свидетеля.

Но со вчерашнего дня подлинным героем сделался именно он, ибо вчера истцы, за которыми стоят политические противники Кайо, предъявили обвинение лично ему, бывшему премьер-министру и министру финансов, лидеру радикальной партии и вожаку пацифистов, стремящихся любой ценой избежать войны, обвинение в организации преднамеренного убийства Гастона Кальметта с целью предотвратить публикацию отнюдь не любовных писем, а небезызвестных «зеленых документов», то есть немецких телеграмм, по всей вероятности подтверждающих, что Жозеф Кайо в тайне от кабинета министров вел переговоры с Германией.

Сегодня будут заслушаны показания госпожи Гсйдан, первой жены Кайо, подозреваемой в том, что она передала Гастону Кальметт опубликованное в его газете письмо.

Заседание обещает быть бурным… Многие опасаются даже провокаций со стороны националистов и «королевских молодчиков». Поэтому сегодня утром посетители снова столкнулись с корсиканским отрядом Жозефа Кайо… Журналисту, упрекнувшему его в том, что он прибегает к помощи этой «полиции», Кайо сухо отвечает:

— Если бы моя корсиканская гвардия не сдерживала весь этот сброд, он бы приступом взял Дворец правосудия!

Словом, судя по шумным аплодисментам, которыми встречено появление бывшего премьер-министра, сегодня, 23 июля 1914 года, в зал заседаний суда проникло не слишком много его противников.

Председатель открывает прения сторон. И сразу же государственный обвинитель Эрбо торжественно зачитывает ответ правительства на полученный накануне запрос.

— «Переданные президенту республики бумаги, именуемые «зелеными документами», ошибочно выдаются за копии несуществующих документов. Следовательно, они не могут быть вменены в вину господину Кайо».

Как можно делать копии с несуществующих документов? Очевидная несообразность слов прокурора встречена тяжелым молчанием. Столь нелепая версия не удовлетворяет даже сторонников Кайо.

Всем доподлинно известно, что документы существуют. Многим они, однако, представлялись менее обличительными, чем о том заявляли правые. Теперь же и у них зародились сомнения.

— Инцидент исчерпан, — торопливо заключает Альбанель.

— Разумеется, исчерпан, — негодует Шеню. — Исчерпан, к удовлетворению господина Кайо. Но не к моему!

И он продолжает:

— Весьма ловкий маневр, в результате которого господин Кайо неисповедимыми путями за одну ночь заручился официальным свидетельством своей лояльности по отношению к французскому народу в связи с одному ему известными документами.

Кайо резко вскакивает с места. Поправляет монокль, скрещивает на груди руки, надменно вскидывает голову:

— Господин Шеню, вы, должно быть, не расслышали, что сейчас сказал от имени правительства господин прокурор: документов, о которых идет речь, не существует!

— А я утверждаю, что они существуют! — не успокаивается Шеню. — Но не могу обнародовать их содержание по соображениям государственной безопасности!

— Господа, — на этот раз Кайо обращается к присяжным, — полагаю, мне надлежит проявлять сдержанность и спокойствие в ответ на нападки адвоката Шеню, ибо он, по-видимому, не несет за них личной ответственности.

Шеню в ярости.

— Я, сударь, отвечаю за свои слова. Вы угрожаете мне. И напрасно. Вы не знаете, с кем имеете дело!

Реплика адвоката встречена такими шумными аплодисментами, что Жозеф Кайо предпочитает воздержаться от ответа. Аплодисменты эти для него тем более оскорбительны, что, в общем-то, аудитория НС настроена к нему враждебно. А председатель тем временем уже приглашает свидетельницу, которая особенно интересует публику, — госпожу Гейдан.

Бывший премьер-министр садится, заметно уязвленный. Ему еще не доводилось склонять голову перед соперником. Однако, встретив взгляд своей первой жены, которая, гордо выпрямившись, стоит у барьера, он обретает уверенность в себе. В улыбке, играющей на его тонких губах, сквозит ирония и гордость, гордость мужчины, знающего, что он любим и той блондинкой, которая, сидя на скамье подсудимых, не спускает с него глаз, и этой высокой красивой брюнеткой, которая сейчас будет говорить…

Когда дрожащим от волнения голосом госпожа Гейдан рассказывает о прошлом, о том, что «она хотела остаться госпожой Кайо, но другая вытеснила ее», по залу проносится шепот сочувствия. Все понимают, что за политическим скандалом скрывается трагическая история любви и ненависти.

— Письма, — продолжает госпожа Гейдан, — адресованные моей сопернице, в краже которых она меня обвиняет, страшны только для меня, и ни для кого больше. А ее письма ~ это письма разъяренной женщины, которой не терпелось отделаться от меня. В них нет и речи о политике.

Встает Шеню:

— Покажите эти письма суду, госпожа Гейдан, иначе вам не поверят!

— Нет, господин Шеню, я не хочу их показывать. Повторяю, онп имеют значение только для меня. Вы не найдете в них того, что могло бы вас интересовать, В них нет ничего порочащего господина Кайо.

— Покажите их, сударыня, — настаивает Шеню, — вам могут не поверить!

— Нет, — упрямо твердит госпожа Гейдан. — Да я их никогда никому не показывала.

— Вам не поверят, — повторяет метр Шеню.

Но потом вдруг меняет тактику. Теперь он пытается сыграть на ненависти госпожи Гейдан к новой госпоже Кайо.

— Выслушайте меня внимательно, госпожа Гейдан…

Располагающий к себе, вкушающий доверие Шеню подходит к свидетельнице. Коротенькие волосинки топорщатся на голове. «Лысина, стриженная под бобрик», съязвил однажды один из его коллег.

— Послушайте меня! Скрывая содержание этих писем, вы не господина Кайо защищаете, а се…

И он указывает на Анриэтту Кайо, сидящую нa скамье подсудимых.

— Ту, которая причинила вам столько горя. Ту, которая обвиняет вас в том, что вы передали эти письма в «Фигаро», желая разбить ее счастье! Она уверяет, что убила Кальметта, стремясь не допустить разглашения содержащихся в них интимных подробностей! Кому, как не вам знать, что все это ложь, что письма в этом плане безобидны и никаких любовных секретов, альковных тайн не раскрывают. Докажите же это! Прочитайте их, наконец!

Шеню достиг цели. Госпожа Гейдан какое-то мгновение колеблется, скорее для приличия, затем достает из сумочки злополучные письма и протягивает их присяжным. Но тут вмешивается Кайо.

— Для того чтобы эти письма не получили огласки, — кричит он, — моя жена совершила убийство. Разглашать теперь ее личные тайны бесчеловечно!

Этот довод трогает присяжных. Нет, нет, не надо писем. Госпожа Гейдан так и продолжает стоять с пачкой писем в протянутой руке. Трагедия оборачивается фарсом. В конце концов Лабори, адвокат госпожи Кайо, не выдерживает и забирает письма. Кайо провожает его гневным взглядом.

Письма, которые «Жо» писал своей «Рири», действительно не содержат ничего необычного. Какая из сидящих в зале суда женщин не хранит в одном из ящичков подобных же писем? Даже самая фривольная фраза — Лаборн произносит ее с особым выражением — ни у кого не вызывает улыбки. «Любовь моя, я обожаю тебя, я твой, — декламирует адвокат. — Целую миллионы раз твое обожаемое тело…»

Госпожа Гейдан окидывает презрительным взглядом рыдающую Анриэтту Кайо, держащую флакончик с нашатырем в одной руке и платочек в другой.

Жозеф Кайо в раздражении удаляется. Словно дает тем самым понять, что заседание окончено. Альбанель, угодливо следящий за каждым его движением, прерывает слушание. Спектакль подходит к концу — таково тягостное ощущение большинства. Правда, впереди еще речи адвокатов, причем адвокатов высокого класса. Их противоборство обещает быть увлекательным.

Двадцать восьмого июля 1914 года предстоит последнее заседание по делу госпожи Кайо. У дверей Дворца правосудия — толпа. А между тем в Париже неспокойно: из-за Рейна доносится топот сапог. «У них мобилизация»— таково общее мнение.

В последние дни лад Европой сгустились грозовые тучи, тучи войны, и в государственных канцеляриях сбились с ног. Немцам, австрийцам и венграм, с одтгой стороны, русским и французам — с другой, не терпится схватиться врукопашную. Только англичане по-прежнему невозмутимы, во всяком случае внешне. Ах как важно, чтобы сейчас же, пока еще не поздно, в Париже и Берлине нашлись политические деятели, которые попытались бы возобновить диалог.

Пока что один Жан Жорес от имени Социалистического интернационала отчаянно взывает к миролюбию. Но во Франции, равно как и там, за Рейном, мало кто прислушивается к его голосу. Ему нужен союзник, имеющий нес в кругах французской буржуазии, который, опираясь на большинство «левого центра» в палате депутатов, мог бы возобновить переговоры с германским правительством. И такой человек действительно существует: это Жозеф Кайо, глава радикальной партии. Но только Жозеф Кайо вот уже восемь дней, как не заглядывает в палату депутатов. Он не покидает Дворца правосудия, где слушается дело его жены.

Такова ирония судьбы: из-за безрассудного поступка этой влюбленной и экзальтированной женщины, пытавшейся положить конец травле своего супруга, Жозеф Кайо вынужден покинуть политическую арену именно в ту минуту, когда он там особенно нужен.

Между тем Кайо не желает признать себя побежденным. Он активно берется за дело, организует защиту, обезоруживает свидетелей. Он не боится открыто оказывать давление на присяжных. Словом,

Кайо сам ведет процесс через голову председателя Альбанеля. Ему непременно нужно вернуться в палату, там ждут его радикалы и социалисты, сохраняющие надежду отстоять мир. Однако грубый и самоуверенный тон господина Кайо коробит публику, его уже и так изрядно пошатнувшаяся популярность тает на глазах. С первых же дней процесса представители обвинения изображают бывшего премьер-министра подлинным виновником и вдохновителем убийства Гастона Кальметта.

На этом и сегодня настаивает в своей речи господин Шепю, адвокат семьи Кальметт. Он мечет громы и молнии, размахивает руками, на багровом лице широкой полосой выделяются седеющие усы; он об-ращается прямо к Кайо, а тот, скрестив руки, слушает с насмешливым видом.

Шеню обвиняет его в том, что он толкнул жену нa убийство Кальметта. Не жалея красок, описывает их сговор. Обоих снедает ненависть, гордыня, жажда власти, но тут на их пути становится Гзстон Кальметт — журналист, одержимый стремлением к правде. Истинная причина преступления, твердит Шеню, не страх увидеть в печати любовные письма Жозефа Кайо, а панический ужас перед возможностью обнародования куда более компрометирующих документов! Документы эти, успей Гастон Кальметт их опубликовать, открыли бы тем, кто этого еще не знал, что вся политическая деятельность Жозефа Кайо строилась на предательстве, давлении на правосудие и поддержке подозрительных финансовых дельцов.

Тирада Шеню не вызывает, однако, большого сочувствия в зале. Слишком очевидны его политические пристрастия, слишком классичен стиль, а аргументы не блещут новизной. Все они уже неоднократно приводились в ходе судебного разбирательства. Кайо на них уже ответил пункт за пунктом; чувствуется, что и публике и присяжным все это порядком наскучило.

Тогда адвокат решает изменить направление удара. Коль скоро политика их не интересует, оп ни покажет всю подноготную этого человека,

— Господин Кайо— удивительная личность, — говорит Шеню, — У него прекрасная память, подверженная, однако, странным провалам. Его незаурядный ум уступает лишь его самомнению. Он беспредельно, безгранично тщеславен, но проявляет поразительное нетерпение при виде препятствий. Отважно сокрушая противников на словах, он обнаруживает ни с чем не сообразную трусость, когда нужно взять в руки револьвер!..

Господин Шеню попал в точку. Кайо с оскорбленным видом выпрямляется, устремляя на Шеню гневный взгляд. В публике оживление. Присутствующие толкаются, встают на цыпочки. Всем хочется видеть продолжение схватки.

— Этот деспот, — заключает метр Шеню, — толкал свою жену на все ее последующие поступки! Ему удалось уверить ее, что женщина может стрелять также метко, как и мужчина, но рискует значительно меньше… в частности, перед правосудием!

На скамье подсудимых вдруг слышится странный шум. Это упала госпожа Кайо, потеряв сознание. Ее супруг бросается к ней, расталкивает стражу, подхватывает на руки и с исполненным достоинства видом проносит через зал суда. Разыграно на славу. Публика глубоко взволнованна. Председатель объявляет перерыв, Шеню потерпел поражение. Когда три четверти часа спустя заседание продолжится, он без всякого энтузиазма попросит присяжных признать подсудимую виновной «во имя правосудия и уважения к человеческой личности»,

Но все взоры уже обращены к адвокату Лабори. Чувствуется, что ему не составит большого труда защитить подсудимую пли по крайней мере найти оправдание преступлению, которое она совершила, по его мнению движимая «любовью и самолюбием».

Высокий, широкоплечий, с откинутой назад гривой седых волос, Лаборн известен тем, что некогда не колеблясь порвал едва ли не с самым лучшим своим другом экспертом-криминологом Бертильо-ном, который поддержал обвинение, выдвинутое против Дрейфуса. Лабори слывет человеком справедливым, чистосердечным, выступающим в защиту правых дел.

— Сколько раз до этого трагического случая с Анриэттой Кайо. — начинает адвокат, — женщины жестоко мстили мужчинам за клевету… Вспомните госпожу Кловис Юг, супругу поэта и депутата. Она ответила убийством на оскорбления. Надо сказать, что господин Кальметт и его «Фигаро» восхищались тогда ее поступком! И госпожу Юг оправдали.

Повернувшись к присяжным, Лабори продолжает:

— Что же касается госпожи Кайо, то она даже и не хотела убивать Гастона Кальметта, Экспертиза подтверждает это. Она стреляла слишком низко. Но, увы, Кальметт нагнулся… А лечащие врачи поставили неправильный диагноз и своевременно не. приняли мер… Смерть Кальметта, господа, — это трагический инцидент, горький, непоправимый. Инцидент, вызванный внезапным порывом необузданного отчаяния.

Слушая Лабори, забываешь, что он защитник Анриэтты Кайо. Он не обвиняет Кальметта и не оправдывает госпожу Кайо. Он как бы и не сталкивает вовсе преступницу и жертву. Он выше этого. Присутствующие слушают, разинув рты, позабыв о политике, почти позабыв даже и о самом Жозефе Кайо. Ничего не существует, кроме затравленной, оклеветанной женщины, утратившей над собой контроль. Что толку копаться в этой грязи, бередить наболевшие раны, когда все объясняет трагический рок.

Лабори, понятно, настаивает на полном оправдании, — оправдании «во имя национального единства».

— Не лучше ль обратить наш гнев на внешних врагов! — провозглашает адвокат. — Не пора ли окончить затянувшиеся прения и дать отпор опасности, которая действительно грозит нам. Так сомкнем же ряды и выступим ей навстречу.

Эту тираду, рассчитанную скорее на присяжных, чем на публику — а она рукоплещет, — следует понимать примерно так: «Давайте поскорее оправдывайте госпожу Кайо, подводите черту под этим пустяковым делом, чтобы Жозеф Кайо мог наконец вернуться в палату депутатов и возглавить антивоенную коалицию».

Час спустя присяжные на вес вопросы отвечают «нет». Анриэтта Кайо оправдана.

По поздно. В то самое время, когда публика в зале суда разражается аплодисментами, на улицах

Парижа «королевские молодчики» и националисты поджигают газетные киоски и ломают трости о головы полицейских. Демонстранты скандируют: «Смерть Кайо! Смерть предателям!» «На Берлин! На Берлин!» — вторит им толпа.

Что же касается политической программы Жозефа Кайо, то она потерпела фиаско. Через пять дней после окончания процесса был убит Жорес, а вместе с ним ушли и последние надежды на мир. Восемь дней спустя Германия объявила Франции войну.

Примечания:

1

Les grandes affaires criminelles. Collection dirigee par Roger Jean Segalat. P., ed. La Courtille, 1974–1976.

14

*Преторианская гвардия — отборное войско, личная охрана императора в Древнем Риме.