|
||||
Глава 3ЗАВОЕВАТЕЛЬ МАКЕДОНИИ: ЭМИЛИЙ ПАВЕЛ Луций Эмилий Павел (ок. 228 — ок. 160 гг. до н. э.)
Хотя после 201 г. до н. э. Сципион достиг немногого и окончил свою жизнь в горьком уединении, начало II века до н. э. являлось временем больших возможностей для большинства сенаторов его поколения, достигших верховенства в общественной жизни Рима, в течение нескольких десятилетий. Тяжелые потери среди сенаторов в первых битвах с Ганнибалом ускорили подъем на политический олимп людей, которые достигли зрелости во время войны, и сильно уменьшили число выдающихся старых государственных деятелей, чей авторитет (auctoritas) обеспечивал им заметную роль в политической жизни Рима. Эти сравнительно молодые люди, наследники влиятельных семей или всадники, которых благодаря мужеству допустили в сенаторские круги, провели много лет в военных походах. Когда через несколько лет после победы над Карфагеном они достигли высоких должностей, и им поручили командовать республиканскими армиями, в их распоряжении оказались войска, в которых многие офицеры и солдаты были ветеранами Второй Пунической войны. Такое сочетание опытных командиров и ветеранов-подчиненных привело к тому, что легионы в течение последующих лет постоянно демонстрировали дисциплину и тактическое мастерство такого же высокого уровня, как при победах у Метавра, Илипы и Замы. У армий и их командующих было достаточно возможностей проявить свою доблесть и мастерство. В испанских провинциях и в Цизальпинской Галлии войны велись почти постоянно. Такие бои требовали немалых военных ресурсов от Рима, но не приносили славы полководцам. Самые впечатляющие победы после Второй Пунической войны Рим одержал над великими эллинистическими державами Восточного Средиземноморья, Александр Великий умер в 323 г. до н. э., не оставив после себя взрослого наследника, и его обширную империю вскоре стали раздирать на части его командиры, боровшиеся друг с другом за власть. В конечном счете появилось три знаменитые династии: Селевкиды в Сирии, Птолемеи в Египте и Антигониды в самой Македонии. Царства поменьше, такие как Пергам и Вифиния в Малой Азии, умудрились выжить на спорных территориях. В самой Греции сохранилось несколько независимых городов, среди которых выделялись Афины, но большинство других более или менее добровольно вошли в Этолийский или Ахейский союзы. Хотя, язык государств греческого мира был общим, они никогда не стремились к политическому объединению, ценя прежде всего свою независимость. Единственное, что могло сплотить их на время, это необходимость объединиться для борьбы с более сильным врагом. Во время споров между городами, а зачастую и между группировками в пределах одного города, обычным делом считалось искать дипломатической и военной помощи у более сильных соседей. Эллинистические цари нередко призывали к себе в союзники одни греческие города, чтобы сражаться с другими, заявляя при этом, что они борются за свободу всех греков. У Рима существовали дипломатические контакты с эллинистическим миром задолго до непосредственного военного участия в его судьбе. В 273 г. до н. э. он заключил договор о дружбе с Птолемеем II. В 229 и 219 гг. до н. э. республика вела войны с пиратскими правителями на Адриатическом побережье. Создание эффективного римского протектората на иллирийском побережье вызвало неудовольствие Филиппа V Македонского, который считал эту территорию сферой своего влияния. Вторжение Ганнибала в Италию и одержанные пунийцами крупные победы над римлянами дали царю возможность вытеснить незваных гостей и в 215 г. до н. э. он вступил в союз с Карфагеном против Рима. Это привело к началу Первой Македонской войны, поскольку римлянам каким-то образом удалось найти достаточно войск и средств, чтобы открыть новый театр военных действий в Иллирии и в Греции. В этой войне не было больших, детально спланированных сражений, противники занимались набегами, устраивали засады и нападали на опорные пункты и города друг друга. Бо'льшая часть стычек происходила между союзниками обеих сторон, и когда Этолийский союз — на тот момент главный союзник Рима в этом регионе — заключил независимый мир с Филиппом V в 206 г. до н. э., у римлян не было сил продолжить борьбу. Через год военные действия официально закончились миром. После этого Рим сохранил своих союзников в Иллирии, но и царь удержал многие города, которые он захватил во время войны. Подобный договор с уступками с обеих сторон, когда обе воюющие стороны сохранили еще немало сил на момент прекращения боевых действий, являлся обычным способом окончания войны в эллинистическом мире. Вмешательство нейтрального государства (в данном случае Эпира), чтобы побудить воюющие стороны начать переговоры, также было обычным делом. При этом противники Рима полагали, что республика окажется уступчивой на переговорах и, после страшных поражений в Италии, будет стремиться к миру любым путем. Однако, как уже говорилось выше, римляне перед лицом катастроф вели себя совсем иначе, нежели другие государства того времени. Их понимание боевых действий было совсем иным. Рим заканчивал войну, когда республика диктовала условия мирного договора разбитому противнику, подчиняя его своей воле. На данном этапе Рим готов был временно уступить и вести переговоры с Македонией как с равной, чтобы выиграть борьбу с Карфагеном. От того, что царь без всякого повода напал на Рим в то время, когда Ганнибал поставил республику на грань полного поражения, римляне могли испытывать только горечь.{60} В 200 г. до н. э. — к этому времени еще и года не прошло после поражения Карфагена — Рим откликнулся на призыв Афин помочь им в борьбе с Филиппом V, объявив последнему войну. Победа во Второй Пунической войне дорого обошлась Риму и его союзникам в Италии. Потери были огромными, и большей части взрослого мужского населения пришлось пробыть много лет на военной службе без перерыва. Необходимость оплачивать, кормить и нередко снаряжать беспрецедентное число легионов опустошила казну республики. Почти десять лет грозные армии противников вели кампании в Южной Италии, забирая зерно и фураж или уничтожая урожаи и стада, сжигая поселения, убивая или обращая в рабство население. В наиболее пострадавших регионах на восстановление сельского хозяйства требовалось значительное время. Вся Италия была истощена, ей было необходимо время, чтобы придти в себя. Эти настроения побудили центуриатные комиции[14] отклонить предложение консула Публия Сульпиция Гальбы «об объявлении войны Филиппу и подвластным ему македонянам, поскольку нарушили договор и напали на союзников Рима»{61}. Подобное нежелание воевать было исключительной редкостью. Перед вторым собранием Гальба обратился к гражданам и сделал все, чтобы убедить римлян в том, что Филипп V — их подлинный враг. Он упомянул, как легко будет македонскому флоту высадить армию на берега Италии. Он подчеркнул необоснованность спокойствия, заявляя, что, если бы римляне дали отпор Ганнибалу и всем Баркидам в Испании, вторжение в Италию никогда бы не произошло. Рассуждения консула задели слабую струнку в душах его слушателей, поскольку на этот раз подавляющее большинство проголосовало за войну. Вторая Македонская война (200–197 гг. до н. э.) поначалу развивалась по той же схеме, что и Первая: небольшие бои и стычки. В обоих конфликтах Филипп V проявлял изрядный талант, руководя, маленькими отрядами, часто сам возглавлял атаки с копьем в руке в лучших традициях Александра Великого. В 199 г. до н. э. он укрепил долину, где между горами протекала река Аой, и расположил метательные орудия на этой очень сильной позиции. Римский командующий стал лагерем на расстоянии пяти миль, но не пытался пробиться через долину. На следующий год командование получил один из новых консулов, Тит Квинкций Фламинин. Ему было всего лишь тридцать лет, и он, будучи моложе, чем положено по закону для занятия столь высокого поста, победил на выборах главным образом благодаря своим заслугам на войне с Ганнибалом. После того как Фламинин не смог ничего поделать с этим оборонительным рубежом, местный союзник прислал проводника, который помог римской армии обойти позицию неприятеля с фланга. Македонцы понесли серьезные потери, но основную часть своего войска смогли увести. К концу осени римлянам почти ничего не удалось добиться. Зимой Фламинин начал переговоры с царем и одно время казалось, что война между Римом и Македонией снова закончится договором в эллинистическом стиле. Фламинин беспокоился, что одного из консулов на 197 г. до н. э. пришлют ему на смену, и надеялся заслужить доброе имя за окончание войны пусть даже путем переговоров, а не благодаря победе на поле боя. Однако вскоре пришли письма от друзей в сенате, которые сообщали, что из-за кризиса в Цизальпинской Галлии обоих новых консулов должны отправить туда, а срок командования Фламинина будет продлен, в будущем году он станет проконсулом. Фламинин немедленно прервал переговоры, возобновил в начале весны боевые действия и разбил главную армию македонян в битве при Киноскефалах.{62} Заключенный после этого договор больше походил на типично римский, так как в нем ясно давалось понять, что побежденный склоняется перед Римом. Филипп V уступил все города в Греции и Малой Азии, которые были у него в подчинении или считались союзниками, в будущем он не должен был вести войны за пределами Македонии без особого на то одобрения Рима. Царь обязался выплатить Риму 1000 талантов в качестве компенсации, а также передать всех римлян, захваченных в плен, и заплатить выкуп за своих собственных людей. Македонский флот был сокращен до нескольких военных кораблей, которые годились теперь разве что для проведения церемоний. Данный договор не понравился Этолийскому союзу, который снова выступал как союзник Рима. Неудовольствие по поводу договора в сочетании с опасениями, что влияние римлян в Греции слишком возросло, привело к тому, что в 193 г. до н. э. этолийцы стали умолять Антиоха III освободить греков от иностранного гнета. Но лишь немногие города решились принять у себя войска Селевкидов, а Филипп V и Ахейский союз поддержали Рим. В 191 г. до н. э. армия Антиоха была выбита из ущелья в Фермопилах, ставшего знаменитым благодаря Леониду и его спартанцам в 480 г. до н. н. Римляне под командованием Марка Ацилия Глабриона, в точности как персы Ксеркса тремя веками ранее, нашли тропинку, идущую вдоль ущелья, и смогли напасть на врага с обоих флангов. Затем война была перенесена в Малую Азию и достигла кульминации во время разгрома огромной армии Селевкидов Луцием Сципионом в битве при Магнезии. Договор, которым закончилась война, снова жестко ограничил возможности Антиоха вести боевые действия. Его флот был уменьшен до чисто символического размера, и царю запретили иметь боевых слонов. Как и в случае с Филиппом V, Антиоху не дозволялось вести войну или вступать в союз с государствами за пределами его царства.{63} Преемник Сципиона, Гней Манлий Вульсон, прибыв в Азию, обнаружил, что война уже окончена. После безуспешной попытки спровоцировать Антиоха на новые боевые действия он начал кампанию против галатских племен в Малой Азии. Галаты являлись потомками галлов, которые переселились в эту область в начале III века до н. э., и с тех пор угрозами и силой вымогали товары у соседних племен. Они также часто служили в качестве наемников или союзников Селевкидов, что дало Вульсону повод напасть на них. Во время недолгой кампании в горах три племени были разбиты, но по возвращении в Рим консула ждали неприятности в сенате. Его обвинили в начале несанкционированной войны ради личной славы и выгоды. Он мог лишиться права провести триумф, ему грозило судебное преследование, да и вся его политическая карьера могла закончиться. Наконец его друзьям при помощи довольно большого числа сенаторов, подкупленных добычей, захваченной во время кампании, удалось предотвратить подобное развитие событий, и триумфальная процессия Вульсона оказалось одной из самых ярких и запоминающихся. Хотя политическая атака закончилась неудачно, во многих отношениях она походила на нападки в адрес Сципиона Африканского и его брата. Самому Фламинину удалось избежать таких прямых выпадов, но тем не менее победителю Филиппа V пришлось вытерпеть унижение, когда его брата Квинта исключили из сената за недостойное поведение. Брат Фламинина командовал флотом во время Второй Македонской войны и хорошо справлялся со своими обязанностями. Но впоследствии его обвинили в том, что во время пиршества он приказал казнить пленника лишь для того, чтобы доставить удовольствие мужчине, с которым состоял в любовной связи. Все полководцы, которые успешно провели крупные кампании в восточном Средиземноморье, приобрели славу и вернулись с добычей. Но никому из них не удалось воспользоваться этим, чтобы, вернувшись в Рим, занять ведущее положение в политической жизни хотя бы на недолгое время.{64} Филипп V оказал помощь римлянам в их войнах с этолийцами и Селевкидами. Он готов был сотрудничать с Римом, понимая, что не в его интересах позволить Этолийскому союзу или Селевкидам усилить свою власть в Греции. Римляне всегда требовали от союзников, даже от тех, кого они только что победили, поддержать их во время новой войны с новым противником. Легионы, которые одержали победы в Киноскефалах, Фермопилах и Магнезии, получали в больших количествах зерно от Карфагена, который теперь стал верным союзником Рима. Тем не менее, македонский царь вскоре начал возмущаться наложенными на него в 197 г. до н. э. ограничениями и попробовал восстановить свою власть. Прежде всего он попытался найти поддержку у фракийских племен на северо-восточной границе, поскольку возможность его действий в Греции была сильно ограничена. Когда Филипп V умер в 179 г. до н. э., наследником стал его сын Персей, продолживший политику отца. Многие считали, что Персей организовал убийство Деметрия, своего младшего и более популярного брата, который жил некоторое время заложником в Риме, и считался настроенным в пользу Рима. Подозрения сената относительно нового царя подтвердились, когда он заключил союз с крайне воинственным германским племенем бастарнов и выразил поддержку городским низам в Греции. Македония перестала вести себя как положено зависимому союзнику, и в Риме ее начали рассматривать в качестве угрозы, хотя трудно сказать, насколько такой взгляд отражал действительное положение вещей. Нападения на римских союзников обеспечили традиционное оправдание для объявления войны Персею в 172 г. до н. э.{65} Конфликт этот был едва ли не последней возможностью для поколения, которое сражалось во Второй Пунической войне и разбило Ганнибала, еще раз достойно проявить себя. Когда набиралась армия для отправки в Македонию, консул постарался включить в состав как можно больше офицеров и солдат ветеранов. Ливий сообщает, что возник спор, когда двадцать три бывших старших центуриона были зачислены в легионы в качестве обычных центурионов. Говорят, что представитель от этой группы, некто Спурий Лигустин, произнес речь, в которой рассказал о своей долгой и безупречной службе, и его в конечном счете назначили старшим центурионом триариев I легиона. Остальные согласились на любые посты. Примечательно постановление, вынесенное сенатом. В нем говорилось, что никому из граждан моложе 51 года не будет дано освобождение от военной службы, если консулы сочтут нужным их призвать. Армия, посланная в Македонию, состояла из опытных солдат, хотя и довольно немолодых. В ней, вероятно, было немало людей, которые, как Лигустин, уже ранее здесь служили. Войско представляло собой стандартную консульскую армию из двух легионов; армия подобного типа разгромила Филиппа V и Антиоха Великого. В данном случае, однако, численность легионов была несравнимо больше. В состав каждого входило 6000 пехотинцев и 300 кавалеристов. Вместе с войсками союзников численность подразделений достигла 37 000 единиц пехоты и 2000 — кавалерии.{66} Говорят, что Персей в начале войны смог выставить против римлян 39 000 пехотинцев и 4000 кавалеристов. Как армии всех эллинистических царств, македонские войска в своей организации, экипировке и тактика следовали традициям, заложенным Филиппом II и Александром Великим. Хотя в армии Персея присутствовали в небольших количествах наемники, а также союзники, основу армии составляли профессиональные солдаты, набранные из числа граждан. Подразделения фаланги, составлявшие более половины всей пехоты, набирались исключительно из граждан. В решающей битве, за исключением небольших набегов или осад, они сражались тесными группами, как пикейщики. Сама пика, или сарисса (sarisa), по всей видимости, стала чуть длиннее, чем во времена Александра, и ее длина составляла 21 фут. На тупом конце сариссы имелся тяжелый бронзовый противовес, позволяющий солдату уравновешивать оружие. При этом держать пику надо было так, чтобы две трети длины выступало вперед перед солдатом. Поскольку удержать сариссу можно была только двумя руками, на плече у солдата висел круглый щит. Дополнительная защита обеспечивалась бронзовым шлемом, нагрудником (обычно из плотного полотна) и в отдельных случаях ножными латами. У каждого солдата имелся меч, но он служил в качестве вспомогательного оружия, а сила фаланги главным образом зависела от пик. При боевом построении ширина фронта для действий солдата составляла три фута. Существовало даже еще более тесное построение, известное как «сомкнутые щиты» (synaspismos), при котором каждому бойцу выделялся фронт лишь в 18 дюймов, но такое построение являлось исключительно защитным, поскольку в этом случае фаланга не могла перемещаться. Из-за значительной длины сариссы наконечники пик первых пяти рядов выступали перед строем. Пока порядок боевого построения не был нарушен, врагу, нападающему спереди, было почти невозможно пробиться через эти выставленные в ряд пики и ранить самих бойцов. Однако из-за громоздкости сариссы и самого построения фаланги отдельному бойцу было трудно наносить сильные, нацеленные удары в противника. При фронтальном противоборстве четко построенная фаланга одерживала победы в основном благодаря своей выносливости, а не способности убивать врага и нарушать целостность его строя. Фаланга стала доминирующим подразделениям в армиях преемников Александра. Другие подразделения пехоты, в состав которых обычно входили лучники и пращники, выполняли вспомогательную функцию. Такая же роль отводилась кавалерии, и именно в этом отношении тактическая доктрина более поздних эллинистических армий отличалась от додхода Александра Великого. Во времена Александра в больших битвах фаланга действовала в качестве главной ударной силы. Она приближалась к противнику, чтобы втянуть его в бой и затем оказывать постоянное давление на его центр. Далее, в подходящий момент тесно построенная кавалерия предпринимала решительную атаку на наиболее слабое место противника — обычно на тот участок, где строй был слишком растянут. Атаку кавалерии возглавлял отряд гетайров (товарищей), во главе которого мчался сам Александр. Подобная тактика показала свою безжалостную эффективность при Иссе и Гавгамелах во время войны с персами Дария. Но преемникам Александра оказалось сложнее достичь такого же результата, сражаясь с армиями, действующими в македонском стиле — с такой же тактической доктриной и более компактным построением войска. Еще важнее было то, что распад империи Александра привел к разделению личного состава армий и возможностей самого Македонского царства. Цари-преемники предпочитали по возможности набирать основное ядро армии из потомков «истинных» македонцев, практически до конца исчерпывая ресурсы, и без того истощенные войной и колонизацией. Одним из результатов таких действий была невозможность быстро восстановить боевую мощь после серьезных потерь в бою. Таким образом, высоко профессиональные армии становились слишком уязвимыми. Любое из этих царств не могло собрать большого количества кавалерии. Ограниченное количество людей и еще более ограниченные поставки подходящих лошадей делали эту задачу трудно выполнимой. У Александра было около 7000 кавалеристов и 40 000 пехотинцев в битве при Гавгамелах, соотношение получалось приблизительно один к шести. Это был очень высокий показатель, хотя он и уступал соотношению пехоты и кавалерии в армии Ганнибала в битве при Каннах — там это число достигло один к четырем. Армиям эпигонов редко удавалось достичь соотношения намного большего, чем один к десяти. Меньшая по численности, эллинистическая кавалерия во II и в III веках до н. э. также в целом уступали в маневренности, дисциплине и агрессивности всадникам Филиппа II и Александра. Многие эпигоны пытались использовать необычное или экзотическое оружие, такое как слоны и колесницы скифов, надеясь приобрести за счет этого преимущество над противником, поскольку все армии были почти точной копией друг друга. Это повышало зрелищность военных действий, но не давало постоянного преимущества, к тому же удачные приемы вскоре копировались противниками. В эллинистические армии данного периода входили различные типы войск, но между ними не было той согласованности в действиях, которой отличалась армия Александра. Можно сказать, что они больше напоминали дубину, чем рапиру. Как уже говорилось, Александр редко пользовался резервами и вместо этого развертывал свою армию таким образом, чтобы обеспечить согласованную последовательность атак, и сокрушить врага. Поскольку он обычно сам возглавлял атаку кавалерии, у него не было возможности посылать резервам приказы о вступлении в бой. Большинство его преемников руководили своими армиями в подобном стиле, тем самым значительно ограничивая свою способность отдавать приказы и реагировать на изменение ситуации после того, как сражение уже началось. Очень редко эллинистическая армия начинала бой, имея большой контингент в резерве, а не расположив все войска на линии фронта. Из-за нехватки хорошо подготовленной кавалерии и невозможности полагаться на необычные виды вооружения фаланга приобрела еще большее значение в качестве основной тактической силы. Для увеличения ее мощи — особенно когда врагом выступала другая фаланга с пиками — стали использовать очень глубокое боевое построение. Большинство фаланг были, по меньшей мере, в шестнадцать рядов глубиной, а копейщики Селевкидов в битве при Магнезии образовали строй в тридцать два ряда. Более глубокие построения обладали большей выносливостью в бою — просто потому, что бойцам первого ряда было очень трудно отступать. К тому же такая фаланга выглядела устрашающе, даже если в действительности ее боеспособность была ничуть не больше, чем у менее глубокого построения с такой же шириной фронта. Хотя ко времени начала войн с Римом эллинистические армии стали неповоротливыми и действовали примитивно, они все же могли при соответствующих обстоятельствах провести мощную атаку на передовые порядки врага. Такими важными условиями для успешных действий являлись плоская, открытая местность и сохранение боевого построения, а также надежная защита с флангов, потому что сами копейщики могли сражаться только с врагом, который находился прямо перед ними.{67} Римляне впервые столкнулись с эллинистической армией в 280 г. до н. э., когда царь Эпира Пирр поддержал Тарент в его войне с Римом. Пирр считался самым способным военачальником своего поколения, и его стиль командования чем-то походил на александрийскую модель. Он разбил легионы при Гераклее в 280 г. до н. э. и на следующий год в Аускуле, но в конце концов потерпел поражение при Беневенте в 275 г. до н. э. Все эти битвы проходили очень упорно и обе стороны несли большие потери, когда мощь фаланги сталкивалась с природным упрямством и системой трехрядного построения, которая позволяла римлянам вводить в бой свежие силы. Первым двум победам Пирра способствовали боевые слоны — эти животные были совершенно не известны римлянам и выглядели устрашающими[15]. Любопытно, что во время Третьей Македонской войны у Персея не было возможности получить боевых слонов, в то время как римлянам подобных животных поставили их нумидийские союзники. Более важным отличием конфликтов II века до н. э. от войны с Пирром был совершенно другой уровень римской армии. Многие легионеры, как и их командиры, участвовали в войне с Ганнибалом. Они также были хорошо вымуштрованы и уверенны в себе, как и подобает профессиональным солдатам. Во время Македонской и Сирийской войны мы больше не увидим столкновений между неопытным ополчением с одной стороны и закаленными профессионалами с другой. Более того, македонские и селевкидские солдаты, пожалуй, обладали куда меньшим боевым опытом, чем большинство легионеров того времени. На первом этапе Третьей Македонской войны это не имело особого значения, поскольку, как и в ранних кампаниях против Филиппа V, не происходило решающих битв, и армии вместо этого занимались набегами, неожиданными атаками и осадами. Персею недоставало таланта своего отца для ведения подобных военных действий, но ему все же удалось одержать победу над консулом Публием Лицинием Крассом возле Лариссы в стычке между их кавалеристами в 171 г. до н. э. Ни Красс, ни его преемник Авл Гостилий Манцин не проявили большого таланта, боевые действия под их руководством не отличались особой слаженностью и не дали заметного результата. Возможно, некоторые центурионы и трибуны, назначенные в легионы, были слишком преклонного возраста для активной службы, или консулы, стремясь обрести славу всего за один сезон военной кампании, прежде чем их заменят, уделяли недостаточно времени подготовке армии к началу операций. Десятилетия военного успеха, вероятно, сделали римлян слишком самоуверенными. И Красс, и Манцин были слишком молоды, чтобы помнить самые мрачные дни войны с Ганнибалом. Коллега Красса по консулату, Гай Кассий Лонгин, надеялся получить командование кампанией против македонцев и был горько разочарован, когда по жребию ему выпала провинция Иллирия. Попав в провинцию, он собрал свою армию в колонии Аквилея, запасся провиантом, которого должно было хватить на тридцать дней, и направился по суше в Македонию, рассчитывая одержать победу над врагом. Сенат случайно узнал об этой несанкционированной экспедиции и быстро отправил своих представителей для отзыва своенравного консула.{68} В 169 г. до н. э. командовать армией в Македонии отправили Квинта Марция Филиппа. Ливий пишет, что римский полководец, «будучи в преклонных годах (было ему более шестидесяти) и весьма тучен, принял на себя все ратные труды».{69} Квинт Марций Филипп был старше и опытнее Красса и Манцина, хотя в 186 г. до н. э. во время своего первого пребывания в должности консула он потерпел поражение от рук лигурийцев. Также он был одним из двух послов, отправленных к Персею перед объявлением ему войны в 172 г. до н. э. Ложно обнадежив царя заверениями, что сенат, возможно, пойдет на уступки, послы отсрочили начало боевых действий, дав тем самым республике больше времени на подготовку к войне. Хотя большинство сената одобрило этот обман, несколько стариков-сенаторов сокрушались, заявляя, что подобные поступки не соответствуют римским принципам ведения войны; римляне должны действовать открыто и полагаться на мужество в бою, а не на вероломство. К моменту принятия Квинтом Марцием командования армией в Фессалии Персей перешел в оборону, укрепляя ущелья и ключевые позиции на границах самой Македонии. В течение девяти дней после своего прибытия консул предпринял смелую попытку прорваться через эту цепь укреплений. Армии приходилось идти через почти непроходимую гористую местность, где боевые слоны стали серьезной помехой. К счастью для римлян, вялые действия Персея позволили им достичь прибрежной равнины. Дий Гераклий и некоторые другие города сдались или были взяты штурмом, но римскую армию измотал трудный переход, к тому же снабжение происходило с перебоями. Квинту Марцию не удалось навязать противнику решительную битву, и этот сезон боевых действий закончился тем, что римская и македонская армии расположились на расстоянии нескольких миль на берегу реки Эльпий, протекающей по долине мимо горы Олимп, обители греческих богов. Сенатская комиссия сильно критиковала Филиппа, и ведение войны стало темой для горячих споров в Риме как среди политиков, так и простых граждан. Недовольство происходящим в Македонии привело к тому, что консулов по провинциям на 168 г. до н. э. решили распределить гораздо раньше, чем обычно, чтобы у нового командующего было больше времени на подготовку к военной операции. Жребий отправиться в Македонию выпал Луцию Эмилию Павлу, что было встречено народом с одобрением. В качестве пропретора с консульской властью Эмилий Павел правил Дальней Испанией с 191 по 189 гг. до н. э., проводя кампании против лузитанских племен. Хотя Павел потерпел сначала поражение у города под названием Ликон, он позднее добился значительного успеха, удостоился благодарственного молебствия[16] и, возможно, отпраздновал триумф. После нескольких неудачных избирательных кампаний он впервые получил должность консула в 182 г. до н. э. и был отправлен в Лигурию. Кампания снова началась неудачно, он даже был окружен противником в своем собственном лагере, но затем, вырвавшись, он разбил врага и на этот раз совершенно точно удостоился триумфа. Какими бы ни были способности Павла как военачальника, он, похоже, не пользовался большой популярностью у избирателей и до 168 г. до н. э. не смог осуществить свой честолюбивый замысел и стать консулом во второй раз. Когда он получил наконец высшую магистратуру снова, ему было уже около шестидесяти лет. Вероятно, желание, чтобы армией командовал опытный полководец прежде способствовало назначению Квинта Mapция, а теперь сыграло на руку Павлу. Вся жизнь Эмилия Павла прошла под знаком войны с Ганнибалом. Его отцом был консул, погибший в битве при Каннах, а его сестра вышла замуж за Сципиона Африканского. У самого Павла росли четыре сына, двух старших усыновили известные семьи, в которых недоставало наследников мужского пола. Самый старший стал называться Квинтом Фабием Максимом Эмилианом, а другой был принят в семью сына Сципиона Африканского и стал Публием Корнелием Сципионом Эмилианом. Возраст обоих приближался к двадцати годам, и они служили вместе со своим настоящим отцом в Македонии.{70} Павлу дали не новую армию, а дополнительный отряд рекрутов в составе 7000 римских пехотинцев, 200 кавалеристов, 7000 единиц латинской пехоты и 400 — кавалерии. Эти рекруты должны были дополнить легионы в Македонии до полного состава и войти в состав гарнизонов. Остальное пополнение было направлено в другие армии, занятые на Адриатическом театре военных действий. С особой тщательностью отбирались офицеры для службы в Македонии. Согласно постановлению сената только лица, занимавшие ранее какую-либо должность, могли назначаться военными трибунами. Павлу затем было позволено выбрать из представленных кандидатов двенадцать человек для замещения постов в его легионах. Перед отбытием из Рима Павел произнес речь на Форуме, которая главным образом была направлена против застольных стратегов, которые очень любили обсуждать всевозможные слухи и известия с войны. Павел предложил оплатить расходы любого из этих «достойных» людей, если кто из них пожелает сопровождать консула в походе, и решительно предложил тем, кто откажется от такой возможности, в будущем заниматься разговорами, касающимися только городских дел. Подобная прямота, судя по всему, была его отличительной чертой и, возможно, именно этим объясняется тот факт, что, несмотря на уважение, которым пользовался консул, его нельзя было считать популярным человеком.{71} Павел прибыл в лагерь армии возле Филы в начале июня. Лагерь был расположен неудачно, и первая проблема, с которой столкнулся новый командующий, заключалась в плохом снабжении лагеря местной водой. Отведя армейских водоносов (utrarii) на берег — лагерь располагался на расстоянии чуть более четверти мили от моря, — он велел им копать колодцы. Почти сразу же был обнаружен подземный поток, который мог в достаточном количестве обеспечить армию свежей водой. Затем командующий взял трибунов и старших центурионов на рекогносцировку позиции врага на берегу реки Эльпий. Они искали места, где можно было легче всего перейти высохшее русло реки, и хотели оценить мощь защитных рубежей македонцев. Укрепления выглядели неприступными, поскольку Персей приложил немало усилий для возведения укреплений между склонами горы Олимп и морем. Для работы пригнали жителей из ближайших городов, в том числе и женщин, которым было велено носить еду в лагерь. В цепи укреплений были размещены метательные орудия различного типа. Надежда, возлагаемая на ряды укреплений Филиппом V у реки Аой, Антиохом Великим при Фермопилах и Персеем у реки Эльпий представляет поразительный контраст кампаниям Александра Великого. К тому же именно персы делали ставку на защиту реки в боях при Гранике и Иссе. Именно персы также специально готовили поле боя при Гавгамелах. Александр расценивал это как неуверенность врага в собственных силах и успешно атаковал персов в каждой битве. Позднее он точно так же поступил в битве при Гидаспе в Индии. Желание спрятаться за линию укреплений было еще одним признаком низкого уровня более поздних эллинистических армий и чрезмерной осторожности их полководцев, которые старались рисковать как можно меньше. Появление нового командующего — как и любого нового руководителя — неизбежно ведет к трудному переходному периоду для его войск. Многие, даже незначительные детали повседневного быта менялись тогда (впрочем, как и сейчас), чтобы соответствовать предпочтениям нового лидера. При этом нарушаются привычки офицеров и солдат, иногда меняется весь распорядок. Павел тотчас составил новый список постоянных приказов-инструкций, среди которых Ливий выделяет три основных момента. Военачальник подчеркивал необходимость строгой дисциплины во время похода. Вместо того чтобы отдавать приказы с помощью сигналов непосредственно колонне, которая могла растянуться на много миль, консул сначала отдавал предварительный приказ военному трибуну. Тот, не привлекая всеобщего внимания, передавал его дальше старшему центуриону легиона, который в свою очередь инструктировал своих подчиненных. При такой схеме армия, зная о намерениях командующего, будет четко следовать его указаниям, и возможность неправильного понимания приказов различными подразделениями будет исключена. Во-вторых, часовым было запрещено носить щиты, ибо Павел знал о старой солдатской уловке, когда пилум (pilum) прислонялся к длинному легионерскому щиту — скутуму (scutum), и часовой спал, опираясь на них. Наконец аванпосты, которые всегда ставились перед лагерем, стали сменяться не один раз в день, а дважды. Консул также не упустил возможности обратиться с речью к войскам. В ней он подчеркнул необходимость строгой дисциплины и беспрекословного подчинения. Солдатам и младшим офицерам не полагалось обсуждать военную кампанию или ставить под сомнение приказы. Последнее они должны предоставить командующему, а в соответствующий момент им надлежит храбро сражаться. Как говорил Павел, римскому солдату
Наши источники утверждают, что подобный стиль командования сразу же воодушевил и новичков-рекрутов, и ветеранов. Последние очень обрадовались, узнав, что все теперь будет делаться как положено. Однако Павел, судя по всему, посвятил тренировке армии три или четыре дня, поэтому результат изменений, введенных этим полководцем, несколько преувеличен, а дисциплина и боевой дух армии, скорее всего, начали улучшаться уже при Квинте Марции Филиппе. Полибий, на сочинения которого опирались все более поздние историки античности, очевидно, был хорошо расположен к Павлу, отцу Сципиона Эмилиана, и, скорее всего, приукрашивал его деяния. Но даже несмотря на это, не исключено, что Павел обладал умением вдохновить армию своей идеей за такой короткий срок.{73} После непродолжительных тренировок римская армия отошла на несколько миль от Филы и расположилась на южном берегу реки Эльпий. Наземные силы поддерживала морская эскадра под командованием претора Гнея Октавия. Известие о поражении одного из самых важных союзников Персея в Иллирии привело в уныние македонцев и соответственно воодушевило римлян, но вряд ли этом могло им помочь преодолеть линии вражеских укреплений. Павел (как и полагалось действовать римскому полководцу) собрал старших офицеров на консилиум. Ливий сообщает нам, что молодые офицеры поддержали идею лобовой атаки, но консул решил, что такой штурм обойдется слишком дорого, а вероятность успеха весьма сомнительна. Другие предложили послать Октавия с флотом разорять побережье Македонии в надежде, что царь, обнаружив врага у себя за спиной, переключит на Октавия всю или хотя бы часть своей армии. Павел не сообщил о своем решении на консилиуме и, отпустив офицеров, вызвал двух местных купцов, которым были известны проходы через горы. Торговцы сообщили ему, что существующие тропы не слишком труднодоступны, но им известно, что Персей поставил для охраны тропинок своих воинов. Консул решил послать колонну через горы с торговцами-проводниками, надеясь, что его отряд, если будет двигаться очень быстро, сможет под покровом темноты застигнуть врага врасплох. В качестве отвлекающего маневра Павел приказал Октавию отвести флот к Гераклию и собрать продовольствие, необходимое для того, чтобы в течение десяти дней прокормить 1000 человек. Тем временем отряд солдат под командованием трибуна Публия Корнелия Сципиона Назики и собственного сына Павла Фабия Максима также должен был отправиться в Гераклий. Персей, несомненно, узнает об этих действиях римлян и непременно придет к выводу, что отряд противника вот-вот высадится для атаки на побережье дальше к северу. Размер посланного отряда точно не известен. Ливий говорит, что он насчитывал 5000 человек, но Плутарх, который ссылался на письмо, написанное самим Сципионом Назикой, утверждает, что в нем было 3000 лучших италийских воинов — возможно, экстраординарии — и с ними левая ала, численностью около 5000 бойцов, поддерживаемая 120 кавалеристами и 200 критских и фракийских пехотинцев. Назика, как и Сципион Африканский, происходил из патрицианского рода Корнелиев Сципионов, только принадлежал к другой его ветви, но был женат на старшей дочери победителя Ганнибала. Только после того как колонна Назики добралась до Гераклия, и его солдаты поужинали, он сообщил своим офицерам, какое задание предстоит им на самом деле. Ночью они снова отправились в путь и повернули в глубь суши в сторону гор. Проводникам было велено вести их по маршруту, который привел их к перевалу у Пифия на третий день пути. На следующее утро Павел построил армию в боевом порядке и отправил своих велитов вперед, приказав им завязать бой с македонскими аванпостами. Стычка завязалась в русле реки и шла с переменным успехом. Павел в полдень отозвал своих солдат. На следующий день он повторил тот же самый маневр, и на этот раз римляне пробились — или их попросту завлекли — дальше, и оказались в пределах досягаемости македонских метательных орудий, которые нанесли римлянам ощутимые потери. На третий день Павел не нападал, но устроил целое представление, изучая другой участок реки, словно подыскивал новое место для переправы. Тем временем Назика добрался до Пифия и перед рассветом пошел в атаку. В упомянутом письме Назики говорилось, что один из критян дезертировал и предупредил Персея о приближении римлян, — поэтому царь отправил сильный отряд для охраны перевала. Это кажется маловероятным, поскольку Ливий утверждает, что перевал и так уже охранялся. Возможно, к имеющейся охране просто отправили подкрепление. Как бы то ни было, римляне неожиданно напали на македонцев и в жестокой стычке одних убили, а других заставили отступить. Назика рассказал, что на него самого напал наемник-фракиец, сражавшийся на стороне македонцев, и римлянин убил нападавшего, пронзив тому грудь копьем. Захватив удобную позицию, римская колонна спустилась по перевалу Петры на равнину возле Дия. Как только Персей обнаружил в своем тылу римский отряд, он отвел свои войска от береговой линии Эльпия и направился к Пидне. Павел пересек реку, не встретив сопротивления, его войска объединились с отрядом Назики и последовали за Персеем.{74} Царь оказался в сложном положении. Теперь, когда враг достиг центральной области Македонии, правитель страны обязан был дать римлянам бой, чтобы не уронить свой престиж. В подобное положение попал и Антиох. Он должен был либо вступить в бой с грозным неприятелем, либо оказаться униженным, не отважившись на битву и отступив. Поэтому 21 июня Персей развернул свою армию возле Пидны и решил принять бой на открытой равнине, которая подходила для его фаланги. Решимость, с которой македонцы ожидали нападения, удивила Павла. Его собственные солдаты были утомлены долгим переходом по пыльным дорогам под лучами жаркого солнца, но значительная часть его армии, особенно офицеры, желала вступить в бой немедленно. Но только Назика сказал прямо, что он думает, и предложил консулу сразу же атаковать врага, чтобы Персей не смог отступить. Как пишет Ливий, Павел ответил:
Консул приказал походным колоннам развертываться в боевой порядок. Трибуны, руководящие этим процессом, велели солдатам поторапливаться. Сам полководец ездил по войску, подбадривая его. Однако как только три ряда — гастаты, принципы и триарии — были сформированы, Павел, вместо того чтобы отдать приказ о наступлении, просто решил ждать. Постепенно усталость и жажда ослабили желание легионеров немедленно драться, а многие из-за сильной усталости сделали то, что Павел запретил своим часовым: легионеры облокотились на свои щиты и заснули. Чувствуя, что теперь его армия понимает, почему он не желал сразу вступать в бой, консул приказал старшим центурионам готовиться к разбивке лагеря. Вероятно, место выбрали на нижних склонах горы Олимп к западу от позиции македонцев.{76} Армия Персея в тот день, несомненно, была менее уставшей и лучше готова к битве, чем у ее противника. Римляне были утомлены и строились в спешке. Царь не воспользовался этим и не напал на врага, но он все же находился достаточно близко, чтобы воспользоваться любым нарушением боевого порядка римлян во время отступления к лагерю. Поэтому Павел тщательно следил за тем, чтобы при отходе армии ее боевой строй не нарушался. Как только линии лагеря были размечены, а тюфяки с вещами сложены в кучу, триарии отошли назад, чтобы заняться сооружением лагеря. Позднее средняя линия, сформированная принципами, начала им помогать. Затем передняя линия — гастаты — повернула направо и вслед за манипулом, находившемся на правом фланге, направилась обратно в лагерь. Кавалерия и велиты продолжали стоять лицом к неприятелю, прикрывая этот отход. Они присоединялись к остальной армии только когда уже были готовы ров и насыпь, окружавшие лагерь. Теперь Персею было поздно начинать бой. Маловероятно, что атака вверх по склону горы на такую укрепленную позицию могла оказаться успешной, особенно из-за того, что фаланге пришлось бы действовать в неудобных для нее условиях. Царю следовало попробовать навязать бой раньше, но он упустил такую возможность. Он довольствовался моральной победой, поскольку римляне отвели войска и начали разбивать лагерь раньше, чем он отдал такой же приказ своей армии. Перед битвой при Илипе Гасдрубал имел возможность точно так же тешить свою гордость, наблюдая за действиями Сципиона.{77} В этот период официальный календарь римлян опережал современный на несколько месяцев. По римскому календарю этот день приходился на 4 сентября, а по современному выходило лишь 21 июня. В ту ночь было лунное затмение, предзнаменование, которое могло поразить воображение как римлян, так и македонцев. Ливий сообщает, что трибун Гай Сульпиций Галл, который уже занимал должность претора и вскоре стал консулом в 166 г. до н. э., обладал достаточными знаниями в астрономии и смог предсказать и объяснить этот феномен солдатам, чтобы римский лагерь не охватила паника. Несмотря на эти научные разъяснения, Павел в тот момент, когда луна появилась снова, принес в жертву одиннадцать телок — как полагалось по римскому обычаю. На рассвете он приказал принести в жертву Гераклу быков. Были осмотрены внутренности двадцати заколотых животных, но не обнаружено благоприятных предзнаменований. Лишь осмотр двадцать первого быка дал следующее предсказание: победу одержит сторона, придерживающаяся оборонительной тактики. На проведение этих ритуалов потребовалось немало времени, и лишь в три часа дня консул созвал своих офицеров на консилиум[17]. Павел довольно подробно объяснил свои причины нежелания вступать в бой накануне. Прежде всего, солдаты устали после долгого перехода, во-вторых, строились в спешке, в отличие от врага, и на бой пошли бы в беспорядке, в-третьих, у римлян не было укрепленного лагеря. Если бы они вступили в бой прямо в походном строю приблизительно четверть римских воинов, вероятно, триарии, должны были в этом случае защищать вещевой обоз, что еще сильнее ослабило бы силы римлян в столкновении с врагом, который и так превосходил их численно. Также крайне маловероятно, что македонцы планировали ночью отступить, чтобы втянуть римлян в продолжительную и изнуряющую серию маневров. Павел считал, что Персей непременно вступит в битву и никуда не уйдет — иначе зачем он строил армию в боевом порядке накануне? Консул объявил, что он планирует провести бой в этом месте, но он даст сигнал к его началу лишь когда наступит подходящий момент. Ему удалось убедить далеко не всех офицеров, но консул уже приучил подчиненных выполнять приказы, а не ставить их под сомнение, и это обеспечило отсутствие каких либо комментариев. В этот день ни Павел, ни Персей не собирались проводить битву. Они готовились к обычному периоду ожидания, во время которого каждая сторона пыталась получить хотя бы незначительное преимущество. Римляне отправили людей собирать дрова для костров и корм для лошадей. Обе армии разместили аванпосты перед своими лагерями, но основные их войска находились в палатках.{78} Римские аванпосты состояли исключительно из войск союзников. Впереди, недалеко от мелкого ручья, разделявшего два лагеря, находились две италийские когорты — пелигнская и марруцинская, и две турмы (turmae) самнитской кавалерии. Ими всеми командовал Марк Сергий Сил. Ближе к римскому лагерю находился еще один отряд, возглавляемый Гаем Клувием. Он состоял из вестинской италийской когорты и двух латинских когорт из колоний Фирмы и Кремона соответственно. Их также поддерживали две турмы, в данном случае латины из Плацентии и Эзернии. Ливий говорит, что и Сил, и Клувий являлись легатами, старшими подчиненными консула, обладавшие делегированным империем. Предположительно эти посты сменились в полдень в соответствии с приказами-инструкциями Павла, поэтому эти отряды, возможно, были вторыми по счету, выполняющими это задание в тот день. Наши источники не описывают аванпосты македонян, но, вероятно, в их состав входила группа из 800 фракийцев. Нет никаких данных о том, что в течение дня происходили какие либо стычки или одиночные бои между аванпостами обеих армий, как, судя по всему, часто бывало в подобных обстоятельствах. Однако известно, что оба войска отправили людей, главным образом рабов, набрать воды из ручья, что привело к событиям. Позднее, приблизительно в девять часов (по римскому времени) несколько римских рабов не смогли справиться с одним из вьючных животных, вероятно с мулом, которое понеслось через ручей. Уровень воды в нем доходил примерно до колена. Трое италийских солдат погнались за ним и убили одного из двух фракийцев, схвативших мула. Товарищи уцелевшего фракийца попытались прийти ему на помощь. Завязалась стычка. Сначала к дерущимся присоединились войска с аванпостов, а затем и основные армии. Плутарх сообщает, что со стороны римлян первой включилась в бой группа лигурийцев — хотя он не уточняет, находились ли они перед этим на аванпосту или нет, — и что Назика поскакал вперед и принял участие в стычке еще в самом начале. Он также упоминает легенду, утверждающую, что Павел намеренно приказал пустить коня в лагерь неприятеля в надежде, что это спровоцирует битву, но такое предположение кажется крайне маловероятным. Наиболее правдоподобная версия заключается в том, что битва началась случайно. Говорят, что Павел осознавал неизбежность боя и ездил по лагерю, подбадривая солдат.{79} Обе стороны развернулись в боевом порядке гораздо быстрее, чем обычно, но македонцы, похоже, ненамного опередили римлян, и вскоре в четверти мили от насыпи, защищавшей римский лагерь, закипело упорное сражение. Поскольку стороны очень спешили, ни одна из армий в первый момент не выстроилась единым, хорошо организованным боевым фронтом. Вместо этого каждое подразделение выходило из лагеря, самостоятельно строилось в боевом порядке и двигалось вперед. Плутарх, чье описание данной битвы является самым полным, сообщает, что в бой сначала вступили наемники македонцев и легкие войска, а затем к ним справа присоединилась самая элитная часть фаланги, царская охрана, или агема (agema), за ними из лагеря последовала оставшаяся часть фаланги. Слева были «Бронзовые щиты» (Chalcaspides), а справа «Белые щиты» (Leucaspides). Таким образом, армия успешно развертывалась в обратном порядке слева направо, а не наоборот, и каждое подразделение шло прямо в атаку, не дожидаясь момента, когда сможет встать на свое положенное место. Последними лагерь покинули остальные наемники, среди которых, вероятно, были как галлы, так и критяне. Последние наконец образовали правое крыло армии Персея, но весьма вероятно, что они так и не попали на позицию. Ни один из наших источников не упоминает о какой-либо значительной борьбе на этом фланге. Пока македонская фаланга выдвигалась вперед, ее построение было свободным, но как только они столкнулись с римлянами, построение сделалось более плотным.{80} Позднее Павел признал, что не видел в жизни ничего страшнее македонской фаланги с сомкнутыми рядами копий и наконечниками, устремленными на его солдат. Полководец, который ценил порядок и тщательное планирование во всех операциях, должен был непременно испытывать горечь, видя, что битва началась с такой суматохи. Тем не менее он скрыл свой страх и замешательство, когда обходил армию, подбадривая солдат. Плутарх отмечает, что он не надел ни панциря, ни шлема, чтобы продемонстрировать врагу свое презрение. Консул лично повел I легион на его позицию в самом центре римского фронта, находящуюся примерно напротив «Бронзовых щитов». Луций Постумий Альбин, который занимал должность консула в 173 г. до н. э., а во время этой битвы предположительно служил легатом или трибуном, последовал за ним со II легионом и занял позицию слева от Павла прямо напротив «Белых щитов». Другие офицеры вели одну или обе алы союзников вместе со слонами на позиции справа от легионов.{81} Первое столкновение между основной частью построившихся римских войск и македонской фалангой произошло, когда пелигны и, вероятно, вместе с ними марруцины вступили в бой с агемой. Македонцы были хорошо построены, и италийцам оказалось трудно уворачиваться от рядов наконечников сарисс, при этом они не могли приблизиться к македонцам и достать самих пикейщиков. Агема состояла приблизительно из 3000 человек, и слева ее поддерживали подразделения наемников. Поэтому италийцев, судя по всему, было недостаточно много, чтобы представлять угрозу уязвимым флангам противника. Стремясь разрешить патовую ситуацию, Салий, командир когорты, схватил значок[18] подразделения и швырнул его в ряды неприятеля. Пелигны ринулись вперед, чтобы вернуть драгоценное знамя, и когда они пытались пробиться через строй врага, завязался недолгий, но жестокий бой. Одни пытались срубить наконечники сарисс своими мечами, другие принимали удары на свои щиты, были и такие, кто хватал оружие врага и пытался отвести его в сторону. Хотя некоторые македонцы были убиты, остальные сохранили боевой порядок, и фаланга осталась не разрушенной. Потери среди италийцев росли, пелигны отступили и поднялись по склону по направлению к своему лагерю. Посидоний, сам участник тех событий и настроенный явно промакедонски, сообщает, что это отступление заставило консула в отчаянии разорвать свою тунику — этот эпизод пересказал нам Плутарх, так как труд Посидония не сохранился.{82}  Тот же Посидоний также рассказывает о поведении Персея куда более лестно, чем другие источники. Полибий утверждал, что царь в начале битвы галопом поскакал к Пидне, ссылаясь на то, что ему необходимо совершить жертвоприношение Гераклу, — и, следовательно, не принимал участия в бою. По утверждению Посидония, Персея днем ранее лягнула лошадь, и эта травма поначалу лишила его возможности вступить в бой. Однако, несмотря на боль, Персей самостоятельно сел на мула и ринулся в гущу боя, где в него попал дротик, разорвавший ему хитон, но не ранив его, а лишь оцарапав бок.{83} I легион прибыл на подмогу первым и, похоже, остановил атаку македонцев. После появления II легиона положение начало меняться в пользу римлян. На правом фланге боевые слоны вызвали значительный беспорядок в рядах неприятеля. Ранее во время этой кампании Персей сформировал специальное подразделение для борьбы со слонами, но новое оружие и доспехи с шипами оказались совершенно неэффективными. Царь также попытался приучить лошадей армейской кавалерии к странному внешнему виду, шуму и запаху этих огромных зверей, но и эта подготовка ни к чему не привела. Уже приведенная в замешательство слонами значительная часть левого крыла македонцев была сметена атакующей алой союзников. В центре боевое построение оказалось разрушено. Такое случалось даже во времена Александра, когда фаланга продвигалась вперед, ибо крайне трудно идти даже по самой плоской равнине в строю, не отклоняясь в ту или иную сторону. Римская система сохранения широких интервалов между манипулами была направлена на то, чтобы подобные колебания не вызывали смешивания двух подразделений. В соответствии с доктриной македонцев промежутки между подразделениями должны быть более узкими, но одни участки ряда при движении непременно сбивались в кучу, а другие растягивались. Неровная местность еще больше усиливала неравномерность движения, и возможно, что в битве при Пидне склон, ведущий вверх к римскому лагерю, также способствовал тому, что в фаланге появились разрывы. Однако главной причиной этого стала нехватка времени на должное развертывание армией перед началом боя. Если бы македонцы продолжили наступление, не ослабляя давления на римлян, возможно, они смогли бы выиграть битву несмотря ни на что. Как только оба легиона оказались на своих местах и фаланга приостановилась, ее негибкое по своей природе боевое построение дало римлянам большое преимущество.{84} В этот момент у македонцев оказалась одна-единственная линия, состоящая из отдельных отрядов пикейщиков, каждый такой отряд, по меньшей мере, шестнадцать рядов глубиной. За этой линией не было никаких резервов, и сами отряды почти не могли маневрировать. Против них находился ряд манипул, глубина которых, возможно, была в два раза меньше, а расстояния между ними были примерно одинаковыми. Эти промежутки прикрывали манипулы принципов, а за ними расположились триарии. Македонцы могли сражаться эффективно лишь против врага, находившегося непосредственно перед ними, и даже в этом случае их эффективность зависела от того, насколько хорошо они сохраняют единство строя и выставляют перед собой нерушимую стену из наконечников сарисс. У римлян каждым манипулом руководил центурион, при наличии обоих центурионов старшим считался командир правой центурии, и построение в три ряда позволяло манипулу действовать как одиночному подразделению. Когда боевое построение стабилизировалось, центурионы повели своих солдат в разрывы в фаланге, чтобы ударить по незащищенным фалангитам сбоку и даже им в тыл. Плутарх сообщает, что Павел отдал соответствующие приказы. Сначала он говорил с трибунами и старшими подчиненными, которые затем передали указания младшим офицерам. Это, вероятно, соответствует действительности, поскольку Павел, как и любой другой римский полководец, был готов принимать непосредственное участие в тактических решениях даже на отдельных незначительных участках сражения. Однако легионы все вместе занимали ширину фронта около мили, и поэтому полководцу было бы трудно руководить атакой по всему фронту. В римской армии офицеров по отношению к солдатам было значительно больше, чем в македонской. В одном легионе было шесть трибунов и шестьдесят центурионов, двадцать в каждом ряду, помимо легатов и других членов штаба полководца, отправленных на этот участок. Инициатива атаки во многих местах принадлежала, вероятно, этим людям и даже, возможно, в отдельных случаях обычным солдатам, ибо римляне всегда поощряли проявления индивидуальной доблести.{85} Постепенно небольшие группы римлян пробились, через фронт македонцев. Легионер изначально был фехтовальщиком, способным при необходимости эффективно действовать в одиночку. Македонский воин с сариссой длиной 21 фут мог сражаться лишь в строю. Как только римляне начали нападать на связующие узлы пикейщиков с флангов, битва превратилась в настоящее избиение. Некоторые македонцы бросили свое неуклюжее оружие и вытащили мечи, но мечи эти были весьма посредственными, да и владели македонцы ими плохо. Легионеры сражались «испанскими мечами» (gladius hispaniensis). Гладиус представлял из себя хорошо сбалансированное и остро заточенное колющее оружие с лезвием из закаленной стали. Колющий удар таким мечом часто оказывался — смертельным, а режущий удар оставлял обезображивающий шрам. Ливий описывает, как ужаснулись солдаты Филиппа V во время Первой Македонской войны, когда впервые увидели трупы воинов, убитых «испанскими мечами». В битве при Пидне римляне убили многих македонских фалангитов, а они в свою очередь нанесли очень незначительные потери врагу. К концу битвы пало около 20 000 македонцев и еще 6000 были взяты в плен. Агема была фактически уничтожена. Когда фаланга обратилась в бегство, кавалерия македонцев умчалась с поля боя. Многие кавалеристы, по сути дела, не принимали участия в бою, и их подразделения не понесли потерь. Персей спасся бегством вместе с ними и направился в свою столицу Пеллу, но отделился от всадников, когда их догнала толпа других беглецов его армии. Битва продолжалась не более часа — необычно малое время для такого большого сражения. Римляне потеряли около 100 человек убитыми и несколько большее число ранеными. Одно время Павел боялся, что его сын Сципион Эмилиан тоже пал в бою, и был в отчаянии до тех пор, пока молодой человек, вместе с несколькими товарищами, увлекшийся преследованием беглецов, не вернулся. Сын Катона Старшего — который впоследствии женится на дочери Павла Эмилии и будет служить кавалеристом — также отличился в бою. Говорят, что во время сражения он лишился своего меча, что было большим позором. Тогда он собрал группу товарищей, они вместе пробились в первые ряды сражавшихся и обратили противника в бегство. Затем Катон наконец отыскал свой меч под грудой трупов. И Павел, и сам Катон Старший, бывший весьма суровым человеком, похвалили юношу за то, что он вел себя как подобает настоящему римлянину.{86} Победа римлян при Пидне во многом вызвана гибкостью римской тактической системы. Битва началась случайно, и поэтому ни один из военачальников не имел возможности применить какую-либо изощренную тактику. В лучшем случае они могли воодушевлять своих солдат (хотя Персей, возможно, даже не пытался этого делать) и руководить построением в боевой порядок. В ситуациях, когда нарушался привычный порядок действий и возникало замешательство, легионы быстро решали любые задачи, возникавшие на том или ином участке боя. Подобные факторы оказались решающими в битвах при Киноскефалах и при Магнезии. В бою при Киноскефалах обе армии неожиданно столкнулись, когда приближались к перевалу с противоположных направлений. Каждая сторона, следуя привычному порядку, стала поворачивать походную колонну направо для формирования боевого построения. В такой ситуации правые фланги как римской, так и македонской армии находились во главе колонными поэтому они первыми перестроились в боевой порядок. Правый фланг каждой армии затем напал и обратил в бегство левый фланг неприятеля, который все еще не был готов к битве. Римляне использовали свое обычное трехрядное построение, а Филипп V — пехоту в единой глубокой фаланге без резерва. Неизвестный трибун взял двадцать манипул из принципов и триариев с правого фланга римлян и повел их в атаку на теснившие римлян войска македонцев. Фаланга не смогла отразить новую угрозу и была обращена в бегство. При Магнезии армии были развернуты по всем правилам и ожидали боя. Антиох III повел кавалерию в атаку в лучших традициях Александра и пробил брешь в линии фронта римлян, собираясь после этого напасть, на вражеский лагерь. Но у него не было резервов, чтобы закрепить свой успех. У римлян же резервы были, и они вместе с солдатами, которым было поручено охранять лагерь, разгромили кавалерию царя. Когда римляне прорвали главный боевой фронт Селевкидов и пробились через фалангу глубокого построения, та не смогла восполнить свои бреши и была опрокинута. В этих битвах, как и при Пидне, победа была достигнута очень невысокой ценой даже по стандартам Древнего мира. После Киноскефал, Магнезии и Пидны Филипп V, Антиох Великий и Персей соответственно признали свои поражения и согласились на условия мира, предложенные Римской республикой. В 168 г. до н. э. сенат решил положить конец существованию Македонского царства и разделил его на четыре автономных области. Персея доставили в Рим, чтобы он принял участие в триумфальной процессии Павла; остаток своей жизни он провел пленником. Однако, несмотря на громкую победу, консулу-победителю хотели отказать в чести провести триумф. Павел был хорошим военачальником, но, судя по всему, ему так и не удалось завоевать популярность среди своих солдат. Одни в его армии считали, что их недостаточно похвалили за храбрость, другие — что им мало выделили добычи. И это несмотря на то, что с одобрения сената после битвы при Пидне Павел повел свои войска на разграбление Эпира. Под руководством трибуна Сервия Сульпиция Гальбы многие солдаты высказались за то, чтобы консулу было отказано в триумфе. Лишь после яростных споров сенат одобрил предоставление консулу этой чести. Многих сенаторов помог убедить стареющий ветеран Пунической войны и бывший консул Марк Сервилий Пулекс Гемин, о котором говорили, что он в бою один на один убил двадцать три противника.{87} В итоге Павлу было даровано право на триумф. Он устроил празднование, затмившее своей зрелищностью все предыдущие. Церемония продолжалась три дня. За процессией, проходящей через самый центр Рима по Священной дороге, наблюдали толпы людей, сидящих на специально установленных помостах. В первый день на 250 повозках везли статуи, картины и гигантские изваяния, захваченные во время войны. На второй день римлянам демонстрировали трофейное оружие, доспехи и другое военное снаряжение. Среди всего этого было как собственно македонское снаряжение, так и то, которое использовали союзники и наемники Персея. Большей части снаряжения был придан такой вид, словно оно было найдено в виде обломков на поле боя. На других повозках оружие и доспехи были разложены неплотно, чтобы при движении повозок они устрашающе бряцали, ударяясь друг о друга. Несмотря на то что оружие принадлежало проигравшим, его вид оставался весьма грозным{88}. За оружием и доспехами несли сосуды с серебряными монетами и ценностями, отобранными у врага. Сосудов насчитывалось 750, и каждый несли четыре человека. Наконец, на третий день устроили главную процессию, во главе которой двигались трубачи, играющие сигналы, звучавшие в боях. За музыкантами юноши вели 120 жертвенных быков, их рога были позолочены, а головы украшены лентами и венками. Их сопровождали мальчики с сосудами для возлияний. Опять же по улицам несли ценности поверженного врага — на этот раз семьдесят семь сосудов, в каждом из которых было три таланта золотых монет, а затем — коллекцию драгоценной утвари со стола Персея. За сокровищами царя вели его колесницу. На нее положили оружие, доспехи и царскую диадему. Потом шли дети побежденного правителя Македонии — двое мальчиков и девочка со своими нянями и многочисленными домашними рабами. Это было печальным зрелищем, и многие римляне, наблюдающие за ним, были тронуты до слез, хотя обычно они скрывали свои эмоции. Персей шел вслед за детьми со своими собственными слугами и придворными. На просьбу Персея избавить его от унизительного шествия по Городу Павел дал резкий ответ, намекая, что царь всегда может избежать подобного унижения, совершив самоубийство.
Описание Плутарха передает особое великолепие римского триумфа, но Павел не испытывал необходимости в рабе, которому полагалось нашептывать, что полководец — всего лишь смертный. Четырнадцатилетний сын полководца заболел и умер за пять дней до начала церемоний. Спустя три дня после триумфального шествия та же судьба постигла его двенадцатилетнего брата. Выжили только два старших сына Павла. Оба были приняты в другие семьи и носили уже другие имена. Перед тем как покинуть Грецию Павел провел немало времени в поездках по стране, осматривая достопримечательности и стараясь изо всех сил завоевать сердца ее жителей. В Амфиполе он устроил тщательно подготовленные зрелища, включавшие театральные представления, поэтические и спортивные состязания, созвав отовсюду исполнителей и атлетов, а также приказав привести знаменитых скаковых лошадей со всего греческого мира. Многие дивились, что такое крупное празднество было столь успешно организовано за такой короткий срок. Павел на это сухо ответил: «Тот, кто умеет в войне победить, сумеет и пир задать, и устроить зрелища»{90}. Во время посещения знаменитого оракула в Дельфах консул увидел пустой пьедестал, на котором должна была быть установлена статуя Персея. Павел велел поставить там памятник в честь своей собственной победы. Часть его сохранилась до наших дней. Павел, не являлся первым римским магистратом, ставшим участником культурной жизни Греции. После Второй Македонской войны Фламинин провел несколько лет в Греции и с самого начала проявил глубокую любовь ко всему эллинистическому. На Истмийских играх[19] в 196 г. до н. э., когда он провозгласил «Свободу Греции», его речь, произнесенная на греческом, была встречена восторженными аплодисментами. Почести, которые эллинистические государства воздавали римским полководцам — от страха или же от подлинного уважения, — были поистине царскими. Это подкрепляло мнение, что любой римский сенатор, особенно выдающийся и знаменитый полководец, был, по меньшей мере, равен монарху любой другой страны. Фламинин, Павел и другие военачальники, одержавшие победы в восточном Средиземноморье приобрели огромный авторитет, не сравнимый с престижем остальных нобилей. Их слава и захваченные богатства могли нарушить баланс политической жизни Рима, и отчасти именно из-за этого многие сенаторы с таким пылом нападали на знаменитых полководцев, когда те возвращались в Рим. Трудно определить, до какой степени римские аристократы были осведомлены о греческой культуре в III веке до н. э. Рим поддерживал связи сначала со многими эллинистическими колониями в Италии, позднее — и на Сицилии. Постепенно он завоевал все эти колонии. Среди награбленного на войне, в частности, были произведения искусства и рабы. Все это привозили в Рим. Ко времени Второй Пунической войны среди римских сенаторов были такие, как Фабий Пиктор, чье знание греческого языка и литературы позволило ему писать первые труды римской истории в прозе на греческом. Готовя вторжение в Африку со своей базы в Сицилии, Сципион Африканский и его молодые друзья одевались в греческие одежды и с удовольствием проводили время в гимнасии, что прежде не было принято у римлян. Эта любовь к греческому языку и культуре охватила римскую аристократию и продолжалась в течение нескольких столетий. Сенаторы стали соперничать, пытаясь превзойти друг друга в знании греческой культуры. К середине II века до н. э. подавляющее большинство образованных римлян стало двуязычно, поскольку греческий считался языком подлинной цивилизации — точно так же как французский в Европе XVIII века, на котором говорили все аристократы. Лишь немногие публично выступали против этой тенденции. Самым известным противником проникновения греческой культуры был Марк Порций Катон, человек, который руководил одной из колонн, обошедшей врага с фланга в битве при Фермопилах и сын которого отличился в сражении при Пидне. Будучи послом в Греции, Катон отказался обратиться к местному населению на их родном языке и настоял на том, чтобы произнести свою речь на латыни. Это не являлось следствием незнания греческого языка, поскольку он, несомненно, всесторонне знал эллинистическую литературу — Полибий вспоминал случай, когда Катон в шутку процитировал «Одиссею» Гомера. На протяжении всей своей карьеры Катон высмеивал аристократов, подражающих знатным людям Греции, и подчеркивал превосходство простых, но добрых традиций Рима. В 205 г. до н. э., будучи квестором Сципиона, он публично критиковал консула и его друзей за их поведение на Сицилии. Позднее он напишет первую историю на латинском языке, которая станет одной из многих его работ, написанных на латыни. В отличие от сенаторов, которые собирали предметы греческого искусства и копировали эллинистический стиль в одежде, украшениях и еде, Катон оставался старомодным римлянином, ведущим скромный образ жизни на службе республике. Он был «новым человеком», который не мог похвастаться достижениями своих предков, и поэтому ему нужно было упорно работать над созданием собственной репутации. Он не упускал возможности высказывать свое мнение по каждому поводу и старался быть не похожим на других, постепенно создавая свой личный «общественный образ» — фактически торговую марку, — чтобы сравняться с представителями авторитетных семей. Таким образом Катон использовал распространение культуры, которую не одобрял, как средство борьбы с другими сенаторами. Но большинство подражало не Катону, а грекам. Примечания:1 RFA (Royal Fleet Auxiliary) — организация, укомплектованная гражданскими лицами и подчиняющаяся министерству обороны. Ее задача оказывать поддержку британскому военно-морскому флоту, поставляя продовольствие, топливо и т. д. В ее состав входит довольно много различных кораблей, поэтому RFA можно перевести как «Британский вспомогательный флот». (Прим. пер.) 14 Решение о начале войны принимал римский народ голосованием в центуриатных комициях. (Прим. ред.) 15 Римляне в первой битве даже не знали, каким образом можно справиться со слонами. (Прим. ред.) 16 Религиозная церемония, проводимая после военной победы. Также ее проводили во времена бедствий, чтобы отвратить гнев богов. (Прим. пер.) 17 Римляне считали дневное время от того момента, когда рассветало. Полдень — это шесть часов. Три часа — это еще утро, хотя и не раннее. Судя по всему, Эмилий Павел тянул время, чтобы в момент битвы солнце не светило его воинам в глаза. (Прим. ред.) 18 Знаком когорты (signum) был дракон или иное изображение на древке. (Прим. ред.) 19 Истмийские игры — народные празднества в Древней Греции, устраивающиеся в год Олимпиады и через два года после нее. (Прим. пер.) |
|
|||
|
Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх |
||||
|
|
||||
