6. Верховный

«Мы — единственная в мире страна, где есть не только могила Неизвестного солдата, но и могила Неизвестного Верховного главнокомандующего»

(Феликс Чуев. 140 бесед с Молотовым.)

Думаю, уместно будет начать разговор по этой теме с предмета, несколько отдалённого от неё. И хотел бы не трогать это, в силу примитивности использованного там материала, но и промолчать об этом никак нельзя. Если действительно хотим понять, что же происходит вокруг нас.

А потому предварю разговор необходимым вступлением.

В ряду воинских преступлений наиболее тяжёлыми являются преступления, связанные с трусостью. В народном сознании или, если точнее, в народной традиции, трус не может быть хорошим воином. И не только воином. Прискорбное качество это является позорным не только на поле боя, но и в обычной повседневной жизни. Трус не может быть защитником. Труса не обязательно судить (если трусость не была проявлена в бою). Но трус обязательно вызывает всеобщее презрение. Или, в зависимости от степени эмоций, всеобщую брезгливость. И это естественно.

Поэтому, если кто-то взялся кого-то поосновательнее испачкать, обвинение в трусости было бы в общем-то необязательным, если бы речь шла о человеке мирных занятий. Хотя, понятное дело, всё равно желательным.

Но вот, если то же самое надо проделать с человеком профессии воинской, то представить его во всеуслышание трусливым ничтожеством было бы одним из самых полезных мероприятий.

Легко сообразить, что обвинение в трусости и не могло ни в коем случае миновать высшего воинского начальника Великой Отечественной войны. Поскольку виновен он во всех мыслимых и немыслимых грехах, то было бы нелогичным, если бы не обвинили его ещё и в этом. Так не бывает, поскольку пачкали его много, многие и со многих сторон.

В связи с этим нет ничего удивительного в том, что достаточно популярным мнением среди передовых слоёв советского общества во времена послесталинские было то, что Сталин с самого начала войны проявил несомненную трусость.

Выражалась она в панике, охватившей его после германского вторжения, когда он, узнав о начале войны, спрятался на своей даче, никому долгое время не показывался на глаза и отказывался принимать какие-либо решения. В результате страна на долгое время осталась без руководства. Случилось это, как легко заметить, именно в тот самый критический момент, когда руководство это было необходимым более, чем когда-либо.

Типичная презренная трусость командира, бросившего в бою свою воинскую часть, в результате чего войска потерпели поражение.

* * *

Очень часто, когда начинают рассказывать эту историю, предваряют её словами — «как известно…» Или даже, «как это хорошо всем известно…»

Между тем, для того, чтобы это стало «известно», и уж тем более «всем», должен был для этого постараться некий человек, близкий к Сталину. «Рядовые читатели», смакующие пятьдесят лет эту историю, не могли, согласитесь, наблюдать лично дрожащего под кроватью Сталина.

Так кто же сообщил миру об этом сенсационном эпизоде?

Никто из работавших со Сталиным людей не упоминает о сталинском страхе. Я подчеркну. Никто из тех, кто видел его в это время лично.

Читаем мемуары Жукова, Василевского, Кузнецова, других людей видевших Сталина сразу после начала войны, — нет там упоминания об этом «факте». Вот о сталинском гневе Жуков упоминал. Это ему запомнилось.

Так что, никто из людей, бывших тогда рядом со Сталиным, о том, что Сталин тогда «прятался», не упоминает.

За одним исключением.

Прятался — это из творчества Хрущева. Именно он первый запустил на историческую орбиту эту сенсационную историю.

Но простите. Какой же из Хрущёва в данном случае свидетель? Даже если отбросить в сторону его очевидную зоологическую ненависть к Сталину, приправленную к тому же обычным его пристрастием к хлестаковской манере разговора, всё равно есть этому существенное препятствие.

Дело в том, что сам Никита Сергеевич в описываемый период в Москве попросту отсутствовал. Но, тем не менее, на свидетельство о сталинском порочном поведении в начале войны умудрился попретендовать.

Каким образом? Извольте.

Смотрим его мемуары. Да, действительно, принадлежит сия история именно этому человеку.

Читаем.

Хрущёв Н.С. Время. Люди. Власть. (Воспоминания). Книга I. — М.: ИИК «Московские Новости», 1999.[14]

…Война началась. Но каких-нибудь заявлений Советского правительства или же лично Сталина пока что не было. Это производило нехорошее впечатление. Потом уже, днем в то воскресенье выступил Молотов. Он объявил, что началась война, что Гитлер напал на Советский Союз. Говорить об этом выступлении сейчас вряд ли нужно, потому что все это уже описано и все могут ознакомиться с событиями по газетам того времени. То, что выступил Молотов, а не Сталин, — почему так получилось? Это тоже заставляло людей задумываться. Сейчас-то я знаю, почему Сталин тогда не выступил. Он был совершенно парализован в своих действиях и не собрался с мыслями. Потом уже, после войны, я узнал, что, когда началась война, Сталин был в Кремле. Это говорили мне Берия и Маленков.

Берия рассказал следующее: «Когда началась война, у Сталина собрались члены Политбюро. Не знаю, все или только определенная группа, которая чаще всего собиралась у Сталина. Сталин морально был совершенно подавлен и сделал такое заявление: „Началась война, она развивается катастрофически. Ленин оставил нам пролетарское Советское государство, а мы его просрали“. Буквально так и выразился. „Я, — говорит, — отказываюсь от руководства“, — и ушел. Ушел, сел в машину и уехал на ближнюю дачу. Мы, — рассказывал Берия, — остались. Что же делать дальше? После того как Сталин так себя показал, прошло какое-то время, посовещались мы с Молотовым, Кагановичем, Ворошиловым (хотя был ли там Ворошилов, не знаю, потому что в то время он находился в опале у Сталина из-за провала операции против Финляндии). Посовещались и решили поехать к Сталину, чтобы вернуть его к деятельности, использовать его имя и способности для организации обороны страны. Когда мы приехали к нему на дачу, то я (рассказывает Берия) по его лицу увидел, что Сталин очень испугался. Полагаю, Сталин подумал, не приехали ли мы арестовать его за то, что он отказался от своей роли и ничего не предпринимает для организации отпора немецкому нашествию? Тут мы стали его убеждать, что у нас огромная страна, что мы имеем возможность организоваться, мобилизовать промышленность и людей, призвать их к борьбе, одним словом, сделать все, чтобы поднять народ против Гитлера. Сталин тут вроде бы немного пришел в себя. Распределили мы, кто за что возьмется по организации обороны, военной промышленности и прочего».

Я не сомневаюсь, что вышесказанное — правда. Конечно, у меня не было возможности спросить Сталина, было ли это именно так. Но у меня не имелось никаких поводов и не верить этому, потому что я видел Сталина как раз перед началом войны. А тут, собственно говоря, лишь продолжение. Он находился в состоянии шока…

Хочу пояснить. Когда Хрущёв в самом конце упоминает о своих встречах со Сталиным накануне войны, он имеет в виду чуть более ранний эпизод своих мемуаров, повествующий о том, что сам он перед войной уехал из Москвы в Киев позже, чем ему этого хотелось. А получилось так из-за того, что его долго не отпускал из Москвы Сталин. Не отпускал же он его, так как БОЯЛСЯ накануне войны остаться в Кремле один. Без Хрущёва. Ну как так? Он в Москве, а Хрущёв в Киеве. Ведь страшно же.

Почитайте об этом у Хрущёва сами. Уверяю, получите массу удовольствия.

Но это замечание по ходу, так сказать.

По существу же мы с вами видим вот что.

Хрущёв признаёт, что сам он свидетелем этих событий не был (удивительно было бы, если бы он утверждал обратное, поскольку известно, что самого его начало войны застало на Украине). Но, как утверждает он, безоговорочно верит рассказанному. Поскольку видел, как боялся Сталин надвигающейся войны. Боялся настолько, кто никак не мог решиться отпустить от себя храбреца Хрущёва. Единственного, надо полагать, кто мог его уберечь тогда от парализующего страха перед Гитлером.

Итак. Получается, что история эта предъявлена миру вовсе не очевидцем.

Это пересказ.

И пересказ примечательнейшего автора.

Обратим внимание на то, что рассказал эту историю Хрущёву не кто иной, а именно Берия.

Причём, заметим, о том, что, когда началась война, Сталин был в Кремле, Хрущёву, по его собственным словам, рассказали двое. Маленков и Берия.

А вот о том, как Сталин перепугался, рассказал ему почему-то уже только один из них.

Берия.

Без участия Маленкова.

Теперь, внимание. Очень важный вопрос.

А почему Хрущёв не упоминает о том, что то же самое рассказали ему другие близкие тогда Сталину люди? Те самые люди, которые действительно видели Сталина в начале войны. Например, Молотов. Каганович. Ворошилов. Тот же Маленков. Или Микоян, такой же как и сам Хрущев беззаветный борец со сталинизмом? Уж этот бы не смолчал, надо думать.

Нет, не упомянул.

Понятно, можно допустить, что при жизни Сталина они его боялись, поэтому предпочитали об этом факте между собой не говорить. Один только выдающийся смельчак нашёлся — Берия Л.П.

А после смерти Сталина? Почему никто из них не повторил для Хрущёва эту замечательную историю после смерти Сталина?

Вот Хрущёв пишет.

«Конечно, у меня не было возможности спросить Сталина, было ли это именно так».

Это, извините, дураку понятно, что не было у него такой возможности, мог бы и не писать об этом. Тем не менее, написал. А знаете почему?

Да потому что надо же было что-то написать в том самом месте своего произведения, где напрашивалась фраза о том, почему это у Н.С.Хрущёва «не было возможности спросить» о том же самом у своих коллег по Политбюро после смерти Сталина.

Ведь не спросил же.

А почему?

Как бы там ни было, но о том, что сказанное Берией кто-то из них повторил пусть даже косвенно, Хрущёв промолчал.

Причина этого, я думаю, достаточно очевидна.

Посмотрим, чем друг от друга отличались все эти люди в тот момент, когда Хрущёв надиктовывал свои воспоминания.

Отличие между ними есть. Существенное.

И простое.

Упомянутые мной сановники были тогда живы.

Берия был к тому времени мёртв.

Иными словами, Хрущёв говорит о том, что всё, им рассказанное, поведал ему удобно мёртвый Берия. Но ничего не говорит о том, что подобные же истории рассказывали неудобно живые на тот момент другие члены Политбюро.

Но, простите, именно Хрущёв (сотоварищи, конечно) и убил как раз позднее упомянутого Берию.

И не просто убил.

Это именно Хрущёв рассказал о Берии, что тот был английским шпионом. Именно Хрущёв рассказал о нём то, что Берия готовил государственный переворот «против партии и советского правительства». Именно Хрущёв рассказал о Берии другие фантастические истории, связанные с его обвинением.

Думаю, здесь нет людей настолько наивных, чтобы поверили в то, что обвинения в адрес Берии придумывал один Руденко?

Так вот. Именно о Берии Хрущёв рассказал и то ещё, что историю о поведении Сталина передал ему опять-таки именно он.

Забавно, да?

Одно лирическое отступление.

Причина разнообразных хрущёвских рассказов о Сталине в общем-то ясна и банальна. Обычная ненависть, правда не совсем обычного накала.

Причина того, что «рядовые читатели» десятилетиями сочувственно кивали, слушая это, понятна тоже. «Рядовому» разбираться во всём этом — это значит прилагать умственное усилие в той области, где для него и так всё ясно. В силу уже его личной неприязни к Сталину. Возникшей по той или иной причине, да мало ли их, этих самых причин.

Но меня поражает другое.

Меня поражает то обстоятельство, что наши «рядовые читатели» до сих пор безоговорочно принимают на веру слова из того же самого источника, откуда появились сногсшибательные истории про построение коммунизма к 1980 году. Или не менее увлекательные речи про спасение СССР от продовольственных трудностей с помощью повсеместного выращивания известного злака.

Причём верят ему настолько благоговейно, что принимают как безусловную истину не только его рассказы. Но даже и его пересказы.

Ну, хорошо. Во времена «тоталитарной деспотии» большая часть документов была под замком. Поэтому, когда нам врали, а люди вранью верили — это простительно. Но сейчас-то? Когда всех дел-то — это взять и прочесть?

Есть такой документ (он частично опубликован).

Журнал посетителей Сталина, который вел его личный секретарь Поскребышев.

Вот его записи за военный июнь 1941 года.

Привожу по сборнику документов «1941 год», т.2.

Изданного, между прочим, международным фондом «Демократия». Под редакцией одного из самых ярых антисталинистов современности — академика А.Н. Яковлева.

Раздел «Июнь 1941 года».


22 июня 1941 года

1. т. Молотов вход в 5-45 м. выход 12–05 м.

2. т. Берия вход 5-45 м. выход 9-20 м.

3. т. Тимошенко вход в 5-45 м. выход 8-30 м.

4. т. Мехлис вход в 5-45 м. выход 8-30 м.

5. т. Жуков вход в 5-45 м. выход 8-30 м.

6. т. Маленков вход 7-30 м. выход 9-20 м.

7. т. Микоян вход в 7-55 м. выход 9-30 м.

8. т. Каганович Л. М. в 8-00 м. выход 9-35 м.

9. т. Ворошилов вход 8-00 м. выход 10–15 м.

10. т. Вышинский вход 7-30 м. выход 10–40 м.

11. т. Кузнецов вход в 8-15 м. выход 8-30 м.

12. т. Димитров вход 8-40 м. выход 10–40 м.

13. т. Мануильский в 8-40 м. выход 10–40 м.

14. т. Кузнецов вход 9-40 м. выход 10–20 м.

15. т. Микоян вход 9-50 м. выход 10–30 м. \301\

16. т. Молотов вход в 12–25 м. выход 16–45 м.

17. т. Ворошилов вход в 10–40 м. выход 12–05 м.

18. т. Берия вход в 11–30 м. выход 12–00 м.

19. т. Маленков вход 11–30 м. выход 12–00 м.

20. т. Ворошилов вход 12–30 м. выход 16–45 м.

21. т. Микоян вход в 12–30 м. выход 14–30 м.

22. т. Вышинский в 13–05 м. выход 15–25 м.

23. т. Шапошников в 13–15 м. выход 16–00 м.

24. т. Тимошенко в 14–00 м. выход 16–00 м.

25. т. Жуков вход 14–00 м. выход 16–00 м.

26. т. Ватутин вход 14–00 м. выход 16–00 м.

27. т. Кузнецов вход 15–20 м. выход 15–45 м.

28. т. Кулик вход 15–30 м. выход 16–00 м.

29. т. Берия вход в 16–25 м. выход 16–45 м.

Последние вышли

в 16–45 м.


23/VI-41 года

1) т. Молотов вх. 18 ч. 45 выход 1 ч. 25

2) т. Жигарев 18–25 выход 20 ч. 45

3) т. Тимошенко 18 ч. 59 выход 20 ч. 45

4) т. Меркулов 19–10 вых. 19 ч.25

5) т. Ворошилов 20 час. выход 1 ч. 25

6) т. Вознесенский 20 ч. 50 выход 1 ч. 25

7) т. Мехлис вход 20 ч. 55 вых. 22 ч. 40

8) т. Каганович Л. 23 ч. 15 вых. 1 ч. 10

9) т. Ватутин 23 ч. 55 вых. 0 ч. 55 м.

10) т. Тимошенко 23 ч. 55 вых. 0 ч. 55

11) т. Кузнецов 23 ч. 55 вых. 0 ч. 50

12) т. Берия 24 часа выход 1 ч. 25 м.

13) т. Власик 0 ч. 50 м. вых. 0 ч. 55

Последние вышли

1 ч. 25 мин. 24/VI- 41


24 июня 1941 г.

1. т. Малышев 16.20–17.00

2. т. Вознесенский 16.20–17.05

3. т. Кузнецов 16.20–17.05

4. т. Кизаков (Лен) 16.20–17.05

5. т. Зальцман 16.20–17.05

6. т. Попов 16.20–17.05

7. т. Кузнецов (кр. м. фл.) 16.45–17.00

8. т. Берия 16.50–20.25

9. т. Молотов 17.05–21.30

10. т. Ворошилов 17.30–21.10

11. т. Тимошенко 17.30–20.55

12. т. Ватутин 17.30–20.55

13. т. Шахурин 20.00–21.15

14. т. Петров 20.00–21.15

15. т. Жигарев 20.00–21.15

16. т. Голиков 20.00–21.20

17. т. Щербаков 18.45–20.55

18. т. Каганович 19.00–20.35

19. т. Супрун 20.15–20.35

20. т. Жданов 20.55–21.30

Последние вышли

21.30 м.


25 июня 1941 Г.

1. т. Молотов 1 ч. 00 — 5.50

2. т. Щербаков 1.05 — 4.30

3. т. Пересыпкин 1.07-1.40

4. т. Каганович 1.10 — 2.30 \429\

5. т. Берия 1.1 5–5.25

6. т. Меркулов 1.35 — 1.40

7. т. Тимошенко 1.40 — 5.50

8. т. Кузнецов 1.40-5.50

9. т. Ватутин 1.40 — 5.50

10. т, Микоян 2.00 — 5.30

11. т. Мехлис 1.20 — 5.20

Последние вышли

5 ч. 50


25 июня 1941 года

1. т. Молотов вход 19–40 м. выход 1-5м.

2. т. Ворошилов вход в 1 9-40 м. выход 1-15 м.

3. т. Малышев вход 20–05 м. выход 21–10 м.

4. т. Берия вход в 20–10 м. выход 21–10 м.

5. т. Соколов вход 20–10 м. выход 20–55 м.

6. т. Тимошенко в 20–20 м. выход 24–00 м.

7. т. Ватутин в 20–20 м. выход 21–10 м.

8. т. Вознесенский 20–25 м. выход 21–10 м.

9. т. Кузнецов вход 20–30 м. выход 21–40 м.

10. т. Федоренко вход в 21 — 1 5 м. выход 24–00 м.

11. т. Каганович вход 21–45 м. выход 24–00 м.

12. т. Кузнецов вход 21–50 м. выход 24–00 м.

13. т. Ватутин вход 22–10 м. выход 24–00 м.

14. т. Щербаков вход 23–00 м. выход 23–50 м.

15. т. Мехлис вход в 20–10 м. выход 24–00 м.

16. т. Берия вход 00–25 м. выход 1-15 м.

17. т. Вознесенский 00–25 м. выход 1-00 м.

18. т. Вышинский в 00–35 м. выход 1-00 м.

Последние вышли

в 1-00 м.


26 июня 1941 года

1. т. Каганович Л. 12 ч. 10 вых. 16 ч. 45

2. т. Маленков 12 ч. 40 вых. 16 ч. 10

3. т. Буденный 12 ч. 40 м. вых. 16 ч. 10

4. т. Жигарев 12–40 16 ч. 10

5. т. Ворошилов 12 ч. 40 16 ч. 30 м.

6. т. Молотов 12 ч. 50 вых. 16–50

7. т. Ватутин вх. 13 час. вых. 16 ч. 10

8. т. Петров 13 ч. 15 м. вых. 16 ч. 10

9. т. Ковалев 14 час. вых. 14 ч. 10 м.

10. т. Федоренко 14 ч. 10 вых. 15 ч. 30

11. т. Кузнецов 14–50 вых. 16 ч. 10

12. т. Жуков 15 час. вых. 16 ч. 10 м.

13. т. Берия 15–10 вых. 16–20

14. т. Яковлев 15–15 вых. 16 ч.

15. т. Тимошенко 13 ч. вых. 16 ч. 10

16. т. Ворошилов 17–45 вых. 18 ч. 25

17. т. Берия 17 ч. 45 вых. 19–20

18. т. Микоян 17–50 выход 18 ч. 20

19. т. Вышинский 18 ч. выход 18 ч. 10

20 т. Молотов 19 час. выход 23 ч. 20

21. т. Жуков 21 час. вых. 22 ч.

22. т. Ватутин 21 ч. 22 часа

23. т. Тимошенко 21 ч. выход 22 ч. \430\

24. т. Ворошилов 21 час. выход 22 ч, 10

25. т. Берия 21 час вых. 22 ч. 30

26. т. Каганович Л. 21–05 выход 22–45

27. г. Щербаков 22 час. вых. 22 ч. 10 м.

28. т. Кузнецов 22 час. вых. 22 ч. 20

Последн. вышли

22 ч. 20


27 июня 1941 года

1. т. Вознесенский 16.30–16.40

2. т. Молотов 17.30–18.00

3. т. Микоян 17.45–18.00

4. т. Молотов 19.35–19.45

5. т. Микоян 19.35–19.45

6. т. Молотов 21.25–24.00

7. т. Микоян 21.25-2.35

8. т. Берия 21.25–23.10

9. т. Маленков 21.30 — 0.47

10. т. Тимошенко 21.30–23.00

11. т. Жуков 21.30–23.00

12. т. Ватутин 21.30–22.00

13. т. Кузнецов 21.30–23.30

14. т. Жигарев 22.05 — 0.45

15. т. Петров 22.05 — 0.45

16. т. Сококоверов 22.05 — 0.45

17. т. Жаров 22.05-0.45

18. т. Никитин 22.05 — 0.45

19. т. Титов 22.05 — 0.45

20. т. Вознесенский 22.15–23.40

21. т. Шахурин 22.30–23.10

22. т. Дементьев 22.30–23.10

23. т. Щербаков 23.25–24.00

24. т. Шахурин 0.40-0.50

25. т. Меркулов 1.00 — 1.30

26. т. Каганович 1.10 — 1.35

27. т. Тимошенко 1.30-2.35

28. т. Голиков 1.30 — 2.35

29. т. Берия 1.30-2.35

30. т. Кузнецов 1.30 — 2.35

Последние вышли

2.40


28 июня 1941 г.

1. т. Молотов вход в 19–35 м. выход 00–50 м.

2. т. Маленков вход 19–35 м. выход 23–10 м.

3. т. Буденный вход 19–35 м. выход 19–50 м.

4. т. Меркулов вход 19–45 м. выход 20–05 м.

5. т. Булганин вход 20–15 м. выход 20–20 м.

6. т. Жигарев вход 20–20 м. выход 22–10 м.

7. т. Петров вход 20–20 м. выход 22–10 м.

8. т. Булганин вход 20–40 м. выход 20–45 м.

9. т. Тимошенко вход 21–30 м. выход 23- Юм.

10. т. Жуков вход 21–30 м. выход 23–10 м.

11. т. Голиков вход 21–30 м. выход 22–55 м.

12. т. Кузнецов вход в 21–50 м. выход 23-Ю м.

13. т. Кабанов вход 22–00 м. выход 22–10 м.

14. т. Стефановский 22–00 м. выход 22–10 м.

15. т. Супрун вход в 22–00 м. выход 22-Ю м.

16. т. Берия вход 22–40 м. выход 00–50 м.

17. т. Устинов вход в 22–55 м. выход 23–10 м.

18. т. Яковлев из ГАУ НКО вход 22–55 м. выход 23–10 м.

19. т. Щербаков вход 22–10 м. выход 23–30 м.

20. т. Микоян вход 23–10 м. выход 00–50 м.

21. т. Меркулов вход 24–00 м. выход 00–15 м.

Последние вышли

в 00–50 м.


Данные эти приводились уже в некоторых исследованиях, тем не менее, не вижу ничего зазорного в том, чтобы воспроизвести их здесь ещё раз. Замечу сразу, что у всех ранее приведённых цитат из журнала Поскрёбышева есть одна и та же особенность. Приведённые оттуда сведения чаще всего заканчиваются 28 июня 1941 года.

А вот продолжение их используется значительно реже. Возможно, это связано с тем, что именно 28 июня обрывается воспроизведение этого документа, опубликованное в сборнике, на который я сослался.

Данные за 1 июля были взяты мной с Вики-ресурса, но рискну тем не менее обратить на них ваше внимание.


1 июля 1941 года

1. Молотов 16.40–19.45

2. Берия чл. ГКО 16.40–18.30

3. Маленков чл. ГКО 16.40–18.00

4. Щербаков 16.50–19.15

5. Тимошенко чл. Ставки 16.50–19.00

6. Жуков 16.50–19.00

7. Каганович 17.10–18.50

8. Гусев 17.30–18.30

9. Королев 17.30–18.32

10. Трубецкой Нач. ВОСО 17.30–18.30

11. Микоян чл. ГКО 17.45–19.20

12. Андреев чл. Политбюро 18.50–19.45

13. Вознесенский 19.05–19.20

14. Щербаков 22.40–23.50

15. Молотов 22.45–01.30

16. Шахурин 23.10–01.20

17. Маленков 23.15–01.20

18. Жигарев 23.15–01.10

19. Шкирятов 1-й секр. Горьк. ком. ВКП(б) 00.26–01.00

20. Петров 00.50–01.10

21. Яковлев гл. констр. ВВС 00.50–01.10

22. Берия 00.55–01.20

23. Вознесенский 01.00–01.10

Последние вышли 01.30 З/VII-41


Итак. Согласно записям в этом журнале, с 22 по 28 июня Сталин находился неизменно на рабочем месте. И не просто находился, а работал, причём в очень напряжённом режиме. Практически ни одной минуты в эти дни Сталин не оставался в одиночестве. Одни руководители и специалисты сменялись тут же другими руководителями и специалистами. Одни вопросы сменялись другими, иногда бесконечно далёкими от только что рассмотренных.

Но это, заметьте, сведения только о работе его приемной в Кремле. Не считая тех, с кем он общался по телефону. И не считая тех, кого он принимал в здании ЦК на Старой площади. Или на Ближней даче.

Давайте вспомним здесь же ещё и о том, что руководить — это значит несколько больше того, чтобы с кем-то совещаться.

Вот скажите. А у него время-то было при таком плотном графике работы в эти дни, чтобы еще и прятаться? Или кто-то всерьез полагает, что в эти дни он руководил страной, не вылезая из-под кровати?

А вот за 29 и 30 июня записей в журнале нет. Сталин эти два дня никого в Кремле не принимал. Это так.

Записи в журнале о времени, когда у Сталина в Кремле появляются посетители, возобновляются, как мы с вами видели, с 1 июля.

Только означает ли это, что он в эти два дня не работал?

Или «прятался», как утверждает Хрущёв?

* * *

Я хочу привести отрывки из одного документа, где говорится о событиях именно этих двух дней. Это воспоминания Микояна о начале войны.

Они, кстати, заметно перекликаются с версией, рассказанной Хрущёвым.

Воспроизвожу по сборнику документов «1941 год», т.2. Документ N 654.

Итак.

…На седьмой день войны, 28 июня, фашистские войска заняли Минск. Связь с Белорусским военным округом прервалась.

29 июня вечером у Сталина в Кремле собрались Молотов, Маленков, я и Берия.

Подробных данных о положении в Белоруссии тогда еще не поступило. Известно было только, что связи с войсками Белорусского фронта нет.

Сталин позвонил в Наркомат обороны Тимошенко. Но тот ничего путного о положении на Западном направлении сказать не смог.

Встревоженный таким ходом дела, Сталин предложил всем нам поехать в Наркомат обороны и на месте разобраться с обстановкой.

В Наркомате были Тимошенко, Жуков, Ватутин.

Сталин держался спокойно, спрашивал, где командование Белорусским военным округом, какая имеется связь.

Жуков докладывал, что связь потеряна и за весь день восстановить ее не могли.

Потом Сталин другие вопросы задавал: почему допустили прорыв немцев, какие меры приняты к налаживанию связи и т. д.

Жуков ответил, какие меры приняты, сказал, что послали людей, но сколько времени потребуется для установления связи, никто не знает.

Около получаса поговорили, довольно спокойно. Потом Сталин взорвался: что за Генеральный штаб, что за начальник штаба, который так растерялся, не имеет связи с войсками, никого не представляет и никем не командует. Была полная беспомощность в штабе. Раз нет связи, штаб бессилен руководить.

Жуков, конечно, не меньше Сталина переживал состояние дел, и такой окрик Сталина был для него оскорбительным. И этот мужественный человек разрыдался как баба и выбежал в другую комнату. Молотов пошел за ним. Мы все были в удрученном состоянии. Минут через 5-10 Молотов привел внешне спокойного Жукова, но глаза у него еще были мокрые…

Обратите внимание на то, как терпеливо (полчаса) выслушивал Сталин беспредметные ответы военного руководства, не знавшего ни о том, что происходит на фронтах (что еще не так страшно, такое в кризисные моменты бывает достаточно часто), ни, самое главное, о том, что надо предпринять для того, чтобы хоть как-то прояснить ситуацию.

Вот где мы видим настоящую растерянность, а не под кроватью у Сталина.

Заметим также, что для начальника Генерального Штаба армии любого государства главным достоинством является не то, что он «переживает» состояние дел. А то, какие он принимает меры для того, чтобы этим состоянием дел управлять.

И еще отметим, что вечером 29 июня Сталин продолжает активную деятельность. Не проявляя при этом никаких признаков страха. Даже (и это весьма показательно) в изложении одного их своих самых ярых позднейших ненавистников.

Возьмём на заметку ещё и то, что записей в журнале посетителей нет по уважительной причине — Сталин вечером этого дня находился в Наркомате обороны. Жуков, между прочим, в своих мемуарах упоминает, что Сталин в этот день приезжал в Наркомат Обороны даже не один, а два раза.

Но продолжим читать воспоминания Микояна.

…Сталин был очень удручен. Когда вышли из наркомата, он такую фразу сказал: Ленин оставил нам великое наследие, мы — его наследники — все это… (Многоточие проставлено в публикации вежливым Микояном. Мы же с вами знаем уже, что Сталин сказал тогда: «просрали» — В.Ч.) Мы были поражены этим высказыванием Сталина. Выходит, что все безвозвратно мы потеряли? Посчитали, что это он сказал в состоянии аффекта…

Да какой уж здесь аффект? Сказал тогда Сталин голую правду.

И заметьте, как за этим высказыванием Микоян гордо расправляет плечи: уж мы де, в отличие от Сталина, не растерялись…

Как видим, слова Сталина подтверждает другой очевидец (кроме того, о них же упоминал позднее и Молотов). Но произнесены они были вовсе не в день «когда началась война», как утверждал это Хрущёв, а спустя неделю. И не на каком-то мифическом совещании руководства, а в качестве послесловия Сталина к сцене в Генштабе. Вполне точного послесловия, повторю ещё раз.

Должен заметить, что любой нормальный человек после такой сцены общения с высшим военным командованием страны в той обстановке и не мог ощутить (или высказать) ничего существенно иного, нежели высказал (и, видимо, ощутил) тогда Сталин. Разве что любой другой человек выразился бы, скорее всего, куда более матерно.

Но.

Обратите внимание на то, что А.И.Микоян не упомянул ничего, даже близко похожего на то, что Сталин заявил здесь же о своём отходе от руководства.

Вообще-то видно из этого отрывка, что рассказ Хрущёва опирался во многом на рассказ как раз Микояна. Чего, впрочем, и следовало ожидать, поскольку наиболее близким к нему человеком на почве антисталинизма стал после смерти Сталина именно Микоян.

И, как видим, тому же Микояну было что рассказать о тех событиях. Поскольку был он их непосредственным свидетелем.

Но почему же тогда Хрущёв в своих воспоминаниях в связи с этим рассказом не упомянул Микояна? Почему о рассказе ненавистного Берии упомянул, а о рассказе Микояна, друга своего закадычного, промолчал?

А просто всё. Не мог он сослаться на Микояна. Поскольку в его собственном изложении появились некоторые дополнительные живописные детали, которых нет у Микояна. Эпизод смещается на начало войны, появляются заявление Сталина об отходе от руководства, его бегство на дачу, где он спрятался от окружающего мира.

Если бы он связал свой рассказ с именем Микояна, то тому, при всей его ненависти к Сталину, волей-неволей пришлось бы публично опровергать фантазии Хрущёва. Потому что, повторю, были ещё живы другие свидетели тех событий.

Всё это Хрущёв, конечно же, не мог не понимать.

Потому-то имя Микояна и не прозвучало. Зато прозвучало имя Берии. Самой удобной на тот момент фигуры.

Тем не менее, микояновское авторство основы хрущёвского рассказа, так или иначе, но просматривается. Видно оно отчётливо и из дальнейшего повествования Микояна.

…На следующий день, около четырех часов, у меня в кабинете был Вознесенский. Вдруг звонят от Молотова и просят нас зайти к нему.

Идем. У Молотова уже были Маленков, Ворошилов, Берия. Мы их застали за беседой. Берия сказал, что необходимо создать Государственный Комитет Обороны, которому отдать всю полноту власти в стране. Передать ему функции Правительства, Верховного Совета и ЦК партии. Мы с Вознесенским с этим согласились. Договорились во главе ГКО поставить Сталина, об остальном составе ГКО не говорили. Мы считали, что в имени Сталина настолько большая сила в сознании, чувствах и вере народа, что это облегчит нам мобилизацию и руководство всеми военными действиями. Решили поехать к нему. Он был на ближней даче.

Молотов, правда, сказал, что у Сталина такая прострация, что он ничем не интересуется, потерял инициативу, находится в плохом состоянии.

Тогда Вознесенский, возмущенный всем услышанным, сказал: Вячеслав, иди вперед, мы — за тобой пойдем. Это имело тот смысл, что если Сталин будет себя также вести и дальше, то Молотов должен вести нас и мы за ним пойдем. Другие члены Политбюро никаких подобных высказываний не делали и на заявление Вознесенского не обратили внимания. У нас была уверенность в том, что мы можем организовать оборону и можем сражаться по-настоящему. Однако это пока не так легко будет. Никакого упаднического настроения у нас не было. Но Вознесенский был особенно возбужден.

Приехали на дачу к Сталину. Застали его в малой столовой сидящим в кресле. Он вопросительно смотрит на нас и спрашивает: зачем пришли? Вид у него был спокойный, но какой-то странный, не менее странным был и заданный им вопрос. Ведь, по сути дела, он сам должен был нас созвать.

Молотов от имени нас сказал, что нужно сконцентрировать власть, чтобы быстро все решалось, чтобы страну поставить на ноги. Во главе такого органа должен быть Сталин.

Сталин посмотрел удивленно, никаких возражений не высказал. Хорошо, говорит.

Тогда Берия сказал, что нужно назначить 5 членов Государственного комитета обороны. Вы, товарищ Сталин, будете во главе, затем Молотов, Ворошилов, Маленков и я (Берия)…

Думаю, можно на этом остановиться.

Давайте отметим несколько моментов.

Сталин фактически выпадает из рабочего ритма примерно на сутки: с вечера 29 июня (сцена в Генштабе) до вечера 30 июня (в 16 часов этого дня перечисленные Микояном лица собираются в Кремле, потом едут в Кунцево).

При этом не забудем широко известный «перевернутый» распорядок дня Сталина, когда работал он именно ночью, а днем спал.

И ещё. отметим такой любопытный штрих. Молотов делится своими впечатлениями от поведения Сталина. Это означает, что виделся он со Сталиным после сцены в Генштабе и до общего сбора сановником. А раз виделся, значит, говорил с ним. Один или не один, не ясно. Ясно только, что без Микояна.

«Бригада вождей», названная Микояном, собирается 30 июня где-то в 16 часов.

Что же получается?

А получается вот что. Сталин отсутствовал для своих соратников всего несколько часов. Это вечер 29-го и ночь с 29 на 30 июня. Когда эти соратники спали. И первая половина дня 30 июня. Когда Сталин обычно ещё не появлялся в Кремле.

И всего-то? Это, выходит, он эти несколько часов и прятался?

Потому что, говорят, страшно ему было.

Всю неделю напряженно работал, и все думал: как бы это ему половчее спрятаться. Наконец — дорвался. Спрятался. На несколько часов.

А позвольте-ка спросить.

Почему же это он никуда не прятался спустя всего несколько месяцев, осенью 1941 года? Тогда ведь опасность была не отвлечённой, а вполне конкретной. Поскольку возможная гибель (не в переносном, а в самом что ни на есть прямом смысле) была не за одну тысячу километров, как это было в июне, а всего в 30 километрах от Спасских ворот Кремля.

Сталин же в это время оставался в Кремле. Причём не просто не прятался, а оставался здесь демонстративно. В том смысле, что официально об этом никогда не сообщалось. Но всем было известно — Сталин здесь. Сталин на месте.

А раз знали многие, то знала об этом, конечно же, и германская разведка.

Этого, кстати, не мог не понимать и сам Сталин.

Но как раз в этом случае соображения максимальной личной безопасности были им отвергнуты. Потому что армия должна была знать, где находится её высший командир.

Это было необходимо для того, чтобы поддержать боевой дух сражающихся войск.

Во все времена этот приём использовался для укрепления боевого духа армии, а значит для достижения победы. Потому что победа во многом зависит именно от него. По сравнению с этим вопросы личной безопасности полководца всегда оставались на втором месте.

Сталин здесь ничего нового не придумал. Он просто поступил так же.

На фоне ЭТОГО жалкая и беспомощная байка о том, что Сталин спрятался в тот момент, когда немцы были за тысячу километров от Москвы, выглядит просто нелепо.

* * *

Я, в связи вот с этой легендарной историей, хочу задать всего один вопрос. Простой и незатейливый.

Господа обличители Сталина.

Сталин не святой, конечно. И дел наделал в своей жизни разных, в том числе и бесчеловечных. Это ясно.

Но это Сталин.

А вот вы. Скажите, пожалуйста.

Почему вам для утверждения вашей высокоморальной позиции в отстаивании принципов гуманизма требуется лгать? Или, что равнозначно, изо всех сил отстаивать эту самую ложь?

Я не говорю о том — много лгать или мало (вообще-то получается, что очень много). Зачем вам лгать вообще?

Почему для того, чтобы утверждать гуманность и человеколюбие, эта самая ложь требуется вам в принципе?

Хочу также обратить особое внимание вот на что.

Несмотря на то, что это самый простой для опровержения из мифов о Сталине, забывать о нём или высмеивать его не стоит. Помнить о нём нужно постоянно и относиться к нему следует предельно серьёзно. Потому что устойчивое циркулирование в общественном мнении этого эпизода начала войны не было, конечно, случайным и самопроизвольным явлением. Только наивные люди, незнакомые к тому же с современными методиками манипулирования общественным сознанием, могут вообразить себе, что эта предельно глупая история могла самостоятельно просуществовать в качестве истины в течение ни много, ни мало — полувека. И продолжать существовать до сих пор.

Об этом надо помнить.

Всегда помнить.

Поэтому и предполагаю занять внимание читателей этой историей несколько больше времени, чем она того заслуживает. Кроме того, стоит она подробного обсуждения ещё и потому, что связано всё это с некоторыми другими важными событиями начала войны.

* * *

Обратим внимание на два примечательных момента в рассказе Микояна.

Первый.

Берия предлагает коренным образом изменить всю систему государственной власти в стране.

Предлагает не Сталину.

А кучке его приближенных, неуютно чувствующих себя вот уже несколько часов без Хозяина.

Молотов инициативу Берии тут же бодро подхватывает и, получив одобрение остальных присутствующих, позднее, уже в присутствии Сталина, первым озвучивает это предложение.

Затем его слова, обращенные к Сталину, дополняет все тот же самый вездесущий Берия.

Согласитесь, что в самой этой мизансцене видится некая срежиссированность. Два персонажа (между прочим, наиболее приближённых тогда к Сталину) выдвигают предложение в одном месте — для членов политбюро. Вспомним о том, что по крайней мере один из этих двоих совершенно точно виделся перед этим со Сталиным.

Потом они же повторяют это предложение уже в другом месте — для Сталина, изменив единственно очередность своих выступлений. Все остальные члены политбюро молчат и соглашаются, ничего не предложив и не возразив.

Между тем, если такая инициатива, связанная с деликатной областью, прямо затрагивающей личную власть Сталина, по какой-то причине тому бы не понравилась, это могло иметь для Берии (да и Молотова) далеко идущие последствия.

Дело в том, что предложение-то это, при всей его кажущейся простоте, замахивалось ни много ни мало, но на власть не чью-нибудь, а ЦК ВКП (б), который предложением этим низводился до ранга совершенно невнятной организации, подчинённой непонятно какому органу.

Предложения такого калибра обычно, конечно же, должны были заранее согласовываться со Сталиным. И вдруг — такая инициатива. И без согласования со Сталиным.

Ведь Микоян (я так его понял) подразумевает, что предложение это не согласовывалось предварительно со Сталиным.

А кто ему об этом сказал? Берия? Молотов?

Кто-нибудь считает их наивными людьми?

Момент второй.

Молотов говорит о том, что Сталин находится в прострации, ничем не интересуется и тому подобное.

Но это только слова Молотова. Никто другой, как можно это понять из рассказа Микояна, Сталина с вечера 29-го не видел.

Между тем, вот Микоян описывает далее вечер 30 июня и их приезд к Сталину. И, как это ни странно, ничего о прострации Сталина фактически не упомянул. И о том, что Сталин ничем не интересуется, не упомянул тоже.

Иными словами, описание Микояном Сталина в той ситуации, когда они к нему приехали 30 июня, ничем фактически не подтверждает слова Молотова.

Посмотрим еще раз. Вчитаемся повнимательнее.

«Вид у него был спокойный, но какой-то странный, не менее странным был и заданный им вопрос. Ведь, по сути дела, он сам должен был нас созвать».

Обратим внимание на такое слово — «спокойный».

И одновременно.

Странный вид. А чем странный?

Глаза блестят? Или взгляд, наоборот, потухший? Затравленный? Мечется по комнате? Или, наоборот, не может шевельнуть рукой?

Так чем же странный-то у него вид, а? Хотя бы слово об этом. В пояснение, так сказать.

Тем более, если сам только что упомянул о том, что Сталин вполне себе СПОКОЕН.

Не стал Микоян углубляться в пояснения. Не стал добавлять ничего более конкретного вдобавок к туманному «странный».

Видно, что Микоян очень старается здесь подтвердить как-то слова Молотова своими личными наблюдениями. Только нет у него ничего для этого. Иначе обязательно упомянул бы.

Верен себе остался Анастас Иванович. И традиционно умён.

И хрущёвские рассказы про испуганного Сталина опровергать не захотел. И не захотел становиться посмешищем в глазах своих бывших коллег по власти, рассказывая о сталинском страхе.

Странный вопрос. Чем странный?

Сталин обычно в Кремле появлялся ближе к вечеру. Во всяком случае, именно тогда в его кабинет начинали проходить люди. Эти же приехали к нему на дачу примерно в это же самое время.

Так почему странный?

И почему он должен был их созвать? В связи с чем? С тем важным вопросом, с которым они к нему пришли?

Так ведь подразумевается в рассказе Микояна, что Сталин об этом вопросе ничего не знает.

По-моему, здесь Микоян невольно проговорился. Обмолвился таким образом, что становится ясно его собственное невысказанное мнение о том, что с вопросом такой важности Сталин должен был сам их вызвать. То есть засветил свою догадку о том, что Сталин прекрасно знал о том, с чем к нему приехали его «бояре».

Микоян ведь тоже не был наивным человеком. Знал он прекрасно (член ЦК с 1923 года) манеру Сталина «готовить вопрос».

Давайте-ка вспомним ещё раз, как описывал адмирал Исаков эту самую привычку Сталина.

…Когда же у него было ощущение предварительное, что вопрос в генеральном направлении нужно решить таким, а не иным способом, — это называлось «подготовить вопрос», так, кстати, и до сих пор называется, — он вызывал двух — трех человек и рекомендовал им выступить в определенном направлении…

Так. А кто у нас последним разговаривал со Сталиным? Один на один?

Думаю, понятно, кем были эти двое в эпизоде, описанном Микояном.

Я имею в виду Молотова и Берию.

Да, конечно же, были они голосом самого Сталина.

* * *

Подтверждает это также и одна странность в описании визита членов Политбюро на дачу Сталина. В описании этом, как у Хрущёва, так и у Микояна, отсутствует один существенный элемент декорации.

У них получается примерно так. Приехали незваные, без приглашения. Зашли в дом, открыли дверь, там Сталин. Который очень их приходу удивился. «Что это вы, ребята, без звонка, а у меня и холодильник пустой».

Вроде так получается.

Но во всей этой житейски обыденной картинке диссонансом звучит небольшой и совершенно частный вопрос.

А охрана?

Микоян описывает нам сталинское удивление, которое он явственно углядел у него на лице.

Между тем, вспомним адмирала Исакова.

…он умел превосходно прятать себя и свое мнение. Я уже вам говорил об этом, но хочу повторить: мимика его была чрезвычайно бедной, скупой; он не делал подчеркнуто непроницаемого выражения лица, но лицо его было спокойно… По его лицу невозможно или почти невозможно было угадать направление его мыслей…

Да, конечно, неожиданность события могла сбить невозмутимость с его лица. Наверное, могла.

Но только неожиданность. Внезапность. Секундный расплох.

Это, собственно, и имел в виду Микоян. Они позвонили (постучали), дверь открылась и — ах… Не ожидавший их Сталин в ступоре и замешательстве. Удивлён неимоверно. И всячески это удивление демонстрирует внешне.

Между тем, давайте подумаем о том, что неминуемо осталось за кадром этого описания.

К Сталину без приглашения не ездили. Это был не просто порядок, это была процедура, связанная с обеспечением его безопасности. Да, конечно, могла возникнуть пожарная ситуация, когда кому-то позарез нужно было приехать к Сталину. Ну так ведь для того, чтобы в гости к Сталину напроситься, достаточно было сделать совсем простую вещь.

Позвонить по телефону. И Сталин ответит, приезжать или нет.

Сталин не отвечает? Так чего проще. Позвонить дежурному офицеру охраны. Попросить доложить Сталину устно. Сталин приказал его не беспокоить? Тогда имейте в виду, что к нему всё равно едет группа членов Политбюро. По соображениям государственной важности.

И здесь уже, велел вождь его не беспокоить или нет, выхода у охранника нет. Потому что возникает ситуация, прямо связанная с его профессией. Безопасность охраняемого объекта. Мало ли зачем эти люди едут? Доложить Сталину в этом случае он просто обязан. Потому что, когда те приедут, именно он окажется крайним в ситуации, когда лично ему надо решать — стрелять в членов советского и партийного руководства или пропустить их к вождю. Пропустить вопреки опять-таки прямому запрету Сталина.

Иными словами, хочет их Сталин видеть или нет, дело не в этом. Дело в том, что Сталин об их приезде знает. Знает заранее. Так какой тогда получается расплох? Какое удивление, что в дверь ему кто-то там постучал?

Допустим всё же, что никто из этой группы на дачу Сталину почему-то не позвонил. Вот такие они все крутые перцы и никакой кровавый тиран их не пугает. Перебьётся без звонка. Что получается в этой ситуации? Ну, кроме того, конечно, что в этом случае получается Сталин никакой на самом деле не тиран-деспот, а так, на побегушках у действительных властителей СССР.

Из Кремля выезжает одна или несколько автомашин, где сидят все члены Политбюро, находившиеся на тот момент в Москве. И первое, что должен сделать старший караула кремлёвской охраны, так это доложить об этом выезде наверх по команде. Наверху информация эта не могла пройти мимо подразделения, отвечавшего за охрану Сталина.

Что должен сделать в этой ситуации Власик или в его отсутствие его заместитель? Первое, что он должен сделать — это позвонить опять же на сталинскую дачу. Предупредить вождя.

Достаточно?

Нет?

Хорошо.

Указанная группа товарищей приехала.

Ну и что?

Вот машина их стоит перед воротами на немаленький дачный участок.

Кто это пустит их на дачу вождя без разрешения этого самого вождя? Ну да, большие люди. Да, члены Политбюро. А что, не приговорил ли недавно пролетарский суд некоторых других, не менее значимых, членов Политбюро к суровому наказанию? В том числе и за то, что хотели они совершить против товарища Сталина террористический акт? Попросту говоря, умышляли его убить?

Поэтому всё, что может сделать для этих людей старший охраны, это связаться по телефону по команде, где упрётся эта информация неизбежно в товарища Сталина. Потому что только он может разрешить в этой ситуации открыть ворота.

Нет?

Допустим охранник что-то там перепутал и машину пропустил без телефонного звонка. Машина подъехала к дому.

Так здесь тоже охрана и тоже может пропустить их только после разрешения Сталина. А будет кто качать права, охранник в своём праве. Пострадавший будет на выбор либо объявлен посмертно врагом народа, либо внезапно и безвременно усопшим от инсульта в трёх местах навылет.

А потому приехавшие, понимая такой расклад, права свои особо качать не будут. Сами будут просить поставить товарища Сталина в известность об их приезде.

Так не слишком ли много получается глюков в той версии, что к Сталину постучали в дверь, он от этого ИСПУГАЛСЯ и страшно УДИВИЛСЯ, что к нему кто-то вошёл, кого он никак не ожидал увидеть? И настолько испугался и удивился, что от внезапности случившегося показал это на лице?

«Застали его в малой столовой…» Прямо-таки не застали, а застукали.

Надо сказать, что А.И. Микоян так старательно выписывал это самое удивление на лице у Сталина, что довоспоминался до вещи просто уморительно смешной.

Ещё раз.

«…Молотов от имени нас сказал, что нужно сконцентрировать власть, чтобы быстро все решалось, чтобы страну поставить на ноги. Во главе такого органа должен быть Сталин. Сталин посмотрел удивленно, никаких возражений не высказал. Хорошо, говорит…»

Сталин спрашивает, кто будет во главе ГКО?

Ему отвечают — вы, товарищ Сталин. Товарищ Сталин на такой ответ «посмотрел удивленно». Это такая у него была реакция на предложение поставить его во главе ГКО. Ну никак он не ожидал, что именно его предложат на этот ответственный пост.

Надо полагать, не привык к таким предложениям.

В общем, так.

Либо Микоян здесь совсем уже зафантазировался со сталинскими гримасами. Либо…

Либо удивление это было Сталиным изображено.

А если так, то «удивлением» своим Сталин хотел показать, что ничего не знает о том, зачем приехали к нему его «бояре». Получается так.

Что же до хрущёвских «воспоминаний» о страхе Сталина перед группой сановников из-за того, что они его могут арестовать…

Представьте себе.

Полный дом отборной, прекрасно подготовленной, вооруженной охраны, преданной лично ему. К тому же наверняка об их приезде он знал заранее. И имел возможность соответственно подготовиться. Предпринять некоторые меры, так сказать.

И кучка жирных перепуганных (конечно же) чиновников.

Да это он мог всех их в этой ситуации переарестовать при соответствующем желании.

Это после его смерти они стали такими смелыми. В своих смелых и правдивых мемуарах.

* * *

Что же до слов Молотова о сталинской «некондиции».

Давайте подумаем.

А зачем Молотов вообще об этом сказал? Он ведь никогда обычно говорливостью особой как раз не отличался.

И они же всё равно собираются ехать к Сталину, пьяный там Сталин или обкуренный. И всё, что со Сталиным происходит, они так или иначе, но увидят сами, без помощи Молотова или его комментариев.

Замечание это было бы вполне к месту, если бы Молотов выразил таким образом своё сомнение в том, что Сталин их выслушает. Но ведь не было этого. Потому, хотя бы, что он сам тут же предложил ехать к Сталину.

Да и Микоян (уж Микоян-то!) обязательно упомянул бы о сомнениях Молотова.

Или Молотов просто хотел предупредить своих друзей о том, что со Сталиным будет трудно сейчас говорить? Так не было у него среди них друзей.

И трудно это или не трудно, а говорить так или иначе надо. Тем более, повторю, что это он сам предложил ехать к Сталину.

Значит, считал, что разговор состоится. Так зачем же зря сотрясать воздух?

И вообще, странно. Не похоже это на Молотова. Именно Молотов среди них и отличался как раз своей суховатой сдержанностью. Ну, и, конечно, подчёркнутой лояльностью в отношении к Сталину.

Обычно Молотов и вообще-то никогда ни с кем не позволял себе лишних слов. Тем более, лишних слов о Сталине. Тем более, таких слов…

Так зачем?

У меня лично объяснение есть только одно.

Просматривается здесь явно некий иезуитский ход Сталина. На языке нормальных людей такая ситуация называется попросту провокацией.

Молотов был тогда для Сталина самым близким человеком. Тем человеком, кому он доверял в тот момент, видимо, больше, чем кому бы то ни было. В воспоминаниях Чуева о встречах и беседах с Молотовым у того отчётливо проглядывало вплоть до самой его смерти такое мерило любого человека. Наш он или не наш. Надёжный он или ненадёжный. И особенно — надёжен ли он в критической ситуации?

Так что, если чувствовалось это в нём в восьмидесятые годы, то уж в сороковые должно было быть видно в нём совершенно отчётливо.

Логично, что именно ему Сталин поручил прощупать лояльность своего окружения в кризисной ситуации.

И обратите внимание на то, как сработала эта ловушка. Я имею в виду реакцию Вознесенского.

Это же, чувствуется, понял и Микоян, когда пояснил, что никто другой слова Вознесенского не поддержал. Что вполне естественно. Но зачем-то при этом подчеркнул особенно, что никто из них не обратил на слова Вознесенского НИКАКОГО внимания. Это на такие-то слова — и никто не обратил никакого внимания?

* * *

Так что же тогда произошло на самом деле?

Да, безусловно, Сталин был тогда ошеломлён. Да, безусловно, он испытал шок.

Небезызвестный Владимир Резун попытался ответить на вопрос, почему Сталин ушел от дел на два (как он считает) дня.

Апатия. Рухнули все замыслы. Крестьянин на пепелище.

Написал он об этом много, художественно и мелодраматично.

Только, на мой взгляд, совершенно неубедительно. Потому что противоречит признаваемому им же самим факту: Сталин всю неделю проявлял недюжинную энергию в попытке преодолеть кризис. А потом, как он утверждает, морально сломался.

Думаю, такие психологические эксцессы были совершенно несвойственны Сталину.

«Моральный надлом» вряд ли мог произойти с человеком, являющимся воплощением силы воли. Ведь, как не клеймите его, по делу или без дела, но волевых качеств его отнять у него нельзя. Злая это была воля или ещё какая — но была это воля силы совершенно незаурядной.

Да, безусловно. Сталин не мог не испытывать самые разные человеческие чувства. В том числе, и горе. И растерянность. Но в том-то и дело, что обычно он достаточно быстро брал себя в руки. Заставлял себя. Переламывал себя.

Что делать в ситуации самой проигрышной и безнадёжной?

Да то же делать, что и всегда. Бороться. Не сдаваться. Драться.

Действовать.

Вот как вспоминал маршал Голованов реакцию Сталина на один из самых тяжёлых моментов в его жизни.

…Как-то в октябре (1941 года — В.Ч.), вызванный в Ставку, я застал Сталина в комнате одного. Он сидел на стуле, что было необычно, на столе стояла нетронутая остывшая еда. Сталин молчал. В том, что он слышал и видел, как я вошел, сомнений не было, напоминать о себе я счел бестактным. Мелькнула мысль: что-то случилось, страшное, непоправимое, но что? Таким Сталина мне видеть не доводилось. Тишина давила.

— У нас большая беда, большое горе, — услышал я наконец тихий, но четкий голос Сталина. — Немец прорвал оборону под Вязьмой, окружено шестнадцать наших дивизий.

После некоторой паузы, то ли спрашивая меня, то ли обращаясь к себе, Сталин также тихо сказал:

— Что будем делать? Что будем делать?!

Видимо, происшедшее ошеломило его.

Потом он поднял голову, посмотрел на меня. Никогда ни прежде, ни после этого мне не приходилось видеть человеческого лица с выражением такой страшной душевной муки. Мы встречались с ним и разговаривали не более двух дней тому назад, но за эти два дня он сильно осунулся.

Ответить что-либо, дать какой-то совет я, естественно, не мог, и Сталин, конечно, понимал это. Что мог сказать и что мог посоветовать в то время и в таких делах командир авиационной дивизии?

Вошел Поскребышев, доложил, что прибыл Борис Михайлович Шапошников, Маршал Советского Союза, начальник Генерального штаба. Сталин встал, сказал, чтобы входил. На лице его не осталось и следа от только что пережитых чувств. (выделено мной — В.Ч.) Начались доклады.

Получив задание, я уехал…

Думаю, не ошибусь, если предположу, что короткая пауза, взятая Сталиным в повседневном аврале самых разных дел в условиях постоянного и всё время растущего кризиса, вызвана была не чувствами, конечно же. Что «неправильными», что «правильными».

А интересами дела, в том виде, в каком он его понимал.

Что это было за дело?

Ну, наверное, самое важное, что надо было сделать в той обстановке. Сделать как можно быстрее.

Каждодневное затыкание дыр было тогда необходимо, конечно. Но одновременно суета эта не могла, естественно, позволить сосредоточиться на главном. Тем главным, что вызревало изо дня в день, и чем дальше — тем сильнее. И наконец назрело настолько, что откладывать стало невозможно. Потому что от решения некоторых вопросов зависело тогда уже, без преувеличения, всё. А для того, чтобы обдумать их всесторонне и взвешенно, необходимо было хотя бы несколько часов побыть в тишине. Не та была тогда обстановка, чтобы в спешке принимать фундаментальные решения, которые пришлось бы через неделю переиначивать.

Такими вопросами являлись тогда, конечно, вопросы организации военных усилий государства.

* * *

Необходимое пояснение.

Работая над очерком, мне пришлось столкнуться с двумя вариантами одного и того же документа. Я имею в виду то место воспоминаний А.И Микояна, где он рассказывает о начале войны. Разница в тексте там достаточно существенная по смыслу.

Я предлагаю сравнить между собой два отрывка.

Те места, которые отсутствуют в аналогичном месте другого отрывка, я выделил заглавными буквами.

Из воспоминаний Микояна.

По сборнику документов «1941 год», т.2. Документ N 654.

…Приехали на дачу к Сталину. Застали его в малой столовой сидящим в кресле. Он вопросительно смотрит на нас и спрашивает: зачем пришли? Вид у него был СПОКОЙНЫЙ, НО какой-то странный, не менее странным был и заданный им вопрос. Ведь, по сути дела, он сам должен был нас созвать.

Молотов от имени нас сказал, что нужно сконцентрировать власть, ЧТОБЫ БЫСТРО ВСЁ РЕШАЛОСЬ, чтобы страну поставить на ноги. Во главе такого органа должен быть Сталин. Сталин посмотрел удивленно, никаких возражений не высказал. Хорошо, говорит. Тогда Берия сказал, что нужно назначить 5 членов Государственного комитета обороны. Вы, товарищ Сталин, будете во главе, затем Молотов, Ворошилов, Маленков и я (Берия)…

По изданным мемуарам.

Микоян А.И. Так было. — М.: Вагриус, 1999.

…Приехали на дачу к Сталину. Застали его в малой столовой сидящим в кресле. УВИДЕВ НАС, ОН КАК БЫ ВЖАЛСЯ В КРЕСЛО И ВОПРОСИТЕЛЬНО ПОСМОТРЕЛ НА НАС. Потом спросил: «Зачем пришли?» Вид у него был НАСТОРОЖЕННЫЙ, какой-то странный, не менее странным был и заданный им вопрос. Ведь по сути дела он сам должен был нас созвать. У МЕНЯ НЕ БЫЛО СОМНЕНИЙ: ОН РЕШИЛ, ЧТО МЫ ПРИЕХАЛИ ЕГО АРЕСТОВАТЬ.

Молотов от нашего имени сказал, что нужно сконцентрировать власть, чтобы поставить страну на ноги. Для этого создать Государственный Комитет Обороны. «Кто во главе?» — спросил Сталин. Когда Молотов ответил, что во главе — он, Сталин, тот посмотрел удивленно, никаких соображений не высказал. «Хорошо», — говорит потом. Тогда Берия сказал, что нужно назначить 5 членов Государственного Комитета Обороны. «Вы, товарищ Сталин, будете во главе, затем Молотов, Ворошилов, Маленков и я», — добавил он…

Как видим, воспоминания Микояна, изданные в 1999 году, значительно расходятся с приведённым мной в очерке текстом.

Вариант, предложенный в очерке, я привёл по сборнику документов «1941 год». Причина того, что опирался я на этот сборник, а не на изданные мемуары этого деятеля, заключена в том, что воспоминания из сборника являются последним ДОКУМЕНТАЛЬНО зафиксированным вариантом собственноручных (личных) воспоминаний Микояна.

А.И.Микоян умер в 1978 году, оставив свою рукопись на хранение в Центральном партийном архиве. Приведённый мной текст его воспоминаний хранится в Российском государственном архиве социально-политической истории. На момент издания сборника он назывался Российским центром хранения и изучения документов новейшей истории (РЦХИДНИ), ранее он назывался намного проще и понятнее — Центральный партийный архив Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС.

В сборнике, на который я ссылаюсь, дано указание на место хранения этого документа, с точным обозначением его поисковых данных. Заметим здесь также то удачное обстоятельство, что издание этого сборника курировал небезызвестный разоблачитель сталинизма, академик и член политбюро А.Н.Яковлев. Иными словами, документ сборника, изданного под патронажем такой звезды демократической общественности, начисто должен быть лишён малейших подозрений в его умышленной сталинизации.

Так вот.

В этом сборнике отрывок из рукописи воспоминаний Микояна воспроизведен как АРХИВНЫЙ документ. Публикация же архивных документов имеет свои, весьма строгие правила. Здесь какое-либо редактирование текста не допускается категорически. Текст воспроизводится дословно, вплоть до каждой буквы и каждого знака.

Сравнив эти два отрывка (архивный и редакционный) по тексту, можно легко заметить, что в сборнике архивных документов, под редакцией А.Н.Яковлева, ОТСУТСТВУЮТ целые фразы, появившиеся каким-то образом в опубликованных мемуарах, изданных «Вагриусом». Все фразы, касающиеся сталинского испуга, уверенности Микояна в том, что Сталин ждал ареста и т. д.

Таким образом, в сборнике «1941 год», фактически, миру был предъявлен подлинник документа, вольно изданного издательством «Вагриус». Большой начальник Яковлев вряд ли этого хотел. Но составители сборника, как и подобает профессионалам, просто и без затей текст этот воспроизвели в полном соответствии с правилами публикации архивных документов.

Впрочем, то обстоятельство, что автором текста, появившегося вдруг поверх авторской рукописи А.И.Микояна, является вовсе не А.И.Микоян, становится ясно сразу же после начала чтения его мемуаров. Прямо из предисловия.

Аннотация издательства: «…Предисловие к книге написал сын А.И.Микояна, доктор исторических наук Серго Анастасович Микоян…»

Издательство в своей аннотации изъяснилось не совсем точно. Серго Анастасович Микоян написал в этих мемуарах не только предисловие. Он позволил себе также отредактировать текст самих мемуаров по своему собственному усмотрению. Поскольку готовил мемуары к изданию именно он. Причем речь идёт о редакции не просто стилистической, но смысловой.

Вообще-то обычно подразумевается такая простая вещь, что если автором какого-то произведения является определённое лицо, то именно оно это произведение и написало. Если же кто-то правит текст (например, литературный редактор), то под итоговым трудом всё равно должна стоять подпись автора. Она свидетельствует о том, что автор этот правленый текст видел и с правками этими согласен, поскольку они полностью отражают его авторский замысел. Для мемуаров подпись эта означает также, что правки эти отражают действительность и он может это засвидетельствовать.

Если же правки такие делаются без ведома автора, то это называется не редактированием. Это называется иначе.

И разговоры здесь вроде таких, что мол, «он бы такие изменения одобрил», совершенно неубедительны. Потому что, это всего лишь словеса. Отметим особо, словеса человека, не являющегося автором. Мемуарист же излагает факты и своё отношение к оным на бумаге. И о том, что именно он бы одобрил или не одобрил, говорит сам. Своими собственными словами.

Хотел бы написать при жизни именно так — написал бы именно так.

Бывало, конечно. Вычеркнули цензоры, согласился, опубликовал без вычеркнутого. Ну так перечёркнутая рукопись всё равно осталась, с неё потом когда-то можно восстановить первоначальный авторский замысел.

Но здесь же этого нет.

Здесь есть рукопись, где ничего этого нет. И есть последующие дописки текста от имени якобы автора.

Впрочем, дополнения от имени сыновей, дочерей, внучек и прочих родственников имеют, конечно, право на существование. Но в таком случае в качестве автора должны стоять другие имена. И называться такой труд должен не воспоминаниями А.И.Микояна. А воспоминаниями родственников об А.И.Микояне.

Уж такие-то простые вещи доктор исторических наук должен понимать.

Итак, читаем слова маститого историка, предъявленные читателям в этом самом предисловии.

Называется оно

«Жизнь, отданная народу».

…Большим подспорьем оказались также многочисленные записи, сделанные лично мною в разные годы под диктовку А.И.Микояна и хранившиеся все минувшие годы у меня дома. Их я тоже использовал, насколько позволил объем книги. Кое-что записывали или рассказывали мне старшие братья и сын Владимир…

…Отношение Брежнева и других к Микояну не было тайной для партийного идеологического аппарата. Работники Института Маркса, Энгельса и Ленина прекрасно знали, куда дует ветер. Человеку, состоявшему 45 лет в ЦК и 40 лет в Политбюро надлежало вспоминать не то, что помнилось, а повторять то, что опубликовано в официальной истории КПСС. Это в полной мере относится и к «Воспоминаниям» Микояна, опубликованным в те годы. Правда, первый том был в большей степени свободен от предвзятого редактирования. И описываемый период не столь острый, да и авторитет Микояна в 1970 г., все еще члена Президиума Верховного Совета, сдерживал цензоров. Второй том получился гораздо хуже: там вмешательство редакторов-цензоров присутствовало повсеместно. Однако отцу мешал и «внутренний редактор» — он, как автор, очень хотел увидеть книги изданными именно в своей стране, и потому сам был вынужден пойти на умолчания и компромиссы. Благодаря архивным материалам и моим личным записям удалось в значительной мере нейтрализовать последствия подобного редактирования…

…Третий том, начинавшийся с периода после 1924 г., находился в работе в «Политиздате», когда отца не стало, он умер 21 октября 1978 г., не дожив месяца до 83 лет. Через несколько недель меня вызвали в издательство и сообщили, что книга исключена из планов, а вскоре я узнал, что это было личное указание Суслова, побаивавшегося отца до самой его смерти и теперь осмелевшего. Сравнение диктовок отца с текстом, подвергшимся экзекуции редакторов, показало, что в ряде случаев мысли автора были искажены до неузнаваемости. Аналогичная картина наблюдалась и в некоторых статьях, посвященных периоду Великой Отечественной войны. Например, в «Военно-историческом журнале» уже после смерти Микояна вышла статья «В канун войны», открывавшаяся пространным рассуждением о том, как эффективно готовился СССР к нападению Гитлера, хотя у отца статья начиналась с убедительного материала о том, как плохо страна подготовилась и насколько иначе сложился бы ход военных действий, если бы руководство страны и армии заблаговременно, хотя бы с августа 1939 г., предприняли серьезные меры по подготовке к отражению агрессии и если бы Сталин не лишил армию командного состава массовыми и необоснованными репрессиями. Готовивший статью к публикации очень уважаемый мною историк Г.А.Куманев объяснил мне, что ему было ясно сказано: Политуправление армии и Институт военной истории не пропустят публикацию без «нужного» введения. Мне все же на стадии верстки удалось вставить туда абзац о прострации Сталина в первые дни войны, о чем отец рассказывал также и Куманеву.

Таким образом, неопубликованные диктовки и домашние рассказы А.И.Микояна стали основой для описания его жизни после 1924 г…

Какой изящный оборот. Не воспоминания. Не мемуары. «Описание его жизни».

Описания жизни, Серго Анастасович, пишут биографы. И в качестве автора стоит имя этого самого биографа. Чтобы читателю сразу стало ясно, что вон те мемуары написаны самим мемуаристом. А вот это описание жизни написано другим человеком, вольно интерпретирующим взгляды и воспоминания объекта своего описания.

Впрочем, следует поблагодарить Серго Анастасовича за то хотя бы, что «Естественно, особенности языка и стиля автора сохранены». Спасибо и на этом. А то совсем бы мы запутались в том, где со Сталиным разговаривает А.И.Микоян, а где то же самое делает С.А.Микоян.

Итак.

Что касается существа дополнений, вставленных в книгу С.А.Микояном, следует иметь в виду совсем простые вещи.

Первое.

В прижизненных записях А.И.Микояна, оставленных им на хранении в архиве (то есть, признанными им своим окончательным мнением), ничего из вставленного туда позднее иными лицами не имеется.

Второе.

В своих воспоминаниях Н.С.Хрущёв ни слова не сказал о том, что нечто подобное рассказал ему А.И.Микоян. Даже после смерти Сталина, повторю. Он сказал о том, что рассказал ему о сталинском испуге Л.П.Берия.

Третье.

Появившиеся в мемуарах А.И.Микояна дополнительные записи практически текстуально совпадают с мемуарами Хрущёва. Иными словами, попросту переписаны оттуда.

Здесь надо обязательно сказать ещё вот о чём.

Жалобы на редактирование и даже «внутреннее редактирование» господа мемуаристы и их родственники могут издавать сколько им угодно.

Переводятся на человеческий язык эти жалобы так.

«Да, я солгал, но меня заставили. Да, я умолчал, но меня заставили».

Хотя никто не заставлял его лгать. Было добровольное соглашение. Одна сторона предложила солгать. Другая сторона солгать согласилась.

Поэтому напрашивается вопрос, а какая, собственно, разница — инициативно ты солгал или по соглашению сторон?

И какова сегодня цена возгласам: «Но уж теперь-то я скажу самую правдивую правду»?

Простите, но, может быть, теперь заставляет вас заниматься привычной ложью уже не диктат цензора, а какие-то другие соображения? Поскольку вы своими действиями отчётливо показали, что сказать вам правду или сказать вам неправду зависит от того, посчитаете вы это выгодным для себя или не посчитаете.

Это ещё, если речь идёт о возгласах самого автора.

А уж, если возглашают это родственники, так это вообще напоминает театр абсурда. Здесь уже даже не очень правдивого автора не спросишь, насколько правдивы эти самые его родственники.

* * *

Я кладу рядом воспоминания А.И.Микояна и воспоминания В.Г.Грабина. И сравниваю обстоятельства их появления перед широким кругом читателей.

Объяснения С.А.Микояна из предисловия к одним мы только что прочли.

Давайте вспомним теперь объяснения появления в свет таких же мемуаров, но уже другого автора.

Я уже приводил в одном из своих предыдущих очерков эти слова, но не откажу себе в удовольствии воспроизвести их здесь ещё раз. Написал его писатель В.Левашов, работавший вместе с Грабиным над его воспоминаниями.

Предисловие называется

«О книге „Оружие Победы“ и ее авторе».

…Главным же было то, что Грабин не врал. Ни в единой запятой. Он мог ошибаться в своих оценках, не боялся сказать о своих ошибках, но подлаживаться под чужую волю он не мог. И когда из всех туманностей и недоговоренностей стало ясно, что от него требуют не частных уточнений и смягчений излишне резких формулировок, а требуют лжи, он сказал: «Нет». И объяснил: «Я писал мои воспоминания не для денег и славы. Я писал, чтобы сохранить наш общий опыт для будущего. Моя работа сделана, она будет храниться в Центральном архиве Министерства обороны и ждать своего часа». И на все повторные предложения о доработке повторял: «Нет». А в одном из разговоров в те тяжелые для всех нас времена произнес еще одну фразу, поразив и меня, молодого тогда литератора, и М.Д.Михалева, литератора немолодого и с куда большим, чем у меня, опытом, пронзительнейшим пониманием самой сути происходящего: «Поверьте мне, будет так: они заставят нас дорабатывать рукопись еще три года и все равно не издадут книгу. А если издадут, то в таком виде, что нам будет стыдно».

Так, скорее всего, и было бы.

Сегодня книга воспоминаний Василия Гавриловича Грабина приходит к читателю в первом варианте, на котором он поставил свою подпись…

Ещё раз.

«приходит к читателю в первом варианте, на котором он поставил свою подпись».

Чувствуете разницу?

Когда-то существовало в России полузабытое сегодня понятие. Слово чести. Предлагаю самому читателю решить, какое из двух произведений соответствует этому понятию.

* * *

Слово чести.

Феликс Иванович Чуев вспоминал о таком эпизоде.

…Мне рассказывал Чрезвычайный и полномочный посол В.Семенов, что на большом собрании в Кремле Хрущев заявил: «Здесь присутствует начальник Генерального штаба Соколовский, он подтвердит, что Сталин не разбирался в военных вопросах. Правильно я говорю?» — «Никак нет, Никита Сергеевич», — ответил маршал Советского Союза В.Соколовский…

Вы думаете, легко ему так ответилось?

Маршал Соколовский, проживший долгую и непростую жизнь, не был, конечно, совсем уже сахарным человеком. Наверняка приходилось ему и с совестью идти на компромиссы, где-то и слукавить, и смолчать… Грешен человек и нет ангелов на земле в человеческом обличье.

Последствия своего ответа понимал, конечно.

Только ведь бывает так. Бывает, что солгать, это значит — потерять честь.

Здесь был именно такой случай.

* * *

Говоря о В.Г.Грабине, невозможно не вспомнить ещё и о другом человеке, сказавшем своё собственное слово чести. Я имею в виду Главного маршала авиации А.Е.Голованова.

Особо хочу отметить, что не был он никаким восторженным поклонником Сталина.

Читаем.

А.Е.Голованов. «Дальняя бомбардировочная…»

…Вспомнилась и моя единственная сестра… Ее муж был оклеветан и расстрелян как «враг народа». Сестра с детьми влачила жалкое существование… Вспомнился и покосившийся на всю жизнь рот моей жены, которую допрашивали в «органах»…

И собственная его судьба, исключение из партии, бегство из Иркутска, значительное понижение в должности…

…Да я ли один находился в то время в таком положении?! Поистине 37-й год был годом бедствий и несчастий для советского народа…

…Я пытался разобраться в своих противоречивых чувствах к Сталину. В моем воображении он был воистину стальным человеком, без души и сердца, который, не останавливаясь ни перед чем, проводил политику индустриализации и коллективизации…

А вот что А.Е.Голованов говорил в беседе с Ф.И.Чуевым и В.М.Молотовым.

Феликс Иванович Чуев. «Сто сорок бесед с Молотовым».

…Меня исключили из партии, я чудом избежал ареста, был безработный, всей семьей голодали, буханку хлеба делили на неделю; мужа моей сестры, известного чекиста, расстреляли, — я прямо пишу об этом в своей книге. У меня было такое мнение, что Сталин все вершит, крушит. А вот когда встретился с ним, поработал не один год, увидел, что это совсем не то, — человек он такой, как я о нем пишу. И то, что именно я, или Константин Константинович Рокоссовский, тоже пострадавший в 37-м, да еще как! — такого высокого мнения о Сталине, особенно неприятно для многих, не дает полностью затоптать его. Когда Хрущев попросил Рокоссовского написать какую-нибудь гадость о Сталине, тот ему ответил: «Товарищ Сталин для меня святой». На другой день Константин Константинович пришел на работу, а в его кабинете, в его кресле уже сидит Москаленко и протягивает ему решение о его снятии.

Вот так делается. Рокоссовский говорит: «Встану утром, сделаю зарядку и вспоминаю, что мне некуда идти. Мы сейчас никому не нужны, даже кое-кому мешаем изобразить все по-своему»…

Константин Константинович Рокоссовский сказал своё слово чести.

Арестован он был в августе 1937 года. Следствие по его делу велось два с половиной года. Били и ломали его всерьёз. Несколько выбитых зубов, сломанные рёбра — это только самое заметное, что осталось ему на память о тюрьме. Дважды проходил суд по его делу и дважды дело возвращали за недоказанностью.

Ничего не признал. Никого не оговорил.

Тогда, в тридцатые.

И никого не оговорил в шестидесятые.

Надо отметить при этом, что цена этому слову была неизмеримо весомее любых других слов, сказанных хулителями Сталина. Потому что никто из них, говоря свои слова, ни в коей мере и никогда не рисковал отлучением от смысла своего существования. Я уже не говорю о простом риске своим служебным положением.

И ещё.

Никто не сказал такого слова в адрес Н.С.Хрущёва после его отставки. Не смерти даже, а просто отставки.

Ничего подобного о нём не сказал ни один человек.

И ведь понять надо, почему Рокоссовский ответил именно в такой форме.

«Святой».

Он же был коммунистом, а значит, должен был отрицать существование Бога и всех святых. К тому же Сталин ему не отец родной и даже не родственник.

И видел он много неправедного и страшного в ту самую сталинскую эпоху.

А слово нашёл именно такое.

Почему?

Ведь не о личном он говорил в тот момент, конечно. Не о похвалах или сталинских благодеяниях лично ему. Не применил бы он тогда такое слово, предельно сильно выражающее его понимание этого человека. Благодарность — благое чувство, но это, конечно же, не преклонение. Кроме того. Всё-таки о К.К Рокоссовском много оставлено воспоминаний. И все они сходятся на том, что был это человек, помимо всего прочего, с предельно обострённым чувством справедливости.

Думаю, великий маршал, лучший полководец Великой Отечественной войны, понимал людей, в первую очередь, через призму своей профессии. И попытался донести этим словом своё отношение к тому, что сделал Сталин для России в те страшные четыре года войны. В его понимании.

Я знаю, что найдутся мелкие душонки, которые объяснят слова К.К. Рокоссовского рабской сущностью полководца, обласканного тираном после немилости. Измерять ведь можно только тем инструментом, что имеется за душой, поэтому не удивлюсь.

Вот только абсолютно уверен, что никто из них никогда не сказал бы такого, ставя под удар дело всей своей жизни. Да ещё и в защиту беспомощной уже личности, которая сама себя защитить не сможет. И даже никогда не испытает благодарности к сказавшему такое.

Для этого нужен другой размер души.

Конечно, если бы К.К.Рокоссовскому была представлена возможность высказаться, он смог бы привести факты, раскрывавшие и подтверждающие эту его оценку. Но, поскольку сделано этого не было, мы видим перед собой его итоговое МНЕНИЕ.

Думаю, надо его помнить, и время от времени коситься в его сторону.

Но сейчас оставим его в этой самой стороне.

Потому что интересуют нас по устоявшейся уже традиции только лишь голые факты.

Из книги «Дальняя бомбардировочная…»

Выдержки из письма А.Е.Голованова в ЦК КПСС Л.И.Брежневу и в Совет Министров СССР А.Н.Косыгину.

8 апреля 1975 г.

…В этих дополнительных замечаниях, которых ранее не было, говорится уже о том, что в книге неправомерно много пишется о Сталине, что автор делает чрезмерный акцент на Верховного Главнокомандующего, что он не только рассказывает о своих многочисленных встречах с И. В. Сталиным, его указаниях по АДД, но он приводит множество фактов и оценок Сталина, не имеющих отношения к развитию боевых действий АДД, и в то же самое время командиры, политработники, летчики остаются, в какой-то мере, на заднем плане, что, показывая в основном лишь единоличные решения Сталина по АДД, автор тем самым умаляет роль ГКО, Ставки Верховного Главнокомандования, Наркомата обороны, Военного совета АДД в создании, обеспечении и руководстве действиями Авиации дальнего действия. И, наконец, что в мемуарах А. Е. Голованова И. В. Сталин изображается в хвалебном тоне, в них многократно подчеркивается его дальновидность, прозорливость, безупречный стиль работы, чуткость и внимательность к людям и т. д. Причем эти оценки не всегда достаточно объективны… Далее идут конкретные предложения: что убрать из книги, что сократить, где изменить формулировки, и так далее. Вот, собственно говоря, суть дополнительных, предъявленных мне замечаний.

Я не могу согласиться с этими дополнительными замечаниями, во-первых, потому, что они не зиждутся на конкретно указанных местах в книге, которые подтверждали бы справедливость этих замечаний, ибо таких мест в книге нет. Оценки деятельности Сталина там тоже отсутствуют…

…Действительно, о Сталине в книге говорится больше, чем у других авторов, и это совершенно естественно, потому что у меня не было никаких иных руководителей или начальников, которым бы я подчинялся, кроме Сталина. Ни Генеральный штаб, ни руководство Наркомата обороны, ни заместители Верховного Главнокомандующего никакого отношения к боевой деятельности и развитию АДД не имели. Все руководство боевыми действиями и развитием АДД шло только через Сталина и только по его личным указаниям. Никто, кроме него, касательства к Авиации дальнего действия не имел. Случай, видимо, уникальный, ибо мне других подобных примеров неизвестно. Что касается ГКО и других высших инстанций, то их решения, а значит, и руководство развитием и деятельностью АДД в книге приводятся.

Бывая систематически в Ставке и присутствуя там при решении многих вопросов, не имеющих отношения ни собственно к АДД, ни ко мне, но имеющих прямое отношение к ведению войны в целом, я был свидетелем процесса их решения, и некоторые из них мной приводятся в книге как представляющие, с моей точки зрения, определенный интерес и значение. Полагаю, что это неотъемлемое право автора. Что касается деятельности Сталина, его стиля работы, общения с людьми — то, что написано в книге, является безусловной правдой, а не каким-то восхвалением. В книге приведены лишь некоторые из многочисленных фактов и эпизодов, известных мне, которые я счел возможным привести в ней и которые уже опубликованы в журнале «Октябрь». Никто ранее не опровергал написанного и не возражал против их опубликования. Русское же слово «восхваление» имеет определенное значение — приписывание той или иной личности того, что этой личности не принадлежит, не соответствует ее деятельности, является неправдой…

…Я прошу предоставить мне возможность опубликовать уже готовую, написанную мной книгу, за правдивость которой готов нести ответственность…

Письмо осталось без ответа.

Мемуары не были опубликованы.

* * *

Своеобразным ответом на это письмо, правда, можно считать попытку Микоянов высказать критику воспоминаний Голованова, предпринятую в мемуарах А.И.Микояна.

Я приведу небольшой отрывок из книги Микоянов. Хочу предупредить, что даю его цельной частью текста, без изъятий. Но со своими комментариями, разрывающими этот цельный текст.

Итак.

…Но особо неприятное впечатление оставляют воспоминания маршала авиации Голованова. Нужно сказать, что он на меня производил всегда хорошее впечатление, и я высоко его ценил как летчика и человека. Я присутствовал в Ставке, когда первый раз появился там Голованов, предложив свою часть гражданских транспортных самолетов целиком для военных целей. Помню, как он пришел: высокого роста, красивый, стройный, подтянутый, малоразговорчивый. Коротко он сказал, без лишних слов, о своем предложении. Это произвело на нас очень хорошее впечатление. В своих воспоминаниях Голованов много раз упоминает о том, что был у Сталина и что его дивизия была лично подчинена Сталину. Этим он хвастает…

Почему хвастает? Просто упоминает этот факт. Правда, несколько раз упоминает, но это не из хвастовства, а чтобы до самого тупого дошло в итоге, что так много он пишет о Сталине не потому что его восхваляет, а потому что только ему он подчинялся непосредственно по службе. Отсюда и частота упоминания этого имени.

До Микоянов это, правда, всё же не дошло.

«… хвалит за это Сталина».

Ни одного слова похвалы за это в адрес Сталина в мемуарах Голованова нет.

Здесь Микояны привычно солгали.

Вот что на самом деле написал А.Е. Голованов в главе, посвящённой тактике лётной работы АДД.

…Хочется еще раз подчеркнуть, что Сталин всегда решал дела в пользу тех людей, которые имели личный опыт и знания в обсуждаемых вопросах и являлись специалистами своего дела. А в АДД только такие лица и занимали командные должности, и двух мнений о тактике боевого применения нашей авиации в то время у нас не было. Неоднократно довелось мне слышать от Сталина и о том, что советы некомпетентных людей — опасные советы…

В свете этого высказывания советы и мнения Микоянов по организации работы Авиации Дальнего Действия периода войны приобретают дополнительный колорит.

…Как это можно, чтобы Сталин, Верховный Главнокомандующий, взял в свое подчинение, под свое командование одну только дивизию дальнебомбардировочной авиации? Мне кажется, что все это он чересчур преувеличил…

Взял в подчинение, поскольку изначально дивизия предполагалась как организационная основа самостоятельного рода войск — стратегической авиации. В мемуарах об этом сказано достаточно понятно.

Микояны понимание этого замысла не осилили. Даже спустя много лет после войны.

«…Он хвалит Сталина за то, что тот принимал его много раз в отсутствие командующего Военно-воздушными силами…»

В тексте воспоминаний Голованова нет ни одной буквы похвалы Сталину за то, что тот принимал его именно таким образом. Привычная ложь, имеющая уже вид совершенно рефлекторного действия.

«…и обсуждал с ним вопросы дальней авиации, не интересуясь мнением командующего, мнением Генштаба…»

За время войны Авиация Дальнего Действия совершила двести тысяч боевых вылетов. Вопрос. В интересах кого и по согласованию с кем были они осуществлены?

«…Но ведь это говорит о нетерпимом, порочном методе руководства Сталина…»

А.Е.Голованов:

…За всю Великую Отечественную войну дальнебомбардировочная авиация совершила более 200000 боевых вылетов. АДД с марта 1942 по май 1945 года совершила более 194000 таких вылетов. Интересно посмотреть, как же распределялась наша боевая работа? Из отчетных данных мы видим, что по административным и промышленным центрам противника сделано более 6600 самолето-вылетов; по железнодорожным узлам и магистралям — более 65000; по войскам противника — более 73000 самолето-вылетов; по аэродромам — более 18000 и по морским портам — более 6000 самолето-вылетов.

Значительный вклад в основные операции, проведенные Красной Армией, внесла и АДД. Так, в Сталинградской битве АДД, сделала около 14000 боевых вылетов, в битве на Курской дуге — более 8500, при освобождении Крыма — около 2000, в Ясско-Кишиневской операции — более 2600, в Белорусской — около 13500, в операциях под Ленинградом — более 23000, в Прибалтийской операции — более 7200, в Восточно-Прусской — более 6600 и в Берлинской — около 3500 самолето-вылетов. По специальным заданиям произведено 7298 полетов в тыл врага и перевезено около 5500 тонн груза, в основном боеприпасы и около 12000 человек личного состава.

Это сделали боевые части и соединения АДД. Фронтовыми частями Гражданского воздушного флота (подчинённого командованию АДД — В.Ч.) за время войны перевезено более 1500000 человек личного состава Красной Армии, из них раненых более 346000. Более 123000 тонн различного военного груза перевезено на фронтах, где только боеприпасы составляют 25000 тонн. Заброшено в тыл и вывезено из тыла более 66 500 человек личного состава и около 13000 тонн различного военного груза. Только по специальным заданиям заброшено в тыл около 4000 человек и более 900 тонн груза…

Всё это, по мнению Микоянов, результат порочного метода руководства.

Вот когда Н.С.Хрущёв вместе с А.И.Микояном вывел все промышленные предприятия Советского Союза из подчинения отраслевых союзных министерств, и подчинил их территориальным совнархозам, — вот это, надо полагать, в его представлении, и есть беспорочный метод руководства.

…Голованов в своих воспоминаниях приводит эпизод встречи Нового года и беседу с командующим ВВС Смушкевичем. Смушкевич сказал ему, что не может добиться приема у Сталина, хотя необходимо решить важный вопрос о подготовке авиации к боевым действиям. Он попросил Голованова, зная расположение к нему Сталина, обратиться к нему с письмом и изложить суть беседы Смушкевича с Головановым. Голованов так и сделал. И он не осуждает здесь Сталина за такое отношение к командующему ВВС. Разве Голованов не понимает нетерпимость положения, когда накануне войны командующий ВВС не имеет возможности поговорить со Сталиным по коренным вопросам авиационной подготовки? Хотя Смушкевич — заслуженный летчик, героически показавший себя в испанских событиях, самим же Сталиным был выдвинут на эту высокую должность командующего ВВС. Голованов не считает это отрицательной стороной деятельности Сталина. Потом мельком Голованов сообщает, что командующим ВВС стал Жигарев, не объясняя, какую роль он сыграл в войне, куда же делся Смушкевич, какая судьба его постигла (а ведь он был расстрелян!)…

Сколько же вранья на единицу текста. Впрочем, непонятно, кого именно — Анастаса Ивановича или Серго Анастасовича. Поэтому, будем считать, что — обоих.

Новый Год — какой же это канун войны?

Смушкевич был начальником ВВС РККА с ноября 1939 года. В августе 1940 года он был переведён на должность генерал-инспектора ВВС РККА, а в декабре того же года — помощника начальника Генерального штаба РККА по авиации.

Разговор, о котором писал Голованов, состоялся в новогоднюю ночь с 31 декабря 1940 года на 1 января 1941 года.

Иными словами, командующим ВВС Смушкевич с августа 1940 года уже не был. Это не частная придирка с моей стороны, поскольку Микояны упирают именно на то, что Сталин в данном случае не желает принимать лицо, отвечающее за состояние всех военно-воздушных сил страны.

Впрочем, и командующему ВВС приём положен обычно вместе с Наркомом Обороны, которому он подчиняется по службе. И это правильно.

Да и о чём здесь говорить? Не был тогда Смушкевич командующим ВВС, солгал Анастас Иванович.

Теперь вопрос. Это почему Сталин позарез обязан был принять помощника (для незнающих, помощник — это вовсе не заместитель, это примерно уровень адъютанта) начальника Генштаба по первому его требованию? Да ещё через голову начальника Генштаба? И что, обязательно требовался ему именно ЛИЧНЫЙ приём? Иначе разговаривать Смушкевич со Сталиным никак не желал?

А что бы ему направить Сталину докладную записку? На бумаге? Он ведь, кстати, посоветовал Голованову обратиться со Сталиным именно с письмом. Сам же полагал своё письменное обращение ниже своего достоинства?

И оба Микояна солидарно поддакнули.

Впрочем, претензии, в данном случае, не к генералу Смушкевичу, который ничего на самом деле вовсе не говорил о том, что Сталин отказывается его принимать. На самом деле он сказал Голованову, что «вряд ли на его докладную обратят в настоящее время серьезное внимание». Что, конечно, было не удивительно, поскольку он только недавно был понижен в должности. То есть, Смушкевич ничего не говорил о том, что Сталин отказывает ему в личном приёме, поскольку на личный приём, как следует из разговора, он вовсе и не просился.

Но передать докладную Голованова он вызвался сам. Равно как и обещал ему обеспечить к ней максимальное внимание со стороны тех, кто будет её читать.

Иными словами, Микояны лгут в своих общих мемуарах просто самозабвенно.

А вот то, что сменил Смушкевича на посту командующего ВВС Жигарев, Микояны не солгали. Просто член Политбюро и доктор исторических наук не знали, оба два, что после Смушкевича этот пост занял Рычагов. И только после него — Жигарев. Это небольшой штрих к сталинским словам, воспроизведённым Головановым — о советах некомпетентных людей.

То, что Голованов ничего не написал о роли в войне Жигарева, Микояны солгали тоже.

Микояны ещё много чего понаписали, не буду продолжать. Кому интересно, может прочесть самостоятельно.

Главное в их писаниях, это то же самое, что и в претензиях военно-партийной цензуры к рукописи Голованова, характер которых он изложил в письме к Брежневу и Косыгину.

Ни одного конкретного замечания ни к одному к факту или событию, изложенному в его воспоминаниях. Одна только, но пламенная нота — ТАК ВСПОМИНАТЬ НЕЛЬЗЯ.

* * *

Но вернёмся снова к письму А.Голованова.

Вот ведь как хорошо сказано.

«…Русское же слово „восхваление“ имеет определенное значение — приписывание той или иной личности того, что этой личности не принадлежит, не соответствует ее деятельности, является неправдой…»

И ещё.

«…за правдивость которой готов нести ответственность…»

Это — слово чести.

Про сравнение с мемуарами Микоянов я уже и не заикаюсь.

А вот — то, что прямо относится к сегодняшнему дню.

«…Я не могу согласиться с этими дополнительными замечаниями, во-первых, потому, что они не зиждутся на конкретно указанных местах в книге, которые подтверждали бы справедливость этих замечаний, ибо таких мест в книге нет. Оценки деятельности Сталина там тоже отсутствуют…»

Я, грешный, читая впервые эти слова, даже поёжился. Так точно эти слова, сказанные тридцать пять лет назад, передают смысл обычных претензий к моим собственным опусам. Ни в коей мере не пытаюсь встать вровень с великим маршалом и человеком.

Но такое вот чувство, достаточно отчётливое, было.

Есть, значит, что-то общее в характере давнего противостояния с характером противостояния нынешнего.

Думаю, не ошибусь, высказав, что общее это заключается в следующем.

Речь идёт вовсе не о том, что сегодня идёт борьба между восхвалением и ниспровержением.

Так обычно пытаются представить существо этой борьбы ниспровергатели. Что для них естественно, поскольку говорят они обычно заведомую неправду, и сами прекрасно это понимают. Но, поскольку выгодно это представлять именно таким образом, они это охотно и делают.

На самом же деле существо вопроса заключается в том, что идёт борьба между конкретными фактами и доказательствами — и ниспровержением.

Вот существо письма Главного маршала авиации запаса. Ответить на которое никто тогда не смог. Потому что отвечать нечем. Вместо ответа публикацию его воспоминаний тогда просто-напросто запретили.

* * *

Задам ещё один вопрос. Простой и незатейливый.

Господа обличители Сталина.

Поскольку понятие «слово чести» совершенно исключает из себя любой малейший намёк на неправду. А ваши восклицания так или иначе, но содержат в себе эту самую неправду.

Можно ли полагать вас людьми, противопоставляющими слову чести своё собственное слово бесчестия?

И ещё.

Кто-нибудь из вас готов нести настоящую ответственность за правдивость собственных слов?

А вообще говоря, получается весьма показательная закономерность.

В.Г.Грабин

«Я писал мои воспоминания не для денег и славы. Я писал, чтобы сохранить наш общий опыт для будущего. Моя работа сделана, она будет храниться в Центральном архиве Министерства обороны и ждать своего часа».

С.А.Микоян

«…Второй том получился гораздо хуже: там вмешательство редакторов-цензоров присутствовало повсеместно. Однако отцу мешал и „внутренний редактор“ — он, как автор, очень хотел увидеть книги изданными именно в своей стране, и потому сам был вынужден пойти на умолчания и компромиссы…»

Как говорится, почувствуйте разницу.

«Не для денег и славы».

А для чего же тогда писал свои воспоминания А.И.Микоян? По словам его сына, конечно же.

Денег, думаю, у него хватало. Славы тоже.

Так для чего?

В одном случае.

Вы не хотите, чтобы я сказал правду. Ладно. Пусть рукопись полежит. Когда-нибудь, пусть нескоро, она всё равно придёт к читателю.

В другом случае.

Я согласен с любыми правками. Я согласен с любой неправдой. Но самое главное, чтобы воспоминания были изданы сейчас, как можно скорее, немедленно.

И это при том, повторю, что денег и славы ему тоже было не занимать.

В чём интерес? В чём причина такого лихорадочного состояния, в котором надо издавать эти воспоминания поскорее и потому ЛЮБОЙ ЦЕНОЙ?

Правда не суетна. Правда может лежать в архиве сколь угодно долго. Ценность её от этого не уменьшится. Ей вовсе не надо приходить к людям немедленно, как это ни печально. Она может прийти вовремя, а может опоздать. Ей всё равно, её не интересуют людские дрязги и людское мельтешение по её поводу.

Она есть. Этого достаточно.

Вот и получается, что воспоминания Грабина — это слово правды.

И получается, что воспоминания Микоянов — это совсем другой продукт. Немедленно и как можно скорее нужно донести до масс только то, что имеет ярко выраженный характер пропаганды. Потому что только пропаганда должна быть применена всегда вовремя и, как правило, как можно скорее. Пропаганда, опоздавшая к сроку, теряет слишком многое.

И ещё.

Настоящая пропаганда не бывает направленной в пустоту. Настоящая пропаганда не бывает вещью в себе, действием ради самого действия.

Она всегда преследует конкретную цель.

Зададимся вопросом. Какова же цель микояновской пропаганды?

Рассказать правду? — Мы видели, что это не так.

Принести людям знание? — Лживые знания не приносят пользы.

Воспитать людей в духе ленинского учения? — Но людей воспитывали тогда изо всех дыр, так что незачем было так уж отчаянно надсаживаться с собственным воспитанием. Да и слишком уж личное сквозит за этим «скорее-скорее, любой ценой»…

Вот как раз великим стимулом для скорейшей публикации любой ценой является личная заинтересованность. И раз это не деньги и не слава…

Не вижу в данном случае заинтересованности большей, чем ненависть.

Таким образом, видим мы в словах обоих Микоянов не что иное, как пропаганду, рождённую ненавистью.

Такой вот расклад.

Думаю, давно пора разобраться с причинами этой самой хрущёвско-микояновской ненависти.

* * *

Есть такая история, не знаю, насколько подлинная, но живёт она уже не один десяток лет.

Будто бы на одном из пленумов после двадцатого съезда в президиум поступила записка без подписи. Там было написано примерно следующее: «Вы столько говорите про преступления культа личности, но почему только сейчас? Почему при Сталине вы молчали?»

Хрущёв прочёл её вслух, потом подошёл вплотную к залу и спросил: «Кто это написал?»

Молчание, долгая пауза. Тишина в зале.

Тогда Хрущёв сказал: «Молчите? Вот потому-то и мы тогда молчали».

В данном случае не очень важно, была ли в действительности эта история. Важно на самом деле то, что долгая жизнь этого рассказа свидетельствует о стремлении людей понять и объяснить для себя сущность того явления, которое принято именовать коротко и ёмко — 1937 год.

Я не буду сейчас подробно останавливаться на этой больной и сложной теме. Разговор здесь уместен обстоятельный и подробный. Во всяком случае, не в форме реплики в рамках небольшого очерка, посвящённого иной теме.

Но вот одну особенность упомянуть придётся.

Дело в том, что это знаменитое «вот потому-то и мы тогда молчали», близкое и понятное абсолютному большинству людей, было призвано вызвать сочувствие и понимание к тем, кто вынужден был тогда молчать. Ну, и конечно, отчасти объяснить, почему антисталинская кампания велась тогда именно в такой форме. Всё, вроде бы, просто. Раньше молчали из-за страха перед тираном. Тирана не стало, не осталось и причин для молчания.

Другой неудобный вопрос, почему кампания по обличению Сталина началась не в 1953 году, а тремя годами позже, объяснялся тоже просто.

А не знали.

Когда же про преступления эти через три года узнали, так сразу же и сказали людям правду.

Между тем, на самом деле почти сразу после смерти Сталина появились признаки того, что высшее руководство СССР намерено начать то, что впоследствии назвали «развенчание культа». Имеются сведения, что такие намерения были у Л.П.Берия. Во всяком случае, высказывался он по этому поводу вполне определённо. Были тогда такие настроения у Маленкова и даже Кагановича. Особняком держался, пожалуй. один только Молотов.

Как это ни странно, но именно Хрущёв тогда не поддержал активную антисталинскую линию. Не один, конечно. Но, если с Молотовым, например, здесь в общем-то всё понятно, то Хрущёв явно не вписывается в круг его единомышленников. Факт, однако, остаётся фактом. В 1953 году Н.С.Хрущёв не считал нужным развязывание антисталинской кампании. Почему-то.

Хотя тогда уже был настроен явно антисталински.

Константин Симонов. «Глазами человека моего поколения».

…Передо мной лежит сейчас пачка сложенных тогда, в пятьдесят третьем году, материалов и документов тех мартовских дней. Все засунуто в одну, много лет пролежавшую папку: траурная повязка, с которой стоял в почетном карауле, и пропуск на Красную площадь с надпечаткой «проход всюду»; стенограмма одного из двух писательских траурных собраний, на котором я выступал вместе со многими другими, и вырезка газетного отчета о другом писательском собрании, где я читал свои, плохие, несмотря на рыдания, стихи; пачка газет за те дни — «Правды», «Известий», «Литературки» и других.

Потом, спустя годы, разные писатели разное и по-разному писали о Сталине. Тогда же говорили, в общем, близко друг к другу — Тихонов, Сурков, Эренбург. Все сказанное тогда очень похоже. Может быть, некоторое различие в лексиконе, да и то не слишком заметное. В стихах тоже поражающе похожие ноты. Лучше всех — это неудивительно, учитывая меру таланта, — написал все-таки Твардовский; сдержаннее, точнее. Почти все до удивления сходились на одном:

В этот час величайшей печали
Я тех слов не найду,
Чтоб они до конца выражали
Всенародную нашу беду…

Это Твардовский.

Нет слов таких, чтоб ими передать
Всю нестерпимость боли и печали,
Нет слов таких, чтоб ими рассказать,
Как мы скорбим по Вас, товарищ Сталин!

А это Симонов.

Обливается сердце кровью…
Наш родимый, наш дорогой!
Обхватив твое изголовье,
Плачет Родина над Тобой.

Это Берггольц.

И пусть в печали нас нельзя утешить,
Но он, Учитель, нас учил всегда:
Не падать духом, голову не вешать,
Какая б ни нагрянула беда.

А это Исаковский.

Похоже, очень похоже написали мы тогда эти стихи о Сталине. Ольга Берггольц, сидевшая в тридцать седьмом, Твардовский — сын раскулаченного, Симонов — дворянский отпрыск и старый сельский коммунист Михаил Исаковский, Можно бы к этому добавить и другие строки из других стихов людей с такими же разнообразными биографиями, связанными с разными поворотами судеб личности в сталинскую эпоху. Тем не менее схожесть стихов была рождена не обязанностью их написать — их можно было не писать, а глубоким внутренним чувством огромности потери, огромности случившегося. У нас были впереди потом еще долгие годы для того, чтобы попробовать разобраться в том, что это была за потеря, и лучше или хуже было бы — я не боюсь задавать себе этот достаточно жестокий вопрос — для всех нас и для страны, если бы эта потеря произошла не тогда, а еще позже. Во всем этом предстояло разбираться, особенно после XX съезда, но и до него тоже.

Однако сама огромность происшедшего не подлежала сомнению, и сила влияния личности Сталина и всего порядка вещей, связанного с этой личностью, для того круга людей, к которому я принадлежал, тоже не подлежала сомнению. И слово «потеря» уживалось со словом «печаль» без насилия авторов над собою в тех стихах, которые мы тогда написали. «Так это было на земле», — скажет немногим позже Твардовский, одним из самых первых и много глубже других начавший думать об этом…

…Мое сегодняшнее отношение к Сталину складывалось постепенно, четверть века. Оно почти сложилось — почти, потому что окончательно оно сложится, наверное, лишь в результате этой работы, первую часть которой я заканчиваю. А своего отношения к Сталину в те три года я не могу точно сформулировать: оно было очень неустойчивым. Меня метало между разными чувствами и разными точками зрения по разным поводам.

Первым, главным чувством было то, что мы лишились великого человека. Только потом возникло чувство, что лучше бы лишиться его пораньше, тогда, может быть, не было бы многих страшных вещей, связанных с последними годами его жизни. Но что было, то было, в истории нет вариантов. Варианты возможны только в будущем, в прошлом их не существует. Первое чувство грандиозности потери меня не покидало долго, в первые месяцы оно было особенно сильным. Очевидно, под влиянием этого чувства я вместе с еще одним литератором, любившим демонстрировать всю жизнь решимость своего характера, но в данном случае при возникновении опасности немедленно скрывшимся в кустах, сочинил передовую статью, опубликованную в «Литературной газете» девятнадцатого марта пятьдесят третьего года, в которой среди иного прочего было сказано следующее: «Самая важная, самая высокая задача, со всею настоятельностью поставленная перед советской литературой, заключается в том, чтобы во всем величии и во всей полноте запечатлеть для своих современников и для грядущих поколений образ величайшего гения всех времен и народов — бессмертного Сталина». В дальнейшем, правда, в передовой разъяснялось, что, рисуя образ Сталина, писатели создадут образ связанной с его деятельностью эпохи, свершений этой эпохи и так далее, и тому подобное, но исходная формулировка была именно такая. Передовая называлась «Священный долг писателя», и в приведенном мною абзаце первое, что вменялось писателям как их священный долг, было создание в литературе образа Сталина. Никто ровным счетом не заставлял меня это писать, я мог написать все это и по-другому, но написал именно так, и пассаж этот принадлежал не чьему-либо иному, а именно моему перу. Мною же был задан и общий тон этой передовой, в которой как священный долг писателей прежде всего рассматривались мемориальные задачи, а не обращение к нынешнему и будущему дню.

На мой тогдашний взгляд, передовая была как передовая, я не ждал от нее ни добра, ни худа, в основу ее легло мое выступление на происходившем перед этим митинге писателей, смысл которого в основном совпадал со смыслом передовой. Однако реакция на эту передовую внезапно оказалась очень бурной. Я к тому времени после долгой борьбы с разными людьми, не желавшими понимать, что я хочу продолжать хоть что-то писать, выговорил себе право еженедельно выпускать два из трех номеров газеты, а третий только вчерне подготавливать вместе с заместителем, этот третий, субботний, номер подписывал заместитель. Номер с передовой «Священный долг писателя» вышел в четверг. Четверг после его выхода я провел в редакции, готовя следующий номер, и, глядя на ночь, в пятницу уехал за город, на дачу, чтобы пятницу, субботу и воскресенье писать там, а утром в понедельник приехать в редакцию и с самого утра делать вторничный номер. Телефона на даче не было, и я вернулся в понедельник утром в Москву, ничего ровным счетом не ведая.

— Тут такое было, — встретил меня мой заместитель Косолапов, едва я успел взять в руки субботний номер, которого еще не читал. — А лучше вам расскажет об этом Сурков, вы ему позвоните, он просил позвонить, как только вы появитесь.

Я позвонил Суркову, мы встретились, и выяснилось следующее: Никита Сергеевич Хрущев, руководивший в это время работой Секретариата ЦК, прочитавши не то в четверг вечером, не то в пятницу утром номер с моей передовой «Священный долг писателя», позвонил в редакцию, где меня не было, потом в Союз писателей и заявил, что считает необходимым отстранить меня от руководства «Литературной газетой», не считает возможным, чтобы я выпускал следующий номер. Впредь, до окончательного решения вопроса — надо полагать, в Политбюро, это уж я додумал сам, — пусть следующий номер, а может быть, и следующие номера читает и подписывает Сурков как исполняющий обязанности генерального секретаря Союза писателей.

Из дальнейшего разговора Сурков выяснил, что все дело в передовой «Священный долг писателя», в которой я призывал писателей не идти вперед, не заниматься делом и думать о будущем, а смотреть только назад, только и делать, что воспевать Сталина, — при такой позиции не может быть и речи, чтобы я редактировал газету.

По словам Суркова — не помню, прямо говорившего с Хрущевым или через вторых лиц, — Хрущев был крайне разгорячен и зол.

— Я лично, — сказал Сурков, — ничего такого в этой передовой не увидел и не вижу. Ну, неудачная, ну действительно там слишком много отведено места тому, чтобы создавать произведения о Сталине, что это самое главное. В конце концов, что тут такого. Можно в других передовых статьях снять этот ненужный акцент на прошлом. Сначала хотел послать к тебе гонца, вызвать тебя, а потом решил не расстраивать, может, за это время все обойдется. Номер, как мне сказал Косолапов, был готов, я приехал, посмотрел его и подписал. Фамилию твою не требовали снимать, требовали только, чтоб я прочитал и подписал номер. Вот и подумал, стоит ли выбивать тебя из колеи, ты сидишь там, пишешь? Вернешься в понедельник, может, к этому времени все утрясется.

Так оно в результате и вышло. На каком-то этапе, не знаю, где, в Секретариате или в Политбюро, все, в общем, утряслось. Когда Сурков при мне позвонил в агитпроп, ему сказали, чтобы я ехал к себе в редакцию и выпускал очередной номер. Тем дело на сей раз и кончилось. Видимо, это был личный взрыв чувств Хрущева, которому тогда, в пятьдесят третьем году, наверное, была уже не чужда мысль через какое-то время попробовать поставить точки над «i» и рассказать о Сталине то, что он счел нужным рассказать на XX съезде. Естественно, что при таком настроении передовая под названием «Священный долг писателя» с призывом создать эпохальный образ Сталина как главной задачи литературы попала ему, как говорится, поперек души. И хотя, видимо, его склонили к тому, чтобы мер, в горячке предложенных им, не принимать, невзлюбил он меня надолго, на годы, вплоть до появления в печати «Живых и мертвых», считая меня одним из наиболее заядлых сталинистов в литературе…

Речь, напомню, идёт об инциденте, происшедшем 19 марта 1953 года. Всего через две недели после смерти Сталина.

Ещё раз обратим внимание на слова Суркова о том, что «Хрущёв был крайне разгорячен и зол». Не просто посчитал статью Симонова политически неуместной, но продемонстрировал глубоко ЛИЧНОЕ отношение к имени Сталина. Это при том, что на похоронах его, по многочисленным свидетельствам, рыдал, как ребёнок.

А вот что произошло ещё через несколько дней.

Снова К.Симонов:

…четвертого апреля, в газетах появляется сообщение Министерства внутренних дел СССР, возглавляемого Берией, о том, что Министерство внутренних дел СССР провело тщательную проверку по делу так называемых «врачей-убийц»: «В результате проверки установлено, что привлеченные к этому делу врачи… — дальше идет длинный список — были арестованы бывшим Министерством государственной безопасности СССР неправильно, без каких-либо законных оснований. Установлено, что показания арестованных, якобы подтверждающие выдвинутые против них обвинения, получены работниками следственной части бывшего Министерства государственной безопасности путем применения недопустимых и строжайше запрещенных советскими законами приемов следствия». Итак, бывшее Министерство государственной безопасности оказалось повинным во всех этих грехах, а нынешнее Министерство внутренних дел разоблачило темные методы бывшего министерства. Еще через два дня в передовой «Правды» разъясняется, что произошло это прежде всего потому, что бывший министр государственной безопасности С.Д. Игнатьев проявил политическую слепоту и ротозейство и оказался на поводу у преступных авантюристов. Берия же как глава нового Министерства внутренних дел разоблачил все эти беззакония. В тот же день опубликовано сообщение, что Игнатьев освобожден от обязанностей секретаря ЦК.

Так вся эта серия мероприятий проходит через газеты, лишь потом обнаруживая внутренний смысл как подготовительные шаги по дороге к захвату власти, которые поспешно, один за другим, делал Берия.

Один из этих шагов в газеты не попал, но я принадлежу к числу людей, знающих о нем. Не могу точно вспомнить, в какие дни это было, но, наверное, при старании можно числа восстановить, потому что именно в это время Фадеев и Корнейчук, бывшие членами ЦК, оба ездили в заграничные поездки по делам Совета мира. Вскоре после сообщения о фальсификации дела врачей членов и кандидатов в члены ЦК знакомили в Кремле, в двух или трех отведенных для этого комнатах, с документами, свидетельствующими о непосредственном участии Сталина во всей истории с «врачами-убийцами», с показаниями арестованного начальника следственной части бывшего Министерства государственной безопасности Рюмина о его разговорах со Сталиным, о требованиях Сталина ужесточить допросы — и так далее, и тому подобное. Были там показания и других лиц, всякий раз связанные непосредственно с ролью Сталина в этом деле. Были записи разговоров со Сталиным на эту же тему. Не убежден, но, кажется, первоначально записанных на аппаратуру, а потом уже перенесенных на бумагу.

Я в три или четыре приема читал эти бумаги на протяжении недели примерно. Потом чтение это было прекращено, разом оборвано. Идея предоставить членам и кандидатам ЦК эти документы для прочтения принадлежала, несомненно, Берии, именно он располагал этими документами, и впоследствии выяснилось, что так все и было. Он хотел приобрести дополнительную популярность, показав себя человеком беспристрастным, человеком, не случайно отодвинутым несколько в сторону в последние месяцы жизни Сталина, человеком, которому Сталин не доверял или перестал доверять, человеком, который был никак не склонен продолжать те жестокости, возмутительные беззакония, которые, судя по предъявленным нам для чтения документам, были связаны непосредственно со Сталиным, с его инициативой, с его требованиями. Выставляя документы на обозрение, Берия как бы утверждал, что он и далек, и категорически против всего этого, что он не собирается покрывать грехов Сталина, наоборот, хочет представить его в истинном виде.

Чтение было тяжкое, записи были похожи на правду и свидетельствовали о болезненно психическом состоянии Сталина, о его подозрительности и жестокости, граничащих с психозом. Документы были сгруппированы таким образом, чтобы представить Сталина именно и только с этой стороны.

Вот он вам ваш Сталин, как бы говорил Берия, не знаю, как вы, а я от него отрекаюсь. Не знаю, как вы, а я намерен сказать о нем всю правду. Разумеется, при этом он представлял в документах только ту правду, которая ему была нужна и выгодна, оставляя за скобками все остальное.

Около недели эти документы были в ходу. После этого с ними никого уже не знакомили. Когда вернулись Корнейчук и Фадеев и я им рассказал об этих документах, у них глаза полезли на лоб, но прочесть их сами они уже не могли.

Надо сказать, что, хотя цель Берии была достаточно подлой и она вскоре стала совершенно ясна мне, документы эти, пусть и специфически подобранные, не являлись фальшивыми. Поэтому к тому нравственному удару, который я пережил во время речи Хрущева на XX съезде, я был, наверное, больше готов, чем многие другие люди…

Я не буду подробно комментировать слова Симонова.

Единственно хочу заметить, что этот замечательный писатель был в политических вопросах достаточно наивен. «Документы эти, пусть и специфически подобранные, не являлись фальшивыми». Какие документы? Протоколы допросов? Ну да, они не были фальшивыми, поскольку под ними стояла подпись Рюмина. А вот сами показания Рюмина, которые были занесены в эти подлинные протоколы, они были правдивыми? Как это можно утверждать, исходя только из того, что протоколы его допросов, видите ли, «не фальшивые»?

Нет, я лично уверен, что всё сказанное Симоновым, это, безусловно, чистая правда. Такой, какой видел её он сам. Или такой, в какой он хотел себя убедить.

И читал он в несколько приёмов эти документы, и бурно негодовал по их поводу. Всё это было на самом деле.

Но ведь когда он же в тридцатые годы читал в газетах материалы открытых процессов над «врагами народа», ему тоже наверняка казалось, что «записи эти были похожи на правду».

Симонов не принял во внимание того, что документы эти были исключительно протоколами допросов.

«Записи разговоров со Сталиным», ясно, что это не стенограммы таких разговоров (кто и зачем их вёл?), или, тем более, материалов прослушки самого Сталина.

Ну не считать же серьёзным, в самом деле, симоновское впечатление, что «Были записи разговоров со Сталиным на эту же тему. Не убежден, но, кажется, первоначально записанных на аппаратуру, а потом уже перенесенных на бумагу».

Потому что непонятно, кто, когда и где прослушивал и записывал самого Сталина? Как это вообще могло быть возможным? Ведь Сталин обычно вызывал людей к себе и разговаривал в своём кабинете. Прослушивался его кабинет? Куда потом делись эти разоблачительные материалы звукозаписи, находящиеся в распоряжении ярых антисталинистов, когда самое им было время и место появиться для народа во всей красе, начиная с 1956 года?

Так что очевидно, что «разговоры» эти со Сталиным были пересказаны самим Рюминым и вошли в те же самые протоколы допросов. Отсюда и проистекает симоновское «не убежден, но, кажется…»

Вот интересно. Спустя всего немного будет во всеуслышание объявлено, что протоколам допросов Тухачевского, Якира и тысяч других людей верить нельзя. Потому что показания ими давались с «нарушением норм социалистической законности». Так сказала Партия.

Однажды будет объявлено также, что одним из главных нарушителей этой самой соцзаконности был Л.П. Берия. Это тоже сказала Партия.

Но что же это получается?

«Документы», с которыми знакомили членов ЦК (и самого Симонова), были подготовлены опять-таки при активном участии в этом деле того же самого Л.П.Берия. Причём, если обычно дела такого рода тянулись месяцами и даже годами, то это дело Берия раскрутил всего за один месяц, сразу же после смерти Сталина. Этакий виртуоз допросов.

Это, учитывая ещё и количество и объём протоколов (Симонов читал их несколько дней). Значит, большая часть этого самого месяца заняла чисто техническая сторона дела. Само же признание было получено от подследственных практически сразу.

И напрашивается вопрос.

А с чего это Рюмин со своими подручными стал вдруг таким словоохотливым? Да не просто словоохотливым, а словоохотливым предельно БЫСТРО?

Вот когда Симонов читал всё это и ужасался прочитанному, мыслей таких у него не возникало?

Не возникало. Потому что верить этим протоколам приказала ему тоже Партия.

Ведь сам же написал:

«Документы были сгруппированы таким образом, чтобы представить Сталина именно и только с этой стороны».

Неужели и мысли в голову не приходило, что, поскольку сгруппированы они определённым образом, значит, и были они определённым образом обработаны для достижения нужного эффекта? Более того. Что сгруппированы они могли быть не на стадии подготовки к ознакомлению с ними членов ЦК, а ещё раньше, на стадии следствия, когда задавались эти вопросы тому же Рюмину именно в нужной формулировке и нужной очерёдности. И что ответы на эти вопросы тоже могли быть продиктованы Рюмину самим Лаврентием Павловичем.

Рюмин ведь тогда мог подписать всё, что угодно.

И, кстати, проверить его показания было попросту некому.

«Сталин мне сказал то-то и то-то…» А кто может это подтвердить или опровергнуть?

Так что простор для творчества Л.П.Берия был здесь ничем не ограничен.

«Вот он вам ваш Сталин, как бы говорил Берия…»

«Уж я вам вашего Сталина здесь разрисую, читайте на здоровье», — мог бы догадаться добавить сюда К. Симонов.

Не догадался.

И даже потом, когда та же самая Партия разоблачила злокозненность Берии, снова не возникло у него ни одной нотки сомнения в прочитанном тогда.

Потому что не верить протоколам допросов следствий, которые велись по приказу Берии до апреля 1953 года приказала Партия.

Верить протоколам допросов Рюмина, которые велись под личным контролем (если не при прямом участии) того же Берии, приказала тоже Партия.

Так о чём здесь задумываться?

Даже то не заинтересовало его, что почему-то один из обвиняемых по «делу врачей» не только не был тогда отпущен, но вскорости, через год, был расстрелян.

Человек этот был арестован по указанию Сталина в июне 1951 года. Содержался всё время до самой своей казни в строжайшем заключении. Расстрелян в 1954 году. Уже при власти Н.С. Хрущёва.

Абакумов Виктор Семёнович (1908–1954). В 1941–1943 гг. — заместитель наркома внутренних дел СССР и начальник управления Особых отделов НКВД СССР, в 1943–1946 гг. — заместитель наркома обороны СССР, начальник Главного управления контрразведки «Смерш» НКО СССР, в 1946 г. — заместитель министра государственной безопасности СССР, в 1946–1951 гг. — министр государственной безопасности СССР. В июне 1951 г. арестован; расстрелян в декабре 1954 г. по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР.

* * *

Так что объяснения того, что Сталина начали разоблачать в 1956 году (а не в 1953-1954-1955 годах) потому, что именно в 1956 году стало им всё известно про сталинские преступления, несколько… неправдоподобны, так скажем.

Неправдоподобность эта подтверждает и то, что оправдания под общим лозунгом «вот потому-то и мы тогда молчали» в отношении партийно-государственных руководителей на самом деле не имеют ничего общего с действительностью. Удобны они были для власть предержащих, это да. Весьма и весьма удобны. Ну и, разумеется, удобны сегодня для оправдателей той самой власти.

Дело в том, что существует, конечно, большая разница между теми, кто вынужден был молчать о преступлениях, которым они были свидетелями, и теми, кто эти преступления совершал.

Николай Александрович Зенькович в своей книге «Тайны ушедшего века. Лжесвидетельства. Фальсификации. Компромат» привёл два документа, и сейчас, по-моему, находящихся в ограниченном доступе. Хотя, что здесь ограничивать сегодня, непонятно. Всё нижесказанное давно стало известно на основании множества других документов. Но тогда, на заре «перестройки», были они, видимо, достаточно сенсационны, и потому их тогда строго засекретили.

Итак.

…Из докладной записки Комиссии Политбюро по реабилитации жертв политических репрессий (возглавлялась А.Н.Яковлевым):

Н.С.Хрущев, работая в 1936–1937 годах первым секретарем МК и МГК ВКП(б), а с 1938 года — первым секретарем ЦК КП(б)У, лично давал согласие на аресты значительного числа партийных и советских работников. В архиве КГБ хранятся документальные материалы, свидетельствующие о причастности Хрущева к проведению массовых репрессий в Москве, Московской области и на Украине в предвоенные годы. Он, в частности, сам направлял документы с предложениями об арестах руководящих работников Моссовета, Московского обкома партии. Всего за 1936–1937 годы органами НКВД Москвы и Московской области было репрессировано 55 тысяч 741 человек.

С января 1938 года Хрущев возглавлял партийную организацию Украины. В 1938 году на Украине было арестовано 106 тысяч 119 человек. Репрессии не прекратились и в последующие годы. В 1939 году было арестовано около 12 тысяч человек, а в 1940 году — около 50 тысяч человек. Всего за 1938–1940 годы на Украине было арестовано 167 тысяч 465 человек.

Усиление репрессий в 1938 году на Украине НКВД объяснял тем, что в связи с приездом Хрущева особо возросла контрреволюционная активность правотроцкистского подполья. Лично Хрущевым были санкционированы репрессии в отношении нескольких сот человек, которые подозревались в организации против него террористического акта.

Летом 1938 года с санкции Хрущева была арестована большая группа руководящих работников партийных, советских, хозяйственных органов и в их числе заместители председателя Совнаркома УССР, наркомы, заместители наркомов, секретари областных комитетов партии. Все они были осуждены к высшей мере наказания или длительным срокам заключения. По спискам, направленным НКВД СССР в Политбюро только за 1938 год, было дано согласие на репрессии 2140 человек из числа республиканского партийного и советского актива…

…Из записки «Комиссии Яковлева» от 25 декабря 1988 года в ЦК КПСС «Об антиконституционной практике 30-40-х и начала 50-х годов». «Сов. секретно. Особая папка»:

Прямую ответственность за участие в массовых репрессиях несет А.И.Микоян. С его санкции были арестованы сотни работников системы Наркомпищепрома, Наркомвнешторга СССР. Микоян не только давал санкции на арест, но и сам выступал инициатором арестов. Так, в письме на имя Ежова от 15 июля 1937 года он предлагал осуществить репрессии в отношении ряда работников Всесоюзного научно-исследовательского института рыбного хозяйства и океанографии Наркомпищепрома СССР. Аналогичные представления делались Микояном и в отношении работников ряда организаций Внешторга СССР. Осенью 1937 года Микоян выезжал в Армению для проведения чистки партийных и государственных органов этой республики от «врагов народа». В результате этой кампании погибли сотни и тысячи кадров партийных, советских работников. Микояна в этой поездке сопровождал Маленков и группа работников НКВД. Результатом непосредственной деятельности Микояна и Маленкова был арест 1356 коммунистов.

Микоян возглавлял комиссию по обвинению в контрреволюционной деятельности видных членов партии. Он, в частности, вместе с Ежовым был докладчиком на февральско-мартовском Пленуме ЦК ВКП(б) по делу Бухарина (1937 год). Именно Микоян выступал от имени Политбюро ЦК ВКП(б) на торжественном активе НКВД, посвященном 20-летию органов ВЧК — ГПУ — НКВД. После восхваления деятельности Ежова, оправдания массовых беззаконных репрессий Микоян закончил свой доклад словами: «Славно поработало НКВД за это время!», — имея в виду 1937 год.

До сих пор, кстати, при цитировании документов февральско-мартовского Пленума 1937 года по делу Бухарина упоминается обычно один докладчик — Ежов. На самом же деле докладчиков там было, действительно, двое — Ежов и Микоян. Вот только вторая фамилия куда-то подевалась со временем. Хотя в ответном своём слове Бухарин отбивался прежде всего от обвинений именно Микояна, а уже потом — Ежова. Да и второй доклад Микояна на этом пленуме, посвящённый вредительству в пищевой промышленности, даже сегодня производит жутковатое впечатление. Главный его мотив — раскрытых врагов несоизмеримо меньше, чем врагов затаившихся и пока ещё не раскрытых.

До сих пор ещё слышатся голоса понимающие и сочувствующие — так ведь заставляли их убивать невиновных. Сталин и заставлял. Если бы они противились репрессиям, погибли бы сами.

Нет, господа хорошие. Никто их не заставлял. Делали они это вполне добровольно и осознанно. И не просто делали, но возглавляли и направляли убийство тысяч невиновных. Больше скажу. Именно они-то, все эти вожди и вождята, в массе своей, и создали ту атмосферу, где стали возможны все уродства 1937 года.

Заставляли…

Не быть палачом достаточно просто. Есть очень простой для этого способ.

Для того, чтобы не быть палачом, не надо идти работать в палачи.

Никто из них не хотел быть инженером, учителем, или врачом. Все они хотели одного. Власти. Боже, как же они рвались в эту самую власть.

Тот же Хрущёв. Фантастический взлёт за короткое время. А всё равно карабкался и карабкался. По крови. По трупам. но выше, выше, главное — выше. Он что, не знал, что чем больше масштаб его работы, тем больше он будет убивать? Знал, конечно. И рвался.

Рвался убивать, получается.

Мало ему на районном уровне, на областном уровне, хочется на республиканском.

Так это что же, главным в его жизни был антисталинизм? Ну, конечно.

Главным в его жизни был он сам, горячо собой любимый Никита Сергеевич Хрущёв.

Впрочем, только ли должность определяет отношение человека к другим людям?

Два разных человека на одном и том же посту могут вести себя совершенно по-разному.

В 1991 году в в десятом номере «Военно-исторического журнала» было опубликовано интервью В.П.Пронина, председателя Моссовета с апреля 1939 по 1945 год.

Вопрос. А Хрущев? Какие воспоминания остались о нем?

Ответ. Взаимоотношения с Никитой Сергеевичем у меня были нормальными. Он очень поддерживал нас, молодых. Хрущев много сделал для благоустройства Москвы. Он способный практический работник, быстро схватывал предложения специалистов, старался их осуществить, но сам предложений, как правило, не вносил.

Многие руководители районов относились к Хрущеву отрицательно. И вот почему. Хрущев малограмотный человек был, в этом его беда.

Он активно способствовал репрессиям. Дело в том, что над ним висел дамоклов меч. В 1920 году Хрущев голосовал за троцкистскую платформу. И поэтому, очевидно, боясь расправы, сам особенно усердно «боролся» с беспечностью, утерей политической бдительности, политической слепотой и т. д. Хрущев санкционировал репрессии большого количества партийных и советских работников. При нем из 23 секретарей райкомов города почти все были арестованы. И почти все секретари райкомов области. Были репрессированы все секретари МК и МГК партии: Кацеленбоген, Марголин, Коган, Корытный… Все заведующие отделами, включая помощника самого Хрущева. Хрущев, будучи уже на Украине, на Политбюро в 1938 году настаивал на репрессиях и второго состава руководителей Московского городского комитета партии.

Мы, тогда молодые работники, удивлялись: как же нас Хрущев воспитывает насчет бдительности, если все его окружение оказалось врагами народа? Он же один только остался в МК целым.

Вопрос. Вы полагаете, что масштаб репрессий в Москве личная «заслуга» Хрущева?

Ответ. В значительной мере. Ведь после осени 1938 года, после прихода к руководству горкомом Щербакова, никто из работников Моссовета, МК и МГК, райкомов не пострадал. Я знаю, что когда на Политбюро в июле 1940 года возник вопрос о снятии Щербакова с работы за плохую работу авиазаводов, то обвиняли его и в том, что он очень неохотно и очень редко давал согласие на репрессии. Мало того. В моем присутствии на секретариате горкома по представлению Щербакова начальник следственного отдела НКВД был исключен из партии за необоснованные аресты.

Да…

А вот что писал сын Н.С.Хрущёва, гражданин США Сергей Никитович Хрущёв.

Во время первой попытки смещения Хрущева в июне 1957 года Микоян занял глубоко продуманную, основательную позицию. Он, антисталинист по убеждению, и отца поддерживал по убеждению. Вернее, не поддерживал, они боролись за одну идею, и им оставалось или вместе победить, или вместе погибнуть…

Заметим.

«Одна идея» Хрущёва и Микояна — это вовсе не благо для народа. Вспомним кстати название предисловия к мемуарам А.И.Микояна, сочинённое его сыном — «Жизнь, отданная народу». Но, нет, оказывается, не это было их одной идеей.

Главной (одной) идеей у них был — антисталинизм.

Снимают Хрущёва.

На расширенном заседании Президиума ЦК КПСС 13 октября 1964 года Микоян был единственным, кто пытался как-то его защитить.

И что же он привёл в качестве главного довода?

Нет, не экономику, не космос, не строительство, жилое или промышленное.

Сказал он вот что.

Деятельность Хрущева Никиты Сергеевича — это большой политической капитал партии. Одно развенчание культа личности Сталина чего стоит. Решиться на такой шаг мог лишь человек большого мужества и верности идеалам социализма.

Так что не было для них «одной идеей» процветание государства или благосостояние народа. На самом деле был один голый антисталинизм.

«Анти».

Идея, главным мотивом которой является не созидание, а разрушение.

Что же касается «мужества и верности идеалам».

Так почему всё-таки мужество и верность их молчали после смерти Сталина целых три года?

А вот почему.

На июньском пленуме ЦК 1957 года, когда исключали «антипартийную группу», состоялся примечательный разговор.

Молотов. Применять физические меры было общее решение Политбюро. Все подписывали.

Голос. Не было такого решения.

Молотов. Было такое решение.

Голос. Покажите.

Молотов. Оно было секретное. У меня его нет.

Хрущев. Расскажи, как было подписано. Повтори.

Каганович. Все члены Политбюро подписались за… В отношении шпионов применять крайние меры физического воздействия…

Хрущев. Хочу дать одну справку. Каганович и Молотов, очевидно, не откажутся повторить, что у нас был такой разговор. Накануне ХХ съезда или после съезда, по-моему, Каганович сказал, что есть документ, где все расписались о том, чтобы бить арестованных. Каганович предложил этот документ изъять и уничтожить. Дали задание Малину найти этот документ, но его не нашли, он уже был уничтожен… Ты тогда даже рассказывал, в какой обстановке писали это решение и кто подписывал.

Каганович. Да, я рассказал. Сидели все тут же, на заседании, документ был составлен от руки и подписан всеми…

Хрущев. Кто написал этот документ?

Каганович. Написан он был рукой Сталина.

В.Н.Малин в 1954–1965 годах был заведующим Общим отделом ЦК КПСС. Иными словами, заведовал делопроизводством партии. И, разумеется, её архивами.

«…но его не нашли, он уже был уничтожен…»

Документ Политбюро. Да не просто документ, а решение Политбюро. Написанное рукой Сталина. Подписанное всеми членами Политбюро.

Уничтожен.

Простенько так. Буднично. Как что-то, хорошо известное в соответствующем кругу. Известное не по отношению к конкретному документу, разумеется, но по отношению к некому процессу.

Говоря попросту, в эти самые три года шли интенсивные поиски и уничтожение в архивах документов, подтверждающих руководящую роль сталинских приближённых в массовых репрессиях. Шла настоящая чистка архивов. Особенно активно уничтожались компрометирующие документы Н.С.Хрущёвым. Что, в общем-то понятно, учитывая его возможности как первого лица в государстве.

Так что, ответ на вопрос, почему Сталина начали «критиковать» не в 1953 году, а лишь в 1956-м, понятен.

В 1953 году ничего ещё не было уничтожено. И уж кто-кто, а Никита Сергеевич понимал это очень хорошо.

К делу этому следовало хорошо подготовиться. Основательно.

Так что же, не надо было ничего говорить о репрессиях? Об ответственности Сталина?

Промолчать надо было?

Нет, конечно, автор весьма далёк от того, чтобы утверждать такие вещи.

Сказать об этом обществу было необходимо.

Но сказать правду. Без кучи вранья, отравившей на долгие годы советское общество. Без того яда лицемерия и подлости, который и внёс в результате существенный вклад в дело убийства этого общества. В дело убийства советского государства.

Мало кто помнит, но ведь и при жизни Сталина была проведена достаточно масштабная работа по реабилитации жертв политических репрессий. Было это в 1939–1941 годах. Тогда было выпущено из лагерей и тюрем несколько сот тысяч человек. Это значительно меньше, чем было реабилитировано в 1953 году. Однако, вполне сопоставимо.

В то время не было, конечно, никакой широковещательной политической кампании. Однако многие следственные работники госбезопасности и их руководители, виновные в фабрикациях и подтасовках следственных документов, отданы были тогда под суд.

Кампанию эту связывают обычно с именем Л.П.Берии, ставшим тогда наркомом внутренних дел. Ясно однако, что никакой нарком никогда не смог бы провести такую широкомасштабную акцию, не имея на то прямого указания Сталина.

Так что говорить о том, что выпустить репрессированных из тюрем и лагерей после смерти Сталина можно было только в ходе широкой кампании его обличения, несколько преувеличено как минимум.

Я уже не говорю о том, что вся эта кампания «анти», начиная с 20-го съезда, начисто была лишена хотя бы какого-то желания провести более-менее вменяемый (о глубине я уже не заикаюсь) анализ процессов, происходящих тогда в обществе. Тех процессов, что и привели тогда к трагедии второй половины 30-х годов.

Потому-то и свели они тогда все причины, всю вину и все истоки в одну точку. В одну личность.

Вся эта оголтелая пропаганда велась тогда только лишь одним способом. Способ этот можно назвать так. Удар по эмоциям.

А сознание… Ну что же, события того времени, да и времени последующего, показали, насколько легко можно манипулировать этим самым сознанием.

Тон всему этому задал уже сам знаменитый доклад Хрущёва на 20-м съезде.

Обратите внимание.

Хрущёвы-Микояны полагали антисталинизм самым главным делом своей жизни. Но даже доклад этот знаменитый был подан последним вопросом съезда. Заметим в скобках, не до, а после выборов в центральные партийные органы. Чтобы не случилось после такого доклада никаких неожиданностей при выборах, надо полагать.

Коротенькая резолюция по докладу была принята БЕЗ ОБСУЖДЕНИЯ.

«Главное дело жизни»…

Так почему же кампания эта приняла именно такой характер?

Понятно, что главной движущей силой этого уничтожительного обличения было стремление отвести от себя самих возможные вопросы о степени собственной вины за случившееся. Это понятно. Понятно, что именно это и делало невозможным любые попытки добросовестного и непредвзятого анализа той великой трагедии.

Эта причина главная. Но не единственная. Уж слишком заметно за этим предельно накалённым остервенением к имени Сталина проглядывает уже замеченное мной выше личное отношение одного человека к человеку другому.

Я имею в виду не всех участников этого процесса, многие из которых отбывали номер, что называется. Положено ругать — ругали. Приказали бы хвалить — хвалили бы.

Нет, я имею в виду двух главных антисталинистов современности — Н.С. Хрущёва и А.И. Микояна.

Эти номер не отбывали. Эти были до конца искренни в своей ненависти.

Причём, накал этого чувства совершенно не соответствует обычному объяснению их побуждений. Да, всё, что упоминается обычно по этому поводу, всё это было, конечно. И избавление от былого страха, и месть за этот страх. И месть за былое свое пресмыкательство и за собственное своё (чуть не написал — былое) двоедушие. И холопская злоба к ушедшему барину.

Это всё так.

Однако всё это было у многих. Но у этих многих всё равно не было такой всепоглощающей ненависти к Сталину.

А у этих двоих — была.

* * *

Человек, которому я всецело доверяю, рассказывал мне, что в первые же дни после смерти Сталина Н.С.Хрущёв лично приезжал в Главное управление военной контрразведки для того, чтобы изъять оттуда следственное дело на своего сына.

Пишу это не в качестве доказательства. Понимаю, что ничьи рассказы (или пересказы) никаким доказательством служить не могут. Примечательно однако, что историй, связанных с судьбой сына Хрущёва Леонида, имеется множество и звучат они из самых разных источников. Понимаю, что и это тоже само по себе ни о чём не говорит.

Однако.

Так это было или не так, но следственное дело в отношении Леонида Хрущёва до сих пор не найдено. А это уже само по себе говорит о многом. Иногда отсутствие сведений даёт красноречивую картину не меньше, чем их наличие.

Леонид был сыном Хрущёва от первого брака.

Начал войну в бомбардировочной авиации. В 1941 году был ранен. Лечился в Куйбышеве. После излечения был направлен переучиваться на лётчика-истребителя. В начале 1943 года во время боевого вылета пропал без вести.

Бой проходил в районе Жиздры, над оккупированной немцами территорией, кроме того, сильно заболоченной местностью.

Н.А.Зенькович, на книгу которого я уже ссылался, провёл большую работу по изучению документов и собиранию сведений о той эпохе.

Вот что он пишет по этому поводу.

…Еще в 1990 году в четвертом номере «Военно-исторического журнала» была опубликована статья Б.Е.Пестова «Погиб? Пропал без вести? Жив?», в которой приведено письмо майора в отставке Андреева. Ссылаясь на заместителя начальника управления кадров Министерства обороны СССР в 1945–1969 годах И.А.Кузовлева, он утверждает, что в 1943 году летчик Л.Хрущев попал в плен к немцам. По настоятельной просьбе Н.С.Хрущева Сталин дал согласие на обмен сына Хрущева на немецкого военнопленного. Обмен состоялся, но сотрудники НКВД установили, что Леонид, будучи в плену, сотрудничал с немцами. По решению военного трибунала Леонид Хрущев был приговорен к расстрелу. После вынесения такого сурового приговора Никита Сергеевич обратился к Сталину с просьбой помиловать сына, но Сталин отказал ему, мотивируя свой отказ тем, что у него нет ни юридических, ни моральных прав не согласиться с решением военного трибунала.

По мнению И. А. Кузовлева, Н.С.Хрущев запомнил это Сталину и затеял впоследствии кампанию по разоблачению культа личности в отместку за сына. Автор статьи говорит, что многое в судьбе сына Н.С.Хрущева неясно, тем более, что из личного дела Леонида при неизвестных обстоятельствах исчезла часть документов…

Ещё одна деталь.

В трофейных документах немецких частей, оборонявшихся в районе Козельска и Жиздры, захваченных позднее советскими войсками, тоже имеются странности.

…многие протоколы допросов советских пленных самым беспощадным образом подчищены. В «делах» встречаются записи на русском языке: «изъято…180 листов», «изъято 36 листов». Чистки проводились, как удалось установить, в несколько приемов — в 1949, 1953 и в 1954 годах…

Вместе с тем, до сих пор нет никаких прямых доказательств, подтверждающих историю о пленении Леонида Хрущёва. Более того, имеется разноголосица в разных вариантах изложения этой версии. То его обменяли. То его выкрали. То выкрали сотрудники НКВД. То это были сотрудники военной контрразведки «СМЕРШ». То он был освобождён из плена в 1945-м. И ещё… и ещё…

Но если вся эта история была кем-то придумана, тогда о каком следственном деле может идти речь, спросите вы?

Дело в том, что Леонид Хрущёв должен был как минимум находиться под следствием по совершенно другому поводу. Согласно самым разным источникам, в 1942 году он, находясь на переподготовке в Куйбышеве, во время одной из вечеринок убил одного из своих знакомых, офицера Красной Армии.

Я не буду останавливаться на этом эпизоде (найти сейчас сведения об этом можно легко и во множестве), скажу только самое необходимое.

Произошло это случайно, во всяком случае, не намеренно. Однако, обстоятельства этого дела были таковы, что миновать стадию расследования (а во время войны в отношении военнослужащих этим занимался только «СМЕРШ») этот инцидент никак не мог.

Имеются утверждения о том, что Леонид был приговорён к восьми годам лишения свободы. Однако лагерь был ему заменён отправкой на фронт, в истребительную часть. Там он и воевал, с неотбытой судимостью, до самой своей гибели (или пленения).

Это, кстати, тогда практиковалось. Александр Иванович Покрышкин упоминал в своих мемуарах о том, что один из лучших советских асов, Александр Клубов, будущий дважды Герой Советского Союза, тоже был осужден трибуналом. И ему тоже лагеря заменили отбытием наказания на фронте. Однако, после нескольких месяцев боевой работы, с него, вместо представления к ордену, была снята судимость.

Так что, в случаях с лётчиками-штрафниками, не списанными в штрафные пехотные подразделения, а воевавшими в авиации, не было тогда ничего из ряда вон выходящего. Правда, для того, чтобы осуждённый лётчик не был направлен в штрафбат, а оставался в своём полку, требовалось, конечно, особое ходатайство перед трибуналом командования. В случае с Клубовым всё понятно. Лётчиком он был, конечно, редкого таланта. И, безусловно, терять его командованию не хотелось.

С Леонидом Хрущёвым тоже в общем-то всё ясно. Похлопотать за него было кому.

И вот вопрос.

В случае, если мрачная эта история про плен, осуждение, расстрел является выдумкой. То где тогда следственное дело в его отношении производства 1942 года?

И ещё.

Я упоминал о судьбе генерала Абакумова, арестованного в 1951-м и расстрелянного в 1954 году.

Именно он всю войну возглавлял советскую военную контрразведку, получившую в 1943 году звучную аббревиатуру «СМЕРШ».

Интересная подробность. Небезызвестный Рюмин, которого пристегнули к «делу Абакумова» (хотя именно по его доносу Абакумов и был когда-то арестован) был расстрелян через две недели после вынесения приговора. Дали возможность написать просьбу о помиловании, так сказать.

Абакумов был расстрелян через час с небольшим после вынесения приговора.

Так что в 1954 году чистились не только архивы.

Напоследок, приведу одно свидетельство, лично для меня весьма авторитетное.

Вот что рассказывал об этом В.М.Молотов. Воспроизвожу по изданию: Феликс Чуев. «140 бесед с Молотовым».

…08.01.1974, 11.03.1983

— Хрущев в душе был противником Сталина. Сталин — все и вся, а в душе другое. Личное озлобление его на любые шаги толкает. Озлобление на Сталина за то, что его сын попал в такое положение, что его расстреляли фактически. После такого озлобления он на все идет, только бы запачкать имя Сталина.

— Никита от сына отказался, да?

— Да.

15.08.1972, 08.01.1974

— У него сын был вроде изменника. Это тоже о нем говорит. Хорош политический деятель, у которого даже сын и тот…

Жена Хрущева ничем не выделялась, но так более или менее честно вела себя. Она живет у нас в поселке. Она здесь очень изолирована, никто с ней не хочет контактировать, никто не становится с ней в очереди… Она сама требовательная… Полине Семеновне в первый период деятельности Хрущева говорила, что Никита Сергеевич волнуется, очень вопросы сложные, не все хорошо получается, не уверен по югославскому вопросу. Боялась, что он перебарщивает и может попасть не туда…

А он не только перебарщивал. Но она ничего не могла сделать, она не разбирается.

По Хрущеву еще придется высказаться.

30.06.1976, 30.10.1980

— Сталин сына его не хотел помиловать, Хрущев лично ненавидел Сталина. Это добавилось. Но не это главное. Он не революционер. В 1918 году только в партию вступил — такой активный! Простые рабочие были в партии. Какой же это у нас лидер партии оказался! Это абсурд. Абсурд….

* * *

Я всё же склоняюсь к тому, чтобы поверить в эту историю с Леонидом Хрущёвым. Имеются здесь и ещё некоторые особенности и тонкости, в которые я не буду вдаваться.

А вдаваться не буду, потому что не имеет всё это особого значения.

Как же так, спросите вы, как это не имеет значения, если сам ты что-то говорил ранее о каком-то особом личном отношении Хрущёва к Сталину? Уж что-что, а это такой мощнейший повод для самой жгучей ненависти, что другого повода такого же накала невозможно себе вообразить.

Да. Если эта история имела место на самом деле.

А если нет?

Своё собственное мнение я не хочу никому навязывать. Поэтому предлагаю всё же считать, что истории этой на самом деле не было.

Будет ли это основанием к тому, чтобы считать отношение Хрущёва к Сталину из-за своего сына менее враждебным?

Если вдуматься, то, как это ни странно звучит, ненависть к убийце своего сына всё равно остаётся. Потому-то я и считаю, что не имеет эта история особого значения.

Попробую это своё мнение обосновать.

Другой сын Никиты Сергеевича, Сергей Никитович Хрущёв, говоря о своём новом статусе гражданина США, высказывался в том смысле, что его отец, будь он жив, шаг этот его наверняка бы одобрил.

Заявление это было неоднократно подвергнуто осмеянию. И «кузькину мать» вспоминали, и то, как кто-то кого-то грозился «закопать». Между тем, высмеивали зря, по-моему. Уж кому-кому, а сыну-то лучше знать о том, что представлял из себя его отец. На самом деле. Не на трибуне. В сокровенных тайниках души.

Самое время, по-моему, повторить ещё раз. Главной идеей в жизни Хрущёва был он сам. Никита Сергеевич Хрущёв.

Исходя из этого, благо его детей было для него не просто на первом месте, как это обычно бывает у всех без исключения родителей. Для него благо других детей не имело абсолютно никакого значения. Своим же он мог простить буквально всё. За счёт не своих. И оправдать их буквально во всём. За счёт не своих.

Исходя из этого, в этом своём высказывании Сергей Никитович был абсолютно прав. И говорил он действительно то, что понимал намного лучше и глубже своих насмешников.

Даже если Леонид Хрущёв действительно погиб в тот самый свой последний боевой вылет.

Кем тогда всё равно должен был считать Хрущёв Сталина? Исходя из своей главной жизненной идеи?

Да всё равно считал он его убийцей своего сына.

Хочу, в связи с этим своим утверждением, упомянуть о неочевидной вещи, может быть, для кого-то спорной.

У многих патриотически настроенных авторов принято противопоставлять то, как защищали свою Родину дети высокопоставленных родителей во время Великой Отечественной войны и то, как защищают (или готовы защищать) свою Родину дети нынешней элиты. Разница здесь действительно колоссальная.

Между тем, стоило бы задуматься над тем, насколько искренним были патриотические чувства партийно-государственной номенклатуры, благословляющей своих сыновей защищать Отечество. Не щеголять мужественно в военной форме генеральского сукна где-нибудь поближе к какому-нибудь штабу, по возможности армейского или фронтового уровня. А то и вовсе — штабу какого-нибудь военного округа.

А воевать на переднем крае, пехотным или артиллерийским лейтенантом. Или ещё того более — рисковать ежечасно в воздушных боях, где возможность гибели вообще была ни с чем не сравнима.

Воевать точно так же, как и тысячи их сверстников. Простых сверстников. Сыновей простых родителей.

А как вы думаете, считали ли сановные родители этих самых простых родителей ровней себе? Считали ли своих детей ровней тысячам и миллионов простых детей?

Вот какой вопрос надобно бы себе задать. И постараться на него ответить.

Ведь для чего революцию делали? Для чего занимали высокие и ответственные посты, и карабкались по ним неустанно? Неужели для того, чтобы дети их гибли точно так же, как дети простых и ничем не примечательных граждан? Которые не делали революцию. Не занимались ответственными и нестерпимо важными государственными делами.

Точно так же, как дети ПРОСТЫХ людей.

Да зачем она тогда нужна, эта самая революция? Зачем оно тогда нужно, это самое советское социалистическое государство?

Но был один человек, который не только не понимал всего этого, но заставлял их поступать прямо противоположно их собственным желаниям. И не просто поступать против своей воли, но демонстрировать при этом чувства, которые подавляющее большинство из них не испытывало.

Известно всем, что никто из сыновей Верховного Главнокомандующего Вооружёнными Силами СССР не отсиживался в тылу. Старший сын Яков Джугашвили, старший лейтенант, командир артиллерийской батареи, в самом начале войны попал в плен, и там погиб, ничем себя не запятнав. Младший сын Василий Сталин командовал истребительными полком и дивизией. Что бы о нём не говорилось, правдивого и не очень, тем не менее, от войны он не бегал и от опасности не прятался. Третий, приёмный сын Сталина Артём Сергеев прошёл всю войну на передовой, с 1941 по 1945 годы, от лейтенанта до подполковника, от командира батареи до командира бригады. Семь орденов и множество ранений.

Кое-кто видит в этом ещё одно подтверждение бессердечной натуры кровавого тирана, отдающего на растерзание своих собственных детей. Особенно это его знаменитое сейчас — «Я солдата на фельдмаршала не меняю».

Желающим поупрекать меня в восхвалении Сталина предлагаю вспомнить ещё раз определение этого слова, которое нашёл в словарях маршал Голованов. И попытаться ответить на простой вопрос. Правдой является только что сказанное мной или неправдой?

Впрочем, я понимаю, что людям, напрочь лишённым совести, очень трудно правильно понять того, у кого эта самая совесть есть. Отсюда и столько выдумок о Сталине.

А у человека этого просто была совесть. И отчётливое понимание того, что миллионы других отцов не имеют возможности укрыть своих сыновей от войны. Что миллионы других отцов не имеют возможности вызволить своих сыновей из плена в обмен на немецкого фельдмаршала.

Верховный Главнокомандующий конечно не издавал никаких приказов, запрещающих партийным и государственным деятелям прятать своих детей от войны. Однако каждый из них понимал, что, если кто-то из их сыновей призывного возраста окажется на тёплом местечке где-нибудь в глубоком тылу, то у ТАКОГО главнокомандующего пощады этому деятелю не будет. Это подразумевалось. Вполне логично, по-моему, подразумевалось.

Я прошу обратить внимание на очень важную вещь, доказывающую всё сказанное мной выше. И объясняющее многое из того, что случилось далее.

Сразу же после смерти Сталина тот порядок, что сыновья партийно-государственных (да и вообще, сколько-нибудь руководящих) деятелей должны защищать свою Родину наравне с сыновьями простых людей, мгновенно умер.

Нет, те, кто имел уже военную специальность и занимал какие-то должности в военной иерархии, те так и остались служить дальше. Тем более, что теперь в любой острой ситуации любой из них был уже ограждён от участия в чём-то достаточно опасном для жизни. Но вот молодое поколение — эти уже были надёжно ограждены уже и от самой воинской обязанности.

Да, конечно. Были и отдельные случаи, когда кто-то из сановных детей оказывался не просто в строю, но и выполнял работу, связанную с повышенным риском.

Но здесь всегда прослеживалась одна и та же закономерность.

Отцы их, как правило, были в среде себе подобных (по служебному положению) белыми воронами. И средой этой рано или поздно от себя отторгались.

Так что понятна, в общем-то, и общая неприязнь номенклатуры к Сталину, которая отчётливо проявилась после его смерти. Ему не могли простить это его смешное стремление уравнять их с простыми людьми. Не на словах, а на деле. Это не единственная составляющая их отношения к Сталину, но достаточно существенная.

Так что, тот же Хрущёв, горюя о погибшем Леониде, не мог не понимать, что, если бы не Сталин, то сын его никогда не оказался бы на фронте. И если бы не Сталин, то сын бы его не погиб.

Вот и весь его антисталинизм.

* * *

То же и с Микояном.

Но здесь это ещё заметнее и ярче. Если Хрущёв, прилюдно во всяком случае, особых нежностей с детьми не допускал, то здесь случай иной.

Снова его мемуары. И снова предисловие, написанное его сыном Серго Анастасовичем. Помните, «Жизнь, отданная народу»?

…Для нашего отца огромное значение имели семья, дети, внуки, правнуки. Каждый выходной вся семья собиралась вместе по установленной им традиции. Возможно, именно семья в первую очередь напоминала ему о вечном человеческом начале, о доброте, об интересах всех семей, составляющих в итоге понятие народа, понятие, ставшее безликим и подчас пустым в худшие времена эпохи, в которую он жил. И чем старше он становился, тем больше семья значила в его жизни…

Всё это очень правильно. Более того, по-человечески симпатично и даже трогательно.

Но, «Жизнь, отданная народу»?

Напомню, что предисловие к воспоминаниям Грабина называется всего-навсего

«О книге „Оружие Победы“ и ее авторе».

Это так. Лёгкий намёк на сравнение.

Народ состоит изо всех нас. Все мы являемся частичкой этого самого народа. Поэтому вправе отнести эти слова лично к себе.

Поэтому я предлагаю каждому, читающему сейчас эти строки, на минуту остановиться, внимательно перечитать эти три слова. И решить для себя с предельной искренностью.

Верите ли вы тому, что жизнь А.И.Микояна была отдана именно вам? Вся, без остатка. При полном напряжении А.И.Микояном всех своих сил — и именно для вас, мой уважаемый читатель.

Верите?

Впрочем, Серго Микоян, как и все остальные дети Анастаса Ивановича а равно и его более отдалённые потомки и родственники, тоже являются частью народа, такой же, как и мы с вами. Этого у них отнять нельзя. Поэтому, будем справедливы.

Если рассматривать столь проникновенное название именно под этим углом, тогда да. Жизнь, отданная А.И.Микояном своим потомкам и родственникам — здесь о справедливости такой формулировки можно говорить и рассуждать более уверенно.

Однако обстоятельство это заставляет нас с вами отнестись к ней одновременно с небольшой оговоркой. И уточнить, что название предисловия в несколько ином виде было бы более корректным. Например, в таком — «Жизнь, отданная некоторой части народа».

Но у великих родственников великих людей может быть, конечно, и иное мнение. Более того, могут у них быть и претензии к этому самому народу.

Примерно такие (оттуда же):

…К великому сожалению, молодое поколение россиян в большинстве своем остается сегодня в полном неведении относительно своего недавнего прошлого. С большой помпой (? — В.Ч.) празднуем юбилей Пушкина, но забываем его слова о «любви к отеческим гробам». А без этого не может быть и достойного настоящего…

Слова «с большой помпой» носят обычно негативный оттенок неодобрительного отношения говорящего, в данном случае, к излишне пышному празднованию памяти поэта.

И чувствуется одновременно острое желание автора, чтобы тот, кто забыл на фоне Пушкина, не являвшегося, кстати, даже кандидатом в члены ЦК, не говоря уже о Политбюро, об «отеческом гробе» великого государственного деятеля, понял и осознал свою ошибку.

Выскажу впрочем, чисто личное своё мнение, что как раз великим русским писателям воздаётся обществом и государством очень мало. Скромно и незаметно обычно. Это при том, что тому же Александру Сергеевичу Пушкину сколько не воздавай за его заслуги перед Россией, всё равно будет этого недостаточно.

Впрочем, не будем особо останавливать на этом наше с вами внимание. Тем более, что С.А.Микоян в чём-то прав.

В конце-концов, А.С.Пушкин жизнь свою не отдавал народу. Отдавал он свою жизнь своей семье, жене и детям, своей музе, друзьям своим. И вообще жил так, как считал нужным сам, а не так, как того требовали интересы партии, правительства, и народа.

Но прошу меня извинить, я действительно непростительно отвлёкся.

Итак, семья.

Из описания сына видно, что значила она для А.И. Микояна очень много. Если же говорить о его жене Ашхен Лазаревне, которую он нежно любил, то для неё семья вообще была всем её миром. И уж, если болела у неё душа о ком-то из детей, то и Анастас Иванович не мог не сопереживать уже не только за детей, но и за неё саму.

Вот ещё.

…Наша мама была скромным, застенчивым, добросердечным, ранимым, честным и наивным человеком. Семья была основным ее делом и интересом. А в семье на первом месте был муж, ее Арташ, как она его называла. Мы счастливы, что она, наша мама Ашхен, была главным человеком в его жизни, а он — в ее…

И ещё.

…Нервные нагрузки, испытываемые обоими, не могли оставаться бесследными, однако они не разбили единства семьи, доверия, взаимопонимания и самой любви. О его нагрузках можно и не говорить — они очевидны. Но представьте себе жену, каждый божий день и каждую ночь, уже под утро (таков был сталинский режим) ожидавшую своего мужа с работы, чтобы накормить, успокоить, обогреть его душу, вернуть к жизни. В течение более пятнадцати лет эти ожидания можно было бы сравнить с тем, как ждут мужей с фронта: вернется или нет? Хуже! Если он не вернется, значит скоро придут брать и ее саму, и сыновей.

Мама всегда его ждала. Если и засыпала, то одетая, на кушетке…

Трогательно, конечно.

Но не забудем при этом, что ждала она с такой тревогой не инженера или врача. Ждала она, не засыпая, человека, который в этот момент в другом месте произносил, например, следующие слова (из стенограммы февральско-мартовского Пленума ЦК ВКП(б) 1937 года).

…Бухарин после этого пленума, увидав, что тактика слез не помогает запутать вопрос, он перешел к тактике угроз… в отношении ЦК партии. Бухарин, идя по стопам врага народа Троцкого, направил против ЦК его оружие, это Троцкий всегда ставил ЦК ультиматумы, Троцкий всегда забрасывал нас записками, Троцкий старался путать всю обстановку, опорочивая аппарат ЦК и НКВД, теперь все оружие Троцкого против нас обратил Бухарин…

…Против него имеются теперь такие улики, что всякий разбор может Бухарина еще больше разоблачить и боясь этого он хочет Центральный Комитет брать страхом…

…Это поведение Бухарина совершенно нетерпимо и в большевистской среде это не имело прецедента. Правда, Троцкий, будучи в составе ЦК пытался эти методы внедрять как средство борьбы. Это заброшенное, заржавевшее оружие Троцкого в его борьбе с Партией поднято сейчас Бухариным. Это есть новое доказательство того, что он продолжает сейчас бороться против ЦК…

…Вообще он забрасывает письмами, думает, что ЦК только и должен делать, что все время читать его письма. Это тоже из арсенала Троцкого. Троцкий ничего не делал и требовал, чтобы читали его бесконечные письма. Это тоже средство борьбы против партии…

…Вообще, когда читаешь записки Бухарина, то страшно становится — за кого он принимает Центральный Комитет партии. Как будто у нас нет опыта борьбы с врагами партии, как будто мы не знаем, как раскусить врага…

…Это попытка затушевывания своих ошибок, увиливания, жульничества, вместо того, чтобы притти и сказать, что я ошибся, это небольшевистский подход, прошу прощения. Это говорит о том, что оружия против нас он не сложил. Может быть он не умно борется, глупо, но оружие он держит против нас и силы у него для этого хватит.

Бухарин взял манеру Троцкого опорочивать все документы и факты. Он в своих документах делает выпады по адресу аппарата Наркомвнудела…

…И вот Бухарин делает выпады против этого аппарата: «Ах, сами следователи дают показания», новые обвинения вроде того, что толкает, что ты должен сказать… Словом, вроде того, что это сочинено против него. Только враждебный человек может относиться так к нашему органу НКВД, который старается всемерно и успешно старается быть орудием партии, быть орудием защиты нашего советского государства. (Каганович. То, что фашисты пишут в газетах.) Это тоже Троцкий так делал, потом к этому прибегали Зиновьев и Каменев.

Он не щадит при этом и нашу партию. Он говорит о политической установке современности, намекает, что следователи наталкивают своими особыми допросами людей, что есть какая-то политическая установка и получается вроде того, что ЦК организует специально против него обвинение, что ЦК не хочет по-настоящему разобраться во всех материалах, что у него нет желания спасти человека, если есть хоть малейшая возможность его спасти, а наоборот, ЦК собирает против него материал. Это гнуснейший выпад против нашего Центрального Комитета. И это говорится после того, как Центральный Комитет нянчится с этими людьми черт знает сколько времени. Члены партии начинают заявлять, что нельзя столько времени нянчиться. (Общий шум, возгласы: Правильно! Довольно нянчиться!).

И вот он делает такой выпад против ЦК.

Это именно троцкистский метод опорочивания аппарата, компрометация людей, опорочивание ЦК нашей партии.

Он к этому прибегает потому, что бессилен опровергнуть факты и документы…

…Бухарин требует, чтобы мы верили ему как члену Центрального Комитета. Можно было верить, если бы факты говорили за Бухарина. Но эти факты за него не говорят. Имело бы вес, если бы он мог сказать, что я никогда не врал партии… но ведь Бухарин прямо поразительно умеет врать, прямо мастер вранья…

…Тут, товарищи, самая большая беда заключается в том, что Троцкий, Зиновьев, Каменев и Бухарин, они получили от нашей партии партийный билет и этот билет они опорочили. Партия им дала партийный билет, они этот партийный билет опорочили. Они недовольны линией партии, нанесли партии большой удар. Нам придется многое исправлять, очиститься от этих сволочных элементов. Партия, это есть доверие, это есть добровольный союз единомышленников. Они это доверие потеряли. Бухарин не имеет сейчас права рассчитывать на доверие к нему. Они нанесли немалый ущерб нашей партии.

Вот Бухарин, он был одним из учителей этого двурушничества. Троцкий, Зиновьев и Бухарин, они этот яд внедрили в нашу партию. Они создали новый тип людей, извергов, а не людей, зверей, которые выступают открыто за линию партии, на деле проводят другое, которые высказывают принципиальное согласие за линию партии, а на деле ведут беспринципную подрывную работу против партии…

Там ещё много чего Микоян говорил, но я на этом остановлюсь. Устал. Микоян много чего говорил. Микоян много чего делал.

И всё это время его преданно ждала любимая жена.

А вот, как думаете, должна была относиться в глубине души к Сталину Ашхен Лазаревна, ожидая с тревогой своего мужа?

Снова предисловие к мемуарам Микояна.

…Возвращения Володи (второго по старшинству сына, погибшего под Сталинградом) с войны она ждала много лет после ее окончания, ибо ей сказали, что он пропал без вести. Она до конца своих дней не могла упомянуть его имени без слез. А когда арестовали Ваню в его 15 лет? Он ведь просто не пришел к ужину летним вечером 1943 г. Она думала — утонул в Москве-реке, попал под машину и тому подобное. Звонили в больницы, морги, милицию Одинцовского района. Наконец, раньше обычного, приехал отец и сказал: «Не волнуйся, Ваня жив. Его арестовали». Неплохая формула для той эпохи: «Не волнуйся, его арестовали», не так ли? Скоро и меня 14-летнего также взяли во дворе на нашей даче и так, чтобы я не смог предупредить маму, привезли во внутреннюю тюрьму МГБ. В конечном счете мы дешево отделались: полгода во внутренней тюрьме на Лубянке и один год «административной высылки» в Таджикистан. У мамы же установилось высокое кровяное давление, напрямую связанное с нервами.

Думаю, ее не переставала мучать мысль, что она послала Володю на смерть, когда поощрила его настойчивое желание отправиться на Сталинградский фронт летом 1942 г., хотя командование оставляло его на подступах к Москве, отправляя под Сталинград нашего старшего брата Степана. Володю, в его 18 лет и после всего лишь нескольких месяцев ускоренной летной подготовки в эвакуированном из Крыма Качинском училище (где Степан учился больше года), сочли неготовым для опаснейших боев с опытными асами гитлеровской авиации на главном направлении сражений. Но Володя настаивал, чтобы отец вмешался в решение ВВС, и мама его поддержала. Такова была единственная протекция А.И.Микояна кому бы то ни было из своих сыновей за всю его жизнь.

А за семь месяцев до этого Степана сбили в боях под Москвой. Он сумел посадить самолет на поле, покрытое снегом. Из горящего самолета он выбрался сам, но потерял сознание. Деревенские мальчишки вытащили его из снега в сорокаградусный мороз, на санях доставили в госпиталь с сильнейшими ожогами. Мама каждый день приезжала к нему и вместе с медсестрами ухаживала за ним. Когда Степан поправился, врач сказал маме: «Это вы его выходили»…

Не переставала мучать мысль, что она послала Володю на смерть.

Она послала…

Или?..

Может, это Сталин его послал на смерть?

Ведь, если бы не Сталин, детям её не надо было бы воевать на фронте.

А сам Микоян? Он что, не понимал этого?

Как же должен он был цепенеть от ненависти, глядя, как застыла от горя его жена…

Антисталинизм… Идея… Да ещё и — главная идея…

Да вот же они где — корни всего того, что названо было потом столь возвышенно.

Обратите ещё внимание и на людоедское отношение Сталина к детям.

В данном случае, речь идёт о малолетних детях Микояна.

Серго Анастасович не упоминает почему-то причин ареста 15-летнего Вани, и его самого, тогда 14-летнего. Упомянул только вскользь, что они «легко отделались».

Вроде как просто в обычае это было у Сталина, поедать младенцев троекратно в день. Поскольку трёхразовое питание.

Давайте-ка вспомним.

Критикуя мемуары Голованова, Микояны вопрошали с благородным негодованием — почему это маршал не упомянул о судьбе Смушкевича? Почему промолчал?

Между тем, непонятно, почему это Голованов обязан был подробно говорить о Смушкевиче? Смушкевич Голованову не сват, не брат. Не были они ни друзьями, ни даже близко знакомыми людьми. Да и общеизвестно это, что был он расстрелян.

А вот почему брат Серго Анастасовича, а потом и сам он были арестованы, об этом общественности известно значительно меньше. Здесь тем более хотелось бы как-то, чтобы пламенный борец за откровенность был малость пооткровеннее также и в отношении себя и своего брата. Тем более, что речь идёт всё о той же сталинской репрессии по отношению к ним самим.

Между тем, промолчал Серго Анастасович.

С других оно требовать легче.

С большой помпой.

Ладно, не хотят эти люди особо распространяться о причинах сталинских злодеяний, восполним этот пробел.

Привожу по книге Н.А.Зеньковича «Тайны ушедшего века. Лжесвидетельства. Фальсификации. Компромат».

…Двоюродный брат Василия Сталина В.Ф.Аллилуев:

— Была весна 1943 года, когда в один из ее дней Володя Шахурин застрелил Нину Уманскую, а потом и себя. Роковые выстрелы были сделаны из пистолета системы «вальтер», принадлежавшего Вано Микояну, с которым Володя учился в одной школе. Этот «вальтер» да еще дневник Володи одно время лежали у нас в буфете.

Моя мать этот дневник нашла и тотчас отдала С.М.Вовси, матери Володи. Что это за дневник, она, конечно, понятия не имела. И очень жаль, так как из этого дневника следовало, что Володя Шахурин был «фюрером» «подпольной организации», в которую входил мой брат Леонид, Вано и Серго Микояны, Артем Хмельницкий, сын генерал-майора Р.П.Хмельницкого, и Леонид Барабанов, сын помощника А.И.Микояна, все эти ребята учились в одной школе. Софья Мироновна, получив от моей матери дневник сына, через некоторое время передала его… Л.П.Берии, снабдив своими комментариями. В результате все эти 13-15-летние подростки оказались во внутренней тюрьме на Лубянке. Последним был арестован Серго Микоян.

Следствие длилось около полугода, а затем ребят выслали в разные места: кого в Омск, как Леонида, кого в Томск, а Вано Микояна по просьбе отца — на фронт, обслуживать самолеты, на которых летали братья.

Можно интерпретировать эту историю по-разному. Но я размышляю так. Шла война, тяжелая и беспощадная. И вот еще два бессмысленных трупа, странный дневник со странными шалостями детей «верхов», о которых Сталин в сердцах как-то сказал: «Проклятая каста!» Потом эти комментарии С.М.Вовси, сплетни, разговоры вокруг этой истории. Можно ли было оставить ее без последствий, замять? Сомневаюсь. Ребятам, конечно, был дан суровый урок, который не мог пройти бесследно для детских душ…

С.П.Красиков (майор в отставке, ветеран кремлёвской охраны):

… — В конце войны среди детей ответственных работников правительства произошла немыслимая трагедия. Советский дипломат Уманский был назначен послом в Мексику. С ним должны были выехать жена и пятнадцатилетняя дочь Нина. Однако пятнадцатилетний сын наркома авиационной промышленности А.Шахурина запретил невесте выезжать. Для объяснения пригласил ее на лестницу Большого Каменного моста, спускающуюся к Театру эстрады. Там он сначала застрелил Нину, а затем пустил пулю в себя. Пистолет Володе дал один из сыновей Микояна. Сталин на это сказал: «Волчата». Началось следствие, и выяснилось, что «кремлевские дети» играли в «правительство»: выбирали наркомов и даже собственного главу правительства.

Прокуратура СССР в игре состава преступления не нашла, однако Сталин настоял на пересмотре дела. При пересмотре двое детей Микояна, Серго и Вано, были арестованы и сосланы. Однако в ссылке пробыли недолго и вскоре после войны вернулись домой.

На одном из заседаний Политбюро Сталин неожиданно спросил Микояна:

— Что поделывают твои сыновья?

— Учатся в школе, — ответил Микоян.

— Они заслужили право учиться в советской школе, — произнес вождь обычную таинственно-банальную фразу.

Тем ли это вызвано или чем-то иным, но в пятидесятых годах, при жизни Сталина, часовым и дежурным постов, стоящим на входных воротах Кремля, вменялось в обязанность обязательно оповещать Анастаса Ивановича по телефону, если его сыновья Вано и Серго возвращались домой после двенадцати часов ночи. Что проделывал отец с провинившимися отпрысками, знают только они да разве что толстые кремлевские стены. Не докладывать было нельзя, так как одни службы Кремля дублировались другими, и опоздание детей после означенного времени все равно становилось известно их родителям.


Доктор исторических наук Серго Анастасович Микоян:

— Мало кто знает о том, что репрессии коснулись и семьи Микояна. В 43-м увезли на Лубянку моего брата Вано, ему было 15, а вскоре и меня, четырнадцатилетнего. Дело нам «шили» нешуточное: «Участие в организации, ставившей своей целью свержение Советской власти». У одного из парней, с которым мы играли на улице, нашли книжку Гитлера «Майн кампф». На Лубянке мы с братом просидели где-то с полгода. Потом нас выслали в Таджикистан.

Уже в году 49-м Сталин поинтересовался: «Скажи-ка Анастас, а что стало с твоими сыновьями?» — «Все нормально, — ответил он, — один учится в МГИМО, другой — в Академии имени Жуковского». Сталин спросил: «А они заслужили право учиться в советских высших учебных заведениях?» Отец промолчал, потом несколько месяцев ждал, что нас с Вано снова арестуют…


…Писательница Л.Васильева:

— В 1943 году Вано Микояну было пятнадцать лет. Школьник. Однажды на даче охранник позвал Вано на рыбалку, но повез его в Москву на Лубянку. Мать хватилась сына, искала, звонила мужу на работу. Ночь. Отец ничего не знал.

История убийства Нины Уманской Володей Шахуриным и его самоубийство взбудоражили Москву 1943 года. Даже на фоне сводок с фронтов и обстоятельств международного значения это казалось невероятным событием.

Подростки Володя и Нина додружились до любви. И когда стало известно, что отца Нины отправляют послом в Мексику, Володя, сын наркома авиационной промышленности, потребовал, чтобы она осталась в Москве. Он попросил у своего приятеля Вано Микояна пистолет — тогда, в годы войны, оружие было повсюду, — застрелил Нину и застрелился сам.

В ходе разбирательства следователи Лубянки размотали клубок школьной дружбы. Оказалось, что подростки Шахурин, Хмельницкий, Хрулев, братья Вано и Серго Микояны, другие ребята создали штаб… Мастера ломать крепкую мужскую, не то что подростковую психику, лубянские следователи без труда доказали, что сынки высокопоставленных родителей принимали активное участие в молодежной антисоветской организации. Сыновей Микояна сослали в Сталинабад.


Генерал-лейтенант Степан Анастасович Микоян:

— Там Вано учился в авиационно-техническом училище, четырнадцатилетний Серго — в школе. Мать замкнулась и внутренне сжалась, ездила к ним в ссылку, возила продукты и вещи. Через год они вернулись. Вано пришел за две недели до окончания войны…

Мать ездила, возила, седела от горя.

Как относилась она к Сталину? Думаю, нечего гадать.

Как относился к Сталину А.И.Микоян?

Впрочем, хватит о них.

Волки никогда не простят никому посягательство на своих волчат.

Хотя бы и волчата эти, всего-то, что были лишены столичных соблазнов. А так — всё им и наказание было, что они учились. Не в Москве, а в другом городе.

Как все.

Одно из самых ярких впечатлений моего детства. Второе сентября. Я, первоклашка, второй день пришёл в школу. Всё, как вчера, новое и интересное.

Одноклассники ещё незнакомые. Урок. Все сидят. У парты, набычившись, стоит молчаливый взъерошенный мальчишка. Уже знаю, по девчачьему шепотку, что второгодник.

Говорит старая учительница. Суть такая. Парень попросил отпустить его с уроков на похороны. Хоронили в этот день его друга. Мы все уже знали эту историю, она тогда прошумела по всей школе. Мальчишку в драке пырнул ножом один из ребят с соседнего двора. Вот так, просто.

Воспитательная речь, к чему приводят шалости и хулиганство…

Отпустила, конечно.

Сколько было этому другу? Сколько было его убийце?

Восемь? Девять? Ну, десять лет от силы.

Вот такие убийцы и такие покойники.

О детской преступности у нас как-то не принято было говорить. Да и сейчас в общем-то стыдливо отводим глаза. А она была, есть и, наверное, будет. Только почему-то считается, что удел это обычно детей из неблагополучных семей. Элиты это не касается. Впрочем, в чём-то правильно считается. Для элитного ребёнка всегда найдутся смягчающие обстоятельства. Или виновным неожиданно окажется кто-то другой, из семьи попроще.

Да мало ли способов.

Так, впрочем, было не всегда.

Лёне Голикову было 16, когда он погиб. Марату Казею, Володе Дубинину, Вале Котику в день их гибели было по 14.

А эти игрались. В фюреров, наркомов… И что там ещё было, мы вряд ли уже узнаем. Не зря Серго Анастасович столь скромен в объяснении причин сталинских репрессий.

Вот вы говорите. А ведь более метко, чем Сталин, здесь и не скажешь.

Действительно, проклятая каста.

Возвращаюсь снова к словам Сергея Никитовича Хрущёва.

Проверим своё второе впечатление от их прочтения.

…Во время первой попытки смещения Хрущева в июне 1957 года Микоян занял глубоко продуманную, основательную позицию. Он, антисталинист по убеждению, и отца поддерживал по убеждению. Вернее, не поддерживал, они боролись за одну идею…

Такая вот у них была идея.

* * *

Но вернёмся в июнь 1941 года.

Это только спустя какое-то время случившееся 22 июня стали воспринимать как начало великой трагедии. Тогда же, в самые первые дни, всей глубины пропасти, которая разверзлась перед страной, не мог ещё видеть никто. Полностью её масштаб станет понятен только через некоторое, пусть и самое непродолжительное, время.

Конечно, и тогда можно было предвидеть великие беды и лишения. Человеку разумному должно было быть ясно, что совсем недавно лапотной России (как не называй её в разные времена) придётся снова, как и в 1812 году противостоять не одной только Германии, но ресурсам и возможностям всей почти Европы.

Да, безусловно. В тридцатые годы в СССР было сделано фантастически много для создания мощной индустриальной базы. В результате этого по некоторым основным показателям экономика СССР вышла на самые передовые позиции в Европе. Но даже от той же Германии отставание всё равно было заметным. А уж в совокупности с суммарными европейскими показателями…

Здесь знающим людям нельзя было не испытывать тревогу за судьбу государства.

Но даже им было трудно вообразить себе то, что случится в самое ближайшее время. Людям ведь свойственно всегда надеяться на лучшее. А потому, при всех понятных угрозах и опасностях, были всё-таки поначалу надежды на скорое выправление ситуации. Особенно у людей штатских. Пусть даже хорошо информированных, но штатских.

Происшедшее в дальнейшем, однако, катастрофически быстро развернулось в цепь событий, поставивших страну на грань гибели.

Необходимо отметить здесь, что на самом верху было отчётливое понимание того, что какое-то время нам неизбежно придётся отступать.

Естественно, это понимание нигде и никогда не озвучивалось, дабы не подорвать уверенность в завтрашнем дне. Наоборот, в те дни печать и радио неустанно твердили о скорой победе над врагом. Что, в общем-то, вполне понятно. Уверенность в победе является одним из сильнейших условий достижения этой самой победы.

Но вот само руководство страны, поощряя всячески тональность обработки общественного сознания, понимало, что отступать в начале войны всё-таки будем. Вопрос только, до какой черты?

Об этом понимании говорит тот факт, что уже 24 июня 1941 года, когда в Москве и не догадывались ещё об истинных масштабах катастрофы, был создан Совет по эвакуации при СНК СССР.

Да и Молотов, по свидетельству Феликса Чуева, вспоминал о том, что Сталин накануне войны считал, что в её начале Красной Армии придётся неизбежно отступать.

То же самое молчаливо подтверждают и предприятия-дублёры, строящиеся перед войной на Урале и в Сибири.

Однако отступление отступлению рознь. И когда свершившееся дошло, наконец, до Москвы, не мог не возникнуть шок. Он-то и вылился в двукратный (по Жукову) приезд Сталина в Наркомат Обороны 29 июня.

Сталин ведь тогда, после сцены в наркомате обороны, выразился так образно вовсе не о потере города, пусть и такого важного для страны. Потому что сданный город можно потерять, а потом вернуть. Или даже не вернуть. Но страна всё равно продолжит стоять.

Он же сказал именно о стране. О том, какая разверзлась бездна перед страной. И не в том смысле, что такая угроза есть. А в том смысле, что крах уже практически состоялся.

Не потому, что много потеряли. Не потому, что неизбежны были впереди потери ещё бОльшие.

А потому что высшее военное командование показало в этот момент своё бессилие не в том даже, чтобы противостоять возникшей угрозе. Ярко вдруг обозначилась картина беспомощности там, откуда проистекают основы любого управления — в самой возможности хоть как-то это сопротивление организовать.

Генеральский рык — вещь иногда полезная. Но бывают случаи, когда один только напор, одна только воля ситуацию исправить не могут.

Микоян писал потом в мемуарах что-то бодрое про сталинский аффект и свою собственную решимость. Он просто не понял тогда (и не хотел понимать до конца своих дней), на каком краю оказалась тогда страна. И что одна только решимость без понимания истинного масштаба угрозы ничего не значит.

Он, впрочем, всю войну делал своё дело. Делал его профессионально и уверенно. Но вот то, что возможность делать своё дело без помех была предоставлена ему тем же Сталиным, он не понял. Вернее, предпочёл не понять.

Повторю ещё раз. Сталин обычно не позволял себе предаваться долго отчаянию. Вспомним описание Головановым состояния Сталина в момент получения известий о котле под Вязьмой в октябре 1941 года. Главное и единственное, что вырвалось у него наружу — «что будем делать?»

Не «какой ужас» или «какой кошмар», а «что будем делать?» Голованов правильно всё понял, не у него Сталин спрашивал тогда совета. Просто повторил вслух то, что занимало все его мысли.

Здесь был точно такой же случай.

Потому-то и возникла тогда короткая пауза в общении с окружающими.

В тот момент, когда шок начал проходить, возникла необходимость уйти от ежеминутно возникавших вопросов. Нужно было осмыслить случившееся в спокойной обстановке и решить для себя важнейшее.

А именно.

Что надо предпринять для спасения страны? И связанные с этим ответственные меры своего личного участия в её обороне.

В какой форме должно теперь осуществляться руководство государством?

И ещё. Кто должен возглавить армию?

Генералы-то у него разводят руками. И плачут.

Я думаю, вы согласитесь, что решение таких вопросов стоит нескольких часов уединения.

* * *

Любители рассказывать о сталинском испуге уверяют нас в том, что именно Микоян сотоварищи придумали и буквально заставили Сталина создать Государственный Комитет Обороны. И тут же довольно замолкают — вот-де мы какие, как хорошо придумали, Сталину нос утёрли, да ещё и напугали попутно.

Замолкают, это я вот к чему.

А ведь надо было бы тему эту несколько продолжить. И как-то объяснить ещё и принятие в этот же самый день, 30 июня 1941 года, кардинальных решений по высшему командованию действующей армии. Их что, эти решения, тоже придумали Микоян с Берией?

Смешно, конечно. Понимают сами, что смешно, потому и молчат. Пытаются создать впечатление, что 30 июня было принято одно только решение по ГКО.

А на самом деле было это не так.

В этот же самый день были приняты пусть не такие глобальные, но всё же достаточно важные решения и перестановки в руководстве РККА.

Но, прежде чем говорить об этих перестановках, давайте поищем ответы на один вопрос.

Так что же произошло 29 июня 1941 года в Наркомате Обороны?

Надо сказать, что сцена в Генштабе произвела, конечно, на Сталина сильное впечатление. Но для того, чтобы понять глубину его потрясения, надо задуматься над вещью совсем простой. А зачем он туда приезжал вообще? Да ещё, если верить Жукову, дважды.

Ведь поездка такая была вовсе не в сталинском стиле. Это он обычно вызывал людей к себе. И разговаривал с ними у себя в кабинете. И вдруг такое представительное посещение.

Почему?

Обычно это преподносится так. Сталин вроде тупой, поэтому никак не мог понять, что там ему докладывали высоколобые генералы. Поэтому поехал в наркомат, чтобы те ему объяснили на пальцах, что происходит на фронтах. Ну и заодно показать своё обычное самодурство, пусть знают, кто здесь главный. В некоторых произведениях так прямо и говорится — приехал, чтобы отвлекать до предела занятых людей от работы. Будто бы генерал Жуков на это (вместо слёзной сцены, описанной Микояном) послал вождя матерным словом и потребовал не мешать работать.

Последнее, правда, сам Жуков в своих мемуарах вовсе не утверждал. Это уже из творчества его позднейших летописцев.

Впрочем, и Жуков в описании сталинских посещений не упустил случая куснуть своего Верховного.

…Вечером 28 июня наши войска отошли от Минска.

Ворвавшись в Минск, вражеские войска начали зверски уничтожать жителей города, предавая огню и разрушениям культурные ценности и памятники старины.

Ставка и Генеральный штаб тяжело восприняли известие о том, что нашими войсками оставлена столица Белоруссии. Все мы понимали, какая тяжкая участь постигла жителей города, не успевших уйти на восток.

29 июня И. В. Сталин дважды приезжал в Наркомат обороны, в Ставку Главного Командования, и оба раза крайне резко реагировал на сложившуюся обстановку на западном стратегическом направлении.

И как он ни обвинял Д.Г.Павлова, все же нам казалось, что где-то наедине с собой он чувствовал во всем этом и свои предвоенные просчеты и ошибки…

Это вы только, товарищи генералы и маршалы, никогда и ничего не чувствовали наедине с собой. Ни просчётов своих. Ни ошибок.

Впрочем, то, что ему там казалось, это дело десятое. Но ведь и сам Жуков даже не попытался ответить на вопрос — почему Сталин дважды за этот день приезжал в наркомат. Вслух, по крайней мере. Хотя, думаю, прекрасно понимал причину.

А причина проста.

Об этом обмолвился всё тот же Микоян. О том, что Сталин не мог по телефону выяснить у Тимошенко с Жуковым ничего определённого о положении на Западном направлении.

Но согласитесь. Если бы он целиком и полностью доверял их мнению, их профессионализму и полководческим талантам, мог же им дать несколько часов, чтобы смогли они разобраться в обстановке.

Поэтому, раз начал разъезжать вопреки своему обыкновению, значит, доверие к ним у него сильно пошатнулось. Причём пошатнулось одномоментно.

Конечно, мне известно мнение о том, что Сталин не верил никому и никогда. Но вот не работает оно в данном случае.

Дело в том, что, если бы дело обстояло именно так, то Сталин не вылезал бы из Наркомата Обороны, начиная с 22 июня. А этого не было. До этого он реагировал на обстановку сравнительно спокойно. Да, вызывал к себе военное руководство каждый день для доклада. Да, бывало, и не по одному разу. Что само по себе не удивительно.

Война. Понимал человек всю глубину своей ответственности. Потому и не оставлял военное командование без своего глаза. Но, повторю, всё это происходило в рамках достаточно спокойных. И на таком уровне — вы профессионалы, делайте своё дело. Но знайте, что ответственны вы перед политическим руководством.

И даже 26–27 июня, когда обстановка на минском направлении начала принимать угрожающий характер, ничего, даже близко похожего Сталин себе не позволял. Даже 28 июня, в день, когда пал Минск.

Почему?

В изложении Микояна (да и военных) получается, что просто у него не выдержали нервы. Взял — и накричал, расшумелся. Потому что произошла большая неприятность. И надо ему было найти виновных за эту неприятность.

Так у них выходит.

Вот только всё равно не объясняет это, почему не начал он устраивать разбирательства на один или два дня раньше.

Как, спросите вы, неужели непонятно? Да потому что не сдали тогда ещё Минск.

Так. Но, во-первых, Минск сдали 28-го. И никаких в этот день разносов. Такого масштаба, во всяком случае. А 27-го? Уже в этот день ясно было, что Минск обречён. Но и в этот день Сталин никого до слёз не доводит.

В чём дело?

Да и видно, кстати, что вовсе не виновных ищет в этот момент Сталин. Даже в изложении Микояна видно, что он приехал не кричать, а разбираться. Полчаса слушал, не забудем эту деталь. Его в этот момент интересует простой вопрос. Что происходит? А вопрос о вине возникнет, конечно, но позже, когда выяснится незнание военными реальной обстановки. Потому что незнание — оно ведь тоже чья-то вина.

И взрывается он только ПОСЛЕ того, как полчаса не может добиться от военных сведений о действительной обстановке. Не доклада о том, что надо делать. А доклада о том, что происходит.

Думаю, причина всего этого проста. И, увы, достаточно знакома по нашей обыденной жизни.

Судя по всему, до самого последнего момента, до самого своего звонка в Наркомат Обороны, который так его встревожил, получал он оттуда информацию не всегда и не во всём соответствующую действительности. Всё, вроде, неплохо. Тяжело, конечно, но ещё чуть-чуть, и мы им дадим…

И вдруг. Минск. Гром среди ясного неба.

Попытка получить объяснения у военных. Попытка узнать у них, что там на самом деле происходит. Попытка вникнуть не в общих чертах, как это положено политическому руководителю, а более конкретно. В подробностях мелких и разнообразных. И здесь военные «поплыли». Потому что подробностей этих не знали сами.

Обратите, кстати, внимание на то, как выписал Жуков в своих мемуарах эту ситуацию. Сначала — «Ставка и Генеральный штаб тяжело восприняли известие о том, что нашими войсками оставлена столица Белоруссии…» И только потом в его изложении следует — «29 июня И.В.Сталин дважды приезжал в Наркомат обороны…»

Получается у него здесь по умолчанию, что к моменту приезда Сталина им уже было известно о сдаче Минска. И гнев Сталина — это претензии к ним за неудачу. Маршал Жуков так в мемуарах и написал: «крайне резко реагировал на сложившуюся обстановку». Но ведь даже в изложении Микояна ясно, что сталинский взрыв произошёл не из-за этого, а из-за незнания военными этой самой обстановки. Иными словами, взорвало Сталина то, что Генштаб не знает того, что известно уже ему самому.

Я имею в виду сам факт падения Минска.

Что-то путаете, скажете вы. Сами военные ему об этом и доложили. А он, как и положено разгневанному начальнику, приехал устраивать им разнос.

Только на самом деле не так это было.

На самом деле руководство Наркомата Обороны даже 29 июня не знало о том, что Минск пал.

А потому докладывать об этом Сталину просто не могло.

Дело в том, что штаб Западного фронта сообщил в Генштаб о падении Минска только 30 июня. Вечером. В оперативной сводке на 20 часов.

Читаем.

ОПЕРАТИВНАЯ СВОДКА ШТАБА ЗАПАДНОГО ФРОНТА N12

К 20 ЧАСАМ 30 ИЮНЯ 1941 г. О БОЕВЫХ ДЕЙСТВИЯХ ВОЙСК ФРОНТА

Серия 'Г'

ОПЕРСВОДКА N12 К 20.00 30.6.41. ШТАБ ЗАПФРОНТА

Карта 200 000

Первое. Войска Западного фронта в течение 30.6.41 г. продолжали отход на новый оборонительный рубеж. За переправы у Бобруйск часть Бобруйского гарнизона вели ожесточенный бой с превосходящими силами противника, в результате которого противнику удалось в 19 часов 30 минут переправить на восточный берег до ста танков. Бой продолжается на р. Ола.

Второе. 13-я армии в результат боев, начавшихся 28.6.41 г., оставила Минский укрепленный район и гор. Минск…

Начальник штаба Западного фронта генерал-майор Климовских

Начальник Оперативного отдела генерал-майор Семенов[15]

Обратите внимание. Даже здесь, в вечерней сводке Западного фронта от 30 июня не было сказано, когда именно был оставлен Минск. Сказано только, что в результате боёв, НАЧАВШИХСЯ 28 июня. То есть можно понять и так — бои начались 28 июня, а оставили Минск на момент подачи сводки. То есть, 30 июня.

Так что, то обстоятельство, что Сталин начал жёстко спрашивать с военных именно 29 июня, весьма показателен.

Судя по всему, была у него о Минске какая-то своя информация, полученная помимо военного командования. Не знаю, откуда. Может быть, от НКВД. Или от партийных органов в Белоруссии. Может быть, по линии какого-то из гражданских наркоматов, связи например. Такие случаи тогда бывали.

Но факт, что называется, налицо.

Внезапное посещение Наркомата Обороны состоялось в день, когда в Генштабе о падении Минска не было ещё известно.

Надо сказать, что при прочтении подборки документов о боевой деятельности войск Западного фронта видно, что и у самого командования фронтом информации этой не было до самого последнего момента. Полностью достоверной информации. Поэтому справедливости ради надо отметить, что доложили они о падении Минска, пусть и политично, но практически сразу, когда в информации этой удостоверились сами.

Хотя отрывочные сведения о нависающей угрозе, как правило, не проверенные, поступали и ранее.

Так, ещё 26 или 27 июня Военный Совет Западного фронта направил маршалу Тимошенко такое донесение.

БОЕВОЕ ДОНЕСЕНИЕ КОМАНДУЮЩЕГО ВОЙСКАМИ ЗАПАДНОГО ФРОНТА НАРОДНОМУ КОМИССАРУ ОБОРОНЫ ОТ 26 ИЮНЯ 1941 г. ОБ ОБХОДЕ ГОР. МИНСК ТАНКОВОЙ КОЛОННОЙ ПРОТИВНИКА

Вне всякой очереди

Москва

Народному комиссару обороны

До 1000 танков обходят Минск северо-запада, прошли укрепленный район у Козеково. Противодействовать нечем.

Павлов

Фоминых

Климовских

[Не позднее 27 июня 1941 г.][16]

Речь здесь шла о частях 39-го танкового корпуса из 3-й танковой группы Гота. Только непонятно, почему речь идёт об обходе Минска. Козеково тогда немцы действительно взяли, но удар отсюда впоследствии был нанесён непосредственно на Минск. И, конечно, не тысячью танков.

Однако в дальнейших документах о судьбе выявленной немецкой группировки ничего не говорилось — ни в сводках штаба фронта, ни в разведдонесениях.

Во всяком случае, в вечерней оперативной сводке штаба Западного фронта, присланной в Генштаб, ни об обходе Минска, ни о тысяче танков уже не упоминалось.

ОПЕРАТИВНАЯ СВОДКА ШТАБА ЗАПАДНОГО ФРОНТА N8

К 20 ЧАСАМ 27 ИЮНЯ 1941 г. О БОЕВЫХ ДЕЙСТВИЯХ ВОЙСК ФРОНТА

Серия 'Г'

ОПЕРСВОДКА N8 К 20.00 27.6.41. ШТАБ ЗАПФРОНТА МОГИЛЕВ

Карта 200 000

Первое. Части фронта и течение 25-26-27.6.41 г. согласно приказу командующего Западным фронтом совершали отход.

Второе. 13-я армия с 25.6.41 г., ведя сдерживающие бои, отходила. К 20.00 25.6.41 г. штаб армии был атакован танками и мотопехотой противника, танки в упор расстреливали людей и машины.

При атаке противником были захвачены некоторые оперативные документы, в том числе и шифрдокументы.

К 27.6.41 г. части армии отходили в Минский укрепленный район…

Начальник штаба Западного фронта генерал-майор Климовских

Начальник Оперативного отдела штаба генерал-майор Семенов[17]

БОЕВОЕ РАСПОРЯЖЕНИЕ КОМАНДУЮЩЕГО ВОЙСКАМИ ЗАПАДНОГО ФРОНТА ОТ 29 ИЮНЯ 1941 г. КОМАНДИРУ 21-го СТРЕЛКОВОГО КОРПУСА НА ОТХОД ВОЙСК КОРПУСА

…О противнике известно: к исходу 27.6.41 г. крупная моторизованная колонна противника глубиною до 15–20 км подходила к Минскому укрепленному району с направления Молодечно на Радошковичи и Раков и с утра 28.6.41 г. находилась перед Раков, перед передним краем Минского укрепленного района. Результат боя неизвестен…

Командующий Западным фронтом генерал армии Д.Павлов

Член Военного совета Западного фронта корпусный комиссар Фоминых

Начальник штаба Западного фронта генерал-майор Климовских[18]

Это только потом стало известно, что как раз 28 июня немцы прорвали оборону 44-го и 2-го стрелкового корпусов и вышли к Минску. А 29 июня штабу фронта об этом известно не было.

Более того, в тот же день, 29 июня, появились откуда-то у командования фронтом сведения, что немцев там остановили.

БОЕВОЕ РАСПОРЯЖЕНИЕ КОМАНДУЮЩЕГО ВОЙСКАМИ ЗАПАДНОГО ФРОНТА ОТ 29 ИЮНЯ 1941 г. КОМАНДИРУ 17-го МЕХАНИЗИРОВАННОГО КОРПУСА НА ОРГАНИЗАЦИЮ БОЕВЫХ ДЕЙСТВИЙ С ЦЕЛЬЮ ОВЛАДЕНИЯ СЛУЦКИМ УКРЕПЛЕННЫМ РАЙОНОМ

Командиру 17-го механизированного корпуса Петрову,

генералу Хабарову

1. Противник, выйдя к Минскому укрепленному району, был остановлен войсками 2-го и 44-го стрелковых корпусов…

Командующий войсками Западного фронта генерал армии Павлов

Член Военного совета Западного фронта бригадный комиссар Фоминых

Начальник штаба Западного фронта генерал-майор Климовских

29 июня 1941 г.

Могилев [19]

Конечно, первое, что приходит в голову, это обвинить в плохом знании обстановки командование 13-й армии, которая непосредственно обороняла Минск и Минский укрепрайон.

Но вот когда знакомишься с документами того времени, начинаешь понимать всю глубину трагедии, случившейся тогда со страной. И, наоборот, испытываешь глубочайшее уважение к людям, оборонявшим Минск.

13-я армия была объединением ещё толком не сформированным. Даже штаб армии начал формирование только в мае 1941 года. Фактическое же подчинение войск её командованию происходило уже в ходе боёв.

Сами же войска испытывали жесточайший недостаток материально-технических средств, особенно снарядов. Генерал-майор Иовлев вспоминал потом, что в его 64-й дивизии накануне боёв снаряды имелись лишь в передках орудий и зарядных ящиках… Не было почти совсем и противотанковых мин. Танки приходилось жечь бутылками с горючей смесью.

ДОНЕСЕНИЕ ЗАМЕСТИТЕЛЯ НАЧАЛЬНИКА ШТАБА 13-й АРМИИ ОТ 26 ИЮНЯ 1941 г. О ВЫХОДЕ ШТАБА АРМИИ ИЗ-ПОД УДАРА ТАНКОВ ПРОТИВНИКА

Серия 'Г'

Начальнику штаба Западного фронта

генерал-майору Климовских

В течение 25.6.41 г. противник теснит части 13-й армии.

50-я стрелковая дивизия в 13.00 25.6.41 г. начала совершать марш из района Вилейка для занятия обороны на фронте Данюшево, Сморгонь.

5-я танковая дивизия прикрывала направление Молодечно на линии Сморгонь и не в силах сдерживать противника отходила. К 16 часам в районе Молодечно у командира 5-й танковой дивизии осталось 5 танков и 12 бронемашин.

21-й стрелковый корпус выдвигался для занятия обороны по приказу штаба корпуса, сведений о них не имеем из-за отсутствия связи.

В 20.00 25.6.41 г. группа танков с мотопехотой напала на штаб 13-й армии в лесу 4 км севернее Городок, отражение производили посты от батальона связи и начсостав. Танки в упор расстреливали машины и людей, генерал-лейтенант отдал приказ о смене командного пункта, который было предположено заменить в район Воложин, некоторые машины рванулись в разные направления; основная масса штаба направилась через Городок под командованием заместителя начальника штаба армии подполковника Иванова. В Городок хвост колонны штаба армии был подвергнут атаке танков противника, где убит в бронемашине начальник Организационно-мобилизационного отдела штаба 13-й армии Литвин, взвод охраны.

В последнее время, сдерживая бегущих, я получил приказание члена Военного совета бригадного комиссара Фурт идти через Раков, куда я и повел колонну: около деревни Довгуле (12 км южнее Городок) колонна была обстреляна пехотой и были встречены мотоциклисты немцы. Один мотоцикл захвачен и испорчен: также были получены сведения о наличии танков в Раков, пришедших из Воложин, который они занимали к 14 часам 25.6.41 г.

Отбив мотоциклистов, колонна в течение ночи совершала марш по маршруту Довгуле, Татарская, Екимахи, Гиревичи, Поликшты, Метково.

В Метково прибыли к 5.00 26.6.41 г. Установили связь с 64-й стрелковой дивизией и штаб 13-й армии сосредоточивает в район командного пункта 44-го стрелкового корпуса.

Отсутствует генерал-лейтенант Филатов, который был непосредственно под огнем и, по противоречивым показаниям, жив, уехал на бронемашине или автомашине с начальником штаба комбригом Петрушевским, отдав приказ уходить, но может быть и погибли.

Часть начсостава направилась с командного пункта по другой дороге на Красное.

В пути подоспел майор Щербаков с приказом от вас, который командующему армией не известен, мы его расшифровали только в 64-й стрелковой дивизии.

Из средств связи со штабом… ['смазан' текст — В.Т.]… рации и часть людского состава батальона связи, всего в эшелоне до 20 автомашин

Заместитель начальника штаба 13-й армии подполковник Иванов

25 июня 1941 г. 6 часов 30 минут.

Командный пункт 64-й стрелковой дивизии [20]

БОЕВОЕ ДОНЕСЕНИЕ КОМАНДУЮЩЕГО ВОЙСКАМИ 13-й АРМИИ ОТ 27 ИЮНЯ 1941 г. КОМАНДУЮЩЕМУ ВОЙСКАМИ ЗАПАДНОГО ФРОНТА О ДЕЙСТВИЯХ ВОЙСК АРМИИ

Секретно

Генералу армии т. Павлову

Докладываю:

С утра 27.6.41 г. объединил действия войск на минском направлении, подчинив себе 2-й и 44-й стрелковые корпуса, части Минского укрепленного района и остальные части, действующие на этом направлении. 27.6.41 г. противник вел упорные бои с частями 2-го и 44-го стрелковых корпусов. На участке 44-го стрелкового корпуса все атаки его были отбиты с большими для него потерями. В частности, он потерял там до 40 танков. В 16 часов с направления северное Заславль прорвались до 100 танков противника на Минск. Пехота, следовавшая за танками, была остановлена, и пройти ей не удалось. Положение в Минске не выяснено. Выслал туда разведку. (выделено мной — В.Ч.)

К 19.00 27.6.41 г. дивизии занимали следующее положение: 64-я стрелковая дивизия — Стайки (18 км северо-западнее Логойск), Лошаны (25 км северо-западнее Минск), 108-я стрелковая дивизия — Заславль, Дзержинск, 161-я стрелковая дивизия, 24-я стрелковая дивизия — в районе Трабы, 37-я стрелковая дивизия — левее, имея разрыв с 24-й стрелковой дивизией до 10–12 км. О 50-й стрелковой дивизии пока сведений нет.

Штаб 21-го корпуса — Ивье.

Штаб 2-го корпуса — не известно

Штаб 44-го корпуса и штаб армии — лес у Волковичи (12 км южнее Минска)

Со 2-м стрелковым корпусом связи нет. Высланный туда заместитель начальника штаба подполковник Иванов к 23 часам не вернулся.

Дивизиям приказано прочно оборонять занимаемые районы.

Во время происшедшего 25.6.41 г. нападения танков на штаб армии пропало без вести до 50 лиц начсостава. Захвачена большая часть машин, в том числе и с шифрдокументами. Их необходимо немедленно заменить и выслать нам. Для личного доклада выслан начальник шифротделения майор Борисов.

В 21-м стрелковом корпусе нет снарядов. В остальных корпусах они кончаются. Необходимо срочное распоряжение о высылке их силами и средствами фронта. По моему приказанию начальник автобронетанковых войск армии полковник Киршин выслан в Осиповичи с задачей отыскания и доставки на автотранспорте снарядов. До 23 часов никакого донесения от него нет. Все снаряды направлять через Самохваловичи на Подгай.

Прошу информировать меня о положении на фронте.

Филатов

Фурт

27 июня 1941 г. 23 часа.[21]

Как видим, о прорыве танков на Минск генерал-лейтенант Филатов сообщил командующему фронтом в тот момент, когда только смог. Да, прорыв произошёл в 16 часов, а донесение отправлено в 23 часа. Но объясняют всё слова генерала Филатова: «Прошу информировать меня о положении на фронте». Судя по этим словам, это первый его доклад после выхода из окружения после нападения немцев на штабную колонну.

БОЕВОЕ ДОНЕСЕНИЕ КОМАНДУЮЩЕГО ВОЙСКАМИ 13-й АРМИИ N4 ОТ 28 ИЮНЯ 1941 г. КОМАНДУЮЩЕМУ ВОЙСКАМИ ЗАПАДНОГО ФРОНТА О БОЕВЫХ ДЕЙСТВИЯХ ВОЙСК АРМИИ

Серия 'Г'

Командующему войсками Западного фронта

БОЕВОЕ ДОНЕСЕНИЕ N4 ШТАРМ 13 ЛЕС ЮГО-ВОСТОЧНЕЕ

ВОЛЧКОВИЧИ 28.6.41 21.00

Карта 200 000

Части армии в течение дня вели бои по отражению атак противника.

2-й стрелковый корпус — сведений во второй половине дня не поступало.

44-й стрелковый корпус в течение дня отражал атаки противника и к 20 часам занимает рубеж (иск.) Заславль, Красное, Дзержинск; на участке Заславль и севернее ввиду перерыва связи с 64-й стрелковой дивизией сведений нет.

а) 64-я стрелковая дивизия до утра 28.6.41 г. занимала прежний рубеж.

С утра связь с 64-й стрелковой дивизией была прервана и больше не восстанавливалась. Посланные делегаты не возвращались. Дивизия с 288-м и 30-м стрелковыми полками связи не имеет вторые сутки. Транспорт 108-й стрелковой дивизии, посланный в Заславль, был атакован группой танков (восемь), имеются потери.

б) 108-я стрелковая дивизия занимает рубеж (иск.) Красное Село, Койданово.

В течение всего дня на всем фронте поочередно были произведены попытки прорыва танков и мотопехоты противника в глубину нашего расположения. В 20 часов 444-й стрелковый полк был атакован группой танков в Койданово, которым удалось вывести расчеты полковой артиллерии и прорваться по дороге на Тимошки, Самохваловичи.

444-й стрелковый полк остался на месте.

В 13 часов 20 минут восемь танков противника атаковали командный пункт штаба армии и штаба 44-го корпуса; организованной обороной атака была отбита, уничтожено 4 танка противника, 4 ушли обратно. У нас потери в личном составе — убит старший батальонный комиссар Соколов из отдела политпропаганды 13-й армии. Бойцов ранено тяжело — 16, легко — 6.

По участку армии непрерывным потоком идут люди и даже части. Остановлен и введен в боевой порядок 108-й строковой дивизии 301-й гаубичный артиллерийский полк с ограниченным количеством снарядов.

Прошел 518-й зенитный артиллерийский полк, который имеет новую матчасть, но ни одного снаряда.

Идут части 20-го механизированного корпуса.

Ночью меняют командные пункты штаб армии и штаб 44-го корпуса в район лес у Дворец (20 км на юго-восток от Минска).

Четвертый раз докладываю (!!! — выделено мной — В.Ч.), что шифр штаба армии попал в руки противника.

Прошу сформировать для армии батальон связи. По только что полученным данным, в 21 час 30 минут около 80 танков из Койданово в движении в направлении командного пункта штаба армии.

Командующий 13-й армией генерал-лейтенант Филатов

Член Военного совета бригадный комиссар Фурт

Начальник штаба комбриг Петрушевский

Заместитель начальника штаба армии подполковник Иванов[22]

И снова немецкие танки атаковали армейский КП и заодно штаб 44-го стрелкового корпуса. Всё, что в её силах и даже сверх этих сил, армия делает. Потеряна связь с фактически расчленённой 64-й дивизией полковника Иовлева. Потеряна связь со 2-м корпусом генерала Ермакова. Именно в это время танки Гота прорвались через них и устремились к Минску.

Тогда никто ещё в штабе армии не знал об этом.

И долго ещё никто не будет знать о том, что 4 июля 1941 года генерал Гальдер запишет в своём дневнике: «Штаб танковой группы Гота доложил, что в строю осталось лишь 50 процентов штатного состава машин».

На 22 июня в 3-й танковой группе было 1014 танков…

Пётр Михайлович Филатов выведет 13-ю армию из Минского котла. Армия выйдет в боеспособном состоянии и организованно займёт следующий рубеж.

8 июля под Могилевом генерал-лейтенант Филатов будет смертельно ранен.

* * *

О том, что в первые дни войны Тимошенко и Жуков докладывали Сталину утешительные сведения о положении на фронтах, рассказывал впоследствии адмирал Н.Г.Кузнецов. И, хотя слова его можно взять под сомнение (очень уж большой зуб у него был на Жукова), в данном случае, думаю, был он близок к истине.

Но только близок, не более того. В тот момент, когда высшее командование давало руководству страны приглаженные сведения, оно руководствовалось вовсе не посторонними соображениями. На самом деле ни Тимошенко, ни Жуков попросту не знали сами тогда истинного положения дел на фронте. Но знать об их незнании адмирал Кузнецов не мог, конечно. Он ведь донесения с фронтов не получал, в отличие от руководства Наркомата Обороны.

И ещё. Достаточно распространено до сих пор мнение, что точно также обманывало советский народ и руководство государства во главе со Сталиным. Вроде бы, тоже рассказывало оно народу о происходящем на фронте приглаженное и откровенно ложное.

Давайте посмотрим.

Вот что услышали по радио советские граждане о боевых действиях самого первого дня войны.

Сводка Главного Командования Красной Армии за 22 июня

С рассветом 22 июня 1941 года регулярные войска германской армии атаковали наши пограничные части на фронте от Балтийского до Чёрного моря и в течение первой половины дня сдерживались ими. Во второй половине дня германские войска встретились с передовыми частями полевых войск Красной Армии. После ожесточённых боев противник был отбит с большими потерями. Только в ГРОДНЕНСКОМ И КРИСТЫНОПОЛЬСКОМ направлениях противнику удалось достичь незначительных тактических успехов и занять местечки КАЛЬВАРИЯ, СТОЯНУВ и ЦЕХАНОВЕЦ (первые два в 15 км. и последнее в 10 км. от границы).

Авиация противника атаковала ряд наших аэродромов и населённых пунктов, но всюду встретила решительный отпор наших истребителей и зенитной артиллерии, наносивших большие потери противнику. Нами сбито 65 самолётов противника.

В этой информации, естественно, использовались сведения, предоставленные Генштабом.

Сегодня известно, что передовые танковые подразделения немцев в первый же день войны углубились внутрь советской территории значительно дальше. Кажется, в сводке обман?

Да нет, в том-то и дело, что в сводке обмана нет. Просто Генштаб использовал сведения полученные (естественно) от командования Западным фронтом.

РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНАЯ СВОДКА ШТАБА ЗАПАДНОГО ФРОНТА N1 К 20 ЧАСАМ 22 ИЮНЯ 1941 г. О ДЕЙСТВИЯХ ПРОТИВНИКА ПРОТИВ ВОЙСК ФРОНТА

…На млавском направлении (граница слева — Малкниня-Гурна, Закрочим) противник силою до 7 пехотных дивизий, одной танковой дивизии достиг рубежа Стависки, Ломжа, Снядово, Цехановец и сдерживается частями 5-го стрелкового корпуса. В районе Ломжа контратакован 6-й кавалерийской дивизией, отходил в западном направлении.

В 10 часов одной танковой дивизией, овладев районом Цехановец, продвигается в восточном направлении…

Начальник штаба Западного фронта генерал-майор Климовских

Начальник Разведывательного отдела штаба Западного фронта полковник Блохин[23]

Или ещё.

ОПЕРАТИВНАЯ СВОДКА ШТАБА ЗАПАДНОГО ФРОНТА N1

К 22 ЧАСАМ 22 ИЮНЯ 1941 г. О ХОДЕ БОЕВЫХ ДЕЙСТВИЙ ВОЙСК ФРОНТА ЗА 22 ИЮНЯ 1941 г.

Серия 'Г'

ОПЕРСВОДКА N1 К 22.00 22.6.41 ШТАБ ЗАПФРОНТА МИНСК

Карта 200 000

…Части Западного фронта в течение дня 22.6.41 г. вели сдерживающие бои и, оказывая упорное сопротивление превосходящим силам противника, к 17 часам отошли на рубеж Келбасин, Домброва, Осовец, Граево, Кольно, Ломжа, Петрово, Чижово, западнее Бельск…

…10-я армия в течение дня вела сдерживающие бои и к 17 часам 40 минутам занимает фронт Гонендз, Осовец, Нова-Весь и предположительно Вонсош, Малы-Плоцк, восточный берег р. Нарев, ст. Снядово, Просеница, Чижев-Сутки, Кучин северо-восточнее Цехановец…

…Части 4-й армии вели оборонительные бои предположительно на рубеже Мельник, Брест, (иск.) Влодава. К 17 часам под натиском превосходящих сил противника правый фланг армии отошел…

Начальник штаба Западного фронта генерал-майор Климовских

Начальник Оперативного отдела штаба Западного фронта генерал-майор Семенов[24]

В переданной по радио сводке за 23 июня говорится уже о занятии Кольно, Ломжи и Бреста, которые упоминались выше в документах Западного фронта как фронтовой рубеж:

Сводка Главного Командования Красной Армии за 23 июня

В течение дня противник стремился развить наступление по всему фронту от Балтийского до Чёрного моря, направляя главные свои усилия на ШАУЛЯЙСКОМ, КАУНАССКОМ, ГРОДНЕНСКО-ВОЛКОВЫССКОМ, КОБРИНСКОМ, ВЛАДИМИР-ВОЛЫНСКОМ, РАВА-РУССКОМ И БРОДСКОМ направлениях, но успеха не имел.

Все атаки противника на ВЛАДИМИР-ВОЛЫНСКОМ и БРОДСКОМ направлениях были отбиты с большими для него потерями. На ШАУЛЯЙСКОМ и РАВА-РУССКОМ направлениях противник, вклинившийся с утра в нашу территорию, во второй половине дня контратаками наших войск был разбит и отброшен за госграницу; при этом на ШАУЛЯЙСКОМ направлении нашим артогнём уничтожено 300 танков противника.

На БЕЛОСТОКСКОМ И БРЕСТСКОМ направлениях после ожесточённых боёв противнику удалось потеснить наши части прикрытия и занять КОЛЬНО, ЛОМЖУ и БРЕСТ.

Наша авиация вела успешные бои, прикрывая войска, аэродромы, населённые пункты и военные объекты от воздушных атак противника и содействуя контратакам наземных войск. В воздушных боях и огнём зенитной артиллерии в течение дня на нашей территории сбит 51 самолёт противника; один самолёт нашими истребителями посажен на аэродром в районе МИНСКА.

За 22 и 23 июня нами взято в плен около пяти тысяч германских солдат и офицеров. По уточнённым данным за 22.VI всего было сбито 76 самолётов противника.

В последующие дни в сводках, предназначенных населению, об оставленных городах упоминать перестали. Вместо этого стали говорить о боях на таких-то направлениях.

Но характерно то, что в первых сводках, передаваемых на всю страну, указывались действительные сведения, передаваемые Генштабу штабом Западного фронта.

Но были они, как ясно уже стало потом, излишне оптимистичными.

* * *

Конечно, одно только незнание действительного положения вещей на фронте не исчерпывало всю совокупность претензий, предъявленных тогда Сталиным военному командованию. Всё было намного глубже и тяжелее.

Но внешним поводом для соответствующих выводов оно, судя по всему, и явилось.

30 июня был снят с должности командующий Западным фронтом генерал армии Павлов. Вместе с ним были сняты руководители штаба фронта.

Командующим фронтом был назначен генерал-лейтенант Ерёменко. Начальником штаба Западного фронта был назначен генерал-лейтенант Маландин, бывший до последнего времени начальником Оперативного управления Генштаба.

О Павлове и его судьбе речь ещё впереди. Сейчас же коротко хочу упомянуть о других генералах.

В этот же самый день, а именно 30 июня, было принято решение и по командованию Северо-Западным фронтом.

Здесь у немцев не было того преимущества, как в Белоруссии, но был полный развал в управлении фронтом.

Сразу после начала войны заболел и фактически устранился от дел начальник штаба фронта генерал-лейтенант Клёнов.

Его ближайший помощник, начальник оперативного отдела штаба фронта генерал-майор Трухин хворать не стал. 26 июня 1941 года он просто и без затей сдался в плен. Это тот самый Трухин, который впоследствии будет начальником штаба у Власова.

Иными словами, штаб Северо-Западного фронта фактически оказался без руководства.

Командующий 11-й армией генерал-лейтенант В.И.Морозов в прямом эфире костерил командующего фронтом генерал-полковника Ф.И.Кузнецова за то, что тот бросил на произвол судьбы его окружённую армию. Военный совет Северо-Западного фронта посчитал, что командование и штаб 11-й армии захватили немцы. Потому что не мог советский генерал высказываться трёхэтажным не сертифицированным слогом. Тем более, в адрес своего начальника. На основании этого генерал Кузнецов доложил в Генштаб, что 11-я армия уничтожена. Между тем, хотя армия эта и понесла тяжёлые потери в личном составе и, особенно, в технике, была ещё вполне боеспособна.

Её командованию удалось даже напрямую связаться с Генштабом, минуя штаб своего фронта.

Генералу Жукову пришлось из Москвы самому рассказывать командованию Северо-Западным фронтом, где находится «уничтоженная» армия. В начале июля она вышла самостоятельно из окружения.

С командующим 8-й армией генералом-майором Собенниковым генерал-полковник Кузнецов изъяснялся следующим образом.

…Вы преступно оставили войска на произвол судьбы и укрываете свою шкуру. Для такой ответственной операции, как отход целой армии, нужно было составить план, отводить войска от рубежа к рубежу и крепко управлять отходом каждого соединения.

Требую немедленно это сделать. Оперативной группе штаба вернуться в Митава и руководить отходом. Левофланговую 11-ю стрелковую дивизию направьте немедленно на Екабпилс. Продумайте устройство переправ, за счет всех возможностей, какие можно найти в центре вашего фронта — Урамбат допускайте. Представьте план действий через генерал-[лейтенанта] Сафронова. Держите радиосвязь со штабом фронта. Вы уклоняетесь от связи, видимо, с намерением, потому что ничего не знаете и не хотите знать о своих войсках…

Так спасает он шкуру или план не составил? Разные всё-таки вещи.

Угрозы, оскорбления. И рядом с этим незнание обстановки, бестолочь и беспомощность.

В результате, 30 июня было снято всё руководство Северо-Западным фронтом — командующий генерал-полковник Ф.И.Кузнецов, начальник штаба генерал-лейтенант П.С.Клёнов, член Военного совета корпусной комиссар П.А.Диброва.

Вместо генерал-полковника Кузнецова командующим Северо-Западным фронтом был назначен командующий 8-й армией генерал-майор Собенников. Начальником штаба был назначен генерал-лейтенант Н.Ф.Ватутин, опять-таки бывший до последнего времени первым заместителем начальника Генштаба.

Диброва тоже сняли, назначив вместо него корпусного комиссара Богаткина.

Но это направление всё же не было тогда настолько опасным, каким было центральное. И здесь тоже личность командующего имела большое значение конечно, но на судьбу войны решающего влияния не оказывала. Генерал Собенников будет командовать войсками Северо-Западного фронта ещё почти два месяца, и ничего необратимого для страны здесь в ближайшее время не случится.

Иное дело, Западный фронт. Здесь решалась в эти дни судьба всего.

Войска Западного фронта возглавил на краткий миг генерал-лейтенант А.И.Ерёменко. Но кандидатура эта была явно временной. На этом посту в обстановке катастрофы нужна была фигура более весомая.

Ерёменко в ходе войны станет генералом армии, будет командовать рядом фронтов. Но это будет спустя годы войны, когда он, как и другие полководцы того времени, наберётся опыта.

А тогда ни авторитетом, ни навыком, соответствующим этой должности в ТОЙ обстановке Ерёменко явно не обладал. И, хотя Сталин ему ощутимо тогда благоволил, взвалить на его плечи ответственность за судьбу страны он не мог.

Именно поэтому, спустя всего два дня, последовало новое назначение. 2 июля командующим Западным фронтом был назначен маршал Тимошенко. Фактически же вступил он в эту должность 4 июля. Ерёменко был оставлен заместителем командующего.

Так что означает назначение Ерёменко всего на несколько дней?

Паника, охватившая Сталина?

Думаю, нет. Думаю, это было скорее первоначальным отторжением от себя единственно возможного решения.

Учитывая его неизбежные последствия.

Потому что вопрос поиска кандидатуры для руководства Западным фронтом неминуемо упирался в итоге в вопрос личности Верховного командующего.

Фактически перед Сталиным при назначении командования Западным фронтом стоял выбор между двумя кандидатурами. Тимошенко или Жуков. Но Жуков в этот момент исключался полностью. Назначение в действующую армию Ватутина и Маландина, двух крупнейших штабных работников, несомненно, укрепляло штабы соответствующих фронтов. Но одновременно начальник Генштаба остался без двух своих ближайших помощников, без обеих рук, фигурально выражаясь. Перемещать в этот момент куда-то ещё и его самого было немыслимо. Это значило остаться без Генштаба вообще.

Таким образом, из двух реальных кандидатур на должность командующего Западным фронтом, одна (Жуков) отпадала полностью.

Оставался один человек. Маршал Советского Союза К.С.Тимошенко.

Председатель Ставки Верховного Командования. Народный Комиссар Обороны.

Назначать его было нельзя. Не мог высший командующий всеми вооружёнными силами страны возглавлять фронт. Да ещё и в обстановке, которая должна была всецело поглотить всё его внимание и всё его время.

Главнокомандующий должен быть полностью занят делами всех направлений протяжённого советско-германского фронта. И, кроме того, ещё сотней других дел, не касающихся внимания командующего фронтом. Формированием и подготовкой стратегических резервов. Обучением в учебных заведениях командных кадров. Накоплением и распределением материально-технических ресурсов. Созданием новой военной техники и совершенствование старой. И многим, многим ещё другим.

Но одновременно получается, что объективно только Тимошенко и мог в той обстановке возглавить Западный фронт.

Назначение генерала Еременко фактически было компромиссом между нежеланием Сталина отпускать в тот момент из Москвы Тимошенко и объективной реальностью.

Так что, именно 29–30 июня перед Сталиным встал во весь рост не просто вопрос о поиске кандидатуры на должность командующего Западным фронтом, а ещё и вопрос организации Верховного командования.

И здесь Сталин, в результате, остановился на полумере.

Если решение о создании ГКО было принято незамедлительно, то здесь окончательное решение Сталин оттягивал ещё на целых десять дней. Решение принять на себя верховное командование вооруженными силами далось ему намного труднее.

* * *

Не хочу быть понятым превратно. Я не пытаюсь убедить кого-то, что Сталин, как некий супермен, не знавший колебаний, сомнений, не испытывал никаких человеческих чувств и не мог быть подвержен человеческим слабостям. Той же растерянности. Тому же страху.

Вопрос, по-моему, в другом. Как быстро мог он овладеть собой. Как быстро мог перебороть эти чувства.

И ещё. Чем именно могли быть вызваны эти самые растерянность или страх.

Вот что думал по этому поводу Нарком Военно-Морского Флота Н.Г.Кузнецов.

…Для меня бесспорно одно: И.В.Сталин не только не исключал возможности войны с гитлеровской Германией, напротив, он такую войну считал весьма вероятной и даже, рано или поздно, неизбежной…

…Анализируя события последних мирных дней, я предполагаю: И.В.Сталин представлял боевую готовность наших вооруженных сил более высокой, чем она была на самом деле. Совершенно точно зная количество новейших самолетов, дислоцированных по его приказу на пограничных аэродромах, он считал, что в любую минуту по сигналу боевой тревоги они могут взлететь в воздух и дать надежный отпор врагу. И был просто ошеломлен известием, что наши самолеты не успели подняться в воздух, а погибли прямо на аэродромах…

Думаю, адмирал Кузнецов, человек военный, но не связанный при этом узами армейской корпоративной солидарности, высказал мнение, наиболее близкое к истине.

Сталин действительно был ошеломлен.

Но ошеломлён вовсе не началом войны, как это обычно утверждается.

Сталин был ошеломлён действительной степенью боеготовности армии.

И, добавлю от себя, осознанием того факта, что высший советский генералитет в тот конкретный день и час качественно безнадежно уступает германскому.

Важнее этого не было тогда ничего. Никакие, даже самые большие успехи немцев первых дней войны, не шли ни в какое сравнение с этим обстоятельством.

Потому что впечатление от внезапности быстро проходит, а впечатление от беспомощности военного командования разных уровней — наоборот, нарастает. Набирает силу с каждым днем, проявляясь всё больше, по мере развития событий.

Здесь вам и заплаканный Жуков, и непонятно что творящий Павлов и ещё многое другое, кстати. То, о чём мы до сих пор не очень знаем. Мы ведь знаем только о героизме отступающей армии. И о несправедливом отношении к ней кровавого тирана.

А ведь на самом деле было и другое. То, о чём не очень было принято тогда говорить. И о чём не очень принято говорить сегодня. Но одновременно то, на что Сталин обязательно должен был реагировать. Иначе загубил бы страну.

* * *

Советскими историками чаще всего подразумевалось, что создание Ставки 23 июня во главе с маршалом Тимошенко было следствием экспромта, сиюминутного желания (или каприза) Сталина.

Почему-то принято было считать, что идея возглавить вооруженные силы была присуща ему изначально. Только поначалу Сталин не хотел, чтобы его имя было связано с поражениями начала войны. Как будто 10 июля, когда он принял верховное командование, положение стабилизировалось. Нет. Оно было тогда как раз отчаянно трудным.

К тому же необходимо представлять себе, что 22 и 23 июня обстановка ещё и не могла рассматриваться в Москве в качестве катастрофической.

Это мы сейчас, зная наперёд о том, как развивались тогда события, видим картину полностью, во всех (или почти всех) её деталях. И это нам понятно, что уже в самые первые дни фронт рухнул. Да и не было тогда никакого фронта. Были разбросанные по территории приграничных округов войска, размещённые там, где они находились, исходя из соображений мирного времени.

А для людей, переживавших тогда те события, было много ещё непонятного в этой самой обстановке, неясного и противоречивого. И были, естественно, надежды как-то эту самую обстановку нормализовать.

Так что, не этим, конечно же, объяснялась пауза до 10 июля, пока Сталин не брал на себя командование.

Думаю, объяснение здесь иное.

Прежде всего, давайте подумаем о том, почему первоначально главнокомандующим был назначен маршал Тимошенко.

А кто должен был быть назначен?

В современном мире руководство любой страны имеет определенные планы на случай начала войны. Такие планы называются мобилизационными.

Они имеют много уровней — от верховного командования и до военных частей и соединений, и, кроме того, охватывают широкий спектр государственной жизни: политику, дипломатию, экономику.

Первейшей мерой, предусмотренной мобилизационными планами любой страны, является определение структуры руководства вооруженными силами на период военных действий.

Это делается в мирное время вне зависимости от того, планирует страна воевать или нет. Потому что экспромты в вопросе такой колоссальной важности неуместны.

Давайте посмотрим, как выстраивалась система руководства вооруженными силами в начале войны.

23 июня была образована Ставка Главного Командования во главе с Тимошенко.

30 июня образован Государственный Комитет Обороны во главе со Сталиным.

10 июля Ставка Главного Командования была преобразована в Ставку Верховного Командования во главе со Сталиным.

19 июля Сталин был назначен Наркомом обороны.

8 августа Ставка Верховного Командования была преобразована в Ставку Верховного Главнокомандования. Верховным Главнокомандующим Вооруженными Силами СССР был назначен Сталин.

Из приведенной хронологии видно, что такой заготовкой мирного времени может быть только состоявшееся 23 июня создание Ставки во главе с Тимошенко. Всё последующее было реакцией на растущее осложнение обстановки.

Итак.

В самом начале войны была объявлена мобилизация, была образована Ставка, назначен её руководитель, объявлено военное положение в ряде областей и соответствующие документы по его реализации, внесены существенные изменения в планы промышленного производства за счёт военной продукции, приняты соответствующие указы Верховного Совета. Явно приведён в жизнь заранее подготовленный пакет документов на случай войны.

Почему во главе Ставки не был сразу поставлен Сталин?

А вот, посмотрим на отношение Сталина к вопросам руководства армией перед войной.

И в глаза бросается очевидное.

Сталин огромное внимание уделял вопросам создания современной военной промышленности, оснащению армии и флота первоклассным вооружением.

Естественно, кадровым вопросам по высшему командному составу.

И всё.

Он практически никогда не участвовал в военных маневрах, в инспектированиях войск. Не интересовался специально вопросами их вождения. Нет свидетельств о его причастности и к вопросам планирования военных операций.

Его участие в штабной военной игре после декабрьского (1940 года) совещания высшего командного состава свелось единственно к наблюдению, без единого вмешательства в ход «сражений».

Хасан, Халхин-Гол, военные операции в западных областях Украины и Белоруссии осенью 39-го — всё это происходила без прямого вмешательства Сталина непосредственно в ход военных операций.

Руководили операциями военные.

Заметьте, в тех вопросах, которыми Сталин действительно занимался непосредственно, он влезал в подробности, доступные лишь профессионалам.

Вот, например, знаменитый авиаконструктор А.С.Яковлев в своей книге воспоминаний «Цель жизни» приводит такую подробность. На одном из совещаний по вопросам авиационной промышленности Сталин пишет такую записку конструктору авиационных двигателей Владимиру Яковлевичу Климову:

Т.Климов!

Ссылаясь на нашу вчерашнюю беседу, хотел бы знать:

1) Можете ли прислать на днях 2 мотора М-105 и 2 пушечных мотора также М-105 для конструктора Яковлева?

2) Если можете, когда именно пришлете?

Дело очень срочное.

И.Сталин.

А.С.Яковлев привёл в книге даже фотокопию этой хранящейся у него записки. Оставим сейчас в стороне вопрос о том, чем уместно, а чем неуместно заниматься главе правительства. Речь в данном случае о другом. О степени проникновения в глубину вопросов, которыми Сталин занимался лично.

Сферой же полководческого искусства, практического вождения войск он не занимался никогда. И таких же примеров доскональности изучения Сталиным вопросов вождения войск на сегодняшний день неизвестно.

Он, правда, имел опыт Гражданской войны на «комиссарском» уровне. Но не вмешивался и тогда в планирование операций, предоставляя это профессионалам.

У него, убежден, не закружилась голова от славословий в его адрес, как о великом организаторе побед в Гражданской войне. Откуда эта моя убеждённость? Да очень просто. Из понимания Сталина как сугубого реалиста, к тому же всегда настороженно относящегося к попыткам приписать ему небывалое.

Да, конечно.

Понимая и цинично признавая политическую уместность явной лжи о его военном гении эпохи Гражданской войны, он молчаливо поощрял её распространение. Поскольку решала эта кампания его возвеличивания чисто политический вопрос. Вопрос борьбы с точно таким же непомерным возвеличиванием военного гения его непримиримого врага — Троцкого. Но при всём при этом, повторю, Сталин не утратил трезвый взгляд на свои действительные «военные таланты». Видно это из того, что при всяком удобном случае он позиционировал себя в разговорах с военными руководителями человеком сугубо штатским.

Однако и этот опыт Гражданской войны он публично предал анафеме, противопоставив ему уроки современной войны. Я имею в виду, в частности, его речь перед командным составом по итогам Финской войны.

Из протокола Совещания при ЦК ВКП(б) начальствующего состава по сбору опыта боевых действий против Финляндии.

Заседание седьмое

17 апреля 1940 г. вечернее.

…Вот с этой психологией, что наша армия непобедима, с хвастовством, которые страшно развиты у нас — это самые невежественные люди, т. е. большие хвастуны — надо покончить. С этим хвастовством надо раз и навсегда покончить. Надо вдолбить нашим людям правила о том, что непобедимой армии не бывает. Надо вдолбить слова Ленина о том, что разбитые армии или потерпевшие поражения армии, очень хорошо дерутся потом. Надо вдолбить нашим людям, начиная с командного состава и кончая рядовым, что война — это игра с некоторыми неизвестными, что там в войне могут быть и поражения. И поэтому надо учиться не только как наступать, но и отступать. Надо запомнить самое важное — философию Ленина. Она не превзойдена и хорошо было бы, чтобы наши большевики усвоили эту философию, которая в корне противоречит обывательской философии, будто бы наша армия непобедима, имеет все и может все победить. С этой психологией — шапками закидаем — надо покончить, если хотите, чтобы наша армия стала действительно современной армией…

…Настоящей, серьезной войны наша армия еще не вела. Гражданская война — это не настоящая война, потому что это была война без артиллерии, без авиации, без танков, без минометов. Без всего этого, какая же это серьезная война? Это была особая война, не современная. Мы были плохо вооружены, плохо одеты, плохо питавшиеся, но все-таки разбили врага, у которого было намного больше вооружений, который был намного лучше вооружен, потому что тут в основном играл роль дух.

Так вот, что помешало нашему командному составу сходу вести войну в Финляндии по-новому, не по типу гражданской войны, а по-новому? Помешали, по-моему, культ традиции и опыта гражданской войны. Как у нас расценивают комсостав: а ты участвовал в гражданской войне? Нет, не участвовал. Пошел вон. А тот участвовал? Участвовал. Давай его сюда, у него большой опыт и прочее.

Я должен сказать, конечно, опыт гражданской войны очень ценен, традиции гражданской войны тоже ценны, но они совершенно недостаточны. Вот именно культ традиции и опыта гражданской войны, с которым надо покончить, он и помешал нашему командному составу сразу перестроиться на новый лад, на рельсы современной войны…

Так что ясно, что и свой собственный опыт Гражданской войны Сталин оценивал примерно так же. Потому что мысли эти достаточно глубоки, чтобы явиться плодом только лишь сиюминутного анализа одной, к тому же достаточно ограниченной по времени, войны. Явился такой анализ, скорее, итогом более продолжительных размышлений.

И всё-таки остаётся вопрос. Почему он, при всей его неуемной энергии, так подчеркнуто дистанцировался до войны от вопросов практического вождения войск?

Попытаюсь, в силу собственного разумения, сформулировать причину этого.

Думаю, что эта же причина может объяснить и то, почему до войны он не планировал возглавить армию.

Сталин был реалистом. Всегда и во всем. Он мог ошибаться и ошибался иногда очень сильно. Но при этом его ошибки почти никогда не были вызваны какими-то идеалистическими представлениями о действительности. Обычно он твёрдо стоял на ногах, не отрываясь от грешной земли и не воспаряя в некие романтические выси.

Это был прагматик самого строгого разбора.

Поэтому и в этом планируемом решении проявились, по-моему, именно качества, присущие реалисту.

Трезвость. Понимание пределов своих возможностей.

Вдумаемся.

Происходившее тогда в государстве титаническое строительство, та же самая индустриализация, это ведь не было, конечно, стихийным процессом. Это был процесс, строго контролируемый и направляемый. И верховное главнокомандование этим процессом осуществлял именно Сталин. За годы довоенных пятилеток в стране было построено свыше девяти тысяч одних только крупных предприятий. Не шутка. Создавались заново целые промышленные отрасли. Создавалась. по сути, новая экономика.

Добавим сюда, что, помимо этого, Сталин возглавлял ещё одновременно множество других дел, важных и ответственных. Руководил государством, в конце-концов. И не простым государством, а государством нового типа, где многое надо было делать, не имея аналогов в человеческой истории. Потому что в других странах не было соответствующего опыта. Естественно, были на этом пути и ошибки и неудачи. И каждую такую ошибку и неудачу надо было исправлять. И всегда во главе всего этого сложного и трудно решаемого дела стоял всё тот же Сталин.

Я это вспоминаю не для того, чтобы подчеркнуть ещё раз масштаб или ответственность его работы. Я, в связи с этим, задаю простой и естественный вопрос. А где взять время на освоение им ещё одной профессии? Ведь профессия военачальника требует не просто знаний. Она требует каждодневной и упорной практики.

Да, когда понадобилось, заниматься этим ему всё-таки пришлось. Но пришлось, только тогда, когда не осталось иного выхода.

Так впервые, судя по всему, пришлось ему более плотно, чем раньше заняться военными вопросами во время финской войны. И, хотя явно излишне превознесли тогда его усилия записные лизоблюды, всё равно, похоже, что какие-то основания для их льстивых речей всё-таки были.

Из протокола Совещания при ЦК ВКП(б) начальствующего состава по сбору опыта боевых действий против Финляндии.

Заседание пятое

16 апреля 1940 г., вечернее.

ШТЕРН …Нечего греха таить, товарищи, начинали мы с вами в этой войне не блестяще. И то, что мы добились относительно быстрой, в труднейших условиях, исторической победы над финнами, этим мы обязаны, прежде всего тому, что тов. Сталин сам непосредственно взялся за дело руководства войной, поставил все в стране на службу победе. И «штатский человек», как часто называет себя тов. Сталин, стал нас учить и порядку, прежде всего, и ведению операций, и использованию пехоты, артиллерии, авиации, и работе тыла, и организации войск.

СТАЛИН. Прямо чудесный, счастливый человек! Как это мог бы сделать один я? И авиация, и артиллерия…

ШТЕРН. Тов. Сталин, только Вы, при Вашем авторитете в стране, могли так необыкновенно быстро поставить все на службу победе и поставили, и нас подтянули всех и послали лучшие силы, чтобы скорее одержать эту победу. Это же факт, что мы использовали артиллерию, как Вы нам говорили, за авиацию Вы нас били очень крепко, и авиация резко подняла свою работу, начав действовать как Вы указали, и все прочее, ведь все здесь это знают, было именно так, как я сейчас сказал…

Сталинская ирония здесь не отменяет, в общем-то того явного обстоятельства, что какие-то усилия были им тогда всё-таки в этой области предприняты.

Но если обстановка к этому не вынуждала, то мысль о том, что лучше поручить военную отрасль тем, кто занимается этой профессией каждодневно, была вполне логичной. Общее руководство и надзор за высшим генералитетом при этом и без того занимали большую часть его времени. Но это уже было неизбежно и входило, в общем-то, в круг обязанностей главы государства. Дать армии всё, что ей потребно для эффективной обороны, дать в больших количествах и предельно возможно лучшего качества — разве одного этого недостаточно?

Поэтому, на мой взгляд, решение поставить во главе армии кого-то из наиболее авторитетных на тот момент военных, казалось тогда наиболее логичным решением.

Военными операциями должны заниматься профессионалы, посвятившие этому всю свою жизнь.

За Сталиным, в этом случае, все равно оставалось бы руководство множеством аспектов, связанных с войной. И, кроме того, руководство страной в условиях военного времени.

Не так мало, как понимаете. Более чем достаточно.

Перевод экономики всей страны на военные рельсы — одно это должно уже было занять всё время и всё внимание главы государства. Поскольку процесс этот необыкновенно сложный и болезненный. Тем более непросто осуществить такой перевод в стране, большие и самые промышленно развитые области которой оказались либо оккупированы, либо в зоне боевых действий.

Плюс эвакуация полутора тысяч промышленных предприятий, которая вылилась в необходимость создания новой промышленной базы на Урале и в Сибири. И создание такой базы, заметим, пришлось уложить не в годы уже, а в месяцы.

Ведь и этот процесс надо было направлять и контролировать.

И что, к этому всему надо было взваливать на себя в дополнение ещё и руководство военными действиями?

Кстати. Вспомним о том, что, несмотря на все разрушения и невзгоды, советская экономика всего за четыре года войны, вместо того, чтобы впасть в упадок, многократно усилилась, достигнув немыслимых прежде высот. И самое прямое отношение к этой фантастической метаморфозе имеет руководство военной экономикой Сталиным.

Г.А.Куманев в своей книге «Говорят сталинские наркомы» собрал под одной обложкой мнения и высказывания многих из руководителей советской промышленности военного времени. При всей спорности некоторых высказываний и мнений, воспроизведённых известным историком, общий вывод звучит весьма красноречиво.

…Что касается более конкретной оценки Сталина как главного организатора военной экономики СССР, то во время одной из встреч (13 июня 1984 г.) с Молотовым Вячеслав Михайлович так ответил на этот мой вопрос:

«Всем нам очень повезло, что с самого начала войны с нами был Сталин. Отмечу хотя бы его огромную роль в руководстве народным хозяйством как Председателя ГКО и правительства. Все основные вопросы военной перестройки и функционирования нашей экономики, даже в деталях, он держал в памяти и умело осуществлял все рычаги управления по заданному курсу».

Можно, конечно, усомниться в убедительности этих слов, предъявив их автору претензии в пристрастии и необъективности. Но ведь подобную высокую оценку военно-хозяйственных знаний и действий вождя дали мне и такие видные и авторитетные руководители советской экономики — наркомы военных лет, как А.И.Микоян, М.Г.Первухин, А.И.Шахурин, Д.Ф.Устинов, А.В.Хрулев, Д.Г.Жимерин, З.А.Шашков, П.Н.Горемыкин, П.Ф.Ломако, Н.К.Байбаков, Г.М.Орлов, С.З.Гинзбург, А.А.Ишков, П.П.Лобанов, И.А.Бенедиктов, И.В.Ковалев и другие. Причем встречи и беседы с ними происходили спустя 15–20 лет и более после кончины Сталина. И хотя некоторые из них в свое время испытали на себе сталинскую несправедливость, его оценка у всех оказалась единодушной. И, думается, прежде всего потому, что она основывалась на результатах того, что смогла дать фронту под руководством Председателя ГКО и правительства советская военная экономика, с каким уровнем она встретила войну и с какими конечными итогами пришла к Великой Победе в мае сорок пятого…

Воспроизведены здесь эти строки вовсе не для очередных панегириков в адрес Сталина. Просто ещё раз хочу обратить ваше внимание на то, что работа Сталина по руководству одной только экономикой страны военного времени не была нисколько формальной или парадно-представительской. Это была действительно РАБОТА.

И как всякая работа, требовала, конечно, и времени, и сил. Сколько этого самого времени и этих самых небеспредельных человеческих сил? Как вы думаете? Особенно если помнить о том, какие фантастические результаты были в итоге достигнуты?

Сталину в начале войны был 61 год.

Здесь есть шестидесятилетние? Прикиньте-ка на себя всю гору дел, лежащих на его плечах. И представьте, что вам надо сверх этой горы навесить сверху ещё одно глобальное дело, сложнейшее, малоизученное и подлежащее самому скрупулёзному изучению. Без отрыва от производства, так сказать.

Думаю, из всего сказанного напрашивается вывод.

Перед войной Сталин непосредственно армию возглавлять не планировал. Не собирался.

Именно поэтому 23 июня сработала заготовка мирного времени. Я имею в виду создание Ставки во главе с Наркомом Обороны.

Сталин, кстати, был назначен тогда членом этой Ставки. Вполне достаточная форма взаимодействия власти с военными вопросами. В условиях обычной войны.

Но вот началась война иная.

И мгновенно высветилась вопиющая необходимость что-то менять в руководстве армии.

* * *

Теперь о генерале Павлове

Что это было? Измена? Халатность? Недомыслие?

Попробуем разобраться.

Объяснение распоряжений генерала Павлова его изменой существовало с лета 1941 года. Эти же обвинения продолжаются иногда и сегодня. Действительно, подобные действия, да еще, если вспомнить о катастрофических масштабах их последствий, кажутся на первый взгляд весьма подозрительными.

Что об этом можно сказать.

Начнём с самого начала. В момент ареста Павлов уже был обвинён как изменник. Именно такую формулировку использовал Мехлис.

ИЗ ПРОТОКОЛА ДОПРОСА АРЕСТОВАННОГО ПАВЛОВА Д. Г.

7 июля 1941 г.

Вопрос: Вам объявили причину вашего ареста?

Ответ: Я был арестован днем 4 июля с. г. в Довске, где мне было объявлено, что арестован я по распоряжению ЦК. Позже со мной разговаривал зам. пред. Совнаркома Мехлис и объявил, что я арестован как предатель…

Но был ли Сталин убеждён в измене Павлова? Ведь Мехлис, что бы о нём не говорили, был личностью совершенно неординарной. Его фанатичность и беспощадность соседствовали с безусловной принципиальностью. Каковы бы ни были эти его принципы, надо признать, что следовал он им безусловно, никогда и ни в чём не отступая. Даже если бы Сталин и колебался в тот момент в оценке действий генерала Павлова, Мехлис своё мнение высказал бы всё равно, одобрено это Сталиным или нет.

Другое дело, что было тогда всё же нечто такое, что прямо должно было подтолкнуть Сталина к мысли о генеральском предательстве. Предлагаю снова вернуться к воспоминаниям Главного маршала авиации Голованова. Я приводил уже этот разговор в «Запрещённых очевидцах». Напомню его ещё раз.

…Павлов поздоровался со мной, спросил, почему так долго не приезжал в Минск, поинтересовался, что мне нужно, и сказал, что давно уже дал распоряжение, чтобы нас всем обеспечивали, так как об этом его просил Сталин. Только я начал отвечать на его вопросы, как он, перебив меня, внес предложение подчинить полк непосредственно ему. Я доложил, что таких вопросов не решаю.

— А мы сейчас позвоним товарищу Сталину. — Он снял трубку и заказал Москву.

Через несколько минут он уже разговаривал со Сталиным. Не успел он сказать, что звонит по поводу подчинения Голованова, который сейчас находится у него, как по его ответам я понял, что Сталин задает встречные вопросы.

— Нет, товарищ Сталин, это неправда! Я только что вернулся с оборонительных рубежей. Никакого сосредоточения немецких войск на границе нет, а моя разведка работает хорошо. Я еще раз проверю, но считаю это просто провокацией. Хорошо, товарищ Сталин… А как насчет Голованова? Ясно.

Он положил трубку.

— Не в духе хозяин. Какая-то сволочь пытается ему доказать, что немцы сосредоточивают войска на нашей границе.

Я выжидательно молчал.

— Не хочет хозяин подчинить вас мне. Своих, говорит, дел у вас много. А зря.

На этом мы и расстались. Кто из нас мог тогда подумать, что не пройдет и двух недель, как Гитлер обрушит свои главные силы как раз на тот участок, где во главе руководства войсками стоит Павлов?..

Чем были вызваны эти слова генерала Павлова? Ведь это же даже не халатность. Это позиция. Причём позиция, очень сильно отличавшаяся в тот момент даже и от позиции самого Сталина.

Что я имею в виду? Я не говорю уже о таких «мелочах», как упомянутые ранее приказы и директивы Наркомата Обороны. Или о мерах, принимавшихся в других военных округах. Или на флоте. Или в НКВД и НКГБ. Но даже позиция самого Сталина, выраженная в его указании о придвижении к западным границам огромного количества войск, эта позиция была в данном случае проигнорирована.

А ведь нельзя забывать о том, что в это самое время Сталин получал множество сообщений от самых разнообразных источников о готовящемся германском нападении. Но обратим внимание на то, что одновременно он получает такие вот успокоительные донесения. И от кого? От командующего одного из самых важных военных округов. И не откуда-то, а прямо с самой границы.

На самом деле странно получается. Ведь прямые указания, получаемые генералом Павловым, их же надо было просто исполнять. А Павлов вместо этого настойчиво убеждает Сталина в отсутствии военной угрозы. При этом нельзя забывать, что слова эти должны были рассматриваться не просто как личное мнение генерала Павлова. «Я», в понимании командира любого уровня, это не только он сам, но и вся подчинённая ему войсковая структура. В данном случае весомость словам Павлова придавало то, что понимались они и оценивались как совокупное мнение Военного совета округа, штаба округа, аппарата разведки округа, в конце-концов. Это же были ответственные слова, на основании которых положено принимать ответственные решения. На государственном уровне.

Так чем они были вызваны?

Естественно, сразу после германского вторжения, первая же оценка в Москве недавних павловских докладов и должна была принять окраску настороженную.

Кроме того, добавьте сюда то обстоятельство, что с самого начала войны деятельность командования Западного фронта была, мягко говоря, неудачной. Оцените вот это, например.

Из протокола судебного заседания 22 июля 1941 года.

Показания подсудимого Павлова.

…Член суда тов. Орлов: А чем объяснить, что 26 июня Минск был брошен на произвол судьбы?

Подсудимый: Правительство выехало из Минска еще 24 июня.

Член суда тов. Орлов: При чем здесь правительство? Вы же командующий фронтом.

Подсудимый: Да, я был командующим фронтом. Положение, в котором оказался Минск, говорит о том, что Минск полностью обороной обеспечен не был.

Член суда тов. Орлов: Чем объяснить, что части не были обеспечены боеприпасами?

Подсудимый: Боеприпасы были, кроме бронебойных. Последние находились от войсковых частей на расстоянии 100 километров. В этом я виновен, так как мною не был поставлен вопрос о передаче складов в наше распоряжение. По обороне Минска мною были приняты все меры, вплоть до доклада правительству…

Какие это «все» меры? Доклад правительству? А как доклад правительству может улучшить обстановку на фронте? Да ещё если в докладе этом не ставятся самые простые вопросы, которые можно решить одним-двумя словами? О подчинении тех же складов, например?

Генерал-майор Рокоссовский 22 июня приказал взломать склады, подчинённые не ему. Чтобы сэкономить время, потребное на развёртывание.

Генерал армии Павлов с 22 до 28 июня не нашёл времени, чтобы «поставить вопрос» о передаче в своё подчинение точно таких же складов. И его войскам просто нечем было встречать немецкие танки. Бутылками с горючей смесью встречали, сколько же народу из-за этого положили. Из-за чиновного лепета «мною не был поставлен вопрос».

Так что не удивительно, что, когда, вдобавок к докладам о спокойствии на границе, в первые же дни войны рухнул фронт и командование на самом верху потеряло управление своими войсками, вывод был сделан сразу.

Измена.

Снова воспоминания Главного маршала авиации Голованова.

…3 июля, на двенадцатый день войны, я неожиданно получил распоряжение немедленно прибыть в Москву…

…Через некоторое время я оказался в Кремле, в уже знакомом кабинете. Народу было много, но я мало кого знал. Вид у всех был подавленный. Многие из присутствующих были небриты, их лица, воспаленные глаза говорили о том, что они уже давно не высыпаются. Оглядевшись, кроме уже знакомых мне лиц, узнал, по портретам, Н.А.Вознесенского. С удивлением увидел, что В.М.Молотов одет в полувоенную форму защитного цвета, которая ему совсем не шла.

Среди присутствующих резко выделялся Сталин: тот же спокойный вид, та же трубка, те же неторопливые движения, которые запомнились еще с первых моих посещений Кремля до войны, та же одежда.

— Ну, как у вас дела? — спросил Сталин, здороваясь.

Я кратко доложил обстановку и что за это время сделал полк.

— Вот что, — сказал Сталин, — мы плохо ориентированы о положении дел на фронте. Не знаем даже точно, где наши войска и их штабы, не знаем, где враг. У вас наиболее опытный летный состав. Нам нужны правдивые данные. Займитесь разведкой. Это будет ваша главная задача. Все, что узнаете, немедленно передайте нам. Что вам для этого нужно?

— Прикрытие, товарищ Сталин, — ответил я.

— Что мы можем дать? — спросил Сталин Булганина.

— Немного истребителей, — ответил Булганин. Сталин пошел по дорожке, о чем-то думая. Вернувшись и подойдя ко мне, он сказал:

— На многое не рассчитывайте. Чем можем — поможем. Рассчитывайте больше на свои силы и возможности. Видите, что делается!

Сталин опять заходил. Снова подойдя ко мне, он вдруг сказал:

— Мы дали указание арестовать и доставить в Москву Павлова. — Голос его был тверд и решителен, но в нем не слышалось ни нотки возмущения, ни тени негодования…

Передо мной, как наяву, возник служебный кабинет в Минске и бритоголовый, с массивной фигурой человек, вызывающий по телефону Сталина, чтобы взять в свое подчинение наш полк, убеждающий его не верить сведениям о сосредоточении немцев на исходных рубежах у наших границ, не поддаваться на «провокации». Разговор этот, как помнит читатель, происходил в моем присутствии, и, видимо, Сталин, обладая феноменальной памятью и уверенный в том, что я все пойму, объявил мне об этом решении Государственного Комитета Обороны.

Больше о Павлове не было произнесено ни слова. Попрощавшись, я отправился на аэродром и тотчас же улетел к себе в полк…

Всё правильно. То, что Сталин вдруг, ни с того, ни с сего, кажется, сообщает об аресте генерала армии Павлова всего лишь подполковнику авиации, может означать только одно. Это значит, что арест вызван в том числе и причиной, известной лишь им двоим. Сталину и подполковнику Голованову.

Так что предположение, что на момент ареста генерала Павлова Сталин подозревал его в измене, вполне вероятно. Это подтверждает и обвинительное заключение, утверждённое Абакумовым. Там обвинение в измене было основным.

Но уже в ходе судебного разбирательства очевидным стало, что это обвинение члены суда практически не поддержали. И приговор был вынесен на основании совсем других статей, нежели были указаны в обвинительном заключении. Что же случилось?

Ясно, что суд в отношении военачальников такого уровня никак не мог пройти мимо внимания Сталина. И, конечно, это его внимание, его отношение к происходящему явилось определяющем в работе судей. Никакой судебный орган в СССР никогда не решился бы самостоятельно и столь радикально изменить формулировку обвинения в таком не рядовом деле. Безусловно, до судей было доведено мнение Сталина. И именно это мнение легло в основу приговора. В котором об измене и предательстве не было сказано ни слова.

Таким образом, спустя всего две недели Сталин убеждается. Не было ни измены, ни предательства со стороны командования Западным фронтом. Были другие объяснения происшедшего, не менее тяжкие и жестокие для обвиняемых. Но именно это обвинение Сталин исключил.

* * *

Существуют сегодня, впрочем, и иные толкования сталинского решения. Выдвигается иногда такое объяснение, что, будучи убеждённым внутренне в предательстве генерала Павлова и его окружения, Сталин посчитал целесообразным в тот момент обвинение в измене снять. Объясняют причину этого обычно по-разному. Например, чтобы не обвинили его самого в ротозействе, ведь сам этих «предателей» назначил.

Или объясняют это по другому. Вроде Сталин убрал обвинение в предательстве, чтобы не вызывать панику в войсках, где при любой неудаче солдаты обязательно должны были бежать в уверенности, что опять их «генералы предали».

Объяснений много, но все они опровергаются всего одним соображением. Заключается оно вот в чём. Нет ни одного другого примера, где Сталин отказался бы от обвинения в измене, если считал, что измена имела место. Здесь Сталин никогда не «поступался принципами». Обратных примеров сколько угодно, а вот этого не было никогда. Так почему в данном случае он должен был поступить вопреки собственному обыкновению?

Кроме того, люди, выдвигающие подобные соображения, не принимают во внимание одну важную особенность такого рода процессов. Заключается она в том, что любой процесс можно было сделать негласным. И не просто негласным. Он мог быть засекречен так, что об осуждении обвиняемых даже их бывшие сослуживцы узнавали спустя многие годы. Не говоря уже о более широкой публике. Ярким примером этому служит то, что практически в это же время проходило следствие по делам высших офицеров ВВС и ПВО. Смушкевич, Рычагов, Штерн, за ними Птухин и Ионов — это только самые видные из них. Никого из них Сталин не постеснялся обвинить в измене и заговоре. И именно в это же самое время. Но сделано это было на закрытом процессе. И результаты его никто и никогда при Сталине не обнародовал. Это только сегодня создано такое впечатление, что уничтожили этих людей прилюдно, да так, что вся страна содрогнулась. На самом деле, об их осуждении широкая публика узнала только десятилетия спустя. А тогда их имена для окружающих просто исчезли с горизонта. Без объяснения причин.

Точно так же мог Сталин при желании сделать невидимым для окружающих и процесс по делу генерала Павлова.

Но это при желании. А здесь, как видим, желания такого у него не было. Тот же 1937 год показал, что Сталин вовсе не опасался никаких обвинений в том, что он назначал куда-то тех, кто потом оказывался «шпионом и предателем». Не просто гласно, но иногда подчёркнуто громогласно приговаривались тогда к жестоким приговорам люди, назначенные на свои посты именно Сталиным. Его это, как видим, совершенно не смущало. Враг коварен, хитёр, способен втереться в доверие к кому угодно, больше бдительности, товарищи.

Что же касается опасений, что войска будут паниковать в бою из-за постоянного ожидания генеральского предательства, то надо себе представлять тогдашнюю обстановку в войсках. До каких там генералов было дело рядовым солдатам? Тогда несколько выстрелов в тылу заставляли иногда бежать целые батальоны. Один крик «окружают» сминал тогда в повальное бегство сразу сотни и даже тысячи людей, какие уж здесь «генералы»…

Чтобы окончательно закрыть вопрос с неверием Сталина в заговор и измену генерала Павлова, хочу привести ещё одно обстоятельство.

Почти в самом начале войны был арестован, среди прочих высших офицеров, генерал армии Мерецков. Судя по протоколам допросов, к делу генерала Павлова его старались привязать довольно старательно. И в судебном заседании задавались Павлову вопросы о Мерецкове. Явно старались их поставить рядом, двух высших офицеров Красной Армии. Два генерала армии, это уже, как ни крути, целый заговор.

Однако, в результате, тема Мерецкова на суде так ни к чему обвинительному и не привела.

Потом, как известно, судьбы их резко разошлись. Генерал Павлов был осуждён и расстрелян. Генерал Мерецков был вскоре выпущен на свободу и возвращён в строй. Он, как известно, командовал затем рядом фронтов, стал Маршалом Советского Союза. Так вот. На мой взгляд, обсуждая вопрос о том, верил ли сам Сталин в измену и заговор, в котором участвовал генерал Павлов, надо всё время помнить и о судьбе маршала Мерецкова. Потому что, как относился в этом смысле Сталин к Мерецкову, так относиться должен был он в этом смысле и к генералу армии Павлову.

И здесь мы видим. Очевидно, что ни о каких подозрениях в отношении Мерецкова о его участии в заговоре у Сталина не осталось. Мерецков, повторю, мог в 1941 году незаметно для других «исчезнуть» на долгие годы. Но не исчез, а был назначен на ответственную работу. Командовал армией, затем фронтом. Мог ли Сталин назначить так высоко человека, которого он подозревал в измене? Нет, конечно. Даже при том, что существовал тогда явный голод на высшие командные кадры. Надо ведь понимать, что кадры нужны были не только толковые, но и абсолютно верные. Иначе какой смысл в их «толковости»? Кроме того. Один из редчайших орденов СССР, орден «Победы» Мерецков получил единственным из участников войны с Японией 1945 года. Назначение же в 1945 году командующим фронтом на Дальнем Востоке именно маршала Мерецкова было вызвано какими угодно соображениями, но это, конечно же, был уже вовсе не кадровый голод.

Думаю, всё это подтверждает полное доверие Сталина к лояльности Мерецкова. Но, если бы Сталин верил в измену и заговор генералов, тогда никогда такого благожелательного отношения к Мерецкову он бы не проявлял. Значит, ни в какие измену и заговор Сталин в данном случае не верил. И генерала Павлова в этом подозревать он, естественно, тоже не мог.

Из этого следует, что, дав указание о переквалификации дела генерала Павлова, Сталин руководствовался тем, что убедился в отсутствии его предательства. Без каких-либо сопутствующих соображений.

Но если уж, простите, сам Сталин, имея массу разносторонней информации по этому делу (всю её совокупность мы, естественно, даже и приблизительно не знаем), от обвинений генерала Павлова в измене отказался… Говорить об этой измене сегодня было бы и вовсе неправильно.

Кроме того, нигде, ни в трофейных документах, ни в последующих воспоминаниях немецких генералов, нет ни одного упоминания или даже намёка на то, что генерал Павлов лично или через кого-то имел какие-то связи с германской разведкой. Нет ни одного намёка или упоминания о существовании в Западном Особом военном округе какого-либо заговора, патронируемого ею.

Разговоры же о том, что навредить он мог чисто из собственной ненависти к СССР или Сталину, не совсем серьёзны. Потому, хотя бы, что на таких высотах романтики не обитают. Ударить по собственной армии, по собственному государству, поставить себя в положение изгоя с одной стороны и не иметь при этом каких-либо гарантий собственного благополучия с другой, это значило обречь себя на уничтожение. Отдав взамен всю свою жизнь, своё высокое положение, ордена, славу, признание. Наконец, благополучие и само существование своих родных и близких. За что?

Разговоры эти, кстати, нашли отражение и на суде.

Из протокола судебного заседания 22 июля 1941 года.

Показания генерала Павлова.

…Председательствующий: Свои показания от 21 июля 1941 г. вы заканчиваете так: «Будучи озлоблен тем обстоятельством, что многие ранее близкие мне командиры Красной Армии были арестованы и осуждены, я избрал самый верный способ мести — организацию поражения Красной Армии в войне с Германией… Я частично успел сделать то, что в свое время не удалось Тухачевскому и Уборевичу, то есть открыть фронт немцам»

Подсудимый: Никакого озлобления у меня никогда не было. У меня не было оснований быть озлобленным. Я был Героем Советского Союза. С прошлой верхушкой в армии я связан не был. На предварительном следствии меня в течение 15 дней допрашивали о заговоре. Я хотел скорее предстать перед судом и ему доложить о действительных поражениях армии. Поэтому я писал о злобе и называл себя тем, кем я никогда не был.

Председательствующий: Свои показания от 11 июля 1941 г. вы подтверждаете?

Подсудимый: Нет, это также вынужденные показания…

Действительно, какая озлобленность могла быть у человека, осыпанного сверх всякой меры регалиями и звёздами? Заметим. Слова эти читал, конечно же, Сталин. И словам этим вполне поверил. По той простой причине, что не было у генерала Павлова никаких вменяемых причин для того, чтобы предавать свою страну и свой народ.

* * *

Тогда что же произошло на самом деле?

Для начала необходимо не забывать одну простую вещь. Говорить о возможности измены можно было бы только при одном условии. Если бы все свои неудачные действия генерал Павлов совершал, будучи уверенным в неминуемом и скором нападении Германии на СССР. Одновременно понятно, что в том случае, если генерал Павлов в скорое германское нападение не верил, то объяснить его действия можно чем угодно, но только не изменой.

Разговор Павлова по телефону со Сталиным состоялся, судя по словам Голованова, менее чем за две недели до начала войны. Меняет ли это что-то в оценке слов генерала Павлова? На мой взгляд, конечно же, меняет.

Дело вот в чём.

Много имеется воспоминаний о том, что накануне войны с сопредельной стороны пограничники слышали шум моторов. Кто-то из наблюдателей видел признаки оживления на сопредельной территории. Отсюда и недоумение, как мог не увидеть и не услышать всего этого прибывший на границу генерал Павлов? Отсюда и подозрения, значит, говорил он Сталину заведомую неправду.

Между тем, генерал Павлов действительно мог ничего не увидеть и не услышать. Это уже под воздействием последующей литературы у нас было создано стойкое впечатление, что очевидцы наблюдали и слышали с сопредельной стороны признаки сосредоточения войск на протяжении многих дней и чуть ли не недель. На самом деле было это, конечно же, не так. Дело в том, что очевидцы видели и слышали признаки надвигающейся грозы в самые последние дни и даже часы перед германским вторжением. Нельзя забывать о том, что германские дивизии сосредотачивались все эти месяцы вовсе не на самой границе, где их можно было видеть или слышать. Даже пять-десять километров от границы могут сделать войска невидимыми и неслышимыми. Про пятьдесят километров можно вообще не говорить.

Г.К. Жуков. «Воспоминания и размышления».

…К тому же, как стало известно из трофейных карт и документов, командование немецких войск произвело сосредоточение собственно на границах в самый последний момент, а его бронетанковые войска, находившиеся на значительном удалении, были переброшены в исходные районы только в ночь на 22 июня…

Так что за две недели до начала войны генерал Павлов личным наблюдением действительно мог ничего на сопредельной территории не увидеть и не услышать. Другое дело, что должен был человек понимать, что есть и другие источники информации, кроме собственных глаз и ушей. Есть разведка, наконец.

А ведь тревожных сообщений хватало и за две недели, и за два месяца. Почему же тогда Павлов оказался к ним глухим, положившись только на собственные впечатления? Почему он позволил себе такое легковесное, казалось бы, отношение к серьёзнейшей проблеме — я этого не вижу и не слышу, значит нет этого на самом деле?

И как же быть тогда с действиями генерала Павлова, поставившими накануне войны войска округа в предельно невыгодное положение? Чем был вызван приказ генерала Павлова размещать такое огромное количество войск в мышеловке Брестской крепости, а если шире, в районе Бреста вообще?

Давайте разберёмся.

В мемуарах маршала Жукова есть поучительная история о его назначении командиром 4-й кавалерийской дивизии и обстоятельствах, ему предшествовавшим.

…4-я кавалерийская имени К. Е. Ворошилова дивизия была ядром легендарной Первой конной армии. В жестоких боях в годы гражданской войны она показала чудеса храбрости и массового героизма.

До 1931 года дивизия дислоцировалась в Ленинградском военном округе и располагалась в местах, где раньше, при царской власти, стояли конногвардейские части (Гатчина, Петергоф, Детское Село). Как и в годы гражданской войны, 4-я дивизия осталась одной из лучших в нашей кавалерии. Личный состав дивизии бережно хранил ее славные боевые традиции, успешно воспитывал у молодых конников чувство высокой ответственности и воинского долга. [118]

В 1932 году дивизия была спешно переброшена в Белорусский военный округ, в город Слуцк. Как мне потом стало известно, передислокацию объясняли чрезвычайными оперативными соображениями. Однако в тот период не было никакой надобности в спешной переброске дивизии на совершенно неподготовленную базу. Это важно подчеркнуть, так как в течение полутора лет дивизия была вынуждена сама строить казармы, конюшни, штабы, жилые дома, склады и всю учебную базу. В результате блестяще подготовленная дивизия превратилась в плохую рабочую воинскую часть. Недостаток строительных материалов, дождливая погода и другие неблагоприятные условия не позволили вовремя подготовиться к зиме, что крайне тяжело отразилось на общем состоянии дивизии и ее боевой готовности. Упала дисциплина, часто стали болеть лошади…

Такие вот случаются иногда казусы, когда оперативные соображения вступают в противоречия с соображениями хозяйственными. И заметим, что то, что в перемещении не было «никакой надобности», это, естественно, понятно стало потом. Когда какая-то неясная нам сейчас военная угроза благополучно тогда миновала.

В данном же случае мы имеем дело с обстоятельствами обратными. Здесь военная угроза не миновала.

В 1939 году на запад, земли Западной Украины и Западной Белоруссии, одним броском были передвинуты на сотни километров огромные массы войск, целых два фронта. Кроме того, именно с 1939 года начинается бурный количественный рост РККА. Примером такого роста является создание в составе 4-й армии 14-го механизированного корпуса, когда дислоцированная в Бресте танковая бригада, на основе которой формировалась новая дивизия, численно увеличилась сразу в четыре раза.

А в местах нового расквартирования жить было, как правило, негде. Не забудем о том, что новая граница пролегла в бывших польских внутренних областях, где войска их в больших количествах не располагались. А всю эту махину надо было где-то разместить и обеспечить всем потребным. Для этого необходимо было строить новые казармы, склады, другие строения. Кроме того. Новая граница требовала прикрытия новыми укреплёнными районами. Надо было в спешном порядке строить сотни дотов и других укреплений.

Вот что писал генерал Сандалов о своём посещении весной 1941 года одной из дивизий 4-й армии.

…Части 49-й дивизии занимались оборудованием для жилья землянок и переданных местными властями разного рода помещений, строили столовые, конюшни, склады. И лишь немногие подразделения были заняты строительством в пограничной полосе полевых оборонительных позиций.

— Эта дивизия, — пояснил В. И. Чуйков, — своими силами должна оборудовать оборону на сорокакилометровом фронте. В центре армейской полосы на фронте до шестидесяти километров оборудуют позиции дивизии двадцать восьмого стрелкового корпуса. А вот на нашем левом фланге участок границы протяженностью около пятидесяти километров остается необорудованным. Войск четвертой армии там нет, других — тоже, так что стыке Киевским военным округом не защищен…

В мае-июне обстановка стала ещё сложнее.

…А войск в полосе армии все прибавлялось. Вслед за механизированным корпусом, который в апреле — мае принял основную массу переменного состава и получил часть артиллерийскою вооружения, был сформирован Кобринский бригадный район ПВО. Развернулось строительство десяти новых аэродромов, осуществлявшееся силами нескольких строительных и рабочих батальонов общей численностью до 30 тысяч человек…

…С мая все стрелковые полки дивизий первого эшелона стали выделять по одному дежурному батальону. Этот батальон в течение одной-двух недель неотлучно находился на отведенном полку рубеже в полном боевом составе, с оружием, с боеприпасами и занимался дальнейшим усовершенствованием оборонительных позиций.

На южном крыле 4-й армии, в стыке с Киевским особым военным округом, появилась новая дивизия — 75-я стрелковая. Она выдвинулась к границе из Мозыря, поставила в лесах тщательно замаскированные палаточные городки и находилась в постоянной боевой готовности.

Интенсивнее пошло строительство Брестского укрепрайона. Кроме специальных строительных и саперных частей, сюда было привлечено по вольному найму 10000 граждан с 4000 подводами. К 1 июня здесь было закончено сооружение нескольких десятков дотов, и для них из Мозырского укрепрайона стало поступать вооружение…

Иными словами, непрерывно шло масштабное строительство. Даже с привлечением стрелковых частей, которые, непрерывно меняясь, оборудовали собственными силами оборонительные позиции на рубежах, которые должны были занимать войска в случае боевого развёртывания.

И всё равно не успевали.

На судебном заседании 22 июля 1941 года генерал Климовских сообщил:

…Работы по строительству укрепленных районов в 1939–1940 гг. были выполнены по плану, но недостаточно. К началу военных действий из 600 огневых точек было вооружено 189 и те не полностью оборудованы…

А ведь надо было строить ещё и казармы. Как видим, в той же 4-й армии одна стрелковая дивизия размещалась в землянках, другая в палаточных городках.

Между тем, в Бресте, как городе, так и крепости от польской армии осталась развитая жилая инфраструктура. Здесь можно было размещать войска в относительно неплохих условиях. И расположение здесь госпиталя, занявшего целый остров крепости, тоже вполне понятно, если иметь в виду не военную целесообразность, а удобство размещения. Ну действительно, не в землянках же размещать больных и медперсонал в мирное время?

Потому и переполнена была войсками Брестская крепость с её четырехъярусными казармами.

Потому и оставил формировать в военных городках Бреста и его окрестностей генерал Павлов новую танковую дивизию, чтобы его любимые танкисты не ютились по землянкам.

Суммируя сказанное, можно отметить, что поступил здесь генерал армии Павлов как хозяйственный деятель. Администратор. Хозяйственные соображения, соображения большего удобства для размещаемых войск, заслонили для него соображения военно-оперативные.

Но это ещё полбеды. При должном отношении к службе это было бы ещё поправимо. Мы уже видели, как, начиная с 18 июня, выдвигались из мест постоянной дислокации войска Киевского военного округа. Если бы Павлов выполнил указание Генштаба и тоже начал выводить войска в это время, всё могло сложиться далеко не так трагично, как сложилось это на самом деле. Мог он спасти тогда от истребления не только войска, но даже, может быть, и расположенный в крепости окружной госпиталь.

Однако настоящая беда заключалась в том, что с 18 июня, после получения телеграммы начальника Генштаба, и до трёх часов утра 22 июня генерал Павлов не сделал ничего для спасения войск, размещённых в этой мышеловке.

* * *

Итак, что же получается? Чем объяснить действия и бездействия генерала Павлова, приведшего свои войска на грань катастрофы? Из всех мыслимых причин можно предположить только три.

Это предательство.

Или глупость.

Наконец, это преступное легкомыслие и халатность.

Возможность предательства мы с вами уже рассматривали.

Глупость? Нет, конечно. Мы могли уже убедиться в том, что действия генерала Павлова имели свою достаточно непротиворечивую логику. Единственно, логика эта не учитывала серьёзнейшего обстоятельства, а именно, угрозу германского нападения.

Кроме того.

Ну, хорошо, Допустим, командующий округом совершает очевидную глупость. Но, простите, он же не князь удельный, вольный вершить у себя всё, что ему угодно. Над ним есть его начальники. И начальники, судя по их действиям, как прошлым, так и будущим, вовсе не глупые. И они не просто вправе его контролировать или поправлять при случае. Они и только они имеют право разрешить или запретить ему наиболее ответственные действия. Касается это, в частности, дислокации войск округа. Ни одна дивизия в военном округе не может быть размещена так, как желает того командующий округом. Эти вопросы решает только Генеральный штаб. Что и подтверждает в своих мемуарах генерал Сандалов — дислокация в Брестской крепости второй стрелковой дивизии и формирование в Бресте новой танковой дивизии было решено указанием Генштаба. Да, это противоречило его же предыдущему указанию. Да, это изменение было сделано по предложению генерала Павлова. Однако, это предложение он, надо полагать, каким-то образом обосновал. И начальник Генерального штаба, согласившись с ним, обоснование это счёл убедительным.

Так о какой глупости можно говорить?

И, в конце-концов, сколько можно говорить об одних только действиях генерала Павлова? На примере дислокации войск, размещённых в Брестском узле очевидно, что речь идёт о солидарных действиях генерала Павлова и высших должностных лиц РККА. Маршала Советского Союза Тимошенко. Генерала армии Жукова.

Поддержав Павлова, Жуков согласился с тем, что такое размещение войск может решить вопрос более удобного проживания личного состава. Не приняв при этом во внимание, вслед за генералом Павловым, что такое размещение чрезвычайно опасно в случае внезапного нападения немцев. Заметим, что произошло это не за несколько дней до катастрофы, а за несколько месяцев. Срок, вполне достаточный для того, чтобы, даже в случае осознания ошибки, положение это исправить. Но ошибка эта на протяжении нескольких месяцев так и не была исправлена. А значит, ошибкой такое размещение войск генерал Жуков не считал.

Так что никакая это была не глупость.

И «передислокация» скандального генерала Чуйкова с поста командующего 4-й армией, да не куда-нибудь в другой округ, а в Китай, главным военным советником к Чан-Кайши, это ведь не по зубам было даже самому генералу Павлову. Здесь приложил руку кто-то более влиятельный, чем командующий войсками округа. Так что единомышленников у Павлова хватало. И именно на самом верху.

Теперь самое время вернуться к тому обстоятельству, что даже после телеграммы начальника Генштаба от 18 июня 1941 года генерал Павлов не сделал ничего для повышения боеготовности войск. А почему, собственно? Почему генерал Павлов позволил себе отнестись к документу Генштаба таким возмутительным образом?

Ещё один вопрос. Почему об этой телеграмме не упомянул в своих мемуарах маршал Жуков? Почему он вообще не упомянул о деятельности Генштаба в последнюю неделю перед войной? Как видим, происходило в эти дня множество поистине удивительных и важных событий. Почему он ни слова не сказал о том, какие донесения слал ему в генштаб генерал Павлов по поводу возможного нападения немцев?

Ну как, почему. Любое упоминание обо всём этом неизбежно должно было обрушить тщательно выстраиваемую Жуковым легенду. О том, что повышению боеготовности армии упорно и всячески мешал Сталин.

И даже пресловутая телеграмма. Упомяни о ней, и сразу у читателей неизбежно возникнет сомнение. Такая телеграмма невозможна без санкции Сталина. Тогда как же столь долго лелеемая история о неверии Сталина в саму возможность немецкого нападения? А кто-то из более дотошных может подумать и шире. О том, что телеграмма эта пошла не просто с санкции Сталина, но по его инициативе… Учитывая то странное обстоятельство, что исполнение этого сверхважного указания начальник Генерального штаба почему-то проверять не стал.

В одном случае директива в ночь перед войной ему показалась не самой срочной, так что отправлена она была в войска с ощутимой задержкой. В другом случае тоже, видно, не числил генерал Жуков такую телеграмму среди самых важных и неотложных дел. Но там-то речь шла о часах-минутах. А здесь было целых три дня.

Потому-то и не сказал ничего о последних днях перед войной прославленный маршал в своих мемуарах. Не хотел отвечать на вопрос — почему это он не проверил исполнение. Только его амбиции, это для нас в данном случае как раз самое малоинтересное. Самое же интересное заключено в ответе на следующее. А почему, действительно, в этом вопросе генерал Жуков позволил себе отпустить вожжи? Почему не проконтролировал? Да что там, отпустить? Он их в этом случае даже и не натягивал…

И генерал Павлов, ну не самоубийца же он? Ведь невыполнение приказа, это же преступление. Придётся же за это отвечать.

Или не придётся?

Поневоле приходишь к выводу, что благодушие генерала Павлова должно было иметь вполне житейски реальную основу. Как, впрочем, и благодушие начальника ВВС округа генерала Копца.

Остаётся, по-моему, неизбежный вывод. Генерал армии Павлов не выполнил указание генерала армии Жукова как раз потому, что ЗНАЛ. Никто с него выполнение этой телеграммы не спросит. А раз так, значит был он осведомлен частным образом о том, что Жуков выполнение её проверять не будет. Вернее так. Не будет проверять с соответствующим рвением. Формально спросит, поскольку положено. И точно так же формально можно будет отписаться о выполнении. Задним числом.

Получается. что обе стороны, и Жуков, и Павлов, делали всё это для проформы. Чтобы от них кто-то отвязался. Не отвлекал их своими глупостями от действительно важных дел. В которых они, как профессионалы, разбираются лучше, чем некоторые дилетанты.

Из протокола судебного заседания 22 июля 1941 года.

Подсудимый Павлов: … Я признаю себя виновным в том, что директиву Генерального штаба РККА я понял по-своему и не ввел ее в действие заранее, то есть до наступления противника. Я знал, что противник вот-вот выступит, но из Москвы меня уверили, что все в порядке, и мне было приказано быть спокойным и не паниковать. Фамилию, кто мне это говорил, я назвать не могу…

И ещё, в другом месте.

…На вопросы члена суда диввоенюриста тов. Кандыбина подсудимый Павлов ответил: «Я своевременно знал, что немецкие войска подтягивались к нашей границе, и согласно донесениям нашей разведки предполагал о возможном наступлении немецких войск. Несмотря на заверение из Москвы, что все в порядке, я отдал приказ командующим привести войска в боевое состояние и занять все сооружения боевого типа. Войскам были розданы патроны. Поэтому сказать, что мы не готовились, нельзя…»

Кого имел в виду Павлов? Чьё имя он отказался назвать?

«Мне было приказано…»

Кто может приказать военному такого уровня? Очевидно, что это могли быть лишь два человека. Сталин или Тимошенко. О ком он говорил?

Вспомним о принятом ранее решении о придвижении в западные военные округа нескольких советских армий. Вот Жуков в мемуарах всячески пытается уверить читателей в том, что это Сталин не верил в германское нападение. Что это Сталин всячески противился самым крохотным мерам по укреплению обороны, предлагаемым военными. Вплоть до запрета стрелять по самолётам. Или приказа сталинского сатрапа Берии «отодвинуть пограничников от границы».

Но вот это массовое выдвижение Красной Армии на запад накануне германского нападения, что может менее соответствовать уверениям Жукова? Ведь более весомого повода испугаться возможных провокаций у Сталина и быть не могло. Тем не менее, на шаг этот он пошёл. Это как понимать? От мелочи всякой Сталин шарахался, а фантастически масштабные меры принимал?

Кроме того. У недоумения этого есть ещё и другая сторона.

Ясно ведь, что решение о выдвижении войск на запад принял именно Сталин и никто другой. Можно при этом гадать, кто и что ему при этом советовал или не советовал. Здесь о многом можно гадать. Вплоть до того, правду говорит Жуков или неправду. Но одно можно сказать с полным основанием. Данное решение было принято при полной уверенности Сталина в его необходимости.

Далее.

Днём 21 июня Сталин звонит командующему Московским военным округом генералу Тюленеву и приказывает повысить боеготовность войск ПВО, защищавших Москву. Мог ли человек, приказывавший такое, полагать, что речь идёт всего лишь о возможном проникновении на советскую территорию неких «фашистских банд»?

Именно в это время Сталин приказывает московским партийным секретарям Щербакову и Пронину задержать секретарей райкомов на своих местах и запретить им выезжать за город. Неужели эту меру он посчитал необходимой из-за возможного проникновения через границу сотни-другой бандитов?

В «Тайне 21 июня 1941 года» я пытался уже реконструировать, какие вопросы могли обсуждаться на заседании в кабинете Сталина вечером 21 июня. Вот документальное подтверждение сделанным ранее выводам. Это, судя по всему, всего один из решаемых тогда вопросов. Но показателен сам характер такого решения.

N 596. ЧЕРНОВИК ПОСТАНОВЛЕНИЯ ПОЛИТБЮРО ЦК ВКП(б) ОБ ОРГАНИЗАЦИИ ФРОНТОВ И НАЗНАЧЕНИЯХ КОМАНДНОГО СОСТАВА

21 июня 1941 г.

Особая папка

I.

1. Организовать Южный фронт в составе двух армии с местопребыванием Военного совета в Виннице.

2. Командующим Южного фронта назначить т. Тюленева, с оставлением за ним должности командующего МВО.

3. Членом Военного Совета Южфронта назначить т. Запорожца.

II.

Ввиду откомандирования тов. Запорожца членом Военного Совета Южного фронта, назначить т. Мехлиса начальником Главного управления политической пропаганды Красной Армии, с сохранением за ним должности наркома госконтроля

III.

1. Назначить командующим армиями второй линии т. Буденного.

2. Членом Военного Совета армий второй линии назначить секретаря ЦК ВКП(б) т. Маленкова.

3. Поручить наркому обороны т. Тимошенко и командующему армиями второй линии т. Буденному сорганизовать штаб, с местопребыванием в Брянске. \414\

IV.

Поручить нач. Генштаба т. Жукову общее руководство Юго-западным и Южным фронтами, с выездом на место.

V.

Поручить т. Мерецкову общее руководство Северным фронтом, с выездом на место.

VI.

Назначить членом Военного Совета Северного фронта секретаря Ленинградского горкома ВКП(б) т. Кузнецова.

АП РФ. Ф.З. Оп.50. Д. 125. Лл.75–76. Рукопись, подлинник, автограф Г. М. Маленкова. Имеются пометы и исправления…[25]

Масштаб чувствуете? Не шутки ведь это — образование фронтовых управлений. Неужели такие меры Сталин принимает из-за угрозы проникновения на советскую территорию всё тех же пресловутых «банд»? Да ещё таких, которых можно легко «пленить»?

И ещё.

Кто в данном случае диктует характер обсуждения? Кто задаёт тон в вопросе противодействия германской угрозе? Военные или Сталин?

Вчитайтесь. Подумайте.

Одно можно сказать точно. С решением, записанном от руки Маленковым, был согласен Сталин. Полностью.

Такой вот парадокс, вызванный характером тоталитарной власти. Личное мнение диктатора высказано в данном случае предельно ясно.

Об остальных мнениях можно только гадать с той или иной степенью достоверности. Я имею в виду, в частности, предположения о том, как относились к этим решениям в этот момент Тимошенко и Жуков. Они могли их поддерживать. Они могли внутренне быть с ними не согласны. Внешнее несогласие при этом, конечно, было бы немыслимо. И даже не из-за тиранизма Сталина. Поскольку (в работе «Зачем Сталину была нужна власть» это рассматривалось) на стадии принятия решения он внимательно выслушивал авторитетные мнения. Мнения военных были, конечно же, авторитетны.

Но вот позиция военного, который, ввиду обозначившейся угрозы нападения на его страну, начинает вдруг предлагать не реагировать столь решительно… Нет, эта позиция просто невозможна. Внешне, повторю, невозможна. Внутренне, об этом с такой же уверенностью сказать нельзя. Вот о внутренней позиции Сталина в данном случае можно сказать с уверенностью.

И что, неужели Сталин после всего этого будет названивать генералу Павлову и успокаивать его? Что всё это ерунда, что никакого масштабного нападения не будет, а будет несколько бандитов, которых надобно «пленить»?

Но, если это не Сталин успокаивал Павлова (на самом деле, как мы видели, всё было как раз с точностью до наоборот, Сталина пытался успокоить Павлов), то это был Тимошенко. Или солидарный с Тимошенко Жуков.

Я приводил уже в работе «Тайна 21 июня 1941 года» случай, когда примерно в это же время Жуков обрывает доклад генерала Захарова о возможном нападении словами «Что вы паникуете!»

И именно в это же самое время генералу Павлову, по его собственным словам, «…было приказано быть спокойным и не паниковать…»

* * *

Вот мы, собственно, и подошли вплотную к действительным причинам действий генерала Павлова.

На суде генерал Павлов пытался оправдаться тем, что не спешил исполнять официальные директивные документы, присланные ему из Москвы, так как те же люди, которые эти самые документы ему прислали, в частном порядке доводили до него своё мнение, что в данном случае угроза нападения преувеличена. Поэтому, говоря о вине генерала Павлова, никак нельзя обойти вниманием это важное, на мой взгляд, обстоятельство.

Итак. Что же это получается? С одной стороны, начальник Генштаба присылает ему указание о повышении боеготовности. С другой стороны, из Москвы же важность этого документа на словах несколько понижается. В чём дело?

Для того, чтобы ответить на этот вопрос, отойдём в нашей реконструкции несколько назад. Ну, хотя бы, в март 1941 года.

Именно в марте 1941 года советский разведчик Рихард Зорге присылает в Москву донесение, из которого следует, что возможной датой нападения Германии на СССР может быть какой-то день после окончание войны Германии и Англии. Рихард Зорге в последующих донесениях приводил ещё много разных предполагаемых дат нападения, всё время разных. Но вот именно на эту радиограмму (вместе с некоторыми другими материалами советского разведчика) последовал одобрительный отзыв Сталина.

Тогда же, в марте 1941 года на имя Сталина был направлен план Генерального штаба, содержащий основы стратегического развертывания РККА на западе и на востоке. Документ этот был подписан Тимошено, Жуковым и Василевским (последний подписал как исполнитель). В этом важнейшем документе было упомянуто, что

…При условии окончания войны с Англией предположительно можно считать, что из имеющихся 260 дивизий Германией будут оставлены не менее 35 дивизий в оккупированных и на границах с ними странах и до 25 дивизий в глубине страны.

Таким образом, до 200 дивизий, из них до 165 пехотных, 20 танковых и 15 моторизованных, будут направлены против наших границ…[26]

Иными словами, руководство советских вооружённых сил полагало, что возможным условием нападения Германии на СССР является окончание войны между Германией и Англией. Так же полагал тогда, судя по всему, и Сталин.

В работе «Зачем Сталину была нужна власть?» рассматривалась уже обычная практика принятия Сталиным решений. Поэтому о старой, но тщательно и заботливо культивируемой до сих пор догме, что уверен в этом был один Сталин, а военные руководители при этом послушно соглашались с ним, чтобы сберечь свою жизнь, придётся отказаться.

Генерал Жуков несколько позднее, публично, не стесняясь подчинённых, резко возразит Сталину по сравнительно менее важному, всего лишь десятикилометровому, поводу. В этом же документе речь идёт о значительно более масштабных вещах. О судьбе государства, если угодно. В таких вопросах ни Тимошенко, ни Жуков, ни Василевский обычно не виляли. Да и чем они могли рисковать в данном случае, если бы высказали иное мнение? Что такого антисоветского или антисталинского содержало мнение, что немцы могут напасть и до окончания войны с Англией? Иные мнения Сталин как раз внимательно выслушивал. С терпением, которого никогда не будет ни у кого из его позднейших критиков.

И чем это мнение, кстати, так уж было неправдоподобно, если вдуматься?

Знаменитые слова о гибельности для Германии войны на два фронта были известны, конечно, не только соотечественникам Бисмарка. К тому же абсолютно доказательным подтверждением правильности этих слов был пример Первой мировой войны. Что было очевидно, опять же, не только для немцев.

Да и обычная логика подсказывала, — вторжение в СССР до окончания войны с Англией положение Германии не улучшало. Оно его резко ухудшало. А потому нападение при таких условиях было маловероятно.

Таким образом, перед войной в советском военно-политическом руководстве существовало единое мнение о том, что самым вероятным условием нападения Германии на СССР может быть только предварительное заключение Германией мира с Англией. Этой точки зрения совершенно искренне придерживались как Сталин с Молотовым, так и Тимошенко с Жуковым. Впрочем, иных мнений в тогдашнем руководстве не было ни у кого. Даже нарком ВМФ адмирал Кузнецов, чьи подчинённые встретили войну наиболее организованно, даже он почти до самого последнего момента в возможность нападения не верил. Помните, в мемуарах он признался, что поставил сообщения Воронцова «под сомнение»?

Именно эти соображения, а вовсе не дезинформации германской стороны заставили советское военно-политическое руководство относиться к переброске на Восток немецких войск несколько спокойнее, чем это было допустимо. Потому что происходило это на фоне понимания того, что начинать что-то серьёзное при наличии всё того же неустранённого фактора немцы не будут. Потому что это путь к гибели Германии. При этих условиях концентрацию войск можно было объяснить просто. Немцы пытаются блефовать. Обозначая угрозу нападения, будут стараться запугать. А запугав, потребовать себе каких-то значительных уступок со стороны СССР. Кстати, об этом или примерно об этом говорили и некоторые донесения советской разведки. Подтверждая и подкрепляя таким образом эту позицию советского руководства.

Здесь же дополнительную тревожную ноту добавляла эскапада с полётом в Англию Рудольфа Гесса. Полёт этот говорил только об одном — Гитлер лихорадочно ищет возможности для заключения мира с Англией. Зачем, это понятно. Но вот почему так отчаянно? Вплоть до того, что пожертвовал для этого третьим (или даже вторым) человеком в Рейхе. Вывод здесь получался такой. Если Гитлер и принял решение о нападении на СССР, то ему обязательно нужен мир с Англией. Однако, как известно, мира не получилось, Гесс был арестован. Отсюда следовал вывод. Значит, Гитлер будет вынужден нападение своё отложить. До другого случая возможного заключения мира на Западе.

Иными словами, в представлении советского руководства, со стороны Германии речь с большой долей вероятности могла идти о какой-то масштабной политической игре. Да ещё, памятуя о Гессе, с примесью явной авантюры.

Помните? В суде над руководством Западного фронта было озвучено мнение генерала Климовских о том, что «…все наши мероприятия по передвижению войск к границе есть мера предупредительная…»

Или многозначительные строки из дневника Георгия Димитрова.

N 599. ИЗ ДНЕВНИКА ГЕНЕРАЛЬНОГО СЕКРЕТАРЯ ИСПОЛКОМА КОМИНТЕРНА Г. М.ДИМИТРОВА

21 июня 1941 г.

… — В телеграмме Джоу Эн-лая из Чунцина в Янань (Мао Цзе-Дуну) между прочим указывается на то, что Чан Кайши упорно заявляет, что Германия нападет на СССР, и намечает даже дату — 21.06.41!

— Слухи о предстоящем нападении множатся со всех сторон.

— Надо быть начеку…

— Звонил утром Молотову. Просил, чтобы переговорили с Иос. Виссарионовичем о положении и необходимых указаниях для Компартий.

— Мол.: «Положение неясно. Ведется большая игра. Не все зависит от нас. Я переговорю с И.В. Если будет что-то особое, позвоню!»

(РЦХИДНИ. Коллекция документов. Машинопись, отпуски. \417\[27])

И знаменитое «Заявление ТАСС», многократно позднее разруганное, было инструментом такой игры. Политический зондаж. Стремление понять, чего же на самом деле хочет, чего добивается Гитлер. Думаю, что на самом деле это заявление, а точнее реакция на него немецкой стороны, и было тем рубежом, когда единство мнений в советском руководстве было нарушено.

На военных эта чисто дипломатическая акция произвела впечатление скорее эмоциональное. И мнения их явно не поколебала. Не их это была область деятельности, да и не привыкли они изощряться в политике.

А вот для Сталина реакция немцев на это заявление явилась, судя по всему, неожиданной. Он мог ожидать чего угодно. Лицемерных уверений в дружбе. Грубого окрика. Обвинений. Оскорбительных требований. Но не того, что произошло на самом деле. Молчания. Полного и абсолютного молчания по официальным каналам. И сообщений по линии разведки, что в среднем звене германских функционеров заявление ТАСС встречено с насмешкой, как что-то, совсем уже не существенное.

Что здесь сработало? Знаменитая сталинская недоверчивость? Подозрительность? Интуиция? Может быть, тактическая гибкость политически изощрённого ума? Не знаю. Не хочу гадать. Но именно в эти последние дни перед войной Сталин делает ряд шагов (речь о них шла уже выше), которые свидетельствуют об осознании им реальной военной угрозы.

Для меня очевидно, что и упомянутые указания Генштаба накануне войны были направлены в войска именно по инициативе Сталина. Потому и ограничился генерал Жуков отправкой этих указаний, не озаботившись проверкой их исполнения. Потому и промолчал о них в своих мемуарах. Не с его самолюбием было рассказывать о чём-то, подтверждающем не его собственные таланты. Ну, и, наряду с самолюбием, работала, конечно (я имею в виду мемуары), установка на сталинскую вину. Это само собой.

А вот позиция высших военных в эту последнюю перед войной неделю, повторю, осталась прежней. Для них ничего не изменилось. Нет, конечно, указания Сталина выполнялись ими по-прежнему беспрекословно. И встревоженности его, они, судя по всему, не противоречили. Но, думаю, повторю опять же, не из страха перед ним. Причина здесь была другой. Почему так думаю?

Военному человеку самим характером его службы не положено быть менее боевым, чем человек гражданский. Если его гражданский руководитель говорит, что страна в опасности, он что, будет прекословить? Мямлить что-то сугубо штатское, что всё ещё, может, обойдётся? Как вы это себе представляете? Сказать такое вслух, это потерять уважение окружающих. Поэтому, что бы ни думал о происходящем такой вот генерал, он всегда, скорее всего, поддержит любые воинственные действия. И уж, во всяком случае, возражать по их поводу не будет.

Кроме того, представьте себе настоящего военного. Не чиновника в погонах. Или завхоза. А человека, которого принято именовать «военной косточкой». Разве может такой человек отказаться от соблазнительной возможности лишний раз потренировать свои войска? Объявить очередную учебную тревогу? Тем более соблазнительно согласиться объявить тревогу боевую, но в полной внутренней уверенности, что лишний это повод для тренировки, для выявления огрехов.

А ведь и Тимошенко, и Жуков были, безусловно, выдающимися военными. Так что, обеспокоенность Сталина они вполне дисциплинированно и точно претворили в указания, направленные в войска.

Но вот в частном порядке… Ну, они же люди. Не сверхсущества. Люди. Как могли они оценить всплеск этой сталинской подозрительности? Что бы ни говорил или не писал потом Жуков о своём былом преклонении перед сталинским авторитетом, не мог он к нему относиться иначе, чем военный человек к человеку штатскому. Встревожился Сталин? Ну, это обычное дело. В сложной и опасной обстановке только военный сохраняет спокойствие и хладнокровие. А «шпаку» вроде бы как даже и положено.

Единственно, «шпак» был такого калибра, что нельзя было ему сказать так же, как сказал он генералу Захарову: «Что вы паникуете!»

* * *

Был ли генерал Павлов в курсе такой позиции военно-политического руководства страны? Конечно. Уровень командующего войсками военного округа, да ещё одного из самых важных, подразумевает необходимость ориентироваться в основных оперативно-стратегических вопросах обороны страны. Прогнозы вероятных военных действий относятся сюда самым непосредственным образом.

Кроме того.

Генерал Павлов, судя по его стремительному взлёту накануне войны, в чести был не только у Сталина, но и, конечно, у своего военного начальства — Тимошенко и Жукова. Был ли он к ним ближе других командующих округами? Трудно сказать. Но вот только он один из командующих западными округами получил «генерала армии» в феврале 41-го. Кирпонос, Кузнецов, Черевиченко стали тогда генерал-полковниками. Так что о близости говорить не буду, но в фаворе он был несомненном.

Часто ли он общался с ними? Вернее так. Насколько часто помимо минимума, вызванного служебной необходимостью? Здесь можно только предполагать, но вспомним, с какой лёгкостью он снимает трубку и набирает номер самого Сталина. По ерундовому, в общем-то поводу. Чувствуется в этом жесте некоторая театральность, конечно. Но и несомненное упоение властью и могуществом. Так какие могут быть сомнения, что не стеснялся он названивать по поводу и без повода и своему военному начальству?

А частые разговоры располагают, конечно, к некоторым личным ноткам в общении. Особенно это касается людей примерно равного служебного положения, какими были тогда Жуков и Павлов. С безусловным учётом субординации, конечно. Эти личные отношения ощущаются, кстати, и в воспоминаниях Жукова, там, где он пишет о Павлове.

Поэтому, естественно, что в телефонных разговорах в последние дни и часы перед началом войны личное отношение это к мерам по повышению боевой готовности войск так или иначе проявлялось. Не напрямую, конечно. Никто не рискнул бы обсуждать по телефону меры, предписанные самим Сталиным. Но многое можно понять и просто из акцентов, расставляемых в приоритетах диктуемых действий. Человек опытный чувствует такие намёки с полуслова. Ведь появилась же у Павлова откуда-то такая уверенность, что самым опасным развитием событий утром 22 июня может быть какая-то активность неких «фашистских банд». Из чего-то он такой вывод сделал?

Почему-то он, посмотрев на сопредельную польскую территорию и не увидев там немецких солдат, просто убедился в том, в чём и без того был уверен.

В результате до самых трёх часов утра он не сделал ничего, чтобы хоть как-то подготовиться к отражению германского удара. Просто потому, что в удар этот не верил.

И вот здесь начинается вопрос вины.

Был Павлов уверен в ненападении или не был, он был обязан предпринять меры, чтобы обеспечить боеспособность своих войск в ЛЮБОМ случае. Это его обязанность. Это его работа. Это его долг, в конце-концов.

А он этого не сделал. Многие другие тоже не верили, но тем не менее готовность своих войск обеспечили. Как другие командующие округами. Или как адмирал Кузнецов, например. А генерал Павлов посчитал такие действия излишними.

Почему?

Ответ здесь может быть только один. Спесь. Гордыня человека, приобщённого к «сокровенным тайнам» оперативного, стратегического значения. Человека, который стал вхож в самые верхние эшелоны военного командования государства. И который считал мнения руководства Наркомата Обороны и Генерального Штаба непогрешимыми.

Уверовав в свою собственную безнаказанность, он позволил себе рассуждать не о том, как выполнить приказ, а о том, как этот приказ проигнорировать. Здесь много ещё было, к сожалению, связанного с личными чертами человека, вознесённого столь стремительно к вершинам власти, избалованного славой и почестями. О чертах этих умолчу, но понятно, что сыграли они в случившемся не последнюю роль. Всё это и вылилось в деяние, называемое обычно казённо и сухо. Преступная безответственность.

* * *

В военном деле Сталин был, повторю, дилетантом. Ему надо было многому учиться. Он этого не мог не понимать, поскольку никогда ранее этими вопросами углублённо не занимался. Понимал, думаю, и то, что это «обучение» будет стоить лишней крови нашим солдатам.

Но с началом войны ярко обозначилась и другая истина.

Она заключалась в том, что фактически учиться надо было и всему командованию Красной Армии.

Часто кивают на некий «кавалеризм» её предвоенного руководства. Противопоставляя ему молодых, энергичных и образованных «некавалеристов». Но ведь и наиболее яркие полководцы Отечественной войны, маршалы Жуков и Рокоссовский почти всю свою жизнь и почти до начала войны служили исключительно и только в кавалерии. Тимошенко, кстати, тоже. Иными словами, имели они опыт войны и службы в том роде войск, который никакой особой роли в современной войне не играл. А они этому опыту отдали всю свою сознательную жизнь почти до самого начала войны. И потому опыта и знаний для войны современной имели на тот момент, конечно же, недостаточно.

Вот один из самых ярких примеров.

В конце июля 1941 года, в боях под Смоленском, одному из них пришла в голову здравая мысль.

Маршал Советского Союза К.К. Рокоссовский. «Солдатский долг».

…Еще в начале боев меня обеспокоило, почему наша пехота, находясь в обороне, почти не ведет ружейного огня по наступающему противнику. Врага отражали обычно хорошо организованным артиллерийским огнем. Ну а пехота? Дал задание группе товарищей изучить обстоятельства дела и в то же время решил лично проверить систему обороны переднего края на одном из наиболее оживленных участков.

Наши уставы, существовавшие до войны, учили строить оборону по так называемой ячеечной системе. Утверждалось, что пехота в ячейках будет нести меньше потерь от вражеского огня. Возможно, по теории это так и получалось, а главное, рубеж выглядел очень красиво, все восторгались. Но увы! Война показала другое…

Итак, добравшись до одной из ячеек, я сменил сидевшего там солдата и остался один.

Сознание, что где-то справа и слева тоже сидят красноармейцы, у меня сохранялось, но я их не видел и не слышал. Командир отделения не видел меня, как и всех своих подчиненных. А бой продолжался. Рвались снаряды и мины, свистели пули и осколки. Иногда сбрасывали бомбы самолеты.

Я, старый солдат, участвовавший во многих боях, и то, сознаюсь откровенно, чувствовал себя в этом гнезде очень плохо. Меня все время не покидало желание выбежать и заглянуть, сидят ли мои товарищи в своих гнездах или уже покинули их, а я остался один. Уж если ощущение тревоги не покидало меня, то каким же оно было у человека, который, может быть, впервые в бою!..

Человек всегда остается человеком, и, естественно, особенно в минуты опасности ему хочется видеть рядом с собой товарища и, конечно, командира. Отчего-то народ сказал: на миру и смерть красна. И командиру отделения обязательно нужно видеть подчиненных: кого подбодрить, кого похвалить, словом, влиять на людей и держать их в руках.

Система ячеечной обороны оказалась для войны непригодной. Мы обсудили в своем коллективе и мои наблюдения и соображения офицеров, которым было поручено приглядеться к пехоте на передовой. Все пришли к выводу, что надо немедленно ликвидировать систему ячеек и переходить на траншеи. В тот же день всем частям группы были даны соответствующие указания. Послали донесение командующему Западным фронтом. Маршал Тимошенко с присущей ему решительностью согласился с нами. Дело пошло на лад проще и легче. И оборона стала прочнее. Были у нас старые солдаты, младший комсостав времен первой мировой войны, офицеры, призванные по мобилизации. Они траншеи помнили и помогли всем быстро усвоить эту несложную систему…

Иными словами, эта здравая мысль, до которой нашим генералам пришлось додумываться, для какого-нибудь старшины, служившего унтером ещё в ТУ войну, была мыслью самой собой разумеющейся. Разумеющейся, азбучной была эта мысль и для каждого из германских командиров. Сверху и до самого низу. А вот для наших великих полководцев явилась она тогда откровением. И заметим, не в первые дни войны, а уже под Смоленском. Почему же до этого додумались не сразу? Причём, светлые головы, подчеркну, и не сразу? Да просто потому что не было соответствующего опыта даже у лучших из них.

А ведь опыт на войне зарабатывается только кровью. Другой цены там нет.

И учёба там не имеет иных отметок, кроме чьих-то жизней.

Константин Константинович Рокоссовский одним этим поступком показал не только личное мужество и глубокое понимание самой сущности профессии командира. Он показал этим поступком, что желание учиться имеет. Что было (да и является сейчас) достаточно редким явлением в среде нашего генералитета.

А ведь одним из главных качеств будущего Верховного Главнокомандующего и должно было быть это самое желание и воля постоянно учиться самым разнообразным вещам, потребным на войне.

Конечно, о том же Рокоссовском Сталин, скорее всего, тогда и не слышал. Обычный генерал-майор из тысячи генералов Красной Армии.

Жуков?

Оставить Тимошенко?

Но если назначить Верховным любого из них, крови будет ничуть не меньше. Всё по той же простой причине.

Потому что учиться современной войне придётся и любому из этих командующих. Да и захотят ли ещё учиться эти увешанные орденами и звёздами военачальники, достигшие в военной профессии самых больших высот?

Теперь ещё вопрос.

А если этот новый Верховный не справится? И его придется менять на другого?

А потом этот другой тоже будет входить в курс дела. Срабатываться со своими заместителями, работниками штаба. Тем же самым будет занята и новая команда, которую возможно тоже придётся менять.

Больше, много больше было бы пролито солдатской крови напрасно.

Вот что, мне кажется, пришлось обдумывать Сталину, уединившись ото всех в тот самый момент, когда возникла необходимость взвесить ответственнейший шаг, от которого во многом зависела судьба войны.

Здесь ведь никуда не уйдёшь и от упоминания ещё одного обстоятельства.

Роль личности в истории. Не всё здесь так просто и однозначно. И уж совсем бросается в глаза эта неоднозначность, если сузить вопрос до роли полководца в войне.

Почему два совершенно одинаковых (по численности, вооружению и прочему) соединения, находясь плечом к плечу, и попав под один и тот же удар противника, ведут себя по-разному? Одно держит удар, а другое бежит?

Почему?

Любой военный вам подтвердит: первая и главная причина — качество командования.

Вот как считал человек, знавший о войне всё.

Наполеон Бонапарт:

«Главнокомандующий является главой; он для армии — всё; не римская армия завоевала Галлию, но Цезарь… Не прусская армия защищала Пруссию семь лет от трех наиболее сильных государств Европы, но Фридрих».

А вот что говорил о самом Наполеоне герцог Веллингтон:

«Я всегда говорил о нем, что его присутствие на поле боя было равнозначно добавлению еще 40 000 людей».

А Сталин понимал (не мог не понимать, поскольку был он, повторю, трезвым прагматиком), что он — не Цезарь и не Фридрих. Он — просто НЕ полководец.

Так что решение возглавить армию было одним из важнейших решений в его жизни.

Шаг, на который он долго (по меркам того накалённого времени) не решался.

Но на который все же решиться ему пришлось.

Потому что быть Фридрихом или Наполеоном хорошо. Только им не надо было спасать подвластные народы от физического уничтожения.

А вот если речь пошла именно об этом, и нет у тебя блеска их полководческих талантов, а есть только осознание своей личной ответственности за людей… И есть ещё осознание того, что ни за кем иным эти люди не пойдут так, как пойдут за тобой… И что только с этой верой смогут они совершить невозможное… А именно невозможное и необходимо совершить, чтобы устоять в этих условиях…

Ну что же. Восемнадцатичасовой рабочий день без выходных и отпусков в течение нескольких лет на седьмом десятке — это не самая большая плата за эту веру.


Примечания:



1

Примечание. Этот и все другие цитируемые здесь приказы Наркома обороны СССР находятся в свободном доступе. Вы легко их найдёте по адресу:

http://militera.lib.ru/docs/da/nko/index.html

Так что нет в моей статье никаких открытий. Читайте эти приказы сами и убедитесь, что ничего я здесь от себя не выдумал.



2

Ф.4, оп. 15, д. 19, л. 417–418. Типогр. экз.



14

http://militera.lib.ru/memo/russian/khruschev1/



15

Ф. 208, оп. 10169сс, д. 7, лл. 52–54

Взято из «Сборника боевых документов Великой Отечественной войны», выпуск 35. — М.: Воениздат, 1958.

Сборник подготовлен Архивом Министерства Обороны СССР.

http://militera.lib.ru/docs/da/sbd/index.html



16

Ф. 208, оп. 2454сс, д. 27, л. 69.



17

Ф. 208, оп. 2454сс, д. 27, лл. 79–82.



18

Ф. 208, оп. 10169с, д. 4, лл. 115, 116. Незаверенная машинописная копия.



19

Ф. 208, оп. 10169сс, д. 4, л. 70.



20

Ф. 208, оп. 3038сс, д. 21, лл. 23, 24



21

Ф. 208, оп. 3038сс, д. 5, лл. 36, 37.



22

Ф. 208, оп. 3038сс, л. 21, лл. 25, 26



23

Ф. 208, оп. 3038сс, л. 15, лл. 1–3. Машинописная копия.



24

Ф. 208, оп. 10169сс, д. 7, лл. 1–4.



25

Сборник документов «1941», т. 2, документ номер 596.



26

Сборник документов «1941», т.1, документ номер 315.



27

Сборник документов «1941», т.2, документ номер 599.3









Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх