12. ВЕРНЫМИ ПРОТОРЕННЫМИ ПУТЯМИ

ПРОШЛОЕ-ЛУЧШИЙ СВИДЕТЕЛЬ.

(РУССКОЕ ИЗРЕЧЕНИЕ)

Великолепие царских дворцов и величие храмов прославляли могущество русской земли. Но как бы значительны ни были архитектурные шедевры, не они составляли гордость русской национальной сокровищницы. Ценнее золота и драгоценных камней были люди с их неуемным воображением, создатели богатой народной культуры, которой длительное время пренебрегали.

Петр Великий со свойственной ему титанической энергией резко повернул колесо истории страны, решив отказаться от традиций Московии и навсегда соединить Россию с Западом. Он и его преемники на троне вполне могли навязать свою волю дворянству, но и императоры бессильны изменить обычаи народа. Крестьяне, с присущим им терпением, продолжали жить своей привычной жизнью. В течение восемнадцатого века народное искусство сильно отличалось от дворянского и развивалось по-своему, независимо от пути, избранного верхами. Две культуры развивались параллельно: одна — привнесенная, западная и другая — исконная, национальная, лишь отчасти воспринимавшая заморские стили. Искусство, находившееся на службе у дворянства, ориентировалось на западные образцы, в деревне оставались неизменными народные традиции. В девятнадцатом веке это древнее культурное наследие, истоки которого восходили к временам Киевской Руси и даже к более ранним векам славянства, обрело новую ценность. Сначала робко, а затем все интенсивнее, оно начало утверждать себя.

Вдали от холодной столицы и надушенных гостиных, где с жаром обсуждались идеи западных философов, среди бескрайних полей и лесов России люди упрямо держались за старые обычаи. Они сохраняли простоту в обращении, искреннее гостеприимство, отзывчивость и милосердие. Они по-своему следовали церковным традициям. Крестьяне из поколения в поколение передавали сказания, лелеяли народные песни, водили хороводы и помнили тысячи суеверных примет о домовых и леших. Они бережно хранили старинные народные узоры, которые вышивали на льняных полотенцах и вырезали на наличниках и фронтонах деревянных изб.

В каждой губернии, а иногда и в уездах придерживались своего стиля, как в повседневной, так и в праздничной одежде. Дворяне и горожане могли одеваться по-западному, крестьяне же предпочитали традиционный костюм. Они были прозорливее. И пусть светское общество подражало иностранным модам — они знали, что они правы. Это была их земля, кто бы ею ни владел, и их обычаи были верными, как бы ни пытались какие-то глупцы перенять заморские привычки. Внешний вид таких людей крестьяне выставляли на посмешище в своих деревянных игрушках и популярных лубочных картинках. В конце концов, они одержали верх. Именно эта богатая народная культура, заново открытая в девятнадцатом столетии великими художниками России, сначала вдохновила их самих, а затем удивила и весь мир красочностью и жизнелюбием.

Рассматривая все проявления национальной культуры как недостойные внимания и мужицкие, высший свет в начале девятнадцатого столетия лишь следовал господствовавшему на Западе представлению о России. Ничего не зная о русских традициях, европейцы считали россиян варварами, подразумевая под этим понятием нечто привлекательное и в то же время безнадежно отсталое. Вдохновленные такой idee fixe[27], многие путешественники с Запада, приехав в Россию, видели здесь, подобно маркизу де Кюстину, лишь то, что подтверждало их предвзятые представления.

Однако были и другие, более проницательные иностранцы, способные заметить и оценить особенности русского характера. Наблюдательная мадам де Сталь, проехавшая через всю Россию в 1812 году, оспаривала принятое на Западе мнение, отмечая: «Я не нашла ничего варварского в этих людях. Напротив, в их обращении есть нечто изящное и мягкое, чего не встретишь в других местах.» Она рассказывала об обходительности русских, об их любви к песне, их смелости и выносливости: «У этих людей такой характер, что они не боятся ни усталости, ни физических страданий; в этом народе сочетаются терпение и живость, веселость и грусть. В них поразительно соединились противоположные черты характера, и это свидетельствует об их величии, ибо только выдающиеся личности совмещают в себе противоположности; масса же, как правило, безлика».

Внимательные иностранцы отмечали, что внешность русских зачастую обманчива — об этом нелишне помнить и в наши дни. Лохматый овечий тулуп, длинные волосы, громкий голос и косматая борода русского мужика придавали ему грубый вид, который часто шокировал случайного наблюдателя. Несмотря на усилия Петра I, русские продолжали относиться к бороде как к особой ценности. Пословицы утверждают: «Борода в честь, а усы и у кошки есть» и «Велики усы, а все бороды не выкроишь». Иноземцев поражали полные достоинства лица русских крестьян и купцов, которых они встречали на ярмарках. Один путешественник писал: «Разглядывая торгующих цыплятами или говядиной стариков с густыми бровями, развевающимися бородами и мягким взглядом, можно было бы держать пари, что все они философы».

Тот, кто брал на себя труд заглянуть за внешнюю грубую оболочку и поговорить с русскими на их родном языке, непременно обнаруживал, что наиболее поразительными чертами простых людей были их мягкость и добрый нрав.[28] От каждого имени русские обычно производили нежные, уменьшительно-ласкательные имена: Иван становился Ваней, Мария — Машей. И даже от них образовывали уменьшительно-ласкательные — Ванюшка, Машенька.

Иоганн Георг Коль, немец, проживший в России шесть лет и свободно говоривший по-русски, в 1842 году так отзывался о простых жителях этой страны: «Обратитесь к нему с несколькими приветливыми словами, и вы обнаружите в нем добродушие и дружеское расположение. «Здравствуйте, батюшка», скажет он, — «Слава Богу, здравствую». И тогда все лицо его расплывается в улыбке, он снимает шапку и рукавицы, делает поклон за поклоном, крепко пожимает вашу руку с непринужденной сердечностью. Нескольких слов бывает достаточно, чтобы он начал рассказывать вам длинные истории и анекдоты. Мягкая, нежная, открытая душа народа проявляется и в том, что, встречаясь, два крестьянина ведут себя более церемонно, чем наши представители высших классов. Самый последний русский поденщик приветствует своего беднейшего двоюродного брата столь же вежливо: он трижды снимает перед ним шапку, пожимает руку, называет его братцем, батюшкой или дедушкой и, то и дело кланяясь, заинтересованно расспрашивает, как его дела, и желает ему Божьей милости, благословения Господня и покровительства всех святых так, будто он имеет дело с важной персоной».

В ответ на расспросы крестьянин никогда за словом в карман не лезет. В своей реакции, по впечатлениям Коля, он зачастую «находчив, а подчас и язвительно остроумен», обладает чувством юмора и независимостью суждений. Русские приправляют свой разговор меткими пословицами, исполненными народной мудрости. Эти пословицы могут быть спокойными по тону: «Поспешишь — людей насмешишь»; скептичными: «У правды семь концов», «Чужая душа — потемки», «Человека узнаешь, когда с ним пуд соли съешь». Порой в них таится чувство юмора, лукавого и грубоватого: «Красная девица в бане мужика не забоится, а дурнушка — со стыда сгорит», а иногда ирония: «Бойся жизни, а не смерти», «Не в гору живется, а под гору». Они годятся на любой случай, касаются всего, содержат практические житейские советы, приобретенные народным опытом: «Не подмажешь — не поедешь», «От трудов праведных не наживешь палат каменных».

Русский крестьянин всегда был хитрым, прекрасно знал, как можно ловко обойти законы, если не желал им подчиняться. Иван Андреевич Крылов, русский Эзоп, рассказывает историю об уклоняющемся от церковных запретов крестьянине[29], который клятвенно обещает, что не будет есть в постные дни никакой мясной пищи и не будет есть куриные яйца, «сваренные в печи». Крестьянин, который и не думал отказываться в постные дни от яиц, вбил гвоздь в стену и подвесил на нем яйцо на проволоке; затем он подставил под яйцо свечку и приготовил его. Разоблаченный священником, крестьянин лукаво объяснил, что надеялся таким способом не нарушить заповедь. «Видно Бес научил тебя этому!», — рассердился священник. «Прости, Отец святой, прости мое ты прегрешенье! И сам не знаю я, как впал во искушенье; ах, наустил меня проклятый Бес». Тут бесенок, который сидел никем не замеченный за печкой и посмеивался, глядя на подвешенное яйцо, вскричал: «Не стыдно ли всегда клепать на нас! Я сам лишь у тебя учился сей же час, и, право, вижу в первый раз, как яйца пекут на свечке».

Своеобразие русского характера удивляло и часто ставило в тупик иностранцев. Некоторые русские привычки казались невероятными; так, например, европейцев, которые менее требовательно, чем русские, относились к содержанию тела в чистоте, поражал веками сохранявшийся на Руси обычай ходить в баню. Энтони Дженкинсон, капитан-купец эпохи Тюдоров, в шестнадцатом веке описывал русские бани с немалым удивлением, и это — вполне типичная реакция иностранцев даже и в более поздние времена: «Они моются два-три раза в неделю. В зимнее время и почти все лето крестьяне топят печи, и в доме становится так жарко, что на первых порах иностранцу это не очень-то понравится. Вы увидите, что, закаляя свое тело, они время от времени выскакивают из бани в мыльной пене, окутанные паром… и, совершенно обнаженные, тут же прыгают в речку либо окатывают себя с ног до головы холодной водой даже в самое морозное зимнее время».

Впечатление иностранцев о том, что русские неряшливы, как правило, было связано с тем, что они носили, почти не снимая, овечьи тулупы с неприятным резким запахом. Все жители городов и сел ходили в баню не реже одного раза в неделю, а некоторые — ежедневно. В парилках наиболее состоятельных россиян воздух пропитывался ароматом трав. Русским непонятно, как европейцы могут обходиться без такой бани. В Московии бояре часто встречались там, чтобы обсудить государственные дела. Когда возводились каменные дворцы Версаля, в них не было никаких удобств, не говоря уж о ваннах. А в те же годы царь Алексей Михайлович приказал построить в Коломенском бани не только для членов своей семьи, но и для слуг, причем не одну, а целых три. В каждой деревне есть бревенчатые бани, напоминающие финские сауны. Их обычно ставят у реки или озера.

Русский писатель Мельников-Печерский описывает баню богатого волжского крестьянина девятнадцатого века. «Баня стояла в ряду прочих крестьянских бань за деревней, на берегу Шишинки, для безопасности от пожару и чтобы летом, выпарившись в бане, близко было окунуться в холодную воду речки. Любит русский человек, выпарившись, зимой на снегу поваляться, летом в студеной воде искупаться… Высокая, белая, светлая, просторная, она и снаружи смотрела дворянскою, а внутри все было чисто и хорошо прибрано. Липовые полки, лавки и самый пол по нескольку раз в год строгались скобелем, окна в бане были большие, со стеклами, и чистый предбанник прирублен был».

Попав в баню, русские парятся до полного изнеможения, хлещут себя березовыми вениками, а затем, голышом, красные от жары, бросаются вниз головой в ледяную воду речки. Русский писатель Александр Куприн описывал такую сцену: «Первое впечатление было, что ты объят огнем, пот не выступает, охватывает ужас, сердце замирает. Но скоро тело привыкает к холоду, и когда возвращаешься в баню, чувствуешь невыразимую легкость, так будто бы каждый мускул, каждая клеточка твоего тела наполнены блаженной радостью, мягкой и в то же время полной энергии».

В 1805 году один англичанин с изумлением отмечал: «У русских есть лекарство от любой болезни: выпить два стакана водки, попариться с веником, а потом окунуться в Неву или покататься по снегу».

Невоздержанность русских в еде и питье еще более шокировала иностранцев. По русской пословице, «пир удался, если каждый напился». Но, пишет Коль, в то время как после выпивки немцы становятся грубыми и хвастливыми, англичане грубыми и отвратительными, а испанцы — мрачными и мстительными, русские веселятся и блешут юмором. «На первой стадии опьянения они начинают безудержно болтать и рассказывать разные истории, петь и объясняться в любви, и, целуясь, едва не душат друг друга в объятиях. Постепенно даже враги примиряются и тоже начинают обниматься, прежние обиды забываются. Всех незнакомцев, любого положения и возраста, встречают сердечно, целуют и принимают ласково…» Напившись, русские, по словам Коля, не дерутся, но часто крушат столы и стулья, бьют окна. «Чем больше русский пьет, тем лучше кажется ему мир, и наконец ликование выливается в нескончаемую песню, и с песней, бормоча себе под нос, он возвращается в санях, полусонный, домой, куда его трезвая умная лошадь привозит сама». На вопрос Коля, обращенный к крестьянину, о привычке к выпивке, тот невозмутимо ответил: «Такими русских сотворил Господь, что ж поделаешь? Кто изменит их?»

Как бы то ни было, это тоже проявление человеческой природы. Воспитанные в теплой душевной атмосфере, русские никогда не были одержимы пуританской идеей неискупимого греха. Православная церковь учит, что любой грех, если в нем искренне покаяться, может быть прощен. Сильная сторона русского характера состоит в том, что во всех несчастьях и испытаниях русский сохраняет здравомыслие и чувство уверенности. «Брань, — скажет русский спокойно, — на вороту не виснет», и «одна речь не пословица». Прямодушный и несентиментальный, он сочувственно относится к человеческим слабостям и промахам: «Не рой яму другому, сам в нее попадешь».

Как человек близкий природе, русский знает жизнь в разных ее проявлениях и трезво, реалистично ее оценивает. «Назвался груздем, — гласит пословица, — полезай в кузов»; «По одежке протягивай ножки».

Жизнь простолюдина протекала в неспешном ритме природы и направлялась церковью. И там, и тут его приучали к терпению. «Бесовская работа быстрая, — говорят русские, — простая да броская. Бог трудится медленно; посмотри на мир». Вера в Господа настолько характерна для русского человека, что слово «крестьянин» по сути то же самое, что «христианин». После посещения России в 1867 году каноник лондонского собора Святого Павла написал: «Мне кажется, что ощущение присутствия Бога, чувство сверхъестественного проникло в жизнь русских глубже, чем в жизнь других народов Запада».

Православная церковь учит, что «Бог всегда среди нас», и в напоминание об этом иконы вешали не только в «красном углу» каждой избы, но и у колодцев, у родников в честь Святой Параскевы Пятницы, в конюшнях, в торговых лавках и ресторанах, в учреждениях, даже на железнодорожных станциях.

На Руси почти треть года объявлялась церковью святыми днями, и до революции пост занимал больше, чем половину дней в году. Каждую неделю постились по крайней мере два дня, в среду и в пятницу. Кроме того, соблюдали длительный Петровский пост, который заканчивался 12 июля, двухнедельный пост на Успение в августе, шестинедельный перед Рождеством и Великий пост перед Пасхой, тянувшийся семь недель. Эти частые посты считались обязательными не только среди крестьян, но и в других слоях общества. В деревнях на Рождество, Крещение и Пасху священник посещал своих прихожан, проводя в каждом доме короткую церковную службу. Каждый русский в течение всей жизни носил нательный крест, который надевался при крещении. Именины, или День Ангела, отмечался как праздник в честь собственного небесного покровителя, и люди посылали поздравления друзьям и родственникам чаще не на день рождения, а на именины. Крестьяне планировали свою жизнь с учетом церковных праздников и праздников в честь разных святых, с которыми раз и навсегда связывались определенные действия. Стада впервые выгоняли на пастбища 27 апреля, на день Преподного Стефана, священник благословлял их и кропил святой водой. Пахоту начинали в день Святого Георгия. Яблоки, независимо от их спелости, снимали в августе в день Преображения Господа Бога. Крестьяне верили, что до этого дня яблоки нельзя срывать, так как в них содержится яд, а после, даже зеленые, они уже не могут причинить вреда.

«В сущности, — писал Коль, — ничто так не отличает русского из низшего сословия, как его вера в Бога. «Бог с тобой», «Бог подаст» — выражения, которые слышатся на каждом шагу… можно сказать, что простолюдины и живут, и ходят под Богом». На оживленном Сенном рынке в Петербурге Коль переходил от одного торговавшего крестьянина к другому и каждого спрашивал: «Как дела?» В ответ он слышал: «Слава Богу, хорошо», «Слава Богу, сносно», «Слава Богу, не жалуюсь». А когда один из них ответил: «Слава Богу, хуже некуда», — Коль спросил, как же он мог так сказать. Мужик миролюбиво заметил: «Я благодарю Бога и в беде, и в радости». «Русских, — продолжал Коль, — можно назвать магометанами христианства. Почти каждая фраза у них либо начинается, либо кончается словами: «одному Богу известно» или «если Богу будет угодно»».

Это невозмутимое восприятие превратностей судьбы и сочувствие к людскому страданию — быть может, самые сильные стороны характера русского человека и яркое проявление традиций русского православия.

Известно несколько покровительственное французское изречение: l'ame slave[30], вслед за чем неизменно добавляется «она любит страдать». Это несправедливо. Русские не любят страдать, но за долгие годы своей истории им часто приходилось страдать и терпеть удары судьбы. Их опыт вселил в них уверенность: есть предел тому, что человек может понять и что он может изменить, отсюда его готовность принимать от жизни все — и радость, и горе. Этот фатализм, возможно, лучше всего выразился в двух утешительных русских выражениях, которые произносят то весело, то грустно: «все пройдет» и «ничего».

В самом начале двадцатого века английский писатель Морис Беринг, многие годы путешествовавший по России, так писал о простом русском народе: «Русская душа исполнена христианским милосердием, таким теплым, сильным и выраженным с подкупающей простотой и искренностью, какого я не встречал у других народов, и именно это качество лежит в основе всего, что придает привлекательность русской жизни, проникновенность их музыке, искренность и простоту вере, манерам, общению, мелодиям, песням, стихам, живописи и театру — одним словом, их искусству, их вере и всей их жизни… Меня восхищает, что в русских нет ничего варварского, броского или экзотического, а есть нечто вечное, вселенское и великое, а именно их человеколюбие и вера в Бога».

Однако глубокая религиозность, столь характерная для русских, не мешает им окружать себя целым миром поэтических суеверий, берущих начало в их дохристианском прошлом и в природе, частицей которой они себя ощущают. Крестьяне так глубоко прониклись этими старинными славянскими предрассудками, что некоторые из них даже включили в свою веру.

Суеверия, пронизывающие всю их жизнь, кажутся русским весьма разумными, помогающими понять таинственный мир предзнаменований и знаков, которые церковь не может убедительно объяснить.

Божествами древних славян были Ветер, Солнце, Мороз, а превыше всего — сердечная и плодородная Мать Земля, которая учила детей своих доброте и милосердию. Крестьяне верили в целый сонм фей и духов, вроде русалок — коварных и распутных девушек, обитающих в воде и находящих удовольствие в том, чтобы очаровать юношу и либо защекотать его до смерти, либо утопить. Простые люди почитали предков и помнили о них; они верили, что души умерших вселяются в березы. На Руси десять дней в году объявлялись церковью Родительскими субботами. Даже сегодня, быть может, благодаря глубинной памяти, русские любят посещать могилы и чувствуют себя на кладбищах легко и спокойно. И до сих пор у могил родственников иногда сажают березы.

Главный из предков считался покровителем родного очага, домовым. В каждом крестьянском доме был свой домовой, которого представляли в виде карлика-старика, живущего под порогом или в печи. Были обнаружены его резные изображения, сделанные не позже двенадцатого столетия. Согласно легендам, домовой не любил, чтобы на него смотрели. Он наказывал людей за их любопытство и за пренебрежение к нему. Домового следовало кормить и обращаться с ним уважительно. На масленицу для него пекли блины и ставили их на подоконник. Если семье приходилось переезжать, то из печи брали с собой немного золы, чтобы перевезти в новое жилище и домового. В 1850-х годах одна англичанка отмечала: «Крестьяне очень глубоко верят в истории о привидениях, колдовство, сглаз и проделки озорного духа, домового, приносящего пользу в домашнем хозяйстве. Если лошади стали тощими, то это не от того, что конюх продает овес и сено, если уменьшилось количество вина или исчез сахар, то это все проказник-домовой. Если упадет поднос с посудой и разобьется лучший сервиз, это, конечно, домовой, это его рук дело, ведь нет плутовской проделки, на которую он не был бы способен».

Эти народные верования были настолько важными и касались столь многих сторон жизни, что в 1841 году Санкт-Петербургская Академия наук подготовила к изданию представительный свод народных обычаев и опубликовала два солидных тома под названием «Сказания русского народа». В этих томах описываются приметы, обычаи, суеверия, песни, игры, загадки. Каждый день года имел свои отличительные черты, и многие дни были связаны с определенными обрядами. У крестьян были даже собственные названия месяцев. Сентябрь называли «бабьим летом». Первого сентября сжигали старые соломенные матрацы и заводили новые, чтобы усмирить дух нечистого. В этот день детей поливали водой сквозь сито, считалось, что это предохранит их от болезней. Эта же дата связана еще с одним прелестным деревенским обычаем, возникшим во времена Ярослава Мудрого. В год, когда мальчику исполнялось семь лет, первого сентября или в день его именин у него отстригали три пряди волос и вкладывали их в амулет, который он носил до конца жизни. Затем мальчика торжественно встречали на дворе отец и крестные, кланялись ему, и отец сажал сына в седло. Крестный брал нарядного, покрытого по этому случаю попоной коня под уздцы, отец поддерживал ребенка, и так они, соблюдая церемонию обряда, обходили весь двор и подводили коня к порогу дома. Здесь мальчику подносили подарки — как правило, крестный дарил коня, — и над его головой в знак пожелания счастья ломали лепешку.

Октябрь и ноябрь метко называли «листопадом», и наряду с январем и февралем это были месяцы свадеб. Народ по-своему воспринимал и звезды, и планеты. Считали, например, что Венера говорит человеку, что нужно делать и помогает распознать истину. «Не держи путь на эту звезду первого, одиннадцатого или двадцать седьмого октября». «Не ходи в баню третьего, тринадцатого или двадцать третьего. Это внесет сумятицу в твой дом». «Любопытные девицы выходят вечером на дорогу примечать звезды. Если увидит, что Стожары будут у них с правой руки… то гадания сбудутся. Когда же заметят, что впереди будут Девичьи зори (линия звезд по Млечному пути), тогда с горем отходят в покои».

Если 30 октября у деревни видели волков, это означало, что случится падеж скота, голод или война. Считалось, что ведьмы 18 января отправляются на юг. На основе вековых суеверий рекомендовалось ставить изгороди именно в этот день. При этом принимались во внимание весьма красочные представления: в ту ночь ведьмы летели на Лысую гору, устраивали там шабаш, напивались и ни на что не обращали внимания.

«Чертополох, — сообщается в энциклопедии народных обычаев, — имеет много чудесного и загадочного. Говорят, что он и болезни врачует, и бесов отгоняет, и домашний скот сохраняет в целости… С незапамятных времен ведется поверье, что если кто хочет быть цел в дороге, тот запасайся для этого вощанками, в которых сварен был чертополох». И так в энциклопедии описывались многочисленные суеверия, традиции и обычаи.

Суеверия были чрезвычайно распространены не только у крестьян, но и в среде более образованных слоев общества. В конце девятнадцатого века одна англичанка писала: «В редком доме садились за стол тринадцать человек; хозяева предпочитают позвать слугу к столу, лишь бы было четырнадцать персон. Если один передает другому соль, то оба должны улыбаться, иначе это принесет несчастье. Существуют счастливые и несчастливые дни. Все, что начинают в субботу, закончится неудачей. Никому из русских и в голову бы не пришло отправиться в путь в понедельник. Очень сильна вера в приворотное зелье и заклинания, кресты и талисманы».

Одним из самых древних символов славян, возникших в давние времена и сохранившихся до наших дней, является образ медведя. Почитаемый и могучий, медведь в прежние времена олицетворял собой верховное языческое божество — Перуна. Когда в 988 году Русь приняла христианство, языческих жрецов стали изгонять, а идолов уничтожать, но символический смысл этого образа сохранился. Грубоватые скоморохи, шуты и фокусники по-прежнему бродили по стране с медведями, а вдобавок иногда еще и с козлами. Медведь изображен на гербе Господина Великого Новгорода. На фреске Софийского собора в Киеве можно видеть сцену единоборства двух мужчин, один из которых надел медвежью маску. Изображение медведя встречается даже на иконах. На одной иконе пятнадцатого века рядом с Преподобным Сергием, святым покровителем Москвы, был изображен медведь, скорее всего ручной. В средние века на льду Москвы-реки проводились бои с медведями. Какой-нибудь смельчак шел на дикого зверя, стараясь побороть его голыми руками, и если ему удавалось победить, то он удостаивался награды от самого царя. На карнавалах и праздниках часто устраивали инсценировки боев между мужчинами, одетыми в медвежьи шкуры, а в новогодние дни ряженые медведями забавляли народ на улицах.

Статьи о дрессированных медведях, впервые упомянутых в семнадцатом веке в путевых заметках Олеария, и об их дрессировке петербургские газеты публиковали и два столетия спустя. Медведей учили танцевать, прихорашиваться, как это делали молодые девушки, носить ведра на коромыслах. В середине девятнадцатого века они разыгрывали сатирические сценки на злобу дня и пародировали важничающих чиновников. Несмотря на то, что духовенство постоянно выступало против культа медведей, запрещение ходить с животными по улицам и показывать их за деньги появилось только в конце девятнадцатого столетия. И еще двадцать-тридцать лет назад на улицах Ленинграда можно было увидеть поводырей с медведями. В наши дни в Московском цирке Валентин Филатов продолжает старые традиции. Он показывает медведей на мотоциклах, однако те уже больше не пародируют стражей порядка и членов правительства, как это обычно делалось при царях.

В народе бытовало множество суеверий, связанных с медведями. Считалось, что 12 декабря медведь во время зимней спячки в берлоге поворачивается на другой бок. Вслед за этим, по народному поверью, «зима надевает медвежью шкуру», то есть морозы крепчают. Если в море случайно упомянуть медведя, то жди шторма. Чтобы изгнать злых духов, сделать землю плодородной и увеличить плодовитость скота, следует обвести медведя по двору и вокруг дома. Если медведь перейдет кому-либо дорогу, то это к счастью. Чтобы избавиться от лихорадки, надо лечь лицом вниз, а медведь должен перешагнуть через лежащего, коснувшись его лапой. Чтобы скот стал смирным и животных не беспокоил проказливый домовой, нужно повесить в коровнике медвежью голову. Чтобы выкурить злых духов, предлагалось поджечь медвежью шерсть. Охотники верили, что созвездие Большой медведицы может помочь им найти добычу, поскольку оно покровительствует этим зверям и побуждает их впадать в зимнюю спячку, иначе они занимались бы воровством. Охотнику следовало ходить в лес только при ярком свете этого созвездия; считалось, что если его хорошо видно, то медведи становятся смирными и не нападают на человека. Бытовало и множество других подобных примет. Успешно выстояв при всех переменах, медведь, символ древнего славянского божества, выдержал испытания временем и остался символом самой России.

Ничто не дает лучшего представления о богатстве фантазии и воображения русских, чем народные сказки. Нет другой такой страны, в сокровищнице которой хранилось бы так много волшебных историй — искренних, мудрых и полных жизненной силы. В отличие от немецких сказок, здесь нет и в помине страха смерти. Напротив, они рассказывают о том, как выживают слабейшие, эти сказки полны очарования и грубоватого народного юмора. В них скромный простой человек торжествует над богатым и влиятельным, побеждает сила правды и чистого сердца, прославляются любовь и почитание природы. Рыба с волком здесь разговаривают, как братья; герои причудливы и фантастичны. Вот Баба-Яга, злая ведьма, летающая в ступе по воздуху, погоняя метлой. Она живет в избушке на курьих ножках, которая может пуститься вдогонку за своей жертвой. А вот Кащей Бессмертный, злой колдун, хранящий секрет своей власти — иглу — внутри яйца. Есть тут и рыбак с жадной женой, потерявшей все из-за своей непомерной алчности, Снегурочка, сотворенная из снега, которая тает под лучами весеннего солнца, Дед Мороз с леденящим дыханием, с огромной косматой бородой и с волосами, похожими на снежные вихри.

В этих сказках снова и снова появляется Иванушка-дурачок, простоватый малый, который все спит на печи, но в конце концов оказывается гораздо сообразительнее, чем считали окружающие. Также часто встречается и Иван-царевич, самый добрый и искренний, обычно младший из трех братьев, который так покорен судьбе и верен своему слову, что соглашается взять в жены лягушку. В одной из множества сказок о Жар-птице Иван усердно сторожит сад своего отца и ловко вырывает перо из хвоста Жар-птицы. С его помощью Ивану удается победить злого Кащея и добиться исполнения своего сокровенного желания.

Передаваемые с незапамятных времен из поколения в поколение нянюшками и бабушками, любимые народные сказки стали неиссякаемым источником, из которого черпали вдохновение русские художники девятнадцатого-двадцатого столетий. Причудливые сюжеты, рифмы и отзвуки этих сказок вплетались в стихи Пушкина, рассказы Гоголя и произведения многих других российских писателей.

Полные мудрости и поэтичных повторов, эти народные сказки с их утешающими и убаюкивающими выражениями («утро вечера мудренее», «любовь — золотой сосуд, он гнется, но никогда не бьется») звучат как музыка. И это не случайно — дело в том, что в самой сущности русского фольклора лежит песня.

Русские от природы очень музыкальны, и их песни издревле отражали их жизнь и историю. В этих песнях тесно переплетаются ритм, слово и мелодия; по русской пословице, «из песни слова не выкинешь». Народ сочинял былины, прославлявшие героев, песни хороводные и плясовые, рождественские гимны и крещенские колядки, предсказывавшие судьбу, песни, с которыми убирали урожай, песни о солдатской доле, плачи и любовные страдания. Люди выражали в песне все — труд и игру радость и горе.

Красота этих песен и зажигательность народных танцев России были почти неизвестны на Западе в начале девятнадцатого века, но музыка великих русских композиторов выросла на их основе. Глинка, Мусоргский, Римский-Корсаков, Чайковский и Стравинский — все они находили в фольклоре и народных песнях темы и мелодии, которые органично вплелись в их музыку. Яркие русские народные танцы со временем проникли в балет, и Русские сезоны Дягилева взбудоражили Европу и принесли русскому балету популярность и немеркнущую славу.

Когда читаешь воспоминания иноземцев, посещавших Россию в прошлые века, всегда встречаешь упоминание всеобщей любви народа к музыке. Путешественники единодушно рассказывали не только о том, как много, но и как замечательно пели русские. Страна, казалось, была наполнена мелодиями. В России пели, когда ехали на лошадях, гребли на лодках, продавали товары на улицах, работали в поле или просто отдыхали. Джон Карр заметил: «Где немец курит в свое удовольствие, русский поет».

В конце восемнадцатого века Вильям Кокс, воспитатель юноши из знатной английской семьи, сопровождавший его в путешествии, писал: «Проезжая по России, я был удивлен музыкальностью местных жителей и их любовью к пению. Даже крестьяне-возницы и ямщики, как только взбирались на облучок, тут же начинали напевать какую-либо мелодию и продолжали петь безо всяких перерывов в течение нескольких часов. Но что меня еще более удивляло, так это то, что иногда они разыгрывали целые представления, исполняя разные партии; я часто наблюдал, как они вступали в своеобразный музыкальный диалог, состоявший из взаимных вопросов и ответов; казалось, они, распевая, ведут обычный разговор. Ямщики пели от начала до конца перегона; солдаты пели на марше; жители сел и деревень — за любой, даже самой трудной работой; из церквей доносились стройные гимны, и среди вечерней тишины я часто слышал, как в воздухе разносились звуки мелодий из окружавших деревень».

В середине девятнадцатого столетия одна из путешественниц рассказала о лодочниках, которых она видела на севере России: «Лодочники красивы лицом, в них есть нечто исконно русское… рубахи яркой расцветки подчеркивают их статность, прекрасно сочетаясь с бородами и льняными волосами. Мотивы их песен монотонны, но весьма приятны, и они поют, передвигаясь в лодке туда-сюда и отталкиваясь длинными шестами на отмелях».

В центральной России, писала та же иностранка, «почти перед каждой избой есть скамейка, и на таких скамейках мы часто видели группы крестьян, собравшихся потолковать и вместе исполнить свои любимые родные напевы под переливчатый аккомпанемент гармошки или балалайки». Немецкий барон Август фон Гакстгаузен, который в середине девятнадцатого века путешествовал по России, отмечал в одном из трех томов своих воспоминаний: «Непринужденность движений и грация российских крестьян делают их восхитительными в танцах. Когда женщины танцуют одни или с партнерами, их движения плавны и неторопливы, а мужчины, особенно казаки, вкладывают в движения своего танца всю страсть, живость жестикуляции и мимики, что придает им особый характер. Когда поют мужчины, их голоса поражают широким диапазоном, тембром и замечательным сладкозвучием. При любой громкости звук не становится резким».

Ни в каком другом обряде нет такого удивительного слияния музыки и песни, как на свадьбе, радостном празднике всей деревни. Свадьба обычно устраивается почтенными пожилыми женщинами, называемыми свахами, и проводится в соответствии с многовековыми традициями.

Вечером накануне свадьбы жениха вели в баню, и он проводил время со своими друзьями, в то время как невеста, по обряду, сидела в углу избы и причитала в окружении девушек, певших грустные песни — она, до той поры свободная, шла теперь в услужение. В день свадьбы жених приезжал на тройке, украшенной разноцветными лентами, бубенчиками и красными платками. Он стучался в дверь и давал отцу невесты символический денежный выкуп. В то время, как все радовались и веселились, жених с невестой тихо сидели рядышком в углу избы, даже не разговаривая друг с другом. Мимо них проходили вереницей их родственники, родители, братья и сестры, старые и молодые представители обеих семей; каждый, подходя, благословлял молодых, а они в ответ кланялись. Все поздравлявшие получали иконы и ломти черного хлеба с солью. Затем жених, невеста и гости направлялись в церковь на долгую церемонию. Во все время службы над головами новобрачных держали венцы, символизировавшие их роли царя и царицы, от которых пойдет новая ветвь рода, а также напоминавшие о страданиях Христа.

Затем вся деревня пировала, танцевала и пела. По традиции на русской свадьбе гости во время пира весело кричат: «Горько! Горько!» И новобрачные должны во время этих возгласов целоваться, чтобы еда и питье казались сладкими.

Одна англичанка, посетившая в 1850-х годах русский север, была приглашена на свадьбу дочери старосты отдаленной деревни на берегу Двины. Она пишет: «Мы едва успели причалить к берегу реки, как староста пришел приветствовать нас и проводить в свой дом. Перед домом собралось много народа; все они казались радостно оживленными и были одеты в свои лучшие наряды; мы шли сквозь толпу вслед за хозяином, который с множеством глубоких поклонов ввел нас в самую лучшую комнату; там уже собралось немало людей. По крайней мере, около тридцати женщин чинно сидели рядами вдоль стен; многие, скрестив руки, оставались почти неподвижными. Их ярко расцвеченные шелка и броские головные уборы производили неизгладимое впечатление. Сама невеста, миловидная девушка лет семнадцати, сидела в переднем углу комнаты по правую руку от жениха. Перед ними стоял стол, покрытый белой скатертью и со вкусом украшенный гирляндами из искусственных цветов и бантами из розовых лент. На нем были расставлены свадебные пряники, испеченные из муки с медом и посыпанные сверху миндалем; вокруг стояли блюда со сладостями, вареньем и сушеными фруктами. Мне объяснили, что по обычаю невеста не должна разговаривать со своим женихом. Когда мы подошли с поздравлениями, молодожены приняли их с благодарностью и поклоном. Староста велел поставить стулья как раз напротив стола, так что у нас появилась прекрасная возможность рассмотреть наряд невесты и полюбоваться им. Ее голову украшал головной убор высотой почти в тридцать сантиметров, убранный золотом и жемчугом, и все это сооружение обвивала золотая лента с кружевной каймой; в уши были вдеты роскошные кольца, а на шее красовались бесчисленные ряды жемчуга. Кофта невесты из золотой парчи с короткими и чрезвычайно широкими батистовыми рукавами была окаймлена вышивкой из жемчуга; рукава, подвязанные голубой лентой, оканчивались кружевной рюшкой. Это был русский народный наряд. В разных губерниях костюмы могут различаться, и они не везде одинаково богаты. В той семье староста, человек зажиточный, был не только главой деревни, но и имел собственные лавки в Москве и Санкт-Петербурге. Я заметила, что пальцы невесты были унизаны кольцами… казалось, ей дали украшения, принадлежавшие всей семье. Что касается жениха, — это был приятный на вид парень лет двадцати двух, очень опрятно одетый в длинное синее пальто, называемое кафтаном, которое застегнуто наглухо высоко у шеи. Нам подали чай, кофе, вино, конфеты, пироги, фрукты и другую еду… Я заметила, что ложки были тульской работы, с виду золотые, но на самом деле из позолоченного серебра, украшенные причудливым цветочным узором, который, как мне объяснили, наносят посредством травления. Думаю, что секрет такой техники известен лишь в России.

Все женщины, собравшиеся в доме, были из семей, принадлежавших к привилегированному классу купцов и фермеров, и они были одеты в костюмы, похожие на невестин. Во все время нашего пребывания в комнате они развлекались лишь пением, поочередно речитативом исполняя импровизации, посвященные свадебному торжеству. Одна из их песен восхваляла жениха и его богатства: «У него много коров, свиней и лошадей, он может повезти свою невесту в церковь на дрожках!». Мы довольно долгое время провели около молодой пары, а затем вышли на улицу, чтобы посмотреть на собравшихся перед домом гостей; там несколько женщин танцевали… они с бесстрастным выражением лица двигались парами в такт песне то вперед, то назад…. На дальнем конце двора мужчины устроили собственный бал; мы от всего сердца смеялись над комичными движениями двух молодых танцоров, которые прыгали презабавным образом. Еще один крестьянин исполнил сольный танец, а затем мужчины спели несколько национальных песен; при этом каждый взял за руку своего соседа либо прислонился к его плечу, «чтобы взять верный тон», как они сказали… Мы хотели попрощаться со старостой и его семьей, но нас не отпускали до тех пор, пока мы не выпили шампанского за здоровье молодых… это вино русские пьют в особо торжественных случаях.

Когда мы ступили на борт лодки, крестьяне хором прокричали слова прощания, и еще долго, когда и деревни-то уже не было видно, мы слышали громкие голоса хора, исполнявшего национальные напевы в честь юной невесты».

Примечания:

2

sophistication — изощренность, утонченность, искушенность, фальсификация.

3

По желанию автора, некоторые слова исторической русской лексики, приводившиеся в английском издании без перевода, выделены курсивом.

27

idee fixe — навязчивой идеей (фр.).

28

Интересно заметить большую разницу в оценках путешественников, знавших русский язык, и тех, кто им не владел. Знание языка, казалось, приводило к столь глубокому различию в восприятии России, что во многих случаях возникали сомнения в том, что путешественники посетили одну и ту же страну.

29

Прим. перев. — В басне «Напраслина», которую видимо имеет в виду автор, рассказывается о брамине, то есть индийском монахе и его начальнике.

30

l'ame slave — славянская душа (фр.).