|
||||
18. РУССКОЕ РАЗДОЛЬЕ
Хотя Санкт-Петербург часто сравнивают с окном, через которое в Россию проникали западные идеи, этот город во второй половине девятнадцатого века и сам был центром бурных споров о культуре. Шестидесятые-семидесятые годы прошлого столетия открыли эру интенсивного изучения национальных богатств, всестороннего анализа общественной жизни и поиска новых путей развития России. Высказывались сотни мнений и идей. Споры — в крови у русских, и никогда дискуссии не звучали так громко, как в последние полстолетия перед революцией. Писатели размышляли над особенностями национального характера, художники обращались к сюжетам родной земли, музыканты находили звуки новых мелодий в народных песнях. Это была пора ренессанса русской культуры, когда Россия во многих областях искусства оказалась впереди Запада. За два десятилетия были созданы многие из самых знаменитых литературных произведений. В них описывались поразительные столкновения судеб и приводились бесконечные рассуждения о смысле жизни, смерти и религии. Эти работы оказались настолько значительными и масштабными, что и по сей день они служат мерилом достоинств любого романа. Они раскрыли перед читателем необыкновенно богатую самобытную духовную жизнь россиян. В них представлены характеры столь живые и сцены столь яркие, что они и сейчас воспринимаются как часть нашего бытия. Период наивысшего расцвета творческой активности совпал с началом правления Александра II, вступившего на российский трон в 1855 году вслед за своим суровым отцом, Николаем I. Хотя Александр воспитывался в старых традициях, его царствование было отмечено многими новшествами. Благодаря тому, что Николай I предусмотрительно ввел своего сына в Государственный совет, Александр взошел на трон более подготовленным к управлению страной и имел более обширный практический опыт административной деятельности, чем любой из его предшественников. Одаренный от природы великолепной памятью, Александр свободно говорил на пяти языках. Его мать позаботилась о том, чтобы к девятилетнему сыну пригласили наставником человека высокой культуры и доброго сердца, Василия Жуковского, одного из лучших российских поэтов и переводчиков, близкого друга Пушкина и Гоголя. Этот терпеливый воспитатель и неискоренимый идеалист был незаконным сыном русского аристократа и пленницы-турчанки. Он имел огромное влияние на Александра, и, как принято считать, именно Жуковский воспитал в Цесаревиче добродетельные наклонности. Наставник изобрел прекрасный метод воспитания. Если Александр хорошо готовил уроки, он получал дополнительную сумму на благотворительные цели. Жуковский преподавал своему ученику историю. Он сопровождал Цесаревича в путешествиях по всей России, включая Сибирь. Воспитатель обращал внимание своего подопечного на то, что ему казалось особенно важным. Задолго до того, как Александр стал Императором, Василий Жуковский освободил своих крепостных и тратил собственные средства, чтобы оплачивать «вольные» крепостным других помещиков. Перед своим венчанием в 1841 году Александр попросил отца освободить из тюрем всех заключенных. Николай I не согласился пойти на такой решительный шаг. Однако он освободил тех, кто был посажен в тюрьму за долги, и внес за них в казну необходимую сумму. Многие заключенные и ссыльные получили тогда свободу. В 1847 году Александр выразил желание быть назначенным в комиссию, проводившую расследование по поводу жестокого обращения помещиков с крепостными, и впоследствии Цесаревич не раз просил отца освободить крепостных крестьян из неволи. Перед коронацией, в 1856 году, Александр II объявил всеобщую амнистию, простил декабристов и приказал аннулировать задолженность бедняков по налогам. В следующем году, в день своего рождения, Император хотел освободить еще некоторых узников, но выяснилось, что в Петропавловской крепости таковых больше не было. Вступив на престол, Александр II обратился к решению самой жгучей российской проблемы — освобождению крепостных. Еще до коронации, весной 1856 года, Император, выступая перед московским дворянским собранием, заявил: «Лучше отменить крепостное право сверху, чем ждать, пока его отменят снизу.» Он создал комиссию для всестороннего изучения этого вопроса и напутствовал ее деятельность словами: «Я желаю и требую от нашей комиссии общих рекомендаций, как провести это мероприятие, не откладывая под разными предлогами план освобождения крестьян до прихода Судного дня… Надеюсь, что после всей этой пустой болтовни вы предпримете что-то конкретное.» Но комиссия топталась на месте, несмотря на то, что брат Царя Великий князь Константин Николаевич, пылкий сторонник реформы, настоятельно требовал решения вопроса. В ту пору Великая княгиня Елена Павловна (супруга покойного дяди Александра Михаила Павловича. — Ред.), немало сделавшая как в общественной жизни, так и на поприще культуры, составила программу освобождения своих крепостных и предложила ее Императору. Крепостное право было исключительно трудной проблемой, затрагивавшей весь уклад сельской жизни России. Крепостничество развивалось в стране постепенно. До семнадцатого века такого понятия не было.[52] Как социальный институт оно оформилось почти в то же самое время, когда в Америке появилось рабство. Желая прекратить постоянные переезды крестьян и переманивание рабочей силы помещиками, цари издавали указы, ограничивавшие право крестьян на свободное перемещение. В 1649 году, тридцать лет спустя после того, как первые рабы были привезены в Вирджинию, при царе Алексее Михайловиче было принято Соборное уложение, по которому многие крестьянские семьи обязывались из поколения в поколение трудиться в одних и тех же помещичьих усадьбах. Крепостной не мог жениться без разрешения своего хозяина. Его можно было отлучить от земельного надела и заставить прислуживать на хозяйском дворе или в помещичьем доме. Глубокое различие между русским крепостным и американским рабом заключалось в том, что семья каждого крепостного, кроме тех, что были домашней прислугой, владела клочком земли, на котором можно было трудиться после отработки барщины, а излишки урожая крепостные могли продавать, получая доход. В принципе крепостной был прикреплен к земле, а не к хозяину, но в восемнадцатом веке Петр Великий установил подушную подать с мужчин из крестьянского сословия, и ответственными за уплату податей объявил не крестьян, а помещиков. В связи с этим все ярче проявлялась тенденция рассматривать крепостного как собственность помещика, продавать и покупать его без земельного надела, что, однако, впоследствии стало считаться грубым нарушением закона. Даже в годы наиболее широкого распространения крепостничества в России зависимыми были не все крестьяне, — в некоторых районах страны сельские жители свободно трудились на своей земле. В центральной части России, вокруг Москвы, крестьянами чаще всего владели помещики, но на территории севера, юга и Сибири крепостного права практически не знали. Кроме того, существование крепостного права не сопровождалось сегрегацией; помещики и крестьяне молились, стоя рядом в одной и той же церкви. Крепостничество было государственным институтом. Крепостное крестьянство рассматривалось как сословие, а не класс, а принципы владения крепостными не во всех губерниях были одинаковыми. Когда на трон вступил Александр II, 37,7 процента русских, согласно переписи 1858 года, были определены как крепостные. Из них половину составляли казенные крестьяне, которые должны были лишь нести повинность в пользу государства и могли с разрешения крестьянской общины отправляться на заработки в город или в другую местность. У тех, кто принадлежал отдельному помещику, обязанности могли быть разными; иногда нужно было платить хозяину деньги, иногда — отрабатывать положенный срок Постепенно в течение девятнадцатого века утвердилась система, названная оброком. В соответствии с этой системой крепостной должен был платить своему помещику определенный налог, работая при этом где угодно и занимаясь любой деятельностью. В 1858 году, незадолго до освобождения крестьян, 67,7 процента крепостных платили оброк своим хозяевам. Некоторые крепостные, жившие на плодородных землях, сумели разбогатеть. Крестьяне были смышлеными и предприимчивыми торговцами, и в девятнадцатом столетии в их руках сосредоточилась большая доля торгового оборота нации. Предприниматели из крестьян иногда оставались крепостными, даже если им улыбнулось счастье; как это ни парадоксально, иногда у них были и свои крепостные. Недостатки системы в отдельных случаях приводили к ужасным последствиям. Среди крепостников были и настоящие чудовища, и невозможные скряги, но вместе с тем встречались и помещики, которые тепло относились к своим крепостным. Самым большим злом крепостной системы было то, что крепостные, также, как и рабы, не имели гражданских прав и полностью зависели от произвола своих хозяев. С конца восемнадцатого века передовые русские аристократы выступали за освобождение крестьян. Некоторые дворяне принимали решение освободить крестьян, приписанных к их поместьям. В девятнадцатом веке проблемы крепостничества все больше волновали умы россиян, и общественное мнение страны склонялось в пользу устранения несправедливости. Но были и другие люди, похожие на плантаторов американского юга, твердо верившие, что для человечества совершенно естественно, если один рождается свободным, а другой — рабом, что Бог не стремился к равенству в природе, и поэтому христиане заблуждаются, протестуя против неравенства в обществе. Широко распространенный миф о том, что Россия была населена исключительно богатыми дворянами и беднейшими крестьянами, не имеет под собой почвы. Проблема эмансипации еще более осложнялась тем, что дворянство, как и крестьянство, не представляло собой четко очерченного класса, оно само было сословием, объединявшим представителей различных слоев общества. Среди дворян были очень богатые — по переписи 1858 года в стране с населением в 60 миллионов человек их было 1400. Но существовала колоссальная социальная пропасть между такими семьями, как Воронцовы, Шереметевы и Юсуповы, и основной массой мелкопоместного дворянства. Пытаясь создать общество, в котором положение человека определялось бы его личными достоинствами, Петр Великий установил систему присвоения званий и чинов своим подданным. За крестьянами закрепили землю, купцы и торговцы должны были заниматься коммерцией, а дворянам вменялось в обязанность поступать на государственную службу, военную или гражданскую. Каждый имел определенное звание и принадлежал к одному из сословий. Любой образованный мужчина мог поступить на государственную службу, независимо от своего происхождения, и, начав с гражданского чина четырнадцатого класса, стремиться достичь первого. Как только человек получал соответствующие чин и звание — для каждой эпохи свое — на армейской, флотской или гражданской службе, он автоматически становился потомственным дворянином. (Пушкин начал службу, имея чин десятого класса, Гоголь, как начинающий учитель — четырнадцатого.) Сами по себе титулы не имели значения, и родословная не играла особой роли, если у человека не было определенного положения согласно Табели о рангах. Такая обеспечивалась большая гибкость системы; человек мог переходить из о дного сословия в другое, иногда с поразительной быстротой. В петровское время дворяне, не желавшие получать образование или скрывавшие истинное число своих крепостных, лишались звания и зачислялись в армию простыми солдатами. В таком случае им приходилось заново подниматься по иерархической лестнице. Крепостные, призванные на службу в армию, могли за два поколения превратиться в знатных господ. Достоевский, сын простого врача, принадлежал к дворянскому сословию. Дед Ленина был крепостным, но Ленин уже по рождению был дворянином, так как его отец достиг на гражданской службе чина, соответствующего по табели о рангах званию генерал-майора. Чин был значительно важнее родословной, и на Руси говорили: «Чин, чай и щи — кумиры наши». В этом отношении Россия резко отличалась от Западной Европы и Англии, где титул и знатность происхождения определяли все. В Европе титулы наследовали только старшие сыновья, и богатства со временем скапливались в руках нескольких знатных семей. Этим поощрялся классовый снобизм и сознание своей исключительности, которые и в настоящее время трудно преодолеть. Благодаря Табели о рангах и в силу непринужденности, свойственной русскому характеру, в России никогда не было надменных аристократов, за исключением, возможно, небольшого числа лиц, близких ко Двору. Русским было непонятно то глубокое уважение, которое английский рабочий класс проявлял к «джентльменам». Еще в 1790 году писатель-либерал екатерининского времени Александр Радищев с гордостью заявлял, что бравирование своим происхождением — зло, вырванное в России с корнем. В начале двадцатого века английский писатель Морис Беринг писал, что глубоко укоренившееся сознание своего аристократизма, свойственное привилегированному классу землевладельцев в Англии, не характерно для российских дворян. В России, выделив приданое дочерям, землю и состояние делили поровну между всеми сыновьями. Каждый из сыновей имел право носить фамильный титул и, в свою очередь, передавать его потомству. При такой системе семейные наделы со временем, за три-четыре поколения, превращались в ничто. В девятнадцатом столетии большинство российских мелкопоместных дворян жили весьма скромно. Довольно часто встречались князья, не имевшие ни гроша за душой; бродячий торговец мог оказаться князем по рождению. Дворецкий в семье Толстых был князем, а сам Лев Толстой, хотя и граф, относил себя к зажиточному среднему классу. По переписи 1858 года только восемнадцать с половиной тысяч дворян могли жить независимо, на доходы от своих поместий. В рязанской губернии 1700 помещиков делили радости и горести со своими крестьянами, вместе с ними вспахивали поля и обитали в таких же скромных жилищах. На момент освобождения крестьян одна треть землевладельцев имела не более десяти крепостных на одного помещика. Поэтому перераспределение земли и назначение справедливой компенсационной выплаты было необычайно сложным делом. Освобождение без возмещения убытков привело бы к разорению помещиков, а освобождение без земли — к разорению крестьян. Тем не менее, Александр II, увидев, что за четыре года дело не сдвинулось с места, в 1860 году освободил всех крестьян, принадлежавших императорской семье. Затем, не желая слушать никаких возражений, он как истинный самодержец заявил: «Я этого желаю, требую и приказываю», — и установил крайний срок проведения реформы для всей страны. 3 марта 1861 года он подписал манифест об отмене крепостного права, за два дня до вступления в должность президента Авраама Линкольна и на два года раньше, чем произошла отмена рабства в Америке. В Соединенных Штатах Америки общество во взглядах на рабство раскололось на два лагеря так резко, что плантаторы Юга начали войну за сохранение своего привычного образа жизни. В России же помещики хоть и роптали, но восприняли царский указ спокойно. Однако отмена крепостного права повлекла за собой значительные и очень глубокие изменения жизни в России, быть может, даже более серьезные, чем отмена рабства в Америке. Процесс эмансипации охватил в России впятеро большее число людей, чем в США. После освобождения крестьян многие помещики просто не знали, как вести собственное хозяйство, и быстро разорялись. И крестьяне, вынужденные покупать сельскохозяйственные орудия и лишенные права пользования общественными землями, стали жить хуже, чем раньше. Немало их покидало земельные наделы и отправлялось в город на заработки. Соединенным Штатам Америки потребовалось целое столетие, чтобы приспособиться к социальным переменам, вызванным ликвидацией рабства, и даже сегодня этот процесс не полностью завершен. Россия все еще продолжала решать бесчисленные проблемы, возникшие в результате отмены крепостного права, когда пришла Революция. * * *В годы, последовавшие за освобождением крестьян, все только и говорили о земле и о народе. Русскому характеру свойственна любовь к деревне. Лирические описания поездок в поместья, в которых царят покой и безмятежность, заполняют многие страницы литературных произведений. Даже те представители мелкопоместного дворянства, которые вынуждены были по роду своих занятий жить в городах, любили подолгу бывать в своих небогатых родовых имениях. Как только купцам и государственным служащим удавалось скопить некоторые средства, они покупали загородные дома — дачи и спешили туда всякий раз, когда служба позволяла им покинуть город. С освобождением крестьян деревенская жизнь оказалась в центре внимания россиян. Общество с возросшим интересом обратилось к народному искусству. Интеллигенция идеализировала крестьянский образ жизни. Начиная с 1860-х годов, в университетской среде зародилось движение за возвращение к традициям народа, и среди студентов появились длинноволосые бородачи в просторных крестьянских рубахах. Распевая народные песни, без конца повторяя социалистические лозунги, знакомые им еще со школьных времен, эти молодые идеалисты, проповедуя «хождение в народ», отправлялись в деревню, чтобы окунуться в сельскую жизнь. Крестьяне смотрели на пришельцев с некоторым удивлением и иногда даже отводили их к приставу. Основной темой творчества русских писателей и художников стала жизнь простых крестьян, которую они пытались изобразить без прикрас. Вторая половина девятнадцатого столетия дала России целую плеяду выдающихся творцов — выходцев из мелкопоместного дворянства. И, пожалуй, именно они внесли самый весомый вклад в русскую культуру. Пушкин, Гоголь, Тургенев, Толстой, Глинка, Чайковский, Римский-Корсаков, Мусоргский и Дягилев, как и многие другие художники, композиторы и поэты, глубоко связаны своими корнями с русской деревней. Даже Достоевский, которого обычно воспринимают как горожанина, с радостью вспоминал, как он мальчиком проводил не одно лето неподалеку от Москвы в загородном доме, приобретенном его отцом. Чехов был сыном бакалейщика из небольшого провинциального города Таганрога. Однако, по иронии судьбы, как раз в то время, когда люди искусства стали уделять более пристальное внимание деревенскому быту, он начал коренным образом меняться, и они не заметили, что отражают мир, уходящий в прошлое. Жизнь за городом была безмятежной и неторопливой. Гоголь изобразил ее в «Сорочинской ярмарке» так: «В поле ни речи. Все как будто умерло; вверху только, в небесной глубине, дрожит жаворонок: и серебряные песни летят по воздушным ступеням на влюбленную землю… Изумруды, топазы, яхонты эфирных насекомых сыплются над пестрыми огородами. Серые стога сена и золотые снопы хлеба станом располагаются в поле и кочуют по его незримости. Нагнувшиеся от тяжести плодов широкие ветви черешен, слив, яблонь, груш… Как полно сладострастия и неги малороссийское лето!» Пушкин, рассказывая в «Евгении Онегине» о жизни Лариных в деревне, писал: Простая русская семья, Деревенский дом, спрятавшийся в зелени деревьев, был привычной и милой сердцу приметой русского пейзажа. Такие дома, как правило, деревянные, не отличались роскошью, однако были удобными и уютными. В России не встретишь замков с высокими стенами, рвами и ухоженными парками и цветниками, подобных европейским. Накануне Первой мировой войны один английский путешественник так описал типичное русское поместье: «Дом стараются ставить на высоком берегу реки или на пригорке в окружении деревьев. Обычно в таком доме есть веранда и балкон, поддерживаемый массивными белыми колоннами. Неподалеку от помещичьего дома вы непременно обнаружите липовую аллею, ведущую во фруктовый сад, в котором растут яблони, груши и вишни… В доме — просторная прихожая, большая столовая, гостиная и кухня, в которой кипит своя неугомонная жизнь. Лестницы ведут в уютные комнатки и укромные уголки, полные припасами кладовки, библиотеки со старинными и часто довольно ценными книгами. Везде вас окружают старомодная мебель красного дерева и фамильные портреты на стенах. Здесь царит атмосфера уюта, убаюкивающее ощущение досуга, безопасности и отдаленности от вселенской суеты. Таков дом помещика средней руки». В 1873 году некая англичанка, посетившая центральную Россию, писала о покое и красоте русских просторов: «Вокруг простирались бескрайние равнины, ничем не огороженные яркие поля зеленеющего льна и волнующиеся поля пшеницы в обрамлении густых хвойных лесов; орлы парят над головой в чистом голубом небе; тут и там крестьяне в яркой красочной одежде, весело распевающие за работой или устроившиеся в тени берез, чтобы пообедать. А где-то вдалеке белый усадебный дом, наполовину скрытый за деревьями и рядом — белая церковь с синим куполом, усеянным золотыми звездами, с уходящим ввысь позолоченным шпилем и множеством сверкающих крестов, загорающихся ярким огнем в свете солнечных лучей под безоблачным небом. Там и хозяин, и его крестьяне каждую субботу, воскресенье и праздничные дни обращают свои молитвы к Богу. Закончив обед, перед тем, как вздремнуть часок-другой под березами в полуденный зной, благочестивые крестьяне оборачиваются к церкви и осеняют себя крестным знамением. Летом обитатели деревенских домов почти не бывают в помещении. Они все время проводят на воздухе, сидя в тени деревьев за чтением, либо курят (в том числе и многие женщины), вышивают, судачат друг с другом, а иногда небольшими группами отправляются в лес по грибы, из которых затем приготавливают любимые русскими блюда. И правда, ничто не может сравниться с жизнью в загородном доме; все здесь устроено просто, все чувствуют себя непринужденно. Это совсем не похоже на великолепие и богатство, которые мы наблюдаем в Англии; напротив, комнаты почти не меблированы — в них лишь самое необходимое.» Русские, как никакой другой народ, умеют ценить удовольствие жизни в тиши, и многие художники отразили на своих полотнах покоряющую безмятежность русской природы. Исаак Левитан писал широкую спокойную гладь озер и простор лугов. Борис Кустодиев создал портрет своей жены с ребенком в деревенском доме и передал в этой картине теплоту дерева и свежесть сирени. На одном из своих лучших полотен Илья Репин, сам выходец из украинских крестьян, изобразил большую русскую семью, где и стар, и млад мирно сидят за чтением, освещенные яркими солнечными лучами, проникающими сквозь листву деревьев. Колоссальные расстояния и плохие дороги разделяли жителей провинции, поэтому гостей принимали с радушием и щедростью. Русские говорят: «Гостям всегда рады». Виктор Тиссо, путешествовавший по российской глубинке в 1893 году, отмечал: «Никого не удивит неожиданный приезд гостя, в том числе и незнакомца; такое событие всегда воспринимают с радостью. Семейная жизнь протекает в достатке, полная досуга. Вас примут, если вы скажете, что такой-то послал вас, либо просто представитесь. Гости могут жить столько, сколько им заблагорассудится, один день или шесть и даже несколько недель.» Обычно в деревне гостей не отпускали на ночь глядя и превращали в спальню любую комнату в доме. Постели устраивали на диванах и креслах; ночлег предоставляли для десятка знакомых, и при этом хлопоты не считались обременительными, так, будто речь шла о том, чтобы бросить охапку соломы в конюшне. Раскованность и простота жизни в русских поместьях часто приводили в замешательство европейцев, которых шокировала непринужденность общения прислуги с помещиками. В 1805 году Марта Уилмот отмечала: «Вполне обычно видеть хозяев и слуг, вместе исполняющих какой-либо танец, и не раз, когда я оказывалась в незнакомом доме, мне было нелегко отличить хозяйку от ее femme de chambre[53].» Деревенские развлечения были незатейливы. Играли в городки, качались на качелях и качалках, ходили купаться на реки и пруды. Станиславский так описал праздник на воде в своем подмосковном поместье в конце девятнадцатого века. «Огромная лодка с музыкантами, игравшими на духовых инструментах, шла во главе небольшой флотилии из пестро раскрашенных лодок, и весь тот день прошел в соревнованиях по гребле и плаванию на приз. В летнюю ночь на Ивана Купала и стар, и млад играли в заколдованный лес. В простынях и масках мы прятались за деревьями и ждали тех, кто придет искать папоротник, а затем набрасывались на них из наших укрытий. Если прятались в кустах, то мы внезапно выбегали, а если в траве, то старались незаметно подползти… Часто в летние вечера все соседи собирались вместе и гуляли всю ночь до зари». Именины и праздники превращались в запоминающиеся события, подобные описанным Пушкиным в «Евгении Онегине», когда после вечерних танцев и игры в карты для каждого из гостей находилось место на печных лежанках, диванах или кушетках. Некоторые же устраивались, закутавшись в стеганые пуховые одеяла, на ступеньках или лестничных площадках. Младшая дочь Льва Толстого, Александра, рассказывает о жизни в Ясной Поляне: «Постоянно праздновали чьи-то именины, рождения, пекли пироги… Повара жарили кур, баранину, ростбифы, готовили необыкновенное фруктовое мороженое… лакеи чистили батареи грязной обуви, подавали, убирали, горничные крахмалили воротнички, гладили, кучера чистили лошадей, то и дело запрягали, распрягали коляски и катки тройками, дрожки, тарантасы…» Иногда появлялись цыгане и, прервав свои странствия, развлекали всех песнями и плясками. Александра Толстая пишет: «Собирались цыгане обычно на чьей-нибудь квартире, в предместьях Тулы. Составлялся хор. Женщины, в разноцветных платьях, ярких повязках, с перекинутыми цветными шалями через одно плечо, рассаживались полукругом впереди. За ними выстраивались стройные, смуглые човалы с гитарами, в разноцветных шелковых рубашках и плисовых безрукавках. Перебирая струны, стоя впереди хора, дирижер вдруг едва заметно поводил гитарой, и тихо, чуть слышно, одним дружным вздохом поднималась песня; громче и громче, быстрее, резче звенели богатые, могучие аккорды гитаристов. Темп все ускорялся, гости в такт прихлопывали ногами; быстрее, быстрее, громче, не теряя ритма, гитаристы уже всей кистью били по струнам, и вдруг спокойно выплывали цыганки, одна, другая. Они шли, то простирая к кому-то руки, то падая вперед, то, гордо откинув голову, снова опрокидывались назад, дрожа плечами и отбивая чечетку. Сверкали зубы, тряслись на шее золотые монисты. Кричали и гикали човалы, какими-то гортанными, отрывистыми восклицаниями поощряли сами себя плясуны, кричали гости. И вдруг из задних рядов вылетал плясун-човал. Он бил себя руками о колени, бил о пол, как сатана, кружился между двумя женщинами, метался между ними в бешеной чечетке, темп нарастал, гиканье становилось громче, гости кричали, возбуждение доходило до крайних пределов. Последний аккорд гитар, плясуны замирали… наступала тишина». Лошади играли важную роль в деревенской жизни. Русские любили породистых коней. Они были такими замечательными наездниками, что три года подряд в Англии по выездке и конкуру[54] завоевывали престижный кубок короля Эдуарда. В 1914 году в России имелось больше лошадей, чем в любой другой стране мира — 35 миллионов. В то же время в Соединенных Штатах Америки, следовавших за Россией, лошадей было всего 24 миллиона. Россияне вывели немало замечательных, чистокровных пород — серые в яблоках, гнедые и вороные орловские рысаки прославили Россию еще в восемнадцатом веке и считались одними из лучших лошадей в мире для упряжи. Придавая важнейшее значение обеспечению чистокровности породы, государство оказывало финансовую поддержку конным заводам и учредило даже специальное управление коневодства. Лев Толстой так любил лошадей, что получив гонорар за «Войну и мир», приобрел на него большое поместье в двадцать пять квадратных километров под Самарой и основал там конный завод. На этом заводе одно время было четыре сотни чистокровных английских скакунов и рысаков ростопчинской и кабардинской пород. В своем поместье Толстой часто устраивал азартные скачки, в которых наездниками выступали местные киргизы. Русские считали охоту на лисиц скучной и предпочитали охотиться на волков, медведей и лосей. Стремительную русскую борзую специально тренировали для волчьей охоты. В сопровождении целой своры таких быстроногих, изящных собак охотники верхом отправлялись за добычей. Обычно пара борзых натравливалась на волка, собаки по широкому полю бросались с двух сторон преследовать зверя наперехват и, прокусив ему холку, валили на землю. Станиславский писал: «После Петрова дня — начало охоты… В эти сезоны осени и зимы оживал псарный двор. По праздникам с раннего утра съезжались охотники, раздавались рога, шествовали конные и пешие доезжачие, окруженные стаями собак, с пением ехали охотники в экипажах, а за ними тащилась телега с провиантом… По возвращении их с охоты мы любили смотреть убитых зверей, потом происходило общее умывание или купание, а ночью — музыка, танцы, фокусы, пти-же, шарады.» Тиссо рассказывает о том, как он жил в деревенском доме на Украине. В его комнате натертые до блеска полы из дуба были устланы волчьими шкурами, яркие синие с красным занавески украшали окна, выходившие на маленький деревянный балкон. «Ночи в степи были великолепными. Повсюду блики золотого и синего. Казалось, будто небо освещали тысячи мелких вспышек, подобных блеску бриллиантов… После того, как при свете факелов, под звуки охотничьих рожков, выстрелов и радостных возгласов возвращались охотники и загонщики, они танцевали всю ночь напролет». Природа щедро одаривала русскую провинцию. В лесах и полях водилась дичь, малые и большие реки, пруды и озера кишели рыбой. Один английский путешественник побывал во времена Петра Великого в степи и восхищался дикими цветами и травами, которые «роскошным ковром покрывают степь, лишь только стает снег. Спаржа, самая замечательная, которую мне когда-либо приходилось есть, росла так густо, что в некоторых местах ее можно было косить». В 1792 году Уильям Кокс в книге «Путешествия» писал: «Грибов так много, что они составляют существенную часть крестьянской пищи. В каждом сельском доме я наблюдал изобилие грибов, а проходя по рынкам, зачастую поражался, как много грибов там продавали; их разнообразие впечатляло не менее, чем количество; грибы были белые, коричневые, желтые, зеленые и розовые. Русские крестьяне отлично разбираются в них и передают свои знания из поколения в поколение. Многие грибы, которые не отваживаются употреблять в нашей стране, русские из разных слоев общества едят ежедневно». Тысячи огромных корзин, тысячи телег с грибами, по его словам, доставлялись в Москву из сел. Крестьянки с детьми несли множество раскрашенных лукошек из бересты, наполненных грибами, и продавали их в городах. Крестьяне заготавливали грибы, сушили и солили, и в долгую зиму эти припасы заменяли им свежие овощи. Другой англичанин, путешествовавший по российской глубинке в 1873 году, писал: «Огромные количества лесной земляники и малины растут в России, а также много красной и черной смородины… В северных районах есть желтая ягода, своей формой напоминающая шелковицу, под названием морошка. Из нее делают замечательное варенье; морошку также используют в медицине как средство от водянки. В лесу изобилие различных дикорастущих ягод: брусники, голубики, черники и других.» Русские любили подолгу сидеть за бесконечными трапезами, особенно характерными для сельской жизни. Страницы рассказов Гоголя и Чехова содержат множество описаний обильных обедов в деревне; Лев Толстой с восхищением вспоминал пирожки, которые тают во рту. У зажиточных волжских крестьян было в обычае «накрывать столы» по крайней мере два раза в году и приглашать на роскошные пиры 100–150 крестьян, менее богатых. Предполагалось, что щедрость хозяев будет оценена и если им понадобится помощь, то найдется, кому откликнуться на их просьбу. Павел Мельников-Печерский, описывая чаепитие в доме богатого крестьянина в конце девятнадцатого столетия, рассказывал о самоваре, начищенном так, что он «горел огнем». Самовар, водруженный в центр стола, стоял в окружении всевозможных сластей, конфет, пастилы, пирожных, медовых пряников, блинов с патокой, грецких и американских орехов, миндаля, фисташек, урюка, изюма, кураги, инжира, фиников, глазированных фруктов по-киевски, свежих яблок, а также яблок в клюквенном желе. Подали также икру, балык, ветчину, маринованные грибы, несколько графинов водки разных сортов и бутылку мадеры. Много усилий тратилось на приготовление различных кушаний, начиная со щей, основного блюда крестьянского обеда. В деревенских домах имелись просторные кладовки, в них хранили полный набор продуктов, достаточный для того, чтобы пережить долгие зимние месяцы. Одна русская дама описала в начале двадцатого века кладовые в провинциальном доме, в котором ей довелось жить. Это «просторные светлые комнаты с широкими окнами и рядами полок вдоль стен. На одной стене от пола до потолка были размещены крюки, на которых висели копченые окорока и языки, целые свиные бока, домашние колбасы и сыр. Под полками стояли кадки с маслом, мешки с гречей и другими крупами, бочки с мочеными яблоками, грушами и солеными грибами, лари с солью и мукой, сушеные бобы и грибы, суповая зелень, горох, мешки с сушеными яблоками и другими фруктами и сахарные головы. На верхних полках отводилось место для больших банок с различными соленьями и маринадами. Здесь же хранили несколько сортов грибов, свеклу, морковь, репу, помидоры, цветную капусту, лук, огурцы, фасоль, краснокочанную и белокочанную капусту, лук-порей, дыни, арбузы, вишни, дикие яблоки, груши и крыжовник. На других полках в огромных банках стояли разнообразные варенья из ягод и фруктов всевозможных сортов, и, наконец, «четверти» и «сороковки»[55] с сиропами, которые зимой употребляли для приготовления мороженого, кремов и желе, домашних фруктовых конфет и цукатов. Кроме того, имелся большой ледник с продуктами. Капусту квасили в больших количествах. Во время уборки урожая семья среднего размера покупала целый воз капусты, а если семья была велика, то и еще больше. В конце августа все дворы выглядели примерно одинаково: в углу были свалены горой кочны, а посередине 5–6 женщин, вооруженные сечками, рубили капусту в двух-трех корытах, стоявших на столе. Потом солили огурцы. Морковь, репу и свеклу укладывали в большие ящики с песком, яйца хранили в золе, овсе, в липовом настое или в растительном масле. Цветную капусту развешивали по стенам или подвешивали к потолку кладовки. Все настойки, наливки и шипучие вина делали дома, и их запасов хватало на всю зиму. Заготавливали также уксус и горчицу, растительное масло и дрожжи, разных видов мясо и рыбу…» Знаменитая поваренная книга Елены Ивановны Молоховец дает нам самое точное представление о щедром хлебосольстве, считавшемся нормальным в русской семье. Елена Молоховец была женой военного. Она замечательно готовила и всю свою жизнь собирала и записывала кулинарные рецепты. В 1861 году муж в качестве сюрприза подарил на именины тридцатилетней жене изданную им книгу с ее рецептами. Эта книга быстро стала популярной, а в дальнейшем превратилась в самое авторитетное в России руководство по кулинарии; оно оставалось таковым до Октябрьской революции. Названная «Подарок молодым хозяйкам, или средство к уменьшению расходов в домашнем хозяйстве», эта замечательная кулинарная книга с 1861 по 1914 годы выдержала двадцать восемь изданий и разошлась тиражом более чем 600 000 экземпляров. Русские и сейчас с легкой иронией цитируют ставшие легендарными строки: «Не расстраивайтесь, если к вам на ужин вдруг нагрянут двадцать шесть человек. Спуститесь в погреб и срежьте там пару висящих окороков. Возьмите фунт скоромного масла и две дюжины яиц…» На сотнях страниц объемистой книги Молоховец приведено более четырех тысяч рецептов, и среди них рецепты приготовления блюд из пернатой дичи десятка наименований, более двадцати разнообразных паштетов. Поражает огромное разнообразие рецептов. В разделе, посвященном различным «бабам», автор приводит 52 рецепта, первый среди них — хорошо известная «ромовая баба», а последний называется «снежной бабой», и для ее приготовления требуется 24 яичных белка. Описывая разнообразные рецепты на основе яичных желтков, Молоховец приводит «кружевную бабу» и «бабу для приятелей», для приготовления которой необходимы 36 яичных желтков и 6 яиц целиком. Там же приведены рецепты «бабы к кофе, приготовляемой на скорую руку», шоколадной, миндальной и маковой баб, а также «капризной бабы» — изумительного произведения кулинарного искусства, рецепт которого сопровожден отрезвляющими комментариями автора: «Эта баба чрезвычайно вкусна, когда удается, но редко удается». В этой же книге есть разделы, посвященные приготовлению повидла и варений, наливок и ликеров (включая тридцать два рецепта водки с ароматическими добавками), колбас и маринадов. В первое издание 1861 года Молоховец включила раздел, описывающий, как оттаять мороженое мясо и что из него можно приготовить. В то время мороженое мясо широко применялось в России, но было совершенно неизвестно на Западе. Наряду со множеством рецептов кушаний из всех мыслимых сортов мяса, птицы, овощей, а также способов приготовления сладких блюд автор приводит способы составления меню скромных и изысканных обедов, праздничных застолий и завтраков, обедов и ужинов на каждый день года, не требующих больших затрат времени, и кроме того — реестр детских завтраков, кушаний для прислуги, ужинов на балах или танцевальных вечерах и обедов в дни основных религиозных праздников, — в целом более 800 меню. Елена Молоховец дает в своей книге множество полезных советов, объясняя, например, что, используя овощные кухонные отходы, можно вырастить двух маленьких поросят. (Поскольку многие россияне, в том числе и жители Москвы, держали коров и других домашних животных до конца девятнадцатого века, это был полезный совет и для городских жителей.) Она сообщает, что рисовый отвар можно употреблять для смягчения кожи рук, а хорошо промытые и высушенные телячьи желудки — для длительного хранения сыра, и что кровь забитых животных служит прекрасным удобрением для фруктовых деревьев. Автор объясняет, как красить яйца к Пасхе (заверните каждое яйцо в тряпочки цветного шелка или льняной ткани либо положите в воду луковую шелуху и затем сварите яйца) и приводит цены специальных красок для пасхальных яиц (золотая и серебряная — две копейки). Она также объясняет, как накрывать на стол в различных случаях, помещает в книге тщательно выполненные рисунки всевозможных кулинарных приспособлений и даже планы квартир и домов. Автор советует: «в любом жилище должна быть комната для молитвы» и «очень важно, чтобы каждый член семейства имел свой угол, отдельный и спокойный». В 1911 году, когда Елене Ивановне исполнилось восемьдесят лет, было опубликовано «золотое» юбилейное издание ее книги. Все ведущие русские газеты поместили редакционные статьи, в которых выразили похвалу ее труду. В пространное предисловие к юбилейному изданию включены поздравления, поступившие изо всех уголков страны. В нем, помимо прочего, утверждается: «Не много найдется книг на русском языке, выпущенных таким большим тиражом. В России нет уголка, где бы не было этой книги. Нет семьи, которая не имела бы ее в своем личном пользовании». Популярность кулинарных рецептов и советов Елены Молоховец оставалась неизменной, и одно из свидетельств тому — тираж издания 1914 года в 280 000 экземпляров. Даже в конце девятнадцатого века большая часть россиян проживала в селах, деревнях и небольших городках. В 1897 году насчитывалось лишь восемнадцать городов с населением, превышающим 100 000 человек, и в основном они располагались на торговых путях или на границе с другими странами. Москва была единственным большим городом в сердце государства, а пять сотен деревень и городков имели от 1000 до 10 000 жителей. На улицах этих небольших городов можно было встретить все типы, так ярко описанные Гоголем и Тургеневым — государственных служащих в подпиравших щеки высоких воротничках и зеленых цилиндрах, мировых судей, немногих представителей золотой молодежи, неумело копировавших западные обычаи, крестьянок, повязанных яркими цветастыми платками, и мужиков в лаптях. Когда по улице проходил священник, многие кланялись ему, а купцы Гостиного двора, проводившие время за картами и разговорами, снимали картузы. Неподалеку, у захудалого барского дома сидел сложа руки обедневший дворянин, полагаясь на судьбу и ожидая лучших времен. Эти типы были так хорошо известны читателям, что когда Николай I объезжал провинцию, на вопрос, не желает ли он ознакомиться с бытом местных учреждений, Царь ответил отрицательно, якобы сказав: «Нет, в этом нет никакой необходимости. Я читал Гоголя». В этих маленьких захолустных городках американцы нашли бы нечто, напоминающее грубоватые нравы своего Старого Запада. Виктор Тиссо, путешествовавший по России в 1893 году, записал правила, которые были разосланы по почте вновь создаваемым клубом в провинциальном Чернигове. В них, между прочим, содержались следующие пункты: 1. Запрещается входить в клуб в грязных сапогах. В случае плохой погоды, когда на улицах грязно, все члены клуба должны носить галоши, чтобы не пачкать пол. 2. Исполнение канкана во время кадрили запрещено, как и любое нарушение правил приличия. 3. Строго запрещается пить больше, чем позволяют рамки благопристойности, что в наше время случается нередко; если это произойдет, то буфетчик клуба, отпустивший спиртное, будет оштрафован на три рубля за каждого перепившего, а деньги, составляющие сумму штрафа, будут направлены на создание библиотеки. 4. Запрещаются драки во время карточной игры. При игре в бильярд не разрешается бить партнера кием. Иначе нарушитель будет оштрафован на 40 копеек в пользу письмоводителя клуба. Павел Федотов (1815–1852), русский художник «золотого» пушкинского века, одним из первых среди своих собратьев обратился к изображению провинциальной жизни. Федотов родился в Подмосковье и вырос в небольшом городке. Он избрал военную карьеру и, служа офицером, до тридцати лет не брал в руки кисть. Некоторое время Федотов обучался рисованию в Санкт-Петербургской Академии художеств, однако, на его становление как художника в большей степени оказали влияние работы голландских живописцев из коллекции Эрмитажа, которые Павел внимательно изучал. Федотов был очарован сюжетами голландских картин, изображением на этих полотнах одежды и деталей обстановки. Его живописные произведения, скрытые сатиры на провинциальные манеры представителей нарождавшегося среднего сословия, обладают такой же остротой, как и повести Гоголя. В «Сватовстве майора» художник показывает радостное волнение в семье богатого провинциального купца в тот момент, когда в дом приходит свататься обедневший дворянин средних лет. Здесь и разряженная мамаша, в возбуждении убеждающая свою дочь постараться произвести благоприятное впечатление, и отец в традиционном сюртуке, наблюдающий за происходящим с явным замешательством. Картины Федотова были первыми, отразившими критический взгляд на русскую жизнь. Такая позиция стала более характерной для общественной жизни 1860-х годов, и работы Федотова существенно повлияли на творчество художников-реалистов последней четверти девятнадцатого столетия, называвших себя «передвижниками». Средоточием жизни провинциального города всегда была рыночная площадь, заваленная товарами, которые привозили крестьяне. Красочные ярмарки и базары с участием цыган, бродячих актеров и танцующих медведей регулярно проводились в городках и селах по всей стране. В Европе такие ярмарки прекратили свое существование в средние века, в России они были широко распространены вплоть до самой революции. Они устраивались во многих российских городах. Некоторые ярмарки были специализированными, на них продавались изделия крестьян или ремесленников из определенных районов; в целом по России каждый год устраивалось по нескольку тысяч ярмарок — средних и малых. Только в конце девятнадцатого века с появлением железных дорог значение таких ярмарок стало падать. Самой значительной из всех ярмарок, самой крупной в Европе, и, видимо, даже во всем мире, была Нижегородская, которая проводилась ежегодно с 15 июля по 10 сентября. Нижний Новгород расположен к юго-востоку от Москвы в одном из богатейших сельскохозяйственных районов России, в месте слияния двух крупных рек, при впадении Оки в Волгу. Поэтому товары было легко привозить туда водным путем, и ярмарки устраивались по соседству с Нижним Новгородом начиная с середины четырнадцатого столетия. В девятнадцатом веке товары из Европы и западной части России доставлялись на ярмарку по железной дороге, а с востока — по старым торговым путям на санях, баржах и караванами. Нижегородская ярмарка была одной из самых впечатляющих достопримечательностей дореволюционной России, головокружительным калейдоскопом зрелищ, звуков и человеческих типов, который Мусоргский изобразил в своем фортепьянном цикле «Ярмарка в Нижнем». Миллионы крестьян и купцов из Европы и Азии съезжались на эту колоссальную ярмарку. Некоторым жителям Азии приходилось тратить целый год, чтобы добраться до ярмарки и вернуться домой. За два месяца ярмарки население города возрастало с 40 до 200 тысяч человек; ежедневный приток гостей можно было оценить по количеству проданного хлеба. Товары на сумму, эквивалентную 200 миллионам долларов, продавались или обменивались в течение шести недель, и эта ярмарка устанавливала цены товаров по всей Империи. Даже в 1914 году во время двух летних месяцев Нижегородская ярмарка привлекла более 400 000 посетителей. Среди гостей Нижнего Новгорода в 1872 году была предприимчивая американка Эдна Дин Проктор, которая оставила подробный и чрезвычайно живой рассказ о своем посещении легендарной ярмарки: «Со станции мы сразу поехали в гостиницу «Россия»… Первый этаж распахнут на улицу, ко входам прибывают целые вереницы самых разнообразных экипажей и, высадив седоков, тут же отъезжают. На следующем этаже — большие обеденные залы, в которых можно увидеть все мыслимые и немыслимые костюмы и услышать речь на всех европейских языках… Резервуары с проточной водой, окаймленные кустиками папоротника и живыми цветами, кишат знаменитой волжской стерлядью, которая до поры резвится, но в любую минуту может быть выловлена и подана к столу гурмана… Выйдя из дверей отеля, мы наняли дрожки, так как до Ярмарки километра два. Улицы были заполнены пешеходами, экипажами, подводами, телегами и повозками всех сортов, снующими взад-вперед. По мере того, как мы спускались по склону холма к мосту через Оку, толпа все уплотнялась, так что нам было все труднее продвигаться вперед. Казаки, служившие в конной полиции, со сверкающими взорами, на горячих конях, слившись с ними подобно кентаврам, гарцевали по мосту; а кругом — странные костюмы и наречия, слепящая пыль, которую ветер швырял в лицо, гомон, доносящийся с лодок на реке. Мы начинали постигать, что это такое — Ярмарка в Нижнем». Причалы вдоль Оки, протянувшиеся на многие километры, были забиты горами железа, тюками с хлопком, ящиками с чаем, а на реке стояло так много разнообразных судов, что они казались продолжением города. На всем водном пространстве, насколько хватало взгляда, реку бороздили пароходы, крытые баржи, буксиры и лодки. Наплавной понтонный мост длиной в километр и такой же широкий, как какая-нибудь авеню в Нью-Йорке, соединял противоположный берег с территорией ярмарки. Суета и оживление, царившие на этом мосту, были ни с чем не сравнимы в России. Дрожки с бешеной скоростью мчались по этому раскачивавшемуся мосту среди толп крестьян и странников. Тут были персы и армяне в длинных черных и синих халатах, перехваченных блестящими поясами, в огромных тюрбанах, конусообразных фесках или высоких каракулевых папахах, татары в оранжевых рабочих рубахах, китайцы, греки в красных фесках, темноглазые грузины и турки в мешковатых шароварах. Базар с прилегающей к нему территорией представлял собой целый город из камня, специально построенный для проведения ярмарок после пожара 1824 года в болотистой местности. Он был с трех сторон окружен каналами, а с четвертой к базару примыкала открытая площадь, на которой располагались дома губернатора и других крупных чиновников. Двенадцать длинных проспектов пересекались с улицами, разделяя территорию ярмарки на кварталы, в которых находились пять-шесть сотен магазинов. По обеим сторонам проходов прогуливались толпы народа, останавливаясь, чтобы поглазеть на жонглеров или послушать музыкантов; здесь же сновали продавцы сладких напитков, шербета и всякой мелочи, расхваливая свои товары. Эту центральную территорию облепляли со всех сторон тысячи сооружений из кирпича, дерева и даже желтых, зеленых и красных циновок, в которых располагалось до шести тысяч лавок. Все живое на базаре жужжало и копошилось, напоминая человеческий улей. Целые ряды ресторанов и дешевых гостиниц на многих улицах были заполнены людьми. Мужчины, женщины и дети толпились у бочек с соленьями и маринадами, сидели на лавках и лузгали семечки, жевали фрукты, грызли орехи, ели пряники и сушеную рыбу, запивая все это квасом. Повсюду продавались арбузы. Они лежали горами на причалах и телегах, и казалось, что каждый человек, будь то мужчина, женщина или ребенок, и в городе, и на ярмарке без передышки лакомился мякотью этого сочного красного плода. Пар, вырывавшийся из самоваров, которые разносили торговцы чаем, клубился в воздухе, цирюльники брили головы прямо под открытым небом, и повсюду на крышах и деревьях взмахивали крыльями и ворковали голуби, которых не разрешалось убивать. Ярмарка была заполнена народом. Там можно было приобрести штучные товары из Англии и Франции, духи из Константинополя. Госпожа Проктор писала: «Обогнув губернаторский дом, мы вошли на базар и сначала попали в ряды, где продавались одежда и украшения. Русские с Урала торговали здесь различными камнерезными изделиями, изготовленными на фабрике Екатеринбурга или местными ремесленниками в свободное от работы время на домашних станках; броши, пуговицы и печатки из великолепного малахита, этого яркого камня с прожилками, образующими таинственные узоры, что делало его в древности излюбленным амулетом; кристаллы аметиста насыщенного сиреневого цвета, соперничающего по красоте с богатством колористической гаммы виноградных вин; аквамарины, переливающиеся всеми красками лазурного моря в тени или на солнце; россыпи топазов всех оттенков от бледно-желтого до оранжево-коричневого и бусины розоватого или чисто белого горного хрусталя в виде ограненных шариков для ожерелья или вплавленные в печатки с 12 гранями, на каждой стороне которых был изображен один из знаков зодиака, и самые редкие вещицы — пресс-папье с основаниями из яшмы, на которых красуются полудрагоценные камни Сибири, превращенные искусной обработкой в листья и плоды. Тут же купцы из Хорезма и Бухары, продающие украшения и тонкие брусочки лазурита и бирюзы, и прибалтийские немцы с янтарем, который охотно покупают китайцы, чтобы возжигать его как душистый ладан при обращении к богам. Тут и персы с южного берега Каспийского моря, демонстрирующие ковры и шали, в том числе кашемировые. Это красивые чернобородые мужчины в длинных восточных халатах из вытканного ими самими шелка, украшенных позолоченными поясами, свободно разговаривающие с иностранцами по-французски. Далее люди, представляющие все народности от Нижнего Новгорода до Атлантики с разнообразными тканями и мелкими поделками своих стран. Но более всего на ярмарке товаров из России. Здесь в изобилии выставлены груды шелка, атласа и ситцевых тканей из Москвы, часть из них вытканы золотыми и серебряными нитями, чтобы удовлетворить спрос восточного рынка. Здесь и кипы набивных тканей яркой расцветки для тех же покупателей, изящные изделия из серебра и кожи, ножи и холодное оружие из Тулы и целые склады самоваров». Крестьяне, по словам американской путешественницы, предпочли бы ходить босыми, чем жить без самовара, и нет семьи настолько бедной, чтобы обходиться без него; более 72 000 самоваров ежегодно продавались в Нижнем. В сундучном ряду стояли целые штабеля деревянных сундуков, окованных медными или железными полосами, окрашенных в малиновый, зеленый или синий цвета и разрисованных фруктами, цветами и странными существами на персидский или арабский манер. Были лавки со множеством картинок и портретов царя, стопы ящиков со свекольным сахаром из центральной России и длинные ряды с бочонками, наполненными осетровой икрой с Волги, Камы и реки Урал. Покупателей мехов особенно привлекали просторные магазины, в которых продавали шкуры, от волчьих, ценой в несколько копеек, медвежьих и тигровых, «прекрасно выделанных и невероятно дешевых», до отменных серебристых шкурок соболей. Неподалеку торговали войлоком, и тонким, и плотным для изготовления шапок, шерстяными одеялами и валенками, и половичками из сибирской шерсти, которые клали поверх дорогих ковров или стелили в сани. Многие из купцов, по словам госпожи Проктор, ранее были крепостными, и хотя в те времена по закону они могли взять кредит на сумму не более пяти рублей, порядочность купцов была столь известна, что лишь под одно честное слово им ежегодно доверяли огромные суммы. «А теперь, — писала госпожа Проктор, — они торгуют на свой страх и риск, не платя дань никакому хозяину. Некоторые из купцов имеют благородный облик и незаурядные деловые качества, так что они вполне могли бы занимать высокое положение в любом торговом центре мира.» Самой важной статьей торговли в Нижнем был чай. Из пятнадцати миллионов фунтов чая высшего сорта, поступавшего в Россию из Китая через Кяхту, часть направлялась прямо в Москву, но в основном этот чай поставлялся на Нижегородскую ярмарку, откуда уже попадал во все уголки Империи. В китайском квартале базара, в домиках, выкрашенных в желтый цвет и разрисованных китайскими иероглифами, с выступающими крышами, на углах которых висели колокольчики, располагались магазины крупных торговцев чаем. Там можно было попробовать редкие сорта чая, упакованного в бумагу, затем в фольгу, уложенного в деревянные ящички и, наконец, — в воловью шкуру. Взяв длинный стальной щуп с продолговатым желобком и острым концом, торговец пробуравливал им отверстие в ящичке и вынимал этот щуп со щепоткой чая, который покупатель разминал в своих пальцах, нюхал или жевал. В складах с чаем, выстроившихся вдоль причалов, громоздились тысячи подобных кожаных упаковок, каждая около 18 квадратных дециметров. Их ценное содержимое в течение восемнадцати месяцев путешествовало от Кяхты, удаленной на шесть тысяч километров. Прочно закрепленные, они доставлялись на верблюдах, баржах и на санях, сначала в Пермь, а оттуда вниз по Каме и затем вверх по Волге в Нижний. В этих складах был чай, специально предназначенный для мусульман, киргизов и калмыков, а также огромное количества чая тех сортов, которые предпочитали в России. «Здесь были разные сорта отборного черного чая, выращенного на севере Китая и сохранившего свои вкусовые качества; почти бесцветный во время сбора, но отличающийся тонким вкусом и превосходным букетом, этот чай будоражил кровь, как вино, — замечала госпожа Проктор. — Продавали и ревень, который Китай ежегодно в огромных количествах (до 250 тонн) вывозит через Кяхту, шелк в странных тюках и халаты яркой расцветки». Под навесами, протянувшимися почти на полтора километра вдоль реки, и прямо на песчаном берегу лежали груды железа из Сибири, второго по значимости товара, продававшегося на ярмарке. Железо было рассортировано в зависимости от вида; отдельно хранились болванки, листы, рельсы, котлы для кочевников, домашний инструмент и кухонные принадлежности для крестьянского хозяйства. По берегам реки располагались склады, заполненные хлопком, ветошью для изготовления бумаги, шкурками степных грызунов и зерном с плодородных полей юга. Чуть поодаль огромное пространство было занято бревнами, которые сплавляли в Нижний в плотах или доставляли на баржах, а у самой воды, прямо на земле или на лодках, в ожидании разгрузки, были свалены тонны вяленой рыбы с Каспия и Нижней Волги, «основная еда бедняков во время религиозных постов, которые занимают треть года.» Чтобы попасть в Нижний из оазисов далекой Татарской степи, каждой весной к российской границе тянулись караваны из пяти-шести тысяч верблюдов. Петр Великий первым оценил значение этих оазисов и проложил дороги от Нижней Волги к Оксусу[56], которыми пользовались даже в конце девятнадцатого века. Два месяца спустя верблюжий караван прибывал в Оренбург, проделав путь в тысячу шестьсот километров, а оттуда товары доставляли к Волге, чтобы водным путем подняться до Нижнего. Мусульмане из Бухары и соседних государств привозили пшеницу и ячмень, выращенные на поливных землях, хлопок в тюках и черный, как смоль, каракуль с блестящими завитками. Самые красивые шкурки отправляли в Тегеран и Константинополь, менее ценные черные, белые и серые шли на изготовление шапок для персов и татар, а те, что назывались «мерлушкой», поставляли в Европу и Америку. На ярмарке продавали полосатые или вышитые халаты из Хивы, пользовавшиеся большим спросом у российских татар, яркие шелковые шали и платки из мягких бухарских тканей. Караваны привозили также бесподобные сушеные фрукты из тех же областей — персики, виноград, абрикосы и восхитительные зеленые и желтые дыни с Оксуса. Госпожа Проктор отмечала: «Некоторые азиатские купцы продают все, что привозят на ярмарку, но большинство из них обменивают свой товар на промышленные изделия с большой выгодой для русских; азиаты приобретают железные котлы, металлические изделия, большие медные самовары, драгоценности, коралловые бусы, кожу, тонкое сукно, белый муслин, набивные ситцы, бархат, золотые нитки для вышивок, шали ярких расцветок, ленты и сахар. Оружие и боеприпасы обмену не подлежат, поскольку Россия не хочет предоставлять этот товар своим беспокойным соседям. Вдоль причалов снуют татары, которые тащат туда-сюда свои товары и покупки. Одни облачены в кафтаны из синей хлопчатобумажной ткани, другие — в овечьи тулупы, на головах у них тюрбаны или шапки с меховой опушкой. Верующие ежедневно молятся в мечети, возвышающейся за армянской церковкой и красивым русским храмом в конце базара…» Около мечети давали представления бродячие цирки, балетные и драматические артисты. Об их выступлениях извещали множество флажков и вымпелов, грохот барабанов и громкие звуки духовых инструментов. Вдоль реки протянулись ряды бань, построенных из бревен и досок, выкрашенных во все цвета радуги; эти бани охотно посещали и мужчины, и женщины. За базаром располагались рестораны, концертные и танцевальные залы, помещения для совершения торговых сделок и множество небольших гостиниц и чайных. На ярмарку съезжались театральные труппы, музыкальные ансамбли из Тироля и Венгрии, французские артистки варьете, гадалки, зазывалы и балаганщики самого разного толка. В кафе и на открытых площадках танцевали и пели цыгане. В некоторых трактирах деревенские парни в красных подпоясанных рубахах пели и лихо отплясывали задорные русские танцы под аккомпанемент бубна и гармошки, а посетители тем временем потягивали водку и пиво, заедая их закусками с непременными икрой и огурцами. В гостинице «Германия» выступали хоры из двадцати-тридцати девушек из России, Германии, Венгрии и Польши. «Вечером, — продолжает миссис Проктор, — весь город предавался развлечениям. Мириады лампочек освещали улицы и набережные Оки, тихие воды которой четко отражали каждый предмет на берегу. Свет множества разноцветных фонариков падал на землю; музыка и гул голосов наполняли воздух… а в минуты редкого затишья слышалось кваканье лягушек, словно напоминая людям о том, что цивилизация еще не полностью отвоевала у природы древние болота».[57] 
Примечания:5 Татары, или тартары, как часто произносили это слово, — имя, данное русскими жителям южной части Золотой Орды. В конце концов и монголов стали называть в русских летописях татарами. 52 Крепостничество в какой-то форме существовало почти у всех народов и изжило себя лишь к концу девятнадцатого века. В Западной Европе оно было сначала отменено во Франции, где ему положила конец Французская революция 1789 года. Между 1807 и 1816 годами подобная реформа была проведена в Испании, южной Италии и на большей части Германии. На остальной территории Германии и во владениях Габсбургов крепостное право было отменено в ходе Революции 1848 года. Проявления крепостного права существовали в Америке до 1833 года, когда наконец-то в штате Нью-Йорк была отменена манориальная система. Что касается рабовладения, то в Великобритании оно прекратило существование в 1833 году, во французских колониях — в 1848, в Голландской Ост-Индии — в 1859–1869 годах. В Аргентине оно сохранялось до 1853, в Венесуэле до 1854, в Перу до 1856, в Соединенных Штатах Америки — до 1863 и в Бразилии — до 1881 года. 53 femme de chambre — горничной (фр.) 54 конкур — скачка с препятствиями. 55 «четверть», «сороковка» — названия связаны с долями от емкости ведра, одна четвертая и одна сороковая часть. 56 Оксус — древнее название Аму-Дарьи. 57 После визита в Нижний Новгород миссис Проктор продолжила путешествие и посетила Саратов, где увидела выставленные в витринах магазинов маленькие бюсты Авраама Линкольна. «Его серьезное доброе лицо было так же обаятельно на берегах Волги, как и в нашей стране», — отметила американка. |
|
|||
|
Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх |
||||
|
|
||||
