Польская война превращается во вторую мировую войну

В воскресенье 3 сентября в Берлине стояла прекрасная погода. Светило солнце, воздух был чист и прозрачен. В дневнике я записал: "Такой день берлинцы предпочитают проводить в окрестных лесах или на озерах".

На рассвете в британское посольство пришла телеграмма на имя сэра Невилла Гендерсона от лорда Галифакса. В ней послу предписывалось договориться о встрече с министром иностранных дел в 9 утра и передать ему заявление, текст которого приводился.

Правительство Чемберлена пришло к окончательному решению. Тридцать два часа назад оно сообщило Гитлеру, что если немецкие войска не будут выведены из Польши, то Англия вступит в войну. Ответа от Гитлера не последовало, и теперь английское правительство решило перейти от слов к делу. В течение минувшего дня английское правительство опасалось, что Гитлер намеренно тянет с ответом, чтобы оккупировать побольше польских территорий, после чего, захватив Данциг, коридор и другие районы, договориться о мире на базе своих "необычайно великодушных" шестнадцати пунктов. (Об этом Шарль Корбэн, французский посол в Лондоне, сообщил колеблющемуся Бонне в 14.30.)

Чтобы избежать этой ловушки, Галифакс предложил французам объявить, что если Германия в течение ближайших нескольких часов не даст положительного ответа на англо-французское заявление от 1 сентября, то Англия и Франция будут считать себя в состоянии войны с Германией. После заседания британского кабинета вечером 2 сентября, на котором было принято конкретное решение, Галифакс предложил в полночь объявить ультиматум, срок которого будет истекать в 6 часов утра 3 сентября. Бонне даже слышать не хотел о столь поспешных шагах.

Французский кабинет, раздираемый противоречиями, переживал трудные времена. Нужно было принять решение относительно выполнения обязательств перед Польшей и в первую очередь перед Англией. В роковой день 23 августа, ошеломленный известием о том, что Риббентроп прибыл в Москву для подписания нацистско-советского пакта о ненападении, Бонне убедил Даладье созвать заседание совета национальной обороны, чтобы решить, что должна Франция делать дальше {Стенограмма этой встречи, сделанная генералом Деканом, шефом военного кабинета премьера Даладье, впервые была обнародована на суде в Риоме. Этот документ никогда не предоставлялся другим участникам встречи для внесения уточнений. Генерал Гамелен в своей книге "Служить" заявляет, что запись сделана настолько сокращенно, что может ввести в заблуждение. Но основное содержание встречи подтверждает даже пугливый "генералиссимус", Прим. авт.}. Кроме премьера Даладье и Бонне на заседании присутствовали командующие трех видов вооруженных сил, генерал Гамелен, командующие ВМС, ВВС и еще четыре генерала - всего 12 человек.

Из протокола совещания видно, что Даладье поставил три вопроса:

1. Может ли Франция пребывать в бездействии, если Польщу и Румынию (или одну из них) стирают с карты Европы?

2. Как она может противостоять этому?

3. Какие меры должны быть предприняты в настоящее время?

Сам Бонне, рассказав о мрачном повороте событий, поставил вопрос, который, как он считал, останется самым важным до конца:

Принимая во внимание сложившуюся ситуацию, должны ли мы оставаться верны своим обязательствам или нам следует пересмотреть их и получить, таким образом, короткую передышку?..

Ответ на этот вопрос носит преимущественно военный характер.

На этот вопрос адмирал Дарлан и генерал Гамелен ответили следующее:

"Армия и флот готовы. На ранней стадии войны с Германией мы сможем оказать лишь небольшую помощь. Но мобилизация во Франции сама по себе принесет некоторое облегчение Польше тем, что будет оттягивать на себя значительное число немецких войск.

...Генерал Гамелен спросил, как долго смогут сопротивляться Польша и Румыния. Добавил, что уверен: поляки будут защищаться доблестно. Это приведет к тому, что Германия не сможет перебросить свои основные силы для ведения войны против Франции до весны следующего года, а к тому времени к Франции присоединится и Англия" {В своей книге "Служить" Гамелен отмечает, что он не хотел поднимать на встрече вопрос о военной слабости Франции, потому что не верил Бонне. Он пишет, что Даладье позднее сказал ему: "Вы поступили правильно. Если бы вы раскрыли нашу слабость, то немцы знали бы об этом на следующий день".

Гамелен утверждает также, что на конференции он не упоминал о невыгодном военном положении Франции, а только объяснил, что если Германия "уничтожит Польшу" и обрушится всей мощью на Францию, то Франция окажется в "трудном положении". "В этом положении, - пишет он, - Франции невозможно будет вступить в борьбу... Я полагал, что весной при поддержке английских войск и американского снаряжения мы смогли бы вести оборонительные действия (если, конечно, возникнет необходимость). Я добавлял также, что мы не можем надеяться на победу, разве что в затяжной войне. Я всегда считал, что мы будем неспособны вести наступательные действия раньше 1941-1942 годов".

Робость французского генерала во многом объясняет последующее развитие событий. - Прим. авт.}.

После продолжительных дебатов французы в конце концов пришли к решению, которое было тщательно зафиксировано в протоколе совещания.

"В ходе обсуждений отмечалось, что если мы и станем сильнее через несколько месяцев, то Германия все равно окажется сильнее нас, так как к тому времени будет располагать ресурсами Польши и Румынии.

Таким образом, у Франции нет выбора.

Возможно единственное решение - придерживаться обязательств относительно Польши, принятых до начала переговоров с СССР".

Приняв такое решение, французское правительство начало действовать. После заседания 23 августа была объявлена тревога, в результате чего все войска на границах были приведены в боевую готовность. На следующий день призвали 360 тысяч резервистов. 31 августа кабинет опубликовал коммюнике, в котором говорилось, что Франция "твердо выполнит" свои обязательства. На следующий день, в первый день немецкой агрессии против Польши, Галифакс убедил Бонне предупредить Берлин, что обе страны выполнят свои союзнические обязательства.

Но когда 2 сентября англичане предложили предъявить Гитлеру в полночь ультиматум, генерал Гамелен и французский генеральный штаб заколебались. В конце концов именно Франции придется воевать, если Германия нападет на Запад. И ни один английский солдат не поможет французам. Генеральный штаб настоял на отсрочке всеобщей мобилизации на сорок восемь часов.

В шесть часов вечера Галифакс разговаривал по телефону с сэром Эриком Фиппсом, английским послом в Париже: "Британское правительство не может согласиться с отсрочкой на сорок восемь часов. Отношение французов вызывает недоумение в правительстве его величества".

Ситуация действительно могла оказаться угрожающей. Через два часа Чемберлен выступал в палате общин, большинство членов которой, несмотря на различие в партийной принадлежности, выражали нетерпение и недовольство тем, что Британия откладывает выполнение своих союзнических обязательств. После выступления премьер-министра их терпение окончательно истощилось. Он сообщил палате, что ответ из Берлина до сих пор не получен. Если ответа так и не последует и немцы не согласятся вывести свои войска из Польши, то правительство "сочтет себя обязанным действовать". Если же немцы согласятся вывести войска, то британское правительство, говорил Чемберлен, "будет склонно расценивать ситуацию как сходную с той, которая была до того, как немецкие войска пересекли границу Польши". В настоящее время британское правительство ведет переговоры с правительством Франции по поводу истечения срока их предупреждения, посланного Германии.

После тридцати девяти часов войны в Польше английское правительство не желало придерживаться только выжидательной тактики. В резиденции правительства, казалось, повеяло духом Мюнхена. "Говорите от имени Англии!" - прокричал со скамейки консерваторов Леопольд Эмери, когда поднялся, чтобы произнести речь, лидер лейбористской оппозиции Артур Гринвуд.

"Доколе мы будем заниматься пустой болтовней, - сказал Гринвуд, - когда Британия, все, что ей дорого, и сама цивилизация находятся под угрозой?.. Наш долг - выступить вместе с французами..."

В этом и состояла трудность. Выяснилось, что совсем нелегко заставить французов выступить. Чемберлен был так удручен сердитым настроением членов палаты, что вмешался в жаркий спор, заявив:

для того чтобы по телефону скоординировать с Парижем "мысли и поступки", требуется время. "Я пришел бы в ужас, если бы палата хоть на мгновение подумала, что заявление, которое я только что сделал, есть проявление слабости нашего правительства или правительства Франции". Далее он сказал, что правительство Франции как раз заседает по этому поводу и сообщения из Парижа можно ожидать "в течение ближайших часов". Во всяком случае, он пытался убедить взволнованных членов палаты: "...Уверен, что завтра смогу дать палате единственный ответ... Я убежден, что палата поверит мне ...что я говорю от всего сердца..."

О неотвратимом приближении самого тяжелого в истории Англии испытания было объявлено, как написал потом Нэмир, со странными паузами.

Чемберлен прекрасно понимал, как явствует из секретных бумаг, что будет иметь проблемы внутри собственной страны, которая переживала критический момент, что в такой ситуации его правительство может быть лишено доверия.

Покинув палату общин, он немедля позвонил Даладье. Известно время звонка - 9.50 вечера. Кадоган, который тоже слушал разговор, сделал его запись.

Чемберлен: Положение очень серьезное... Только что в палате все яростно выражали свой гнев... Если Франция будет настаивать на 48-часовом ультиматуме, срок действия которого начнется с завтрашнего полудня, правительство не сможет справиться с ситуацией.

Премьер-министр сказал, что он прекрасно понимает, что именно Франции предстоит принять на себя главный удар Германии. Но он полагает, что сегодня же вечером необходимо принять какое-то решение.

Он предложил компромисс... Ультиматум, действие которого начнется в 8 утра и истечет к полудню...

Даладье ответил, что пока английские бомбардировщики не будут готовы немедленно вступить в бой, для французов лучше, если это возможно, отсрочить нападение на немецкие армии на несколько часов.

Менее чем через час, в 10.30 вечера, Галифакс позвонил Бонне. Он убеждал французов принять предложение Англии, то есть предъявить Германии в 8 часов 3 сентября ультиматум, срок которого будет истекать к полудню того же дня. Министр иностранных дел Франции не соглашался с английским предложением, он протестовал, заявляя, что столь поспешные действия произведут "удручающее впечатление". Он требовал от Лондона выждать хотя бы до полудня, прежде чем предъявлять Германии ультиматум.

Галифакс: Правительство его величества не может дожидаться указанного вами часа... Сомнительно, чтобы (английское) правительство смогло сохранить свои позиции.

Палата общин должна была собраться в воскресенье 3 сентября, в полдень. Чемберлену и Галифаксу после того, что произошло на предыдущем заседании, было ясно: чтобы кабинет остался у власти, необходимо дать палате ответ на поставленный ею вопрос. В 2 часа ночи французский посол в Лондоне Корбэн предупредил Бонне, что кабинет Чемберлена может быть низложен, если не даст парламенту конкретного ответа. Заканчивая разговор с Бонне, Галифакс заявил, что Англия предлагает действовать "на свой страх и риск".

Телеграмма Галифакса Гендерсону прибыла в Берлин в 4 утра {В течение ночи министр иностранных дел послал Гендерсону две телеграммы с предупреждением. В первой, отправленной в 23.30, говорилось:

"Может случиться, что этой ночью я пришлю инструкции, в соответствии с которыми вам придется немедленно сделать заявление правительству Германии. Прошу вас быть готовым к действиям. Лучше предупредить министра иностранных дел, что вы можете попросить его принять вас в любой момент".

Из этой телеграммы может показаться, что правительство Британии еще не приняло окончательного решения действовать в одиночку, невзирая на Францию. Но через 35 минут, в 00.05 3 сентября, Галифакс писал Гендерсону:

"Вам надлежит просить министра иностранных дел принять вас в 9 утра в воскресенье. Инструкции последуют".

Эта решающая телеграмма от Галифакса была отправлена в 5 утра по лондонскому времени. Гендерсон в своей книге указывает, что получил ее в четыре утра. - Прим авт.}. В заявлении, которое он должен был сделать правительству Германии в 9 утра в воскресенье 3 сентября, упоминалось о британской ноте от 1 сентября, в которой Великобритания заявляла о своей готовности выполнить обязательства, данные Польше, если немецкие войска не будут быстро выведены оттуда.

"Хотя это сообщение было сделано более чем 24 часа назад, - говорилось далее, - на него не получено никакого ответа, более того, удары немецких войск в Польше продолжались и становились все более интенсивными. Имею честь сообщить вам, что если до 11 утра по британскому летнему времени сегодня, 3 сентября, правительство Германии не представит удовлетворительных гарантий правительству его величества в Лондоне, два государства будут находиться в состоянии войны, начиная с указанного выше времени" {В пять часов утра Галифакс послал еще одну, дополнительную, телеграмму, в которой сообщал послу, что Кулондр "не сделает аналогичного заявления правительству Германии до сегодняшнего (воскресенье) полудня" Он не знал, когда истекает срок французского ультиматума, но полагал, что, вероятнее всего, между шестью и девятью. - Прим. авт.}.

В предрассветные часы Гендерсону нелегко было связаться с Вильгельмштрассе. Ему сказали, что в 9 утра Риббентроп не сможет его принять, однако посол может оставить свое заявление официальному переводчику д-ру Шмидту.

В тот исторический день д-р Шмидт проспал. Когда он в спешке подъезжал на такси к министерству иностранных дел, то увидел, как британский посол уже поднимается по ступенькам. Вбежав через боковой вход, Шмидт умудрился ворваться в приемную Риббентропа как раз в тот момент, когда часы били девять, и принять Гендерсона минута в минуту. "Он вошел с очень серьезным видом, - вспоминал позднее Шмидт, - пожал мне руку, но отказался сесть, когда я ему предложил. Он так и стоял с торжественным видом посреди комнаты". Посол зачитал вслух британский ультиматум, вручил его копию Шмидту, попрощался и ушел.

Официальный переводчик поспешил с документом на Вильгельмштрассе. В приемной фюрера он застал многих членов кабинета, а также некоторых высших партийных деятелей, которые в тревоге ждали новостей.

"Когда я вошел в следующую комнату, - вспоминал Шмидт, - Гитлер сидел за столом, а Риббентроп стоял у окна. Оба выжидательно поглядели на меня. Я остановился в некотором отдалении от стола Гитлера и медленно перевел английский ультиматум. Когда я закончил, стояла абсолютная тишина.

Гитлер молча смотрел прямо перед собой... После недолгого молчания, показавшегося мне вечностью, он повернулся к Риббентропу, который так и остался стоять у окна. "Что теперь?" - спросил Гитлер, гневно глядя на него, как будто министр иностранных дел ввел его в заблуждение по поводу возможной реакции Англии.

Риббентроп чуть слышно произнес: "Я полагаю, Франция предъявит аналогичный ультиматум в течение часа".

Исполнив свой долг, Шмидт удалился, по дороге через приемную рассказав собравшимся, что произошло. Они тоже замолчали. Потом произошло следующее:

"Геринг повернулся ко мне и сказал: "Спаси нас боже, если мы проиграем войну!"

Геббельс стоял в углу, подавленный, погруженный в свои мысли. Все, кто находился в комнате, были крайне встревожены".

В это время вездесущий Далерус предпринимал дилетантские попытки предотвратить неизбежное. В 8 часов Форбс рассказал ему о британском ультиматуме, который через час будет предъявлен правительству Германии. Он помчался в штаб-квартиру люфтваффе, чтобы встретиться с Герингом и призвать его позаботиться о том, чтобы ответ немцев на английский ультиматум был "разумным". Он предложил фельдмаршалу до 11 часов самому объявить о своей готовности прилететь в Лондон "для переговоров". В своей книге шведский бизнесмен утверждает, что Геринг принял его предложение, позвонил Гитлеру и тот тоже согласился. В немецких документах об этом не упоминается. Д-р Шмидт дает понять, что в начале десятого Геринг находился не в штаб-квартире люфтваффе, а в приемной Гитлера.

В любом случае не вызывает сомнений, что шведский посредник звонил в Форин оффис, причем не один раз, а два. В первый раз он позвонил в 10.15 утра и взял на себя смелость сообщить, что ответ немцев на ультиматум правительства Великобритании "на подходе" и что немцы все еще "очень хотят удовлетворить британское правительство и дать гарантии не покушаться на независимость Польши" (!). Он полагал, что Лондон рассмотрит ответ Гитлера "в самом благоприятном свете".

В 10.50, за 10 минут до истечения срока ультиматума, он снова позвонил в министерство иностранных дел в Лондон. На этот раз он изложил свое предложение, заключающееся в том, чтобы Геринг немедленно вылетел в английскую столицу. Он все еще не мог взять в толк, что время дипломатических маневров прошло. Однако ему сразу же дали это понять. Галифакс твердо заявил, что его предложение не может быть принято. Правительству Германии задан конкретный вопрос, на который "ждут конкретного ответа". Правительство его величества не может терять времени на переговоры с Герингом.

После этого Далерус повесил трубку и исчез с авансцены истории. Объявился он только после войны на Нюрнбергском процессе, чтобы рассказать, как, впрочем, и в своей книге, о своей эксцентричной попытке спасти человечество от войны {Он объявился ненадолго 24 сентября. В этот день он встретился с Форбсом в Осло, чтобы выяснить, как он заявил на Нюрнбергском процессе, "не осталось ли все-таки возможности избежать мировой войны". Прим. авт.}. У него были благородные устремления, он действительно хотел мира. На какое-то время он оказался в эпицентре удивительных событий мировой истории. Но, как это случалось со многими другими, все вокруг было слишком запутано, чтобы он мог в этом разобраться. В Нюрнберге он сказал, что никогда не подозревал, насколько был обманут немцами.

Вскоре после 11 часов, когда срок британского ультиматума истек, Риббентроп, за два часа до этого отказавшийся принять британского посла, послал за ним, чтобы вручить ему ответ правительства Германии. Правительство Германии, говорилось в нем, отказывается "принять, не говоря уже о том, чтобы выполнить", ультиматум Великобритании. За этим следовало пространное и гнусное пропагандистское заявление, состряпанное, вероятно, на скорую руку Гитлером и Риббентропом во время их двухчасового совещания. Ответ был призван одурачить легковерных немцев, поэтому включал в себя перечисление всех тех вымыслов, которые нам уже известны, в том числе "нападение" поляков, возлагал на Англию вину за то, что произошло, и отвергал попытку "заставить Германию вывести свои войска, которые приготовились к защите рейха". Далее следовало лживое заверение, что Германия приняла предложения Муссолини, сделанные в последний момент, а Англия эти предложения отклонила. После всех попыток Чемберлена умиротворить Гитлера он бросал обвинение в адрес правительства Британии в том, что оно "стремится уничтожить народ Германии" {Этот наспех состряпанный документ заканчивался следующим заявлением:

"Намерение Англии, переданное нам по приказу английского правительства господином Кинг-Холлом, нанести немецкому народу еще больший урон, чем нанес ему Версальский договор, принято нами к сведению, и на любой акт агрессии со стороны Англии мы ответим тем же оружием и тем же способом". Разумеется, британское правительство никогда не разделяло намерений Стивена Кинг-Холла, отставного морского офицера. Выпускаемый им бюллетень носил частый характер. Тем не менее Гендерсон послал в министерство иностранных дел протест против распространения издания Кинг-Холла в Германии, и британское правительство рекомендовало издателю воздержаться от подобного. - Прим. авт.}.

Гендерсон прочитал документ ("это полностью фальсифицированное изложение событий", как он позднее назвал его) и заметил: "Предоставим истории рассудить, кто виноват на самом деле". Риббентроп ответил, что "история уже подтвердила факты".

Я стоял на Вильгельмштрассе, напротив рейхсканцелярии, когда по громкоговорителю вдруг сообщили о том, что Англия объявила Германии войну {В Лондоне в 11.15 утра Галифакс вручил поверенному в делах Германии официальную ноту, в которой говорилось, что, поскольку гарантий от Германии не получено, он имеет честь объявить, что "два наших государства находятся в состоянии войны начиная с 11 часов 3 сентября". - Прим. авт.}. На улице, залитой солнцем, находилось человек двести пятьдесят, не больше. Они молча и внимательно слушали. Когда диктор кончил читать, никто не проронил ни звука. Люди стояли ошеломленные. Им трудно было осознать, что Гитлер вверг их в мировую войну.

Несмотря на то что был выходной, мальчишки-газетчики продавали экстренный выпуск. Точнее, я заметил, что они раздавали газеты бесплатно. Я взял одну. Это была "Дойче альгемайне цайтунг". Первая страница пестрела заголовками, набранными большими буквами: "Британский ультиматум отклонен", "Англия объявила о том, что находится в состоянии войны с Германией", "Английская нота требует вывода немецких войск на Востоке", "Сегодня фюрер отбывает на фронт".

Заголовок официального отчета, казалось, был просто продиктован Риббентропом: "Меморандум Германии подтверждает вину Англии".

Может, таким легковерным людям, какими были в то время немцы, и казалось, что меморандум что-то подтверждает, но в тот день это не породило враждебности по отношению к англичанам. Когда я проезжал мимо британского посольства, откуда Гендерсон и его сотрудники перебирались в гостиницу "Адлон", находившуюся за углом, я заметил одинокого полицейского у входа. Делать ему было нечего, и он прохаживался туда-сюда.

Французы выжидали немного дольше. Бонне до последнего момента старался выиграть время. Он все еще упорно надеялся, что Муссолини сумеет заключить с Гитлером сделку и это позволит Франции соскочить с крючка. Он даже настаивал, чтобы посол Бельгии убедил короля Леопольда, имевшего влияние на Муссолини, воздействовать на дуче, чтобы тот в свою очередь оказал влияние на Гитлера. Всю субботу 2 сентября он провел в спорах со своим кабинетом, как до этого спорил с британским кабинетом. Он говорил, что обещал Чиано ждать ответа немцев на англо-французское заявление от 1 сентября до полудня 3 сентября и что не может нарушить данное слово. Он даже позвонил по телефону министру иностранных дел Италии, чтобы подтвердить это, но позвонил только в 9 часов вечера 2 сентября. К этому времени предложение дуче о созыве конференции утратило всякий смысл, что Чиано и попытался объяснить. Англичане же оказывали давление на Бонне, принуждая его совместно выдвинуть в полночь ультиматум Берлину.

2 сентября, вскоре после полуночи, правительство Франции приняло решение. Ровно в полночь Бонне послал Кулондру телеграмму, где сообщалось, что утром он пришлет текст "нового демарша", который надлежит "представить в полдень на Вильгельмштрассе" {Даже после этого, как известно, Бонне предпринял последнюю попытку удержать Францию от вступления в войну, предложив ночью итальянцам убедить немцев вывести войска из Польши "символически". - Прим. авт.}.

Он сделал это 3 сентября, в 10.20 утра, за сорок минут до истечения срока британского ультиматума. Французский ультиматум был составлен практически в тех же выражениях, что и британский, с той только разницей, что в нем заявлялось, что Франция в случае отрицательного ответа выполнит свои обязательства по отношению к Польше, "которые известны правительству Германии", - даже в самый последний момент Бонне воздерживался от формального объявления войны.

В официальной Французской желтой книге приводится текст ультиматума, переданного по телеграфу Кулондру. В нем время истечения ультиматума обозначено 17.00. На самом деле в телеграмме было указано не это время. В 8.45 утра посол Фиппс сообщал Галифаксу из Парижа: "Бонне говорит, что срок французского ультиматума истекает в 5 часов утра в понедельник (4 сентября)". Это время Бонне и указал в телеграмме.

Хоть это и явилось уступкой, которую Даладье вырвал ранним воскресным утром у французского генерального штаба, о чем Бонне узнал по телефону (раньше генеральный штаб настаивал на том, чтобы срок ультиматума составил сорок восемь часов), у британского правительства оно вызвало раздражение, что и было высказано Бонне незадолго до полудня. Премьер Даладье еще раз попытался убедить военных. Он вызвал генерала Колстона из генерального штаба ив 11.30 утра постарался уговорить его сократить срок действия ультиматума. Генерал неохотно согласился передвинуть срок окончания ультиматума на двенадцать часов, то есть на 17 часов.

Таким образом, в тот момент, когда Кулондр выходил из здания французского посольства в Берлине, направляясь на Вильгельм-штрассе, Бонне позвонил ему по телефону и распорядился указать новое время.

В полдень Риббентроп не мог принять французского посла. В это время он участвовал в церемонии, которая происходила в рейхсканцелярии. Там фюрер тепло встречал нового советского посла Александра Шкварцева - это придало своеобразный оттенок тому историческому дню в Берлине. Кулондр, неуклонно следуя полученным инструкциям, прибыл на Вильгельмштрассе ровно в полдень и был принят там Вайцзекером. На вопрос посла, обладает ли статс-секретарь полномочиями дать "удовлетворительный" ответ Франции, Вайцзекер ответил, что находится в таком положении, которое не позволяет ему "вообще давать какой-либо ответ".

За этим последовала небольшая дипломатическая комедия. Когда Кулондр попытался истолковать ответ Вайцзекера как отрицательный, к чему он был готов, и вручить статс-секретарю официальный ультиматум, последний отказался его принять. Он предложил послу "любезно проявить еще немного терпения и встретиться с министром иностранных дел лично". Получив такой отпор, причем уже не впервые, Кулондр провел в напряженном ожидании еще полчаса. В 12.30 его проводили в канцелярию для встречи с Риббентропом.

Хотя министр иностранных дел прекрасно знал, с чем явился к нему Кулондр, он не мог упустить возможности - последней возможности - изложить французскому послу свойственный ему извращенный взгляд на происходящие события. Указав, что Муссолини, выступая в последнюю минуту с мирными предложениями, говорил, что Франция их одобрила, Риббентроп заявил, что "Германия сообщила о своем согласии с предложениями дуче. Однако через несколько часов, продолжал он, дуче сообщил, что его предложения не могут быть выполнены из-за жесткой позиции британского правительства".

Но Кулондр в течение последних месяцев слишком часто слышал лживые заявления Риббентропа. Послушав еще немного министра иностранных дел, который говорил, что будет сожалеть, если Франция последует примеру Англии, и что Германия не имеет ни малейшего намерения нападать на Францию, посол сделал то, для чего и пришел, - задал вопрос: означает ли сказанное министром иностранных дел, что ответ на французское заявление от 1 сентября можно считать отрицательным?

"Да", - ответил Риббентроп.

Тогда посол вручил министру иностранных дел французский ультиматум, "в последний раз" отметив, что "на правительство рейха падает тяжелая ответственность" за нападение на Польшу "без объявления войны" и отказ выполнить пожелание, выраженное в англо-французском заявлении, - вывести войска.

"Тогда Франция станет агрессором", - заявил Риббентроп.

"История рассудит", - ответил Кулондр.

В это воскресенье все участники последнего акта драмы стремились призвать в судьи историю.

Хотя Франция проводила мобилизацию армии, которая по численности во много раз превосходила силы немцев на западной границе, не Франция, а Англия, чья армия была гораздо малочисленней, занимала мысли Гитлера. Фюрер хотел свалить на Англию всю вину за то положение, в котором оказался 3 сентября 1939 года. Это становится очевидно из двух заявлений, которые он сделал в тот вечер. Обращенные к немецкому народу и к армии, дислоцированной на западных рубежах, они были полны ненависти и истерической злобы по отношению к Англии.

"Великобритания, - говорилось в "Воззвании к немецкому народу", - в течение многих веков преследовала цель сделать народы Европы беззащитными против британской политики мирового господства... оставляла за собой право под ничтожным предлогом нападать на то европейское государство, которое в тот или иной момент было наиболее опасным...

Мы сами были свидетелями политики блокады, которую Великобритания проводила по отношению к Германии начиная с довоенных времен... Британские подстрекатели... подавили немецкий народ Версальским диктатом..."

"Солдаты Западной армии! - писал Гитлер в воззвании к солдатам, которые в течение многих недель могли противостоять только французской армии. Великобритания преследует политику блокады Германии... Правительство Великобритании, подстрекаемое поджигателями, которые известны нам со времен последней войны, решило сбросить маску и объявить войну под ничтожным предлогом..."

О Франции не говорилось ни слова.

В Лондоне спустя шесть минут пополудни Чемберлен выступил в палате общин и сообщил, что Англия находится в состоянии войны с Германией. Хотя Гитлер под страхом смерти запретил с 1 сентября слушать иностранные радиостанции, мы в Берлине узнали об этом заявлении премьер-министра из сообщений Би-би-си. Для нас, видевших, как он рисковал своей политической карьерой в Годесберге и Мюнхене, его слова прозвучали особенно трагично.

"Это печальный день для всех нас, для меня же он печальнее, чем для кого-либо другого. Все, во имя чего я работал, все, во что я верил на протяжении своей жизни в политике, все рухнуло. Мне остается только одно: употребить все силы и власть, которую я имею, для достижения победы в деле, в жертву которому я так много принес... Я верю, что доживу до того дня, когда гитлеризм будет уничтожен и освобожденная Европа будет восстановлена".

Чемберлену не было суждено дожить до этого дня. Он умер 9 ноября 1940 года, надломленный человек, но все еще член кабинета. В свете того, что было сказано о нем на страницах этой книги, я считаю, что должен привести слова Черчилля, которого Чемберлен в течение стольких лет не допускал к общественной жизни Великобритании и который сменил его на посту премьер-министра 10 мая 1940 года. Отдавая дань Чемберлену в палате общин 12 ноября 1940 года, Черчилль сказал:

"...Невиллу Чемберлену довелось столкнуться во время одного из тяжелейших мировых кризисов с противоречивыми событиями, разочароваться в своих надеждах, быть обманутым негодяем. Каковы же были те надежды, в которых он разочаровался? Каковы же были те желания, которые он не сумел осуществить? Какова была вера, которой злоупотребили? Несомненно, это были самые благородные порывы человеческого сердца - любовь к миру, труд во имя мира, стремление к миру, стремление к поддержанию мира даже в самое опасное время, даже несмотря на потерю популярности и возмущение".

Когда провалились дипломатические попытки Гитлера удержать Англию и Францию от вступления в войну, он во второй половине дня 3 сентября обратился к вопросам чисто военным, издав совершенно секретную Директиву э 2 для ведения войны. Несмотря на объявление Англией и Францией о состоянии войны с Германией, говорилось в директиве, "целью ведения войны Германией остается прежде всего победоносное завершение операций против Польши". После "возвещенного Англией открытия военных действий и объявления Францией состояния войны" разрешались наступательные операции против Англии на море. Люфтваффе разрешалось нападать на британские ВМС в том случае, если англичане предпримут аналогичные действия против немцев или же "будут иметься особенно благоприятные виды на успех". Был издан приказ о переводе всей промышленности Германии на рельсы "военной экономики".

В 9 часов вечера Гитлер и Риббентроп в двух разных специальных поездах выехали в ставку верховного главнокомандования на Восток. Но перед этим они предприняли два дипломатических хода. Британия и Франция находились теперь в состоянии войны с Германией. Однако были еще две великие европейские державы, поддержка которых сделала возможной авантюру Гитлера, а именно:

Италия, союзник, изменивший данному слову в последний момент, и Советская Россия, способствовавшая тому, что нацистский диктатор, не доверявший ей, счел возможным сделать ставку на войну.

Перед тем как покинуть столицу, Гитлер послал еще одно письмо Муссолини. Оно было отправлено телеграфом в 21.51, за девять минут до того, как поезд фюрера медленно отошел от перрона. Письмо это не вполне откровенное и даже не лишено лжи. Но оно дает самое полное представление об умонастроении Адольфа Гитлера, когда он в первый раз покинул затемненную столицу третьего рейха, чтобы взять на себя роль верховного главнокомандующего. Письмо это было обнаружено среди трофейных документов.

Дуче!

Прежде всего хочу поблагодарить Вас за Вашу последнюю попытку выступить в качестве посредника. Я был бы рад принять предложение, но только в том случае, если бы было возможно дать мне определенные гарантии, что исход конференции будет успешным. Уже два дня немецкие войска необычайно быстро продвигаются по Польше. Было бы недопустимо, если бы кровь, пролитая там, из-за дипломатических интриг оказалась напрасной.

Тем не менее я верю, что можно было бы найти решение, если бы Англия с самого начала не стремилась развязать войну в любом случае. Я не поддался на английские угрозы, дуче, потому что больше не верю, что мир можно было бы сохранить дольше чем шесть месяцев или, скажем, год. В этих обстоятельствах я решил, что настоящий момент, несмотря ни на что, самый подходящий, чтобы защищаться.

...Польская армия будет разбита в кратчайшие сроки. Я сомневаюсь, что можно было бы добиться такого успеха через год или через два. Англия и Франция продолжали бы вооружать своих союзников, и решающее техническое превосходство вермахта не было бы столь очевидным, как сейчас. Я понимаю, дуче, что борьба, в которую я вступил, это борьба не на жизнь, а на смерть... Но я также понимаю, что такой борьбы в конце концов не избежать и что момент для сопротивления должен быть выбран с холодным расчетом, чтобы с наибольшей вероятностью обеспечить успех; а моя вера в успех, дуче, тверда как камень.

Далее следовало предупреждение в адрес Муссолини:

Недавно Вы любезно заверили меня, что сможете оказывать мне помощь в некоторых областях. С искренней благодарностью заранее принимаю Вашу помощь. Я также верю, что несмотря на то, что сейчас мы с Вами идем разными путями, судьба еще крепко нас свяжет. Если национал-социалистская Германия будет уничтожена западными демократиями, то фашистскую Италию ждет трудное будущее. Лично я всегда был уверен, что будущее наших двух режимов тесно связано, и я знаю, дуче, что Вы придерживаетесь такого же мнения.

Перечислив первоначальные успехи немецкой армии в Польше, Гитлер писал:

...На Западе я буду обороняться. Франция может первой пролить свою кровь. Тогда настанет момент, когда мы сможем противостоять врагу силами всей нации.

Позвольте еще раз поблагодарить Вас, дуче, за всю ту помощь, которую Вы оказывали мне в прошлом и в которой я прошу Вас не отказать мне в будущем.

Адольф Гитлер.

Разочарование по поводу того, что Италия не сдержала своего слова даже после того, как Англия и Франция объявили войну, Гитлер таил глубоко в себе. Дружественная Италия, даже невоюющая, все еще могла оказать ему помощь.

Но еще большую помощь могла оказать ему Россия.

Уже в первый день нападения немецких войск на Польшу Советское правительство, как это явствует из немецких документов, оказало люфтваффе услугу. В то утро начальник главного штаба ВВС генерал Ганс Ешоннек позвонил в посольство Германии в Москве и сказал, что для оказания помощи пилотам бомбардировщиков при нанесении бомбовых ударов по Польше (в разговоре он назвал это "срочным навигационным испытанием") он просит русскую радиостанцию в Минске постоянно подавать позывные. Во второй половине дня посол Шуленбург уже сообщил в Берлин, что Советское правительство "готово пойти навстречу". Русские согласились подавать позывные со станции в Минске в программах возможно чаще и продлить время ее вещания на два часа, чтобы помочь немецким летчикам в ночное время.

Но, покидая Берлин вечером 3 сентября, Гитлер и Риббентроп имели в виду более существенную военную помощь России в завоевании Польши. В 18.50 Риббентроп отправил "совершенно секретную" телеграмму в посольство в Москве. Начиналась телеграмма словами: "Только для посла.. Главе миссии или его представителю лично. При работе предпринимать меры безопасности. Расшифровать лично. Абсолютно секретно".

В обстановке строжайшей секретности немцы предлагали Советскому Союзу напасть вместе с ними на Польшу!

Мы совершенно уверены в окончательном разгроме польской армии в течение ближайших недель. После этого мы оккупируем территорию, которая в Москве была определена как сфера интересов Германии. Вполне естественно по чисто военным причинам, что мы продолжим боевые действия против польских частей, которые к тому времени окажутся на территории, являющейся сферой интересов России.

Пожалуйста, обсудите немедленно с Молотовым, не предпочтительнее ли для русских выступить в нужный момент против Польши в сфере интересов русских и оккупировать эту территорию. Мы считаем, что это не только облегчит наше положение, но будет также в духе соглашения, подписанного в Москве, и в советских интересах.

Что такой циничный поступок "облегчит" положение - Гитлеру и Риббентропу казалось очевидным. Он помог бы не только избежать недопонимания и трений между Германией и Россией при дележе добычи, но и переложить часть ответственности за немецкую агрессию против Польши на Советский Союз. Если они поделят добычу, то почему бы не разделить и вину?

Самым мрачным немцем в Берлине в тот полдень, когда стало известно, что Англия находится в состоянии войны с Германией, казался гросс-адмирал Эрих Редер, главнокомандующий ВМС Германии. Он полагал, что война начата преждевременно, что требовалось еще 4-5 лет. К 1944-1945 годам был бы выполнен план Z, в результате чего Германия имела бы внушительный флот, который смог бы противостоять английскому. Но на дворе было 3 сентября 1939 года. Адмирал понимал, хотя Гитлер его и не слушал, что у него недостаточно боевых кораблей, а тем более подводных лодок, чтобы вести эффективную войну против Англии.

В своем дневнике адмирал писал:

"Сегодня началась война против Англии и Франции, война, которой нам не следовало по прежним заверениям фюрера опасаться до 1944 года. Фюрер до последней минуты уверял, что ее удастся избежать, даже если для этого придется отложить решение польского вопроса...

Что касается флота, совершенно очевидно, что он не оснащен в такой степени, чтобы вести большую войну против Великобритании... Силы подводного флота еще слишком малы, чтобы оказать решающее влияние на ход войны. Более того, надводный флот настолько уступает британскому по численности и мощи, что, даже если собрать его весь, он сможет лишь продемонстрировать, что моряки умеют погибать с честью..."

Тем не менее в 9 часов вечера 3 сентября 1939 года, в тот самый момент, когда Гитлер выезжал из Берлина, германский флот нанес удар. Немецкая подводная лодка "U-30" без предупреждения торпедировала и потопила в двухстах милях к западу от Гебридских островов британский лайнер "Атения". Лайнер шел из Ливерпуля в Монреаль, имея на борту 1400 пассажиров. Погибло 112 человек, среди них 28 американцев.

Вторая мировая война началась.









Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх