Глава девятая

…Достигло дневное до полночи светило,
Но в глубине лица горящего не скрыло,
Как пламенна гора, казалось меж валов,
И простирало блеск багровый из-за льдов…
(Ломоносов)

«ГТ. ет никаких оснований называть «весной» время года сейчас же за окончанием полярной ночи. Действительно, приближалось весеннее равноденствие, а далеко на юге и взаправду наступала весна, но в стране, где жили мы, ничто не напоминало о весне. — Те же морозы, бешеные вьюги — не замечалось никакого влияния солнца: оно светило холодным блеском, и косые лучи не могли повысить температуру хотя бы на десятую долю градуса.

Но мы говорили — весна пришла. В самом деле, как иначе назвать радостную перемену в природе, как не весной? — При свете дня выступили почти забытые подробности окружающего пейзажа. Все казалось новым. На горах почти не осталось темных пятен — они поднимались к небу белыми привидениями. На льду, там, где раньше стояли высокие торосы, расстилалась ровная волнистая пелена снега, изрытого застрюгами [61]. На скалистых обрывах гор повисли узорами лавины, а у подошвы каменных стен образовались глубокие снежные коридоры. «Фока» тоже закутался: из снежной одежды видны только стройные мачты, бушприт с утлегарем да ют с трубой. Нет необходимости пользоваться сходнями, — прямо с борта шагаем на снежную равнину.

Все сияло белизной и радостью. Но наши жилые помещения при свете дня казались еще мрачнее. Когда в первый раз золотой солнечный луч ворвался в иллюминатор и заиграл в темноте кают, стало заметно, сколько копоти накопилось за зиму: при искусственном свете мы не замечали, что стены стали серыми от табачного дыма и копоти сутками горящих ламп.

Однако эти серые стены нимало не мешали предаваться самым розовым мечтаньям и никогда, думается, не слышали таких бодрых возбужденных голосов, как в эти первые «настоящие» дни.

Солнце взошло, наступает время, когда мы можем, наконец, приступить к работе в полном объеме. Мы готовы к ней; пред каждым непочатый край дела. Новая Земля почти неизвестна в этой части, — местности, где ступала человеческая нога, — все наперечет, и этих мест чрезвычайно мало. За высокой линией восточного горизонта скрыта загадка Новой Земли. Что там — отдельные ли фирновые [62] поля, как на Шпицбергене, или же — ледяной покров, как в Гренландии и на южном Антарктическом Материке? Мы уже теперь склонны думать, что вся земля погребена льдом, но это нужно доказать, наука не верит поверхностным наблюдениям. И мы чувствуем силу, необходимую для исследований. Осенние экскурсии дали опыт и показали чрезвычайную важность всех, на первый взгляд, ничтожных мелочей снаряжения. Мы способны были часами обсуждать разницу в несколько граммов суточной провизии, или посвящать целое заседание усовершенствованию укупорки саней.

Разумеется, такие споры можно было услышать только в дни бурь и метелей. Каюты пустели в каждый хороший день.

Затворники разбредалась на работу по съемке окрестностей, по исследованию ледников, или занимались очередной работой у корабля. Медведь, посетивши «Фоку» 27 февраля, мог хорошо рассмотреть все наши занятия. Часть матросов пилила дрова, другие примеряли шлейки и кололи лед на айсберге; оба наблюдателя хлопотали над чем-то у будок, Седов делал наблюдения для поправки времени, я проверял работу кинематографического аппарата. Порядок мирной работы был нарушен незнакомцем. Он, не торопясь, направлялся прямо к «Фоке», обнюхивая по дороге все заслуживающее медвежьего внимания. Седов заметил гостя в двух десятках шагов от пиливших дрова. Я принес винтовку раньше других. На мой маневр обхода с целью отрезать отступление медведь не обратил внимания, но обхода я не выполнил: зверя заметил Варнак. Медведь, завидев несущийся желтый клубок, струсил и быстрым галопом побежал прочь. Тем временем и остальные собаки заметили зверя. Началась погоня. Медвежий галоп на вид очень неуклюж и медлен, на самом же деле собаки с трудом догоняют. Видя, что расстояние увеличивается, я подумал, что состязание в беге выиграет медведь, и попытался остановить зверя выстрелом с большого расстояния, но, конечно, не попал. Мишке к его несчастью вздумалось отдохнуть; он взобрался на высокий торос. Тут беглецу пришлось плохо: наши псы, оцепив медведя, задержали его до прихода охотников. Медведь бы рад выбраться из западни, но поздно. Собаки кидались на пленника единодушно при первой же попытке прорвать кольцо. Едва медведь делал движение, дорогу заступал Варнак. Обозленный зверь кидался в его сторону, но Варнака и след простыл. В то же самое время Разбойник и Весельчак вцепились сзади; мишка оборачивается, но те далеко, а на шее сидит Ободрыш, снизу же — подоспевший Варнак рвет и теребит живот. Наконец медведю удается стряхнуть с себя всех. Он прыгает на пять метров и поднимает зазевавшегося Весельчака. Можно подумать — Весельчаку конец. Нет — другие не зевают; тотчас же после прыжка на спине и на шее медведя — вся компания, ему уже не до подмятой. — А та, отделавшись царапинами, с еще большим ожесточением кидается в бой.

Эта была первая охота с собаками. Я не был уверен, что собаки долго задержат зверя, и потому подбежал на сотню шагов и, выждав, когда поблизости не было собак, выстрелил и убил медведя наповал. Пуля попала в висок. Медведь рухнул, и вся свора набросилась теребить и рвать убитого. Это был самец с прекрасной шкурой.

1 марта. Сегодня под вечер Седов явился с прогулки с прелестным пушистым медвежонком за спиной. На Южно-Крестовом острове Варнак с Разбойником отыскали на склоне горы берлогу и выгнали из нее медведицу с двумя медвежатами. Седов застрелил мать на расстоянии пятнадцати шагов. Одного медвежонка загрызли собаки, Седов едва спас другого. Варнак, перервав горло одним ударом зубов, самой волчьей ухваткой закинул детеныша за спину и понесся прочь, рвать и терзать свою добычу.

Итак, в кают-компании новый пассажир — Мишка. Звереныш успел покусать и исцарапать всех. Его укус посерьезнее собачьего, а удар лапки такого полутора-двухнедельного детеныша дает понятие, что за сила должна быть у взрослого.

2 марта. Кушаков в сопровождении Линника отправился на Ю.-Крестовые острова, привезти убитую вчера медведицу. Недалеко от первой берлоги собаки открыли вторую. На этот раз хозяйка ни за что не хотела покидать логовища, шипела, рычала, но выставляла только голову. Было бы просто застрелить медведицу, но винтовка Кушакова была чрезмерно смазана, курок не разбивал пистона. Тогда наш доктор вытащил револьвер, велел Линнику достать рогатину и, промолвив: «Линник, не выдай», пошел на медведицу со своим браунингом. Увы, револьверные пули слишком слабы для такого зверя, как белый медведь. К тому же Кушаков, держась на приличной дистанции, никак не мог попасть в голову. Выпустив целую обойму патронов, он прострелил только шею и ухо несчастной медведицы да выбил несколько зубов. Если бы зверь оказался более решительным, Кушакову со своей нестреляю-щей винтовкой и слабым револьвером несдобровать бы. Видя, что охотник никак не справится с медведицей, Линник, не дожидая выхода ее из берлоги, подошел вплотную и принялся, сколько было уменья, орудовать рогатиной. Страшное оружие сделало свое дело: двух ударов не понадобилось. Через полминуты медведица лежала мертвой.

Одного из двух оказавшихся в берлоге медвежат и на этот раз загрызли собаки.

3 марта. Медвежонок, принесенный Седовым, начинает привыкать к перемене квартиры и стола. Сначала питомец упорно отказывался от еды и при приближении людей немилосердно шипел и ворчал. Вместо того, чтоб брать соску, наскоро состряпанную местными химиками из лабораторной пипетки, он норовил вцепиться в руку. Кому-то пришла мысль просунуть соску в кусок медвежьей шкуры и уже в таком виде преподнести нашему младенцу. Дело пошло на лад: Мишка хорошо тянет из соски разведенное молоко Нестле, мнет, как котенок, лапами шкуру, издавая звуки удовольствия, напоминающие пыхтение автомобиля на тихом ходу. Питомец окружен нежностью людей, которую им, видно, некуда девать. Усердные няньки, не обращая внимания на исцарапанные руки и порванные брюки, окружают Мишеньку неслыханным для медведя комфортом. Другой питомец, Васька, пользуется меньшим вниманием из-за своего тяжелого характера. Это — злющий звереныш. Проходя мимо него, следует оглядываться, если хочешь сохранить в целости штаны и икры».

Полярной ночью только и было разговоров о дальних весенних экскурсиях. Наступило для них подходящее время. Света — достаточно для хорошего дневного перехода. Собаки наезжены. Перевычислены поправки инструментов, путевые хронометры выверены. Готовы палатки, спальные мешки, кухни и вся мелочь, нужная в дороге. Пора и к делу.

5 марта вышли две партии. Одной ушли Визе и Павлов на разведку подъема на ледяной покров. Другая нарта потянулась на Южно-Крестовые острова — поехали Седов и я.

Те острова лежат на запад от зимовки. У первого — острова Назимова — плескалось море. Льды белели только на юго-западном горизонте. Море у островов мелкое. Окаймляя весь западный берег, белели «стамухи» — обмелевшие торосы. Остров красиво пустынен: единственный гурий на северном крае свидетельствует, что некогда и сюда приходил зачем-то человек.

Второй, остров Пинегина, напоминает о многом. Вблизи его в 1872 г., затертый льдами, зазимовал и погиб вместе с сыном норвежец Тобисен, образованнейший ледяной капитан, доставивший много сведений о крайнем севере. В свою последнюю поездку Тобисен отправился без достаточного запаса провианта и был задержан льдами на зиму. Чтоб спасти людей, он отправил большую часть команды в шлюпках на юг; эти — после невероятно тяжелых приключений возвратились на родину. Сам Тобисен с сыном и двумя матросами зимовал на судне. Стесненный всем, в холоде, больной, он не прерывал наблюдений над природой и климатом и вел дневник до самой смерти. Обходя остров, убеждаешься, что он был обитаем не одними матросами Тобисена, переселившимися после его смерти на берег. Повсюду встречаются гурии, остатки построек, на северном берегу развалины очень древней русской избы. Попадаются куски железа, доски от бочек. Нашли мы чугунную печь. Есть накренившийся восьмиконечный крест, другой недалеко — повален бурями. Есть несколько груд камней, похожих на могилы, в одной из грудок торчит обломок бревна, похожий на сломанный крест.

С чувством, как на кладбище, ходишь по следам человеческой жизни. Думаешь: вот он, холодный север, все победил, все разметал. И беспокойные новогородцы, и суровые норвежцы, и упрямые поморы — где они? А ведь это все были храбрые молодцы! Робкие не ходят искать удачи и счастья в неведомые страны!

Крестовые острова — медвежье царство [63]. На второй же день один бродяга поднял нас с постели, едва мы устроились в палатке спать, другой встретился Седову в проливе, третий переполошил лагерь в пять часов утра, четвертый явился следом за этим. Мы не могли застрелить ни одного: заметив человека, медведи бросались в море и уплывали раньше, чем мы успевали взяться за ружья.

При посещении о. Пинегина я отделился от саней, чтоб измерить анероидом высоту горы. В это время сопровождавшие меня Варнак и Разбойник вдруг что-то почуяли и во весь опор побежали к склону горы шагах в двухстах. Собаки в упряжи тоже взбесились и, завывая, понесли перевернувшуюся нарту. С трудом остановив упряжку, мы взялись за ружья.

Под самым обрывом чернело отверстие, дымящее паром, а оттуда, свирепо щелкая зубами, ревела и шипела огромная медвежья морда. Собаки рвались в берлогу, но вход заграждали страшная лапа и могучая пасть.

Мы, не торопясь заканчивать охоту, с пяти шагов долго рассматривали медвежий дом и его хозяина, а в это время ярый охотник Фрам, вырвавшись из оставленной позади упряжки, стрелой пронесся мимо нас и с разбегу нырнул прямо в берлогу. Медвежья морда исчезла, из берлоги донеслись глухой рев, рычанье и дикий визг собаки. Мы считали, что с Фрамом уже покончено. Но вот прошло секунд пять-десять, — показалась в отверстие Фрамова голова, опять исчезла задним ходом, а в следующее мгновение весь Фрам вылетел в виде сильно помятом, но живой. Парой выстрелов почти в упор мы кончили охоту. Еле-еле вытащили матерую медведицу. Я отправился исследовать берлогу.

В логовище вел тесный полутемный коридор, длиною метров в шесть. Сама берлога — просторная пещера в рост человека вышиной и диаметром метра три. При голубоватом свете, проникавшем через тонкий потолок, мохнатый от кристаллов замерзших испарений, я заметил двух медвежат, притаившихся в углу. Бедняги! Они видели в образе моем нечто неизмеримо-страшное своей чернотой, — с таким ужасом смотрели на вторгшегося! Однако при попытке взять бедных сирот пушистые создания показали себя настоящими храбрецами: они так основательно вцепились в рукавицу, я долго чинил ее потом. Пришлось, отогнав одного от другого, позвать спутника и потом уже вязать поодиночке. Наши пленники подняли невероятный вой; заслышав его, Варнак пробил лапами тонкий потолок и бросился на помощь с очевидным желанием разделаться с медвежьим отродьем по-своему. Мы еле спасли медвежат от его умелых зубов!

На Крестовых островах мы пробыли шесть дней. Седов, по подошедшему ледяному полю, пытался достичь Северно-Крестового острова, но потерпел неудачу.

Если б кто-нибудь чужой посетил «Фоку» в половине марта, он подумал бы, что попал в бакалейную лавку. Горы мешков, сбруя, белье, одежда, меха, инструменты, письменные принадлежности, пачки шоколада, вязанки сушек по стенам, кучи банок с консервами, кули, кулечки, мешочки и сверточки заполняли каюты, лежали на палубе, пока отвешивались и упаковывались разнообразнейшие продукты. Шли сборы в дальние санные путешествия. 17-го марта отправились одновременно экскурсии Павлова и Визе, а 19-го ушел к мысу Желания и Седов.

Время шло. Медленно, неуловимо для глаза солнце поднималось выше. Все длиннее становился день, а ночь, быстро укорачиваясь, светлела. Одни погоды, казалось, оставались прежними: те же холода, вьюги и морозные туманы. Однако 5-го апреля почувствовался перелом. Нахожу в дневнике под этим числом: «10 °C. Штиль. Наконец-то стало теплей! С утра до обеда просидел за этюдом у мыса Столбового, нисколько не озяб. На «Фоке» узнал, что максимальный термометр показал +3 °C. Под вечер принес еще этюд, а днем сделал рисунок. Солнце ослепляет, а синева в тенях невероятна. По горам, не тая, но медленно испаряясь с черных камней, сходит снег. Около полудня пролетели над «Фокой» две чайки — первые вестницы с юга, куда в эту пору невольно уносишься воспоминаниями.

— Там у нас весной настоящей, чать, пахнет, — сказал сегодня со светлой улыбкой Лебедев. — Наверное, уж почки набухают, а сынишко то да… с веснушками уж ходит! — Весноватый он у меня.

Чайки весело кричали. Вся команда с детской радостью следила за полетом: «Это наши, беломорские!».

Медвежата тоже целый день на солнышке. Они совсем привыкли к людям. Наш первый питомец Мишка, надоедая всем, тянется лизать руки и сосать палец: ко-ко-ко-ко-ко, «кокает», как говорят матросы. В свободные минуты, бывает, сажусь на снег и подзываю медвежат. — И Мишка и другой, сердитый Васька, свои клички знают хорошо. Мои — Полынья с Торосиком — моложе всех и еще плохо усвоили имена, но на руки забираются; пестуешь, гладишь зверушек, а они, шутя, кусают пальцы, ласково ворчат и «кокают». На ночь заваливаются в собственную конурку и спят вповалку друг на друге.

8 апреля. Со вчерашнего дня шторм. К вечеру он разразился хорошим крупным дождем. Опять сидим на судне и досадуем на непостоянную погоду. На этих днях сели на бак [64] две птички-пуночки (Plectrophenax), снежные жаворонки. Матросы побросали для них крошек хлеба. Поклевав, птички улетели куда-то дальше на север.

11 апреля. Тихо. Событие дня: скончался медвежонок Мишка. Бедняга больше недели страдал расстройством желудка: перекормили поклонники Мишиного ласкового характера. Покойный был уморительный звереныш и к людям привязался до чрезвычайности. Ласкался ко всем, играл с каждым, у кого было свободное время. Кушаков сделал вскрытие и нашел желудочную язву.

— … Что с тобой? Ты плачешь? О зверушке? — весело закричал он помогавшему держать трупик К.

— Что же, доктор, хоть и зверушка, а полюбился он всем, жалко. Я смотрю, лежит ободранный, ровно ребеночек. Уж такого больше не будет!

14 апреля. Пасха. Ясно. Салют, процессия и утренний обед. Сегодня на «Фоке» целый день колокольный звон «во вся». На взгляд — колокольня странна. На баке рядом с ездовым скляночным колоколом развешаны на палке различные звенящие предметы. Тут медная ступка, чугунный лист, и разных размеров клапаны от паровой машины. У каждого «колокола» — отдельный звонарь, вооруженный молотком, а хором звонарей страстно дирижирует то один, то другой. Звон хоть куда!»

Пятнадцатого апреля почти одновременно вернулись Визе и Павлов. Они — чтоб помогать друг другу — не разделялись до самого Карского моря. Только там разошлись в противоположные стороны.

Подъем на Новую Землю с западной стороны не особенно труден: начало его облегчается моренами. Обе партии поднялись по моренам почти до самых нунатаков. Дальше подъем также не крут, но очень опасен бесчисленным количеством трещин и провалов, закрытых без следа ровным слоем хорошо слежавшегося и прибитого ветрами снега. Несколько раз караван останавливался, чтоб обойти ту или другую трещину, и наконец случилось: Павлов, шедший впереди, внезапно исчез. Визе так описывает это происшествие:

«С утра я и Павлов пошли вперед, чтоб проложить путь. Павлову начало казаться, что мы идем не по леднику, а по снежнику, и мы поспорили об этом. За спором мы совершенно забыли о трещинах. В это время я обернулся, чтоб взглянуть, далеко ли мы отошли от нарт. Убедившись, что мы отошли еще недостаточно, я хотел продолжать путь, но к моему удивлению, я не увидел Павлова. На том месте, где он стоял, виднелось в снегу круглое отверстие. С большим беспокойством я подошел к трещине, заглянул в отверстие и увидел казавшуюся бездонной синюю пропасть шириной аршина в два. — «Михаил, ты ушибся?» — крикнул я в трещину, в которой должен был находиться Павлов, но которого я не мог видеть в голубом мраке трещины. — «Нет!» — донесся до меня глухой, точно из подземелья голос. На сердце у меня сразу отлегло: жив! — «Ты глубоко упал?» — «Да! И теперь я убедился, что это не снежник, а глетчер!» Я предоставил Михаилу заниматься исследованиями глетчерного льда, правда, вынужденными, а сам побежал за Коноплевым и за Линни-ком, спутником Павлова, чтоб общими усилиями вытащить его из трещины».

Вверху подвели к трещине обе нарты и спустили веревку. Она не достала. Вытащив ее, связали с другой, от укупорки нарты. Только связав три конца, получили надлежащую длину: Павлов висел на глубине 16 метров. Обрушив своим падением часть моста и пробив его одной ногой, геолог другой ногой и спиной упирался в стены скользкого ледяного ущелья — положение ненадежное. Более получаса понадобилось Павлову на разрешение трудной задачи: как поймать конец веревки, не двигая корпусом, и обвязать себя достаточно прочно одной рукой? Все приключение отняло около четырех часов. Бедный геолог отделался только ушибами, но уверяет, что минуты полета он не забудет до самой смерти. Когда Павлов был наверху, решили поставить палатку недалеко от злополучного места. Распрягая собак, Коноплев вдруг заметил: «Тут место поло!» Визе ударил в снег палкой и обнаружил тотчас же большую трещину. Несколько шагов вправо тоже трещина, влево — тоже: друзья попали в лабиринт. Убедившись, что под самой палаткой трещин нет, решили другого места для лагеря не искать.

Визе сделал подробную съемку всего пути. Ширина Новой Земли под 76° около 75 километров. Вся средняя часть ее завалена льдом, скрывающим даже вершины гор. Высшая точка ледяного покрова — 900 метров. Перевал выглядит ровным, бесконечно белым плоскогорьем с поверхностью снега, сильно изрытой застрюгами. Белая равнина, слабые очертания гор на самом горизонте, струйки вечно курящегося под ногами снега — вот, по описаниям Павлова, пейзаж этого ледяного царства.

Карская сторона выглядит более жизненной. Может быть потому, что там ледники не доходят до уровня моря, а спускаются на сушу, как гигантские бараньи лбы. От прибрежных «столовых» гор, не опоясанных глетчерами, как на западной стороне, до моря остается полоса свободной земли. Визе видел двух оленей [65]. Следы оленей и песцовые встречаются всюду. Перевал — ближе к Карской стороне, и потому уклон льда там круче, а спуск и подъем по нему значительно трудней, чем на западной стороне. Наши путешественники долго не находили места, годного для спуска. Овраг между двумя отполированными ледяными горами получил у друзей прозвище «чертовой лестницы». Крутой уступчатый спуск не годился для пользования санями даже на тормозах. Пришлось весь груз распаковать и спустить на плечах.

Весь переход на Карскую сторону, включая и дни, проведенные в палатке из-за свирепых бурь, длился две недели. Визе был в отчаянии: с оставшимся запасом провианта на две недели, ясно, невозможно дойти до мыса Желания. Визе прошел 40 километров к северу по восточному берегу, чтоб определить астрономически его положение [66] и снять на карту виденное. Из-за долго длившегося перехода через ледяной покров и Павлов не мог пройти далеко на юг, но его главная цель — разведка внутренней части острова — была уже достигнута.

Обратный путь дался Павлову нелегко. Три дня просидел он на перевале, осажденный бурей. Одна собака замерзла в эти дни. Визе потерял трех собак.

Среди обитателей «Фоки» вера в удачу на севере стояла невысоко. Считалось, что там больше помех, чем возможностей. Ветер дует всегда навстречу. Медведь приходит, когда в него невозможно стрелять: если нет собак, вредит это обстоятельство, — есть собаки — мешают они. Есть патроны — нет медведя, есть медведи — нет патронов. Ружья стреляют все время, кроме поры настоятельной необходимости. Много таких примет копили бывалые морские волки с «Фоки». Была еще одна: самые сильные бури — во время экскурсий. Чтоб испортить погоду, следует отправиться в экскурсию. И в этот раз, как бы подтверждая суеверие, с возвращением двух путешественников погода дразнила. Наступили дни умеренно холодные и ясные. Потянулись с юга птицы. 17 апреля отмечен полет больших стай маленьких нырочков (Mergulus allae).

22 апреля до пятого мая я совершил санное путешествие, обойдя морскую сторону островов: Панкратьева, Назимова, Пинегина, Берха и Б. Заячий. Эта экскурсия была сильно стеснена малым количеством провианта для собак. Обходя остров Панкратьева, я нашел громадные залежи плавника [67], а на мористом берегу о-ва Берха открыл несколько пещер [68]. Несчастие, случившееся при осмотре этой пещеры с моим спутником Линником (он сильно расшибся, скатившись на камни по обледенелому откосу), заставило меня преждевременно вернуться на «Фоку», не исполнив цели — обследования о-ва Вильяма и берега за мысом Черным. Для характеристики санного путешествия в это время года привожу несколько страничек из путевого дневника.

«Спустился морозный туман, весь из мельчайших иголочек. Они садятся на ресницы, на мех и одежду. Пред глазами, кроме собак и саней, ничего. А на десяток шагов во все стороны — навешена пелена. Мутная и неподвижная. Второй день не видим иного. Ныряет по ухабам между торосами заиндевелая нарта, скрипит и качается. Иногда застревает между льдин в грудах торосов и валится набок. Тогда, надсаживаясь и браня не зная кого, мы ставим ее на полозья, помогаем собакам и бьем их. Потом опять идем длинным цугом. Часы проходят. Идем без конца, идем, идем. Становятся усталые собаки, хватают снег.

— А, ну, собачки, прррр, прррр, прррр, нажмите, собачки! Ну, Динька!

Не говорим друг с другом: уж очень глухо звучит голос в белой мути. Глаза болят от напряжения проникнуть зрением туман. Где мы? День ли еще или ночь наступила?

…Днюем, лежа в палатке. После большого перехода к вечеру второго дня завидели в тумане неясное пятно, едва различимое. Через час были у мыса Крушения [69], и ставили палатку подле каменного сугубо мрачного обрыва. Были страшно горды: два дня скитаться в тумане, держать направление только по компасу и прийти в самую точку!

Собирались с утра так же смело проложить курс на юг, но еще с вечера мы оба почувствовали, что с глазами — неладное. К утру проснулись слепыми. Вот она, снежная слепота. Мы не надели в дорогу темных очков, думая, что в тумане не страшно блистание снегов. Теперь лечимся, льем друг другу капли в глаза. Еду готовим с закрытыми и завязанными глазами, на ощупь; свет — даже через закрытые ресницы — причиняет боль. За день до того мечтали: вот подойдет медведь, убьем его и подкормим собак. Теперь же больше всего хотим, чтоб медведи оставили нас в покое. Теперь мы слепые охотники. А медведь бродит поблизости. Накануне видели во время просвета тумана следы и самого медведя. Я было взялся за винтовку, но уже тогда глаза отказывались служить: он двоился — виднелось сквозь слезы. Пока я разрешал вопрос, в которого же целить, медведь исчез.

…Мы стали ночью жить. Встаем в четыре вечера, ложимся утром в девять-десять. Ночью легче глазам: солнце ниже плывет, снежный отблеск слабеет. Ночью ветры умеренней, птицы с невидного моря прилетают на скалы, а тюлений сон крепче и покойней.

Когда после бурь и долгих туманов проглянет солнце и щедро раскинет животворящие лучи по здешнему великому простору — каждый раз кажется, что праздник наступил. Внутренняя струна сильнее бодрит. Любо ловить улыбки сфинксов — льдин, любо прищуривать глаза на блестки алмазами зажегшегося снега — зеленые, оранжевые, розовые. Привольно брать грудью воздух для крика и получить веселый отклик:

— А-а-а, сейчас!

…Идем о кромку полыньи, пересекая синие-синие тени, которыми переплелись, словно обнялись, торосы, льдины и ропаки. Все, что совсем скрывается в туманную погоду, что еле различимо в пасмурные дни, при полуночном солнце обозначается с необыкновенной скульптурностью. Малейшая морщинка и складочка рисуются на снеге резко; застрюги же становятся похожими на орнамент. На снегу не видишь не-изузоренного места. И вот по этому узору солнце проходит красками.

Идем по медвежьему большаку. Следов так много, что в иных местах не разобрать отдельных: сбиваются в одну тропу. Есть совсем старые — в виде возвышающихся столбиков, обдутых ветром, есть совсем свежие. Мы, обучаясь следопытству, пробуем сдувать кусочки снега, движением мохнатой лапы брошенные вверх.

— Эге, вот этот еще тепленький, — кричит мой спутник. — И правда — собаки рвутся, почуяв свежий след. Удерживать их не в наших расчетах. И вот, под вой и лай собак, несемся в погоню за мишкой, который успел убресть невесть куда.

…Первое мая. Сыплется снег. Метель и холод —11 градусов — вот так маевка! На скалах, искрапленных снегом, дремлют кайры, а вдоль берега, несмотря на вьюгу, летят чайки и глупыши. Куда-то на северо-восток.

Не мигая круглыми глазами, они внимательно осматривают темные обрывы. Что они ищут? Родные места и старые гнезда? — Что ищем мы здесь?…

…Вчера брели до колен в снегу, проваливались по пояс между торосами, вязли ногами в трещинах, скользили по скатам льдин и падали. Снова вставали, снова шагали навстречу бешеной метели — страшному слепящему потоку. В поту, с безудержной бранью на устах и в сердце, надсаживались мы, ставя и толкая тяжелую, облепленную снегом нарту. Трясущимися от натуги руками подымали кнуты и хлестали милых старательных собак и заглушали свирепым криком жалость к ним, качающимся на ногах.

И было пленящей, прекраснейшей мечтой: лечь без движения. Под первый попавшийся торос, но лечь, чтоб больше не натягивать ослабевших, дрожащих мускулов, — пусть то стоило, быть может, жизни. Но проходили долгие часы, а мы все шли. Другая мечта еще сильней манила. То стояло райским видением, толкавшим нас, мокрых, голодных и обессилевших, навстречу злой буре. Мы поставим палатку под гротом, известным нам. Там палатку не сорвет. Там ляжем в теплый мешок и скажем себе: ты победил и пришел к своей маленькой цели! Свирепа и упряма природа, но ты ее еще упрямей и хитрей.

И вот потом, уже действительно лежа в палатке, спросил я себя, как спрашиваю часто: счастлив ли ты? Не нужно ли еще чего-нибудь? И я ответил себе: нет — только спать хочу; вот — засыпая, буду счастлив без оговорок».


Примечания:



6

П. Кушаков никогда не был «помощником начальника экспедиции», о чем в предисловии к отрывку из дневника Ку-шакова повествует Л. Л. Брейтфус («Записки по гидрографии», т. XLII, кн. 1-я). Седов, выросший на море, не мог пригласить ветеринарного врача, не бывавшего на севере и моря не видавшего, на место помощника начальника морской экспедиции; было бы бессмыслицей даже на минуту вручить судьбу корабля и людей такому лицу. Несмотря на горячее желание Кушакова встать во главе экспедиции хоть ненадолго, Седов, отправляясь в кратковременные экскурсии и в большое путешествие к мысу Желания, передавал управление экспедицией не Кушакову, а моряку, капитану Захарову. И даже через два года, перед походом к полюсу, Седов, уступая настойчивым просьбам Кушакова, оставил его своим заместителем лишь с оговорками. Все руководство научными работами было поручено В. Ю. Визе, а командование кораблем Н. М. Сахарову.



61

Застрюгами называют сделанные ветром выбоины в снегу. Застрюги встречались везде, но особенно крупны были на склонах гор и поверхностях ледников. Там эти твердые, как лед, снежные волны сильно мешали ходьбе, а нарта прыгала по ним, как телега по бревенчатой гати.



62

Фирн — слежавшийся в зерна снег, мутный полуснег — полулед.



63

Группа Горбовых и Крестовых островов, по моему впечатлению, одно из лучших мест для звериного промысла на западном побережье Новой Земли. За время моих многочисленных посещений Южно-Крестовых и Панкратьева островов я всегда, начиная с марта, видел лежащих на льду тюленей, один раз моржа и множество медвежьих и песцовых следов. Два раза бывшие со мной собаки ловили песца. Развалины древних охотничьих становищ я находил всюду: на о-ве Берха, на Б. Заячьем, на о. Личутина. На берегу Панкратьева полуострова я однажды набрел на выложенный камнями круг — следы стоявшего здесь некогда чума (меховая самоедская палатка). Кругом валялась изгрызенные песцами тюленьи кости и медвежьи черепа.



64

Бак — передняя часть корабля.



65

После нашей экспедиции можно считать установленным, что дикий северный олень водится на Карской стороне Новой Земли до самого мыса Желания. Там Седов нашел оленьи кости и рога. На западной стороне острова за весь год мы не видели ни оленей, ни их следов. Только Павлов нашел в прибрежных горах оленье копыто, по-видимому, очень старое. Можно думать, что на западной стороне олени вообще не живут, так как топографические условия местности, в большей части занятой льдом, не благоприятствуют растительности.



66

Визе определил астрономически место выхода к Карскому морю (залив Власьева): по предварительным вычислениям — 75°26′11″ с. ш., 62°07′44″ в. д. Место астрономического пункта отмечено гурием с крестом, на кресте надпись: «Экспедиция Седова».



67

Наибольшие скопления плавника во всем районе Горбовых, Крестовых и Панкратьевых островов находятся на северной стороне Панкратьева острова. Предполагалось использовать эти залежи плавника для топлива котлов «Фоки». Большое количество дров было заготовлено нами и сложено в поленницы недалеко от большого знака, поставленного экспедицией. Впоследствии обстоятельства сложились неблагоприятно: воспользоваться этими запасами дерева нам не пришлось.



68

Северо-западный берег острова Верха весь изъеден пещерами и гротами, образовавшимися путем размыва морским прибоем сланцев пермско-каменноугольной формации, составленных почти из одних органических остатков. Самая большая пещера лежит на ю.-з. от мыса Крушения. Пещера-тоннель, тянущаяся с с.-в. на ю.-з. (магнитные) длиной 110–120 метров. Высота пещеры метров 12–15 (дно залито небольшим ледничком). Пещера прорезает береговой обрыв под общим уклоном в 45° и верхним отверстием выходит на высокое плато острова. Верхнее отверстие частью занято обрывом ледничка, образованного постоянным скоплением снега в яме при входе в пещеру. Валообразный ледник (или снежник) на дне пещеры тянется во всю длину ее. Поверхность ледника очень тверда. При осмотре и съемке пещеры мне пришлось терпеливо выбивать киркой ступеньку за ступенькой. Осмотр пещеры летом, по всем признакам, возможен только через верхнее отверстие, малодоступное зимой.



69

На мысе Крушения мною поставлен большой мореходный знак.









Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх