Подделка ли «Слово о полку Игореве»?

Сомнения в подлинности «Слова» высказывали смомента его открытия. По официальной версии,поэму обнаружил в 90-х годах XVIII века графМусин-Пушкин - бывший адъютантекатерининского фаворита Григория Орлова.Выйдя в отставку, он занялсяколлекционированием старинных книги в одной из монастырских библиотек -Спасо-Ярославской - наткнулся на рукописныйсборник. В нем будто бы и находился тот загадочный текст, который теперь известен любому двоечнику - «Слово о полку Игореве».

Находка вызвала сенсацию. Русские патриоты ликовали. Наконец-то и у нас откопан шедевр, сравнимый с французской «Песнью о Роланде». А, может быть, даже лучше! Молодой Карамзин поместил в гамбургском «Обозревателе Севера» восторженную заметку, где были и такие слова: «В наших архивах обнаружен отрывок из поэмы под названием «Песнь воинам Игоря», которую можно сравнить с лучшими оссиановскими поэмами и которая написана в XII столетии неизвестным сочинителем».

При этом начинающий историк еще не подозревал, что изданные в 17б5 году в Англии «Песни Оссиана», с которыми он сравнивает русскую находку, только что признаны не сочинениями древнего барда, за которые их принимали, а мистификацией вполне современного Карамзину шотландского собирателя фольклора Джеймса Макферсона. «Оссиановские поэмы» должны были доказать, что старинная литература шотландцев, испытывавших комплекс национальной неполноценности, - ничуть не хуже, чум у англичан. Так почему бы не предположить, что и Мусин-Пушкин всего лишь пытался поднять самооценку восточных славян, вынужденных постоянно сравнивать себя с Европой?

Тем более, что саму рукопись «Слова о полку Игореве» практически никто не видел. По той же официальной версии она сгорела в Москве в 1812 году, во время войны с Наполеоном. Хотя неизвестно, раскуривали ли от нее свои трубки потомки Роланда - французские гренадеры - или протопили ею в отсутствие Мусина-Пушкина камин необразованные русские мужички. Все же последующие перепечатки сделаны по первому изданию 1800 года, озаглавленному «Ироическая песнь о походе на половцев удельного князя Новгорода-Северского Игоря Святославича». Все становится еще более загадочным, если мы вспомним, что «Слово» - не единственное произведение, рассказывающее об авантюрном броске Игоря в степь. Есть и еще одно! Но на него, хотя оно превосходно известно, стараются не обращать внимания - дабы не разрушить образ древнерусского витязя, гордо (если верить «Слову») изрекшего: «Лучше нам убитыми быть, чем плененными!»

Любознательному исследователю легко изучать древнерусскую историю XII века. Князей много. У каждого свой летописец. Во времена междоусобиц все писали обо всех. Какие мерзости стыдливо опустили новгородцы, о тех упомянули киевляне. Что не рассказали галичане, о том «настучали» потомкам черниговцы. Полная свобода слова! Поэтому тот «имидж» Игоря, к которому мы привыкли с детства, штудируя «Слово», мягко говоря, не соответствует действительности. А был он типичным князем-хулиганом своей эпохи!

В 1169 году юного, полного сил и энергии, Игоря Святославича мы видим среди банды князей, ограбивших Киев. Инициатором нападения выступил суздальский князь Андрей Боголюбский. Впоследствии, уже в XX веке, кое-кто из националистических украинских историков пытался представить этот поход как первый наезд «москалей». Но на самом деле Москва тогда была всего лишь мелким острожком, ничего не решавшим, а в якобы «москальском» воинстве рядом с сыном Андрея Боголюбского - Мстиславом - почему-то оказались Рюрик из «украинского» Овруча, Давид Ростиславич из Вышгорода и наш девятнадцатилетний черниговец Игорь с братьями - старшим Олегом и младшеньким -будущим «буй-туром» Всеволодом.

Разгром Киева был страшным. По свидетельству Ипатьевской летописи, грабили весь день, не хуже половцев: храмы жгли, христиан убивали, женщин разлучали с мужьями и уводили в плен под плач ревущих детей: «И взяли они добра без счета, и церкви оголили от икон и книг, и риз, и колокола поснимали все эти смоляне, и суздальцы, и черниговцы, и Олегова дружина…3аж-жен был даже монастырь Печерский… И был в Киеве среди всех людей стон и печаль, и скорбь неутихающая, и слезы беспрестанные». Ай да Игорь, ай да патриот!

Кстати, по происхождению Игорь Святославич был «метисом» - от матери-половчанки он унаследовал горячую степную кровь, которая не раз бросалась ему в голову в самый неподходящий момент.

В 1184 году великий князь киевский Святослав отправил объединенное русское войско на половцев. В походе участвовал и Игорь с неразлучным «буй-туром» Всеволодом». Но стоило союзникам углубиться в степь, как между переяславским князем Владимиром и нашим героем разгорелась дискуссия о методах дележа награбленного. Владимир потребовал, чтобы ему уступили место в авангарде - передовым частям всегда достается больше добычи. Игорь, замещавший в походе отсутствовавшего великого князя, категорически отказал. Тогда Владимир, плюнув на патриотический долг, повернул назад и принялся грабить Северское княжество Игоря - не возвращаться же домой без трофеев! Игорь тоже не остался в долгу и, забыв о половцах, в свою очередь набросился на владения Владимира - переяславский город Глебов, который захватил, не пощадив никого.

А в следующем году приключился тот самый злосчастный поход, по мотивам которого создана великая поэма. Вот только за кадром осталось то, что в составе Ипатьевской летописи содержится произведение, трактующее неудачу Игоря с куда более реалистических позиций. Историками оно условно названо «Повестью о походе Игоря Святославича на половцев». И неизвестный автор его рассматривает плен Новгород-северского князя как справедливую кару за погромленный русский город Глебов.

В отличие от «Слова», где многое дано только намеком, «Повесть о походе» представляет собой подробнейший отчет. Игорь в ней выражается не высокопарным штилем, а вполне прозаическими достоверными фразами. В «Слове» он вещает: «Хочу копье преломить край поля Половецкого с вами русичи, хочу либо голову свою сложить, либо шлемом испить из Дону!» А в «Повести» просто мучается от комплекса неполноценности, принимая опрометчивое решение продолжать поход, несмотря на затмение: «Если нам не бившись вернуться, то срам нам будет хуже смерти. Пусть, как Бог даст».

Бог дал плен. Автор «Слова» кратко, стеснительно упоминает: «Тут князь-Игорь пересел из седла золотого в седло рабское», а летописец в деталях повествует, как предводитель распадающегося на глазах русского войска пытается повернуть свою побежавшую легкую кавалерию - «ковуев» (одно из вассальных степных племен), но, не догнав их, попадает в руки половцев «на расстоянии одного полета стрелы» от своих основных сил: «И пойманный Игорь видел брата своего Всеволода, который крепко бился, и просил он душе своей смерти, чтобы не видеть падения брата своего. Всеволод же так бился, что даже оружия в руке его было мало, и бились они, обходя кругом озера».

Тут на зарвавшегося авантюриста, по словам летописца, находит раскаяние: «И рек тогда Игорь: «Помянул я грехи перед Господом Богом моим, как много убийств, кровопролитий сотворил я на земле христианской, как не пощадил христиан, но взял на щит город Глебов у Переяславля. Тогда немало зла испытали безвинные христиане - отлучали отцов от детей, брата от брата, друга от друга, жен от мужей, дочерей от матерей, подруг от подруг, и все смятено пленом и скорбью было. Живые завидовали мертвым, а мертвые радовались, как святые мученики, огнем от жизни сей приемля испытание. Старцы умереть порывались, мужей рубили и рассекали, а жен -оскверняли. И все это сотворил я! Не достоин я жизни. А ныне вижу отмщение мне!»

Возникает вопрос: мог ли этого средневекового разбойника воспеть современник, хорошо осведомленный обо всех проделках князя Игоря? И не придумал ли Мусин-Пушкин свою историю с находкой «сгоревшей» рукописи, выполняя совсем другой социальный заказ?

Тем более что и другие доводы в пользу именно этой версии. Конец XVIII - начало XIX века - буйное время литературных мистификаций. О «находке» поддельных «Песней Оссиана», с которыми сравнили наше «Слово», мы уже упоминали. Но это не единственный пример. В той же Англии в 1770-х годах некий Томас Чаттертон сочиняет произведения на средневековом английском языке под псевдонимом Томаса Раули - ученого монаха XV века. В 1810-х годах бурная полемика стоит вокруг «обнаруженной» Вацлавом Ганкой в Чехии «Краледвор-ской» рукописи, оказавшейся не старинным текстом, а подделкой, призванной поднять самооценку порабощенного немцами чешского народа.

В России же сюжеты «киевского» периода именно в это время входят в моду - на протяжении всего XVIII века, начиная с «Владимира» Феофана Прокоповича, одна за другой появляются исторические пьесы о Древней Руси - «Хорев» Сумарокова, его же «Синав и Трувор», «Владимир и Ярополк» Княжнина. Русская историческая наука находится в зачаточном состоянии. Поэтому авторы самостоятельно роются в летописях в поисках тем - благо церковнославянский язык образованные люди XVIII столетия знали с детства. А он весьма облегчал понимание древнерусских текстов. Что, если одному из таких неизвестных талантов - Мусину-Пушкину или кому-нибудь из его круга и пришла в голову мысль сочинить собственное произведение на таком поэтичном, дышащем стариной языке Киевской Руси?

Тем более, что сам Мусин-Пушкин историю обнаружения рукописи «Слова о полку Игореве» рассказывал весьма скупо. Граф утверждал, что приобрел поэму в числе других книг у архимандрита Спасо-Ярославского монастыря Иоиля. Как удалось установить исследовательнице Г.Н.Моисеевой, сборник, в составе которого находилось «Слово», действительно принадлежал Спасо-Ярославской обители и числился в описи его рукописных книг. Но не позднее 1788 года, как указанно в той же описи, он был «отдан». Кому - неизвестно. А в описи 1789 года та же рукопись значится уже «за ветхостью уничтоженной». Так когда же сгорел подлинник «Слова» - в 1812 году или все-таки двадцатью тремя годами раньше? И не означает ли это, что первоначально граф Мусин-Пушкин хотел убедить всех, что рукопись «Слова» буквально рассыпалась в прах - так ее «зачитали» древние книголюбы, а потом свалил все на куда более поэтичный московский пожар, подвернувшийся как нельзя кстати? Спасибо супостату Наполеону, замевшему все следы с присущим ему размахом - куда масштабнее, чем какая-нибудь монастырская плесень или крыса…

Поэтому среди русских ученых уже в начале XIX столетия появился ряд скептиков, сомневающихся в подлинности «Слова» - Каченовский, граф Румянцев (известный коллекционер древних рукописей) и особенно Осип Сенковский - предприимчивый журналист и издатель популярнейшей в свое время «Библиотеки для чтения».

Все это так. Однако на каждое из этих утверждений существуют не менее веское возражение. Мусин-Пушкин с неохотой рассказывал о подробностях своего открытия? Да ведь он фактически подтолкнул архимандрита Иоиля на должностное преступление, убедив списать вполне приличную рукопись «за ветхостью» - фактически незаконно присвоив ее! Станешь ли болтать о таком громогласно?

Сомневались представители «скептической школы»? Так они сомневались во всем - даже в древности летописей и сборника древнерусских законов «Русская правда». На то они и скептики.

И, наконец, просто невозможно представить себе человека XVIII века, соединившего в одном лице блистательный поэтический талант, абсолютную историческую эрудицию на уровне лучших историков XX столетия и… знание древнерусского языка как родного. Да, церковнославянский похож на него, но только в той степени, которая облегчает понимание. Не более. Тому же Мусину-Пушкину как первому издателю «Слова» пришлось к сочиненному им самим заглавию «Ироническая песнь о походе на половцев удельного князя Новгорода-Северского Игоря Святославовича» добавить подзаголовок: «Писанная старинным русским языком в исходе XII столетия с переложением на употребляемое ныне наречие». Сами издатели и то этот «старинный русский язык» понимали с трудом. Первое издание кишит такими примерами - старинные русские тексты писались без интервалов между словами. Разбивку Мусин-Пушкин «со товарищи» провели самостоятельно. Вот и получилось у них вместо «розно ся» - «рози нося» и вместо «кьмети» - «къ мети». Эти ошибки, затруднявшие понимание «Слова», были исправлены только значительно позже.

А то, что Игорь из поэмы совершенно не похож на Игоря из «Ипатьевской летописи»… Так ведь ни один исторический персонаж никогда не оценивался однозначно! Поэму создавал придворный поэт. Или же человек, рассчитывающий на благосклонность князя. Тыкать «хозяина» мордой в преступления у него не было смысла. Поэтому он и написал «Слово» о «славе славной Игоря Святославича», умалчивая о его не менее позорном позоре.

Новое доказательство подлинности «Слова о полку Игореве» обнаружил не так давно петербургский исследователь Даниил Аль. Он обратил внимание на одно из загадочных мест в так называемой «Степенной книге» - официальной истории Руси, скомпилированной в правление Ивана Грозного. Полное ее название: «Книга степенная царского родословия». Смысл этой книги состоял в том, чтобы изобразить русскую историю как смену княжений внутри той линии Рюриковичей, которая от киевского князя Владимира Святого шла к московскому царю Ивану.

В действительности схема была отнюдь не так проста. В начале XII века Киевское государство распалось на многочисленные уделы. Почти четыре столетия Русь оставалась раздробленной на части, пока большинство из них не объединила силой Москва. Составителям же «Степенной книги» надо было показать, что никакой раздробленности никогда не было - напротив того, предки Ивана Грозного всегда были самодержцами на Руси. В этом направлении и перекраивались летописи.

Так в «Степенной книге» появился рассказ о том, как Всеволод суздальский - пращур Ивана Грозного - накануне похода князя Игоря организовал победоносную экспедицию против половцев (в действительности ничего подобного не было) и как Игорь с братьями, якобы позавидовав успеху этого предприятия, сами отправились в степь и были разбиты, и как Всеволод суздальский и Роман волынский (опять сплошная выдумка!), узнав об этом, двинулись выручать и выручили пленников.

Зачем понадобилась составителям «Степенной книги» эта «клюква»? Ведь известно, что князь Игорь бежал из половецкого плена без посторонней помощи. Известно также, что, порицая древнерусских князей за бездействие, автор «Слова» особо осуждает Всеволода суздальского, отсиживающегося на севере и не желающего принимать участие в обороне киевских земель. Все эти упреки - серьезный удар по репутации предка Ивана Грозного, повинного в развале Киевской Руси.

Поэтому наемные московские историки XVI века, творящие по заказу царя «красивое прошлое», и придумали небывалый поход Всеволода в степь, которому будто бы позавидовал князь Игорь.

Вставка из «Степенной книги» показывает, что «заказняк» был всегда и что в XVI веке «Слово» не только существовало, но и пользовалось большой популярностью. Иначе зачем его было оспаривать столь сомнительным способом?

Объясняет эта версия и то, почему сохранился единственный экземпляр «Слова», попавшего уже при Екатерине II в руки коллекционера Мусина-Пушкина. Другие списки просто уничтожали, чтобы они не «порочили» московско-суздальскую линию Рюриковичей. Суздальские сепаратисты, превратившиеся в государей всея Руси, очень не любили, когда им напоминали о преступном бездействии их предков. Ко времени же Екатерины II, принадлежавшей совсем к другой династии, конфликт был снят, и «Слово о полку» вновь вписалось в официальную версию русской истории, став символом имперского единства.