Вмешательство России: III

Русские выступили с новой инициативой. 18 июля Е. Бабарин, советский торговый представитель в Берлине, в сопровождении двух своих помощников прибыл в министерство иностранных дел Германии и сообщил Юлиусу Шнурре, что Россия хотела бы улучшить германо-советские экономические отношения. Он принес с собой подробный меморандум о торговом соглашении, в котором фигурировал возросший список товаров для обмена между двумя странами, и сообщил, что если незначительные разногласия между сторонами будут улажены, то он уполномочен подписать соглашение в Берлине. Из отчета о встрече, который представил доктор Шнурре, явствует, что немцы остались довольны. "Такой договор, - писал Шнурре, - неизбежно окажет влияние по крайней мере на Польшу и Англию". Через четыре дня, 22 июля, советская пресса сообщила, что в Берлине возобновлены советско-германские торговые переговоры.

В тот же день Вайцзекер с воодушевлением телеграфировал послу Шуленбургу в Москву новые инструкции. О торговых переговорах он писал: "...Мы будем действовать, так как заключение соглашения, причем, чем скорее, тем лучше, считают здесь необходимым из конъюнктурных соображений. Что же касается чисто политического аспекта наших переговоров с русскими, мы полагаем, что период ожидания, предписанный... в нашей телеграмме (от 30 июня), можно считать закончившимся. Вы уполномочены снова взять нити в свои руки, не оказывая, однако, никакого давления".

На самом деле все нити взяли в руки четыре дня спустя, 26 июля, в Берлине. Доктор Шнурре получил от Риббентропа указание устроить в шикарном берлинском ресторане обед для советского поверенного Астахова и Бабарина с целью прощупать их. Русских долго прощупывать не пришлось. В своем отчете Шнурре отмечал, что "русские просидели до половины первого ночи и очень оживленно и заинтересованно говорили о волнующих нас политических и экономических проблемах".

Астахов, горячо поддержанный Бабариным, сказал, что советско-германская политика сближения отвечает жизненным интересам обеих стран, что в Москве никак не могут понять, почему нацистская Германия так антагонистически настроена по отношению к Советскому Союзу. В ответ немецкий дипломат заявил, что "политика Германии на Востоке идет сейчас совершенно другим курсом".

"С нашей стороны вопрос об угрозе Советскому Союзу не стоит. Наши интересы лежат в совершенно другом направлении... Политика Германии нацелена против Англии... Мне видится далеко идущее соглашение, отражающее взаимные интересы и учитывающее жизненные интересы русских.

Однако такая возможность исчезнет, как только Советский Союз объединится с Англией против Германии. Сейчас имеется шанс достичь понимания между Германией и Советским Союзом, но он исчезнет, как только будет заключен пакт с Лондоном.

Что может предложить Англия России? В лучшем случае участие в европейской войне и враждебность по отношению к России со стороны Германии. Что можем предложить взамен мы? Нейтралитет и усилия, направленные на то, чтобы Россия не участвовала в возможном европейском конфликте, и, если пожелает Москва, германо-русское взаимопонимание, что, как в былые времена, послужит интересам обеих стран. Противоречий (между Германией и Россией), по-моему, не существует на пространствах от Балтийского моря до Черного и на Дальнем Востоке. Кроме того, несмотря на различия во взглядах, существует общность в идеологиях Германии, Италии и Советского Союза: оппозиция капиталистическим демократиям Запада".

Так поздно вечером 26 июля в небольшом берлинском ресторане за вином и закусками, которыми наслаждались второстепенные дипломаты, Германия сделала первый серьезный шаг к сближению с Советской Россией. Новый курс, которым пошел Шнурре, был указан самим Риббентропом. Астахов очень обрадовался, услышав об этом, и пообещал Шнурре немедленно доложить обо всем в Москву.

На Вильгельмштрассе с нетерпением ожидали, какова будет реакция в советской столице. Через три дня, 29 июля, Вайцзекер отправил Шуленбургу с курьером секретную депешу.

"Нам очень важно знать, какую реакцию вызвали в Москве соображения, высказанные Астахову и Бабарину. Если у вас появится возможность организовать еще одну беседу с Молотовым, прозондируйте почву по тем же направлениям. Если в результате Молотов откажется от сдержанной позиции, на которой стоял до сих пор, то можете сделать еще один шаг ...Это относится, в частности, и к польской проблеме... Мы были бы готовы, как бы ни развивалась польская проблема, охранять интересы Советского Союза и прийти к соглашению с правительством в Москве. При решении прибалтийского вопроса, если переговоры будут развиваться успешно, можно сформулировать наше отношение так, чтобы не затрагивать интересы Советов на Балтийском море".

Два дня спустя, 31 июля, статс-секретарь "срочно и секретно"; телеграфировал Шуленбургу:

"Относительно нашего послания от 29 июля, которое должно прибыть в Москву сегодня с курьером: Просим сообщить телеграфом точную дату и время следующей встречи с Молотовым, как только это станет известно,

Мы заинтересованы в том, чтобы встреча состоялась как можну, скорее".

Впервые в посланиях из Берлина в Москву прозвучала нотка торопливости.

В Берлине имелись веские причины торопиться. 23 июля Франция и Англия приняли наконец предложение Советского Союза о штабных переговорах, на которых предстояло выработать военную конвенцию, конкретно предусматривающую, как три государства будут вести борьбу против гитлеровских армий. Хотя до 31 июля о достигнутом соглашении не упоминалось - в этот день Чемберлен объявил о нем в палате общин, - немцы уже обо всем знали. 28 июля посол Германии 1 в Париже фон Вельчек сообщил по телеграфу в Берлин, что из "прекрасно информированного источника" ему стало известно о том, что Франция и Англия направляют в Москву военные миссии и что французскую миссию возглавляет генерал Думенк, которого он охарактеризовал как "очень способного офицера", в прошлом заместителя начальника штаба у генерала Вейгана {Вейган в состав миссии не входил. - Прим. гит. ред.}. В дополнительном послании спустя два дня немецкий посол высказал свое мнение о происходящем. Он полагал, что Париж и Лондон согласились на военные переговоры, с Москвой, видя в них последнее средство, способное продлить переговоры.

Это предположение имело под собой достаточно веское основание.

Из секретных документов британского Форин оффис известно, что политические переговоры в Москве в последнюю неделю июля зашли в тупик в основном из-за того, что стороны не смогли договориться о единой трактовке термина "косвенная агрессия". Для англичан и французов трактовка русских довольно широкая - была неприемлема. При такой трактовке Советы могли оправдать интервенцию в Финляндию и Прибалтийские государства даже при отсутствии серьезной угрозы со стороны нацистов. Лондон на это не соглашался, хотя французы готовы были пойти на уступки.

Кроме того, русские настаивали на том, чтобы военное соглашение, досконально определяющее "методы, формы и размеры" военной помощи, которую три государства окажут друг другу, вступило в силу одновременно с договором о взаимопомощи. Западные державы были невысокого мнения о военной мощи России {Британское верховное командование, как впоследствии и немецкое командование, сильно недооценивало мощь Красной Армии. По большей части это произошло, вероятно, из-за докладов военных атташе, поступавших из Москвы. 6 марта, например, военный атташе Файрбрейс и военно-воздушный атташе Хэллауэлл в пространном докладе в Лондон писали, что, хотя Красная Армия и ВВС способны достаточно хорошо обороняться, вести серьезные наступательные действия они не могут. Хэллауэлл полагал, что препятствием для советской авиации, так же как для армии, "будет отсутствие нормально функционирующих служб, равно как и действия противника". Файрбрейс находил, что чистка среди командного состава сильно ослабила Красную Армию, но отмечал, что "Красная Армия считает войну неизбежной и наверняка напряженно к ней готовится". Прим. авт.} и пытались поколебать позиции Молотова. Они соглашались только на то, чтобы переговоры между представителями военных начались после подписания договора. Но русские были непреклонны. 17 июня англичане предложили пойти на компромисс: начать военные переговоры сразу, если Советский Союз не будет настаивать на одновременном подписании политического и военного договоров и согласится с английским определением "косвенной агрессии". Молотов ответил недвусмысленным отказом: пока французы и англичане не согласятся принять политический и военный договор в одном пакете, продолжать переговоры не имеет смысла. Угроза русских прервать переговоры вызвала переполох в Париже, где о советско-германском флирте знали больше, чем в Лондоне. Возможно, благодаря давлению французов английское правительство 23 июля неохотно согласилось на переговоры о заключении военной конвенции, хотя и не приняло русской трактовки "косвенной агрессии".

Чемберлен весьма прохладно относился к вопросу о военных переговорах {2 Стрэнг, прибывший в Москву для переговоров с Молотовым, относился к этому вопросу еще сдержаннее. "Это просто невероятно, - писал он 20 июля в Форин оффис, - что мы вынуждены разговаривать о военных тайнах с Советским правительством, даже не будучи уверенными в том, станет ли оно нашим союзником".

Взгляд русских на этот вопрос оказался прямо противоположным. Он был изложен Молотовым 27 июля членам англо-французской делегации" "Очень важно было увидеть, сколько дивизий сможет выделить каждая сторона для общего дела и где эти дивизии будут размещены". Еще не связав себя политическими обязательствами, русские хотели знать, на какую военную помощь Запада они могут рассчитывать. - Прим. авт.}. 1 августа посол в Лондоне фон Дирксен сообщал в Берлин, что в английских правительственных кругах к ведущимся военным переговорам "относятся скептически".

"Об этом свидетельствует, - писал он, - состав английской военной миссии {В состав английской миссии входили адмирал сэр Реджинальд Дракc, который был комендантом военно-морской базы в Плимуте в 1935-1938 годах, маршал авиации сэр Чарльз Барнет и генерал-майор Хейвуд. - Прим. авт.}: адмирал... практически находился в отставке и никогда не состоял в штате адмиралтейства; генерал - точно так же простой строевой офицер; генерал авиации - выдающийся летчик и преподаватель летного искусства, но не стратег. Это свидетельствует о том, что военная миссия скорее имеет своей задачей установить боеспособность Советской Армии, чем заключить оперативные соглашения".

В самом деле, английское правительство было настроено настолько скептически, что забыло дать адмиралу Драксу письменные полномочия на ведение переговоров, - недосмотр, если это был недосмотр, по поводу которого сокрушался маршал Ворошилов при первой встрече. Полномочия адмирала были подтверждены только 21 августа, когда в этом уже не было нужды.

Хотя у адмирала Дракса не было письменных полномочий, у него наверняка имелись тайные инструкции относительно того, какого курса придерживаться на переговорах в Москве. Много лет спустя из документов Форин оффис выяснилось, что предписывалось "продвигаться" с (военными) переговорами медленно, не упуская из вида развитие событий в области переговоров политических, пока не будет заключено политическое соглашение. Ему также объяснили, что до подписания политического договора не следует делиться с русскими секретной военной информацией.

Но политические переговоры застопорились 2 августа. Тогда Молотов ясно дал понять, что не согласится на их возобновление, пока не будет достигнут определенный прогресс на военных переговорах. Нетрудно сделать вывод, что правительство Чемберлена намеревалось тянуть время в деле выработки военных обязательств каждой страны в рамках предлагаемого договора о взаимопомощи {Вывод, к которому Арнольд Тойнби и его сотрудники приходят в книге "Канун войны", основан преимущественно на документах британского Форин оффис. Прим. авт.}. Из документов британского министерства иностранных дел явствует, что к началу августа Чемберлен и Галифакс уже почти не надеялись достигнуть соглашения с Советским Союзом, чтобы остановить Гитлера, однако полагали, что, затягивая военные переговоры в Москве, они смогут какое-то время сдерживать немецкого диктатора и он в ближайшие четыре недели не сделает рокового шага к войне {16 августа маршал авиации сэр Чарльз Барнет писал из Москвы в Лондон: "Я понимаю, что политика правительства - это затягивание переговоров, насколько возможно, если не удастся подписать приемлемый договор". Сидс, британский посол: в Москве, телеграфировал в Лондон 24 июля, то есть на следующий день после; того, как его правительство согласилось на военные переговоры: "Я не могу смотреть с оптимизмом на переговоры и не верю, что они быстро завершатся, но если их начать, сейчас, то это будет неплохой встряской для стран оси и стимулом для наших друзей. Но переговоры можно затягивать и, таким образом, пережить несколько тревожных месяцев". Учитывая, что англо-французская разведка знала о встречах Молотова; с немецким послом и о попытках Германии заинтересовать Россию новым разделом Польши - Кулондр еще 7 мая предупреждал Париж о скоплении немецких войск на польской границе и о намерениях Гитлера, учитывая все это, трудна понять приверженность англичан политике затягивания переговоров в Москве. - Прим. авт.}.

В отличие от английской и французской военных миссий в состав русской миссии входили представители высшего генералитета: Народный комиссар обороны маршал Ворошилов, начальник Генерального штаба Красной Армии генерал Шапошников, главнокомандующие военно-морским флотом и военно-воздушными силами. Русские ничего не могли поделать с англичанами, которые в июле отправили в Варшаву для переговоров с польским генштабом начальника генерального штаба генерала Эдмунда Айронсайда, а на переговоры в Москву послать офицера такого высокого ранга не посчитали нужным.

Нельзя сказать, что с отправкой англо-французской миссии в Москву очень торопились, ведь на самолете она могла бы добраться туда за один день, но миссия добиралась пароходом - медленным, грузо-пассажирским, который доставил ее в Россию за такое же время, за какое на "Куин Мэри" она могла бы добраться до Америки. В Ленинград миссия отплыла 5 августа, а в Москву прибыла только 11-го.

Но было уже поздно. Гитлер ее опередил.

Пока английские и французские военные ждали парохода на Ленинград, немцы действовали. День 3 августа стал решающим для Берлина и Москвы. В этот день министр иностранных дел Риббентроп, который обычно предоставлял рассылку телеграмм статс-секретарю Вайцзекеру, сам отправил Шуленбургу в Москву телеграмму с пометкой "срочно, совершенно секретно".

"Вчера я имел продолжительную беседу с Астаховым, содержание которой изложу в отдельной телеграмме.

Выразив желание немцев улучшить германо-русские отношения, я сказал, что на всем протяжении от Балтийского до Черного моря не существует таких проблем, которые мы не могли бы решить к взаимному удовлетворению. В ответ на пожелание Астахова перейти к переговорам по конкретным вопросам ...я заявил, что готов к таким переговорам, если Советское правительство сообщит мне через Астахова, что оно также стремится к установлению германо-русских отношений на новой основе".

В министерстве иностранных дел знали, что в тот же день, но чуть позже, Шуленбург встречается с Молотовым. Через час после того, как была отправлена телеграмма Риббентропа, Вайцзекер направил телеграмму от себя, также помеченную грифом "срочно, совершенно секретно": "Ввиду сложившейся политической ситуации и в целях ускорения мы заинтересованы безотносительно к вашему сегодняшнему разговору с Молотовым продолжить беседы по более конкретным вопросам в Берлине во имя нормализации германо-советских отношений. С этой целью Шнурре сегодня же встретится с Астаховым и сообщит ему, что мы готовы продолжать беседы по конкретным вопросам".

Неожиданное желание Риббентропа вести переговоры по "конкретным вопросам", вероятно, удивило русских. По крайней мере, в телеграмме Шуленбургу, отправленной в 15.47, он сообщал: "... Намекнул Астахову, что мы близки к тому, чтобы договориться с Россией о судьбе Польши". Министр подчеркивал, что сказал русскому поверенному: "... Мы не торопимся".

Это был блеф. И наблюдательный советский поверенный в делах во время встречи со Шнурре в министерстве иностранных дел в 12.45 отметил, что тот, казалось, торопил события, тогда как министр иностранных дел Германии накануне "не проявлял такой спешки". Шнурре воспользовался ситуацией.

"Я сказал господину Астахову, - отмечал он в секретном меморандуме, что, хотя министр иностранных дел накануне и не говорил о срочности, мы считаем, что это необходимо сделать в течение нескольких ближайших дней продолжить беседы, чтобы заложить фундамент как можно быстрее".

Немцам необходимо было решить вопрос в течение ближайших дней. Астахов сообщил Шнурре, что получил "промежуточный ответ" от Молотова по поводу германских предложений. По большей части это был ответ отрицательный. По сообщению Астахова, Молотов заверял, что Москва также желает улучшения отношений, "но пока что неизвестно ничего конкретного о намерениях Германии".

Народный комиссар иностранных дел изложил свою точку зрения непосредственно Шуленбургу в тот же вечер. Посол доложил о беседе в телеграмме, отправленной после полуночи. Он сообщал, что во время беседы, длившейся час с четвертью, Молотов "отошел от своей обычно сдержанной позиции и вел себя довольно открыто". Это бесспорно. Потому что после того, как Шуленбург еще раз изложил точку зрения Германии об отсутствии у двух стран противоречий и еще раз выразил пожелание достичь взаимопонимания, несгибаемый русский министр перечислил несколько акций рейха, враждебных Советскому Союзу: Антикоминтерновский пакт, поддержка Японии в ее антисоветской деятельности, невключение Советского Союза в число участников Мюнхенской конференции.

"Как согласуются утверждения о новой позиции Германии, - спрашивал Молотов, - с указанными тремя моментами? Пока что доказательств изменившейся точки зрения правительства Германии не существует".

Шуленбург, казалось, был немного обескуражен.

"У меня сложилось впечатление, - телеграфировал он в Берлин, - что Советское правительство в настоящее время намерено заключить соглашение с Англией и Францией, если они примут все требования Советов... Я уверен, что мои заявления произвели на Молотова впечатление, тем не менее с нашей стороны потребуются серьезные усилия, чтобы изменить курс Советского правительства".

Хотя ветеран дипломатической службы хорошо разбирался в делах Советского Союза, он явно переоценивал прогресс на переговорах Советского Союза с Англией и Францией. Не знал он и до каких пределов готов идти Берлин в "серьезных усилиях", которые, как он полагал, были необходимы, чтобы совершить поворот в политическом курсе советской дипломатии.

На Вильгельмштрассе зрела уверенность, что цель эта вполне достижима. Если удастся нейтрализовать Россию, то Англия и Франция не станут воевать за Польшу, а если и станут, их легко сдержать на западных рубежах, а за это время Польша будет уничтожена и немецкая армия сможет обрушить всю свою мощь на Запад.

Проницательный французский поверенный в делах в Берлине Жак Тарбе де Сэн-Хардуэн заметил перемену в атмосфере столицы Германии. 3 августа, когда была необычайно высока дипломатическая активность в Берлине и Москве, он докладывал в Париж: "В течение последней недели в политической атмосфере Берлина наблюдались определенные перемены... Период растерянности, колебаний, склонности к выжиданию и даже умиротворению, наблюдавшийся среди нацистской верхушки, перешел в новую фазу".