Глава девятая

1

Весной 1789 года Екатерина, выехав, как обычно, с внуками Александром и Константином в Царское Село, обратила внимание на то, что сопровождающим ее конногвардейским отрядом командует совсем юный незнакомый ей офицер. Она спросила у старого графа Салтыкова, ехавшего с нею в карете, кто это. Государыня с большим доверием относилась к графу. Находясь с 1773 года при Павле Петровиче, он, конечно, шпионил за великим князем, но делал это столь осторожно и искусно, что тот его почти не подозревал. В 1783 году императрица назначила графа Николая Ивановича воспитателем при великих князьях Александре и Константине.

Услыхав обращенный к нему вопрос, Николай Иванович, суетливо похихикивая, сообщил, что сие есть его дальний родственник – Платон Зубов, упросивший назначить его в столь ответственный караул. Государыня пригласила секунд-ротмистра отобедать (как это бывало и ранее с командирами караульных отрядов) и за столом отметила, что молодой человек очень хорош собою – среднего роста, строен, гибок и отлично сложен. Высокий и умный лоб, красивые глаза с пушистыми ресницами и яркие губы придавали юному лицу Зубова истинное очарование... Он неплохо владел живою речью и умел поддержать разговор.

В тот же вечер императрица велела фрейлине Протасовой узнать подробности о Зубове.

«Господи, – пробурчала про себя фрейлина, выходя от Екатерины, – да он же во внуки нам годится...» Но приказ есть – приказ. Annet’а прежде всего обратилась к Нарышкиной.

– Зубовы, Анна Степановна, сродники Салтыковых, и я думаю граф Николай Иванович просветит вас лучше других, – уклончиво ответила Анна Никитична.

Камер-фрейлина знала о тесном союзе Нарышкиной с Салтыковым и потому сразу поняла, что без Николая Ивановича та не проронит лишнего слова. Тем более что, как ей доложила Дуняша, Платона Зубова не раз видели выходящим по утрам из покоев статс-дамы...

Утром, часов в девять, до того как появятся первые посетители, Анна прошла через знаменитую Царскосельскую галерею на половину молодых великих князей. Она миновала переднюю графа Салтыкова, и в просторной гостиной, выходившей окнами в парк, встретилась с супругой Николая Ивановича – графиней Натальей Владимировной, урожденной Долгоруковой. Обе, конечно, знали друг друга, но не более. Сухая и желчная Салтыкова завидовала близости Протасовой к императрице и при случае не упускала возможность пройтись на тему «шутихи-сводни», как прозвал Анну «Красный кафтанчик». В своих разговорах Наталья Владимировна притворно вздыхала и сетовала на несложившуюся судьбу камер-фрейлины, на ее бедность и непривлекательность по причине слишком большого роста и громоздкости фигуры.

«Счастье Анны Степановны, – говорила она в кругу таких же ханжей, – что сердце ее величества мягкое, как воск. Из жалости держит Протасиху при себе. Из жалости к ней и к ее племянницам. Ну и конечно... – Тут она понижала голос до шепота. – Конечно, вы же знаете madame, о ее обязанностях. А уж горда-то, горда... Истинно – «черномазая королева острова Таити»».

Но тем любезнее встретила она камер-фрейлину. Слава Богу, Анна знала этому цену. О графине Салтыковой ходила молва при Дворе как о женщине бессовестной, вздорной и бранчливой. «Халда» [78] – одним словом охарактеризовала ее Анна, когда императрица передала ей часть разговоров Салтыковой. Однако сейчас ей нужен был супруг этой халды и Анна решила вести себя вполне светски. Она первой присела в вежливом реверансе. Салтыкова протянула руки, словно желая поднять неожиданную гостью.

– Любезная Анна Степановна, мы всегда рады вас видеть. Небось по делу. Нет того, чтобы просто зайти, выпить кофею, а вы все в бегах да в хлопотах. Истинно... – посланник богов. Позволю себе надеяться, что ваши вести окажутся добрыми...

Она нарочно сравнила камер-фрейлину с Меркурием, считая, что той не додуматься до ее тонкого намека [79] . Однако Анна поняла. У нее даже засвербело, так хотелось должным образом ответить этой сушеной стерве. Но тогда путь к выполнению поручения императрицы значительно бы удлинился. И она сказала кротко:

– На сей раз, ваша светлость, не я вестница, а, напротив, – к Николаю Ивановичу, аки к оракулу Дельфийскому, за советом.

– Опасаюсь, недосужно ему в сей-то момент, занят... Не смогу ли я пособить?

– Благодарствуйте, только не мой это вопрос. Дело конфиденциальное, и я обожду, ежели позволите.

Салтыкова поджала тонкие губы.

– В таком случае не взыщите. Покину вас, пойду распоряжусь, чтобы доложили, какой высокий гость ждет...

И, кивнув на прощание, она засеменила к выходу.

Анна с облегчением вздохнула. Тонкий слух ее уловил за дверью, ведущей, скорее всего, в спальню хозяина покоев, невнятное бормотание, прерываемое глухими стуками. «Поклоны бьет, – подумала она, – какие грехи отмаливает?»

За окном прозвякали бубенцы, подвешенные под дугой коренника тройки столичного обер-полицмейстера, уже успевшего прикатить и сделать обычный утренний доклад государыне. Анна знала, что грехи у Николая Ивановича были и немалые. Смолоду, снедаемый честолюбием, был он ради карьеры, ради монаршего благоволения, готов на все. И делал все: шпионил, наушничал, тайно и тонко интриговал... Что же, он и сделал карьеру, блестящую даже для представителя такого древнего рода.

Дальше Анна не успела додумать. Дверь скрипнула и из нее шаркающей походкой, припадая на ногу, вышел граф. Он зажмурился, попав в полосу яркого солнечного света и, как бы не заметил фрейлины. Но тут же приоткрыл глаза и, изобразив на сморщенной роже гримасу, которая должна была означать радостную улыбку, запел тонким голосом:

– Матушка, Анна Степановна, чем обязан удовольствию?..

Старый честолюбец терпеть не мог фрейлин, но Анну от остальных отличал и побаивался. Во всем же остальном относился к ней так, как и должен был относиться такой стручок к высокорослой и пышнотелой даме. Глазки его масляно заблестели, он ловко поймал руку фрейлины и с причмокиванием поцеловал. В общем-то Салтыков был вовсе не так стар, каким представлялся. Год, другой отделял его от императрицы, но, несмотря на постоянную заботу о своем здоровье, выглядел он куда старше.

– Вы, голубушка, как всегда – Минерва. Истинно Господь счастье послал начать день, вас увидевши, богиня... Ах, кабы годочков этак сорок долой...

Он захихикал, потом закашлялся. Анна перебила.

– Полно граф... Мне ли не знать о вашем здравии и сбыточности...

Маленькие карие глазки Салтыкова остро блеснули из-под полуопущенных век. Он замахал ручками.

– Ах, Анна Степановна, Анна Степановна, вам хорошо шутить. При такой-то телесности, красавица. А мы что, мы разве можем, на что надеяться...

Анна была прекрасно осведомлена, что в девичьей салтыковской усадьбы обреталось до двенадцати ладных крепостных девок. И что особенно любил Николай Иванович дев дородных, большегрудых с объемистыми post?riеures <задницами (фр.)>. К этой части тела граф питал нежность поистине благоговейную. Говаривали, что его успехи при Дворе великого князя в немалой степени были определены не токмо тем, что Салтыков оказался ниже Павла Петровича ростом, но и... одинаковыми пристрастиями. И хотя его сомнительным комплиментам была грош цена, они создавали некую приятную теплоту, которой многие женщины невольно поддавались... Анна усмехнулась.

– Ладно, ладно, все знают, какой вы известный flatteur и lovelase <Льстец и ловелас (фр..).>... Но я к вам по делу и за помощью.

– Боже мой, сделайте милость, поведайте. За счастье почту и в лепешку расшибусь, чтобы угодить вашему превосходительству...

– Ну, такой жертвы от вашего сиятельства я не потребую. А расскажите-ка вы мне про своего prot?g?...

– Свет очей моих, Анна Степановна, да какой такой протеж у меня быть-то может? Свят, свят. Оборони Господь от недостойных...

– Ну, почему же от недостойных? О таковых я бы и сама все знала и не спрашивала. А тут не по своему хотению да любопытству...

– А что, али смена караулу пришла? Красный-то кафтанчик, Мамона прегордый али съехал?

– Полно, Николай Иванович, поранее меня все сами изволите знать. Зачем спрашиваете...

– Ну да, ну да... Конечно, хотя ранее вас, ласточка вы сизокрылая, никто ничего не вызнает.

– Пусть так, ваше сиятельство. Не стану спорить. Мы ведь с вами знаем, кто чего стоит. Я нонче к вам с открытой душою, будьте и вы откровенны...

– Ага, ага. Я-то ведь вот он, весь как на ладошке, простота. – Он еще что-то пробормотал про себя, но Анна, обладавшая весьма тонким слухом, который еще обострялся в минуты возбуждения, разобрала: «Слава тебе Господи, стало быть, клюнуло». Она подумала: «Правильно Анна-то Никитична к его сиятельству направила. Вон оно из чьего гнезда птенчик-то выпорхнул. Про сие в герольдмейстерской не расскажут».

Между тем Николай Иванович, очевидно, перебрав в уме возможные варианты, решил, что с Протасихой он может особливо не скрытничать.

– А я, матушка вы моя, намедни думаю, что это грустна-то так лебедушка наша белая. Кругом молоды мужчины вьюнами вьются, а она и не глядит ни на кого. Глазки заплаканы. Его светлость из Преображенского полка отставного секунд-майора прислал. Видный мужчина секунд-майор Казаринов. Да только...

– Только секунд-майоры, вы хотите сказать, у нас уже бывали?

– Вот-вот, радость вы моя, Анна Степановна, именно уже бывали. Да и возрастом секунд-майор уже за тридцать, чай, а?

– Да. Ему уже минуло тридцать три.

– Вот-вот, вы, как всегда все до точности... Спасителя нашего года, так пущай и пострадает. – И Салтыков снова захихикал, глядя в глаза Анне. Она взгляд выдержала. – А ведь были и другие кандидаты, а?..

«Интересно, насколько же старый потатчик в курсе дела сего? – подумала Анна. – Нет ли и возле меня какого соглядатая? Неужто Дуняшу перекупил?.. Нет, вряд ли, скуп больно...»

Салтыков же, в восторге от того, что узнал о внимании императрицы к его ставленнику, продолжал:

– А разве там один Казаринов был?.. Безбородко-то, как родного, Милорадовича вперед продвигает. Курляндец Менгден хвостом метет...

«О! – простонала про себя фрейлина. – Много старая лиса вызнал. Очень много. Али я неосторожна стала?.. – Государыня ведь тоже не вечна, особливо при нонешней-то жизни. Все эти юнцы-офицерики... Самой-то уж за шесть десятков перевалило. И никакой кофей, никакой лед к щекам более не помогает. Потучнела. Телом стала рыхла. Ноги болят, пухнут... Полюбила тепло винцо, а оттого лик стал багров, губы синюшны. – В голову ей, ни с того ни с сего, пришла мысль о своем возрасте, тоже ведь за сорок. – Партия так и не составилась. Что далее-то будет?» Набежали слезы. Ей стало вдруг так жалко и государыню, и себя! Она опустила глаза долу, сморгнула. Но тут, слава богу, граф перешел к делу.

Узнав о том, что Платону Зубову едва минуло двадцать два, и слушая подробную его биографию и всю генеалогию зубовского семейства, фрейлина не могла отделаться от беспокойного чувства. Почему императрица выбирает все более и более молодых, незрелых офицеров, все ли с нею в порядке? – «Может, сходить к Роджерсону? Ведь уж сколько раз выручал... – За годы знакомства и тайного сотрудничества у нее с молчаливым шотландцем установились вполне доверительные отношения. – Вдруг что присоветует... Но это потом, пока же надобно запомнить все, что говорил Салтыков»...

Николай Иванович повествовал долго и подробно. Своего протеже он знал, как облупленного, и Анне на сей раз не пришлось обращаться в герольдию. Однако, прежде чем докладывать государыне, фрейлина выбрала свободный часок и незаметно перебежала в отдельный домик, где в одиночестве, с таким же как и сам молчаливым лакеем, жил лейб-медик...

Коверкая французские слова, перемежая их русскими и латынью, доктор Роджерсон уверил Анну, что ее беспокойство по поводу любострастия императрицы к молоденьким офицерам напрасно. Из беседы Анна поняла, что явление это естественное и известно с древнейших времен. Роджерсон с удовольствием рассказал ей о традициях, существовавших в Древней Греции. Там в те времена просто процветал содомский грех. И сие не токмо не осуждалось, но даже приветствовалось и входило в систему воспитания. Греки считали, что такая связь способствует передаче лучших черт и личного опыта от учителя к ученику.

– Так же и многие женщины, – говорил шотландец, – подвержены плотской любви к юношам. Сие явление имеет среди медиков даже специальное название – эфебофилия [80] ... Юноши с определенным складом характера охотно принимают предложения женщин значительно старше себя. Как правило, из эгоистических соображений: карьера, деньги. Пожилые матроны, обуреваемые похотью, с восторгом берут на себя роль «наставниц». При этом сам процесс обучения неумелого подопечного вызывает у них очень сильное половое возбуждение, которое усиливает эгоистическую привязанность к юному любовнику. Тут возможны любые трагедии. Любострастные женщины к старости бывают страшны своею ревностью...

Несмотря на то, что Анна не назвала имени нового кандидата в фавориты, тайной это для лекаря не являлось. Осторожно подбирая слова, он советовал Анне не вмешиваться в эти дела. И уж во всяком случае, не пытаться препятствовать.

– Ежели характер молодого человека замешан на сильном честолюбии, а способностей у него немного, – сказал Роджерсон в конце разговора, – то он легко может пойти на любое обострение отношений с тем, кто попытается ему воспрепятствовать в намеченном способе достижения цели... И тот, кого вы подразумеваете, мисс Протасофф, как мне кажется, может быть очень опасен.

Выяснилось, что молодой Зубов уже, помимо Анны, побывал у лекаря, приведенный к нему одной из ближних к государыне дам. «Конечно, – Нарышкиной», – тут же поняла Анна, хотя Роджерсон и не назвал имени. От врача он получил отменную характеристику, как по здоровью, так и по своим возможностям. Еще бы – в двадцать-то два года, да при открывающихся перспективах. А вот в отношении нрава господина офицера лекарь еще раз просил Анну быть поосторожнее. При этом шотландский врач как-то очень грустно посмотрел прямо в глаза Анны. И фрейлина все поняла. Он, наверное, мог бы рассказать ей немало и других подробностей, но молчаливый эскулап и так уж чересчур разговорился. Да и главное-то он уже сказал.

2

Дальше все покатилось по уже накатанной дороге, за исключением только того, что на сей раз все обошлось без вмешательства Анны. 19 июня А. В. Храповицкий записал в своем дневнике: «Захар (бессменный камердинер императрицы) подозревает караульного секунд-ротмистра П. А. Зубова, который <...> начал по вечерам ходить через верх». Кабинет-секретарь Гарновскоий также отметил: «С Зубовым, конногвардейским офицером при гвардейских караулах здесь находящимся, обошлись весьма ласково. И хотя сей совсем невидный человек, но думают, что он ко Двору взят будет, что говорит и Захар, по одним только догадкам, но прямо никто ничего не знает, будет ли что из г-на Зубова».

Однако события развивались стремительно. Уже 4 июля Зубов пожалован в полковники и флигель-адъютанты и поселился во дворце во флигель-адъютантских покоях, которые до него занимал Дмитриев-Мамонов. Еще через два дня Екатерина пишет письмо Потемкину, занятому подготовкой решительных действий в войне с Турцией: «При сем прилагаю тебе письмо рекомендательное самой невинной души, которое возможно в лучшем расположении с добрым сердцем и приятным умоначертанием. Я знаю, что ты меня любишь и ничем не оскорбишь». Эти строки касались Зубова.

Уверенный в своем положении и влиянии, Потемкин не обратил внимания ни на первое упоминание о «милых детях», как Екатерина постоянно называла братьев Платона и Валериана Зубовых, ни на строки из ее письма: «...по мне, перл семейства – Платон, который поистине имеет прекрасный характер и не изменяет себе ни в каком случае». Занятый на театре военных действий, он не обратил и должного внимания на тревожные донесения своих клевретов, оставленных для наблюдения в столице.

Между тем молодой офицер, руководимый опытными интриганами – Анной Нарышкиной и Николаем Ивановичем Салтыковым, – прекрасно усвоил их уроки. Выполняя прихоти престарелой Мессалины, он ни в чем не перечил императрице, проявлял нежнейшую внимательность и угодливость, предупреждал ее малейшие желания и не забывал показывать свое восхищение светлейшим. Платон Александрович оказался действительно очень способным учеником.

Старый пройдоха, граф Салтыков, которому на первых порах Зубов ежедневно докладывал о своих успехах, подсказал ему заручиться, не мешкая, расположением близких светлейшего князя.

– Особливо, Платошенька, старайся угодить верному псу «князя тьмы», Мишке Гарновскому [81] . Он ловок, каналья... Когда циклопа нет в столице, всеми его делами: домами, дачами и стеклянным заводом заправляет. От аглинской дуры какое богатство получил... Ноне к самой государыне вхож... Старатели его по всему Двору, как вши по гашнику порассыпаны. А ты, дружок, знай свое: угождай матушке, да хвали батюшку, вот и будет тебе власть да сласть...

Уже после первых, пока тайных встреч с молодым Зубовым Екатерина совсем потеряла голову. Анна даже не ожидала такого успеха от этого, в общем, ничтожного человека. Но старой и, увы, больной женщине, каковой была в это время императрица, более всего на свете хотелось слышать, что она сохранила свое обаяние, красоту и свежесть чувств. Ничего другого она не желала. Фрейлина поражалась: куда девался вдруг ее ироничный тонкий ум, ее недоверие ко всякой лести? А Зубов не скупился на альковные комплименты. И Екатерина, расплывшаяся, как перекисшее тесто, уже оказывалась неспособной отделить правду от наглой лжи. Государыня забыла и о своей наперснице и более не призывала ее в свою опочивальню для вечерних бесед.

Она снова и снова пишет Потемкину о Зубове: «У нас сердце доброе и нрав весьма приятный, без злобы и коварства... четыре правила имеем, кои сохранить старание будет, а именно: быть верен, скромен, привязан и благодарен до крайности».

И в следующем письме, посвященном чрезвычайным вопросам государственной политики, она делает приписку по-французски: «Мне очень приятно, мой друг, что вы довольны мною и маленьким новичком; это очень милое дитя, не глуп, имеет доброе сердце и, надеюсь, не избалуется. Он сегодня одним росчерком пера сочинил вам милое письмо, в котором обрисовался, каким его создала природа».

«Милое дитя» было очень не глупо во всем, что касалось карьеры, выпрашивания подарков и укрепления своих позиций при императрице. При этом Платон Александрович немало постарался, чтобы выплакать для всех своих родичей ближние и теплые места. И хотя на волчью хватку «дитяти» ей не раз осторожно указывала не только Анна, императрица не желала ничего ни слышать, ни видеть. Поздняя страсть затмила ей очи.

Уже в начале сентября она советуется с Потемкиным: «Платон Александрович очень скромен, которое качество, однако, нахожу достойным награжденья, как сам скажешь: ты шеф Кавалергардского гвардейского корпуса, не нужен ли тебе корнет? помнится ты запискою об сем докладывал; прежде сего, не пришлешь ли чего подобного? Дитяте же нашему не дать ли конвой гусарский? Напиши, как ты думаешь...

Дитяти нашему 19 лет от роду, и то да будет вам известно. Но я сильно люблю это дитя; оно ко мне привязано и плачет, как дитя...».

Восемнадцатый век был вообще слезлив. Мужчины, как и женщины, плакали легко и много, не считая это позорным проявлением слабости. Подчиняясь извращенным желаниям Екатерины, Зубов охотно играл наедине с нею роль маленького мальчика, капризничал и проливал слезы. Через месяц он выплакал себе назначение корнетом Кавалергардского корпуса с производством в генерал-майоры.

По-видимому, время от времени все-таки и расчетливого Зубова постигало отвращение в императорской опочивальне. Он попросил разрешения представить государыне брата Валериана, только-только разменявшего восемнадцать лет. Это «дитя» по телесной мощи, пожалуй, превосходило старшего. Договорившись, они полюбовно менялись, имея отдых от обязанностей во флирте и в развлечениях другого порядка [82] .

Вот как описывает эту мало аппетитную ситуацию уже цитированный выше Шарль Массон: «Между тем ее похотливые желания еще не угасли, и она на глазах других возобновила те оргии и вакхические празднества, которые некогда справляла с братьями Орловыми. Валериан, один из братьев Зубова, младший и более сильный, чем Платон, и здоровяк Петр Салтыков, их друг, были товарищами Платона и сменяли его на поприще, столь обширном и нелегком для исполнения. Вот с этими тремя молодыми развратниками Екатерина, старуха Екатерина проводила дни в то время, когда ее армии били турок, сражались со шведами и опустошали несчастную Польшу, в то время как ее народ вопиял о нищете и голоде, и был угнетаем грабителями и тиранами». В сноске автор «Записок» добавляет: «Развратниками можно назвать в особенности Валериана Зубова и Петра Салтыкова, которые вскоре предались всем возможным излишествам. Они похищали девушек на улицах, насиловали их, если находили их красивыми, а если нет, оставляли их слугам, которые должны были ими воспользоваться в их присутствии. Одним из увеселений младшего Зубова, который еще несколько месяцев назад был скромным и застенчивым юношей, было платить молодым парням за то, чтобы они совершали в его присутствии грех Онана. Отсюда видно, как он воспользовался уроками старой Екатерины. Салтыков изнемог от такого образа жизни и умер, оплакиваемый теми, кто знал его еще до того, как он стал фаворитом».

Впрочем, вскоре честолюбивый Платон постарался вытеснить брата из сердца императрицы, поскольку увидел, что тот слишком прочно стал там обустраиваться. «Очень уж смел стал, мальчик. Пожалуй, пора ему податься отсюда куда ни то подалее», – решил он. И через два месяца Валериан, снабженный инструкциями брата: «Глядеть, примечать и не лениться все замеченное отписывать», поехал в армию Потемкина. Наступал черед его подкопа под князя Тавриды...

– Не спеши, Платон Александрыч, не спеши. Спело яблоко само в руки свалится. – Николай Иванович Салтыков уже не рисковал называть нового фаворита уменьшительными именами. Более не приказывал, не наставлял, советовал. – Ты помни, друг мой бесценный, французскую-то поговорку: «Отсутствующие всегда не правы». Помнишь ли? Они доки сии лягушатники в истинах изреченных...

– Помню, ваше сиятельство, как не помнить. Только своим-то умом и не дошел бы. Спаси Бог, вы надоумили, как отец родной...

«Старый дурак еще может понадобиться, – думал про себя Зубов, – а у меня язык от лишнего комплимента не отсохнет».

– Господь с тобой Платон Александрович, скажешь еще – «отец»... Батюшка-то ваш, еще и меня уму-разуму поучит. Слыхивал, государыня его в первый департамент Сената обер-прокурором облагодетельствовала. Не по твоей ли просьбишке?.. А, голубчик?.. Ну, ну, помогай Бог. Только говорят, он тама и с мертвого осла три шкуры дерет. Гляди не заворовался бы... И сестричку охолонь. Узнает государыня, что она с Уайтвортом, послом аглинским махается, как бы не разгневалась...

Но Платон Александрович уже ничего не боялся. Поразмыслив, он добился удаления статс-дамы Нарышкиной, выразившей как-то недовольство его невниманием. Старая и верная подруга императрицы вынуждена была поехать «на отдых» в подмосковное имение. И теперь Зубов зорко следил, чтобы вокруг императрицы более не появлялись возможные претенденты. Конечно, для этого нужно было как-то обезвредить еще и камер-фрейлину Протасову. Императрица, хоть и охладела к ней, но ни за что не расстанется, значит, эту бабу надобно либо привлечь на свою сторону, что затруднительно и ненадежно, либо запугать. Но чем? И снова помог советом благодетель Николай Иванович. Рассказал про дочушку, что под видом племянницы живет в покоях Анны Степановны.

И в один прекрасный вечер, знакомой дорожкой, пришел Платон Александрович во фрейлинский флигель. В те комнаты, где жила Анна вместе с племянницами, милостиво принятыми государыней ко Двору. Камер-фрейлина сидела при свечах, и, надев очки, разбирала письмо от брата Петра Степановича. Визит фаворита ее озадачил.

– Bon soir, Анна Степановна, простите великодушно за нарушение вашего soir?e, кабы не крайняя нужда припасть к мудрости вашей, наставленья попросить. Господь свидетель, не осмелился бы беспокоить... – Зубов выразительно посмотрел на притихших девушек и те, не сговариваясь, поднялись и, сделав реверансы, побежали к себе. – Вот и хорошо, – продолжал фаворит, – так-то нам и говорить будет поспособнее.

Он даже не замечал, что, переходя на русский язык, перенимал манеру говорить своего наставника. «Ох, не иначе, как по наводке старой лисы графа Николая Ивановича пожаловал, – подумала Анна. – Что бы ему могло понадобиться? »

– Любите вы своих племяшек, Анна Степановна, вижу – любите.

– А как же не любить-то, Платон Александрович, кого мне еще любить после государыни. Женщина я одинокая. Вот они и скрашивают мои года...

– Какие ваши годы, голубушка Анна Степановна, пошто кокетничаете! А девицы ваши, так и впрямь розы с лилиями. Особливо Машенька... племянница ваша..

Он чуть заметно нажал голосом на последние слова и сердце у Анны оборвалось. При Дворе дочка Марьюшка, как и братние девочки Сашенька, Верочка, как Варюша и Катенька, считалась ее племянницей. Да и она любила их всех одинаково, как родных. Саша была уже в замужестве за князем Александром Голицыным. Веру сватал Илларион Илларионович Васильчиков, на Катеньку заглядывался воротившийся с князем Безбородко из Турции камер-юнкер граф Федор Васильевич Ростопчин. Машенька – доченька, единокровное дитя да Варенька пока партии не составили... Неужели государыня выдала ее тайну? А ему-то, чего ему надо-ть, чтобы, разве, не путалась под ногами, когда шагает?..

В ласковых словах фаворита Анна чувствовала скрытую, и если не прямую угрозу, то, во всяком случае, предупреждение. Либо она не мешается в его дела и тогда все будет хорошо и они остаются добрыми знакомыми. Либо...

– Машенька – умница, но молода... – Продолжал Платон. – Слушает разговоры глупые. А ведь господа офицеры, в казармах сидючи, чего не надумают и все фрейлинам в уши, а те юнгферам... Машеньке бы поосторожнее быть. Ну, как доложит кто да доложит-то как про болтовню грязную...

У Анны упало сердце. Знала она, о чем говорил Зубов. Намедни прибежала Маша в слезах и с криком: «Маменька, маменька! Неужто правда?..». Уже давно по Двору, как волны, ходили сплетни о страшных оргиях, которые устраивала государыня с молодыми развратниками. Выписала из Италии кабинет, резанный непристойными фигурами. По спинкам кресел, по дивану извивались в соитии фавны и кентавры с нимфами. И выставляли наружу срамные части, как бы хвастаясь их громадностью и силой. Помещено все было в отдельной комнате, ключ от которой был только у Екатерины... Но что такое ключ?.. Говорили, что Зубовы таскают туда фрейлин. Заставляют заниматься всякими гадостями. И что сама императрица будто бы, проиграв мальчишкам партию в покер, лежала там под жеребцом...

Вранье все, конечно, вранье. Но откуда Маше-то сие известно? Она с пристрастием допросила дочку, была ли та в заветной комнате. И девушка повинилась, что зашла с Катей Энгельгардт, которую зазвал туда Валериан, братец Платонов...

– ...Так я из уважения, предуведомить вас решил, Анна Степановна. Я-то, знамо дело – рот на замок. А ну, как кто другой...

На этом главная часть разговора и закончилась. После нескольких малозначащих фраз Платон Александрович встал и откланялся, улыбаясь яркими губами. А она осталась, недвижна, как скифская каменная истуканша. И ни мыслей в голове, ни желаний, один страх. Немного оклемавшись, стала себя уговаривать, спрашивать: «А что он может? – И тут же отвечала: – Все! Все, что захочет. Уж ежели он не токмо Нарышкину, а и светлейшего, почитай, в бараний рог свернул, то меня-то... Стоит пальцем, али чем другим шевельнуть. Очумевшая от последней страсти императрица ради плотской утехи с молодыми кобелями сделает все, что те ни потребуют. Старая кляча избавится от нее, как и от Анны Никитичны, в един момент. – Она горестно покачала головой. И вдруг всполошилась: – Господи, да об чем я... кого браню? Благодетельницу, Великую Екатерину?!! Но кто бы мог подумать, что из ласкового, легко плачущего цыпленка, каковым показался всем и ей, многоопытной, желторотый секунд-ротмистр, столь стремительно вырастет василиск...».

3

Последние годы правления Екатерины II не были спокойными. За время Второй турецкой войны в Польше укрепилось влияние Пруссии в ущерб России. Поэтому сразу же по окончании войны организовалась Тарговицкая конфедерация [83] , вслед за чем русские войска подошли к Варшаве. Пруссия и Австрия тотчас же заявили и свои притязания, и в 1793 году состоялся второй раздел Польши.

В том же году, несмотря на известное всем лихоимство отца Зубовых, все семейство было возведено в графское достоинство. Вот тут-то Платон Александрович и отплатил с лихвой всем, не исключая и своего благодетеля Салтыкова [84] . Если первое время он заискивал перед окружением императрицы, вплоть до камердинера Захара, то укрепившись в роли «последнего фаворита», Платон Александрович сбросил личину. По воспоминаниям современников, он стал «дерзким до наглости, спесивым до чванства», непомерно властолюбивым и высокомерным человеком. Обычная манера поведения ничтожества, обретшего власть. А уж самомнению фаворита не было предела.

Постыднейшие сцены разыгрывались по утрам в его передней. Толпы, казалось бы, достойных уважения людей подобострастно ожидали его пробуждения. Толкаясь, ломились в открытые лакеем двери и стоя ожидали, когда Зубов в шлафроке со всклокоченными волосами и в ночных туфлях войдет и сядет в кресло для утреннего туалета. Державин воспел его в стихах «К лире». Генерал Мелиссино, получив от него Владимирскую ленту, целовал Зубову руки. Генерал-лейтенант Голенищев-Кутузов, будущий победитель Наполеона, за час до пробуждения Платона варил ему кофе и был счастлив подать на глазах у многочисленных свидетелей... Перед ним заискивал цесаревич Павел Петрович, а великие князья Александр и Константин старались угодить и обращались за покровительством. Весь этот фимиам непрерывной лести заставил Зубова возомнить себя поистине великим человеком.

За глаза многие называли его кто «дуралеюшкой», кто «лакеем». Ростопчин уподоблял его «мальчишке, осмелившемуся представлять из себя Нерона, которому трепещущий Сенат воскуривает фимиам». Но все это было лишь шушуканьем по углам. Один лишь Суворов, дочь которого, графиня Наталья Александровна («Суворочка») вышла замуж за гиганта и силача Николая Зубова, отваживался вслух называть свойственника «болваном», впрочем, не исключено, что только по причинам родства.

Валериан Зубов тоже не страдал скромностью. Будучи генерал-майором он получил от прусского короля орден Черного Орла, и тут же напомнил императрице, что носить эту награду имеет право лишь тот, чей чин не ниже генерал-лейтенанта. Такого выпада ему не простил Платон, и между братьями произошла бурная ссора. Валериан был красивее и моложе Платона и последний это хорошо понимал. Он видел, какими глазами их общая престарелая любовница смотрела на брата. Но в результате Валериан должен был уехать от Двора в армию Суворова, стоящую в Польше. А Платон в утешение получил диплом светлейшего князя.

Граф Валериан Александрович был женолюбив не менее своего старшего брата. И это скоро почувствовали прекрасные польские дамы... Валериан задавал балы в Варшаве и крутил романы одновременно с несколькими красавицами.

Во время польских смут 1794 года, он в качестве генерал-майора получил под свою команду довольно значительный отряд и успешно участвовал в боях. Однажды, преследуя арьергард поляков, он попал под артиллерийский обстрел, и ядро раздробило ему левую ногу. Необходимо отдать ему справедливость, духа он не потерял. В лазарете ему ампутировали ногу по колено и Валериан вынужден был ковылять на костылях. Но руки у него были целы и голова варила хорошо. Он писал императрице письма и получал от нее весьма ласковые ответы. В них Екатерина упрекала «богомерзких поляков... которые не стоят тех храбрых людей, кои от них пострадали». Она прислала за ним в Варшаву покойный английский дормез и 10 тысяч червонцев на дорогу. В Петербурге Валериан был сразу же произведен в генерал-лейтенанты, получил орден Святого Андрея Первозванного и орден Святого Георгия Третьей степени. Плюс – сто тысяч на лечение и триста тысяч на покрытие долгов. Государыня пожаловала ему прекрасный дом на Миллионной улице, некогда принадлежавший Густаву Бирону, двадцать тысяч золотом и ежегодную пенсию в тринадцать тысяч рублей. По предложению самой императрицы, он поселился в Таврическом дворце и заказал себе протез. Но то ли пользоваться им так и не научился, то ли преднамеренно, но по выздоровлении явился ко Двору на костылях. Впрочем, это не убавило его жизнерадостности и женолюбия. В этот период он почти серьезно увлекся графиней Потоцкой, и эта связь примирила его с братом.

После подавления восстания Костюшки, кровавой резни в предместье Варшавы и сдачи польской столицы войскам Суворова, союзные державы в третий раз поделили Польшу, уничтожив Речь Посполитую как государство. Россия же получила оставшуюся часть Литвы и Курляндию. А ненавистные имена действующих лиц этой трагедии навсегда остались в памяти поляков.

Успехи русских войск всегда тревожили европейские державы. И теперь французские дипломаты едва не подняли султана на третью турецкую войну с Россией. Слава богу, удалось этого избежать. Зато персидский властитель Аги-Магомет-хан вторгся в пределы Грузии присоединившейся к России. Государыня распорядилась послать туда восьмитысячный отряд генерала Гудовича, а вслед за ним еще тридцатипятитысячную армию под командой Валериана Зубова. Кампания началась удачно. Без боя сдался Дербент. После трудного похода русская армия подошла к Баку, и хан вручил Зубову ключи от города. Правда, дальше все пошло не так гладко.

4

В 1796 году лето выдалось холодным и дождливым. Государыня зябла, у нее болели ноги. В камине ее покоев не гасло пламя, и все равно она куталась. К августу решили перебираться в город...

Анна была довольна, потому что предстояла свадьба Машеньки и у нее накопилось много незаконченных дел. В столице, после переезда, за суматохой все как-то оживились. Повеселела и государыня. В Санкт-Петербург инкогнито приехал юный шведский король Густав IV с целью просить руки великой княжны Александры Павловны, и генерал-прокурор граф Александр Николаевич Самойлов решил дать в своем новом доме бал. Зная, что у императрицы болят и опухают ноги и ей трудно подниматься по ступеням, он, подобно князю Безбородко, велел за несколько дней разобрать не только крыльцо, чтобы сделать покатый пандус, но и переделать главную лестницу в доме. Поспешное строительство обошлось ему в громадную сумму, но не осталось незамеченным. К приезду гостей дом его сверкал огнями бесчисленных плошек, благоухала аллея из только что посаженных деревьев, а дерн с луговой травой, привезенный из имения и выстланный перед крыльцом, имел, несмотря на осень, свежий вид.

Государыня пригласила с собой в карету юного шведского короля Густава IV, приехавшего сватать великую княжну Александру, и в сопровождении обычной свиты выехала из Зимнего дворца. Поезд императрицы приблизился к подъезду. Екатерина вышла, опираясь на руку князя Зубова. За пять лет фавора этот ничтожный малый достиг всего того, на что могучему Потемкину понадобилось двадцать лет. Зубов умудрился взбираться по ступенькам карьеры, подтягивая за собой и расставляя на разных уровнях иерархической лестницы своих многочисленных родственников и людей, которые зависели от него. Пожалуй, личная власть Платона Зубова была сродни власти Бирона при Анне Иоанновне. Роднило их и то, что ни один, ни другой и в мыслях не держали пользу государства, коим помыкали.

Императрица за последнее время сильно одряхлела... Николай Муравьев [85] еще в 1792 году писал в своем дневнике: «Дали знать, что императрица возвращается из церкви в свои покои, и мы скоро увидели этот ход. Императрица, старая старуха, обвешанная и закутанная кружевами. Напудренная и в чепце шла впереди этого хода».

В этот приезд к графу Самойлову на ее лице за любезной улыбкой скрывалась тревога. Не были особенно оживлены и прибывшие с нею придворные. Обеспокоенный хозяин, улучив момент, остановил Протасову, с которой был в дружеских отношениях, и попросил просветить его, в чем причина кручины государыни.

– Это все вздор, граф: стоило нам выехать из дворца, как большая сверкающая звезда, прочертив небо над головой ее величества, упала в Неву. Государыня вздрогнула и, кажется, впервые за последние дни опечалилась. «Не закат ли это моей звезды?», сказала она, заметив, что звезда родилась над ее головою и упала к стенам Петропавловской крепости, где находится царская усыпальница... Князь Платон Александрович был также испуган и не нашелся вдруг, что ответить... Король Густав пытался что-то сказать в утешение, но ее величество только покачала головою. Постарайтесь, Александр Николаевич, разговорить государыню...

Вечер у графа Строганова прошел удачно, – залы ярко освещены, артисты, игравшие комедию императрицы, роли свои знали на зубок и декламировали громко и выразительно. Лев Александрович Нарышкин, как всегда, удачно шутил, а столы были верхом изобилия и совершенства... Однако государыня после представления пьесы поднялась, распрощалась и в сопровождении Платона Зубова и дежурных фрейлин удалилась. Вернувшись в Таврический дворец, она отпустила фаворита и задержала Анну.

– Дурной знак, мой королефф. Видно приходит и мое время... – Сказала она, укладываясь.

– Перестаньте, ваше величество. Вы прекрасно выглядите и сами изволили говорить, что стараниями пирата Ламброзия [86] ваши ноги пришли в прежнее здравие. А падучая звезда – не более чем знак отъезда великой княжны в Швецию...

– Ах, если бы это было так... Сегодня в парке, когда мы сидели на скамейке, шведский король просил у меня руки Alexandrine...

– Но мне говорили, что ранее уже шли переговоры о его браке с принцессой Мекленбургской?

– О, мой королефф, вы, как всегда, в курс все события. Я знала об этом и потому отвечала ему, что подумаю... Вечером я сказала, что готова согласиться на этот брак только в том случае, если все мекленбургские связи будут разорваны и Alexandrine останется в прежней вере.

– Возможно ли это ваше величество?

– По поводу мекленбургский переговор король согласился сразу. А вот вопрос о свободном исповедании православный вера, как я и ожидала, вызвал затруднений. Der kleiner K?nig <Маленький король (нем.).> пытался уверять, что сие есть невозможно. Он уверял, что не будет стеснять свобода совесть супруга и что в частная жизнь она может исповедовать свою религию. Но он не может позволять ей иметь своя часовня и причт в королевский дворец и что на официальная церемония она должна придерживаться вера его страна.

– Но это же прекрасно! Разве это не справедливое требование, ваше величество? Как бы отнеслись лютеране-шведы к будущему наследнику, рожденному православной матерью?

– Дочь Петр Великий выходил замуж за герцог Карл Фридрих Голштинский, не переменив вера, и права ее сына на престол были признаны сеймом. Вы знайт сама, что избрание не состоялось лишь потому, что императриц Елисавет уже объявила сын своя сестра, как русский великий князь и свой наследник.

– И что хорошего? Была ли герцогиня счастлива? – Анна запнулась. – Или ее сын?..

– Ах, мой королефф, что такое счастье? Это только путь к поставленный цель, не более... Швеция – исконный враг России, и побежденная она должна подчиняться наши требования. Не подобает русская великая княжна переменять веру, так я считаю!

– Мне кажется, ваше величество, что этакое obstination <упрямство (фр.).> вызовет массу осложнений. Король Густав молод и тоже очень упрям. А молодые люди так полюбили друг друга...

– Спокойной ночи, моя милая. Мы одинаково хорошо знаем, что такое любов... Шведские министры помогут мне, и будет так, как я сказала.

– Спокойной ночи, ваше величество.

Екатерина была права. Большинство шведов, прибывших с королем, уговаривали его согласиться на условия императрицы. Правда, камер-юнкер Клас Флемминг открыто заявил, что никогда не посоветует монарху предпринять действия, противные законам королевства. Посол Курт Штединг, в доме которого на Английской набережной под именем графа Гага жил Густав IV, вел двойную игру. Но в конце концов разумные доводы большинства как будто победили. Был составлен брачный договор, в котором главную роль играл пункт о свободе вероисповедания православной религии великой княжной после свадьбы. Однако в день обручения, когда документ был представлен российским полномочным министрам, пункта этого в нем не оказалось. Разводя руками, шведы сказали, что король забрал его, чтобы еще раз переговорить с императрицей.

К шести часам в большом зале Зимнего дворца собрались все приглашенные. Приехал из Гатчины великий князь-отец невесты с супругой, пришли великие князья, ее братья. Все перешли в большой зал, куда через некоторое время со второго этажа спустилась и сама великая княжна Александра в подвенечном платье. Ждали императрицу. В своих покоях она диктовала графу Моркову содержание спорного пункта проекта, который предлагала подписать шведскому королю. Заодно на словах она велела передать, что в случае отказа обручение может не состояться. [87]

После этого, выждав некоторое время, прибыла к собравшимся в полном блеске своего величия. Недоставало лишь жениха...

Время шло и постепенно веселое настроение уступило место недоумению. Король Густав не производил впечатления неучтивого человека. Первой подняла тревогу Анна Никитична Нарышкина. Усилиями Николая Ивановича почтенная статс-дама снова обрела утраченные милости.

Граф Аркадий Иванович Морков [88] , а за ним Безбородко отправились в дом шведского посла и там сказали Густаву о том, что императрица и весь Двор уже собрались и ожидают, и что его опоздание является несказанным оскорблением государыне.

Регент, подхватив юного короля под руку, ходил с ним по зале и тоже, по-видимому, уговаривая уступить. На что Густав достаточно громко, чтобы слышали все присутствовавшие, ответил: «Нет, я этого не желаю и ничего более подписывать не намерен». Раздосадованный всем происходящим, он удалился в свои апартаменты и запер дверь. Через некоторое время регент с поклоном передал русским его письменный ответ.

Вернувшись, Морков подошел к Платону Зубову и зашептал ему что-то на ухо. Императрица делала вид, что не замечает. Фаворит побледнел. Хочешь, не хочешь, а вводить государыню в известность о состоянии дел было нужно...

Ах, как он шел к ней! Брел по стенке, обходя стоящих, заплетая ногу за ногу, пока не увидел взгляда Екатерины. Тут он подбежал и попытался незаметно сунуть в руку записку короля... Она прочла одним взглядом [89] .

Страшно побледнела, потом кровь бурно прилила к ее щекам, лицо побагровело, глаза расширились, как при ударе. Императрица поднялась, челюсть ее отвисла и не подчинялась ей. Наконец, пролепетав нечто вроде того, что чувствует себя дурно, она тяжело оперлась на руку камер-фрейлины и покинула зал. С трудом добравшись до своих покоев, отослала всех, кроме Анны.

– Наглец, мальчишка, der kleiner K?nig... – сказала она с сердцем, после того как фрейлина помогла ей раздеться и лечь в постель.

– Ваше величество, не могло бы это быть происками недружественных вам сил...

– Отчасти, конечно... Он получил от французского Двора два миллиона и стал слишком смелым... Слишком, мой дружочек, слишком... Он даже не предполагает, как дорого может это ему обойтись. Французское золото превратится в пыль...

– Но как он мог не подумать о великой княжне? Как и все, я была уверена, что молодые люди искренне полюбили друг друга...

– Э, что такое искренность королей... Безделица, цена которой – грош... А теперь, ma cheriе, оставь меня. Удар был слишком жестоким и я должна его еще переварить.

5

Через день после неудачной помолвки подошли именины супруги великого князя Константина – Анны Федоровны. По этикету полагался бал, и императрица сказала, что праздник будет...

Собравшиеся в белой галерее чувствовали себя неловко. Главной причиной, естественно, были события прошедших дней. Кроме того, из-за смерти португальской принцессы все были в траурном одеянии, и даже сама императрица приехала во всем черном, хотя обычно в таких случаях бывала в полутрауре [90] . Явился и шведский король, чего не ждали. Но выглядел он грустным и смущенным. Великая княжна сказалась больной. И никто не танцевал...

Императрица с князем Зубовым, великой княгиней Марией Федоровной и с фрейлинами отошла к окну, любуясь полной луною, которая с чистого и на редкость безоблачного неба отражалась в невских волнах.

– Сегодняшний праздник больше напоминает немецкие похороны, n’est-ce pas <Не так ли (фр.).>? Черные платья, белые перчатки...

Зубов поспешил подхватить фразу:

– И луна, ваше величество, как из немецких баллад...

– Луна сегодня необыкновенно красива. Я предлагаю посмотреть на нее в телескоп господин Гершель. Кстати, я обещала показать сей снаряд и наш юный шведский друг.

Небольшой группой, к которой присоединился и Густав Адольф, приближенные следом за императрицей перешли в соседнюю залу, где у окна на подставке высилась труба, присланная английским королем.

– Когда сию трубу привезли в Царское Село, я стала спрашивать господина академика Крафта: сделал ли он какие-либо открытия с этот снаряд? И он ответил, что видел на Луна леса и города среди долины и горы. Тогда я тот же вопрос обратилась к господин Кулибин... – Екатерина помолчала и улыбнулась своим воспоминаниям. Чтобы закрепить показавшийся просвет в настроении государыни, Анна спросила:

– И что же ответил ваш знаменитый механик?

Императрица, подражая манере Кулибина, проговорила по-русски:

– Он говорьил, что не так учен, как профессор Крафт, и потому не увидел ничего...

Все засмеялись. Засмеялся и шведский король, которому перевели фразу государыни. Но затем снова воцарилось молчание. Слава Богу, доложили, что подан ужин. И императрица, которая никогда не ужинала, предложила всем идти за столы.

В день, когда праздновали рождение великого князя Павла Петровича, шведский король уехал. Он сказал, что не может самостоятельно решить вопрос, ставший препятствием в его помолвке, и должен посоветоваться с сеймом, который соберется в день его совершеннолетия.

6

Последовавшие дни было для Анны заполнены тревогой. Императрица предпринимала поистине героические усилия, чтобы не показать, как плохо она себя чувствует и как не может отрешиться от досады, причиненной строптивым шведом. В эти дни она даже не принимала фаворита. У ее постели врачей сменяли Анна и Мария Перекусихина.

Пятого ноября, в среду, государыня, как обычно, встала в семь утра и, посмотрев на часы, обнаружила, что они остановились.

– Смотри-ка, Марья Саввишна, в первый раз за все время они встали. Верно, чувствуют мою кончину.

– Господь с вами, матушка-государыня, велите послать за часовщиком, они снова и пойдут.

– Нет, голубчик. Дай, конечно, Бог, чтобы я ошибаться, а не ты...

Она подошла к ночному столику, вынула из него пачку ассигнаций и подала фрейлине.

– Это тебе, мой друг... Бери, бери, Бог ведает, сколь мне осталось даривать... И позови нашего... мальчика.

Перекусихина послала дежурного лакея пригласить фаворита. Князь Платон Александрович побыл недолго. Государыня выкушала, как обычно, две большие чашки крепчайшего кофе и пошла в кабинет. Там ее уже ждали секретари. Она позанималась с час делами и отослала последнего из них с тем, чтобы он обождал в передней, пока она снова его не позовет. Шло время, он все сидел в ожидании. Наконец Захар, обеспокоенный тем, что долго не слышит звонка, постучался и, не получив ответа, отворил дверь...

Императрица Екатерина лежала на пороге гардеробной рядом с опрокинутым ночным горшком без движения и не подавала признаков жизни. Фрейлина Перекусихина и Зотов с великим трудом переложили ее на сафьяновый матрас, расстеленный тут же на полу и послали за Зубовым. Тот растерялся, расплакался...

Прибежала полуодетая Анна Протасова. В это утро она не должна была присутствовать при пробуждении государыни. Позвали Роджерсона, он велел послать за другими эскулапами. Пока же он пустил кровь и приложил к ногам шпанские мушки. Но ничто не помогло. Императрица страшно хрипела и не приходила в чувство. Роджерсон велел всем выйти из опочивальни, оставив Анну и Машу Перекусихину. Он сделал два прижигания по обоим плечам раскаленным в камине железом, пытаясь вызвать хоть какое-то противодействие. Но и это оказалось напрасным. И тогда он сказал, что надобно собрать консилиум. Пригласили врачей. После долгого совещания они пришли к единому мнению, что положение безнадежно...

Зубов, опамятовавшись, велел сообщить о случившемся Салтыкову и Безбородко, всем же остальным пока хранить тайну. Он вызвал из дома брата Николая, и тот помчался в Гатчину, чтобы доложить великому князю о случившемся. Во дворце он наследника не застал, поскольку тот ушел с супругой и придворными на речку осматривать мельницу.

Когда ему доложили, что прибыл Зубов, Павел страшно побледнел и, обратившись к великой княгине, сказал, полагая, что тот приехал его арестовать:

– Ma ch?rie, nous sommes perdus! <Моя дорогая, мы погибли! (фр.)>

Слухи о предполагаемом его заключении в замок Лоде ходили давно... Какова же была его радость, когда он узнал истинную причину прибытия гонца. Павел Петрович буквально остолбенел. Кутайсов даже предложил пустить ему кровь. Придя в себя, великий князь снял со своей груди Андреевский орден и надел его на вестника. После чего, отдав приказ гатчинским войскам следовать за ним в столицу, велел закладывать лошадей.

Уже на дороге его встретили еще пять или шесть курьеров от разных лиц с вестью об ударе, постигшем императрицу.

К одиннадцати часам, когда в опочивальню Екатерины обычно приходили с утренним визитом внуки – великие князья, тайна предсмертного состояния государыни открылась. Сперва Двор, а за ним и весь город затаились в тревожном ожидании неизбежных перемен. Площадь перед дворцом и ближайшие улицы были запружены каретами и народом... Фаворит, пораженный в самое сердце то ли скорбью, то ли страхом за свою судьбу, в один миг растерял все бразды государственного правления, которые так долго и так старательно прибирал к рукам. Все проекты и намерения, все придворные интриги, тщательно планировавшиеся и уже получившие ход, оказались в одно мгновение расстроенными и рассыпались в прах. Его передняя пустовала.

Государыня еще дышала, но о ней уже, кроме фрейлин, никто не думал. Цесаревич Павел Петрович приехал к вечеру. Он не торопился. То ли слишком сильно было волнение наследника, сорок два года прожившего в унизительном пренебрежении и в неуверенном ожидании хода своей судьбы. Он велел позвать лейб-медика и спросил о состоянии государыни. Мельхиор Вейкарт покачал головою:

– Положение безнадежно. Боюсь, что завтрашний день будет последним.

Павел Петрович вздернул голову и сжал губы. Казалось, он в минуту переменился. И стал в свои сорок два года потрясающе некрасив – малоросл, с коротким неуклюжим туловищем. На узких плечах – большая лысая голова, которую увеличивал парик. Добавим к этому: выдвинутые вперед челюсти с длинными зубами, курносый нос и выпученные глаза – неприятное лицо. Голос у него был громкий и отрывистый, как кваканье. Ну – жаба!..

Он вошел в кабинет, где лежала умирающая мать, коротко взглянул на нее и, повернувшись кругом, вышел вон. Больше он до кончины к ней не подходил.

В редкие минуты доброго расположения духа он мог проявить хорошие манеры и галантное обращение с женщинами. Но в последние годы это случалось редко...

Следом за Павлом залы дворца заполнились офицерами в кургузых голштинских мундирах. В тишине переходов застучали грубые солдатские сапоги, раздались отрывистые слова немецких приказов, лязг оружия и звон шпор. Атмосфера непринужденности и учтивости уступала место команде и гнету.

Через тридцать шесть часов агонии Екатерина Вторая, императрица и самодержица Всероссийская вздохнула последний раз и врач объявил о ее кончине. В опочивальне и прилегающих покоях воцарилось молчание. И тогда в наступившей тишине раздался резкий голос Павла:

– Я ваш государь! Попа сюда!

Это – из воспоминаний директора медицинского департамента действительного тайного советника Александра Михайловича Тургенева. Дальше он писал: «Мгновенно явился священник, поставили аналой, на который были возложены Евангелие и Животворящий Крест Господень. Супруга его величества, Мария Федоровна, первая произнесла присягу. Затем начал присягать великий князь старший сын и наследник, Александр. Император подошел к нему и изустно повелеть изволил прибавить к присяге слова: „И еще клянусь не посягать на жизнь государя и родителя моего!“. Прибавленные слова к присяге поразили всех присутствующих как громовой удар...»

7

С восшествием на престол Павла I все переменилось при Дворе. Не доверяя никому из офицеров гвардии, император опирался только на гатчинцев. К этому времени его войска, расквартированные в Гатчине и в Павловске, состояли из шести батальонов пехоты с егерской ротой, трех полков кавалерии, одного казачьего эскадрона и роты артиллерии. Офицеры были в основном из отставных или командированных, частично – голштинцы, по вербовке, одним словом – сброд. Едва ли не единственным порядочным командиром был полковник Аракчеев, обладавший отменными экзерцирмейстерскими [91] дарованиями и командовавший гатчинской артиллерией.

Для Анны Степановны Протасовой с кончиной императрицы Екатерины наступили не просто «черные дни». Это было бы слишком слабо сказано. Первое время ей казалось, что закончилась просто вся ее жизнь. Более тридцати лет все ее существование заключалось в преданном служении императрице. Служении своеобразном, но давность близкого общения превратила службу камер-фрейлины при государыне в некое подобие дружбы двух женщин, если, конечно, предположить, что императрица была способна на такое чувство. У Анны же ни личной жизни, ни своих интересов так и не случилось.

Казалось бы, прошлая «служба» Анны Протасовой, особенно на фоне торжественного погребения останков Петра Федоровича, в глазах Павла должна была быть едва ли не преступлением. Не нуждалась в специальных услугах камер-фрейлины и Мария Федоровна. По причинам строгого немецкого воспитания и почти непрерывных беременностей, она подобными проблемами озабочена никогда не бывала. При императоре же роль Протасовой исполнял Иван Кутайсов.

Однако Анна Степановна, удачно выдавшая к этому времени всех своих племянниц замуж, значение при Дворе сохранила. Она по-прежнему бывала в обществе дам, наравне с подругой новой императрицы Юлианой Бенкендорф и фрейлиной Нелидовой. Кстати, для примирения последних Анна приложила немало усилий. И те это помнили и ценили. Анна сопровождала Марию Федоровну во время многих ее поездок, в том числе и в плавании в Ревель на фрегате «Эммануил».

Даже не участвуя ни в каких интригах, Анна Степановна умудрялась всегда быть обо всем осведомленной. В целом же короткое царствование Павла Петровича промелькнуло для Протасовой незаметно.

Как и полагалось по штатной должности своей, вместе с Двором она выехала в Москву на коронацию императора Александра Первого Павловича, и 17 сентября 1801 года получила высочайший указ о возведении в графское Российской империи достоинство с распространением высокого титула на родных племянников и племянниц. Одновременно ей были пожалованы двести тысяч рублей ассигнациями и... разрешение ехать за границу на воды для поправления здоровья.

Зимой 1803 года дорожная карета графини Анны Степановны Протасовой, пятидесятивосьмилетней кавалерственной дамы и камер-фрейлины уже третьей в ее жизни императрицы Елисаветы Алексеевны, выехала из Петербурга...

Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх