Глава 4

МАТТИОЛИ

Северная Италия, вожделенная территория, в борьбе за которую сталкивались интересы великих держав, занимала в политике Франции совершенно особое место. Город и крепость Пинероль, которым французы владели с 1631 года, был первым клином, вонзившимся вглубь Пьемонтской равнины и позволявшим следить за герцогством Савойским и миланскими владениями испанцев. В конце 1678 года, под влиянием своего нового посла в Венеции Жана Франсуа д'Эстрады, аббата де Муассака, деятельного дипломата, которого обуревала жажда славы, Людовик XIV решил, что пришло время расширить свои владения в Северной Италии.

В течение тринадцати лет герцогство Мантуанское было во владении Фердинанда Карла, именовавшегося Карлом IV, из дома Гонзага. Это был весьма своеобразный молодой человек, ко времени описываемых событий лет двадцати пяти, низкорослый, кривоногий, сутулый, носивший на своем лице присущую Габсбургам печать вырождения. «У него совершенно типичное узкое лицо представителя Австрийской ветви Габсбургов, — писал барон Луи Николя де Бретей, — с непропорционально большим лбом, с глазами, один из которых почти всегда прикрыт, особенно когда он пристально смотрит, а другой блуждает, с длинным заостренным носом, толстой нижней губой, однако при всей своей некрасивости его довольно высокомерная физиономия преисполнена величия».[112] Он женился на собственной кузине, «одной из самых красивых итальянских принцесс», которой вскоре пришлось страдать от собственных «несчастий, дающих так много оснований жаловаться добропорядочным женщинам, имеющим распутных мужей».[113] Она увядала, сохла, точно цветок, еще не успевший распуститься, так и не родив ему наследника. Карл, как никто другой в его время, любил маскарады, игровые заведения, подмостки комедиантов и венецианские развлечения. Он был очень подозрителен и выходил на прогулку, вооружившись пистолетами, длинной испанской шпагой и стилетом, точно персонаж из пьесы Шекспира. Этот любитель удовольствий, знаток лошадей, дамский угодник, не пропускавший ни одной юбки (внешность и социальное положение объекта его вожделений не имели значения), без счета швырял деньги для удовлетворения своих страстей и потому постоянно испытывал финансовые затруднения. «Не было ничего такого, на что не решился бы герцог ради изрядной суммы денег», — писал аббат д'Эстрада, которому было известно, что Карл заложил ростовщикам доходы короны на много лет вперед. Короче говоря, этот ненасытный гедонист жил, предаваясь праздникам и наслаждениям и постоянно прибегая к крайним средствам и уловкам.

Его дворец в Мантуе, зубчатый готический фасад которого и сейчас еще можно видеть на пьяцца Сорделло, был средоточием интриг. Здесь царила бывшая регентша, его мать Изабель Клэр, дочь эрцгерцога Австрийского Леопольда и Клод Медичи. В свое время она поднялась к вершине власти при поддержке своего любовника, графа Карло Булгарини. О скандале, вызванном этой незаконной связью, судачили при дворах Вены и Милана. В конце концов была подана жалоба папе римскому. Чтобы заставить умолкнуть злословов, Изабель Клэр и синьор Булгарини приняли монашеский постриг. Но, едва произнеся слова обета, парочка вернулась к своему прежнему образу жизни, продолжая совместно править герцогством Мантуанским и, вероятно, деля одну постель в дворце под фресками Мантеньи, изображающими сцены из жизни рода Гонзага. Так шли дела при мелких итальянских дворах в XVII веке…

Идея аббата д'Эстрады заключалась в том, чтобы купить за хорошую сумму у молодого герцога не суверенные права, а лишь право оккупации крепости Казале на реке По, в пятнадцати лье к востоку от Турина, в маркизате Монферрато, на далекой окраине герцогства Мантуанского. Предполагалось дополнительно укрепить ее под руководством наиболее умелых инженеров из Милана.[114] Обладая этими двумя сравнительно недалеко расположенными друг от друга крепостями, Пинеролем и Казале, Франция держала бы в своих руках ключи от Северной Италии, контролировала Савойю и оказывала влияние на Империю, Генуэзскую республику и принадлежавший испанцам Милан. Этот проект предполагалось держать в секрете от королевы-матери и Булгарини, которые были связаны обязательствами с Австрийским двором. Но как уговорить Карла IV? Тогда-то в дело включился Маттиоли.[115]

Эрколе Антонио Мария Маттиоли, родившийся в Болонье 1 декабря 1640 года, происходил из старинной патрицианской семьи, давшей миру одного сенатора и одного знаменитого иезуита, Эрколе Маттиоли, признанного мастера церковной проповеди. Получив блестящее образование в области гражданского и канонического права — науки, по которой он опубликовал множество трактатов, — он женился на молодой и благочестивой Камилле Палеотти, происходившей из богатой буржуазной семьи в Болонье, вдове Алессандро Пьятези. Маттиоли начал карьеру профессора в университете родного города. Престарелый герцог Мантуанский Карл III, прослышав о столь замечательном человеке, пригласил его к своему двору и назначил одним из своих государственных секретарей. После его смерти, наступившей в августе 1665 года, юный сын-наследник Карл IV, которому исполнилось лишь тринадцать лет и который не имел реальной власти, смог предложить ему лишь должность «сверхштатного сенатора», не дававшую особых преимуществ, кроме титула графа. Рассорившись с регентшей и ее любовником-монахом, Маттиоли с женой и двумя детьми отправился в Верону, хотя там и не предлагали ему должности. Покинув Мантую, он продолжал поддерживать связи с герцогом, которого, как полагают, поощрял в его распутной жизни.

Аббат д'Эстрада прибег к посредничеству секретного агента, флорентийского охотника за новостями Бенедетто Джулиани, который, дабы наполнить страницы своей газеты, разъезжал по всей Италии. Джулиани и установил контакт с Маттиоли, в котором дремал опасный авантюрист, готовый на все ради того, чтобы вернуть себе прежнее положение в Мантуе. Предложения французов совпали с его собственными устремлениями, и он согласился сыграть роль ходатая перед Карлом IV. 12 января 1678 года Людовик XIV направил ему любезное, собственноручно подписанное письмо.[116]

Начались переговоры. Аббат д'Эстрада встретился с Маттиоли, который принял условия занятия крепости Казале французским гарнизоном, при этом затребовав для своего хозяина «в порядке вознаграждения» большую компенсацию — 100 тысяч пистолей (миллион ливров) и военный союз на выгодных условиях. Война с Голландией, начавшаяся в 1672 году, была тогда в полном разгаре. Франция сражалась не только с Республикой Соединенных провинций, но также с Испанией, императором Леопольдом I и большинством государств Священной Римской империи. Карл IV с полным основанием опасался того резонанса, который могло получить известие о переговорах в Пьемонте и Милане. Дружба с далекой Францией и протекция с ее стороны казались ему недостаточными. Он ждал более серьезных гарантий и почестей. В случае, если бы Людовик XIV направил в Северную Италию армию для ведения военных действий против испанцев, Карл IV, этот расфуфыренный фанфарон, требовал для себя должности главнокомандующего. Французский король, вовсе не намеревавшийся открывать еще один театр военных действий, не спешил удовлетворять эти требования итальянца. Как раз в то время он вел переговоры со своими противниками в Нимвегене, и ему не хотелось бы, чтобы они сорвались. Все его военные усилия концентрировались на границе с Испанскими Нидерландами, где его армиям удалось взять Гент, который он собирался использовать в качестве важного козыря в переговорах. Он рекомендовал д'Эстраде не допускать безрассудной спешки, но и не рисковать срывом предполагаемой сделки, ибо последствия могли быть «весьма серьезными».

Дело тянулось без видимых результатов до тех пор, пока герцог, нуждаясь в деньгах, не принял условия французов: 300 тысяч ливров и обещание, правда весьма шаткое, политического союза. 13 марта 1678 года с наступлением ночи во время бала-маскарада двое людей в масках уединились на одной из небольших площадей Венеции и в своем маскарадном одеянии, совершенно в духе comedia dell' arte, в течение какого-нибудь часа заложили основу соглашения, которое должно было опрокинуть политическое равновесие в Северной Италии. Это были Карл IV Гонзага и аббат Жан Франсуа д'Эстрада. Начавшиеся переговоры продолжались всю весну, лето и осень. Маттиоли заболел, его била лихорадка (возможно, дипломатическая?). Наконец было решено, что он, как только поправится, прибудет в Париж подписать окончательный вариант договора. Лишь очень немногие знали об этом.

28 ноября 1678 года, совершив в компании с Джулиани поездку в Швейцарию (дабы отвлечь внимание непосвященных), Маттиоли инкогнито прибыл в столицу Франции. На следующий день он в сопровождении аббата д'Эстрады был допущен в Версальский дворец, где его принял Симон Арнольд де Помпонн, государственный секретарь иностранных дел. Маттиоли вручил ему верительные грамоты, подтверждавшие его полномочия на подписание договора. 8 декабря стороны торжественно поставили свои подписи под текстом соглашения. Предусматривалось, что герцог Мантуанский получит 300 тысяч ливров двумя частями — после ратификации договора и после передачи Казале французским войскам. Затем Бонтамп, первый камердинер короля, провел итальянского переговорщика кружным путем в галерею апартаментов мадам де Монтеспан, где тот предстал перед очами Людовика XIV. Любезно улыбаясь, монарх, всегда впечатляюще величественный, заверил графа Маттиоли в своей совершенной признательности. В награду за сотрудничество он вручил ему великолепное кольцо с бриллиантом и велел отсчитать ему первую сумму денежного вознаграждения в размере 2 тысяч экю золотыми монетами. При прощании Помпонн от имени своего господина пообещал ему еще 10 тысяч после ратификации договора и заверил, что его старший сын будет воспитываться среди пажей при королевском дворе, а младший получит богатое аббатство. Маттиоли возвращался в Мантую с драгоценным договором.

Между тем Лувуа, гениальный стратег, не терял времени даром. Он доверил маркизу де Буффле, генерал-полковнику драгун, командование французскими войсками по ту сторону Альп и поручил Николя Катина, в то время бригадиру от инфантерии, контролировать все военные операции в процессе занятия Казале. Пятьсот драгун полка д'Асфельда должны были прибыть к цитадели Казале со стороны равнины, а на следующий день к ним должны были присоединиться еще две тысячи из полков Сен-Поль, Лаланд, Фимаркон и Брюляр, в то время как две тысячи пехотинцев из полков де Со и де Навай, а также из других подразделений, сконцентрировавшись между Турином и Казале, должны были занять мост Монкальери. Катина секретно отправился в донжон Пинероля и находился там под именем мсье де Ришмона. Наконец, полковник драгун, Алексис Бидаль, барон д'Асфельд, инкогнито отправился в Венецию, якобы с целью совершить познавательное и развлекательное путешествие.[117] Он должен был получить там из рук Маттиоли ратификационную грамоту, подписанную Карлом IV.

В городе дожей очередной карнавал был в полном разгаре. Прошла неделя, потом другая. Эмиссар герцога Мантуанского все не появлялся. Он находился в Падуе, откуда и сообщал, что жестокая лихорадка свалила его в постель. Среди французов стало зарождаться беспокойство. Концентрация войск в Бриансоне и Пинероле могла привлечь к себе внимание испанцев, находившихся в Милане, тогда как для успеха операции требовалось, чтобы Европа была поставлена перед свершившимся фактом, обо всем узнав лишь после того, как французский гарнизон будет в Казале. Должен был сработать фактор внезапности. От герцога Мантуанского потребовали объяснений. Он извинился за задержку с ратификацией договора, сославшись на то, что уже давно обещал устроить в Венеции конные состязания с участием многих венецианских дворян, с которыми был связан данным словом, и потому не мог покинуть город, не вызвав подозрений.[118] Бесподобная отговорка! В Версале пока что верили в успех дела и, зная о столь сильной приверженности этого гуляки к развлечениям, не осмеливались отвлекать его от любимого занятия.

Но вдруг, совершенно неожиданно, 22 или 23 февраля 1679 года, Венский двор, испанское правительство Милана и исполнительная власть Венецианской республики с негодованием заявили свой протест по поводу намерений французов. Об этих намерениях их оповестила герцогиня-регентша Савойи Жанна Батиста де Немур, которой стало известно о всех подробностях переговоров. Герцог, почувствовав, что может оказаться на скамье подсудимых, ответил по дипломатическим каналам, что эти слухи «не имеют под собой ни малейших оснований».[119] Он открыто дезавуировал Маттиоли, заявив, что его подпись под договором подделана. Ему была сделана тысяча лестных предложений, если он окажет сопротивление королю Франции. Аббат Фредерик, представитель императора в Венеции, и маркиз де Каноцца, имперский викарий в Италии, согласились выплатить 30 тысяч ливров, испанский наместник в Милане граф Мельгар — 500 экю золотом и предложение купить Казале за 600 тысяч экю, а герцогиня-мать утешила сына небольшим презентом в размере 25 тысяч ливров… Дело принимало плохой оборот для Людовика XIV: барон д'Асфельд, его чрезвычайный посланник, направлявшийся в Нотр-Дам-д'Инкрея, близ Казале, чтобы обменяться ратификационными грамотами с Маттиоли, был похищен на одной из почтовых станций и доставлен связанным по рукам и ногам в Милан, а все увертки и уловки, к которым прибегал Маттиоли, только прибавляли уверенности в его виновности.

Многие задавались вопросом о смысле его поступка, на первый взгляд совершенно нелогичного. Этот авантюрист продал текст договора в Савойю за незначительную сумму в 2 тысячи ливров и испанцам за 500 золотых экю, тогда как король Франции обещал ему в случае успеха щедрое вознаграждение и большие почести — стоило лишь подождать немного. Так в чем же дело? Что послужило побудительной причиной его столь странных действий? Может, в порыве патриотических чувств Маттиоли понял, что его действия способствуют установлению господства Франции в Северной Италии? Это маловероятно, поскольку было бы анахронизмом говорить о национальном патриотизме в политически раздробленной Италии XVII века.

Никто из тех, кто тщательно исследовал эту историю с самого начала до ее развязки, так и не смог сказать, кто же такой был Маттиоли. Жадный, амбициозный человек, интриган, мошенник? Этот человек хранит свою тайну. Можно ли, вслед за Лувуа, характеризовать его, столь блестяще образованного, умного, не лишенного талантов дипломата как мелкого проходимца? Да, он любил деньги, ибо кошелек его был пуст. Но, быть может, помимо низменной продажности и амбициозности, в его действиях существовал и иной побудительный мотив — страх? Вполне вероятно, что он, побуждаемый желанием вновь войти в фавор, мечтал заменить собою монаха Булгарини и полновластным хозяином править мантуанскими владениями. Продажа Казале могла послужить для него трамплином, дабы прочно закрепиться на вершинах власти, предоставив выродившимся членам рода Гонзага заниматься их карнавальным шутовством. Однако с марта 1678 года или даже раньше он начал понимать, что оккупация крепости французами породит такое недовольство части европейских дворов, что положение жалкого князька будет не прочнее соломинки. Он отдавал себе отчет в том, что Людовик XIV не пошлет в Италию сильную армию ради того, чтобы защищать герцога Мантуанского и его, Маттиоли. Повод задуматься давало и то, что французский король, в прошлом году поддержав Мессину в мятеже против господства испанцев, затем бросил ее на произвол судьбы. Маттиоли стало страшно, и он дал обратный ход, всячески затягивая переговоры. Вынужденный в конце концов заключить договор, он подписал его в Версале не без задней мысли. Вернувшись в Италию, он нашел способ сорвать соглашение — стоило лишь предать его текст огласке. Столкнувшись с единодушным протестом, Франция будет вынуждена отступить и отозвать своих драгун. Сам же Маттиоли к тому времени уже получил хорошее вознаграждение, которое позволяло обеспечить его нежную Камиллу и двоих детей. К тому же этот болонский Макиавелли не сомневался, что его судьба еще переменится к лучшему. Он выложил савойской регентше все подробности переговоров, уверенный в том, что она незамедлительно оповестит об этом европейские дворы. Мадам, хотя и испытывала некоторое чувство неловкости (как-никак король Франции был ее сюзереном), действительно так и поступила, но лишь после того, как предупредила своего проектора, Людовика XIV^{28}. И она тоже играла на двух досках! В конце месяца Маттиоли, не способный предвидеть последствия, предупредил графа Мельгара, испанского наместника Милана, написал прелестное письмо императрице Элеоноре Нойбургской, супруге императора Леопольда I, и договорился с венецианским Советом Десяти.

Французы сочли за благо сделать вид, что ничего не замечают. Больше всех был раздосадован аббат д'Эстрада, инициатор всей этой затеи, провал которой грозил навсегда замарать его репутацию. Он, недавно заняв место посланника в Турине вместо маркиза де Вийяра, имел все основания опасаться ответных действий, в избытке имевшихся в арсенале тайной дипломатии. И тогда он нашел способ спасти ситуацию. Будучи уверенным в том, что надлежащим образом подписанная ратификационная грамота все еще находится в руках Маттиоли, он предложил заманить мошенника в ловушку, схватить его и завладеть имеющимися у него бумагами, с помощью которых заставить Карла IV исполнять достигнутое соглашение. Помпонн, воспитанный в традициях искусной и гибкой дипломатии Мазарини, колебался. Он призывал к сдержанности. 22 апреля 1679 года аббат, сгорая от нетерпения, отвечал: «У меня нет времени ждать приказа Его Величества, чтобы задержать Маттиоли. Сделать это так важно, что мне не остается ничего другого, кроме как исполнить свой замысел без особой огласки».[120]

Отважный аббат встретил Маттиоли в Турине и удостоверился, что у него находится ратификационная грамота герцога. «Он подошел ко мне и заговорил со мной дрожащим голосом как человек, терзаемый угрызениями совести за совершенное гнусное предательство, и я постарался усыпить его подозрения относительно планов ареста», — писал д'Эстрада Пеншену, уполномоченному по делам в Венеции.[121] Он был столь убедителен, что и тени сомнения не возникло у итальянца, при всей его хитрости и недоверчивости… Тем временем в Версале все сомнения Помпонна, опасавшегося международного скандала, были развеяны Людовиком XIV. Разгневанный король более благосклонно отнесся к советам Лувуа, сторонника силовых действий, военных вмешательств и захватов. Он безоговорочно одобрил инициативу д'Эстрады. Вскоре в тайну был посвящен и Сен-Мар.

«Король, — писал ему Лувуа 27 апреля, — в настоящее время посылает аббату д'Эстраде распоряжение арестовать человека, поведением которого у Его Величества нет оснований быть довольным, в связи с чем он приказал мне уведомить вас, чтобы вы не сочли за труд принять арестованного, когда его пришлют к вам, и содержать его так, чтобы он не имел возможности общаться с кем бы то ни было и лишь раскаивался о своем плохом поведении, и чтобы никто не узнал, что у вас появился новый заключенный».[122]

На следующий день Помпонн с неохотой позволил д'Эстраде заняться реализацией его плана. «Поскольку вы полагаете, что можете осуществить похищение так, чтобы дело не получило огласки, Его Величеству угодно, чтобы вы исполнили свой замысел и тайно препроводили задержанного в Пинероль. Туда направляется приказ принять его и содержать так, чтобы об этом не знали… Надлежит сделать так, чтобы никто не узнал, что будет с этим человеком.[123]

Когда эти депеши прибыли к месту назначения, все уже было кончено, и вот каким образом. 1 мая 1679 года д'Эстрада предложил Маттиоли встречу с Катина, который якобы должен был передать ему 10 тысяч экю, обещанных в Версале, в обмен на ратификацию договора. Звон луидоров сразу же очаровал его собеседника, который согласился, ни о чем не подозревая. Его частые поездки и подарки бойким дамочкам своего господина истощили его финансы. Аббат понимал, что нужно действовать быстро. Он опасался, что Савойский двор не сумеет долго хранить тайну. Дело в том, что в интересах дела ему пришлось посвятить в свой замысел герцогиню, и та была не против избавиться от изворотливого советника, поставив единственным условием, чтобы его задержали не на ее территории.

Эрколе Антонио был точно в указанное время в том месте, которое назначил ему д'Эстрада, — перед деревенской церковью в полумиле от Турина. Посол в сопровождении своего кузена, аббата де Монтекью, прибыл в 6 часов утра в карете. Маттиоли занял в ней место, и карета без остановки покатила на большой скорости. Примерно в трех милях от того места, где их ждал Катина, по ту сторону Орбассано, непредвиденный случай едва все не испортил: несколько дней накануне шли обильные дожди, и деревянный мост через Кизолу частично был разрушен вышедшими из берегов водами. Все трое путников покинули карету и принялись вместе с двумя или тремя слугами на скорую руку ремонтировать мост. Наконец, пройдя пешком по размытым дорогам, они прибыли в маленький, обособленно стоявший домик, в котором их ждал высокий худощавый брюнет «с задумчивыми умными глазами» (как описывал его Сен-Симон). Это был Катина, изобразивший на своем продолговатом, от природы суровом лице по возможности более любезную улыбку. Беседа продолжалась недолго. Д'Эстрада вышел, и несколько вооруженных людей ворвались в комнату, набросились на итальянца, заткнули ему рот кляпом, прежде чем он успел издать крик, и уже к ночи доставили его в крепость Пинероль, куда его провели через вспомогательные ворота со стороны долины. Подъемный мост донжона навсегда отрезал этому человеку путь к свободе. «Все прошло без применения насилия, — писал Катина в своем отчете от 3 мая, — и никто не узнал имени этого мошенника, даже офицеры, помогавшие арестовать его. Он содержится в камере, которую занимал некий Дюбрей. Там будут хорошо обращаться с ним, как и просил об этом аббат д'Эстрада, до тех пор, пока не будет известна воля короля по этому делу».[124]

Однако мало было заполучить договор — нужна была ратификация, которой, как в конце концов оказалось, не существовало. Маттиоли заявил, что бумаги находятся у его супруги в Болонье. Катина, не поверив, продолжил допросы. После того, что сейчас называется «допросом с пристрастием», удалось узнать, что документы спрятаны в Падуе, «в отверстии в стене одной из комнат дома его отца».[125] Под диктовку Катина Маттиоли написал два письма, одно своему слуге, чтобы тот доставил в Пинероль его багаж, и другое с указанием, что податель сего письма имеет право заняться поисками документов в доме у отца. Неутомимый Джулиани отправился в Падую и привез все документы, касающиеся переговоров. Когда их разобрали, оказалось, что ратификация отсутствует. Итальянец, которому удалось всех одурачить, наконец сознался, что его господин вообще не подписывал документов! Итак, арест двух человек — самого Маттиоли и его слуги — ничего не дал. На этот раз крепость Казале ускользнула от французов. Людовик XIV не осмелился захватить ее силой. Скрепя сердце он приказал войскам покинуть их места расположения в Бриансоне и в долине Шомон. Что до мсье де Ришмона, он же Катина, то ему пришлось покинуть донжон Пинероля, где в течение нескольких месяцев Сен-Map оказывал ему теплый прием. Понятно, что после столь сокрушительного провала инструкции относительно условий содержания «некоего Летана» (под этим псевдонимом был взят под стражу предатель Маттиоли) стали самыми что ни на есть суровыми. «Королю не угодно, — писал Лувуа Сен-Мару 15 мая, — чтобы с господином де Летаном обращались хорошо, Его Величество не желает, чтобы вы давали ему что-либо помимо абсолютно необходимого для жизни».[126]

После нескольких месяцев полного одиночества итальянец был на грани безумия.[127] В августе 1680 года Сен-Мар получил разрешение поместить его вместе с монахом-якобинцем. Прежде чем отвести его в другую камеру, Бленвийе, лейтенант и кузен Сен-Мара, показал ему дубину со словами, что с ее помощью учат непослушных уму-разуму.[128] Через специальное отверстие, проделанное над дверью, начальник крепости мог наблюдать за поведением обоих заключенных.

«После того как монсеньор позволил мне поместить Маттиоли в одну камеру с монахом-якобинцем в нижней башне^{29}, — докладывал он Лувуа 7 сентября, — упомянутый Маттиоли в течение четырех или пяти дней думал, что монах-якобинец был человеком, специально подосланным мною, чтобы следить за ним. Маттиоли, почти такой же сумасшедший, как и монах, широкими шагами ходил по камере, до самых глаз закрыв лицо плащом, и бормотал, что он не дал одурачить себя, что он знает больше, чем захотел сказать. Монах, который постоянно сидит на своей постели, оперевшись кулаками в колени, тяжелым взглядом смотрел на него, не слушая его речей. Синьор Маттиоли, убежденный в том, что монах является специально подсаженным к нему шпионом, понял свое заблуждение, когда в один прекрасный день тот голым встал со своей постели и начал, по своему обыкновению, проповедовать полную бессмыслицу».[129]

Маттиоли, имя которого теперь Сен-Мар писал открытым текстом, попытался было снискать благорасположение Бленвийе, специально приставленного к нему. Он предложил ему в качестве подарка кольцо, которое сам носил на пальце^{30}. Стражник принял подарок, но тут же отнес его Сен-Мару, который переслал его министру. Лувуа ответил, что будет хранить его, чтобы возвратить Маттиоли, «если когда-нибудь король распорядится выпустить его на свободу».[130]

Таким образом, судьба этого авантюриста еще не была окончательно решена. Его освобождение должно было при случае послужить разменной монетой, если бы опять начались переговоры с Карлом IV Гонзага. И действительно, несколько позднее эти переговоры возобновились. Герцог, постоянно испытывавший страшную нужду в деньгах, согласился принять ранее предлагавшийся ему договор, и 30 сентября 1681 года французские войска под командованием Катина вошли, наконец, в Казале. Однако Карл IV не принял никаких мер для освобождения своего бывшего порученца, изволив лишь поинтересоваться, выйдет ли тот когда-нибудь из тюрьмы. Король велел ответить ему, что узник не покинет место своего заключения без его формального согласия. Герцог воспринял эту весть «с большой радостью и чувством признательности». Маттиоли, сам того не зная, обрекался на вечное тюремное заключение…^{31}

Итальянец долгие годы провел в Пинероле под надзором преемников Сен-Мара — Вильбуа, а затем Ла Прада. В 1694 году он встретился на острове Святой Маргариты со своим старым тюремщиком. С этого времени его имя исчезает из корреспонденции. Лишь спустя два года появляется выражение старый заключенный, которое означает неизвестного в бархатной маске, закончившего свои дни в Бастилии под именем «Маршиоли». Велик соблазн идентифицировать его с Маттиоли.

Первым это сделал 28 июня 1770 года барон Йозеф Людвиг фон Хейс, бывший капитан Эльзасского полка и знаменитый библиофил, в письме, адресованном в «Journal encyclopédique».[131] К его письму была приложена заметка из голландской газеты за 1687 год, в которой рассказывается о том, как Маттиоли был похищен десятью или двенадцатью вооруженными людьми в результате охоты за ним, организованной французским посланником, а затем в переодетом виде и с маской на лице отправлен в Пинероль. Сейчас мы знаем, что задержание Маттиоли произошло не в результате охоты на него, что он сам угодил в подстроенную для него ловушку. В докладе Катина маска не упоминается. Тем не менее заметка голландского журналиста представляет интерес, поскольку она написана за одиннадцать лет до прибытия в Бастилию человека в маске.

Мадам Кампан, горничная Марии Антуанетты, рассказывает в своих «Мемуарах», что Людовик XVI в первые месяцы своего правления обещал дорогой супруге сообщить все, что ему удастся разузнать об истории Железной маски, однако, несмотря на продолжительные поиски, не нашел ничего и спросил у своего самого старого, восьмидесятичетырехлетнего министра, мсье де Морпа, младшего сына канцлера Поншартрена, не слышал ли он в своей юности разговоров на эту тему. Тот заверил, что «это был всего лишь заключенный, по характеру своему опасный интриган, подданный герцога Мантуанского». «Странная история об этой маске, — продолжает мадам Кампан, — по всей видимости, берет свое начало от обычая, некогда распространенного в Италии среди как мужчин, так и женщин, надевать бархатные маски, выходя на солнце».[132] В свою очередь филолог Луи Дютан в своих книгах «Перехваченная корреспонденция» (1788) и «Воспоминания отдыхающего путешественника» (1806) рассказывает, что Людовик XV, в ответ на расспросы маркизы де Помпадур, заверил, что «это был министр одного итальянского князя».[133]

Все эти свидетельства, несомненно, весомы. Однако в то время еще не были опубликованы министерские депеши, которые известны нам. В последние годы XVIII века некий Рет, исполнявший поручение по организации национальной лотереи в 27-м дивизионе (Юго-Восток), обнаружил в архивах Турина целый ряд депеш, имеющих отношение к делу о крепости Казале.[134] Он уже собирался опубликовать труд, но его опередил гражданин Ру-Фазийяк, бывший член Законодательного собрания и Конвента, собравший большое количество неизданных документов, большей частью хранившихся в архивах Министерства иностранных дел.[135] Дальнейшие исследования, проведенные историком Жозефом Делором (1789–1847), послужили полезным дополнением к этому труду. Его «История человека в железной маске» (1825) включила в себя большую часть досье Маттиоли. В вышедшем в 1829 году первом томе его же «Истории заключения философов», также очень важной публикации, содержится переписка между Сен-Маром и Лувуа, приоткрывающая завесу таинственности которой был окутан Пинероль. По сравнению со вздором, распространявшимся в предшествующее столетие Вольтером и его последователями, гипотеза Ру-Фазийяка и Делора выглядит солидной и убедительной исторической концепцией. Ее поддерживали многие историки и литературные критики: Шерюэль, Анри Мартен, Камиль Руссе, Сен-Бёв (мы называем наиболее известных).

В 1869 году молодой журналист, внучатый племянник историка Минье, Мариус Топен (1838–1895), приобретший известность своими серьезными исследованиями «Кардинал де Рец, его идеи и труды» (1864) и «Европа и Бурбоны при Людовике XIV» (1868), также отстаивал версию о Маттиоли в серии статей, вышедших в газете «Le Correspondant» и позднее опубликованных отдельной книгой — «Человек в железной маске». Он ввел в научный оборот множество ранее не публиковавшихся документов, в частности, письмо Сен-Мара аббату д'Эстраде от 25 июня 1681 года, найденное в «бумагах д'Эстрады» в Национальной библиотеке, которое поколебало его собственную версию. Действительно, до сих пор считалось, что Маттиоли последовал за Сен-Маром в Эгзиль, а затем на остров Святой Маргариты. Он был одним из двух узников нижней башни. Упомянутое письмо доказывало обратное. Маттиоли тринадцать лет оставался в Пинероле под надзором преемников Сен-Мара и вновь стал его подопечным лишь в 1694 году на острове Святой Маргариты. Таким образом, когда Сен-Map прибыл в 1687 году в Прованс со своим таинственным заключенным, герметически закрытым в портшезе, наш итальянец еще находился в донжоне Пинероля, подвергаясь угрозе избиения дубиной. Не было причины для того, чтобы малозначительный, не пользовавшийся особым уважением персонаж вдруг стал, по прибытии на остров Святой Маргариты, очень важным заключенным. Для чего же нужны были все эти меры предосторожности, прежде никогда не применявшиеся, разве что в первые месяцы его заключения? К чему вся эта таинственность?

Сознавая резонность этих возражений, Мариус Топен попытался иначе подкрепить версию о Маттиоли. Его аргументы изощренны и весьма соблазнительны. Прежде всего он обратил внимание на финальную формулировку письма Помпонна аббату д'Эстраде: «Надлежит сделать так, чтобы никто не узнал, что будет с этим человеком». По его мнению, она все объясняет. Маттиоли являлся заметным человеком, бывшим министром иностранного государя. Его предательство обернулось для Короля-Солнца крупной неприятностью, глубоким унижением. Человек, пытавшийся обмануть его, должен был навсегда исчезнуть из этого мира. На первое время сочли достаточным наказанием для него пребывание за запорами Пинероля. Франция тогда одерживала победу за победой, ее слово было решающим, она устанавливала международное право и законы морали. Однако начиная с 1694 года положение изменилось. Оказалось, что армии Всехристианнейшего государя отнюдь не были непобедимыми, и заключенный Пинероля ощутил на себе перемену в итальянских делах. Письмо Барбезьё Сен-Мару от 20 марта 1694 года подтверждает это. Министр решил перевести Маттиоли и его сотоварищей из Пинероля в более безопасное место и добавляет знаменательную фразу: «Поскольку вы знаете, что они, по крайней мере один из них, важнее тех, которые сейчас находятся на островах…» Топен утверждает, что этим важным заключенным и был Маттиоли, а если он стал наиболее важным заключенным на острове Святой Маргариты, то логично сделать вывод, что он и является человеком в маске, привезенным отсюда в Бастилию. Наконец, Топен опирается на текст Дю Жюнка, который говорит о старом заключенном Пинероля и Святой Маргариты, не упоминая Эгзиль. Таким образом, выражение старый заключенный относится к тому, кого Сен-Мар не привез с собой в Эгзиль, но вновь встретил на острове Святой Маргариты. «Эти слова, — безапелляционно заявляет он, — в грамматическом отношении могут иметь только один смысл, а именно означать заключенного, который когда-то был под вашим надзором и которого вновь доверили вашему попечению».[136] Весьма изощренное толкование. Версия о Маттиоли, на мгновение пошатнувшаяся, вновь обрела солидные основания.

В 1894 году Франц Функ-Брентано (1862–1947), источниковед и блестящий знаток Старого режима, хранитель фондов библиотеки Арсенала, поставил на службу этой версии свой талант историка и рассказчика, а также (следует признать и это) страсть и безоглядный азарт. Именно в то время, благодаря критической проницательности ученого библиотекаря из Орлеана Жюля Луазлёра (1816–1900),[137] который уже брался за раскрытие многих исторических тайн, а особенно благодаря трудам Юнга, который обогатил исследование данной проблемы множеством новых документов, удалось существенно продвинуться вперед в сборе сведений о других заключенных. Однако Юнг не сумел использовать свои открытия. Заслугой Функ-Брентано является то, что он обратил должное внимание на идею, высказанную биографом Фуке Жюлем Лэром, согласно которой человеком в маске был один из пяти заключенных, находившихся в Пинероле в 1681 году: Данже, монах-якобинец, Дюбрей, Маттиоли и Ла Ривьер (не считая слуги Маттиоли).

Первыми из этого списка Функ-Брентано исключил Ла Ривьера, умершего в Эгзиле в начале 1687 года, и монаха, скончавшегося в Пинероле в 1694 году. Остались Дюбрей, Данже и Маттиоли. Дюбрея Функ-Брентано исключил как персонажа, не представляющего интереса. Может быть, Данже (или Доже, как встречается в некоторых документах)? Человек, занимающий низкое общественное положение, несчастный слуга Фуке? Функ-Брентано с пренебрежением отбросил и эту кандидатуру, не дав себе труда как следует рассмотреть ее, и с уверенностью заявил, что таинственным заключенным был Маттиоли. Что и требовалось доказать! Математически точное доказательство, решил он, закончив свои не слишком утомительные рассуждения. Несомненно, это было излишне скоропалительное умозаключение для того, кто знал, какие исключительные меры предосторожности принимались в отношении двух «дроздов», сидевших в Эгзиле! К тому же Функ-Брентано просто принял, без какой-либо критической проверки, аргументы своих предшественников — Ру-Фазийяка, Делора и Топена. Он сделал особый упор на свидетельство о смерти заключенного в маске, факсимиле которого было опубликовано в пятом издании труда Топена. «Это, — утверждает он, — и есть фамилия бывшего государственного секретаря герцога Мантуанского: Маршиоли. Следует иметь в виду, что Маршиоли на итальянский манер произносится как Маркиоли. Сен-Map, начальник Бастилии, предоставивший данные для составления свидетельства о смерти, почти всегда в своей корреспонденции — характерная деталь! — писал не Маттиоли, а Мартиоли».[138] В момент своей смерти, в 1703 году, заключенный более не являлся секретной фигурой, поэтому вполне естественно, что в реестре смертей его фамилию записали открыто. Простое дело — занести в список! Железная маска, или много шума из ничего! Функ-Брентано торжествовал. Благодаря своей способности убеждать, в полной мере проявившейся в его популярных публикациях,[139] он оставил своим последователям своего рода догматическую истину, в непогрешимость которой свято верил. Эта версия, вошедшая как в ученые исторические энциклопедии, так и в популярные статьи, все еще имеет множество приверженцев. Резюмируем ее основные аргументы.

1. Похищение дипломата в Северной Италии, на чужой территории, представляло собой наиболее дерзкое попрание международного права, поэтому Людовик XIV был заинтересован в том, чтобы лишение свободы итальянского графа оставалось в секрете.

2. Маттиоли из шести известных нам кандидатов являлся «наиболее важным». По сравнению с ним его собственный слуга, сумасшедший монах, два неведомых лакея и двойной агент были слишком мелкой сошкой, недостойной бархатной маски — предмета, впрочем, достаточно распространенного в Италии.

3. Это был «старый заключенный» Пинероля, который, не будучи в Эгзиле (во всяком случае, Дю Жюнка не говорит, что он был там), присоединился к мсье де Сен-Мару на Леренских островах.

4. Фамилия Маршиоли, фигурирующая в свидетельстве о смерти заключенного, является слегка видоизмененной подлинной фамилией государственного секретаря герцога Мантуанского.

5. Людовик XV и Людовик XVI, говоря о Железной маске, признавали, что это был итальянский министр.

А теперь более подробно рассмотрим эти пять пунктов.

1. Было бы неточно утверждать, что Маттиоли был похищен на чужой территории и что это смелое предприятие представляло собой исключительное нарушение принципов международного права. Аббат д'Эстрада и Катина в своем письме Лувуа указывают на то, что они арестовали его в трех лье от Пинероля, «на королевской территории». В момент переговоров по поводу Казале Маттиоли уже не являлся государственным секретарем. Он был частным лицом, которому поручалось, учитывая его прошлое, играть роль официального посредника. Карл IV лишь обещал ему в случае успеха «восстановить в должности государственного секретаря и сделать его первым министром».[140] Его арест — разумеется, незаконный, поскольку Маттиоли был иностранным подданным, — не мог повлечь за собой серьезных дипломатических осложнений. Его господин, недовольный тем, как его одурачили, не дав попользоваться французскими деньгами, был даже рад избавиться от него подобным образом. Что до испанцев, то они едва ли стали бы апеллировать к принципам международного права, поскольку и сами за два месяца до того похитили барона д'Асфельда, мирно путешествовавшего в почтовой карете с надлежащим образом оформленным паспортом. Следует также заметить, что говорить о священных принципах международного права применительно к XVII веку было бы явным анахронизмом, попыткой апеллировать к весьма туманным общим юридическим положениям. В той системе отношений, которую по привычке еще называли христианским миром, но которая представляла собой лишь пустое, лишенное реального содержания понятие, место права заняла сила. Дело Маттиоли, банальное устранение ставшего неудобным авантюриста, отнюдь не имело характера чрезвычайной важности, который пытаются придавать ему «маттиолисты».

Если его задержание и заключение под стражу окружили строгим секретом, то лишь по той причине, что ввиду провала переговоров о передаче крепости Казале следовало как можно скорее затушевать это дело. Стоит лишь почитать министерскую корреспонденцию, чтобы увидеть, сколь многочисленны были меры подобного рода. В период с 1680 по 1690 год тюрьмы были полны подозрительными личностями, шпионами, купленными на иностранные деньги, отравителями, замешанными в грязные интриги, которыми, обеспечив их молчание за тюремными стенами, больше не интересовались. Случай с Маттиоли отличался от всех этих более или менее темных дел тем, что в Европе хорошо знали о его преступлении и постигшей его каре. В 1682 году в Италии появился памфлет, в котором с поразительными подробностями излагалась история о провалившихся переговорах относительно передачи цитадели Казале и о похищении виновника их провала. «Краткая история Европы», вышедшая в 1687 году, убеждала своих читателей в том, что государственный секретарь герцога Мантуанского незаконно удерживается в Пинероле. Все знали, как Людовик XIV отомстил за причиненную ему обиду. Мошеннические действия итальянского обманщика были секретом полишинеля, не оправдывавшим столь строгих мер, принимавшихся в отношении заключенного в маске.

2. Разумеется, Маттиоли представлялся более важной особой, чем его сотоварищи по несчастью, сидевшие в крепостной башне. Он был юристом, университетской знаменитостью, автором блестящих трактатов. В его распоряжении имелся даже слуга. Однако Железной маской не обязательно должен быть заключенный высокого происхождения. Слабым местом версии о Маттиоли является то, что он никогда не являлся объектом особой заботы со стороны Людовика XIV, Помпонна или Лувуа. Был приказ обращаться с ним как с обычным мошенником. Почему вдруг изменилось отношение к нему? Почему внезапно решили окружить факт его задержания столь тщательными, но совершенно бесполезными мерами предосторожности, тогда как крепость Казале в 1681 году оказалась в распоряжении французов? Почему пытались скрывать то, о чем знали все? Невозможно рассказывать о том, чего еще не знаешь. И для чего скрывали в Бастилии его лицо, для всех абсолютно незнакомое? Париж он посетил двадцать лет назад, пробыв в городе всего несколько дней, к тому же стараясь держаться так, чтобы его как можно меньше видели. На это возражают, что в Италии все носят черные полумаски и такая полумаска могла быть в его багаже. Замечательный аргумент, заставивший Юнга подпрыгнуть от возмущения. «Маттиоли итальянец, поэтому он должен носить маску, — с сарказмом писал он. — Это абсолютно все равно, как если бы сказали, что поскольку сей господин является испанцем, у него должны быть кастаньеты!»[141] Что касается фразы Барбезьё, говорившего о заключенных, которые «более важны, по крайней мере один из них, чем те, что находятся на островах», то нет уверенности, что ее следует понимать буквально и в современном смысле. Морис Дювивье полагает, что здесь мы имеем дело с оборотом речи, означающим прямо обратное: надо читать не «один из них», а «за исключением одного». При этом в подтверждение своей точки зрения он цитирует отрывок из Сен-Симона, в котором данное выражение употреблено именно в таком смысле. «Более важным» заключенным был, таким образом, не один из тех, кто должен был прибыть на острова, но тот, кто уже находился там и никогда не расставался с Сен-Маром.[142] Если эта интерпретация и верна (в чем нет ни малейшей уверенности), то она скорее должна указывать на Данже или Ла Ривьера, оставшихся по решению Лувуа в Эгзиле.

Наконец, мнимые военные неудачи, которые, по мнению Топена, обусловили с начала 1694 года усиление мер безопасности в отношении заключенных, представляют собой спорное историческое допущение. Даже если Франция, которая с 1689 года вела войну против Испании, Империи, Англии и Республики Соединенных провинций, и испытывала большие внутренние затруднения, обусловленные свирепствовавшим в те годы голодом,[143] ее военное положение отнюдь не было отчаянным. Как мы помним, в октябре 1693 года, в долине близ Марсая, в нескольких лье от Пинероля, маршал Катина нанес сокрушительное поражение Виктору Амедею Савойскому, а спустя несколько дней маршал Люксембург овладел городом Шарлеруа.

3. Существует множество толкований слов «старый заключенный» относящихся к Железной маске, однако, на мой взгляд, так и не приведено убедительных аргументов в пользу одного из них. Действительно, Дю Жюнка в своем реестре не упоминает Эгзиль, что, однако, отнюдь не означает, будто заключенный не был отправлен туда. Знал ли королевский наместник, что новый начальник крепости одиннадцать лет провел в этом маленьком альпийском форте? Сен-Мар не слишком-то гордился этим эпизодом из своей жизни и вовсе не был склонен распространяться на эту тему.

4. Рассмотрим фамилию «Маршиоли», фигурирующую в акте погребения. Можно ли допустить, что это была подлинная фамилия незнакомца? Вообразимо ли, что в этом документе указали подлинную фамилию человека, которого столько лет прятали от людей и после смерти которого тщательно выскоблили камеру, где он сидел, дабы не осталось ни малейших следов его пребывания? Возможно ли, что «Маршиоли» представляет собой лишь слегка искаженную фамилию секретаря герцога Мантуанского? Трудно поверить в столь поразительное ономастическое сходство. Да, в одном из своих писем Сен-Мар называет его «Мартиоли». Да, кюре прихода Сен-Поль, составивший акт погребения, мало внимания уделял правописанию имен собственных: в том же тексте мы обнаруживаем, что вместо Розарж он написал «Розаж», хотя, несомненно, ему был знаком комендант Бастилии. Равным образом фамилия хирурга де Рейе превратилась в «Регле». Однако загвоздка состоит в том, что написание этой фамилии в официальном документе менее всего может служить аргументом в пользу идентификации человека в маске как Маттиоли, поскольку в те времена существовал обычай хоронить заключенных под вымышленными фамилиями или псевдонимами. Вот что написано в «Соображениях относительно обычаев и правил королевского замка Бастилия», которые хотя и датируются временем правления Людовика XVI, однако представляют собой свод старинных традиций, существовавших в крепости: «Что касается погребения, то оно производится ночью на кладбище прихода Сен-Поль, и при этом присутствуют двое тюремщиков, которые выступают в роли свидетелей и подписывают соответствующие документы. Этих людей хоронят без указания их фамилии, разве что будет предписано обратное специальным распоряжением министра… После чего (визита врача. — Ж.-К. П.) магистрат отдает распоряжение о захоронении и называет фамилию, под которой оно должно осуществляться».[144]

Существуют примеры, относящиеся ко времени Сен-Мара. 24 октября 1701 года умер Франсуа Элиар, садовник из Кутанса в Нормандии, схваченный в 1693 году в Париже в тот момент, когда он расклеивал на воротах Нотр-Дам-де-Пари плакаты, обличавшие короля как тирана и призывавшие население разделаться с ним. Он был похоронен на следующий день на кладбище Сен-Поль под именем «Пьер Наве» (Наве — подходящая фамилия для садовника!^{32} Тюремщики не лишены были чувства юмора), поскольку, как пишет Дю Жюнка, государственные преступники не имели права на свое настоящее имя.[145] 18 июня 1702 года Дюпре-суар-Лувар, сын изготовителя париков, обвиненный в содомии, в тюремной камере перерезал себе горло. На следующий день он был похоронен под именем Пьер Массюк.[146] 20 марта 1704 года итальянский фальшивомонетчик Винаккьо по прозванию Винаке совершил самоубийство с помощью ножа. Его тело на следующий день, в шесть часов вечера, было предано земле под именем Этьен Дюран.[147] Господь узнает своих! Все эти несчастные были малозначительными людьми. Тем больше оснований, надо полагать, было хоронить под вымышленным именем заключенного, «имя которого не произносилось».

Таким образом, версия о Маттиоли разваливается. Если начиная с 1694 года имя итальянца исчезает из переписки, то вовсе не потому, что он вдруг стал «старым заключенным», а потому, что он умер вскоре после прибытия на остров Святой Маргариты. Артиллерийский обстрел Пинероля, и в самом деле не лучшим образом сказался на самочувствии заключенных в донжоне. Не пощадила болезнь и Маттиоли. В апреле 1694 года на Святой Маргарите один из этих заключенных умер. 10 мая Барбезьё писал Сен-Мару: «Я получил письмо, которое вы потрудились написать мне 29-го числа прошлого месяца; вы можете, согласно вашему предложению, поместить в камеру со сводами слугу заключенного, который умер, и надзирать за ним столь же строго, как и за прочими, не позволяя ему общаться письменно или устно с кем бы то ни было».[148]

Это письмо, обнаруженное Юнгом, наносит окончательный удар по версии о Маттиоли. Тот факт, что покойный имел слугу, позволяет совершенно точно идентифицировать его: из пяти государственных заключенных на острове Святой Маргариты только у одного был личный слуга, а именно у бывшего министра Карла IV Мантуанского. Как известно, этот слуга Руссо последовал за своим господином в Прованс. Будучи соучастником мошенничества по поводу Казале, он рассматривался как заключенный наряду со своим хозяином^{33}. Именно этим объясняется тот факт, что вместо освобождения после смерти Маттиоли его, по распоряжению Барбезьё, поместили в «камеру со сводами»^{34}. Министерская корреспонденция позволяет выявить его след. В марте 1695 года ему разрешили праздновать Пасху.[149] Когда Сен-Мар отбыл в Бастилию, он остался, как уже упоминалось, под надзором де Ла Мотт-Герена и умер на острове в декабре 1699 года.

5. С XVII века в общественном мнении итальянец ассоциировался с человеком в маске. Это объяснялось тем, что Маттиоли был наиболее известным из всех заключенных Пинероля, за исключением Фуке и Лозена. Когда в 1687 году узнали, что Сен-Мар отправился на Леренские острова с одним-единственным заключенным, сразу же решили, что это был Маттиоли. 20 августа 1687 года некий мсье де Вийемон писал из Парижа своему другу мсье де Томассен-Массожу, советнику парламента в Эксе: «Меня заверили, что заключенный, которого недавно перевели весьма необычным манером на остров Святой Маргариты, — итальянец, некий граф Маттиоли, бывший секретарь герцога Мантуанского, предавший его тем, что сообщил испанцам его секрет».[150] В то же самое время «Gazette de Leyde», которую издавал Клод Жордан, так комментировала это заблуждение: «Он был в Пинероле, совсем близко от Италии, и хотя тщательно охраняли его, опасались, как бы стены не заговорили, поэтому решили перевести его на острова, где он и находится в настоящее время под надзором мсье де Сен-Марка (так!)».[151]

Несмотря на всю очевидность фактов, в 1952 году Жорж Монгредьен, авторитетный специалист по истории XVII века, автор весьма взвешенной и умеренной работы о Железной маске, еще сомневался в своем выборе между Данже и Маттиоли:[152] «Но что более всего досадно, так это то, что для окончательного выбора между двумя кандидатами, невозможного при современном состоянии наших знаний, потребовалось бы совсем немного, почти что ничего. Действительно, известно, что Доже (так!)никогда не покидал Сен-Мара, тогда как Маттиоли в течение тринадцати лет, с 1681 по 1694 год, был не с ним. Один-единственный документ, уточняющий, что заключенный, который умер в Бастилии в 1703 году, никогда не покидал Сен-Мара или, наоборот, был разлучен с ним, позволил бы окончательно решить проблему».[153]

А ведь такой документ существует! Он абсолютно аутентичен и, не будет преувеличением сказать, поразителен, поскольку полностью меняет смысл и значение этой загадки! Это — короткая информация, датированная 4 сентября 1687 года, выдержка из рукописной газеты, которая циркулировала среди янсенистов, первая версия знаменитых в XVIII веке «Церковных новостей». Вот этот текст:

«Мсье де Сенк-Мар (так!) перевез по приказу короля государственного заключенного из Пинероля на остров Святой Маргариты. Никому не известно, кто он, поскольку запрещено произносить его имя, и существует приказ убить его, как только он назовет себя. Он был закрыт в портшезе и ИМЕЛ НА ЛИЦЕ ЖЕЛЕЗНУЮ МАСКУ. Все, что удалось узнать от Сенк-Мара, это то, что заключенный много лет находился в Пинероле и что не все люди, которых считают умершими, мертвы. Вспомните о Башне забвения у Прокопия. Не указывал ли этот переезд на путешествие с королевского двора в Пинероль, состоявшееся весной?»

Этот текст, оригинал которого хранится в библиотеке Сент-Женевьев,[154] впервые был опубликован Ксавье Аземой в его книге «Прелат-янсенист Луи Фуке, епископ и граф Агдский (1656–1702)», вышедшей в 1963 году.[155] Брат Николя Фуке, маркграф Агдский, отправленный за свою приверженность к янсенизму в изгнание в Вильфранш-де-Руэрг, был одним из редакторов этой газеты. Информаторами служили братья-ораториане и приверженцы янсенизма. Одним из них (и, возможно, автором этой сенсационной информации) был маркграф Ле Камю, епископ Гренобльский, который путешествовал по Лангедоку, Провансу и Дофине. Этот пассаж, приведенный в одной из сносок, не привлекал к себе внимание историков Железной маски до тех пор, пока Станислас Брюньон не сообщил о его существовании на Каннском конгрессе 1987 года.

Это сообщение получило большой резонанс среди занимающихся тайной маски, которая не сводится к банальному вопросу о заключенном, привезенном в Бастилию в черной бархатной полумаске (трансформировавшейся в XVIII веке под влиянием Вольтера в «железную маску»). Человек из Эгзиля был перевезен на остров Святой Маргариты в 1687 году не только в портшезе, закрытом провощенной тканью, но и с металлической маской на лице. Это был новый поворот в изучении проблемы, ожививший интерес к ней: с какой целью закрыли лицо арестованного этим инструментом пытки?

Упомянутая рукописная газета потому говорит о Пинероле как исходном пункте путешествия на Святую Маргариту, что, по всей вероятности, у ее авторов был дефицит информации или, скорее всего, потому, что Сен-Мар, когда его спрашивали, не счел нужным упомянуть о своем пребывании в Эгзиле.

Этот текст и дает тот «пустячок», которого недоставало в 1952 году Жоржу Монгредьену, чтобы сделать окончательный выбор из двух вероятных кандидатур. Заключенным в маске был узник Эгзиля Эсташ Данже, перевезенный в 1687 году на остров Святой Маргариты, а не Маттиоли, который прибыл туда лишь спустя семь лет.

Однако была еще одна, последняя, попытка спасти версию о Маттиоли, предпринятая Станисласом Брюньоном. Я уже не раз упоминал этого блестящего исследователя, с величайшей тщательностью проработавшего фонды парижских архивов, относящиеся к эпохе Старого режима. Он выдвинул свою теорию, представленную им на Каннском конгрессе 1987 года.[156] По его мнению, было двое заключенных в маске: один из них, Эсташ Данже, прибыл на остров Святой Маргариты в 1687 году с железной маской на лице, но в 1693 году умер; второй — Маттиоли, который и был человеком, привезенным в Бастилию под черной бархатной маской, которого, вполне естественно, и похоронили под его собственной фамилией «Маршиоли».[157] Прибегнув к весьма изощренному методу доказательства, автор, много лет занимавшийся изучением бухгалтерской отчетности тюрем, цитирует распоряжение от 18 января 1694 года о возмещении расходов за 1693 год в размере 4798 ливров. За вычетом суммы, отводившейся на содержание четверых протестантских священников, находившихся в то время на острове Святой Маргариты (3600 ливров), он получил 1198 ливров, которые, по его мнению, были потрачены на обеспечение еще одного заключенного — Эсташа Данже. Однако, учитывая, что расходы на его содержание исчислялись из расчета 5 ливров и 10 солей в день, видно, что они прекратились еще до истечения года. Из этого следует, что заключенный в июле или августе умер.

Этот расчет не принимает во внимание двух фактов, которые, будучи на первый взгляд второстепенными, в данном случае имеют важное значение: во-первых, расходы на содержание Эсташа Данже никогда в предшествующие годы не проводились по одной ведомости с расходами на протестантских пасторов, проходивших по ведомству секретариата королевского двора, а не государственного секретариата военных дел. При Старом режиме отсутствовала бюджетная унификация (взаимозаменяемость расходных фондов появилась лишь в годы революции), кассы были автономны, что исключало возможность равномерного распределения. Как я уже говорил, расходы на содержание Данже, равно как и на содержание Ла Ривьера в Эгзиле, а еще раньше Фуке в Пинероле, покрывались за счет бюджетных фондов роты вольных стрелков Сен-Мара. Это была весьма своеобразная система учета, регулировавшаяся государственным секретариатом военных дел. Второе обстоятельство, не учтенное Брюньоном, состоит в том, что каждый год правительство добавляло к обычной сумме покрытия расходов на содержание заключенных дополнительную сумму, покрывавшую различные расходы (визит врача, приобретение лекарств и т. п.), в размере от 900 до 1200 ливров. Логично было бы предположить, что так было и в 1693 году. Во всяком случае, вышеупомянутая сумма в 1198 ливров соответствует размеру выплаты на дополнительные расходы.

Следует согласиться, что тюремная бухгалтерия, весьма сложная, в конечном счете доказывает, что скорее всего Данже, а не Маттиоли закончил свои дни в Бастилии. Действительно, у нас имеются несколько распоряжений о возмещении расходов на содержание на острове Святой Маргариты роты вольных стрелков, которые предусматривают обеспечение заключенного, прибывшего из Эгзиля. (Это распоряжения за март-апрель, май-июнь, июль-август, сентябрь-октябрь 1695 года, а также за сентябрь-октябрь 1697 года. Это была та же самая система и та же самая расчетная шкала, что и всегда: 165 ливров на месяц, 5 ливров 10 солей в день — «на пропитание заключенного, находящегося под нашей охраной»).

Выплаты на содержание заключенных осуществлялись раз в два месяца, как это делалось и в отношении сидевших в нижней башне. Единственное отличие от распоряжений, касавшихся Эгзиля, состоит в том, что там оставался лишь один заключенный, содержавшийся по тому же самому ежедневному тарифу (5 ливров 10 солей), значительно более высокому, чем у протестантских священников (2 ливра 10 солей на человека) и трех других государственных заключенных (Эрс, Ле Бретон и Руссо, на каждого из которых выделялось по 5 ливров), но более низкому, чем ординарный тариф в Бастилии, составлявший 8 ливров в день.[158] Совокупность всех этих данных позволяет нам с уверенностью утверждать, что именно Эсташ Данже был и человеком в железной маске 1687 года, и человеком в черной бархатной маске 1698 года.

Слава Богу, можно сказать, загадка решена. Аргументация убедительна. Наконец-то раскрыто имя сего таинственного незнакомца! И все же жажда познания не утолена — кем же был этот Эсташ Данже? Был ли это псевдоним? Что столь важное сотворил он, чтобы заслужить такое длительное и трагическое тюремное заключение? Шутка ли сказать — тридцать четыре года, с 1669 по 1703 год! И к чему эти маски, одна железная, а другая из черного бархата? Чье лицо должны были они скрывать? Загадка хотя и решена, но все начинается сначала! Нам предстоит отправиться на поиски человека во мраке Истории…

Примечания:

1

Colonel Willette. L'Evasion du maréchal Dazaine de l'île Sainte-Marguerite par son compagnon de captivité. Paris, Perrin, 1973. P. 66.

11

François Ravaisson. Archives de la Bastille. Paris. T. X. P. 229.

12

Ibid. T. X. P. 338; Frantz Funck-Brentano. Le Lettres de cachet à Paris, étude suivie d'une liste des prisonniers de la Bastille (1659–1789). Paris, Imprimerie nationale, 1903. P. 123.

13

François Ravaisson. Op. cit. T. X. P. 420–428; Frantz Funck-Brentano. Op. cit. P. 127.

14

François Ravaisson. Op. cit. T. X. P. 452, 465.

15

Arsenal, Mss., vol. 5134, f° 80 v°.

112

Mémoire de M. le baron de Breteuil, envoyé extraordinaire auprès de S.M. le duc de Mantoue, sur ce qui s' est passé pendant son emploi, BnF, Mss., Fr. 7120. Этот отрывок процитировала Эвелин Лефер в своей презентации «Мемуаров» барона Бретейя (Evelyn Lever. Mémoires du baron de Breteuil. Paris, François Bourin, 1992. P. 156).

113

Nicolas-Simon Arnauld de Pomponne. Mémoires. Paris, éd. J. Madival, Huet, 1868. T. I. P. 110.

114

Письмо Маттиоли Людовику XIV от 14 декабря 1677 года (Joseph Delort. Op. cit. P. 80).

115

Лучше всего история этого дела излагается в книге: Carlo Contessa. Par la Storia di un episodo della politica italiana di Luigi XIV al tempo della pace di Nimega. Le negoziazioni diplomatiche per l'occupazione di Cazale (1677–1682). Alessandria, 1897. Основные дипломатические документы опубликованы в: Recueil des Instructions données aux ambassadeurs de France depuis le traité de Westphalie jusqu'a la Révolution française, Savoie-Sardaigne et Mantoue. Paris, F. Alcan, 1899.

116

Joseph Delort. Op. cit. P. 101.

117

Письмо Помпонна мсье де Пеншену, посланнику в Венеции, от 30 декабря 1678 года (Joseph Delort. Op. cit. P. 169).

118

Письмо Пеншена Помпонну от 18 февраля 1679 года (Joseph Delort. Op. cit. P. 187).

119

Письмо Пеншена Помпонну от 25 февраля 1679 года (Joseph Delort. Op. cit. P. 191).

120

A.E., Savoie, vol. 68.

121

19 апреля 1679 года, BnF, Mss., Clairambault, vol. 586, Papiers d'Estrades.

122

A.N., К 120A, f° 268.

123

BnF, Mss., Clairambault, vol. 586, f° 131 v°.

124

BnF, Mss., Clairambault, vol. 586, f° 164.

125

Катина — Лувуа, 6 мая 1679 года (Joseph Delort. Op. cit. P. 215).

126

Joseph Delort. Op. cit. P. 232–233.

127

Сен-Мар — Лувуа, 24 февраля 1680 года (Joseph Delort. Op. cit. P. 106).

128

Сен-Мар — Лувуа, 26 октября 1680 года, S.H.A.T., série Al, vol. 645. P. 309.

129

Joseph Delort. Op. cit. P. 263.

130

Ibid. P. 266.

131

Journal encyclopédique, 15 août. P. 132–133. См. также: Journal de Paris du 22 décembre 1779; Senac de Meilham. Œuvres philosophiques et littéraires. Hambourg, 1795. T. II. P. 324–378, и доклад барона де Шамбрие, бывшего прусского посланника в Турине, прочитанный в Берлинской академии наук и литературы 26 ноября 1795 года и опубликованный в: Mémoires de l'Académie de Berlin pour les années 1794 et 1795. P. 157–163.

132

Mme Сатрап. Mémoires sur la vie privée de Marie-Antoinette. Paris, 1822. T. 1. P. 106.

133

Louis Dutens. Correspondance interceptée. Paris, 1788. P. 30; Mémoires d'un Voyageur qui se repose. Paris, 1806. T. II. P. 204.

134

A.N., Dossier Reth, M 747, numéros 3, 26, 68.

135

Roux-Fazillac. Op. cit. Труд Рета (Reth) вышел спустя два года под названием: Véritable Clé de l'histoire de l'homme au masque de fer (1802).

136

Marius Topin. L'Homme au masque de fer. Paris, 1869. P. 352–353.

137

Jules Loiseleur. Trois Enigmes historiques. La Saint-Barthélemy, l'affaire des Poisons et Mme Montespan, le Masque de fer devant la critique moderne. Paris, 1883. P. 225–332.

138

Frantz Funck-Brentano. Légendes et archives de la Bastille. Paris, Hachette, 1901. P. 119.

139

Frantz Funck-Brentano. Légendes et archives de la Bastille. Paris, Hachette, 1898; Le Masque de fer. Paris, Flammarion, 1933. Он опубликовал также множество статей в научных журналах: L'Homme au masque de velours noir dit le Masque de fer // Revue historique. T. 56, 1894. P. 253–303; Nouveaux documents sur la Bastille // Revue Bleue, 26 mars 1896. P. 400–405; L'éternelle énigme // Revue Bleue, 26 mars, 18 et 25 octobre 1902. Он даже написал сценарий для фильма, который, увы, так и не был снят.

140

Письмо аббата д'Эстрады Людовику XIV от 18 декабря 1677 года (Joseph Delort. Op. cit. P. 90).

141

Théodore Iung. Op. cit. P. 87.

142

Maurice Duvivier. Le Masque de fer. Paris, Armand Colin, 1932. P. 101.

143

Marcel Lachiver. Les Années de misère. La famine au temps du Grand Roi, 1680–1720. Paris, Fayard, 1991.

144

Charpentier. La Bastille dévoilée. Livraison I. P. 18–19.

145

François Ravaisson. Op. cit. T. X. P. 16; Frantz Funck-Brentano. Les Lettres de cachet… Op. cit. P. 111.

146

Arsenal, Mss., vol. 12 540; François Ravaisson. Op. cit. T. XI. P. 8.

147

François Ravaisson. Op. cit. T. XI. P. 143.

148

S.H.A.T., série Al, vol. 1245, f° 139.

149

Ibid., vol. 1292, f° 362.

150

L.-G. Pélissier. Op. cit.

151

Gazette de Leyde, созданная в 1680 году Лафоном, опубликовала «Краткую историю Европы за месяц август 1687 года, где показано всё, что случилось примечательного в государствах, армиях, в природе, в искусствах и науках».

152

Позднее в своей рецензии на книгу: Pierre-Jacques Arrèse. Le Masque de fer. L'énigme enfin résolue. Paris, Robert Laffont, 1969, автор которой, следуя за библиофилом Жакобом, считал человеком в бархатной маске Фуке, Жорж Монгредьен окончательно признал версию о Данже, которого он называл Доже, как и все его предшественники (Georges Mongrédien. Mais, non! Fouquet n'était pas le Masque de fer! // Les Nouvelles littéraires, 26 février 1970). См. также его доклад на первом конгрессе в Пинероле: Le problème du Masque de fer // Pinerolo, la Maschera di ferro e il suo Tempo. Pinerolo, L'Artistica Savigliano, 1976. P. 211–220.

153

Georges Mongrédien. Le Masque de fer. Paris, Hachette, 1952. P. 230.

154

Sainte-Geneviève, Réserve, Mss., vol. 1 477, f° 396 v°. Следует отметить, что в другой версии этих Nouvelles ecclésiastiques процитированный пассаж отсутствует (BnF, Mss., Fr. 23 498, f° 219).

155

Xavier Azèma. Un prélat janséniste, Louis Fouquet, évêque et comte d'Agde. Paris, 1963. P. 150.

156

Stanislas Brugnon. Op. cit. P. 27–38.

157

По мнению советского историка Ю. В. Татаринова, были даже не две, а три Железные маски: первым в этом ряду надо считать Фуке, когда он сидел в Пинероле: Татаринов Ю. В. Секрет Железной маски // Французский ежегодник. М., 1979. С. 149–163; Он же. Новый ответ на загадку французской истории // Вопросы истории. 1979. № 10. С. 112–123. Три Железные маски! Много, слишком много, учитывая, сколько хлопот даже с одной!

158

S.H.A.T., série Al, vol. 1430, 1 mars 1698. О расходах на содержание роты вольных стрелков см.: BnF, Mss., Fr. 8853, f° 372, Fr. 8854, f° 172, Fr. 8855, f° 7 et 204, et P.O. 2772, dossier 61656, pièce 22.