|
||||
|
Глава 1Тренька Среди обширных вотчинных владении князя Петра Васильевича Боровского песчинкой малой затерялась деревня Ивантеевка. Два двора в ней. Две избы. Одна, вовсе ветхая, пуста. В другой, той, что покрепче, живёт семья Поздневых, крестьян княжьих. Темно и тесно в избе. Сквозь маленькое окошко, затянутое мутным бычьим пузырём, едва сочится хмурый ноябрьский день. Потому с утра до вечера горит лучина, воткнутая в светец — железную палку, раздвоенную наверху. Под светцом — деревянная лохань с водой, куда падают и, шипя, гаснут угольки. Обшарпанная печь с широкими полатями занимает половину избы. Вдоль стен — лавки. Подле них — стол. Над столом — чёрные, закопчённые иконы. Перед иконами висит плошка-лампада, которую зажигают по праздникам. Чуть поодаль стоит сундучок, где бережно хранится одежда, что получше. Пять человек топчутся в избе: дед с бабкой, отец с матерью и Тренька. Шныряют под ногами две курицы. Тычется мокрым носом телёнок, выпрашивает поесть. И всем-то сегодня Тренька мешает. Принялся дед плести длинный пастуший кнут. Тренька к нему. Вроде хитрая ли вещь кнут? А это как поглядеть. У рукояти его надо сделать толщиной едва ли не с Тренькину руку, а чем далее, тем тоньше. Кончиться же кнут должен вовсе плетёнкой из конского волоса. И без умения и сноровки здесь никак не обойтись. Медленно идёт у деда работа. Пальцы не те, что в молодости, плохо слушаются. Да и мало для такого занятия в избе места. А тут ещё Тренька крутится. Ворчит дед: — Ну, что за диво сыскал? Нечто кнута не видел? Шёл бы лучше на волю, чем перед глазами-то мельтешить… Шмыгает Тренька носом. На волю! Он бы с превеликой радостью удрал из дому. Кто ж отпустит? Который день льёт за окошком дождь. Во дворе грязь по колено. — Отлипнешь ли, смола! — кричит дед, которого Тренька ненароком толкнул под локоть. — Сейчас я тебя этим самым кнутом… Обиделся Тренька на деда. Подошёл к отцу. Чинит тот лошадиную сбрую. Но и у него Тренька виноватый: — Куда шило дел? — Не брал я шило. Нужно оно мне больно! Сердится отец: — Сколько раз говорено: не трогай ничего без спросу! Одна бабушка Треньке защита: — И чего пристал к мальчонке? Сам куда ни то положил, а теперь ищешь прошлогодний снег. Тоскливо Треньке. Маетно. Забился в угол, где телёнок понурившись стоял, — тоже прогнали, чтоб не мешал. Обнял телёнка. Зашептал в самое ухо: — Никому мы с тобой не нужны. Уйдём бродить по белу свету, тогда небось спохватятся, пожалеют… Глядит телёнок на Треньку большими влажными глазами, мотает головой. А про что думает, нешто угадаешь? Телёнок ведь не человек. Садится бабушка за прялку. Трёпаный и мятый лён-кудель скручивает в тонкую нить — пряжу. Потом из этой пряжи будет бабушка с матерью ткать полотно, на рубаху кому аль штаны. Может, ему же, Треньке. Приметила бабушка, что Тренька вовсе нос повесил, того гляди, заревёт, позвала: — Подь-ка сюда, Тереня. Поможешь мне. Разом повеселел Тренька: — А сказку расскажешь? — Коли заработаешь… Нет в избе ни единой книги. Редкая и дорогая это штука. А когда и возьмёт дед иную в соседней деревне и примется читать вслух, мало что разумеет Тренька. Начинает одолевать его такая зевота — скулы ломит. Другое дело сказки аль былины, что рассказывает бабушка. Тут ясно, почитай, всё. А коли чего не поймёт Тренька, терпеливо объясняет бабушка не чета вспыльчивому, ровно порох, деду. Пока думает, наморщив лоб, Тренька, о чём бы попросить бабушку, доносятся до него отцовы слова, обращённые к деду: — А Николка-то и впрямь на Юрьев день собирается уходить от князя. Плюнул в сердцах дед, на Тренькину мать зыркнул: — Известное дело, дурная голова ногам покою не даёт. Потупилась мать. Словно она сама вместе с родным братом, дядькой Николой, в дедовых глазах виноватой оказалась. Однако на том, к великому Тренькиному разочарованию, разговор окончился. Придвинулся Тренька к бабушке. Потихоньку, чтобы дед не услышал, спросил: — Чего это ноне все, ровно сговорившись, Юрьев день поминают? — Не знаешь нешто? — Праздник вроде большой… — То не просто праздник — остатки былой воли. Прежде, сказывают, люди не то чтобы легче — посвободнее жили. А ноне привязаны мы к княжьей вотчине, ровно коза к хозяйскому плетню. Ни отойти от него, ни шагу лишнего ступить. Всё кругом княжье. Леса, что вокруг стоят. Земля, что нас кормит. Двор, на котором живём… Засмеялся Тренька: — Про двор-то, поди, шутишь? — Какие уж тут шутки, — вздохнула бабушка. — Изба, в которой отец твой и ты родились, и та княжья… Вытаращил глаза Тренька. Избу оглядел. Низкую, невзрачную, где каждое брёвнышко, а в том брёвнышке каждый сучок, каждую щёлку знал. А бабушка продолжала: — Но можем мы, коли невмоготу придётся, уйти от князя. Две недели во всём году на то даны. Одна — до Юрьева дня осеннего, другая — после. Вот, Тереня, какой он, Юрьев-то день, для нас, крестьян господских. Задумался Тренька. В диковинку ему бабушкины слова. — А отчего тот день Юрьевым кличут? — допытывается. — То сказ долгий. — Поведай! — молит Тренька. Кивает головой бабушка: — За густыми лесами, широкими полями, за синими морями, горами высокими в некотором царстве, некотором государстве жили-были царь с царицей… — И была у них дочь… — догадывается нетерпеливый Тренька. — Верно, — подтверждает бабушка. — И была та царевна красоты дивной… Размеренно двигаются бабушкины руки, быстро крутится веретено, споро вьётся пряжа, неторопливо сказка сказывается. Про то, как поселился в далёком царстве страшный змей-дракон. И пришлось людям отдавать ему на съедение своих детей кровных. И как покорил змея-дракона отважный молодой воин по имени Юрий, или, что то же, Георгий, а среди простого народа Егорий. — Оттого-то, Тереня, и празднуется каждый год Юрьев день. Понравился бабушкин рассказ Треньке. И того не ведал он, что не было на свете никакого змея-дракона и воина Георгия-Юрия, его будто бы укротившего. А была церковная сказка-легенда, одна из многих, в которые верили — и напрасно — люди не чета учёностью и умом Треньке и родичам. Если бы мог прочитать Тренька нынешние книги, узнал бы, что пришёл тот осенний праздник из глубокой древности. И вовсе ни при чём тут был выдуманный Георгий-Юрий. Просто, закончив тяжёлые летние работы и собрав урожай, радовались люди отдыху, веселились, как могли. И когда спросил Тренька: «Почему можно уйти от князя на Юрьев день только?» — объяснила бабушка: — Урожай собран к той поре. Глядишь, может, кто и сумеет рассчитаться с князем. — Значит, дядька Никола… Стукнула дверь, у порога — лёгок на помине — мамкин брат. Только сумрачен, против обыкновения. Шайку скинул. Поклонился молчком. Не раздеваясь, на лавку возле двери сел. Тренька на деда с опаской глянул и — была не была! — выпалил: — А правда, будто ты от князя надумал уйти? Кивнул головой дядька Никола: — Правда. Дед кнут отбросил, со своего места вскочил: — Слыханное ли дело! Сам того не знаешь, чего хочешь! — Очень хорошо знаю, Григорий Тимофеевич, — тоже поднялся дядька Никола. — Хочу, чтобы не драли с меня три шкуры княжьи приказчики. Чтобы не пороли на княжьей конюшне безо всякой вины… — … чтобы государь батюшка князь Пётр Васильевич тебя низкими поклонами встречал… — ядовито продолжал дед. — Мне княжьи поклоны не надобны. Без них проживу. — Дядька Никола протянул заскорузлые свои ладони: — А вот он без них проживёт ли? Сам князь не пашет, не сеет, не жнёт. Кто его кормит? — Земля-матушка… — назидательно ответствовал дед. — Али по скудости ума не ведаешь? С дядьки Николы гнев сошёл. Посмотрел на деда сожалеючи, на лавку опустился. Сказал спокойнее: — Ты, Григорий Тимофеевич, словно вчера на свет родился. Тебе ли не знать, что без крестьянских наших рук земля хлеба не даст? Семь потов на ней прольёшь, тогда, может, и отблагодарит хлебушком в урожайный год. А ты тот хлебушек — князю… Дед тоже поутих. — Одно скажу, Никола: от добра добра не ищут. У князя крестьян и холопов много, оттого на каждого, глядишь, чуть поменьше тяжести ложится. — Я так думаю, Григорий Тимофеевич, что от множества холопов и крестьян он одного человека ни во что не ставит. Да и повинностей, что ни год, всё более взваливает. — Найдёшь ли лучшего, чем князь? — И искать не буду. — Как так? — На вольные земли пойду. — Эва! — изумился дед. — Где их теперь сыщешь? — Мудрено, верно. Ноне, почитай, вся земля на Руси под царём да царёвыми людьми. Подамся на южные али на восточные окраины. Всё полегче. — Стало быть, уходишь? — вставила робко Тренькина мамка. Поникла лохматая голова дядьки Николы. — Скопил небольшие деньги. Думал, откуплюсь. Куда там! Княжеские приказчики даром хлеба не едят. Ловко насчитали… Только упрямый я. Не в нынешний — в другой Юрьев день, а уйду. Встал дядька Никола. Шапку нахлобучил. — Прощайте. К двери шагнул, а она ему навстречу сама распахнулась. Не по щучьему велению, понятно. На пороге — тётка Настасья, жена дядьки Николы, с сыном, пятилетним Тишкой. Увидела мужа, перекрестилась: — Слава тебе господи! Ушёл с утра раннего на княжью усадьбу и ровно в воду канул. Ну, горе моё, неужто отпустил князь? Более прежнего помрачнел дядька Никола: — Кабы так… Ушли дядька Никола с тёткой Настасьей, дед неодобрительно, с укоризной бородой помотал: — Вовсе без понятия мужик. Князьюшке за всё доброе, что людям делает, в ножки надобно кланяться, богу за него молиться. С дедом спорить никто не стал. Однако и согласия никто не выразил. Молча поужинали. Почитай, без слова единого спать легли. |
|
||
Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх |
||||
|