Чемберлен в Годесберге: 22-23 сентября

Хотя Чемберлен и предоставил Гитлеру все, о чем тот просил во время встречи в Берхтесгадене, тем не менее во время встречи, состоявшейся 22 сентября в небольшом рейнском городке Годесберг, оба чувствовали себя неловко. Германский поверенный в делах, проводив Чемберлена в лондонском аэропорту, направил в Берлин срочную телеграмму: "Чемберлен и сопровождающие его лица вылетели в Берлин с чувством глубокого беспокойства. Несомненно, оппозиция политике Чемберлена в стране нарастает".

Гитлер заметно нервничал. Утром 22-го я завтракал на террасе гостиницы "Дризен", где должна была состояться встреча. Гитлер прошел мимо. Он направлялся на берег, чтобы взглянуть на свою яхту. Мне показалось, что у него тик. Через каждые несколько шагов у него странно подергивалось правое плечо и одновременно дергалась левая нога. Под глазами залегли неестественные синие круги. Похоже (об этом записано в моем дневнике), он находился на грани нервного срыва. "Teppichfresser", - пробормотал мой сосед-немец, редактор одной из газет, человек, втайне ненавидевший нацизм. Он объяснил, что события, разворачивающиеся вокруг Чехословакии, довели Гитлера до маниакального состояния, что за предшествующие несколько дней он не единожды терял контроль над собой, падал на пол и грыз угол ковра, отсюда и прозвище - Ковроед. Накануне вечером я беседовал в "Дризене" с некоторыми партийными функционерами и слышал, как фюрера называли этим прозвищем шепотом, конечно.

Несмотря на опасение по поводу оппозиции проводимой им политике у себя на родине, в Годесберге Чемберлен пребывал в прекрасном настроении. Он проследовал по улицам, украшенным не только свастиками, но и британскими флагами, в свою резиденцию - гостиницу "Петерсхоф", расположенную на вершине горы Петерсберг на правом берегу Рейна и похожую на замок. Он приехал, чтобы удовлетворить все просьбы Гитлера, высказанные в Берхтесгадене, и даже больше. Оставалось договориться только о деталях. Для этой цели Чемберлен привез с собой сэра Горация Вильсона, Уильяма Стрэнга, эксперта министерства иностранных дел по Восточной Европе, сэра Уильяма Малкина, главу юридической службы министерства иностранных дел.

Вечером премьер-министр пересек Рейн на пароме и направился в гостиницу "Дризен", где его ждал Гитлер {Отель принадлежал старому другу Гитлера, нацисту Дризену. Именно отсюда Гитлер в ночь на 30 июня 1934 года отправился убивать Рема и проводить "кровавую чистку". Нацистский вождь часто приезжал в этот отель, чтобы собраться с мыслями и рассеять сомнения. - Прим. авт.}. На сей раз говорил только Чемберлен, по крайней мере сначала. Приблизительно в течение часа, если судить по записи, сделанной доктором Шмидтом, Чемберлен рассказывал о "трудных переговорах", которые он с большим успехом провел не только с английским и французским кабинетами, но и с Чехословакией, в результате чего последняя согласилась принять требования Гитлера. Потом он говорил о том, что нужно предпринять, чтобы эти требования были выполнены. Следуя совету Ренсимена, он готов был отдать Судетскую область Германии без плебисцита. Что касается других территорий, то их судьбу предстояло решить комиссии из трех человек - представителей Германии, Чехословакии и какой-нибудь нейтральной страны. Более того, договоры Чехословакии о взаимопомощи с Францией и Россией, которые очень не нравились Гитлеру, заменялись международной гарантией против неспровоцированного нападения на Чехословакию, которой в будущем "надлежит стать полностью нейтральной".

Все это казалось таким простым, разумным и логичным миролюбивому британскому бизнесмену, занимавшему пост премьер-министра. Как отметил один из очевидцев, в этом месте он прервал свою речь с видом крайнего самодовольства в ожидании ответной реакции Гитлера.

"Правильно ли я понял, что правительства Англии, Франции и Чехословакии согласны передать Судетскую область Германии?" - спросил Гитлер {Гитлер знал, что Чехословакия приняла англо-французские предложения. Йодль отметил в своем дневнике, что 21 сентября, в 11.30 утра, за день до того, как Чемберлен прибыл в Годесберг, ему, Йодлю, позвонил адъютант фюрера и сказал: "Пять минут назад фюрер получил известие, что Прага, судя по всему, безоговорочно согласна". В 12.45, пишет Йодль, начальники отделов получили приказ продолжать подготовку операции "Грюн", но при этом не упускать из виду мирное проникновение. Вполне возможно, что Гитлер не знал англо-французских условий, пока ему не рассказал о них премьер-министр. Прим. авт.}. Согласно позднейшему признанию, его поразило, что уступки столь велики и что пошли на них так быстро. "Да", - ответил улыбаясь премьер-министр. "Мне ужасно жаль, - заявил Гитлер, - но в свете событий последних дней предложенное решение уже утратило всякий смысл".

Доктор Шмидт вспоминал, что при этих словах Чемберлен даже подскочил от удивления и гнева, его совиное лицо покраснело. Но покраснело, очевидно, не от того, что Гитлер обманул его и, как обыкновенный шантажист, ужесточил требования, едва их приняли. Выступая в палате общин через несколько дней, премьер-министр рассказал, что он чувствовал в тот момент:

"Я не хочу, чтобы палата думала, будто Гитлер намеренно обманул меня, я сам так ни секунды не думаю. Но у был уверен, что еду в Годесберг, чтобы в спокойной обстановке обсудить наши предложения. И я был шокирован, когда мне сказали, что эти предложения уже не являются приемлемыми..."

Чемберлен увидел, что его "дом мира", с таким трудом построенный за счет Чехословакии, рассыпается, словно карточный домик. Он был "разочарован и озадачен одновременно" и мог с полной уверенностью сказать, что "фюрер получил от него все, что требовал".

"Чтобы добиться этого, он (Чемберлен) поставил на карту свою политическую карьеру... Некоторые круги в Великобритании обвиняли его в том, что он предает Чехословакию, торгует ею, идет на поводу у диктатора. Когда сегодня утром он улетал из Англии, его буквально освистали".

Однако фюрера не трогали беды британского премьер-министра. Он выдвигал требование немедленной оккупации Судетской области Германией, причем проблема эта "должна быть решена окончательно не позднее 1 октября". Под рукой оказалась карта, на которой фюрер отметил, какие именно территории подлежат немедленной оккупации.

После этого Чемберлен, "переполненный дурными предчувствиями", как он позднее заявил в палате общин, отправился в свою резиденцию на другой берег Рейна, чтобы решить, что же делать. В тот вечер ничто не вселяло надежд, и после консультаций со своими советниками и телефонных разговоров с французским правительством он нашел решение: правительства Англии и Франции сообщат чешскому правительству, что "не берут на себя ответственность советовать ему не проводить мобилизацию" {Мобилизация в Чехословакии началась 23 сентября, в 10.30 утра. - Прим. авт.}.

В 7.20 вечера генерал Кейтель позвонил по телефону из Годесберга в штаб сухопутных войск: "Дату (день "X") пока точно назвать нельзя. Продолжайте подготовку согласно плану. Операция "Грюн" начнется не раньше 30 сентября. Если она начнется раньше, то это будет, скорее всего, импровизация".

Перед Адольфом Гитлером стояла дилемма. Как он изложил в директиве ОКВ после "майского кризиса", его цель заключалась в том, чтобы "военными действиями уничтожить Чехословакию", о чем Чемберлен конечно не знал. Принять англо-французский план, с которым Чехословакия согласилась, хотя и неохотно, означало не только получить Судетскую область, но и нанести ощутимый удар Чехословакии, поскольку она становилась беззащитной. Но это не были военные действия. Фюрер же намеревался не только унизить президента Бенеша, который нанес ему обиду в мае, но и доказать бесхребетность правительств западных стран. Для этого была необходима именно военная оккупация. Она могла оказаться и бескровной, как в случае с Австрией, но непременно должна была осуществиться. Он жаждал взять реванш над выскочками чехами.

Вечером 22 сентября два государственных деятеля больше не встречались. Чемберлен лег спать с нерешенной проблемой, а когда проснулся на следующее утро, то, постояв на балконе, полюбовавшись Рейном, позавтракав, написал Гитлеру письмо. Он передаст новые требования Германии чешскому правительству, но не уверен, что оно их примет. Более того, он не сомневается, что правительство Чехословакии будет сопротивляться немедленной оккупации. Но он готов предложить Праге, поскольку о передаче Судетской области Германии обе стороны уже договорились, до практического присоединения ее к рейху право поддерживать там закон и порядок предоставить судетским немцам.

О таком компромиссе Гитлер не хотел и слышать. Заставив премьер-министра прождать практически весь день, он послал ответ, опять перечислив все притеснения, которым будто бы подвергались немцы со стороны чехов. Он отказался умерить свои требования и заявил, что "речь теперь, вероятно, идет о войне". Ответ Чемберлена был краток. Он попросил Гитлера изложить все требования на бумаге и приложить карту, а на себя взял роль посредника в передаче этих требований Праге. "Я не вижу, что еще могу сделать, находясь здесь, - заявил он. - Я намерен возвратиться в Англию".

Перед отъездом он еще раз встретился с Гитлером в отеле "Дризен". Встреча состоялась в 10.30 вечера 23 сентября. Гитлер представил свои требования в виде меморандума и приложил карту. Чемберлен был поставлен в жесткие временные рамки. Чехословакия должна была начать эвакуацию населения с территорий, отходящих к Германии, в 8 часов утра 26 сентября, то есть через два дня, и завершить ее 28 сентября.

"Но это же ультиматум!" - воскликнул Чемберлен. "Ничего подобного!" живо возразил Гитлер. Когда Чемберлен заметил, что это нельзя назвать иначе как немецким словом "диктат", Гитлер сказал: "Это вовсе не диктат. Взгляните на документ, он озаглавлен словом "меморандум".

В этот момент адъютант принес фюреру срочную телеграмму. Гитлер пробежал ее глазами и передал переводчику Шмидту: "Прочтите господину Чемберлену". Шмидт прочитал: "Только что Бенеш объявил по радио всеобщую мобилизацию в Чехословакии".

Как вспоминал позднее Шмидт, в комнате воцарилась мертвая тишина. Потом заговорил Гитлер: "Теперь вопрос, конечно, закрыт. Чехословакия и не подумает отдать Германии какие-либо территории".

Согласно записям Шмидта, Чемберлен возражал. В действительности разгорелся жаркий спор.

"Чехи первыми объявили мобилизацию", - сказал Гитлер. Чемберлен возразил: "Первой объявила мобилизацию Германия..." Гитлер отрицал, что в Германии была проведена мобилизация.

Переговоры затянулись до утра. В конце концов Чемберлен спросил, является ли меморандум Гитлера его последним словом. Когда Гитлер ответил, что да, является, премьер-министр сказал, что нет смысла продолжать переговоры. Он сделал все, что мог, но его попытки не увенчались успехом. Он уезжает с тяжелым чувством, потому что надежды, с которыми он приехал в Германию, разбиты.

Немецкий диктатор не хотел, чтобы Чемберлен сорвался с крючка, и пошел на "уступки". "Вы один из немногих, для кого я когда-либо делал подобное, с живостью заметил он. - Я готов установить окончательную дату для эвакуации чехов - 1 октября, если это упростит вашу задачу". Сказав это, он взял карандаш и сам исправил дату. В действительности это не было уступкой, ведь 1 октября было давно назначенным днем "X" {Меморандум предписывал вывести все чешские войска, в том числе подразделения полиции, к 1 октября с больших территорий, заштрихованных на карте красным цветом. Судьбу территорий, заштрихованных зеленым цветом, предстояло решить в ходе плебисцита. Все военные сооружения на этих территориях предписывалось оставить нетронутыми. Коммерческие, транспортные материалы, особенно подвижной состав железных дорог, передавались немцам неповрежденными. Наконец, не должны были вывозиться продукты питания, товары, скот, сырье и т. д. Сотни тысяч чехов, проживавших в Судетской области, лишались права забрать с собой свой скарб или корову. - Прим. авт.}.

Это, казалось, подействовало на премьер-министра. Как вспоминал Шмидт, Чемберлен "высоко оценил соображения фюрера по этому вопросу". Тем не менее он добавил, что не готов принять или отвергнуть предложения, а может только передать их.

Лед, однако, был сломан. К половине второго ночи, когда встреча подошла к концу, несмотря на все разногласия, эти два человека были близки друг другу, как никогда. Я имел возможность наблюдать сцену их прощания у дверей отеля с расстояния двадцати пяти футов из своей импровизированной радиостудии, которую оборудовал в комнате портье. Сердечность их прощания поразила меня. Шмидт записывал слова прощания, которые мне не удалось расслышать.

"Чемберлен сердечно прощался с фюрером. Он сказал, что у него появилось чувство, будто между ним и фюрером установились отношения доверия в результате переговоров, прошедших в последние дни... Он не терял надежды, что существующие трудности будут преодолены. После этого он был бы рад обсудить оставшиеся проблемы с фюрером в том же духе.

Фюрер поблагодарил Чемберлена за эти слова и сказал, что тоже на это надеется. Как он неоднократно отмечал, чешская проблема - его последние территориальные притязания в Европе".

Отказ от дальнейших территориальных притязаний, казалось, произвел впечатление на премьер-министра; недаром, выступая в палате общин, он отметил, что Гитлер заявил об этом "со всей серьезностью".

Когда Чемберлен около двух часов ночи вернулся в гостиницу, один из журналистов спросил его: "Положение безнадежно, сэр?" "Я бы этого не сказал, - ответил премьер-министр. - - Теперь все зависит от чехов". Ему, вероятно, не пришло в голову, что это зависело также и от немцев, выставлявших наглые требования.

Как только премьер-министр вернулся в Лондон, он сразу сделал то, чего, как он заявлял Гитлеру, делать не собирался: стал убеждать британский кабинет принять новые требования нацистов. Однако неожиданно ему пришлось столкнуться с сильной оппозицией. Ему твердо противостоял Дафф Купер, первый лорд адмиралтейства, и, как ни странно, такую же позицию занял лорд Галифакс, хотя и без явной охоты. Чемберлен не смог уговорить свой кабинет. Не убедил он и французское правительство, которое 24 сентября отвергло Годесбергский меморандум и в тот же день объявило частичную мобилизацию.

Когда в воскресенье, 25 сентября, в Лондон прибыли французские министры во главе с премьером Даладье, английское и французское правительства узнали, что Чехословакия отклонила Годесбергские предложения {Ответ Чехословакии документ трогательный и пророческий. В нем говорилось, что Годесбергские предложения лишают ее "гарантий на существование как нации". - Прим. авт.}. Франции не оставалось ничего, кроме как подтвердить свою верность союзническим обязательствам и обещать прийти на помощь Чехословакии в случае, если она подвергнется нападению. Но Франции нужно было знать, как поведет себя Англия. Окончательно загнанный в угол - по крайней мере, так казалось - Чемберлен согласился сообщить Гитлеру, что если Франция в силу союзнических обязательств по отношению к Чехословакии окажется в состоянии войны с Германией, то Британия будет считать себя обязанной поддержать ее.

Но сначала он обратился с последним воззванием к немецкому диктатору. 26 сентября Гитлер должен был выступать в берлинском Шпортпаласте. Чемберлен послал ему личное письмо, в котором убеждал не сжигать мостов. Вечером 26 сентября на специальном самолете письмо повез в Берлин верный помощник Чемберлена сэр Гораций Вильсон.

После отъезда Чемберлена из отеля "Дризен", рано утром 24 сентября, немцы пребывали в мрачном расположении духа. Теперь, когда они стояли практически на пороге войны, эта перспектива перестала им нравиться, по крайней мере некоторым из них. Поздно поужинав, я прохаживался по вестибюлю гостиницы. Там же находились Геринг, Геббельс, Риббентроп, генерал Кейтель и другие. Они были увлечены разговором. Перспектива войны, казалось, их озадачила.

Вечером того же дня в Берлине я заметил некоторое возрождение надежд. На Вильгельмштрассе считали, что если обладающий полномочиями Чемберлен согласился передать в Прагу новые требования Гитлера, то это значит, что он их поддерживает. Как стало известно впоследствии, предположение это было верным.

Воскресный день 25 сентября выдался чудесный. В Берлине стояло бабье лето, было тепло и солнечно. Берлинцы понимали, что больше таких погожих дней в этом году, вероятно, не будет, поэтому спешили в леса и на озера, которых вокруг Берлина множество. Несмотря на сообщения о ярости, охватившей Гитлера по поводу отвергнутого Годесбергского ультиматума, в Париже, Лондоне и Праге не чувствовалось, что наступил кризис, да и в Берлине не было заметно никакой военной лихорадки. "Трудно поверить, что будет война" такую запись сделал я в тот день в своем дневнике {По окончании переговоров в Годесберге английские и французские корреспонденты, а среди них и главный европейский корреспондент нью-йоркской "Таймc", являвшийся гражданином Великобритании, поспешили к французской, бельгийской и голландской границам, чтобы не оказаться интернированными в случае объявления войны. - Прим. авт.}.

На следующий день, в понедельник, произошли внезапные перемены к худшему. В пять часов утра сэр Гораций Вильсон в сопровождении посла Гендерсона и первого секретаря британского посольства Киркпатрика привез в канцелярию письмо Чемберлена. Гитлера они застали в отвратительном расположении духа. Вероятно, он уже настраивался на речь, которую ему предстояло произнести через три часа в Шпортпаласте.

Когда доктор Шмидт начал переводить письмо Чемберлена, в котором премьер-министр сообщал, что Прага посчитала Годесбергский меморандум "абсолютно неприемлемым", о чем он предупреждал, Гитлер, по воспоминаниям переводчика, неожиданно вскочил и закричал: "Нет никакого смысла вести дальнейшие переговоры!" - после чего бросился к двери.

Вспоминая об этой жалкой сцене, немецкий переводчик отмечает:

"В первый, и единственный на моей памяти, раз Гитлер совершенно потерял голову". Согласно воспоминаниям присутствовавших англичан, фюрер вскоре сел в кресло, но во время чтения письма часто восклицал: "С немцами обходятся как с грязными неграми... 1 октября я поставлю Чехословакию на место! Если Франция и Англия хотят нападать, пусть нападают! Мне это совершенно безразлично!"

Чемберлен предлагал свой план. Так как Чехословакия готова отдать Гитлеру то, что он требует, а именно Судетскую область, необходимо срочно организовать встречу чешских и немецких представителей и "договориться о способе передачи территории". Чемберлен добавлял, что ему хотелось бы, чтобы на этой встрече присутствовали представители Англии. Гитлер ответил, что готов вступить в переговоры с чехами, если они примут Годесбергский ультиматум, только что ими отвергнутый, и согласятся на оккупацию Судетской области немецкими войсками 1 октября. Он заметил, что положительный ответ должен быть получен в течение сорока четырех часов, то есть к двум часам дня 28 сентября.

В тот вечер Гитлер сжег все мосты - по крайней мере, так казалось тем из нас, кто с удивлением слушал его безумное выступление в переполненном берлинском Шпортпаласте. Раньше я никогда не видел его таким. Он изрыгал проклятия и оскорбления в адрес Бенеша и повторял, что решение вопроса войны и мира зависит теперь всецело от президента Чехословакии, добавляя при этом, что в любом случае к 1 октября завладеет Судетской областью. Извергая потоки гневных слов, воодушевляемый возгласами толпы, Гитлер, проявив в достаточной мере расчетливость, воздал должное британскому премьеру. Он поблагодарил его за те усилия, которые тот прилагал в целях поддержания мира. Затем он пустился в рассуждения и заявил, что никаких иных территориальных притязаний в Европе не имеет. "Нам не нужны чехи!" - презрительно буркнул он.

Во время выступления фюрера я находился на балконе, расположенном прямо над ним. Я старался дать в эфир синхронный перевод его речи, но мне это плохо удавалось. В этот вечер я записал в своем дневнике:

"...Впервые за время моего пребывания в Германии я видел его таким - он в буквальном смысле утратил контроль над собой. Когда он сел, вскочил Геббельс и прокричал в микрофон: "Одно можно сказать наверняка: 1918 год никогда не повторится!" Гитлер взглянул на него дикими глазами, как будто Геббельс произнес именно те слова, которые он, Гитлер, искал весь вечер, но так и не нашел. Он приподнялся, дотянулся правой рукой до микрофона, прокричал во всю мощь своих легких: "Ja!" - и устало сел на место. Никогда не забуду того фанатичного огня, который горел в его глазах в этот момент".

Когда 27 сентября он во второй раз принимал Горация Вильсона, то уже вполне владел собой. Специальный посланник, человек без дипломатического образования, Вильсон не менее британского премьера, а может, и более был склонен отдать Гитлеру Судетскую область, если только немецкий диктатор возьмет ее мирным путем. Вильсон обратил внимание Гитлера на заявление, которое сделал в Лондоне Чемберлен в ответ на выступление фюрера в Шпортпаласте. Ввиду того что канцлер не верил в обещания Чехословакии, британское правительство предлагало взять на себя "моральную ответственность" за то, чтобы обещания Чехословакии были выполнены "справедливо, полностью и быстро". Чемберлен рассчитывал, что канцлер такое предложение не отвергнет.

Однако Гитлера оно не заинтересовало. Он заявил, что ответа для господина Чемберлена не будет. Теперь все зависело от чехов: они могли принять или не принимать его предложения. Если они не примут его предложения, он уничтожит Чехословакию. С явным удовольствием он прокричал свою угрозу несколько раз.

Вероятно, это вывело из себя даже спокойного Вильсона. Он поднялся и сказал: "В таком случае я уполномочен премьер-министром сделать следующее заявление: "Если Франция вследствие своих союзнических обязательств окажется в состоянии войны с Германией, то Соединенное Королевство сочтет себя обязанным поддержать Францию".

"Я могу лишь принять к сведению, - парировал Гитлер с жаром, что если Франция решится напасть на Германию, то и Англия сочтет себя обязанной напасть на Германию".

Когда сэр Гораций заметил, что он этого не говорил, что только от Гитлера зависит, начнется война или нет, разгоряченный фюрер воскликнул: "Если Франция и Англия хотят напасть на нас, пусть нападают! Мне это совершенно безразлично! Сегодня вторник, в следующий понедельник мы уже будем в состоянии войны!"

Из записи, сделанной Шмидтом, ясно, что Вильсон хотел продолжить беседу, но посол Гендерсон отговорил его. Тем не менее неопытный посланник встретился с Гитлером с глазу на глаз по окончании встречи. "Я постараюсь образумить этих чехов" {Заверения Вильсона приведены в записи беседы, которую Шмидт сделал на немецком языке, по-английски. - Прим. авт.}, уверял он Гитлера, на что тот отвечал, что будет "это приветствовать". Вероятно, фюрер решил, что еще можно уговорить Чемберлена "вразумить" чехов.

В тот же вечер он продиктовал на имя премьер-министра витиеватое письмо.

Для написания такого письма имелись серьезные основания. Многое произошло в Берлине - и не только в Берлине - в течение того дня, 27 сентября.

В час дня, сразу по прибытии Вильсона, Гитлер издал "совершенно секретный" приказ, в котором ударным частям - примерно 21 усиленный полк, или семь дивизий - предписывалось покинуть места проведения учений и выйти на рубеж атаки на чешской границе. "Они должны быть готовы, - говорилось в приказе, - начать действия против "зеленых" 30 сентября, уведомив об этом накануне не позднее полудня". Через несколько часов был издан приказ о дальнейшей скрытной мобилизации. В ходе ее было сформировано пять новых дивизий для размещения на западной границе.

Несмотря на то что Гитлер продолжал военные приготовления, события, произошедшие в течение этого дня, заставили его заколебаться. Чтобы повысить боевой дух населения, Гитлер приказал по окончании рабочего дня, когда сотни тысяч берлинцев выйдут из своих контор на улицу, провести в центре Берлина парад моторизованной дивизии. Затея эта обернулась полным фиаско, по крайней мере для верховного главнокомандующего. Берлинцы не желали, чтобы им напоминали о войне. В тот вечер в дневнике я описал удивительную сцену, которую мне довелось наблюдать.

"Я вышел на угол Унтер-ден-Линден, когда колонна (войск) поворачивала на Вильгельмштрассе. Моему взору на основании прочитанного уже рисовалась одна из картин 1914 года, когда ликующие толпы на этой же улице осыпали марширующих солдат цветами, а девушки - поцелуями... Но сегодня люди ныряли в подземку - они не желали смотреть на все это. На обочине стояла молчаливая кучка людей... Это была самая поразительная антивоенная демонстрация, какую мне когда-либо приходилось видеть".

Руководствуясь указанием полицейского, я пошел вниз по Вильгельмштрассе до Рейхсканцлерплац, где Гитлер, стоя на балконе, производил смотр войскам.

"Там не было и двухсот человек. Гитлер казался угрюмым и рассерженным и очень скоро ушел с балкона... То, что я видел сегодня вечером, возрождает веру в немецкий народ. Он настроен против войны".

Очередные вести, поступавшие в канцелярию из-за границы, тоже не радовали. Из Будапешта сообщили: правительства Югославии и Румынии предупредили правительство Венгрии, что в случае нападения ее войск на Чехословакию они предпримут против Венгрии военные действия. В результате война могла распространиться на Балканы, а это в планы Гитлера не входило.

Новости из Парижа оказались и того хуже. От немецкого военного атташе пришла телеграмма с грифом "очень срочно". Адресована она была не только министерству иностранных дел, но и ОКВ и генеральному штабу. В ней атташе сообщал, что объявленная во Франции частичная мобилизация сильно смахивает на мобилизацию всеобщую и что "к шестому дню мобилизации можно ожидать развертывания первых 65 дивизий на границе с Германией". Этой силе, насколько было известно Гитлеру, Германия могла противопоставить лишь 10-12 дивизий. Половина из них состояла из резервистов, а их боеспособность вызывала тревогу. Более того, по мнению военного атташе, для Германии оставалась реальной угроза подвергнуться немедленному нападению из Нижнего Эльзаса и Лотарингии в направлении Майнца при первых же попытках с ее стороны предпринять военные действия.

И наконец, как докладывал атташе, итальянцы не делают абсолютно ничего, чтобы сковать французские войска на итало-французской границе. Казалось, что и доблестный союзник Муссолини покинул Гитлера в решающий момент.

Поступили новости от президента Соединенных Штатов и от короля Швеции. Накануне, 26 сентября, Рузвельт обратился к Гитлеру с призывом помочь сохранить мир, и хотя фюрер в течение двадцати четырех часов ответил, что сохранение мира зависит только от Чехословакии, Рузвельт в среду прислал еще одну телеграмму, в которой предлагал немедленно созвать конференцию всех заинтересованных сторон. В этой же телеграмме американский президент отмечал, что если разразится война, то ответственность за нее мировая общественность возложит на Гитлера.

Король Швеции, друг Германии, подтвердивший свою верность в ходе войны 1914-1918 годов, был более откровенен и прямолинеен. Как сообщалось в депеше немецкого посла из Стокгольма, король срочно вызвал его и заявил, что если Гитлер не оттянет указанный им срок (1 октября) на десять дней, то мировая война неминуема и виноват в этом будет фюрер. Более того, войну эту Германия бесспорно проиграет ввиду "расстановки сил между великими державами".

В своем нейтральном прохладном Стокгольме хитрый король мог более объективно оценить сложившуюся ситуацию, по крайней мере военную, чем главы правительств в Берлине, Лондоне и Париже.

Президент Рузвельт, что, вероятно, объяснялось эмоциональностью американцев, смягчил драматизм своих воззваний к Гитлеру отметив, что Соединенные Штаты не примут участия в войне и не возьмут на себя никаких обязательств "в ходе ведущихся переговоров". Немецкий посол в Вашингтоне Ганс Дикхофф тем не менее счел необходимым послать в Берлин "срочнейшую" телеграмму. В ней он предупреждал, что если Гитлер склоняется к войне, в которой ему будет противостоять Великобритания, то есть веские основания полагать, что "вся мощь Соединенных Штатов будет брошена на чашу весов Англии". Здесь посол, обычно робевший, когда доходило до споров с Гитлером, добавлял: "Считаю своим долгом обратить на это серьезное внимание". Он не хотел, чтобы правительство Германии допустило в отношении Америки ту же ошибку, что и в 1914 году.

А что же Прага? Наблюдались ли там проявления слабости? Вечером в ОКВ пришла телеграмма от немецкого военного атташе полковника Туссена: "В Праге спокойно... Завершены последние меры по мобилизации. ...Общее число призванных составляет около миллиона человек, в полевых войсках - 800 тысяч..." Примерно столько было у Германии на обоих фронтах. Войска Франции и Чехословакии, вместе взятые, превосходили по численности немецкую армию более чем в два раза.

Столкнувшись с этими фактами и учитывая развитие событии, а также прощальные слова Вильсона, характер Чемберлена и его страх перед войной, Гитлер вечером 27 сентября продиктовал премьер-министру письмо. Шмидту, которого вызвали, чтобы перевести письмо, показалось, что диктатор колебался, перед тем как сделать "решающий шаг". Трудно сказать, знал ли Гитлер, что в этот вечер будет издан приказ о мобилизации британского флота. В десять вечера к нему на прием пришел адмирал Редер. Вполне вероятно, что командующему немецкими ВМС было известно о решении англичан. Приказ был подписан в восемь вечера, а в 11.38 о нем было объявлено официально. Возможно, Редер сообщил об этом Гитлеру по телефону. Во всяком случае, прибыв к фюреру, адмирал убеждал его не начинать войну.

Какими сведениями располагал в тот момент Гитлер? Что Прага не покорилась, что в Париже ускоренными темпами идет мобилизация, что Лондон занял более жесткую позицию, что его собственный народ пребывает в состоянии апатии, что его генералы настроены против него, что срок Годесбергского ультиматума истекает в два часа следующего дня.

Его письмо-воззвание к Чемберлену было хорошо продумано. В сдержанных выражениях Гитлер отрицал тот факт, что его предложения полностью лишат чехов гарантий на существование как нации, что немецкие войска продвинутся дальше демаркационной линии. Гитлер выражал готовность обсудить с чехами детали и "дать гарантии Чехословакии". Чехи держатся только потому, что надеются начать европейскую войну, заручившись поддержкой Англии и Франции, но он, Гитлер, все еще не теряет надежду сохранить мир.

"Я вынужден передать это дело на Ваш суд, - писал он в заключение. Учитывая все факты. Вы сами решите, следует ли Вам продолжать попытки ... противодействовать этим маневрам и в последнюю минуту призвать правительство Чехословакии прислушаться к голосу разума".